Глава 38

Кларисса сидела за рамой для вышивания и прилежно клала стежки по краю цветочного узора на льняной скатерти. Девушка работала спокойно, движения ее были точны, но текучи, как вода. Воткнуть иголку в лен, продеть насквозь, протянуть нитку – и так много раз подряд, повторяя одни и те же простые действия, чтобы создать в конце концов замысловатый и прекрасный образ. Порой Кларисса представляла себя богиней языческих времен, которая сплетает судьбы смертных из волшебных шелковых нитей. И невольно испытывала какой-то зловещий трепет, когда брала свои маленькие ножницы и отхватывала нить. Король Иоанн уже несколько раз умирал таким образом в глубинах ее воображения.

Фульк и Мод снова ссорились. Хотя стены были толстыми, голоса все равно проникали наружу. У Клариссы просто в голове не укладывалось, как два человека могут сильно любить друг друга и при этом ссориться так, что стропила трясутся. Последнее время их размолвки происходили всегда одинаково. Мод называла Фулька глупцом за то, что связался с мятежниками; он обзывал ее мегерой. Она отвечала с возрастающим раздражением, он тоже не оставался в долгу – и так до тех пор, пока Клариссе не начинало казаться, что их перебранку, должно быть, слышно на другом конце деревни. И тут, кипя от ярости, они валились на кровать и любили друг друга до изнеможения. После этого на пару дней воцарялся мир, когда оба ходили как в дурмане, со слипающимися глазами, а потом все начиналось снова, пока в конце концов Фульк не уезжал к своим баронам, оставляя Мод возмущенно топать ногами и дымиться от негодования. Каждый раз все шло по кругу, и сейчас они были где-то в середине очередного конфликта. Фульк жил дома уже четыре дня.

Кларисса отрезала кончик нити и, поджав губы, начала выкладывать кроваво-красным шелком чей-то новый жизненный путь. Узор был не слишком сложный: зеленые завитки вокруг маленьких цветов, напоминающих крошечные алые первоцветы. Стоял промозглый мартовский день. На улице ветер гнал облака, время от времени начинал накрапывать дождь. Кларисса сидела у окна, чтобы поймать хотя бы такой свет, и поэтому левый бок у нее замерз, зато правый согревало тепло от жаровни.

Дверь распахнулась и тут же тяжело захлопнулась, впустив Фулька. Он стремительно вошел в комнату и, что-то вполголоса бормоча, угрюмо сел за игорный столик, заняв второй оконный проем, и уронил голову на раскрытые ладони.

«Значит, они еще не укладывали друг друга в постель, – подумала Кларисса. – Вон как распалился».

– Не желаете ли вина, милорд? – Отложив рукоделие, девушка подошла к кувшину, стоявшему на дубовом буфете.

Фульк поднял глаза и слегка удивился, словно только сейчас заметив ее присутствие.

– И не надоело тебе всякий раз твердить одно и то же? – зло спросил он. – Можно подумать, что смысл твоей жизни – подносить другим кубки!

Насмешка больно задела Клариссу, но она сдержалась:

– Я хотела как лучше, милорд. Надеялась поддержать вас.

– Сомневаюсь, что в ближайшие несколько часов найду утешение на дне кубка.

Твердой рукой Кларисса налила себе чуть-чуть вина, вновь села за вышивание и взяла иглу, надеясь за монотонным занятием восстановить душевное равновесие. Она вошла в дом Фицуоринов восьмилетним ребенком, а сейчас стала взрослой девушкой и по всем обычаям должна уже была выйти замуж и качать в колыбельке первенца. Но обычаи не принимали во внимание голос сердца. Кларисса горячо любила эту семью, и одна лишь мысль о том, чтобы покинуть ставший родным дом, вызывала в ее сердце боль. Формально Фицуорины не являлись ее родственниками, разве что косвенно, через покойного Теобальда Уолтера, но ближе них у девушки не было никого на свете.

Фульк вздохнул, встал с табурета и снова зашагал по комнате. У буфета он остановился и сам налил себе вина, потом подошел посмотреть на вышивку.

– Очень искусная работа, – заметил он, словно извиняясь за свое поведение.

От комплимента Кларисса вспыхнула:

– Спасибо, милорд.

– Глядя на тебя, кажется, что это очень просто.

– Класть стежки – дело нетрудное.

– Но сложить красивый узор – нелегко. – Фульк стоял сзади, и Кларисса не могла видеть выражения лица говорившего, но она почувствовала ироничную нотку в его голосе. – Прямо как в жизни, – сказал он. – Ах, Кларисса, я вышил такой узор, что теперь и сам не знаю, нравится он мне или нет, но в нем есть свои прелести, и я не хочу распарывать его, чтобы лен вновь стал просто белым, как раньше.

– Как раньше уже не будет, останется множество дырочек от иглы, – рассудительно заметила Кларисса и тут же заработала холодный смешок.

Фульк ненадолго вышел и вернулся с трехногим табуретом, чтобы можно было сесть рядом и смотреть, что она делает.

Кларисса глотнула вина, чтобы успокоиться, и постаралась сосредоточиться на работе.

Через некоторое время Фульк сказал:

– Ты считаешь, что я не прав? Ты солидарна с остальными женщинами в замке и тоже думаешь, что я глупец?

– Я никогда никого не осуждаю, милорд, – тактично произнесла Кларисса.

– То есть у тебя нет своего мнения?

– Я этого не говорила. – Она прикусила губу. – Позвольте спросить, что за узор вы имели в виду? Что именно вас так огорчает?

Он вздохнул:

– Ты слышала про Хартию вольностей? Очень многие дворяне хотят заставить короля Иоанна принять ее в качестве закона для всей страны.

– Конечно слышала.

Еще бы Клариссе не знать про хартию, ведь это была постоянная причина ссор Фулька и Мод.

– Требования, которые выдвинуты там, весьма здравые. И между прочим, впервые они были сформулированы вовсе не баронами, а архиепископом Кентерберийским. Хартия ограничит власть Иоанна и его возможность увеличивать доходы короны. Вместо того чтобы просто вымогать с подданных деньги, ему придется соблюдать свод правил, регулирующих сборы выплат и пошлин. Впредь король не сможет заставлять дворян оплачивать войны, которые ведет за границей. Не сможет тиранить человека лишь потому, что тот ему не нравится.

Оседлав своего любимого конька, Фульк постепенно увлекся. Кларисса видела, что он всей душой поддерживает требования, выдвинутые в этой пресловутой хартии. Да и сама Кларисса, если говорить начистоту, считала их вполне разумными и справедливыми.

Фульк поднялся, чтобы плеснуть себе еще вина, и вернулся на табурет. Его глаза светились от воодушевления.

– Это все хорошо. Но король воспринимает наши требования в ином свете. Он видит в них притеснение своей власти, посягательство на его право монарха единолично управлять своими подданными. Говорит, что люди, предлагающие ввести эти ограничения, – смутьяны, желающие его свергнуть. Что они просто-напросто его ненавидят.

Кларисса обрезала малиновую нитку и взяла новую, зеленую.

– А это не правда?

– Ну, отчасти правда. – Он с неловким видом потер шею. – Живя в этом доме, ты наверняка слышала о моей давней ссоре с Иоанном. Или взять двух других наших представителей, Роберта Фицуолтера и Юстаса де Весси. Оба они тоже терпеть не могут короля.

Кларисса ткнула ниткой в ушко серебряной иголки и нахмурилась:

– Потому что жена де Весси…

– Спала с королем Иоанном, – закончил за нее Фульк. – И не по своей воле. Как говорят, она была вынуждена на это пойти, чтобы королевские чиновники перестали преследовать ее мужа. Учитывая, какой Иоанн распутник, не сомневаюсь, что слухи верны. Так что у де Весси действительно есть зуб на Иоанна. А что касается Фицуолтера… Не знаю, лично я не стал бы иметь с ним дело. Трудность в том, что за хартию действительно выступает множество мятежников и смутьянов, – развел руками Фульк. – А Иоанна, напротив, поддерживают некоторые очень достойные люди, которые смотрят на его выходки сквозь пальцы и соблюдают верность вассальным клятвам. Если бы только можно было убедить этих людей поддержать хартию, тогда все было бы хорошо… но пока, увы, не выходит. – Он вздохнул. Кларисса кольнула ткань иглой и умело вплела в узор новый стежок. – А в результате Мод сердится на меня, считает, что я опрометчиво рискую всем, за что сражался, водя дружбу с сомнительными людьми.

– А вы и впрямь можете потерять свои земли?

– Да, – кивнул Фульк. – Особенно сейчас.

– Почему?

Он заглянул в кубок и поморщился:

– Как раз перед тем, как я вернулся домой, Иоанн объявил о своем намерении отправиться в Крестовый поход.

Кларисса подняла голову от рукоделия. Она выросла на рассказах о жестокости, хитрости и вероломстве Иоанна. На ее памяти несколько лет назад король поссорился с Римом, не приняв назначения нового архиепископа Кентерберийского. В результате папа римский Иннокентий III наложил на Англию интердикт. Хотя впоследствии Иоанн и примирился с папой, все равно он был не настолько набожным человеком, чтобы вдруг затеять Крестовый поход.

– Он собирается в Святую землю?

Фульк рассмеялся и покачал головой.

– Если бы! – с жаром воскликнул он. – Нет, вряд ли Константинополю следует волноваться, что король последует по стопам своего прославленного брата. Все это делается ради политики. Иоанну кажется, что, отправившись в Крестовый поход, он сможет избежать принятия хартии. Церковь защищает земли крестоносца на четыре года. Любой человек, который пойдет войной на рыцаря, принесшего клятву крестоносца, немедленно отлучается от Церкви. Некогда Иоанн конфликтовал с папой римским. Теперь же они союзники.

Кларисса кивнула и продолжила работу:

– И что вы будете делать?

Фульк вскочил, чуть не опрокинув табурет.

– Я в безвыходном положении! – в досаде воскликнул он. – Куда ни кинь – везде клин! Я могу отступить и смотреть, как попираются мои принципы, а могу остаться – и тогда душа моя будет проклята, а земли конфискованы. – Он уставился на нее горящим взглядом. – А как бы ты поступила на моем месте, Кларисса? Только не говори, что никого не поддерживаешь или что ты не вправе давать советы. Я спрашиваю, и изволь ответить!

Она сглотнула и отложила иглу. В отличие от Мод, Кларисса не любила спорить. Однако это вовсе не говорило о слабости ее характера.

– Я бы задумалась, что в данном случае важнее, – медленно проговорила она, – и, возможно, важнее оказались бы мои принципы. В конце концов, я ведь должна была подозревать, когда ввязывалась в это дело, что на моем пути будут вставать препятствия, в том числе и угроза конфискации земель.

– А отлучение от Церкви?

Мод сжала губы:

– Я бы надеялась, что Господь все же будет ко мне милосерден. Мне кажется, что папа часто пользуется отлучением от Церкви как политическим оружием, а вовсе не руководствуется при этом религиозными соображениями. И если я сейчас богохульствую, то mea culpa.

Из взгляда Фулька ушла вся горячность. Он не ожидал услышать от воспитанницы ничего подобного и сейчас был приятно удивлен.

– Ты похожа на маленькую серую мышку, – сказал он. – Передвигаешься по дому тихо и незаметно, словно вышколенная служанка, и кажется, что у тебя нет иных мыслей, кроме как создавать другим уют. Заставить тебя выразить собственное мнение, если только речь не идет о хозяйственных вопросах, очень непросто. Вот и сейчас мне пришлось его из тебя буквально клещами вытягивать… – (Девушка покраснела и с упреком посмотрела на Фулька.) – Но оно того стоило, – внезапно улыбнувшись, добавил он. – Ты вовсе не мышка, Кларисса д’Обервиль. Ты – львица, хотя никто об этом не знает. – Фульк потрепал ее по щеке и вышел.

Кларисса неподвижно уставилась на свое рукоделие: она смотрела на замысловатый узор, но ничего не видела. Внутри все всколыхнулось, и сердце сладко замерло. Кларисса прижала руку к щеке, в том месте, где ее касались его пальцы. Девушке вдруг стало приятно, что она одна, что можно насладиться моментом, спокойно прийти в себя, задержать воспоминание и запереть его на замок, убрать в потайную золоченую шкатулку в глубинах памяти, туда, где никто его не найдет.

Солнце садилось над Темзой, распространяя по поверхности воды медную патину. Лодочники на быстрых лодках и тихоходных баржах занимались своим обычным делом, перевозя грузы и людей вдоль берега, на котором выстроились жилые дома и лавки. На противоположном берегу начинался Саутуарк – район Лондона, где были сосредоточены городские публичные дома и купальни.

Хотя Фульк уже не раз приезжал в столицу, на стороне Саутуарка ему прежде бывать не доводилось, и он с интересом озирался по сторонам. Выйдя из лодки на берег, он поднялся по деревянной лестнице к беленому кирпичному дому, выходящему фасадом к реке. Здания, стоящие по обеим сторонам, были похожи друг на друга и несли один и тот же отпечаток зажиточности. У каждого дома обязательно имелся просторный внутренний двор. В конце улицы находилась харчевня, где бойко торговали пирожками с мясом и горячими оладьями. Аппетитные запахи волнами подкатывались к Фульку, напоминая, что он не ел с полудня, когда наскоро подкрепился перед дорогой хлебом и сыром.

Приветливая служанка открыла дверь и проводила гостя в хорошо обставленную комнату на первом этаже. Толстый слой свежего тростника на полу посыпали сверху сухим тимьяном и розовыми лепестками. В окна были вставлены стекла, скрепленные свинцовыми узорами. Вдоль стен стояли лакированные сундуки и массивные дубовые скамейки. Стены украшали яркие шерстяные гобелены. Тут было даже зеркало в резной раме из слоновой кости. Фульк смотрел на все это богатство, приоткрыв от удивления рот. Вышла еще одна женщина, забрала у гостя плащ и предложила традиционный кубок вина. По виду она была ровесницей Мод. Две темно-каштановые косы обрамляли ее миловидное личико.

– А, Фульк! С приездом! – Из-за портьеры, отделявшей соседнюю комнату, появился Уильям Солсбери. Его темные волосы, влажные после купания, были аккуратно зачесаны назад, открывая высокий лоб. Граф был одет в свободно перевязанную поясом котту из красной шерсти. Фульк никогда раньше не видел его в столь домашней обстановке. – Уилл повернулся к хозяйке дома. – Познакомься, это Риченда.

– Миледи! – вежливо поклонился Фульк, не уверенный, как правильно обращаться к этой даме.

Уильям был женат на Элле Солсбери – это был брак по расчету, который удерживался в цивилизованных границах тем, что супруги благоразумно договорились жить раздельно. Фульк знал, что у Солсбери есть любовница, но никогда прежде ее не встречал: граф вел себя предельно осторожно. Сегодня Фульк впервые появился в этом доме, который Солсбери купил специально для своей фаворитки.

Риченда кивнула и улыбнулась, проговорив ответные любезности, после чего удалилась в комнату, из которой только что вышел Уильям.

– Вы и представить себе не можете, сколько раз за последние несколько месяцев эта женщина спасала меня от помешательства! – с чувством сказал граф. – Клянусь, если бы у меня не было этого убежища, я бы уже давно бросился в реку.

Он жестом пригласил гостя к столу, стоявшему в углу комнаты. Тяжелая восковая свеча освещала холодный ужин: тушеные куриные грудки, грибное пюре и маленькие пшеничные хлебцы из первосортной белой муки.

– Тяжелое время, – согласился Фульк, усаживаясь за стол и глядя на угощение. – Чего бы только я не отдал, чтобы оказаться сейчас дома, в кругу семьи, а также чтобы обрести душевную гармонию.

– Вы сами этого захотели.

– Справедливо, – печально улыбнулся Фульк. – Однако…

Солсбери обвел рукой стол и сказал:

– Да, между нами имеются определенные разногласия, но давайте не будем портить себе аппетит. Вы гость, прочтете молитву?

Фульк кивнул и вполголоса произнес необходимые слова, осенив себя крестным знамением. За обедом они непринужденно беседовали на всевозможные отвлеченные темы: о детях, погоде, охоте. Это было не только соблюдением неписаных правил, но также и способом возобновить знакомство. Мир снаружи сгустился до мягкой сапфировой синевы, и всплески золота на реке уже отражали фонари, а не широкую полосу заходящего солнца.

Наконец они завершили трапезу, слуги поставили между ними кувшин подслащенного вина, и оба с некоторой неохотой приступили обсуждению проблемы, которая и являлась целью их встречи.

– Я был крайне огорчен, услышав, что вы примкнули к мятежникам, – сказал Солсбери. – Мне казалось, все это осталось в прошлом. Понимаю, вы с моим братом никогда не станете близкими друзьями, но я искренне полагал, что вы пришли к взаимопониманию. Разве не так?

– Так, мы и впрямь прекрасно понимаем друг друга! Проблема не в этом, – ответил Фульк, взял с блюда инжир и откусил от мягкой темной мякоти маленький кусочек. – Иоанн вернул мне земли, потому что, во-первых, ему был нужен мой меч, а во-вторых, я обходился ему слишком дорого. Еще тогда я сомневался, что король пошел бы на это, если бы на него не надавили совместными усилиями вы, Ранульф Честер и Хьюберт Уолтер. Я сдался на его милость, поскольку знал, что такая возможность больше не представится, а положение мое было отчаянным. Пришлось пойти на компромисс. Но подобный мир, рано или поздно, неминуемо должен был затрещать по швам. – Фульк вытер пальцы салфеткой. – Уилл, я просто не мог не поддержать эту хартию.

– Сей возмутительный документ, – презрительно отозвался граф, – представляет собой список абсолютно невозможных требований, составленный бунтовщиками и задирами.

– Разве это плохо – требовать, чтобы человека нельзя было арестовать и бросить в тюрьму без веской на то причины, лишь по прихоти монарха? Или чтобы вдова сама решала, выходить ей вновь замуж или нет, не уплачивая за эту привилегию внушительную пошлину?

– Совершенно недопустимо требовать, чтобы группа из двадцати пяти баронов делила власть с королем, – отрезал Солсбери. – Такое условие невыполнимо.

– Но вы же видите, что происходит, когда Иоанн правит единолично. Взять хоть несчастного де Браоза. Вспомните только, что случилось с его женой и сыном!

Солсбери отвел глаза:

– Согласен, это была прискорбная история, но… Иоанна тогда спровоцировали.

– Ничего себе оправдание! То есть допустимо уморить голодом женщину и ребенка? – с отвращением произнес Фульк. – Их ведь держали в темном подземелье, пока мальчик не умер, а безумная мать не начала грызть его труп. По-вашему, это нормально?

– Нет, разумеется, нет. – Солсбери потемнел лицом.

– Это добавляет правдоподобия слухам о том, что Иоанн убил собственного племянника и бросил его тело в Сену, привязав к ногам камень.

– Вы злоупотребляете моим дружеским терпением, – мрачно предостерег Солсбери.

– Вы тоже, – парировал Фульк. – Не что иное, как наша дружба привела меня сюда. Уильям, я прекрасно знаю, что значит для вас Иоанн… и вы тоже знаете, что он значит для меня.

Солсбери глубоко вздохнул:

– У каждого человека есть свои демоны. Пожалуй, у Иоанна их больше, чем у многих, но он отнюдь не закоренелый злодей. Если бы только ему дали шанс, он бы проявил свое благородство. Я говорю сейчас не только как его брат.

– Ему как раз предоставляется такой шанс – подписать эту хартию.

– Которую состряпали его недруги.

Фульк пожал плечами:

– Уилл, а вы никогда не задумывались, почему эти люди вдруг оказались недругами?

Его собеседник помолчал некоторое время, а потом произнес:

– Я только хотел сказать, что вина лежит не на одном Иоанне. И, Фульк, даже если вы не присоединитесь к лордам, которые поддерживают моего брата, надеюсь, на переговорах относительно хартии вы все-таки сохраните долю здравого смысла.

Это было самое большее, на что мог отважиться Солсбери, защищая Иоанна: попросить Фулька сохранять умеренность. Граф едва ли мог обратиться с подобной просьбой к Фицуолтеру или де Весси, которых подстегивала жажда мщения. Похоже, Солсбери искренне переживал из-за того, что многие прежде сохранявшие нейтралитет бароны стали склоняться на сторону мятежников.

– Учту ваши пожелания, Уилл. – Фульк встал, чтобы уйти. – Я не меньше вашего хочу, чтобы все поскорее закончилось, – сказал он и с огорчением прибавил: – И чтобы жена и дочери перестали уже смотреть на меня хмуро.

– Вам тоже нужно подыскать себе домик вроде этого, – с улыбкой посоветовал Солсбери. Служанка сняла с крючка плащ Фулька. – Домашний уют – и никаких семейных проблем!

Фульк рассмеялся:

– Мне и без того достаточно забот с моими женщинами, не хватало еще взваливать на себя лишнюю обузу. Всего доброго, Уильям, увидимся в Виндзоре!

Мятежники и роялисты встретились на заливном лугу Раннимид, возле дороги из Лондона в Виндзор, в тени полосатых навесов, и король Иоанн поставил на Великой хартии вольностей свою печать. Обе стороны вели себя натянуто вежливо, так что воздух дрожал от напряжения. Иоанн встретил мятежных лордов с ненавистью в глазах, их взгляды отвечали ему взаимностью.

Увидев Фицуорина, король непроизвольно скривился, как будто глотнул уксуса. Фульк выдержал его взгляд, вздернув подбородок и широко расставив ноги, словно готовясь отразить удар. Он знал, что надежды Солсбери вот-вот развеются, как пыль на ветру. Недаром в Библии говорится, что барс не может переменить свои пятна. Это в равной степени верно по отношению как к самому Фульку, так и касательно Иоанна.

После того как король поставил свою печать на Великую хартию вольностей, соглашаясь тем самым принять ее условия, крупнейшие феодалы стали по очереди подходить к нему, преклонять колено и обновлять вассальную клятву. Фульк с неприязнью смотрел, как его товарищи вкладывают свои ладони между ладонями Иоанна, присягая на верность. Его тесть довольно потирал руки, и вид у него при этом был торжествующий, но беспокойный, как у мальчишки, который в лихорадочном и тревожном веселье предается взрослой игре, пока его не застали за этим занятием. Только сейчас это была вовсе не игра. Фицуолтер и де Весси присутствовали на переговорах, но не остались на подписание хартии. Сейчас Фульк понимал, что и ему надо было уйти вместе с ними.

Он знал, что ни при каком раскладе не сможет выйти вперед и еще раз вложить свои ладони в руки Иоанна. От этого ядовитого прикосновения потом будет не оправиться. Его затошнило, едва он представил себе это. Повернувшись, Фульк стал проталкиваться через толпу, направляясь к своему походному парусиновому шатру и коновязи.

Ле Вавасур пару минут в остолбенении смотрел на зятя, а потом поспешил следом, не обращая внимания на протесты тех, кому он отдавил ноги.

– Куда это ты собрался?

– Туда же, куда и де Весси, – мрачно ответил Фульк и выдернул из земли свое знамя. – Снимайте шатер, – приказал он удивленным оруженосцам.

– Но ты… – ле Вавасур ткнул пальцем за спину, где в окружении толпы восседал король, – ты же не принес клятву!

– Эта клятва будет такой же ложью, как и обещание Иоанна чтить Великую хартию вольностей. По его глазам видно, что, как только он покинет это место, прямиком отправится к папе и потребует, чтобы документ аннулировали, на том основании, что его силой вынудили согласиться на упомянутые условия.

– Но король поклялся, что этого не сделает!

– Иоанн поклянется душой собственной матери, лишь бы выбраться из очередной передряги.

Фульк бросил в сундук миски, две чашки, отправил вслед за посудой пару подсвечников и принялся разбирать лавку, на которой они стояли.

– А как же я? – недоумевал тесть.

– Поступайте так, как считаете нужным, а я буду следовать голосу своей совести.

Ле Вавасур прикусил узкую нижнюю губу.

– Иоанн поставил печать под текстом хартии, и мне не остается ничего другого, как принести ему клятву, – сказал он.

– Хорошо, тогда идите и сделайте это! – Фульк злобно пнул лавку, чтобы выбить ее ножки из ямок. Когда он поднял глаза, тестя уже не было.

– Я вам не верю! – Мод глядела на отца с растущей тревогой и гневом.

– И совершенно напрасно, потому что это правда. Фульк не захотел поклясться в верности королю, и теперь за его жизнь вновь назначена цена, как в те времена, когда он был разбойником. – Ле Вавасур покачал головой. – Я не смог убедить его принести вассальную клятву, и он уехал, как только сложил шатер. Теперь Иоанн устроит так, чтобы твоего муженька отлучили от Церкви, а земли конфисковали, – с каким-то мрачным удовлетворением констатировал он.

– Если король это сделает, я буду винить вас в неменьшей степени, чем Фулька! – жестко отрезала Мод. – Это вы за ним приехали, батюшка, и начали соблазнять его всеми этими разговорами о хартии.

– А что? Хорошее дело, только сейчас все зашло уже слишком далеко, пора остановиться. И не надо говорить со мной в таком тоне, дочка.

Мод сжала кулаки. Ей хотелось не просто говорить, а кричать.

– Где сейчас Фульк? – резко спросила она.

Отец посмотрел на потолок, потом на пол. И саркастически поинтересовался:

– Похоже, в этом доме вообще не имеют никаких понятий о гостеприимстве?

– Где Фульк? – выкрикнула Мод.

– Если ты так уж хочешь знать, он уехал на турнир в Оксфорд. – И ле Вавасур неопределенно махнул рукой вдаль.

– На турнир?! – рассвирепела Мод. – Наши земли собираются конфисковать, сюда каждую минуту могут явиться королевские чиновники, а Фульк отправился махать копьем, даже не удосужившись послать мне записку!

– Тут, видишь ли, какое дело. Бароны, которые отказались принести клятву, собрали в поле армию. Это не столько турнир, сколько способ совершенствовать боевые навыки.

– Ах, совершенствовать навыки! – яростно завопила она. – А как насчет остальных обязанностей? Как насчет меня, как насчет наших детей? О нас Фульк не думает?

Если даже отец и собирался на это что-то ответить, Мод просто не дала ему такой возможности.

– Я вам не безответная жена де Браоза, которую можно вместе с ребенком бросить в подземелье, – заявила она, постучав себе пальцем в грудь. – И не собираюсь терпеть подобное! Вот что, батюшка, когда завтра утром вы поедете на север, я отправлюсь вместе с вами. Пора мне проведать свое вдовье наследство.

С этими словами она резко повернулась и вышла, оставив не на шутку озадаченного ле Вавасура в зале.

Кларисса принесла гостю вина, усадила его на табурет у очага и прислала двух внуков развлекать деда. После чего поспешила вслед за Мод.

Она увидела, что та распахнула дорожный сундук, с яростным наслаждением стукнув крышкой о стену, и теперь швыряет туда вещи: две смены белья, пару платьев, верхнюю котту без рукавов и несколько длинных накидок.

– На турнир! – фыркнула она, обернувшись к запыхавшейся Клариссе. – Нет, ты слышала: Фульк отправился на турнир!

Девушка наклонилась к сундуку и аккуратно сложила платья, которые беспорядочно навалила туда Мод.

– Слышала, – пробормотала она. – Но, может быть, ему просто необходимо находиться сейчас вместе с остальными лордами, своими единомышленниками?

– С самого начала не надо было с ними связываться! – отрезала Мод, вытаскивая из-под кровати пару башмаков.

– Нельзя превратить волка в комнатную собачку, – рассудительно заметила Кларисса. – Да вам и самой не захочется, чтобы это произошло, я думаю.

В эту секунду Мод почти ненавидела приемную дочь. Это хладнокровие, это кроткое выражение лица. Так и хотелось залепить Клариссе оплеуху, чтобы вывести ее из себя.

– Нечего тут умничать! – взорвалась Мод. – Ты вечно сидишь в углу и при этом воображаешь, что понимаешь в жизни больше других, а сама не смыслишь ровным счетом ничего!

Девушка смотрела на нее спокойно, не отводя взгляда, хотя в ее серо-золотистых глазах колыхнулась обида.

– Может быть, оттого, что я сижу в углу, меня не замечают, однако я вижу и слышу больше, чем многие другие. И знаю, что, несмотря на все ваши слова, вы бесконечно любите мужа и что он отдал бы за вас жизнь.

– Прямо-таки жизнь? – Мод кинула в сундук пояс из тесьмы. – Я в этом уже не уверена. Ах, Кларисса, мне не достучаться до Фулька и не дотянуться до него: между нами бесконечность, и имя ей – Иоанн.

– Значит, вы действительно хотите уехать?

Мод сжала губы.

– Я не потерплю, чтобы меня считали пустым местом, – заявила она. – Пусть на своей шкуре узнает, каково это, когда тебя бросают.

Осенний ветер рвал с ветвей последние листья, когда Фульк въехал в Уиттингтон. Среди буков в Бэббинвудском лесу паслись свиньи из поместья, крестьяне запасали на зиму валежник и собирали между корнями деревьев грибы, что бы пополнить свой скудный рацион. Фульк вдруг поймал себя на том, что от души завидует их простой жизни, но быстро прогнал эту мысль. Если зима будет суровой, этим людям грозит смерть от голода. Если начнется война, их дома могут сжечь, а их самих убить. Все богатство крестьянской семьи измерялось одной коровой, тремя свиньями и пятью курицами, а не акрами земли и количеством поместий. Так что это они наверняка завидовали его великолепной лошади и подбитому мехом плащу.

Ворота замка были гостеприимно открыты. Из башенок на крыше курился дымок, добавляя терпкости осеннему воздуху. Уильям вышел поприветствовать брата, когда тот спешился. Фульк написал ему и попросил приехать из Уодборо в Уиттингтон, чтобы занять должность коменданта замкового гарнизона, пока споры с Иоанном не уладятся.

– Рад тебя видеть! – воскликнул Фульк, обняв крепкого и жилистого брата.

– Я тебя тоже! – усмехнулся Уильям. – Что-то молодчики Лливелина стали очень беспокойными. С лета у нас тут был уже не один набег. Их явно не волнует, что ты с ними вроде как на одной стороне.

Фульк оглядел бревна, из которых был выстроен донжон: ну просто подарок для осаждающих. Хорошо, что борьба между Иоанном и его противниками не докатилась пока до этого отдаленного угла Валлийской марки. Но, не дай Бог, Ранульфу Честеру взбредет в голову атаковать Уиттингтон! Судьба замка будет предрешена, и тут уж даже самый опытный и искусный комендант гарнизона не поможет. У Лливелина не было сложной осадной техники, но для деревянной башни огонь тоже прекрасно подойдет, особенно в жаркое и сухое лето.

– На земли Пантульфа, – продолжал между тем Уильям, – валлийцы тоже совершали набеги, хотя семейству Корбет удалось спастись. Я, разумеется, предпринял в ответ пару набегов, чтобы маленько поумерить их воинственный пыл. Так что последние две недели все тихо.

Оставив лошадь на попечение конюха, Фульк направился в зал.

– Я договорился о перемирии до весны – правда, не с королем, а с Уильямом Маршалом. Встреться я с Иоанном, меня бы сейчас здесь не было.

Уильям, шагавший рядом, заметил:

– Лливелину не понравится, что ты подписал договор о перемирии.

– Ясное дело, ведь он думает лишь о благе Уэльса, – ответил Фульк, не желая углубляться в эту тему.

Войдя в зал, Фульк в недоумении огляделся. Там царил холостяцкий беспорядок: грязный тростник проминался под ногами, старый воск переливался за края подсвечников, скатерти на столах были все в пятнах и усыпаны крошками.

– Разве Мод с детьми еще не вернулась из Йоркшира? – спросил он, хотя ответ и так был очевиден.

Фульк получил от жены записку: кусок пергамента размером с ладонь, где холодно сообщалось, что она уезжает в их северные поместья. По краткости и тону письма Фульк понял, что Мод разгневана, но был уверен, что со временем это пройдет. Неужели она до сих пор на него сердится?

Ричард, поджаривавший горбушку на открытом огне, поднял глаза.

– Нет еще, не вернулась, – помявшись, сказал он.

Фульк свирепо зыркнул на него и пнул грязный тростник.

– У вас здесь как в хлеву! – проворчал он. – Может, вам и нравится жить в дерьме, а мне – нет. Немедленно приберитесь!

Ричард предпочел благоразумно исчезнуть. Уильям уже скрылся, сославшись на необходимость проследить, как упражняются с оружием солдаты вверенного ему гарнизона. Чертыхнувшись, Фульк взял с буфета кувшин мутного вина и не очень чистую чашку, взошел на помост и придирчиво осмотрел свои владения.

В ту ночь, до крайности недовольный и раздосадованный, Фицуорин закутался для тепла в свой плащ на меховой подкладке, но все равно никак не мог согреться. Уиттингтон казался ему отнюдь не раем и даже не просто домом, а заброшенными развалинами – вот только привидений тут не хватало. Наконец, не в состоянии сомкнуть глаз, Фульк встал, принес чернила, перо и пергамент, набросал короткую записку и оттиснул вензель золотой печаткой. После чего вызвал гонца и приказал ему с первыми же лучами солнца отправиться на поиски Мод.

Десять дней спустя, не получив от жены ни слова в ответ, Фульк уехал из Уиттингтона в Абер, где находился двор правителя Уэльса. Лливелин приветствовал Фулька достаточно учтиво, но сдержанно. Гость вел себя так же.

– Когда в Англии мир, Уэльс пожинает горькие плоды, – сказал Лливелин, – поскольку в такие времена все амбиции ее властителей устремляются на завоевание соседей. С какой стати мне радоваться, что вы подписали мир с Иоанном?

– Я и не прошу вас радоваться, – ответил Фульк. – Помните, как вы сами заключили с ним договор, женившись на его дочери и заставив меня покинуть Уиттингтон?

– Справедливое замечание, но с тех пор уже много воды утекло.

– Согласен, – коротко ответил Фульк. – Поверьте, я пошел на это перемирие вовсе не для того, чтобы воевать с Уэльсом. И прошу лишь одного: пожалуйста, не позволяйте своим людям совершать набеги на мои земли.

– Во времена вашего деда, Фицуорин, эти земли были уэльскими.

– А до того – английскими, потом – уэльскими, потом – снова английскими. Это как перетягивание каната. Но если вы будете грабить, мои люди ответят тем же, и так может продолжаться до бесконечности.

– А Лливелин здорово переменился, – сказал Фульк, когда они с Уильямом возвращались домой после переговоров. – Стал более злым и циничным.

Он поморщился, а про себя подумал: «Да и все мы, собственно, изменились не в лучшую сторону. Если твое доверие постоянно обманывают, в конце концов наступает момент, когда исправить уже ничего нельзя: так бывает, когда нога попадает на треснувшую черепицу и тело теряет равновесие».

– Как ты думаешь, – поинтересовался Уильям, – набеги прекратятся?

Фульк пожал плечами:

– На время – наверное, если только зима не выдастся суровой и голодной. Я дал Лливелину понять, что впредь буду воспринимать набеги валлийцев как боевые действия, а не как мелкие шалости горячих молодых людей, однако дороги между нашими владениями по-прежнему остаются открытыми.

Уильям улыбнулся уголками губ.

– Да ты у нас просто прирожденный дипломат, – сказал он. – Умеешь показать кулак и в то же время продолжать разговаривать, как царедворец. Когда это ты обучился таким премудростям?

– Нужда заставит, так станешь дипломатом.

Приехав в Уиттингтон, они увидели на конюшне дорожных лошадей: могучего пегого коба и двух жеребцов поменьше. Фульк узнал гнедую кобылу Хависы и небольшого буланого жеребца Клариссы. Было еще несколько верховых лошадей, возможно принадлежащих сопровождению, но любимой буланой кобылы Мод нигде видно не было.

С лихорадочно бьющимся сердцем Фульк почти вбежал в зал. Уильям Пантульф, высокий, тонкий и гибкий, как кнут, грел руки над огнем в компании двух девушек. Когда вошел Фульк, Уильям поднял глаза, и остальные повернулись вслед за его взглядом.

– Папа! – воскликнула Хависа и подбежала к нему. Косы змеями струились у нее по плечам. Фульк подхватил дочь, закружил, крепко прижал к себе, а потом, отодвинув, внимательно рассмотрел.

– Пресвятая Богородица, да ты еще подросла! В последний раз, когда я тебя видел, ты могла спрятаться мне под мышку, а теперь достаешь до плеча!

Хависа засмеялась, и смех ее был так похож на смех Мод, что Фульку словно стрела вонзилась в сердце. В остальном старшая дочь была вылитая бабушка, урожденная де Динан.

– Ты теперь насовсем приехал домой? – спросила она.

– По крайней мере, на зиму точно. Разве вы с мамой не получили мое письмо?

Обняв Хавису, он пошел к огню – поздороваться с Уиллом Пантульфом и Клариссой.

Хависа напряглась.

– Получили, – сказала она. – Мы были в Эдлингтоне, и Уилл как раз гостил у нас, так что он предложил проводить меня в Уиттингтон. Ну и Кларисса тоже отправилась со мной в качестве компаньонки – не могла же я ехать одна.

Голос ее чуть дрогнул, и от Фулька не укрылось, какими взглядами обменялись обе девушки.

– А мама? Она приедет потом?

Ненадолго повисла тишина. Уилл Пантульф неловко кашлянул. По его лицу было видно, что он предпочел бы сейчас оказаться где-нибудь подальше отсюда.

– Нет, папа, – покачала головой Хависа. – Она не вернется.

У Фулька внутри все оборвалось. Да что такое происходит?

– Мама говорит, что если ей придется быть вдовой при живом муже, то она будет жить на землях, полученных ею в наследство от покойного супруга, как и подобает по статусу, – заявила Хависа, вздернув подбородок.

– Что за бред?! – Фульку изменило его самообладание.

– Папа, зачем ты поехал на турнир, вместо того чтобы вернуться домой, к нам?

Фульк тряхнул головой, пытаясь понять, что она говорит, отыскать крупицы смысла в этой вязкой трясине.

– Дедушка сказал, что ты поехал на турнир.

– Это был не просто турнир, – жестко произнес Фульк. – Там собрались все те, кому кажется, что король не будет чтить Великую хартию вольностей.

– Мама сказала, что если ты хочешь гоняться за мечтой, как за собственным хвостом, то и прекрасно, но тогда не жди, что она будет безропотно дожидаться тебя в Уиттингтоне, словно несчастная госпожа де Браоз.

И без того хмурое лицо Фулька потемнело. Он сжал кулаки, злясь, что Мод использовала Хавису как пешку в своей игре.

– И она, значит, отправила тебя, чтобы все это мне передать?

– Нет, папа, – горестно покачала головой Хависа. – Просто я случайно услышала, как она это говорит. Поезжай к маме, прошу тебя! Я не могу смотреть, как вы терзаете друг друга!

Фульк поцеловал дочку в лоб и пригладил непослушны кудрявые пряди, выбившиеся из туго заплетенных кос.

– Утром поеду, – нежно сказал он, но глаза его оставались жесткими.

Слуга принес горячего вина, и с улицы к ним пришел Уильям. Он обнял племянницу и кивнул остальным, привнеся в разговор желанную разрядку.

– А Мод где? – спросил он.

– Завтра поеду на север и привезу ее, – сказал Фульк, постаравшись ради дочери говорить ровным голосом.

– И что же, интересно, я должен сказать своей жене?

Кларисса посмотрела на Фулька. Тот стоял перед очагом и допивал последний кубок вина, перед тем как пойти спать.

– Только вы можете это знать, милорд, – ответила она, забирая свой плащ.

Хависа и Уилл Пантульф ушли на улицу полюбоваться звездами и друг другом. Вжившись в роль компаньонки, Кларисса не спеша собиралась, чтобы пойти за ними. Весь вечер она чувствовала, что от Фулька волнами, словно горячий воздух от жаровни, исходят гнев и тревога. Сейчас он был задумчив и, хотя выпил достаточно, вовсе не пьян: от спиртного он не столько расслабился, столько помрачнел.

– Одно могу сказать: сама она к вам не приедет, – заявила Кларисса.

– Почему?

– Вы хотите услышать ее слова из моих уст. Но, милорд, сами понимаете, это невозможно.

Кларисса застегнула плащ. Фульк вздохнул:

– Не понимаю почему. Мод ведь наверняка обсуждала все с тобой.

Услышав в голосе Фулька недовольство, Кларисса молча покачала головой, повернулась и быстро вышла из зала. Он поспешно окликнул девушку, однако та даже не обернулась.