Глава 37

На день святого Андрея состоялась помолвка дочери Фулька Хависы с Уильямом, наследником их соседа, барона Роберта Пантульфа из Уэма. Земли Фицуорина и Пантульфа граничили, и семьи связывали общие интересы.

Хависа и Уильям встречались в обществе, хотя до сих пор общались мало: Уильяму Пантульфу светскому молодому человеку, было почти тридцать, а Хависе, хоть и развитой не по годам, еще не сравнялось тринадцать.

– Может быть, сегодня нам следовало устроить свадьбу, а не помолвку, – сказал Фульку Роберт Пантульф, когда они наблюдали, как обрученные танцуют под аккомпанемент дудок и тамбурина в нарядно украшенном большом зале Уиттингтона. Роберт был уже далеко не юным и начинал сутулиться, однако глаза его были полны жизни.

– Хависа еще слишком молода, – покачал головой Фульк, с болью в сердце следя глазами за дочерью.

Кажется, еще только вчера она, кудрявая крошка, сидела у него на коленях и настойчиво требовала к себе внимания. А теперь пробует шаги брачного танца с мужчиной, который станет ее супругом. Волосы Хависы, распущенные в знак невинности, колыхались у талии, как осенние листья. Ладную фигурку облегало шнурованное платье цвета павлиньих перьев, которое не скрывало округлостей развивающейся груди. Хависа сейчас ненадолго очутилась в переходном состоянии между ребенком и женщиной – невинность, ищущая знания, манящая, но пока не вполне осознающая собственную чувственность. Многие тайны ей еще предстоит постичь.

– Я была в том же возрасте, когда обручилась с Тео, – тихо проговорила Мод, подходя к мужчинам и беря Фулька под руку.

– Вот я и говорю: слишком юная, чтобы выходить замуж, – повторил Фульк. – Хависе еще нужно подрасти, прежде чем она сможет быть женой.

– Может быть, в вас говорит желание не отпускать дочь от себя? – улыбнулся Пантульф.

Фицуорин смущенно кашлянул и потер рукой шею.

– Хависа – мой первенец, – сказал он. – Конечно, мне трудно. – Он сокрушенно улыбнулся, пытаясь смягчить серьезность момента. – Давно ли она была трехлетней малышкой, как ее сестренка сейчас.

Фульк глянул на младшую дочь. Мабиль сидела на коленях у Грейсии; ее тоненькие светлые косички были переплетены золотой лентой в честь помолвки сестры. Вот Мабиль никогда не выйдет замуж. Одна дочь всегда остается в родительском доме, но то была трагедия, а не радость. Последние роды у Мод были трудными: девочка шла вперед ножками и дышать начала не сразу. Поначалу Мабиль казалась обычным ребенком, разве что была чуть более беспокойной, но со временем стало очевидно, что она особенная.

Рядом со своими дядьями, Уильямом и Филипом, за столом сидели двое сыновей Фулька и Мод. Десятилетний Фулькин, живой миловидный мальчик, золотоволосый и голубоглазый. И Иво, зачатый в Ирландии; ему уже исполнилось семь, и волосы у него были темные, как у его сестры Ионетты. Сейчас, под пристальными взглядами взрослых, оба вели себя прилично.

– С мальчиками все по-другому, – заметил Фульк. – Когда смотришь на них, сердце становится сильным от гордости, а не тает от нежности.

– Верно, – пробурчал Пантульф и устремил взгляд на своего сына и наследника.

Двое мужчин наблюдали за танцующей парой. Уильям Пантульф двигался с атлетической грацией. Фульку случалось видеть его на ристалище и во время поединков на мечах. Сухопарый Уильям хорошо владел своим телом и отличался удивительной ловкостью. Он также обладал терпением и способностью воспринимать с юмором практически любую ситуацию: эти черты характера, безусловно, пригодятся ему в семейной жизни с Хависой. Поначалу Фицуорина несколько смущал возраст жениха, но по зрелом размышлении Фульк понял, что, хотя вокруг достаточно мужчин помоложе, он бы никому из них не доверил счастье своей дочери и управление землями, которые достанутся ей в приданое.

Пантульф показал на двух танцующих, постоянно хихикающих юных девушек и поинтересовался:

– А вторая? Для нее у вас есть кто-нибудь на примете?

– Которая? А, Ионетта! Да, я начал предварительные переговоры с сыном де Пембриджа, – ответил Фульк.

Черноволосая и черноглазая Ионетта сверкала, как драгоценный камень. На ее фоне старшая подруга выглядела тусклой, однако на самом деле это не соответствовало истине. Сияние Клариссы было чуть тише, только и всего.

– Я и забыл, что у вас есть еще и приемная дочь, – сказал Пантульф. – За нее уже сватались?

– Да, было несколько женихов, но никто не подошел.

Фульк предпочел не распространяться на эту тему. Кто бы мог подумать, что Кларисса, мягкая и послушная Кларисса, окажется вдвое упрямее каждой из его дочерей. Хавису можно было взять лестью и вниманием, Ионетту – уговорить, пообещав новое платье, маленькую Мабиль – подкупить лакомством вроде засахаренной сливы. Но на Клариссу ничего не действовало: ни угрозы, ни просьбы, ни увещевания, ни крики. Она не желала выходить замуж, заявляя, что ей и так хорошо. Она наверняка отвергла бы даже самого идеального жениха. Однако, поскольку пока особо выгодных предложений не поступало, Фульк счел за благо не настаивать.

– Ясно, – понимающе улыбнулся Пантульф. – Пока воспитанница остается незамужней, ее доходы идут опекуну, и к тому же у вас в доме есть лишняя нянька и помощница по хозяйству.

– Это правда, – кивнул Фульк, подумав, как хорошо Кларисса справляется с Мабиль. – Но я ни в коем случае не стал бы удерживать ее от брака силой. Так что это, скорее, ее выбор.

– Вы предоставляли ей выбор? – изумился Пантульф.

– Вы не знаете Клариссу, – усмехнулся Фульк. – Мои дочери умеют перечить, иной раз доводя родителей до белого каления. Но Кларисса достигла в этом деле особого искусства. Не поверите, пока сами не увидите.

Пантульф удивленно поднял брови и с новым интересом посмотрел на ничем не примечательную девушку с каштановыми волосами, которая кружилась среди других танцующих.

– Странность Клариссы заключается в том, – проговорил Фульк, тоже не сводя с нее глаз, – что она уже была взрослой, когда только-только у нас появилась, а ей тогда едва исполнилось восемь. Помню, как однажды мы с Мод повздорили из-за какого-то пустяка, а она устремила на нас такой строгий взгляд, какой встретишь не у всякой настоятельницы монастыря. Порой я побаиваюсь Клариссу.

– Лишняя причина найти ей мужа, – усмехнулся Пантульф.

Фульк покачал головой:

– Мне кажется, Кларисса сама выберет себе мужа, когда нужный человек появится. И не следует давить на девушку.

– Папа, папа, пошли танцевать! – Раскрасневшаяся от танцев, донельзя счастливая Хависа подлетела к ним, так что взметнулось пестрое платье, и потянула Фулька за руку. – Хватит уже разговаривать, пойдем танцевать!

– С другой стороны, – засмеялся Фульк, обращаясь к Пантульфу, – может быть, я недостаточно строг со своими женщинами. Видите, как они мной помыкают?

– Я вижу, с какой любовью они смотрят на вас, – улыбнулся Роберт Пантульф. – Да пошлет Господь и моему сыну такую же благодать!

– Глядя, как взрослеют наши дети, я все чаще ставлю себя на место своего покойного отца, – говорил Фульк Мод поздно ночью, когда они укладывались спать. Его голос звучал несколько невнятно. Невозможно всю ночь пить хорошее рейнское вино и рассчитывать при этом сохранить свежую голову. – Когда мне было столько лет, как сейчас Хависе, он был ровесником меня нынешнего.

– Ты никак чувствуешь приближение старости? – лукаво посмотрела на мужа Мод.

У нее тоже слегка кружилась голова. Щелкнув пальцами, Мод отпустила служанку и рухнула на кровать.

– Я чувствую, как проходит время. – Фульк нагнулся и стал снимать башмаки. – Оно проходит стремительно, но при этом кажется, будто все остановилось. У моего отца не было дочерей, которым надо было устраивать церемонию помолвки, но я помню, как на Рождество мы вот так же танцевали с родственниками и соседями. Я был одним из самых младших детей на празднике и зазывал всех идти плясать джиги и кароли, а отец… он был тогда мужчиной в расцвете сил. Теперь я и сам оказался на его месте. Любопытно, может, я его призрак? Или он – мой?

– Ты пьян, – сказала Мод, подумав, что и сама не лучше. – Сначала приходит радость, потом грусть.

– Это правда, – кивнул Фульк и чертыхнулся, поскольку никак не мог распутать завязавшуюся в узел обмотку. – Я рад видеть, что Хависа счастлива, я рад, что подобрал ей достойную партию, но при этом я грущу, что начинаю терять ее. Она уже сейчас смотрит на Уильяма Пантульфа так, словно видит в нем защиту и опору…

Мод подошла и присела перед мужем, чтобы помочь ему развязать узел.

– Так и должно быть, – сказала она.

– Да, знаю. Все я прекрасно понимаю, однако мне это как нож острый в сердце.

– Не расстраивайся, у тебя есть еще две дочери.

– Ага, залог новых душевных ран. Тоже мне утешение! – Фульк отрывисто хохотнул. – Ионетта наверняка тоже скоро выйдет замуж, а Мабиль… – Он горько покачал головой.

– Да ладно тебе, Фульк! – Мод развязала вторую обмотку, поднялась и повалила его спиной на кровать. – У тебя ведь еще и жена остается. Это разве не утешение? – Она провела ему по лицу кончиком косы и нежно поцеловала.

Фульк обхватил жену обеими руками, заключив в такие крепкие объятия, что чуть не сломал ей ребра.

– Где бы я был без тебя? – проговорил он.

– Скорее всего, сидел бы с братьями в большом зале, пил бы и дальше за добрые старые времена, – шутливо ответила она, но при этом с нежностью погладила Фулька по волосам. Мод буквально задыхалась, и ей хотелось оттолкнуть мужа, однако она лишь сильнее прижалась к нему, понимая, что именно это ему сейчас нужно.

– Мод… – пробормотал Фульк. Его дыхание было пропитано винными парами. – Родная…

Через несколько мгновений он уже храпел. Мод осторожно высвободилась, жадно глотая воздух, и посмотрела на мужа в слабом свете колеблющегося огонька свечи. В последнее время Фульк постоянно выглядел встревоженным, хотя, возможно, это ей лишь казалось, поскольку муж ничего такого не говорил. Скорее всего, возникли какие-то сложности с поместьями. После возвращения из поездки в Пуату, куда Фульк сопровождал Иоанна, он вместе с управляющими подолгу изучал счета и уже несколько раз объехал владения Фицуоринов. Заезжал и в Уэльс. Лливелин встретил его без особого радушия – никакого сравнения с былыми временами, когда Фульк вел разбойничью жизнь. Они были предельно учтивы друг с другом, но и только. Фицуорин простил Лливелина, однако не забыл, как тот с ним обошелся, а правитель Уэльса не доверял владельцу приграничных земель, который заключил перемирие с Иоанном. Фульк все еще был хорошим бойцом и потому представлял опасность, а некоторые из пограничных владений оставались спорными. Например, поместье Гордур, где подвассал Фицуорина был лордом поселения, более чем на три четверти населенного валлийцами.

Мод зевнула. Ладно, утро вечера мудренее. Похоже, она тоже слишком расчувствовалась от вина и от осознания того, что старшая дочь уже почти вошла в возраст замужества. А скоро уедут и сыновья, когда придет время начать их воспитание в доме Ранульфа, графа Честера. Сперва в качестве мальчиков на побегушках, потом – оруженосцев и, наконец, – рыцарей. Но ничего, это будет еще не сейчас, успокоила она себя, почувствовав, как в сердце нарастает боль. У нее еще остается немного времени, чтобы приласкать своих деток, испытать гордость, видя, как они летят, и зная, что это она дала им крылья… всем, кроме Мабиль, чьи крылышки были из тонкой надорванной паутинки. К младшей дочери все приходило очень медленно и с большими усилиями. В три года Хависа уже болтала вовсю, трещала без перерыва, как сорока, начиная с момента пробуждения и вплоть до самого отхода ко сну. Мабиль же еще даже не начинала вникать в сложности речи. Иногда, словно злясь на свою неспособность общаться, малышка закатывала буйные истерики с криками, которые можно было унять, только крепко обняв ее и укачивая, как расплакавшегося младенца. Почти все время Мабиль молчала, часами сидела, глядя на какие-то одной ей видимые образы, и тихонько раскачивалась в такт ритму своего сердца. Каждому, кто смотрел в такие моменты на девочку, становилось не по себе. Поразительно красивый ребенок-фея, просто само совершенство, – и такой страшный, непоправимый изъян.

Мод вдруг заметила, что беззвучно рыдает, и, вытирая кулаком слезы, сделала себе выговор. Проклятое вино заставило ее вытащить наружу все слабые стороны души, которые она всегда так тщательно прятала. Мод свернулась рядом с громко храпящим Фульком, радуясь его надежному теплу, и, закрыв глаза, призвала сон, это надежное средство от всех горестей.

На следующее утро, пытаясь прогнать дикую головную боль, Фульк побрел во двор замка и застонал, увидев, как в Уиттингтон въезжает тесть. Небо было тяжелым от туч: вот-вот пойдет дождь. За бревенчатым палисадом деревья дрожали последними лохмотьями цветных осенних одежд на почерневших по-зимнему ветвях. Плохое время для путешественников, не стоит в такую погоду покидать границы своих владений, но Робер ле Вавасур всегда был упрямым малым.

Собака ткнулась мокрым носом в руку хозяина, прося ласки. Фульк рассеянно похлопал ее по голове. Ле Вавасур слез с крепкого гнедого коба: отличная лошадь для дальних поездок, когда комфорт важнее, чем скорость или чем огонь и сила горячего дестриэ. Тесть Фулька и одет был для долгой дороги: плотно укутался в толстый плащ с капюшоном, а на ноги вместо более мягкого сафьяна нацепил грубые сапоги из хорошо навощенной, учитывая погоду, воловьей кожи. Ле Вавасура сопровождал эскорт рыцарей. Стало быть, это не светский визит.

Фульк вышел поприветствовать отца жены, заставив себя изобразить на лице гостеприимную улыбку. Мало ли зачем пожаловал старый черт: а вдруг он надумал-таки отдать ему поместье в Эдлингтоне, вокруг которого они вот уже много лет вели спор. Эдлингтон должен был отойти к Фицуорину как часть приданого Мод, но ле Вавасур настаивал, что такого уговора не было.

– О Господи! – Ле Вавасур окинул неодобрительным взглядом бревенчатые стены и настилы. – Стоило человеку твоего положения идти в разбойники, ради того чтобы заполучить такое дурацкое жилище! Почему бы тебе не отстроиться в камне? Валлийцы же совсем рядом: неужели ты не понимаешь, насколько опасны деревянные дома!

Фульк оставил попытки изобразить улыбку.

– Помимо того что камень стоит денег, которых у меня нет, – резко ответил он, – король Иоанн не желает предоставлять мне разрешение менять фортификации.

– Прискорбно, но объяснимо.

В глазах ле Вавасура появилось напряженное, даже какое-то заговорщическое выражение. Он сдвинул с головы капюшон, снял перчатки и саркастически спросил:

– Ты не собираешься пригласить меня в дом?

– Ну, раз уж вы проделали столь далекий путь, чтобы встретиться со мной, я должен сделать хотя бы это, – едко проговорил Фульк. – Жаль, что вы не приехали вчера. Мы как раз праздновали помолвку вашей старшей внучки с Уильямом Пантульфом из Уэма.

– Может, я и приехал бы, если бы меня пригласили, – проворчал ле Вавасур.

– Это еще только помолвка, не свадьба. Приглашением на свадьбу мы вас не обойдем, несмотря на то что вы весьма нелестно отзывались о рыжеволосых девочках.

Фульк подозвал пару конюхов, и они деловито занялись лошадьми.

– Я говорю то, что думаю! – хмыкнул ле Вавасур и пошел к жилой башне, следуя приглашающему жесту зятя.

– Как поживают Джулиана и Томас?

– Хорошо. И между нами говоря, значительно лучше, когда они находятся на расстоянии, – ответил ле Вавасур. – Ох уж эти женщины и дети! Да ты и сам все прекрасно знаешь!

Головная боль у Фулька разгорелась с новой силой.

Оказавшись в главной башне, ле Вавасур обвел глазами беленые стены, украшенные знаменами и щитами, и вновь выразил сожаления, что все сделано из дерева. Он скривился, увидев в центре зала очаг, и заметил, что в наши дни замки строят с каминами. Мод он поприветствовал небрежным поцелуем в щеку. Ее ответное приветствие было столь же прохладным.

Позвали детей, те неохотно подошли поздороваться с дедом. Робер изучил Хавису, как торговец лошадьми, рассматривающий стати породистой кобылы на ярмарке, и заявил, что до свадьбы ей надо подрасти и нагулять жира: куда такой замухрышке детей рожать. Ионетта удостоилась лишь беглого взгляда, а на Мабиль ле Вавасур вообще не обратил внимания, давая понять, что, по крайней мере для него, она не существует. Мальчиков отец Мод потыкал пальцем и кулаком, велев внукам не молчать, словно они воды в рот набрали. А когда, следуя этому пожеланию, маленький Фулькин открыл рот и поинтересовался, почему дедушка такой грубый, то услышал в ответ, что он невоспитанный щенок, которого следует хорошенько выпороть.

– Весь в дедушку, – подмигнул малышу Фульк. – Ведь, как известно, невоспитанные мальчики со временем вырастают и превращаются в невоспитанных стариков. – И он с нежностью взъерошил сыну золотистые волосы.

Детей отпустили, и Мод тоже ретировалась, бормоча в качестве отговорки, что ей надо отдать распоряжения кухарке и проследить, чтобы перины проветрили.

– Приготовить для вас ванну, батюшка? – предложила она, уходя.

– Зачем? Жизненные соки разжижать? – отмахнулся от дочери ле Вавасур. – Это пусть король Иоанн каждые две недели нежится в ванне, словно римлянин, а я человек простой, северной закалки. Ступай прочь, дай мужчинам поговорить.

– Как скажете, батюшка, – смиренно ответила Мод, сдерживаясь изо всех сил. И лишь свирепый блеск изумрудных глаз выдавал переполнявшую ее ярость. Высоко подняв голову, она покинула зал.

– Вы останетесь ночевать? – поинтересовался Фульк.

– А какой смысл ехать сейчас дальше, правильно я говорю? В такую-то погоду? – За неимением камина ле Вавасур поставил стул у одной из жаровен. – Я мог бы вообще проехать прямо в Шрусбери, но, в конце концов, есть ведь и семейные обязанности. – Он расставил колени и подтянул шоссы.

– И какие же семейные обязанности привели вас в Уиттингтон? – тихо скрипнул зубами Фульк. – Может быть, вы наконец решили отдать мне Эдлингтон?

– Эдлингтон значился в приданом Мод лишь до тех пор, пока у меня не было сына. Ты это знаешь. А теперь, когда Джулиана родила мне наследника, Эдлингтон по закону отходит ему.

– Что-то мне не известно о таком законе, – возразил Фульк.

– Что я могу сказать? Тому виной твое невежество, – уверенно произнес тесть и покачал головой. – Я приехал не затем, чтобы спорить насчет Эдлингтона. Тут вот какое дело. Я сейчас направляюсь в аббатство Эдмондсбери, на со вет баронов, и подумал, что тебе будет интересно поехать со мной.

– А почему это должно меня заинтересовать?

Фульк невозмутимо разглядывал свои ногти. Известие о предстоящем совете баронов не стало для него новостью. Когда Фицуорину пришлось сопровождать Иоанна в Пуату, об этом постоянно шептались тут и там. Фульк тогда благоразумно помалкивал, но к чужим разговорам прислушивался.

– Да потому, что тебе это может быть выгодно. Чего уж греха таить, хоть ты и служишь сейчас королю Иоанну, однако особой любви между вами нет.

Фульк внимательно посмотрел на тестя:

– Правильно ли я понимаю, что на совете будут присутствовать такие люди, как Юстас де Весси и Роберт Фицуолтер?

Эти двое предводительствовали группой недовольных баронов, которые высказывали претензии Иоанну и последние три года разжигали против него мятеж. Фульк край не симпатизировал заговорщикам, но не доверял де Весси и Фицуолтеру почти так же, как Иоанну. Поднимая мятеж, они не столько желали добиться справедливости, сколько надеялись набить собственные карманы. Тестю Фулька де Весси приходился ближайшим соседом, но раньше отец Мод никогда особенно не стремился присоединиться к смутьянам.

Ле Вавасур глотнул вина и кивнул:

– Да, это так. – И, увидев, что Фульк презрительно фыркнул, поднял указательный палец. – Погоди, парень, не стоит делать поспешных выводов! Там еще будут: граф Уинчестер, граф Клэр, граф Эссекс, – загибал он пальцы. – И Биго, и Моубрей, и де Статвиль. Половина благородных семейств Англии, а также… – он подался вперед, для пущего эффекта, и уставился на Фулька горящими глазами, – Стефан Лэнгтон, архиепископ Кентерберийский. Во как!

Фульк скрестил руки на груди, словно презрительно отметая столь пространное вступление, однако сердце его при этих словах екнуло, и он почувствовал, как в крови закипают крохотные пузырьки ликования. Когда в свое время Фицуорин поднял мятеж против Иоанна, это был глас вопиющего в пустыне. Теперь же, более десяти лет спустя, началось согласованное движение.

– И каковы их цели? – поинтересовался он.

– Заставить короля признать права своих вассалов. Чтобы Иоанн понял, что нельзя заставлять их вести для него войны за проливами или беззастенчиво навязывать им налоги на военные нужды. Связать его обещанием, что впредь ни один свободный человек не будет арестован, посажен в тюрьму или разорен, не представ прежде перед честным судом равных. И чтобы ни одну вдову не принуждали силой снова выйти замуж или платить разорительную пошлину, если она не желает повторно вступать в брак. И еще многое другое, – махнул он рукой. – Все это должно быть записано в Хартии вольностей.

– И вы рассчитываете, что Иоанн на это согласится?

– Я рассчитываю, что его заставят согласиться, иначе быть гражданской войне. Эти налоги и так называемые щитовые деньги, которые он продолжает собирать с нас на свои игры за границей, обирают всех дочиста. Я знаю, что ты должен ему больше денег, чем когда-нибудь сможешь выплатить. И в Пуату с ним поехал лишь по одной-единственной причине: это избавляло тебя от необходимости погасить штраф. Всем известно, что случилось с Уильямом де Браозом, когда тот отказался заплатить непомерные штрафы и налоги. Его лишили всех титулов, а жену с сыном заключили в темницу и уморили там голодом.

В тоне тестя звучало подлинное негодование. Однако Фульк сомневался, что тот и впрямь испытывает сочувствие к семье несчастного де Браоза. Нет, ле Вавасура взволновало то обстоятельство, что уважаемого и влиятельного человека можно вот так взять и лишить всего лишь по прихоти короля. Ведь Уильям де Браоз был не какой-то там мелкий лорд, а граф, занимавший в обществе высокое положение.

– Полагаю, тут все не так просто, – заметил Фульк. – Уильяма де Браоза преследовали за то, что он слишком влиятелен и осведомлен о самых темных секретах короля.

– Ты веришь, что Иоанн убил своего племянника?

– Меня вряд ли стоит об этом спрашивать, – ответил Фицуорин. – Да, я заключил договор с Иоанном, но от этого не стал беспристрастным, и к тому же у меня есть в Бретани родственники. Артур был их герцогом и имел серьезные притязания на английский трон… пока не стал пленником Иоанна, и с тех пор его больше никто не видел.

– Значит, веришь?

Фульк пожал плечами:

– Я верю, что Артур мертв. В противном случае Иоанн предъявил бы его, чтобы помешать Филиппу, королю Франции, использовать исчезновение Артура в качестве повода к войне. Что касается того, убил его Иоанн или нет… Господь ему судья.

– Откровенно говоря, я не сочувствую де Браозу, он мне никогда не нравился, – ле Вавасур поморщился, – но если Иоанн смог уничтожить его, то по своей прихоти он может сделать то же самое с любым из нас. Его надо остановить. – Он посмотрел на зятя. – Ты поедешь со мной на совет?

– Подумаю, – невозмутимо ответил Фульк.

Жаль, что возмущенные голоса стали раздаваться только сейчас, а не пятнадцать лет назад. Но, с другой стороны, пятнадцать лет назад Иоанн еще только-только стал королем, и бароны искали его милости, а он – их расположения. Теперь запасы доброй воли с обеих сторон исчерпаны.

Несмотря на то что Фульк ответил тестю достаточно прохладно, для себя решение он уже принял.

– Да ты с ума сошел! – закричала Мод, когда вечером в спальне он рассказал ей о своих намерениях. – Сначала ты по́том и кровью сражался за свое наследство, а теперь безрассудно рискуешь им, бросаясь в огонь мятежа! – Она сверкнула глазами и уперла руки в бока.

– Это не мятеж, – покачал головой Фульк, – а всего лишь встреча с целью обсудить Хартию вольностей, и твой отец ни за что не поехал бы на совет баронов, если бы не считал это необходимым и безопасным. Ты же знаешь, что он за человек.

– Вот именно, я распрекрасно знаю своего батюшку и именно поэтому негодую, – отрезала Мод. – Неужели тебя так распирает желание поиграть в войну, что ты не видишь его уловки?

– Но…

– Отец хочет, чтобы ты с ним поехал, потому что его репутация существенно укрепится, если он прибудет в аббатство Эдмондсбери в сопровождении своего зятя, Фулька Фицуорина, легендарного разбойника, который в конце концов заставил капитулировать самого короля. Вот почему он тебя с собой зовет – мечтает искупаться в лучах твоей славы!

– Скорее всего, ты права, но в данном случае это совершенно не имеет значения.

– Ах вот как?! – Мод была настолько вне себя, что перед глазами у нее все поплыло. – Значит, и эта увеселительная прогулка в аббатство Эдмондсбери тоже не имеет значения?! Фульк, ты самовлюбленный глупец! Твоя юность, увы, осталась в прошлом, но ты упорно не желаешь с ней распрощаться и ввязываешься в бессмысленный мятеж!

– Это не мятеж! – Муж повысил голос, и Мод поняла, что задела его за живое.

– Пока – нет! Но скоро им станет!

– Если мы сможем заставить Иоанна подписать Хартию вольностей – кодекс чести, если хочешь, – то он никогда уже больше не сможет отобрать у человека землю по собственной монаршей прихоти. Ни одну женщину впредь не станут принуждать выходить замуж против ее воли, и наследнику, вступая в права владения отцовскими землями, уже не придется платить разорительные пошлины. Это пойдет во благо всем.

– Если подписание этой хартии и впрямь такое благое дело, то почему, интересно, Уильям Маршал, Ранульф Честер или Уильям Солсбери отказались участвовать в ее подготовке, а? – спросила Мод.

– Но это же очевидно. Маршал из тех, кто, однажды принеся клятву верности, затем без колебаний следует ей, как собака следует за хозяином. Честер выжидает, куда подует ветер, а Уильям Солсбери – брат Иоанна: еще одна собака, которая не может переменить хозяина. – Фульк протянул к жене руку, ища понимания. – Я знаю, многие бароны, настаивающие на подписании хартии, преследуют свои интересы, но в ней есть зерно истины, за которое стоит сражаться.

– Стоит сражаться… – с каменным лицом повторила Мод. – Вот ты сам и произнес это слово. – Она отстранилась и начала расплетать косы. – Мне иногда кажется, что главное для тебя – это сражаться. Боюсь, ты так долго вел войны, что больше не можешь без них жить. – Она судорожно перебирала пальцами, распутывая пряди. – Видел бы ты себя со стороны. Ты называешь сторонников Иоанна собаками, но сам нетерпеливо вздрагиваешь, словно борзая на поводке перед началом охоты. – Мод развернулась к нему всем телом. – Даже если ты заставишь короля согласиться, он вряд ли будет тебе признателен. Зачем ворошить былую ненависть?

– Затем, что она не исчезла. Грязь может осесть на дно пруда, но она никуда не денется.

– Не денется, но так ее, по крайней мере, не видно!

– И значит, ее как будто бы и нет, да?

Мод стиснула зубы. Было понятно, что сердиться абсолютно бесполезно: все уже решено.

– Поступай как знаешь, – сухо сказала она. – Я больше не буду с тобой спорить. – Она быстрыми движениями водила гребнем по волосам, больно дергая пряди, но боль сейчас казалась ей естественной частью происходящего. – Иди играй в благородного рыцаря, если тебе так хочется, но вот только на мою поддержку в этом случае не рассчитывай.

– Твоим острым языком грудинку бы резать, – вздохнул Фульк. – Я из всякой нашей стычки выхожу раненым. И между прочим, устал от сражений не меньше тебя.

Он поднялся и стремительно вышел, хлопнув дверью. Через несколько секунд он громко выругался, споткнувшись об одного из спящих в передней, а потом наступила тишина.

Мод прикусила губу и продолжила расчесывать волосы, уже медленнее и аккуратнее, чтобы успокоить суматоху, царившую в мыслях. Разумно ли было вот так набрасываться на мужа? Может, надо было улыбнуться и сказать, что он все делает правильно? У Иоанна масса отвратительных качеств, и нельзя не признать, что если удастся ограничить его злоупотребление властью, то это и впрямь пойдет многим на пользу. Все это так, но пора бы уже и другим подхватить знамя. Фульк и без того сделал более чем достаточно. К сожалению, сам он полагал, что еще не все счеты сведены и не все вопросы разрешены. Раньше муж противостоял королю в одиночку, а теперь он считает себя одним из многих. Мод понимала, что это кажется ему заманчивым, но… Мысли ее пошли по кругу.

Перед тем как залезть под простыню, Мод сняла платье, башмаки и чулки, но оставила для тепла сорочку. Без Фулька постель показалась ей ледяной, спина и ноги никак не желали согреваться. Мод свернулась калачиком, подтянула колени к подбородку и стала в ожидании смотреть на ночную свечу. У них и раньше случались размолвки – их семейную жизнь никак нельзя было назвать тусклой и однообразной, – но постель всегда становилась источником примирения, где вспышки гнева превращались в страсть тела. Даже если они ссорились и один из них в ярости выбегал из спальни, то всегда возвращался обратно.

Она прикрыла веки и задремала. Проснулась, внезапно вздрогнув, думая, что спала всего несколько минут, но свеча уже догорала. Кровать была по-прежнему холодной, и стало ясно, что Фульк не придет.

– Женщины! – презрительно произнес ле Вавасур, щедро подливая зятю в бокал вина: он мог себе это позволить, поскольку вино было Фулька. – Лучше не разрешать им думать ни о чем, кроме постели и потомства. Мужчина, который позволяет женщинам иметь свое мнение, лишь наживает себе неприятности. Посмотри на мою Джулиану. Уж она никогда не сомневается в том, что я делаю. Я постарался, чтобы ей это и в голову не приходило.

Фульк глотнул вина и погрузился в его прохладный алый дурман.

– Иногда Мод приводит меня в бешенство, – сказал он.

Где-то в затуманенном винными парами сознании гнездилась мысль, что выскочил он из спальни именно потому, что Мод оказалась слишком проницательной. Может быть, и правда, все, что ему нужно, – это война, а поскольку речь шла о войне против Иоанна, она казалась ему правильной и разумной.

– Так возьми ремень с пряжкой и хорошенько поучи ее.

Фульк с отвращением посмотрел на тестя:

– Мне не нужно избивать жену, чтобы потешить свою мужскую гордость!

– Мужчина, который бьет жену, – хозяин в своем доме, – досадливо поморщился ле Вавасур. – Вот увидишь, сразу перестанет тебе перечить.

– Это точно. Перестанет мне перечить, а заодно и меня любить, – кивнул Фульк, думая о том, насколько тосклива должна быть жизнь, когда в ней нет ни теплоты, ни заботы, а только страх и, скорее всего, ненависть.

Ле Вавасур закатил глаза:

– Да ты подкаблучник, парень!

– Вот уж неправда!

– Тогда чего ты уставился на эту лестницу с таким видом, будто вот-вот сорвешься с места и побежишь наверх, к жене? Ничего, пусть подождет. Если ты сейчас вернешься, она будет считать, что победила.

Слова ле Вавасура поневоле задели мужское самолюбие Фулька. Он представил, как Мод лежит наверху с открытыми глазами и ждет его. Может, наплевать на все и пойти к жене? Он заберется в постель, обнимет ее роскошное тело, уткнется губами ей в шею и прошепчет, как он сожалеет, что они повздорили. А она повернется к нему лицом и ответит, прижавшись к его губам, что ей тоже очень жаль. Но тогда получится, что первый шаг к примирению сделал он.

– Пусть она сама к тебе приползет, – сказал ле Вавасур, наблюдая за ним прищуренными глазами. – Ты должен быть хозяином в собственном доме. Верно я говорю?

Фульк кивнул. Тесть прав. Если он сейчас пойдет наверх, опять начнутся уговоры, а он твердо решил утром ехать.

Поэтому, когда пришло время ложиться спать, Фульк растянулся на тюфяке в комнате ле Вавасура и провалился в глубокий тяжелый сон.

Мод так и застала его на рассвете, когда спустилась. Сердце у нее бешено заколотилось от боли и гнева. Она ненавидела отца. А теперь ненавидела и мужа. Но одновременно и любила его, и чем больше она любила и ненавидела Фулька, тем больше сердилась.

Однако Мод тщательно скрывала свои чувства. С невозмутимой уверенностью она распорядилась относительно завтрака и насчет приготовления еды в дорогу. Позаботилась, чтобы у Фулька во вьюке была чистая смена одежды. Когда муж, сонный и небритый, пришел завтракать, она приветствовала его с ледяной вежливостью, поставила перед ним деревянную тарелку с едой и наполнила кружку.

– Вот видишь, – сказал ее отец, пихнув зятя локтем в бок, – я же тебе говорил: обязательно надо показывать женщинам, кто в доме хозяин. Главное – порядок. Мигом стала как шелковая.

Фульк ничего не ответил. Мучаясь угрызениями совести, он искоса глянул на Мод из-под насупленных бровей, но, опасаясь, что встретится с ней взглядом, отвел глаза в сторону и укрепился в своем решении.

Желудок крутило, аппетита не было, но Фульк понимал, что впереди долгий путь и надо поесть. С мрачной решимостью он принялся жевать.

Не имея никакого понятия ни о манерах, ни о порядке, к нему подошла маленькая Мабиль и потянула отца за штанину. Он поднял кроху на руки и посадил на колени.

Ле Вавасур нахмурился. Фульк не обратил на него внимания и бережно обнял свою самую маленькую и беззащитную дочку. Мабиль посидела несколько секунд и с визгом оттолкнула руку отца: в зал вошла Кларисса, и Мабиль заковыляла к ней. Девушка взяла малышку на руки и поцеловала в щечку, благовоспитанно пожелав мужчинам доброго утра.

– Порядок – главное, – неодобрительно проворчал ле Вавасур. – Начинать надо, пока они еще в колыбели.

– Избавьте меня от своих советов! – рассвирепел Фульк. – Разве я указываю вам, как управлять хозяйством?

Его тесть осуждающе покачал головой.

– Чем раньше мы окажемся в дороге, тем лучше, – недовольно буркнул он, давая понять, что атмосфера Уиттингтона дурно влияет на всякого нормального мужчину.

Фульк улучил минуту, чтобы раздеться до штанов и ополоснуться. Он пожевал корень лакрицы, дабы освежить дыхание, а щетину решил оставить. Стоял декабрь, и ехать с бородой будет значительно теплее, чем с голым подбородком. А если вдруг заведутся вши, всегда можно побриться. Сыновья крутились около отца, помогали закатывать хауберк в промасленную кожу, чтобы не промок, и завистливо смотрели, как он пристегивает меч.

Когда Фульк вышел во двор и сел в седло, Мод подошла к стремени и по традиции поднесла ему щит:

– Будьте осторожны, милорд!

Ветер откинул с ее лица покрывало, и на холодном декабрьском солнце глаза жены стали светлыми и прозрачными, как зеленое стекло. У Фулька все внутри сжалось от любви и нежности. Ему захотелось немедленно соскочить с седла и сжать Мод в объятиях, но, сдерживаемый присутствием презрительно усмехавшегося тестя и последними остатками гордости, он не двинулся с места.

– И ты тоже себя береги, – тихо проговорил он. – Обещаю, все обернется к лучшему.

Она вздернула подбородок:

– Надеюсь, ты выполнишь свое обещание!

Не в состоянии больше сдерживаться, Фульк снял латную рукавицу и наклонился в седле, чтобы дотронуться до щеки Мод.

Хависа почтительно поднесла щит деду, и тот принял его со своим обычным высокомерием.

– Поехали, – сказал он, трогая лошадь пятками. – Не стоит мешкать. – И сурово посмотрел на Фулька.

Тот неохотно отвел руку от лица Мод. Жена смотрела на него, не сводя глаз, и, когда он убрал пальцы, поднесла к щеке руку, словно бы ловя след его прикосновения.

Фульк пришпорил коня и вслед за ле Вавасуром выехал из ворот Уиттингтона, томимый неясным чувством, что его помимо воли тащат в аббатство Эдмондсбери.