Спит ли он и видит сон? Или просто каким-то способом оказался в этом месте и только сейчас начинает видеть, слышать, понимать? Столько произошло с Рамсеем за короткое время, что он начинал сомневаться в свидетельствах собственных чувств. Он знает только, что сидит за столом в тусклом свете, и стол — это не стол, а скорее плита с лампой на ней.

Свет не распространяется далеко. Рамсей видит только то, что лежит на плите, и две руки, движущиеся над этим. Руки очень тонкие, с массивными кольцами, которые обычны у людей этого мира. Грация движений заставляет Рамсея подумать, что руки принадлежат женщине. Но когда он пытается что-то разглядеть, увидеть хотя бы смутные очертания женщины, сидящей против него, он видит только стену темноты.

И вот неподвижно, вопреки своей воле, он смотрит на работу этих рук. Вопреки воле, потому что в глубине проснулся древний страх. Чувства его подчинены, порабощены таким способом, который он не считал возможным. Рамсей уверен, что даже если напряжет все силы и попытается встать, отойти от стола, перестать смотреть на эти быстро и легко движущиеся руки он не сможет. Хочет или нет, он должен сидеть и смотреть.

Его собственные руки бессильно лежат на коленях. Он не может даже пальцем пошевелить. Первой реакцией на эту беспомощность стал страх. За ним последовал гнев, и тут воля его усилилась, отвердела, как металл, обрабатываемый искусным кузнецом.

И все же, несмотря на гнев, который вооружил его, Рамсей обнаружил, что должен по-прежнему следить за руками.

Пальцы ловко перебирают полоски легкого металла, кладут каждую полоску в нужное место, производя при этом негромкий звон. И на полоске вспыхивает как результат соприкосновения со столом какой-то символ.

Символы эти сложны. Продолжая наблюдать, Рамсей обнаруживает, что ему понятен смысл некоторых символов. Откуда он знает, что эти извивающиеся щупальца, похожие на облака на старых китайских картинах его мира, символизируют Сон? А это сердце, из которого растет цветок с пятью лепестками, означает Надежду? Зигзагообразная полоса молнии, приобретающая пурпурный оттенок при соприкосновении с поверхностью, — это Страх. И самый последний символ — фигура в капюшоне и длинной мантии, указывающая рукой с длинными пальцами то направо, то налево, — это Судьба.

Эти рисунки находились на конце полос. На каждой полосе еще и рисунок в центре, очень сложный. Он вспыхивает, когда полоску опускают, но тут же гаснет, так что Рамсей не может разобрать изображение.

Есть в этом какая-то цель… какой-то образец… руки ищут его, в этом Рамсей уверен. Но метод поиска он не понимает. Некоторые полосы остаются спокойно лежать. Но потом пальцы — в их резких движениях ощущается нетерпение — собирают их и снова начинают раскладывать. Наконец между Рамсеем и неизвестным игроком — если это игра — остается только пять полосок. Впервые за все время игрок застыл, руки его неподвижны, концы пальцев лежат на линии карт.

И хоть лежат они неподвижно, от них исходит ощущение нетерпения. Указательный палец постукивает по карте, лежащей посредине.

— Разве не сказано уже… — Голос негромкий, шепот, который четко различим в темноте. — Всегда рыцарь… рыцарь снов! Рыцарь, который разрушает все установленные образцы и преобразует Судьбу… — Теперь палец выразительно постучал по самой правой от Рамсея карте, где изображена закутанная фигура, И эта фигура становится отчетливей, она угрожает. Рамсей смотрит на карту, на которую указывают пальцы.

— Судьба… Страх… — Палец указывает снова. Но теперь, минуя центр, он указывает на крайнюю левую карту, карту с молнией. — Но затем Королева! Королева, которая правит домом Надежды. Сон, Судьба, Страх — и после Страха — Надежда. Ты, рыцарь, привязан к пути, и путь твой темен, как у видящего сон. Ты видел сон, ты видишь его и будешь видеть! Судьба и Страх, соединившись, становятся могучим противником, видящий сны. Но вот какова правда предсказания: ты должен больше опираться на свои сны, чем на силу рук и быстроту разума. Смотри сны… спрашивай… и встань перед лицом Страха и Судьбы и… — Рука повисла над последней картой — сердцем с цветком, и Рамсей увидел только радужное пятно на месте рисунка. — Нет, даже я не могу сказать, чем все это кончится. Даже Роща должна склониться перед видящим сны. Слишком часто его сны оказываются правдой!

Рука гибким движением проплыла над столом. Свет исчез. На мгновение Рамсея охватило ощущение одиночества, как будто его покинули в абсолютной тьме.

И все же — снится ли ему сон по приказу той, чьи руки он видел? Или это его собственный каприз?

Он только знал, что как сны, навеянные Оситесом, которые должны были привязать его к этому миру, были реальны, так же реальна и та сцена, на которую он сейчас смотрит.

В сцене этой доминирует один человек. У него нет холодной спокойной властности шамана или наследственной привычки повелевать старой императрицей. Нет, он сам излучает властность. Рамсей решил, что он чуть старше среднего возраста, но годы не уменьшили бычьей силы этого тела с бочкообразной грудью, не ослабили решимости и силы воли, которые видны в чертах лица с тяжелым подбородком, в глазах и губах.

Человек сидит в кресле, в общих чертах повторяющем трон старой императрицы. Но там само ее присутствие превращает кресло в трон, а здесь узурпация кажется неестественной и несет в себе тень угрозы. Левым локтем человек опирается о ручку кресла, квадратный подбородок лежит на ладони поднятой руки, и сидящий смотрит в направлении Рамсея с такой сосредоточенностью, что видящему сон на мгновение кажется, что этот человек способен его увидеть.

Но на широком хмуром лице нет никаких признаков удивления. И Рамсей понимает, что этот взгляд скрывает погруженность незнакомца в задумчивость. И мысли его тревожны.

В правой руке незнакомец сжимает рваную тряпку, цвет которой кажется знакомым. Это капюшон, такой же, какой носил Рамсей, когда играл роль кровника, маскировка, едва не приведшая его к смерти — второй раз.

Очалл! Мозг подсказал имя никогда не виденного врага, о котором Рамсей так много слышал. Итак, это верховный советник, пожелавший править империей. Очалл, возможно, потерял свою главную фигуру в игре, однако в этом погруженном в задумчивость человеке ничто не свидетельствует о поражении и отказе от планов. Напротив, выражение его лица показывает, что он ищет, отыскивает новый путь. А то, как яростно он сжимает ткань капюшона, свидетельствует, что он начал понимать суть проблемы.

Императрица и шаман… Рамсей поверил их предложению и едва не потерял жизнь. Теперь, глядя на Очалла, он думал, какой прием получил бы у советника, для которого может послужить новым и, возможно, более надежным Каскаром.

Что говорили об этом человеке — говорили его враги? Что он подчинил себе слабовольного принца, загипнотизировал его, превратил в свою марионетку. Но все, что слышал Рамсей об Очалле, исходило от его злейших врагов. И ведь не Очалл связал его с Каскаром, убил и воскресил в мире, где люди, представляющие закон и порядок, снова хотят видеть его мертвым.

Рамсей не мог сказать, что его что-то привлекает в этом задумавшемся человеке. Очалл может быть страшным противником — но, возможно, открытым в отличие от тех, кто интригой завлек Рамсея из дворца в Ломе к поджидающему убийце. И вот в сознании Рамсея начал возникать план, еще неясный и туманный, как рисунки на картах из сна.

Вдруг Очалл исчез, как будто плотно закрыли окно между ними. И точно также, как после снов в собственном мире, Рамсей обнаружил, что, вспотевший и дрожащий, сидит на узкой койке в серых предрассветных сумерках. Он тяжело дышал, но постепенно сердце начинало биться в более спокойном ритме. Реакция, по-видимому, чисто физическая. На этот раз никаких остатков страха или беспокойства. Возможно, он начинает принимать новую логику, считать свой опыт нормальным — по крайней мере для нового Рамсея, который был Каскаром.

Каскар — что, если он снова станет Каскаром?

План, который возник в сознании, когда он смотрел на задумавшегося Очалла, становился все отчетливей и подробней. Меньше всего императрица и шаман хотят возвращения Каскара. Они послали его на смерть, когда он был в маске, снова и снова предупреждали, что глупо показывать свое лицо в Ломе, вообще в Уладе. Один человек в обществе узнал его или посчитал его сходство с покойным наследным принцем очень большим.

Если — только предположим — если люди, не интриганы во дворце, не вельможи, составляющие партию императрицы и Очалла, а простые люди империи, — если эти люди увидят подлинного наследника, который избежал и контроля верховного советника, и господства императрицы, — как они поступят? Возможно, возникнет третья партия и бросит вызов первым двум? Если бы только он сам больше знал о Каскаре!

Хоть он и в теле Каскара, ни частички личности принца не сохранилось, чтобы дать Рамсею хоть намек, что делать и чего не делать. Он знает только, что вовлечен в игру других, и это вызывает у него возмущение.

Просвещенные — в чем причина этого видения и предсказаний? Происходило ли это на самом деле? Судьба и Страх — символы, которые сопровождают рыцаря снов. И странная хозяйка предсказания ясно дала понять, что он и есть рыцарь, то новое, что смешало все планы, сделало непредсказуемым будущее. Но за этими символами стоит Надежда — как Королева, а это знак власти и силы.

«Ты больше должен опираться на свои сны, чем на силу рук и быстроту разума».

Хорошо. Он видел во сне Очалла и, кажется, понимает смысл своего сна. Он будет…

Рамсей напрягся. В дальнем углу комнатки, в которой он находится, шевельнулась тень. Он не один. И — таков его опыт в этом мире — он рад, что за спиной у него стена, через которую никто не пройдет незаметно. Он встал, посмотрел в лицо сформировавшейся фигуре и заговорил первым:

— Что тебе нужно? — Вопрос его прозвучал резко.

Тот не ответил, только передвинулся на свет — серый свет из единственного окна слева от Рамсея. Рука — ему показалось, что он узнает эту руку, — появилась рука и откинула вуаль. Перед ним женщина, которая встречала остатки их отряда. Когда? Часы… дни назад?

Лицо у нее правильное, но невыразительное. Если бы не ее движения, можно подумать, что перед Рамсеем статуя. Даже веки полуприкрыты, словно скрывают блеск жизни под ними.

Но руки гладят вуаль, расправляют темную ткань на плече; она как будто небрежно гладит домашнее животное, а не ткань. Рамсей узнает эти руки. Эти длинные пальцы держали знаки Судьбы, Страха, Сна…

— Да. — Это единственное слово она произнесла, не шевеля губами. — Я Эдайс, предсказательница.

Эдайс? Он слышал это имя — Эдайс! Это Просвещенная, с которой дважды советовалась Текла. Но у Рамсея нет оснований считать Теклу своим искренним другом…

— Ты рыцарь — ты сам выбираешь свой путь, — продолжала она. Тяжелые веки не поднимаются, она не встречается с ним взглядом. В ее позе какое-то равнодушие; она продолжает поглаживать вуаль, но он не позволит, чтобы это выводило его из себя.

— Мне говорили, что иногда Просвещенные дают советы, которым лучше не следовать; их предсказания могут вести и к победе, и к поражению, и на них нельзя опираться. — Он не знает, зачем она пришла, что пытается сказать ему.

В комнате становится светлее. Каким-то образом свет из окна сосредоточивается на этих непрерывно движущихся, поглаживающих вуаль руках. Рамсей решительно отвел взгляд, сосредоточил внимание на неподвижном, как у статуи, лице.

— Мы предсказываем только возможность. — Она подчеркнула слово «возможность». — От любого поступка, даже самого незначительного, расходятся круги последствий. И каждый может изменить подвижное будущее. Но есть и такие в этом рисунке — относительно них невозможно предсказание. Такие как ты, у которого нет в этом мире ни семени, ни корня.

— Зачем ты пришла? — Он теряет терпение, ее нежелание говорить конкретно раздражает его. — Ты наставляешь — или предупреждаешь?

— Ни то, ни другое. Если ты видел сон, то уже знаешь, что должно быть сделано. — Тон ее такой же отчужденный, далекий, как и смысл слов.

— Хорошо. — Рамсей решил применить шоковую тактику. — Не можешь ты хотя бы указать мне направление? Где найти верховного советника Очалла?

Если он ожидал, что его вопрос высечет искру жизни из ее неподвижных черт, то был разочарован.

— Три дня назад, — спокойно и безмятежно ответила она, — он, по слухам, был в Видине. Видин подчиняется только принцу-наследнику Улада.

Рамсей обдумал эту информацию и не усомнился, что Эдайс говорит правду. Но если Очалл в этом Видине — что он пытается там делать? Считает, что Каскар жив, или только надеется, что сможет обвинить в смерти Каскара своих врагов и натравить на них тех, кто сохранил традиционную верность наследнику?

— А где этот Видин? — Уже задавая вопрос, Рамсей понял, что принял решение. Он должен отыскать Очалла, узнать, каков этот человек на самом деле, а не по слухам и словам его врагов.

— На юге. Флайер ждет твоих приказаний.

Они как будто рады от него избавиться, подумал Рамсей. Может, его появление спутало и какие-то их собственные планы. Или его побуждают к действиям в целях, в которых их не раз уже обвиняли в прошлом, — чтобы изменить цепь событий в собственных интересах?

Эдайс впервые за все время прямо взглянула на него. Глаза у нее странные: вместо обычных человеческих зрачков словно огненные точки. Но он увидел их только на мгновение. А может, ему вообще показалось. Она уже стала обыкновенной женщиной.

— Не сомневайся в своем месте в большой игре. — Впервые в ровном монотонном голосе прозвучали следы эмоции. — Никто не может управлять рыцарем снов… Помни об этом ради своей собственной защиты — никто! — Она произнесла это последнее слово подчеркнуто, как предупреждение.

Очевидно, Просвещенные хотят, чтобы он ушел. Рамсей улыбнулся. Есть определенное удовлетворение в том, что он стал помехой для Всемогущих. Ему это даже понравилось. Но он готов ухватиться за любую помощь, какую способны предоставить прорицатели, шаманы и хозяева снов.

— А мои товарищи? — спросил он. — Что будет с ними?

Он обязан жизнью Дедану. И даже занятый собственными проблемами, не забыл об этом.

— Они выздоравливают. Тантант извещен. — Послышалось ли ему в ответе Эдайс легкое раздражение? Она подталкивает его к немедленным действиям? Это впечатление стало уверенностью, когда она сказала: — Тебе принесут еду, одежду, все необходимое, — и сделала легкий жест рукой.

Не сказав больше ни слова, она повернулась, ушла в угол, покрытый тенью, и исчезла за занавесом, который предварительно раздвинула.

И как будто ее уход послужил сигналом, появился человек в более короткой разновидности черно-белого одеяния шаманов. Он принес поднос с накрытыми блюдами. Он не говорил — возможно, служение Просвещенным сопровождается каким-то обетом молчания, — но его красноречивые жесты подсказали Рамсею, где ванна, свежая одежда и еда из фруктов, сладкого хлеба в виде маленьких булочек и терпкого напитка, от которого была прохлада на языке и приятное тепло в горле.

На одежду — черное трико и серая крутка — положили его пояс. Но куртка не тускло-серая. На груди эмблема орла, которую он видел повсюду во дворце в Ломе. И нашивки и украшения из серебра свидетельствуют о высоком ранге.

После того как Рамсей застегнул пояс с коротким церемониальным мечом и более серьезным оружием, которое ему дал Дедан, молчаливый слуга провел его по нескольким коридорам и вывел в рощу. Деревья росли так часто, что Рамсей без проводника заблудился бы в шести шагах от здания, настолько плотной была стена растительности.

Рамсей догадывался, что это сделано сознательно. Но против кого предназначена эта защита? По всем рассказам, у Просвещенных нет явных врагов. Однако они предпочли такое убежище.

Они пошли по извилистому пути, в котором Рамсей ни за что не распознал бы тропу. Среди деревьев виднелись стоящие камни, которые связываются с легендарной древней цивилизацией, оставившей настоящему такое смешанное наследие. Может, это место обозначает какой-то древний храм или святилище?

Стоячих камней стало больше, они сдвинулись теснее и образовали стены с обеих сторон. Проводник провел Рамсея по этому пути между стенами. Они вышли на открытое место. Здесь стоял флайер, и проводник показал на него Рамсею.

Тот некоторое время колебался. Свободно ли он делает свой выбор? И если да, то что именно он выбрал? Последовать за сном — к Очаллу… А что потом? Будущее зависит от того, что он найдет в самом Очалле. Но по крайней мере больше его не обманут обещания и слова о доверии.

Он протянул руку к поясу и коснулся оружия. Прикосновение помогло обрести уверенность, хотя первый опыт солдатской жизни был коротким и катастрофическим. Но все же ощущение оружия в руке придало спокойствия, и Рамсей забрался во флайер.

Пилота не видно, потому что кабина закрыта. Очевидно, пилот уже получил приказ относительно пассажира. Как только Рамсей пристегнулся, машина поднялась прыжком, и они оказались высоко над поверхностью.

Вероятно, оказались, потому что никаких окон в кабине не было. И Рамсею нечем было заняться, кроме своих мыслей, которые, как он вынужден был с сожалением признать, слишком разбегались, чтобы принести пользу.

Он снова во всех подробностях вспоминал происшедшее после того, как пришел в себя в гробу покойного принца и получил благодаря Текле временную безопасность. Теперь, сопоставляя воспоминания, он не был уверен, что она намеревалась спасти его. Он никогда не сомневался в ее союзе с императрицей Квендридой, хотя понимал, что она это сделала ради блага Олироуна.

И теперь он обнаружил, что подыскивает для молодой герцогини одно оправдание за другим. Даже ее предательство по отношению к нему вполне могло быть вызвано пониманием ею своего долга.

В его собственном мире за прошлые годы долг, служение, самоотречение ради идеала — все это многие его сверстники высмеивали. «Не связывать себя ничем» — таков был их лозунг. А теперь он ввязался в самые дикие происшествия, какие могут только присниться. И за ним нет никакого долга и никаких идеалов. Он один.

Рамсей поерзал на мягком сиденье флайера. Одиночество. Он всегда был одиночкой. Почему же теперь ему так тяжело бремя одиночества? Он был членом общества… Рука Рамсея поискала оружие — символ единственного лишенного тревог и забот времени в этом мире. Его выбор — почему он решил отправиться в Видин, противостоять Очаллу?

Наверно, гораздо легче и естественнее было бы отказаться от прошлого, оставаться верным клятве обществу, стать одним из его членов. Но тут же мысль его отшатнулась от воспоминаний о бойне на хребте. Вспыхнул гнев.

Если он узнает, что Очалл действительно стоит за этой бойней… Разве не его «долг» теперь установить, что за игру ведет верховный советник на границе? Он не верил, что смерть главной фигуры остановит Очалла в его борьбе за власть.

Что ж, выбор был за ним, и он его сделал. Он не будет красться, как нищий бродяга. Он Каскар — не марионетка Очалла, а принц, вернувшийся в свои владения.

Уверенно, будто его окружает все воскресшее общество во главе с Деданом, Рамсей спустился по лестнице и остановился, оглядываясь.

Он на крыше, на посадочной площадке на верху массивного внушительного здания. Вокруг видны башни; возможно, он в центре города. Но ему не дали времени осматриваться. К нему быстро приближался отряд.

Вот оно — первое его испытание в роли Каскара. Рамсей надеялся, что не проявил ни следа нерешительности, сделал один-два шага вперед и стоял, ожидая. Вероятно, таков обычай.

Хотя у солдат шапки с гребнем, но лица открытые. Рамсею теперь ясно видно, как меняется выражение лица офицера. На нем появляется крайнее изумление.

Подошедшие остановились. Не только офицер был поражен удивлением, но и все остальные смотрели широко раскрытыми глазами, разинув рты.

Рамсей приветственно поднял руку — приветствие подчиненным. Офицер пришел в себя. Он рявкнул приказ, который Рамсей не понял. Солдаты построились, устремили стволы в небо. Они явно признали в Рамсее Каскара, принца Видина.