[Книга Карны]

Назад: Сказание о сражении на поле кауравов

[Воины прощаются с Бхишмой]

«Упав на закате на поле кровавом,
Он смелости, твердости придал пандавам,

Но это старейшего в роде паденье
Твоих кауравов повергло в смятенье.

«То ствол, – причитали, – упал с колесницы,
Отметивший племени Куру границы!»

Почувствовав горя безмерного бремя,
Две рати сраженье прервали на время.

Земля застонала, и солнце свой жгучий
Утратило блеск, и упрятали тучи

Всё небо, и вспыхнули молний зарницы:
Сын Ганги, сын Ганги упал с колесницы!

От битвы губительной в горе отпрянув,
Воители двух опечаленных станов,

Без твердых щитов, без воинственной стали,
Вкруг Бхишмы, душою великого, встали.

Друзьями он был окружен и врагами,
Как Брахма, творец мирозданья, богами:

Почтить храбреца, забывая о мести,
Пандавы пришли с кауравами вместе!

Тогда своему и враждебному стану
Сказал добродетельный отпрыск Шантану:

«Привет колесниц обладателям славным,
Владыкам державным, бойцам богоравным!

Свисает моя голова мне на горе:
На стрелах покоясь, нуждаюсь в подпоре».

Подушечек маленьких, мягких, с десяток,
Цари принесли – предводители схваток.

Но молвил с усмешкой старик благородный:
«Для ложа мужчины они не пригодны».

Увидел он Арджуну: этот владетель
Большой колесницы являл добродетель, –

И, воина гаснущим взглядом окинув,
Сказал ему: «Арджуна, царь властелинов!

Подпору найди голове моей ныне,
Но чтобы она пригодилась мужчине».

И Арджуна, с болью добывший победу,
Тоскуя и плача, ответствовал деду:

«Приказывай, лучший из воинов: сразу
Пойду, твоему подчиняясь приказу».

Сын Ганги сказал: «Знаешь сам превосходно,
Какая мужчине подпора пригодна».

И Арджуна, доброму верен порыву,
Каленые стрелы достал и Гандиву,

И выстрелил, доблестный, полон печали,
И стрелы под голову Бхишмы попали,

Уперлись в затылок ему опереньем,
И Бхишма, боровшийся долгим бореньем,

Доволен был этой подушкой походной,
Был счастлив, что Арджуна, муж превосходный,

Постиг его волю, – и молвил он внуку:
«Хвала твоему благородному луку,

Хвала твоему, сильнорукий, старанью, –
Не то на тебя бы обрушился с бранью!

Теперь я доволен, теперь я спокоен:
На ложе из стрел умирать должен воин!»

Затем кауравам сказал и пандавам,
Царевичам юным, царям седоглавым:

«С исполненным долгом пришел я ко благу.
На ложе из стрел я и мертвый возлягу.

Лишь солнце сокроет свой блеск за горами,
Сокроюсь и я, провожаем царями.

Когда колесницы владетель багряный, –
Отправится солнце в места Вайшравáны,

Покину я жизнь, как любимого друга.
От мощных царей мне потребна услуга:

Пусть выроют ров, и в костре погребальном
Я буду сожжен, и приветом прощальным,

Истерзанный сотнями стрел многократно,
Я солнце почту, уходя безвозвратно.

А вы, кто всего мне дороже на свете,
От битв, от вражды откажитесь, о дети!»

Врачи, несравненные в мудром леченье,
Искусно постигшие стрел извлеченье,

Казались от смерти надежной оградой,
Но Бхишма сказал: «Отпустите с наградой

Своих лекарей: не нужны мне лекарства, –
Навек ухожу из непрочного царства.

Как воин я жил и достиг высшей цели,
Исполнил свой долг в этом бренном пределе.

На ложе из стрел я взошел ради чести, –
Да буду сожжен я со стрелами вместе».

Дуръйодхана, сын твой, о царь над царями,
Врачей отпустил, наградив их дарами.

Пред Бхишмой с восторгом склонились владыки:
Исполнил он долг наивысший, великий!

Смотрели цари на него изумленно:
Достиг он величья, хранитель закона!

И вот с кауравами вместе пандавы
Вкруг ложа из стрел, где лежал белоглавый

Воитель, прошли, о бесстрашном печалясь:
Почтительно воины с Бхишмой прощались.

Вкруг славного ложа расставив охрану,
Тая в своем сердце тяжелую рану,

Покрытые кровью, вожатые рати
Неспешно вернулись в шатры на закате,

И стало Юдхиштхире с братьями слышно
То слово, что молвил всезнающий Кришна:

«Сын Долга! Не братом твоим, не тобою
Повергнут блистательный муж, а Судьбою.

Иль думаешь: Бхишма, помедлив с отпором,
Сожжен был твоим всесжигающим взором?»

Ответил Юдхиштхира Кришне: «Ты – наше,
О Кришна, прибежище, наше бесстрашье!

Ты – тот, от кого храбрецов возвышенье,
Чья милость – победа, чей гнев – пораженье.

Не странно, что ты – для воителей благо:
Где ты – там победа, где ты – там отвага.

Мудрец, обособивший вечные веды,
Для воинов правых ты знамя победы!»

Доволен был Кришна, познаньем богатый:
«Сказал ты, как должно, пандавов вожатый!»

[Последнее слово Бхишмы]

«Едва загорелся рассвет златоглавый,
Явились пандавы, пришли кауравы

И встали вкруг ложа из стрел, на котором
Сын Ганги лежал с затуманенным взором.

И люди простые пришли на рассвете –
Мужчины и женщины, старцы и дети,

С цветами, с сандаловой мазью девицы, –
Как будто молились блистанью денницы!

К тому, кто из рода царей всех сильнее,
Пришли музыканты, певцы, лицедеи.

Оружье с доспехами сбросив на травы,
Пандавы пришли и пришли кауравы.

Они, о вражде позабыв и о сече,
Друг с другом ведя только добрые речи,

Годам прожитым сообразно и сану,
Расселись вкруг сына Реки и Шантану,

Расселись герои вкруг Бхишмы на поле:
То солнце сверкало в своем ореоле!

Расселись вкруг деда, полны состраданья,
Как боги – вкруг Брахмы, творца мирозданья.

А Бхишма дышал, как змея, проявляя
Спокойствие, тяжкую боль подавляя.

Сказал: «Я калеными стрелами мучим,
Как будто охвачен я пламенем жгучим.

Воды я хочу, о цари-властелины!»
И воины с влагой холодной кувшины

И яства ему принесли отовсюду,
Но Бхишма сказал им: «Вкушать я не буду

Того, чем питается род человечий:
От мира людского ушел я далече,

На ложе из стрел я лежу, ожидая,
Чтоб солнце взошло и луна молодая».

Всех воинов он опечалил отказом
И Арджуну кликнул, хваля его разум.

Почтительно витязь сложил свои руки,
Спросил: «Как смогу облегчить твои муки?»

Сказал сын Шантану, в боях поседелый:
«Меня истерзали каленые стрелы.

Мой рот пересох, и горит мое тело, –
Воды принеси, чтоб оно охладело.

Ты – лучник великий, и деду в угоду
Добудешь желанную, нужную воду».

«Пусть будет, как хочешь», – ответствовал деду
Сей Арджуна, завоевавший победу,

И на колесницу взошел, и Гандивы
Натягивать стал тетиву, горделивый,

И вздрогнули твари земные от звука
Гудящего при напряжении лука.

Неспешно свершил он затем круг почета
Вкруг Бхишмы – воинственных ратей оплота,

И вставил стрелу, и заклял ее властно,
Чтоб молнии стала она сопричастна,

И прянула эта стрела к исполину,
И к югу от Бхишмы вонзилась в долину.

Источник забил в этом месте, и благо
Явила прохладная, чистая влага,

Подобная амрите животворящей.
И Бхишма припал к ней всей плотью горящей,

И жажду свою утолил той водою
Старик, наделенный отвагой святою.

Деяние Арджуны всех поразило:
Невиданной, нечеловеческой силой

Исполненный, с грозным, сверкающим ликом,
Он Индрой казался царям и владыкам!

Цари-кауравы, дрожа, как коровы,
Когда на них ветер повеет суровый,

Плащами размахивали в изумленье,
А гром барабанов гремел в отдаленье.

«О Арджуна, – Бхишма сказал пред кончиной, –
Не диво, что мужества стал ты вершиной.

От Нáрады знаем, что в новом обличье
Святого жреца ты являешь величье.

Свершишь ты такие деяния вместе
С блистающим Кришной, опорою чести,

Что Индра и Индре подвластные боги
И трепета будут полны и тревоги!

Из лучников лучший, храбрейший из смелых,
Ты всех превзошел в этих бренных пределах.

Гару́да – прекраснее всех быстролетных,
Корова – достойнее прочих животных,

Из тех, кто живет, человек всех мудрее,
Из тех, кто течет, Океан всех сильнее,

Из тех, кто пылает, – всех Солнце светлее,
Из гор – Гималаи всех выше, белее,

Всех более брахман почета достоин,
А ты из могучих – достойнейший воин!

Но горе: Дуръйодхана требует мщенья,
Ему ни к чему от меня поученья,

А также от Ви́дуры, Дроны и Рамы,
Он даже Санджайе не внемлет, упрямый!

Не внемлет разумным речам и наказам
Сей жадный властитель, утративший разум!

Но он, отошедший от веры священной,
Погибнет, могучим сражен Бхимасеной!»

Дуръйодхана, царь кауравов, с тоскою
Взглянул, опечаленный речью такою,

А Бхишма сказал: «Подвиг Арджуны чудный
Увидел ли ты, властелин безрассудный?

Увидел ли ты, как смельчак непоборный
Родиться помог той воде животворной?

Не знаю, кто Арджуне в мире подобен,
Кто в мире такое содеять способен!

Владеет бесстрашный тем самым оружьем,
Чью сущность извечную мы обнаружим:

Как боги – огня и воды властелины,
Бог ветра, бог солнца, бог нашей судьбины,

Как боги – владыки зверей и растений,
Как бог – повелитель всех божьих владений,

Как Брахма-создатель и Вишну-хранитель, –
Оружьем извечным владеет воитель!

Лишь Арджуне с Кришной, чья сила чудесна,
Оружия этого тайна известна.

В сей битве победу одержат пандавы, –
Затем, что пандавы, о милый мой, правы!

Пойми же – никто из людей не сравнится
С тем Арджуной, чья так мощна колесница.

Пока перед миром ты не опорочен,
Да будет союз между вами упрочен.

Пока еще Кришною ты не наказан,
С пандавами ты помириться обязан.

Пока твоя рать не бежит с поля брани
От Арджуны – с ним помирись ты заране.

Пока не легли в этом страшном сраженье
Все родичи – с ним заключи соглашенье.

Пока от Юдхиштхиры, полного гнева,
Ты гибель не принял, пока Сахадева,

И Накула, и Бхимасена в той схватке
Бойцов твоих не разгромили остатки, –

С пандавами ты заключи соглашенье,
И это достойное будет решенье!

Конец мой пришел – да настанет с ним вместе
Конец этой битвы, конец этой мести!

Пусть речь мою примет рассудок твой здравый
На благо тебе и для счастья державы.

Не ведая алчности, гнева, гордыни,
Пандавам ты сделайся другом отныне.

Не страшен ли Завоеватель Богатства?
С кончиною Бхишмы да будет вам братство!

Да будет союз этот прочно основан:
Ему наилучший удел уготован.

Юдхиштхире ты возврати полдержавы,
В столице своей да воссядут пандавы,

Не то тебя будут потомки стыдиться:
«Он, – скажут, – предатель и братоубийца!»

Да будет с кончиной моей – мир народам,
Да род будет в добром согласии с родом,

Брат – с братом, открыто и радостно глядя,
И с сыном – отец, и с племянником – дядя.

А если согласье отвергнешь ты сдуру, –
Погибнет потомство великого Куру,

Все кончится вместе с моею кончиной,
И ты будешь этого горя причиной».

Так Бхишма царя кауравов наставил,
Так благо и братство пред смертью восславил.

Он боль обуздал свою, праведник строгий,
Навеки замолк, поручив себя йоге».

Когда кауравы лишились непобедимого Бхишмы, им стало страшно, и они вспомнили о Карнé, сыне Кунти и Солнца: только Карна, решили они, может спасти их от поражения. Карна предложил, чтобы Дрона, наставник кауравов и пандавов в военном деле, стал предводителем войска. Юдхиштхира отправил на бой против Дроны и его соратников Абхимáнью, юного сына Арджуны. От руки молодого воина погибли на поле боя дети и внуки Дхиратараштры, но и сам Абхиманью был убит. На пятнадцатый день великой битвы пали Друпада, царь панчалов, Вирата, царь матсьев, и другие сторонники пандавов. Никто не мог нанести поражения Дроне. Тогда Кришна посоветовал пандавам обмануть Дрону, сказать ему, что погиб его сын Ашваттхáман. «Дрона при этом известии выронит лук, перестанет сражаться, и тогда его осилит любой воин», – сказал Кришна.

Пандавы не хотели пойти на обман, но военные неудачи вынудили их последовать совету Кришны. Бхимасена убил слона по имени Ашваттхаман, а Дроне сообщили, что убит его сын. Юдхиштхира, которому Дрона верил безгранично, подтвердил слова обмана. Тогда Дрона в отчаянье выронил свой лук, перестал сражаться. Дхриштадьюмна, сын царя Друпады, обезглавил старца.

Весть о гибели Дроны поразила кауравов. Ряды их дрогнули. В это тяжкое время предводителем их войска был назначен Карна. Младший из кауравов, царевич Духшáсана, вступил в поединок с Бхимасеной.

[Бхимасена убивает младшего из кауравов – Духшасану]

«Твой сын самый младший, – поведал Санджайя, –
Отважно сражался, врагов поражая.

Стрелу уподобил он режущей бритве
И лук Бхимасены рассек в этой битве,

Пустил и в его колесничего стрелы,
И тот, окровавлен, упал, помертвелый.

В ужасную ярость пришел Бхимасена,
В царевича дротик направил мгновенно.

Увидел твой сын, этот воин могучий,
Что дротик звездою низвергся падучей,

И лук натянул он в четыре обхвата,
И стрелами дротик разбил супостата.

Почтили царевича все кауравы:
Он, подвиг свершив, удостоился славы!

Тотчас же твой сын, вдохновленный хвалою,
Опять поразил Бхимасену стрелою.

Тогда Бхимасена разгневался снова,
Сказал, на царевича глядя сурово:

«Стрелою меня поразил ты со злобой,
Удар моей палицы ныне попробуй!»

И с ненавистью, что полна упоенья,
Схватил он ту палицу для убиенья

И крикнул: «Теперь трепещи ты заране:
Напьюсь твоей крови на поприще брани!»

Но дротик свой, смерти подобный обличьем,
Царевич метнул с победительным кличем.

Бхима раскрутил свою палицу яро
И, гибельную, отпустил для удара,

И палица, дротик разбив смертоликий,
Низверглась на голову сына владыки.

Бхима же, как слон в пору течки, ярился,
И пот по вискам его гневно струился.

Отбросил Духшáсану на расстоянье
В одиннадцать луков сей страшный в деянье!

Упал твой царевич, сраженный ударом,
Объятый предсмертною дрожью и жаром.

Возничий и кони мертвы; колесница
Зарылась во прах, чтобы с прахом сравниться;

Свалились доспехи, гирлянды, одежды;
Смежил он, страданьем терзаемый, вежды.

Средь воинов знатных и бранного шума
Бхима на царевича глянул угрюмо, –

И многое-многое было в том взгляде!
Он вспомнил, – кто платье срывал с Драупади

Во дни ее месячного очищенья,
А братья-мужья от того поношенья

Глаза отвернули, – о, где их гордыня!
Со смехом Духшáсана крикнул: «Рабыня!»

За волосы низкий схватил Драупади…
Так нужно ль Бхиме размышлять о пощаде?

Он жертвенным вспыхнул огнем, напоенным
Для гневного действия маслом топленым.

«Дуръйодхана, – крикнул Бхима разъяренный, –
О Кри́па, Карнá, Критавáрман, сын Дроны!

О, как ни старайтесь, оружьем владея, –
Духшасану я уничтожу, злодея!»

С тем словом возмездия, страшным для слуха,
Он ринулся в битву, – Бхима, Волчье Брюхо, –

Как лев на слона. Велика его злоба!
Карна и Дуръйодхана видели оба:

Напал на Духшасану, мощью обильный,
Потом с колесницы он спрыгнул, и пыльной

Тропою пошел, и уставил он дикий
Свой взгляд на поверженном сыне владыки,

И, меч обнажив, наступил он на горло
Духшасаны: тень свою гибель простерла!

Он грудь разорвал его, местью объятый,
И крови испил он его тепловатой.

Он сына, о царь, твоего обезглавил,
И голову ту покатиться заставил.

Исполнил он клятву, – явился с расплатой,
И крови испил он его тепловатой.

И пил, и смотрел он, и пил ее снова.
С волненьем воинственным выкрикнул слово:

«Теперь я напиток узнал настоящий!
О, ты молока материнского слаще,

Ты меда хмельнее, ты масла жирнее,
О кровь супостата, – всего ты вкуснее!

Я знаю, – ты лучше божественной влаги,
О кровь, что добыта на поле отваги!»

И, вновь твоего озирая потомка,
Чья жизнь отошла, – рассмеялся он громко:

«Что мог, то и сделал я в этом сраженье.
Лежи, ибо в смерти обрел ты спасенье!»

Казалось, той крови вкусил он с избытком.
На мужа, довольного страшным напитком,

Смотрел неприятеля стан оробелый.
Иные решились метнуть свои стрелы,

Другие, в смятении выронив луки,
Застыли, к земле опустив свои руки,

А третьи, с закрытыми стоя глазами,
Кричали испуганными голосами!

Бхима, напоенный напитком кровавым,
Погибельный ужас внушал кауравам:

«О нет, не дитя человечье, а дикий
Он зверь!» – отовсюду их слышались крики.

Бхима, пьющий кровь, убежать их заставил.
Читрáсена, сын твой, бегущих возглавил.

Кричали: «Чудовище сей Бхимасена,
Он – рáкшас, и он – трупоед, несомненно!»

Юдхáманью, витязь, привыкший к победам,
Пандавов умчал за Читрасеной следом.

Летел он, как вихрь, за его колесницей,
Пронзил его стрелами – острой седмицей.

Читрасена, словно змея извиваясь,
Как яд, заключенный в змее, извергаясь,

Метнул три стрелы, – и летящая сила
Юдхаманью вместе с возничим пронзила.

Тогда-то, исполнен отважного духа,
Из лука, натянутого вплоть до уха,

Юдхаманью, ожесточенный бореньем,
Стрелу, удивлявшую всех опереньем,

О раджа, в Читрасену метко направил,
Царевича острой стрелой обезглавил.

Карна, потрясен этой смертью нежданной,
С воинственным гневом, с отвагою бранной,

Пандавов погнал, проявляя упорство,
И с Накулой начал он единоборство.

А тот, кому были победы не внове,
Кто снова пригоршню попробовал крови,

Духшасану смерти предав, – Бхимасена
Сказал: «Посмотри, из презренных презренный, –

Я пью твою кровь! Не забыл я и крика:
«Эй, буйвол!» – кричал ты мне. Ну, повтори-ка!

«Эй, буйвол!» – крича, вы плясали на нашем
Позорище… Ныне мы сами попляшем!

Мы ложе забудем ли в Праманакóти,
И яд, что вкушали от вас, плоть от плоти,

И в кости игру, страшный проигрыш царства,
И тяготы наши в лесу, и мытарства,

И змей нападенье, и дым пепелища –
Коварный поджог смоляного жилища,

И то, как Духшасана, подлости ради,
За волосы нашу хватал Драупади,

И стрелы, из луков летящие сдуру,
И горе пандавов, и смерть в доме Куру…

Мы счастья не знали! Мы счастья не знали!
А наши страданья, а наши печали –

От зла Дхритараштры, с которым едина
И злоба его скудоумного сына!»

Над трупом врага усмехаясь надменно,
Так Арджуне, Кришне сказал Бхимасена:

«Исполнил я клятву на этой равнине.
Духшасаны кровь я отведал отныне.

Но так же я выполню клятву другую,
Потом успокоюсь, потом возликую:

Дуръйодхану жертвенным сделав животным,
Прирежу, – и стану тогда беззаботным!»

[Поединок великих лучников]

Санджайя сказал: «Государь именитый, –
Так были твои кауравы разбиты.

Как молния мести, – достигнув накала, –
Оружие Арджуны грозно сверкало,

Но Арджуны лук, что был страшен и дивен,
Карна уничтожил: он выпустил ливень

Стремительных стрел, – оперило их злато, –
И, мощный, он лук расщепил супостата.

Оружье, что гибельным блеском сверкало,
Что рать кауравов на смерть обрекало,

Оружье, врученное Арджуне Рамой:
Карна от него да погибнет упрямый, –

Оружье, что мощью блистало военной,
Как бога Атхáрвана лук несравненный,

Оружье героя, подобное чуду, –
Карна уничтожил! И вот отовсюду

Твоих кауравов послышались клики:
«Сей лук уничтожил Карна солнцеликий,

И в Арджуну, гневным пылая гореньем,
Он стрелы метнул с золотым опереньем!»

Так Арджуна ринулся в битву с Карною:
То было воистину страшной войною!

Один – слоновидный, другой – слонотелый,
Сверкали, казалось, клыки, а не стрелы!

Казалось, что поле – от падавших с гневом
Бесчисленных стрел – зашумело посевом.

Казалось, что поле войны непрерывным
Струящихся стрел заливается ливнем.

Казалось, что стрелы и день побороли,
Всеобщую ночь воздвигая на поле.

Те двое, что всё украшали живое,
Из рода людского те лучшие двое, –

Почувствовали ратоборцы усталость,
Но с мужеством сердце у них не рассталось!

Следили за ними в небесном чертоге
Святые мужи, полубоги и боги,

Смотрели и праотцы, радуясь громко,
Как славно сражаются два их потомка.

А те, пламенея, сходились в сраженье,
Постигнув могучее вооруженье,

Искусно свои применяя приемы:
Все тонкости битвы им были знакомы!

То мнилось: Карна, сын возничего гневный,
Одержит победу в борьбе многодневной,

То Арджуна, мнилось, короной венчанный,
Врага одолеет отвагою бранной.

Той битвы жестокостям невероятным
Дивились мужи в одеянии ратном.

Распался весь мир в эти дни на две части:
Все звезды на небе желали, чтоб счастье

Досталось Карне, а земные просторы, –
Леса, и поля, и долины, и горы, –

Для Арджуны быстрой победы хотели.
Повсюду в земном и небесном пределе

И боги и люди кричали пристрастно:
«Карна, превосходно!», «Сын Кунти, прекрасно!».

Земля сотряслась: на истоптанном лоне
Шумели слоны, колесницы и кони.

Из глуби земли выползал постепенно
Опасный для Арджуны змей Ашвасена.

Его существо было гневом объято:
Сжег Арджуна мать Ашвасены когда-то.

И змей, увидав ратоборцев деянья,
Подумав, что время пришло воздаянья,

В стрелу превратился на поприще брани
И вот у Карны оказался в колчане.

Тогда потемнело вблизи, в отдаленье:
Вселенную стрел закрывало скопленье.

Земля из-за их густоты совокупной
Для воинов сделалась труднодоступной.

И сóмаки, и кауравы от страха
Тряслись при смешении ночи и праха,

Во тьме, что возникла от стрел быстролетных,
Дрожали воители ратей бессчетных.

Сходясь, расходились противники снова:
Устали два тигра из рода людского!

Двух лучников лучших, блиставших отвагой,
Обрызгали боги сандаловой влагой,

Небесные девы прелестной гурьбою
По тропам надмирным приблизились к бою,

Повеяли пальмовыми веерами,
А Индра и Сурья, восстав над горами,

Простерли к воителям лотосы пальцев
И вытерли потные лица страдальцев.

Карна, оперенными стрелами мучим,
Поняв, что не справится с мужем могучим,

Решил: он метнет среди гула и воя
Стрелу, что берег для последнего боя.

Он вынул стрелу, что врагов устрашала
И чье острие – как змеиное жало.

Она обладала губительным ядом;
Лежал порошок из сандала с ней рядом;

Ее почитали, как страшного духа…
Карна тетиву натянул вплоть до уха,

Прицелился в Арджуну грозной стрелою,
Недавно змеей извивавшейся злою,

Стрелою, чьим предком был змей Айравата.
Теперь обезглавит она супостата!

Весь мир засветился, всем людям открытый,
И с неба посыпались метеориты.

Увидев змею, засверкавшую в луке,
Миры вместе с Индрой заплакали в муке:

Не ведал Карна то, что видели боги:
Змея превратилась в стрелу силой йоги!

Царь мадров, возничий Карны, – молвил Шалья:
«Твою, мощнорукий, предвижу печаль я,

Метни в сына Кунти стрелу поострее,
А этой достичь не дано его шеи».

Карна возразил ему, ярость являя,
С огромною силой стрелу направляя:

«Бесчестье – стрелу устанавливать дважды.
Мне это не нужно, – да ведает каждый!»

И в голову Арджуны, яростью вея,
Метнул он стрелу – сокровенного змея.

Сказал: «Ты погиб, о Пхальгу́на, Багряный!»
Стрела, точно пламень прожорливый, рьяный,

Взвилась, понеслась по небесным просторам,
Как волосы, их разделила пробором,

И стало везде громыхание слышно.
Увидел ее, огневидную, Кришна,

Ужасную, – смерти предвестье, – зарницу,
И быстро ударом ноги колесницу

Он в землю на локоть вдавил, и пригнулись
К земле скакуны, – и на ней растянулись!

Все боги, на небе следя за стрелою,
Могучего Кришну почтили хвалою,

Речами они огласили пространство,
Цветы ниспослали – героя убранство.

Послышались также и львиные рыки:
Он, демонских сил сокрушитель великий,

Свою колесницу, – сей славный возница, –
Заставил на локоть во прах погрузиться,

И цели стрела не достигла желанной,
Но с Арджуны сбила венец несказанный.

Прославленный всюду людьми и богами,
Украшенный золотом и жемчугами,

Сияющий пламенем чистым и грозным,
И солнечным светом, и лунным, и звездным, –

Был Брахмой, создателем нашей вселенной,
Для Индры венец сотворен драгоценный,

А Индра, суровый глава над богами,
Вручил его Арджуне, ибо с врагами

Богов, – бился с бесами Арджуна юный.
Ни Шивой, ни влаги владыкой Варуной,

Ни богом Куберой, Богатства Таящим,
Ни палицей и ни трезубцем разящим,

Ни воинской мощью, ни славой небесной
Венец еще не был низринут чудесный,

А ныне Карна его сбил при посредстве
Коварного змея, желавшего бедствий.

Красивый, блестящий, пылающий, сбитый
Не острой стрелой, а змеей ядовитой,

Свалился венец: за высокой горою
Так падает солнце вечерней порою.

Змеи ядовитая, злобная сила
Венец с головы сына Кунти свалила, –

Как будто бы Индра, громами играя,
С горы, многоплодной от края до края,

Сбил быстрой стрелой громовою вершину!
И небо, и землю, и моря пучину

Стрела содрогнуться заставила в муке,
Казалось, что были расколоты звуки,

Над миром такие гремели раскаты,
Что трепетом были все люди объяты,

Но Арджуна, снова готовый к деянью,
Прикрыв свои волосы белою тканью,

Казался горой, над которой с востока
Рассвет разгорается утром широко, –

И радостно мир озаряется сонный…
Да, был он горой, но с вершиной снесенной!

А змей Ашвасена, явивший подобье
Стрелы в этом гибельном междоусобье

И к Арджуне давней враждою палимый,
Вернулся, венец сокрушив столь хвалимый.

Он сжег, он разбил сей венец, чьи каменья
И злато сверкали сверканьем уменья,

И молча опять оказался в колчане,
Но, спрошен Карною, нарушил молчанье:

«Неузнанный, был я тобою направлен, –
Поэтому не был наш враг обезглавлен.

Вглядевшись в меня, ты пусти меня снова
С твоей тетивы, и даю тебе слово,

Что Арджуну без головы мы увидим:
Недаром мы оба его ненавидим».

Карна, чей отец величался возничим,
Спросил: «Кто ты есть, со свирепым обличьем?»

«Я змей, – молвил змей, – я возмездья желаю,
Я к Арджуне давней враждою пылаю:

Он сжег мою мать. Но погибнет Багряный,
Хотя бы сам Индра ему был охраной.

Внемли мне, Карна, и взлечу я крылато,
Взлечу и убью твоего супостата!»

Карна: «Не надеюсь на силу другого.
В бою моя доблесть – победы основа.

Пусть Арджун убить мне придется десятки, –
Вторично стрелу не пущу в этой схватке.

Усилья умножу и ярость утрою,
Врага уничтожу другою стрелою,

Другой, змеевидной, врага поражу я, –
Ступай же, подмоги твоей не прошу я».

Но змей-государь недоволен был речью
Карны – и последовал битве навстречу.

Он принял свой истинный облик змеиный, –
Да гибели Арджуны станет причиной!

Открылся предательский замысел Кришне.
«Сын Кунти, – сказал он, – твой недруг давнишний

К тебе устремился, возмездье лелея.
Убей же, о мощный, огромного змея».

Так Арджуне Кришна сказал справедливый.
Спросил его лучник, владевший Гандивой:

«О, кто этот змей, что ко мне, крепкогрудый,
Спешит ныне сам, словно в когти Гаруды?»

А Кришна: «Когда, богу Агни служенье
Свершая, ты леса устроил сожженье,

Стрелою змею поразил ты во гневе,
Но сын, у нее пребывавший во чреве,

Ушел из горящего леса Кхандавы.
Теперь, – многоликий, жестокий, лукавый, –

Летит он, пугая сжигающим взором, –
Иль огненным с неба упал метеором?

Смотри же, о воин, цветами увитый:
Тебя уничтожить решил ядовитый».

Снял воин гирлянду, сверкавшую пестро,
Шесть стрел он уставил, отточенных остро,

Метнул их, – и змей, ему зла не содеяв,
Распался на шесть уничтоженных змеев.

Так страшного змея убил Венценосный!
Склонясь к колеснице своей двухколесной,

Из праха извлек ее Кришна могучий,
И наидостойнейший и наилучший.

Тогда десять стрел, хорошо заостренных,
На камне отточенных и оперенных

Павлиньими перьями, в Арджуну целясь,
Направил Карна, – но они разлетелись

И Кришну поранили, падая глухо.
Но Арджуна лук натянул вплоть до уха,

Уставил стрелу, что врагу угрожала,
Как сильной змеи ядовитое жало.

Стрела, видно, смерти Карны не хотела:
Она сквозь доспехи вошла в его тело,

И, выйдя, бессильно поникла в унынье,
И были в крови ее перья павлиньи.

Как змей, потревоженный палкой бродячей,
Карна раздосадован был неудачей.

Как змей, выпускающий капельки яда,
Он выпустил стрелы, – чужда им пощада!

Двенадцатью Кришну пронзил он сначала,
И в Арджуну сто без единой попало,

Потом поразил он пандава и сотой, –
И начал смеяться, довольный работой.

Сын Кунти от смеха врага стал жесточе
И, зная, где жизни его средоточье,

Как Индра, сражавшийся с демоном Балой,
Пустил в него стрелы с их мощью двужалой.

Они, – девяносто и девять, – той цели
Достигнув, как скипетры смерти, блестели.

Когда они тело Карны поразили,
Карна задрожал в разъяренном бессилье.

Не так ли дрожит и гора от удара
Стрелы громовой, что грозна, словно кара?

Упали доспехи, что гордо блестели, –
Усердных, искусных умельцев изделье, –

Упали и вдруг потускнели от пыли:
Их Арджуны острые стрелы пробили.

Когда, среди гула, возникшего в мире,
Остался Карна без доспехов, – четыре

Стрелы в него Арджуна быстро направил,
И Солнцем рожденного он окровавил,

И тот ослабел, будто чуждый здоровью
Несчастный, что харкает желчью и кровью.

Сын Кунти, бесстрашный на поле сраженья,
Из лука, округлого от напряженья,

Прицелился в жизни его средоточье, –
Да станет от стрел она сразу короче.

От стрел, развивавших ужасную скорость,
Карну одолела тяжелая хворость,

Горой он казался, где залежи охры
Дождями размыты, – и высился, мокрый

От красных потоков, бегущих с вершины!
Вновь Арджуна, в этих боях неповинный,

Метнул в него стрелы: прожгли бы и камень
Те скипетры смерти, одетые в пламень!

Пронзил он Карну, кауравов опору,
Как бог семипламенный – древнюю гору.

Карна без колчана и лука остался,
Он, мучимый болью, дрожал и шатался,

И вдруг застывал, неподвижный, и снова,
Изранен, удара он ждал рокового.

Но Арджуны ярость погасла былая.
Он медлил, врага убивать не желая.

Тогда ему Кришна сказал возбужденный:
«Чего же ты медлишь, для битвы рожденный?

Боец о пощаде к врагам забывает,
Он даже и тех, кто ослаб, – убивает,

А если убьет неразумных, – по праву,
Разумный, и честь обретет он, и славу.

Великий воитель, твой недруг давнишний,
Да будет убит, а сомненья излишни,

Не то к нему силы вернутся, быть может,
И витязь, окрепнув, тебя уничтожит.

Как Индра, небес повелитель, – Шамбару,
Его ты пронзи – и сверши свою кару».

«Да будет, как ты говоришь, повелитель!» –
Так Арджуна Кришну почтил, и воитель

Карну поразил бесподобной стрелою,
Как демона – Индра, окутанный мглою,

Осыпал он стрелами кары и мести
Карну с лошадьми и возницею вместе.

И стрелы, как облако черного цвета,
Внезапно закрыли все стороны света.

Карна, крепкогрудый и широкоплечий,
Облитый калеными стрелами в сече,

Казался горой, где листва трепетала,
Где тихо дрожали побеги сандала,

Где шумно цвели на вершинах и скалах
Деревья со множеством листиков алых,

Где ветви вздымала свои карникара
С цветами, что были краснее пожара.

Карна, сонмом стрел обладавший когда-то,
Сверкал, словно солнце во время заката,

Лучи его – острые стрелы, и близко
Сверканье его красноватого диска.

Но стрелы Карны, что, казалось, как змеи
Огромные, жалили злее и злее, –

Погибли от стрел сына Кунти, как тучей
Закрывших весь мир своей тьмою летучей.

Карна, свою боль на мгновенье развеяв,
Метнул двадцать стрел – двадцать яростных змеев:

Двенадцать вонзил в сына Кунти, а восемь –
В премудрого Кришну, чей ум превозносим.

Из лука, что грозно гремел, потрясая
Окрестность, как Индры стрела громовая,

Задумал направить сын Кунти правдивый
Стрелу, что сравнима с оружием Шивы.

Но Кала, невидимый, сильноголосый,
Воскликнул: «Твоей колесницы колеса

Поглотит земля, о Карна, ибо скоро
Пойдет твоя смерть, кауравов опора!»

(Теленок жреца был Карною случайно
Когда-то убит; рассердясь чрезвычайно,

Карну проклял брахман: «Твоя колесница
Да в землю во время войны погрузится!»)

И то колесо колесницы, что слева,
Земля начала поглощать, ибо гнева

Святого должно было слово свершиться,
И стала раскачиваться колесница!

Не так ли священное дерево в храме
Дрожит на дворе всей листвой и цветами?

Карна всем своим существом удрученным
Забыл об оружии, Рамой врученном.

Его одолела в сраженье усталость, –
Меж тем колесница землей поглощалась.

Оружье, врученное Рамой, забыто,
Стрела со змеиною пастью разбита,

Дрожит колесница, подвластна проклятью, –
И вот, окруженный поникшею ратью,

Карна пред соратниками и врагами
Стал жаловаться, потрясая руками:

«Гласят мудрецы: «Будет дхармой поддержан,
Кто дхарме – Закону и Долгу – привержен».

Ничто меня, верного ей, не порочит,
Но дхарма в несчастье помочь мне не хочет!»

Ослаблен, он так говорил о Законе.
Шатались его колесничий и кони.

Он стал неуверенным в каждом движенье,
И дхарму – свой Долг – порицал он в сраженье.

Метнул три стрелы в сына Кунти, а следом –
Семь новых направил, подверженных бедам,

И стал он смеяться, узрев свою меткость.
Но Арджуна выбрал семнадцать на редкость

Ужасных, пылающих, змееподобных,
И выпустил их, уничтожить способных.

Карну поразив, наземь рухнули стрелы.
Карна содрогнулся, но, стойкий и смелый,

Стал снова уверенным в действиях мужем, –
Стал действовать Рамой врученным оружьем.

Но Арджуна тоже родился для битвы!
Заклял он стихами священной молитвы

Свой лук, что в сраженье разил супостата, –
Оружье, врученное Индрой когда-то, –

И стрел своих ливень обрушил жестокий:
Так Индра дождей низвергает потоки, –

И пред колесницей Карны засверкали
Те стрелы, соперничавшие в накале.

Карна не смутился пред мощью железной, –
Разбил их и сделал их мощь бесполезной.

Сын Кунти услышал от Кришны-провидца:
«Сын Радхи, – смотри, – твоих стрел не страшится.

Оружие Брахмы теперь примени ты!»
Священными мантрами лук знаменитый

Сын Кунти заклял, – и стрела за стрелою
Облили Карну дождевою струею.

Но скорость и стрелы Карны развивали, –
И сына Панду тетиву разорвали.

Потом тетиву, ударяя, как плетью,
Они разорвали вторую и третью,

Четвертую с пятой, шестую, седьмую,
Восьмую, – летели они не вслепую,

Девятую тоже с десятою вместе!
Запасом в сто стрел обладая для мести,

Не думал сын Радхи, презревший обманы,
Что сотней тетив обладает Багряный.

А тот, будто смертному радуясь бою,
Одну тетиву натянув за другою,

Карну обливал сонмом стрел с остриями,
Одетыми в злато и мечущих пламя,

Карна разбивал тетиву, но тугую
Натягивал Арджуна быстро другую.

Дивился Карна быстроте этой смены:
Так витязь не действует обыкновенный!

Но все же, воитель с отважной душою,
Карна превосходства достиг над Левшою.

Тогда крикнул Арджуне Кришна-возничий:
«Ты видишь ли, Завоеватель Добычи,

Что враг превзошел тебя яростью злою?
Срази же его наилучшей стрелою!»

Сын Кунти решил, что врага беспощадно
Сразит он стрелой, изготовленной ладно

Из горной скалы, – чтобы в сердце вонзилась!
Но тут наконец колесом погрузилась

В суровую землю Карны колесница, –
А смерть над Карною спешит разразиться!

Тогда, со своей соскочив колесницы,
Ее приподнять порешил сын возницы.

Двумя колесо обхватил он руками,
И землю обширную, с материками

Семью, с родниками, с травою густою,
Приподнял на уровень он, высотою

В четыре перста. И, от ярости плача,
Он крикнул: «Постигла меня неудача,

Помедли, о Арджуна Багрянолицый,
Дай вытащить мне колесо колесницы!

По воле богов оно в прахе увязло, –
Коварств и предательств не делай мне на́зло!

Отшельник, и брахман – блюститель науки,
И воин, сложивший почтительно руки,

Чьи выпали стрелы, кольчуга разбилась,
Готовый противнику сдаться на милость, –

Пощады, пощады достойны те трое,
О Арджуна, в них не стреляют герои!

Не ищет герой для убийства предлога,
А ты же герой, – так помедли немного!

Ослаблен, подбитой подобен я птице,
А ты возвышаешься на колеснице.

Меня пощади ты, покуда из праха
Не вытащу я колесницу без страха.

Я знаю, – ты рода великого витязь.
И Кришна и ты – оба к благу стремитесь.

Закона и Долга припомни веленье, –
Помедли мгновенье, помедли мгновенье!»

[Гибель Карны от руки Арджуны]

Санджайя сказал: «Кришна, мудрый вожатый,
Воскликнул: «Сын Радхи, смятеньем объятый!

Наказан судьбою на этой равнине,
И Долг и Закон вспоминаешь ты ныне.

Известно, что низкий, в злодействе повинный,
Винит не себя, а напасти судьбины.

Когда Драупади в одном покрывале
Тащили вы, платье с безгрешной срывали

С Духшасаной, с глупым Дуръйодханой вместе, –
Ты думал о Долге, Законе и Чести?

Когда ты советовал, чтоб кауравы
Едой, что полна была страшной отравы,

Кормили Бхиму, – на погибель бедняге, –
Ты думал о Долге, Законе и Благе?

Когда для пандавов блужданья лесного
Окончился срок и ты не дал им снова

Воссесть на отцовском наследственном троне, –
Ты думал о Долге, Любви и Законе?

Когда пятерых попытался ты братьев
В жилище поджечь смоляном, честь утратив, –

Их сон да вовеки не кончится долгий, –
Ты думал о Правде, Законе и Долге?

Когда царь Шаку́ни, столь дерзкий от злости,
Игравший с огромным умением в кости,

Юдхиштхиру, даже не знавшего правил,
С собою играть в царском доме заставил,

Когда обыграл его в грязной забаве, –
Ты думал о Долге, Законе и Праве?

Когда, в пору месячного очищенья,
Пришла Драупади, дрожа от смущенья,

А ты издевался над нею без меры, –
Ты думал о святости Долга и Веры?

Когда ты сказал ей, страдающей тяжко:
«Другого супруга найди, о бедняжка, –

В чистилище скрылись пандавы без вести», –
Ты думал о Долге, Законе и Чести?

Когда, благородному предан деянью,
Сын Арджуны, юный герой Абхиманью,

Был вами убит на истоптанном лоне, –
Ты думал о Долге, Любви и Законе?

А если не знаешь Закона и Долга,
Зачем языком ты болтаешь без толка?

Теперь-то Закону ты вспомнил служенье,
Но поздно: погибнешь ты в этом сраженье!

Как Нала, обыгранный в кости Пушкарой,
Вновь царство добыл себе доблестью ярой,

Так, доблестью все уничтожив коварства,
Пандавы опять обретут свое царство.

Им сомаки в битве помогут всеправой,
И отчей они овладеют державой,

Сынов Дхритараштры они уничтожат:
Их Долг поведет и Закон им поможет.

Ты царство забрал, – по какому же праву
Взываешь теперь о пощаде к пандаву?

Когда твоя служба Дуръйодхане длилась, –
Где был твой Закон? Где была Справедливость?»

Так спрашивал Кришна, блюститель завета.
Сын Радхи, пристыженный, не дал ответа,

Но губы героя от гнева дрожали.
Таким же он яростным стал, как вначале,

И с Арджуной снова повел он сраженье.
Сын Кунти от Кришны услышал реченье:

«О мощью обильный, Закону мы служим,
Срази же врага богоданным оружьем!»

И Арджуна вспомнил, пылая от гнева,
Все то, что Карне говорил Васудева,

И огненный блеск, – небывалое дело! –
Тогда излучило воителя тело.

Из лука, что был им от Брахмы получен,
Сын Радхи метнул в него стрелы, измучен,

Поднять колесницу подбитую силясь, –
Но Арджуны стрелы в героя вонзились.

Из лука, что дал ему семиязыкий
Огня повелитель, – сын Кунти великий

Метнул в него стрелы, – и огненно-ало
Оружие Агни тогда запылало,

Но стрелы направил Карна солнцеликий
Из лука Варуны, всей влаги владыки,

И Агни оружье они усмирили, –
Вселенную черные тучи закрыли!

Но стрелами Вайю сын Кунти могучий
Развеял, как ветром, огромные тучи,

Тогда-то сын Радхи решил: непомерной,
Грозящею недругам гибелью верной,

Сразит сына Кунти стрелой огневою!
И только он сблизил стрелу с тетивою,

Как сдвинулась, ход мирозданья наруша,
Земля – и кипучая влага, и суша.

Нагрянула буря, песок поднимая,
Вселенную тьма поглотила густая.

«О, горе нам, горе!» – в небесном чертоге
Кричали, о царь, потрясенные боги.

Одни лишь пандавы теперь не кричали:
Замолкли в смятенье, замолкли в печали.

Сверкнула стрела, о возмездье взывая,
Как мощного Индры стрела громовая,

И в грудь сына Кунти вошла, свирепея,
Как в глубь муравейника – детище змея.

И Арджуна вздрогнул, стрелою пробитый,
Гандиву он выронил – лук знаменитый, –

Иль это земля затряслась беспричинно,
А с ней – и горы высочайшей вершина?

Сын Радхи вселил в неприятеля ужас,
И нá землю спрыгнул он, и, поднатужась,

Решил, напрягая усилия снова,
Извлечь колесницу из праха земного,

Но вновь неудачею кончилось дело, –
Судьба ему, видно, помочь не хотела!

Сын Кунти пришел в это время в сознанье.
Он вынул стрелу, чье ужасно блистанье.

Казалось ее острие заостренней
Двух крепких, двух сложенных вместе ладоней, –

Иль Яма всеправый свой скипетр уставил?
И сына Панду Васудева наставил:

«Карну обезглавь: да погибель обрящет,
Пока из земли колесо свое тащит!»

Внял Арджуна слову его, как приказу.
Своею стрелой всегубительной сразу

Он стяг сына Радхи низверг с колесницы, –
Алмазом украшенный, цвета денницы,

Усыпанный золотом и жемчугами,
Встречаемый с ужасом всеми врагами,

Войскам придававший отваги в боренье,
Умельцев, художников лучших творенье,

Сверкающий блеском сиянья живого,
Пугающий обликом льва боевого,

Стрелой сына Кунти повергнутый ныне, –
Во прахе лежал этот стяг на равнине:

Мечты о победе, о славе и чести
Повергнуты были со знаменем вместе!

Увидев повергнутый стяг величавый,
«О, горе!» – вскричали твои кауравы,

Уже не надеясь, что в схватке великой
Одержит победу Карна солнцеликий.

Сын Кунти извлек между тем из колчана
Стрелу, что разила врага невозбранно,

Как жезл многогневного Индры, сверкала,
Как луч многодневного Солнца, сжигала,

Людей, лошадей и слонов низвергала,
Любое дыханье на смерть обрекала!

Она, шестиперая, прямо летела,
Как Индры стрела громовая, блестела,

Взвивалась, насыщена кровью и мясом,
Страшней становясь с каждым мигом и часом, –

Не диск ли Нараяны смертоточивый?
Иль это – ужасная палица Шивы?

Иль это есть демон – кровавый Кравьяда,
Для коего мясо сырое – отрада?

Стрелу, наполнявшую страхом и дрожью
Не только бесовскую рать, но и божью,

Сын Кунти извлек, быстроту ее зная, –
И сдвинулась разом поверхность земная

Со всем, что в покое на ней находилось
Иль было в движенье, росло и плодилось.

Сказали святые на небе высоком:
«Да мир не погубит она ненароком!»

Извлек ее Арджуна славолюбивый
И сблизил стрелу с тетивою Гандивы,

И лук натянул, и уверенно, властно
Он, сведущий в мантрах, сказал громогласно:

«Да будет стрела, что сработана прочно,
Дыханье врага унести правомочна!

Наставникам преданный, в чащу густую
Ушел я, отшельника долю святую

Познал и услышал друзей наставленья.
Во имя такого ко благу стремленья,

Пусть эта стрела супостата низложит,
Карну, всепобедная, пусть уничтожит!»

Стрелу, что похожа была на творенье
Того, от кого происходит горенье,

Стрелу, что своею сверкающей сутью
И смерть наполняла смятеньем и жутью, –

Сын Кунти метнул и воскликнул, ликуя:
«Да радость победы стрелой извлеку я!

Как месяц – пылая, как солнце – сверкая,
Карну да повергнет стрела боевая,

Пусть мне над Карною победу доставит,
Карну в обиталище Ямы отправит!»

Владелец гирлянды и яркой короны,
Огнем торжества изнутри озаренный,

Метнул он, победы ища над Карною,
Стрелу, что и солнцем зажглась и луною.

Стрела полетела – и грозное пламя
Объяло всю землю – с лесами, полями,

И Арджуна, яростью гневной богатый,
Карну обезглавил стрелою заклятой:

Так Индра от зла все живое избавил,
Он Ври́тру стрелой громовой обезглавил.

Так был обезглавлен на поприще бранном
Сын Солнца, Карна, – сыном Индры, Багряным!

С тех плеч голова на равнину слетела,
Упало затем и могучее тело.

Как солнце в зените на небе осеннем,
Наполнив сердца храбрецов потрясеньем, –

Свалилась во прах голова: наступила
Пора, чтоб за гору скатилось светило,

И вот его диск, цветом крови окрашен,
Горит за горой среди пастбищ и пашен…

Познавшая благо, душа не хотела
Покинуть красивое, мощное тело, –

Вот так покидает свой дом неохотно
Владелец дворца, где богатство – бессчетно.

А тело лежало, безгласно, безглаво,
Потоки из ран извергались кроваво, –

Не горный ли кряж ниспровергнут высокий
И, охрой окрашены, льются потоки?

Сиянье из тела Карны излучалось,
Рожденное Солнцем, к нему возвращалось,

Сливалось с закатным свечением алым…
Застыли пред зрелищем столь небывалым

В молчании две потрясенные рати:
О, так еще день не пылал на закате!

Но сомаки, быстро и шумно воспрянув,
Содеяли весело бой барабанов,

В литавры ударили перед войсками,
Плащами размахивали и руками,

И в раковины затрубили пандавы:
Их недруг лежал бездыханный, безглавый.

Довольны и Кришна и Арджуна были
И радостно в раковины затрубили.

Так Солнца достигло сияние тела,
А тело – в пыли – словно Солнце горело!

В нем стрелы торчали, и ток непрестанный
Струился из каждой зияющей раны.

Восславили Арджуну воины рати,
Гремели восторг и веселье объятий,

Теперь для пандавов не стало печали,
Плясали одни, а другие кричали:

Сын Радхи, внушавший им ужас дотоле,
Лежал распростертый на воинском поле!

Его голова – предвечерней порою –
Горела, как солнечный шар за горою.

Она, словно жертву принявшее пламя,
Теперь отдыхала, насытясь дарами.

А тело со множеством стрел красовалось, –
Иль Солнцем сиянье лучей создавалось?

Те стрелы-лучи, среди праха и пыли,
Пандавов слегка лишь огнем опалили.

Был Временем срезан Карна, и светило
За кряжем закатным свой свет закатило.

Был Временем-Арджуной муж обезглавлен,
Судьбой венценосной за гору отправлен.

Сраженного в битве узрев исполина,
Узрев отсеченную голову сына,

Померкло печальное Солнце в лазури,
Замолкли и флейты, и трубы, и турьи,

Поникла и войск Дхритараштры гордыня:
Скончался Карна – их оплот и твердыня!

Не демон ли Раху похитил светило,
И тьма побежденную рать обступила?»

Ободренные гибелью Карны, пандавы ринулись на кауравов и обратили их в бегство; и тщетно пытался Дуръйодхана остановить бегущих. Шалья и Ашваттхаман, собрав уцелевших воинов, повели их на отдых на плоскогорье у подножья Гималаев. К ним присоединился Дуръйодхана. Утром, по совету царя кауравов, воины снова вступили в битву под предводительством Шальи, царя мадров. Шалья в этой битве погиб. Из ста сыновей Дхритараштры в живых осталось одиннадцать, не считая Дуръйодханы, но и они вскоре погибли от руки Бхимасены. Сахадева, младший из пандавов, обезглавил Шакуни, царя Гандхары.

От войска кауравов остался небольшой отряд, возглавляемый царем Дуръйодханой, а пандавы насчитывали две тысячи колесниц, семьсот слонов, пять тысяч всадников и десять тысяч пеших. Дуръйодхана укрылся от врагов в камышах на берегу озера Двайпáяна, к востоку от Курукшетры.

[Поединок Бхимасены с Дуръйодханой]

Спросил Дхритараштра: «Скажи, о Санджайя, –
Когда, сыновей моих рать поражая,

Пандавы ее разгромили в той схватке, –
Что сделали воинов наших остатки?

Герой Критавáрман и сын Гаутамы,
Сын Дроны, Дуръйодхана, в гневе упрямый, –

Что сделали, бившиеся неустанно?»
Санджайя: «Когда из военного стана

Бежали подруги отважных и жены,
И стан опечалился опустошенный,

И стали слышны победителей крики,
И горсть кауравов была без владыки,

И к озеру вслед за царем неразумным
Те трое помчались по тропам бесшумным, –

Пять братьев-пандавов, кружа по равнине,
Решили: «Покончим с Дуръйодханой ныне!»

Но где же был сын твой, от взоров сокрытый?
На раджу три витязя были сердиты:

Он, с палицей мощной, своим не внимая,
Бежал с поля битвы, и ложная майя

Ему помогла: прыгнул в озеро с ходу,
Принудив к покорству озерную воду,

А в стан кауравов пандавы вступили, –
Уставших коней удальцы торопили.

Тогда Критаварман, и славный сын Дроны,
И Крипа примчались на берег зеленый,

Сказали царю, что улегся на отдых
В озерных, ему покорившихся водах:

«О раджа, вставай, не роняй своей чести,
Давай на Юдхиштхиру двинемся вместе!

Живой – на земле насладись ты победой,
А мертвый – на небо со славой последуй!

О раджа, противник разгромлен тобою, –
И много ли там приспособленных к бою?

Не выдержит натиска стан поределый,
Вставай же и дело сражения делай!»

А царь: «Эту ночь проведу я в покое,
А завтра на поле вернусь боевое…»

…Охотники, мучимы жаждой, случайно
С добычею к озеру вышли, и тайна

Царя кауравов открылась им сразу.
На витязей глядя, внимавших приказу,

А также услышав неумные речи
Царя, что в воде укрывался от сечи,

Те люди решили: «Пандавам поможем,
К Юдхиштхире мы поспешим и доложим,

Что ныне Дуръйодхана, царь непоборный,
Уснул, окруженный водою озерной,

Расскажем воинственному Бхимасене,
Что в озере прячется царь от сражений, –

И нас наградит он, являя величье…
Что пользы в охотничьей нашей добыче, –

А сколько пришлось одолеть нам препятствий!»
Охотники, с давней мечтой о богатстве,

К пандавам отправились, чтоб донесенье
Доставить Юдхиштхире и Бхимасене…»

Санджайя сказал: «О владыкой рожденный!
Когда Критаварман, и славный сын Дроны,

И Крипа ушли от царя, опечалясь, –
На берег озерный пандавы примчались.

Царю, потрясенному рати разгромом,
Двайпáяна-озеро сделалось домом.

Юдхиштхира Кришне сказал: «Чародея
Дуръйодхану видишь ли? Майей владея,

Врагов не страшась, воду сделав покорной,
Обрел он приют среди влаги озерной.

Он с помощью майи достиг своей цели,
Но, лживый, живым не уйдет он отселе.

Сам Индра ему пусть подмогу окажет,
А все-таки мертвым Дуръйодхана ляжет!»

А Кришна: «О Бхаратов сын знаменитый,
Обманную майю теперь устрани ты

И, более сильною силой владея,
Убей чародея, низвергни злодея!»

Юдхиштхира с берега крикнул с насмешкой
Дуръйодхане: «Встань, многомощный, не мешкай!

Зачем свое войско до битвы позорной
Довел ты? Зачем убежал и в озерной

Воде, полон страха, обрел ты обитель?
Вставай же и с нами сразись, о властитель!»

Юдхиштхиры, братьев-пандавов обидна
Насмешка была, стало больно и стыдно,

О царь, твоему венценосному сыну,
И, силою лжи погруженный в пучину,

Он шумно и долго вздыхал то и дело,
А влага над ним и под ним голубела.

Но радже сражаться приказывал разум.
Юдхиштхире царь не ответил отказом.

Он крикнул, таясь под водой от погони:
«Вас много, у вас колесницы и кони,

Несчастный, могу ли я с вами сразиться?
Где кони мои? Где моя колесница?

Как в битву вступлю я, врагом окруженный,
Друзей, и коней, и оружья лишенный?

Один на один я убью полководца, –
Один против многих не стану бороться!»

Юдхиштхира: «Вижу, тобою усвоен
Закон, по которому действует воин.

Великий, ты воином создан Судьбою,
И ныне Судьбою направлен ты к бою.

Любое ты выбери вооруженье,
С любым из пандавов начни ты сраженье.

Сражайся с одним, проявляя проворство, –
Для нас будет зрелищем единоборство!

Коль ты победишь – я даю тебе слово,
Что царствовать станешь с величием снова,

А будешь убит – возродишься на небе:
И тот и другой многорадостен жребий!»

Дуръйодхана: «Если даешь ты мне право
Сразить в поединке любого пандава,

Оружье избрать мне даешь разрешенье, –
То с палицей в это вступлю я сраженье.

Из братьев с одним буду биться, но с пешим,
И палицей вооружиться успевшим.

Пусть нет колесниц и пусть рати распались, –
Сегодня сразимся мы с помощью палиц:

Как пищу, оружие разнообразим,
Кому суждено, пусть и свалится наземь.

Вдвоем – я и палица – мы угрожаем
Тебе, твоим братьям, панчалам, сринджайям!»

Юдхиштхира: «Встань, устремившийся к бою!
Один на один мы сразимся с тобою,

Хоть Индру ты кликнешь на помощь, – увидишь:
Сегодня из битвы живым ты не выйдешь!»

Не снес этой речи твой сын превосходный,
От злости шипел он змеею подводной,

Его, словно лошадь тяжелые плети,
Слова эти били, нуждаясь в ответе.

Восстал он, озерную гладь рассекая,
И ненависть в нем закипела такая,

Что стал он дышать, жаждой битвы объятый,
Как буйный слонового стада вожатый,

А палица, перстнем из злата блистая,
Была тяжела, как скала вековая.

Как солнце, восстал он из вод ранней ранью,
Сжимая железную палицу дланью,

Восстал, расколов примиренные воды,
Как будто на страны сердясь и народы,

С трезубцем явился разгневанный Шива,
Как будто гора поднялась горделиво,

Как будто не палицу – скипетр железный
Бог смерти взметнул над погибельной бездной,

Как будто бы Индры стрела громовая
Взлетела, всему, что живет, угрожая!

Изранен, а все же не сломлен бедою,
Восстал он, и кровью покрыт и водою,

Казалось, что кряж низвергает высокий
И крови, и влаги прозрачной потоки.

Так сын твой, о раджа, восстал перед всеми
В доспехах из злата, в сверкающем шлеме, –

Казалось, что, золотом всех ослепляя,
Из влаги восстала гора золотая!

Промолвил Дуръйодхана братьям-пандавам:
«Готов я сойтись в поединке кровавом

С Бхимой, или с Накулой, иль с Сахадевой,
Иль с Арджуной, дланью воюющим левой,

Иль, может, с тобой, – среди трав этих росных, –
Юдхиштхира, лучший из всех венценосных!»

Как слон со слоном из-за самки, – мгновенно
С Дуръйодханой биться решил Бхимасена.

Как будто двух львов раззадорила львица, –
Решил с Бхимасеной Дуръйодхана биться.

Он вызвал Бхиму своим гласом суровым, –
Так бык вызывает быка долгим ревом.

Зловещие знаменья люди узрели:
Такого еще не бывало доселе!

Песчаных дождей началось изверженье,
Бураны подули, неся разрушенье,

Великие громы упали на воды,
Во тьму погрузились небесные своды,

Почувствовал мир, что убьет его холод,
И метеоритами был он расколот,

И солнце с небес устремилось ко праху,
И стало добычею демона Раху,

Земля, не надеясь уже на спасенье,
Тряслась в непрерывном и жутком трясенье

Вершины рассыпались – груда на груду,
И разные звери сошлись отовсюду,

Пугая обличьем, завыли шакалы, –
Несчастье сулил этот вой небывалый,

От страха в колодцах вода содрогнулась
И шумно повсюду наружу взметнулась,

Из тел-невидимок, о раджа великий,
Везде исходили ужасные крики…

Страшны были знаки для взора и слуха, –
Юдхиштхире молвил Бхима, Волчье Брюхо:

«Дуръйодхана грозен, но духом ничтожен.
Я верю, что будет он мной уничтожен.

Я знаю, – сожжет его гнев мой всеправый,
Как Арджуны пламя – деревья Кхандавы.

О брат мой, мне вырвать судьба наказала
Колючку, что сердце твое истерзала.

Сегодня потомка сквернейшего Куру
Рассечь попытаюсь я палицей шкуру!»

Дуръйодхана, с яростной бодростью духа,
Напал, закричав, на Бхиму, Волчье Брюхо.

Всем ужас внушало той схватки величье,
Друг друга бодали рогами по-бычьи.

От шума их палиц весь мир раскололся, –
Не Индра ли с бесом Прохладой боролся?

На теле их рана зияла над раной,
И все они рдели киншукой багряной.

Их палицы, искры взметая, сшибались, –
И сто светляков отлетало от палиц!

Им тяжкая битва на долю досталась,
Испытывали многократно усталость, –

Тогда, отдохнув, напрягаясь в усилье,
Удары друг другу опять наносили.

Как бы из-за самки, соития ради,
Дрались два слона, наизлейшие в стаде!

И жители неба, и бесов скопленье,
Увидев их ярость, пришли в изумленье.

Бхима, будто Индры стрелой громовою,
Вращал своей палицей над головою,

Была эта палица грозным орудьем,
Жезлом бога смерти казалась всем людям!

Твой сын, поединок ведя рукопашный,
Стал тоже вращать своей палицей страшной,

Он поднял ее, – и затрясся от гула
Весь мир, и ужасное пламя сверкнуло.

Кружась, приближаясь к врагу постепенно,
Был сын твой красивее, чем Бхимасена,

Чья палица грохотом землю пугала,
Казалось, – и дым и огонь извергала.

Дуръйодханы палица снова и снова
Вращалась со скоростью ветра морского,

Она как скала нависала большая,
Пандавам и сомакам ужас внушая.

Враги, как слоны, приближались, и ливни
Их крови текли, и стучали их бивни!

Ударил Дуръйодхану в бок Бхимасена,
И сын твой упал на колени мгновенно.

Сринджайи взревели тогда в исступленье:
Глава кауравов упал на колени!

Твой сын разъярился от этого рева,
В глазах его пламя блеснуло багрово,

И, встав, он дышал, словно змей с жутким ядом
Он сжечь Бхимасену хотел своим взглядом.

Решив раздробить его голову разом,
Он ринулся в битву, сверля его глазом.

Бхиму он ударил в висок, но вознесся
Над полем Бхима наподобье утеса,

Как слон в пору течки, стоял он, могучий,
А кровь из виска – словно мускус пахучий.

Напряг свои силы Бхима, Волчье Брюхо,
Владыку ударил он палицей глухо,

Свалился твой сын, – будто буря напала
И ствол повалила огромного шала.

Пандавы обрадовались, возопили,
Врага увидав среди праха и пыли,

Но сын твой поднялся, исполнен отваги,
Как слон – из озерной взволнованной влаги.

Он встал и ударил пандава с размаха,
И тот, обессилен, упал среди праха:

Доспехи разбиты ударом великим,
И сын твой рычит на него львиным рыком!

И вскрикнули сонмы богов и апсары,
Услышав той палицы страшной удары,

И быстро извергли небесные склоны
На витязей ливень цветов благовонный.

Узрев, что упал Бхимасена в сраженье,
Увидев железных доспехов крушенье,

Губители войск задрожали от страха,
Но тут Бхимасена поднялся из праха,

Облитое кровью лицо утирая, –
И стойкость к нему возвратилась былая.

Он вывернутые вперил свои очи
В того, кто сражался все жарче, жесточе.

И Арджуне Кришна сказал: «Несомненно,
Хоть оба отважны, – сильней Бхимасена,

Но бьется Дуръйодхана с огненным пылом,
И, видно, Бхиме с ним борьба не по силам.

Он действовать должен хитро и лукаво,
А в честном бою не убьет каурава.

Мы знаем, что, асуров рать разгоняя,
Богам помогала обманная майя.

Мы знаем, что Индра на поприще бранном
Вирóчану-беса низвергнул обманом.

Мы знаем, – он справился с демоном Вритрой
При помощи майи обманной и хитрой.

Припомнить нам клятву Бхимы не пора ли?
Когда вы, несчастные, в кости играли,

Сказал он Дуръйодхане: «Двинусь я бодро,
Твои уничтожу я палицей бедра!»

Пусть клятву исполнит он, майей владея,
И пусть колдовством сокрушит чародея.

А ежели с помощью майи обманной
Врага не убьет богатырь крепкостанный,

То сын Дхритараштры, чье дело – коварство,
Властителем станет всего государства».

Был Арджуна речью взволнован такою.
Себя по бедру он ударил рукою.

Бхима понял знак и, вступая в сраженье,
На поле умелое начал круженье.

Он то отступал от противника, ловкий,
То делал, приблизившись, перестановки,

Отскакивал воин то влево, то вправо,
О раджа, обманывал он каурава!

Но сын твой, владеющий палицей воин,
Искусен и опытен, крепок и строен,

К врагу продвигался легко и красиво,
Убить его жаждал, исполнен порыва!

Тогда смертоносная мощь заблистала
Двух палиц, обсыпанных пылью сандала.

Два воина, в противоборстве упрямы, –
Как два повелителя смерти, два Ямы.

Казалось, две птицы Гаруды взлетели, –
Одну уничтожить змею захотели.

Когда раздавались их палиц удары,
На поле сраженья рождались пожары.

Сражались два мужа, отвагою споря,
Как будто два бурей волнуемых моря.

Сражались, достичь убиения силясь, –
Как бы два слона в пору течки взбесились!

Они уставали в неслыханной схватке,
Но были мгновения отдыха кратки,

И снова, в смертельном кружении круга,
Ударами палиц разили друг друга,

Приемов обучены разнообразью, –
Два буйвола буйных, измазанных грязью!

Измученных, раненных, – кровь облила их
Два древа киншука в цвету в Гималаях!

Владыку увидев на выгодном месте,
Подумал Бхима о свершении мести,

И палицу, вдруг усмехнувшись надменно,
В Дуръйодхану быстро метнул Бхимасена.

Но царь отскочил от угрозы смертельной,
И палица наземь упала бесцельно.

А сын твой, заметив противника промах,
Ударил пандава, искусный в приемах.

Ужасным ударом его оглушенный,
С сочащейся кровью, сознанья лишенный,

Застыл Бхимасена как бы в одуренье,
Но сын твой не понял, что в этом боренье

Ослаблен противник, сражавшийся смело,
Что держит с трудом на земле свое тело.

Он ждал от пандава удара второго,
И, медля, его не ударил он снова.

Бхима отдышался, спокоен снаружи,
И ринулся в битву, вздымая оружье.

Увидев могучего, полного жара,
Твой сын уклониться решил от удара,

Хотел он подпрыгнуть, – хитрец этот ловкий, –
Хотел он обман сочетать со сноровкой,

Уловку его разгадал Бхимасена,
Как лев, на царя он напал дерзновенно,

Сумел он противника хитрость постигнуть,
И только Дуръйодхана вздумал подпрыгнуть, –

Удар ниже пояса витязь направил,
Ударил по бедрам царя против правил,

И палица всей своей мощью тяжелой
Могучие бедра царя расколола,

И, землю звенеть заставляя, владыка
Упал, весь в крови, без дыханья и крика.

Задули губительные ураганы,
Завыли стремительные океаны,

Земля содрогнулась, поля завопили,
А ливни полны были праха и пыли.

Упал царь царей, жаркой кровью облитый, –
И с неба посыпались метеориты.

Великие смерчи, великие громы
Низверглись на горы, леса, водоемы,

И сын твой упал, – и, стремясь к их обилью,
Дождил грозный Индра и кровью и пылью.

И сын твой упал, не дождавшись победы, –
Взревели и ракшасы и людоеды.

И сын твой упал, – и тогда о потере
Заплакали птицы, растения, звери.

И сын твой упал, – и на поле, в печали,
Слоны затрубили и кони заржали.

И сын твой упал, – и вошли в прах угрюмый
Литавров и раковин долгие шумы.

И сын твой упал, – и во время паденья
Безглавые выросли вдруг привиденья,

Но все многоноги, но все многоруки,
Их плясок страшны были жуткие звуки!

И сын твой упал, – и утратили смелость
Бойцы, у которых оружье имелось.

И сын твой упал, – властелин полководцев,
И хлынула кровь из озер и колодцев.

И сын твой упал, он смежил свои веки, –
И вспять повернули бурливые реки.

И сын твой упал, – и тогда, о всевластный,
Мужчины и женщины стали двуснастны!

Увидев те знаменья, страх небывалый
Познали пандавы, а с ними – панчалы.

Испуганы битвой, сокрылись в тревоге
Апсары, гандхарвы и мощные боги.

Восславив отважных, – за тучи густые
Ушли полубоги, певцы и святые.

Но стан победителей стал беспечален:
Дуръйодхана был, словно древо, повален!

И сомаки радовались и пандавы:
Слона ниспровергнул их лев гордоглавый!

Приблизясь к поверженному, Бхимасена
Воскликнул: «О раджа, чья участь презренна!

«Эй, буйвол!» – орал ты, смеясь надо мною,
При всех издевался над нашей женою,

При всех оскорблял Драупади, как девку, –
Теперь ты сполна получил за издевку!»

Дуръйодхану речью унизив такою,
Он голову раджи ударил ногою.

Увидев, что раджу Бхима обесславил,
На голову левую ногу поставил, –

Из гордых мужей благородного нрава
Никто не одобрил поступка пандава.

Но пляску победы плясал Волчье Брюхо,
И брату, исполненный светлого духа,

Юдхиштхира молвил: «Во мраке ты бродишь,
А свет пред тобою! Он – царь, он – твой родич,

Не смей же, безгрешный, с душою благою,
Пинать его голову левой ногою!

Он пал в поединке, державу утратив,
А также друзей, сотоварищей, братьев.

О муж справедливый, чья участь завидна,
Зачем оскорбляешь царя столь постыдно?»

Склонившись потом над простертым владыкой,
Он слово промолвил в печали великой:

«На нас ты не гневайся, раджа: Судьбою
Ведомы, в борьбу мы вступили с тобою,

Не наши – Судьбы ты изведал удары,
За прежние вины дождался ты кары!»

Подняв свои дротики, пики, трезубцы
И в раковины затрубив, славолюбцы –

Пандавы с весельем в шатры возвратились,
Смеясь и ликуя, победой гордились…»

Санджайя сказал: «От глупцов повсеместно
О смерти Дуръйодханы стало известно.

Тогда Критаварман, а также сын Дроны
И Крипа помчались на берег зеленый.

Их стрелы изранили, дротики, пики…
Примчались – увидели тело владыки:

Казалось, что гибелью буря дышала.
Напала на ствол непомерного шала.

Казалось, охотник в лесной глухомани
Большого слона повалил на поляне.

Дуръйодхана корчился, кровь извергая, –
Иль солнечный шар, на закате сверкая,

Упал среди стада и жаркою кровью
Он залил внезапно стоянку коровью?

Иль месяцем был он, закрытым туманом?
Иль бурею вздыбленным был океаном?

И, как окружает главу ратоборцев,
Подачки желая, толпа царедворцев,

Его окружили тогда, безголосы,
Невидимые упыри-кровососы.

Глаза свои выкатив в яростной злобе,
Он тигром казался, что ранен в чащобе.

Великие воины оцепенело
Смотрели, как мощное корчилось тело.

Узрев умирающего властелина,
Сошли с колесниц своих три исполина.

Пылал Ашваттхáман, воитель великий,
Как огнь всепогибельный, семиязыкий.

Рыдая и руку сжимая рукою,
Сказал он Дуръйодхане с болью, с тоскою:

«Отец мой, коварством и ложью сраженный,
Погиб, но не так я страдал из-за Дроны,

Как я твоей мукою мучаюсь ныне!
Во имя приверженности к благостыне,

Во имя моих благородных деяний,
И жертв приношений, и щедрых даяний,

Во имя того, что всегда я сурово
Свой долг исполняю, – услышь мое слово.

Сегодня, в присутствии Кришны, пандавам
Разгром учиню я в неистовстве правом,

Да примет их грозного Ямы обитель, –
На это мне дай дозволенье, властитель!»

Довольный бесстрашьем таким сына Дроны,
Сказал венценосец, с Судьбой примиренный:

«О Крипа, наставник; и жрец благородный,
Кувшин принеси мне с водою холодной!»

Тот брахман предстал пред своим властелином
С наполненным чистою влагой кувшином.

И сын твой, вожатый полков побежденных,
Сказал ему: «Лучший из дваждырожденных!

Да будет сын Дроны, – прошу благодати, –
Помазан тобой на водительство рати».

И жрец окропил его влагой живою,
И стал Ашваттхаман всей рати главою.

О царь, твоего они обняли сына,
И рыком трех львов огласилась долина».

[Месть Ашваттхамана]

Спросил Дхритараштра: «Когда был коварством
Низвергнут мой сын, обладающий царством,

Что сделали тот Ашваттхаман, сын Дроны,
Герой Критаварман и Крипа ученый?»

Санджайя ответил: «Расставшись с владыкой,
Достигли три витязя местности дикой.

Там были чащобы, там были поляны,
Вкруг мощных стволов извивались лианы.

Помчались облитой закатом тропою, –
Усталых коней привели к водопою.

В лесу было множество птиц быстролетных,
Диковинных, крупных зверей и животных,

Везде родниковые воды кипели,
И лотосы в тихих прудах голубели.

Там, – с тысячью веток, с листвою густою, –
Баньян изумил их своей высотою.

Решили те трое: «В лесной этой сени
Баньян – государь всех дерев и растений!»

Коней распрягли у воды, среди листьев,
И, тело, как должно, от скверны очистив,

Вечернюю там сотворили молитву,
Чтоб с новою силою ринуться в битву.

Зашло за высокую гору светило,
И вот многозвездная ночь наступила, –

Явилась держательница мирозданья!
И столько на небе возникло блистанья,

Что высь, точно вышивка, тешила взгляды,
А вышиты были миры и плеяды.

Все твари ночные проснулись при звездах,
Дневные – заснули в норах или в гнездах,

И рыскали звери, что жрали живое,
И гибель была в их рычанье и вое.

Поникли три воина в горе великом
Пред этим ночным устрашающим ликом.

О братоубийственной думая брани,
О стане пандавов, о собственном стане,

Они улеглись под ветвями баньяна, –
Над раной зияла у каждого рана!

И вот Критаварман и Крипа на голой
Заснули земле, – после битвы тяжелой.

Израненных, их одолела усталость, –
О, разве такая им доля мечталась!

Но, мучим тоской, побуждаем возмездьем,
Не спал Ашваттхаман под ярким созвездьем,

Не спал он под лиственным тихим навесом,
Не спал, окруженный таинственным лесом.

На ветках баньяна, – увидел сын Дроны, –
Спокойно бессчетные спали вороны.

Внезапно, средь ночи, сова прилетела:
Багрово-коричнева, и крупнотела,

И зеленоглаза, и широкогруда,
Она ужасала, как птица Гаруда,

Когтями свирепыми, клювом огромным!
И, крадучись в этом безмолвии темном,

Творенье, яйцо почитавшее предком, –
Сова устремилась к баньяновым веткам

И стала на дереве том, кровожадна,
Заснувших ворон истреблять беспощадно,

Вонзая в них острые когти насилья,
И головы им отрывая, и крылья.

Всю землю при этом ночном беззаконье
Покрыли погибшие тельца вороньи.

Сова ликовала: была ли виновна,
Заснувших врагов истребив поголовно?

Коварным деяньем совы потрясенный,
Решил одинокий воитель, сын Дроны:

«Сова меня учит, как следует биться.
«Воспользуйся ночью!» – советует птица.

Пандавов, восторгом победы объятых,
Удачливых, воинской мощью богатых,

Подвергнуть разгрому не в силах я ныне.
Однако поклялся я при властелине,

Что их уничтожу, погнав колесницу:
Тем самым напомнил я самоубийцу, –

Того мотылька, что врывается в пламя!
Я в честном бою буду сломлен врагами,

Но если с коварством я дерзко нагряну –
Разгром учиню я враждебному стану.

Гласит «Артха-Шастра»: «Где цель благородна
Там каждое средство полезно, пригодно»,

И пусть я презрением буду наказан, –
Как воин, отмщенье свершить я обязан:

На каждом шагу совершали пандавы
То низкий обман, то поступок неправый!

По этому поводу шлоки пропеты, –
От истинно мудрых дошли к нам советы:

«Усталых, вкушающих, раненых, сонных, –
Врагов уничтожьте и пеших и конных.

Лишенных вождя, погруженных в истому, –
Их надо подвергнуть ночному разгрому».

Сын Дроны решил: против правил-уставов,
Он спящих панчалов убьет и пандавов!

И он, утвердясь в этой мысли жестокой,
Друзей разбудил среди ночи глубокой.

Воители вздрогнули, выслушав друга,
Исполнены горечи, срама, испуга.

Тогда Ашваттхаман, враждой воспаленный,
Напомнил убийство отца его – Дроны:

«Он лук отложил среди схватки безумной
И с помощью лжи был сражен Дхриштадьюмной:

Сказали отцу, что убит я нежданно,
Потом подтвердил это слово обмана

Юдхиштхира, этот блюститель закона, –
И лук свой в отчаянье выронил Дрона.

Теперь, безоружен, заснул сын Друпады,
Приду – и злодею не будет пощады!

Деянием скверным сраженный, – от скверны
Не будет избавлен панчал этот скверный!

Скорее оденьтесь одеждою ратной
И стойте, пока не вернусь я обратно».

Сын Дроны погнал колесницу для мести, –
Помчались и оба отважных с ним вместе:

Три светоча грозных, чье пламя не гасло,
Чью ярость питало топленое масло!

К становью врагов, погруженному в дрему,
Они прискакали по полю ночному.

Когда перед ними возникли ворота,
Сын Дроны увидел, что высится кто-то,

И то существо, велико, крупнотело,
Как солнце и месяц, в ночи пламенело.

Оно было шкурой тигровой одето, –
По шкуре текла кровь багряного цвета, –

Но также и шкурой оленьей покрыто,
Как жертвенным вервием, змеем обвито.

Мясистые, длинные, страшные руки
Сжимали секиры, булаты и луки,

Ручные браслеты свивались, как змеи,
Гирлянды огней полыхали вкруг шеи,

Огромные черные зубы торчали
В распахнутом рту – и весь мир устрашали.

И то существо было тысячеглазым,
Оно ужасало и сердце и разум.

Беспомощны были бы все описанья
Его очертаний, его одеянья!

И тысяча глаз его, ноздри, и уши,
И рот извергали, – и влаге и суше

Грозя, – всегубительный пламень, который
Дрожать заставлял и раскалывал горы.

Как тысячи Вишну, снабженных мечами,
Оно ослепляло своими лучами!

Страшилище это увидев, сын Дроны
Не дрогнул, он стрел своих ливень каленый

Извергнул из лука над тысячеглазым, –
Но их поглотило чудовище разом:

Вот так океан поглощает волнами
Подземного мира свирепое пламя.

Тогда Ашваттхаман метнул с колесницы
Свой стяг, полыхавший пыланьем зарницы.

Древко полетело, древко заблестело
И, крепко ударив страшилища тело,

Разбилось, – подобно тому метеору,
Что ринулся по мировому простору,

И солнце ударил, и был уничтожен!
Тогда, как змею из укрытья, – из ножен

Сын Дроны извлек цвета выси небесной
Кинжал с золотой рукоятью чудесной,

Но в тело той твари, без звона и хруста,
Кинжал погрузился, как в норку – мангуста.

Метнул свою палицу воин могучий, –
Иль знаменье Индры сверкнуло сквозь тучи?

Иль новое с неба упало светило?
Но палицу то существо поглотило!

Всего боевого оружья лишенный,
В смятении стал озираться сын Дроны, –

Не небо узрел над собою, а бога:
То Вишну смотрел на воителя строго!

Невиданным зрелищем тем устрашенный,
Терзаясь и каясь, подумал сын Дроны:

«Хотел совершить я дурное деянье, –
И вот получаю за зло воздаянье.

Судьбой предназначено мне пораженье, –
А разве Судьбы изменю я решенье?

Теперь обращаюсь я к Шиве с мольбою:
«Лишь ты мне поможешь бороться с Судьбою!

Гирляндою из черепов ты украшен,
И всем, пребывающим в скверне, ты страшен!

К стопам припадаю ревущего Рудры:
Лишь ты мне поможешь, всесильный, премудрый!

Я в жертву тебе отдаю свое тело,
Но дай мне свершить свое трудное дело!»

Сказал он – и жертвенник жарко зажегся
Пред мужем, который от жизни отрекся!

Возникли сиянья различного цвета,
Наполнились блеском все стороны света.

И твари явились – престрашны, премноги,
И все – многоруки, и все – многоноги,

А те – многоморды, а те – многоглавы,
А эти – плешивы, а эти – кудрявы.

Порода у тех обозначилась птичья,
У этих – различных животных обличья.

Здесь были подобья собачьи, кабаньи,
Медвежьи, верблюжьи, кошачьи, бараньи,

Коровьи, тигриные и обезьяньи,
Змеиные – в жутком и грозном сверканье,

Шакальи, и конские, и крокодильи,
И волчьи, в которых бесилось насилье!

Одни – словно львы, а другие – дельфины,
У тех – голубей или соек личины,

Здесь – помесь акулы с китом-великаном,
Там – помесь морской черепахи с бакланом.

Одни – рукоухи, другие – стобрюхи,
А третьи – как будто бесплотные духи,

Те – раковинами казались: и морды
И уши – как раковины, да и твердый

Покров, как у раковин, и в изобилье
Их пенье лилось, будто в них затрубили.

Вон те – безголовы, безглазы и немы,
На этих – тиары, на тех – диадемы,

На третьих – тюрбаны, гирлянды живые
И лотосы белые и голубые.

Те – обликом грубы, а те – светлолики,
А те – пятизубы, а те – трехъязыки,

В руках у них палицы, луки и копья,
И всюду – подобья, подобья, подобья!

Весь мир оглушая и воплем и визгом,
Один – с булавой, а другой – с грозным диском,

Все с хохотом, с грохотом, с плясом и топом, –
Они приближались к воителю скопом,

Желая вселить в Ашваттхамана гордость,
Узнать его мощь, испытать его твердость,

Приблизиться к грозному Шиве вплотную,
Увидеть резню или схватку ночную.

Чудовищ толпа надвигалась густая,
Все три мироздания в страх повергая,

Сверкали их стрелы, трезубцы и пики, –
Однако не дрогнул сын Дроны великий.

Сей лучник, на воина-бога похожий,
Чьи пальцы обтянуты ящериц кожей,

Не думал о чудищах, сильных во гневе:
Он сам себя в жертву принес Махадеве!

Стал жертвенным пламенем лук драгоценный,
А острые стрелы – травою священной,

А сам, всем своим существом, всем деяньем
Для Шивы он жертвенным стал возлияньем!

Увидев того, кто, воздев свои руки,
Бестрепетно ждал с этим миром разлуки,

Кто богу с трезубцем, на воинском поле,
Обрек себя в жертву по собственной воле, –

Сказал с еле зримой улыбкою Шива:
«Мне Кришна служил хорошо, терпеливо,

Свершил для меня много славных деяний,
Всех честных, безгрешных мне Кришна желанней.

Тебя испытал я, его почитая,
Сокрытье панчалов содеяла майя,

Но так как безжалостно Время к панчалам,
Пусть ночь эта будет их смерти началом!»

Так Шива сказал, – и вошел в его тело,
И меч ему дал, и земля загудела.

И, Шиву приняв в свое тело, сын Дроны
Тогда воссиял, изнутри озаренный.

Отныне он стал всемогущим в сраженье,
Приняв излученное богом свеченье.

За ним устремились, рождаясь двояко,
Незримые твари и детища мрака.

К становью врагов приближался он смело,
Как Шива, который вошел в его тело!

Заснул ратный стан, от сражений усталый.
Бесстрашно, доверчиво спали панчалы.

Во мраке вступил Ашваттхаман бесшумно
В шатер, где на ложе лежал Дхриштадьюмна, –

На нем покрывало, весьма дорогое,
И сладостно пахли сандал и алоэ.

Тот раджа лежал, тишиной окруженный, –
Ногою толкнул его грубо сын Дроны.

Проснулся властитель, ударом разбужен.
Могучий в сраженье, он был безоружен!

Схватил его недруг, – встающего с ложа,
Зажал его голову, ярость умножа.

А тот и не двигался, страхом объятый,
К земле с неожиданной силой прижатый.

Сын Дроны с царем поступил беззаботным,
Как будто бы жертвенным был он животным:

На горло ему свою ногу поставил,
Руками и горло и грудь окровавил,

А кровь растекалась по телу струями!
Воителя раджа царапал ногтями,

Молил сына Дроны панчал именитый:
«Оружьем, прошу я, меня умертви ты!

Наставника сын, не чини мне обиду,
Да с честью я в мир добродетельных вниду!»

Но, это невнятное выслушав слово,
Сказал Ашваттхаман: «Нет мира благого,

Наставников нет для тебя, Дхриштадьюмна, –
Свой род опозоривший царь скудоумный!

Пойми же, о ставший убийцею воин,
Что пасть от оружия ты недостоин!»

Сказав, растоптал он царя каблуками,
Его задушил он своими руками.

Услышали раджи предсмертные крики
И люди, и стражи, и жены владыки.

Их – сверхчеловеческая – устрашила
Того неизвестного воина сила.

Подумали, жуткой охвачены дрожью:
«Он – ракшас, отринувший истину божью!»

Душа Ашваттхамана гневом дышала.
Вот так богу смерти он предал панчала.

Покинул убитого раджи обитель
И двинулся на колеснице как мститель,

Заставив звучать и дрожать мирозданье,
Решив убивать и забыв состраданье.

А мертвого раджи и стражи и жены
Из сердца исторгли рыданья и стоны.

Проснулись воители, женщин спросили:
«Что с вами?» – и женщины заголосили:

«Бегите за ним, за его колесницей!
Бегите за ним, за свирепым убийцей!

Царя он в постели убил, а не в сече,
Не знаем, – он ракшас иль сын человечий!»

Тогда, окруженный и справа и слева,
Сын Дроны оружьем, что сам Махадева

Вручил ему, – всех удальцов обезглавил
И дальше свою колесницу направил.

Узрел: Уттамáуджас дремлет, – и тоже
Его умертвил, как и раджу, на ложе.

Юдхáманью выбежал, воспламененный,
Метнул свою палицу в грудь сына Дроны,

Но тот его поднял могучею дланью,
Как жертву, подверг его тут же закланью.

Вот так он губил, средь потемок дремотных,
Врагов, словно жертвенных смирных животных.

Сперва убивал колесниц властелинов,
Потом обезглавливал простолюдинов.

Под каждый заглядывал куст, и мгновенно
Рубил он заснувшего самозабвенно,

Рубил безоружных, беспомощных, сонных,
Рубил и слонов, и коней потрясенных,

Как будто он Времени грозный посланец –
Бог смерти, одетый в кровавый багрянец!

Казалось, – причислить нельзя его к людям:
Он – зверь или чудище с острым орудьем!

Все воины в страхе смежали ресницы:
Казалось, что бес – властелин колесницы!

Казалось, карающий меч надо всеми
Уже занесло беспощадное Время!

Нагрянул он с жаждою мести во взгляде
На сомаков, на сыновей Драупади.

Узнали они, что убит Дхриштадьюмна,
И с луками ринулись гневно и шумно,

Осыпали стрелами отпрыска Дроны.
Шикхандин, услышав и крики и стоны,

Доспехи надел и во мраке глубоком
Облил его стрел смертоносным потоком.

Сын Дроны, убийство отца вспоминая,
Взревел, закипела в нем ярость живая,

Сойдя с колесницы, повел он сраженье,
И кровь отмечала его продвиженье.

Вздымая божественный меч обнаженный
И тысячелунным щитом защищенный,

В живот поразил он, убил исполина –
Того Пративи́ндхью, Юдхиштхиры сына.

Тогда булавою, чья сила весома,
Ударил его сын Бхимы Сутасома.

Сын Дроны отсек ему руку и снова
Ударил мечом удальца молодого,

И тот, среди мраком одетой равнины,
Упал, рассеченный на две половины.

Тогда, обхватив колесо колесницы,
Шатáника, Накулы сын юнолицый,

Бесстрашно метнул колесо в сына Дроны,
Но смелого юношу дваждырожденный

Мечом обезглавил в ночи многозвездной.
Тогда Шрутакáрман, сын Арджуны грозный,

В предплечье ударил его булавою.
Сын Дроны занес над его головою

Свой меч – и тогда на равнину ночную,
С лицом, превратившимся в рану сплошную,

Упал Шрутакарман, внезапно сраженный.
Но, луком блистательным вооруженный,

Взревел Шрутаки́рти – ветвь мощного древа:
Родителем воина был Сахадева.

Он стрелы метнул во врага, но прикрытый
Щитом и стрелой ни одной не пробитый,

Взмахнул Ашваттхаман мечом, и от тела
С серьгами двумя голова отлетела.

Шикхандин, победой врага разъяренный,
Напал, многосильный, на отпрыска Дроны,

Стрелою ударил его по межбровью,
Лицо его залил горячею кровью.

Сын Дроны чудесным мечом в миг единый
Шикхандина на две рассек половины,

Убийцу Бхимы умертвив, и, объятый
Губительным гневом, на войско Вираты

Напал – на владетелей копий и луков.
Друпады сынов убивал он и внуков,

Всех близких его, всех способных к сраженью
Подверг поголовному уничтоженью.

Живых в мертвецов превращая, повсюду
Тела громоздил он – над грудою груду.

Пандавы, которые мести алкали,
Внезапно увидели черную Кали.

Был рот ее кровью густою окрашен,
А стан – одеяньем кровавым украшен,

И крови теплее, и крови алее,
Гирлянды цветов пламенели вкруг шеи,

Она усмехалась на темной равнине.
Силки трепетали в руках у богини:

Она уносила в силках своих цепких
Богатых и бедных, бессильных и крепких,

И радостно смерти вручала добычу –
Породу людскую, звериную, птичью.

Пандавам являлась она еженощно
Во сне, а за нею, воюющий мощно,

Вставал Ашваттхаман в ночном сновиденье!
С тех пор как вступили пандавы в сраженье

С потомками Куру, – когда засыпали,
Во сне они видели черную Кали,

А с ней – сына Дроны, готового к бою…
А ныне на них, убиенных Судьбою,

Напал Ашваттхаман под звездным покровом,
Весь мир ужасая воинственным ревом.

Пандавы, богиню увидев, в смятенье
Решили: «О, горе! Сбылось сновиденье!»

Сын Дроны, как посланный Временем строгий
Крушитель, – рубил им и руки, и ноги,

И ягодицы, – превращались пандавы
В обрубки, что были безбрюхи, безглавы.

Ревели слоны, кони ржали от боли,
И месивом плоти усеялось поле.

«О, кто там? О, что там?» – дрожа от испуга,
Бойцы и вожди вопрошали друг друга,

Но меч возносил надо всеми сын Дроны,
Как смерти владыка, судья непреклонный.

Он трепет пандавам внушал и сринджайям,
Враг падал, оружьем возмездья сражаем.

Одни, ослепленные блеском оружья,
Тряслись, полусонные, страх обнаружа,

Другие, в безумье, в незрячем бессилье,
Своих же копьем или саблей разили.

Опять на свою колесницу взошедший,
Сын Дроны, оружие Шивы обретший,

Рубил, убивал, становясь все жесточе:
Он сваливал жертвы на жертвенник Ночи.

Давил он людей передком колесницы,
Стонали безумцы и гибли сновидцы,

А щит его тысячей луп был украшен,
А меч его, синий, как небо, был страшен!

Он воинский стан возмутил ночью темной,
Как озеро слон возмущает огромный.

В беспамятстве жалком, в забвении сонном,
Воители падали с криком и стоном,

А кто поднимался, – в смятенье и в спехе
Не видели, где их оружье, доспехи.

Они говорили беззвучно, бессвязно,
И корчились в судорогах безобразно,

И прятались или, рассудок утратив,
Ни родичей не узнавали, ни братьев.

Кто, ветры пуская, как пьяный слонялся,
А этот – мочился, а тот – испражнялся.

А кони, слоны, разорвав свои путы,
Топтали бойцов среди мрака и смуты,

И не было нá поле счета убитым
Под бивнем слона и под конским копытом.

Шли ракшасы за победителем следом:
Большая добыча была трупоедам!

И бесы, увидев побоище это,
Наполнили хохотом стороны света.

Отцы в поединок вступали с сынами,
А кони – с конями, слоны – со слонами,

И все они ржали, ревели, вопили,
И тьма уплотнялась от поднятой пыли.

Живые вставали и падали снова,
И мертвый раздавливал полуживого,

И свой убивал своего, уповая,
Быть может, что выживет он, убивая!

Бежали от врат часовые, в какую
Неведомо сторону, все – врассыпную,

Те – к северу, эти – в отчаянье – к югу,
«О, сын мой!», «Отец мой!» – кричали друг другу,

Но если отцы и встречались с сынами,
То перекликались они именами

Родов своих, не узнавая обличий,
И слышалось горе в том зове и кличе,

И падал воитель, не зная, что рядом –
Племянник иль шурин с безжизненным взглядом.

Одни помрачились умом среди бедствий,
Другие искали спасения в бегстве, –

Из стана гнала их о жизни забота,
Но лишь выбегали они за ворота,

Гонимые горем, познавшие муки,
Сложившие с робкою просьбою руки,

С расширенными от испуга глазами,
Без шлемов, с распущенными волосами,

Без ратных доспехов, одежд и оружья, –
Тотчас Критаварман и Крипа, два мужа,

Не ведавших жалости, их убивали:
Один из ста тысяч спасался едва ли!

Чтоб сделалось поле добычей пожарищ,
Чтоб этим доволен был их сотоварищ,

Весь вражеский стан подожгли они оба.
Огня – с трех концов – ярко вспыхнула злоба,

И в стане пандавов, при свете пожара,
Сын Дроны свирепствовал грозно и яро.

Разил он отважных, рубил он трусливых,
Как стебли сезама на землю свалив их,

Во прах повергал их, и до середины
Мечом рассекал их на две половины.

Ревущих слонов, и коней вопиющих,
И воинов, с криками жизнь отдающих,

Сын Дроны, разгневанный, сваливал в кучи, –
И двигался дальше воитель могучий.

О, сколько их было – безногих, безглавых
Обрубков, плывущих в потоках кровавых!

Валялись, усеяв собою становье,
А бедра и ноги – как бивни слоновьи,

С браслетом рука, голова молодая,
И пальцы валялись, оружье сжимая.

Сын Дроны у тех отсекал оба уха,
У этих он вспарывал горло и брюхо,

С размаха одних обезглавливал в сече,
Другим же он головы вдавливал в плечи.

Пред миром, раскрывшим в смятении очи,
Явилось ужасное зрелище ночи,

Явилось пред миром, средь мрака ночного,
Ужасное зрелище праха земного.

Здесь якшей и ракшасов было обилье,
Слоны, увидав свою гибель, трубили,

И вместе с конем от меча падал конный,
Сраженный разгневанным отпрыском Дроны.

Бойцы умирали в логу иль у ската
И звали отца, или мать, или брата,

А то говорили: «О, нам кауравы
Содеяли менее зла, чем оравы

Нечистых, на спящих нагрянувших ночью, –
И вот свою смерть мы узрели воочью!

О, если бы Кунти сыны были с нами,
Не гибли б мы вместе с конями, слонами!

Ни якши, ни ракшасы, ни полубоги,
Ни бесы, ни боги в небесном чертоге

Не властны над жизнью пандавов всеправых:
Заботится Вишну о братьях-пандавах!

Привержен божественной истине свято,
Наш Арджуна разве убьет супостата,

Который оружье сложил беззаботно,
Иль просто заснул среди ночи дремотной,

Иль робко скрестил на груди свои руки,
Иль, видя, что гибнут и деды и внуки,

Бежит без доспехов, бежит без оглядки!
О нет, это ракшасов страшных повадки!

Свершить преступленье такое способны
Лишь бесы, которые мерзки и злобны!»

Так воины жаловались перед смертью,
Но тщетно взывали они к милосердью.

И стихли последние вопли и стоны.
Улегся и ропот, убийством рожденный,

Тяжелая пыль улеглась постепенно,
Остыла коней умирающих пена.

Сын Дроны поверг в запредельную область
Утративших стойкость, уверенность, доблесть:

Так Шива, хозяин гуртов неиссчетных,
Во прах повергает домашних животных.

Дрожавших, лежавших, встающих, бегущих,
Сражавшихся храбро, скрывавшихся в кущах,

Обнявшихся иль убивавших друг друга,
Здоровых иль ставших добычей недуга, –

Их всех истреблял Ашваттхаман, сын Дроны,
Всесильный, разгневанный, ожесточенный!

И вот уже ночи прошла половина,
И вражьи бойцы полегли до едина.

Познала нечистых толпа упоенье,
А люди и лошади – гибель, гниенье.

Как пьяные, ракшасы всюду шатались:
Они мертвой плотью и кровью питались.

Огромны, покрыты коричневой шерстью,
Измазаны жиром, и грязью, и перстью,

Страшны, пятиноги и великобрюхи,
С короткими шеями и лопоухи,

С перстами, что загнуты были неладно,
С зубами, что скалились остро и жадно,

С коленями, с бедрами вроде колодцев,
В сообществе жен и младенцев-уродцев,

Склонились над падалью ада исчадья:
Устроили ракшасы пир плотоядья!

Хмельные от крови, насытившись мясом,
Они наслаждались уродливым плясом.

«Как сытно! Как вкусно! Мы рады! Мы рады!» –
Кричали в ночи кровопийцы-кравьяды.

Великое множество бесов плясало,
Наевшись и костного мозга, и сала.

Их были мильоны, мильоны, мильоны,
Их злу ужаснулся весь мир потрясенный.

Они веселились, – для них не отрада ль,
Что мясо живых превращается в падаль?

Где поле в крови, где людей гореванье,
Там силы бесовской – гульба, пированье!

Сын Дроны стоял над кровавой рекою,
А меч его слился с могучей рукою.

Отсель он решил удалиться с рассветом.
Покончив с врагом, на побоище этом

Пожрал он, как пламя в конце мирозданья,
Все твари земли, все живые созданья!

Исполнил он клятву, свершил он расплату,
За гибель отца отомстил супостату.

И так же, как тихо здесь было вначале,
Когда он пришел ради мести, и спали

И люди, и кони, – на мертвом становье
Опять воцарилось повсюду безмолвье,

И вышел из вражьего стана сын Дроны,
Молчаньем убитых врагов окруженный.

Пришел к Критаварману, к Крипе с известьем,
Что недругу страшным воздал он возмездьем.

Обрадовавшись, рассказали те двое,
Что тоже занятье нашли боевое,

Что здесь, где проход преграждают ворота,
Они истребили панчалов без счета.

От горя избавившись, точно от ноши,
Довольные, хлопали громко в ладоши.

О ночь, истребившая бесчеловечно
Панчалов и сомаков, спавших беспечно!

О царь, от Судьбы никому нет защиты:
Они убивали – и были убиты!»

Спросил Дхритараштра: «Зачем же сын Дроны,
Столь доблестный, силою столь наделенный,

Для нашего сына на поприще брани
Не сделал такого деяния ране,

А сделал тогда лишь, – мне правду поведай!
Когда наслаждались пандавы победой?»

Санджайя сказал: «Он пандавов страшился.
Тогда лишь на дело свое он решился,

Когда он узнал, что отсутствует Кришна,
Что гласа Юдхиштхиры в поле не слышно,

Что нет и возничего Кришны Сатьяки, –
Тогда лишь на спящих напал он во мраке.

А были б они, – о, пойми, миродержец, –
Врагов не разбил бы и сам Громовержец!

Уснувших людей истребив столь ужасно,
Три витязя крикнули великогласно:

«Судьба покарала их всех без изъятья!»
Затем Критаварман и Крипа в объятья

Свои заключили рожденного Дроной,
И молвил он, радостный и возбужденный:

«Убил я бессчетных панчалов отряды,
И сомаков смелых, и внуков Друпады,

В ночи уничтожил я матсьев остатки,
И ныне, когда не предвидится схватки, –

Покуда он жив, к властелину поспешно
Пойдем: наша весть ему будет утешна».

[Смерть Дуръйодханы]

Санджайя сказал: «Истребив без пощады
Панчалов, и матсьев, и внуков Друпады,

Три воина смелых, о царь непоборный,
Поспешно помчались на берег озерный,

Где раджа, твой сын, в ожиданье кончины
Лежал на поверхности дальней долины.

Склонились они над владыкой сраженным.
Еще он дыханьем дышал затрудненным.

Он мучился, собственной кровью облитый,
И были два мощных бедра перебиты.

Вокруг него двигалась хищников стая,
И выли шакалы, еду предвкушая,

И царь зарывался в траву головою,
Со страхом внимая шакальему вою,

И харкал он кровью, и корчился в муках, –
Сраженный предательством вождь сильноруких!

Он был окружен, как тремя алтарями,
Тремя огненосными богатырями.

И, глядя, как раджа, всесильный дотоле,
Страдает, – они разрыдались от боли.

Руками с лица его кровь они стерли.
Сказал Ашваттхаман с рыданием в горле:

«О лучший из Куру! Мы будем отныне
Бродить по земле в бесконечном унынье.

О, где без тебя мы отраду отыщем?
Теперь небеса твоим станут жилищем.

Погибших в сраженьях, отвагой богатых,
Ты встретишь на небе военных вожатых.

Они, услыхав мои скорбные речи,
Тебя да почтут, о великий, при встрече!

Наставнику мудрому слово поведай,
Что бой с Дхриштадьюмной я кончил победой.

Карну обними, обними всех ушедших
И новою жизнью на небе расцветших!»

Взглянув на царя, истекавшего кровью,
Припал Ашваттхаман к его изголовью.

«Послушай, – сказал богатырь миродержцу, –
Известье, приятное слуху и сердцу.

Лишь семеро живы из вражьего стана,
Из нашего – трое, о царь богоданный!

Те семеро: пятеро братьев-пандавов,
И Кришна, знаток и блюститель уставов,

И сильный Сатьяка, – вот эти герои!
А я, Критаварман и Крипа – те трое.

Убиты панчалов и матсьев отряды,
Сыны Дхриштадьюмны и внуки Друпады.

За зло было воздано злом. Погляди ты:
Все наши противники были убиты,

Когда они ночью заснули на ложе.
Их кони, слоны уничтожены тоже,

А я Дхриштадьюмну прикончил, злодея,
Животное в этом царе разумея!»

В сознанье пришел государь: утешенье
Обрел умирающий в том сообщенье.

Сказал он: «Ни я, ни Карна солнцеликий,
Ни славный отец твой, ни Кришна великий

Того не свершили всей мощью усилий,
Что ты, Критаварман и Крипа свершили

Для славы моей и для воинской чести!
И если сегодня с Шихкандином вместе

Убит Дхриштадьюмна, презренный убийца,
То с Индрой могу я величьем сравниться!

Да счастья и блага вам выпадет жребий!
Да будет нам новая встреча на небе!»

Сказал – и навеки замолк, и кручина
Объяла поникших друзей властелина.

Они обнялись и, царя на прощанье
Обняв, озираясь в печальном молчанье

И глядя на мертвого снова и снова,
Взошли на свои колесницы сурово».

После блистательного царствования Юдхиштхира отрекается от престола. Царем становится Пари́кшит, сын Абхиманью, внук Арджуны. Парикшита умерщвляет змей Такшака. На престол восходит сын Парикшита Джанамéджая. Карая за смерть своего отца, Джанамéджая приказывает сжечь всех змей. Во время этого жертвоприношения и рассказывается «Махабхарата».

Назад: Сказание о сражении на поле кауравов

Дальше: [Сожжение Змей]