Уже после полуночи Питер и его друг Джон Чирбан сели за столик кафе «Дели-Хаус» на Кенмор-сквер, по другую сторону реки Чарльз от МТИ. Джон любил куриную печень, суп с клецками из мацы и блинчики с сыром, а Питеру нравились огромные сэндвичи с пастромой, гамбургеры и чизкейки. Они пили кофе, слушали музыку и смотрели красочные сценки, сменявшие одна другую. Они удивлялись, что в конце 1980-х панк-рокеры все еще в моде, хотя их ночная беседа, как это часто уже бывало, была посвящена не музыке, не моде и даже не еде. Они говорили о связи между истиной науки и истиной веры.

Джон был на десять лет старше Питера, поэтому он был не только другом, но и наставником и советником. Он восхищался страстью Питера к космосу, но не разделял ее. Выпускник Гарварда, профессор-психолог и плюс к тому член сообщества греко-американцев со второй докторской степенью по теологии, Джон стремился к постижению и развитию духовного начала. Почти два десятилетия он время от времени беседовал с известным и влиятельным бихевиористом Б. Ф. Скиннером, обсуждая, в частности, проблему свободы воли и детерминизма, а также может ли духовность быть рациональной. И если Джон утверждал, что чувства могут существовать независимо от поведенческих стереотипов, то Скиннер вообще отрицал существование души, утверждая, что это «глупо» и «ненаучно».

Питер познакомился с Джоном через своего приходского священника. Студент колледжа, мечтающий о космосе, расспрашивал священника греческой православной церкви о традициях, в которых прошла его юность (теперь, хотя Питер по-прежнему посещал церковь, когда бывал дома со своей семьей, он редко заходил в храм самостоятельно). Он рассказал Джону, что чувствует себя «непонятно», потому что не является активным прихожанином, но до сих пор считает, что запах ладана его успокаивает. Так же как медицинская школа была для него скорее долгом, чем страстью, церковь была для него лишь традицией. Просто вся его семья по воскресеньям ходила в церковь.

Настоящим прибежищем для Питера была наука. Он вообще не был уверен в существовании чего-либо за пределами физики.

– Верю ли я, что рядом с нами существует нечто нематериальное? – спросил Питер, отхлебнув черный кофе. – Верю ли я, что энергия существует помимо физической материи? Откуда берется энергия, которая управляет нашей жизнью? – Он посмотрел на Джона и спросил: – Разве жизнь на Землю занесли инопланетяне?

Джон улыбнулся, зная, что Питер говорит серьезно. Взгляды Питера на жизненную энергию были ближе к характеристикам Силы в «Звездных войнах», чем к тому, чему его учили в церкви. Джон увидел в Питере бесхитростного, но склонного к конкуренции и самосовершенствованию, стремящегося к знаниям молодого человека из замечательной семьи, воспитанного в атмосфере любви. Питер был из той категории людей, которых он особенно любил: он искал истину. Питер обладал рвением миссионера, только его богами были Годдард и фон Браун, а библией могло бы стать пересечение (в математическом смысле) множеств «Атлант расправил плечи» и «Высокий рубеж». Джон верил, что Господь способен трансформировать жизнь человека, и именно это он втолковывал Скиннеру, который – в силу воспитания – глубоко презирал религию. Мировоззрение Скиннера в зрелом возрасте сформировалось на основе идеи, что ни выбора, ни свободы не существует, а все поведение человека определяется условиями окружающей среды, с отрицанием вообще какой-либо роли Бога. Джон сказал Питеру, что Скиннер фактически сделал науку своей религией. Джон усмехнулся, вспоминая день, когда он пригласил Скиннера пойти с ним послушать знаменитую мать Терезу из Калькутты, которая приехала в Гарвард. Скиннер отказался, сказав, что, на его взгляд, мать Тереза «слишком самовлюбленная». Пожалуй, единственное, в чем Джон и Скиннер (а позже Питер и Джон) сошлись во мнениях, были ключевые вопросы, касающиеся истины: какова природа бытия? как нужно жить, если так много остается неизвестным, а возможно, и непознаваемым? Именно Питеру Джон впервые счел уместным процитировать Альберта Эйнштейна, что «наука без религии хрома, а религия без науки слепа».

Когда Питер учился в школе и служил алтарником, священник как-то попросил его произнести воскресную проповедь (отец Алекс часто просил кого-нибудь из прихожан произнести заранее подготовленный ими самими текст). В этот день Питер стоял перед аудиторией примерно из двухсот прихожан. Говорил он довольно долго, но – не произнося слово «Бог». Вместо этого он говорил о «метаинтеллекте» – некоей порождающей силе, которая превыше слов. Питер говорил, что этот метаинтеллект находится «за пределами нашего понимания и за пределами человеческого языка». Но понимание, сказал он, придет через освоение космического пространства. Он также сказал: «Не может быть, чтобы мы были единственными существами в этой вселенной. Не может быть, чтобы мы были в ней самыми умными существами». Отец Алекс слушал его с интересом, полагая, что Питер просто использует нетрадиционную лексику для описания своих отношений с Богом. Он сравнил используемую Питером концепцию «метаинтеллекта» с космологической концепцией «первопричины» Аристотеля, в которой Бог является «беспричинной причиной». Отец Алекс даже улыбнулся своим мыслям, несмотря на то что видел недоумение на лицах прихожан.

Питер всегда обращался к глубоким философским проблемам, которые ставила наука. Когда-то он даже написал статью о том, почему было бы хорошо клонировать людей. В медицинской школе он пытался выяснить, что именно делает живую материю живой, и понять, что происходит, когда жизненная сила исчезает. Теперь, в начале весны 1988 года, Питер оказался на перепутье. Он получил степень магистра авиационной техники в МТИ. Доктор Ларри Янг утвердил его тему. К тому же НАСА намеревалось выделить деньги на продолжение исследований, связанных с его «искусственной гравитацией во сне» (AGS), в течение трех лет.

Сидя в закусочной «Дели-Хаус», Питер ковырял чизкейк. Пошел уже третий час ночи, а они с Джоном все еще говорили о вере и поисках истины. Джон отметил, что многие великие ученые и инженеры, в частности Эйнштейн и Никола Тесла, признавали существование «различных форм истины и смены уровней сознания». Верующими христианами были многие столпы науки, в том числе Блез Паскаль (сторонник янсенизма), Галилей и Иоганн Кеплер. Джон также процитировал Эйнштейна, который сказал: «Можете вы наблюдать за объектом или нет, это зависит от теории, которую вы используете. Именно теория определяет, что можно наблюдать, а что нет». А Тесла, продолжал Джон, писал о взаимосвязи между материей и энергией так: «Если вы хотите открывать тайны Вселенной, мыслите в категориях энергии, частоты и колебаний. То, что один человек называет Богом, другой назовет действием законов физики».

Питер рассказал Джону, что недавно он на протяжении полугода каждый день читал Библию. «Я старался вникать в смысл, – говорил Питер. – Я изучал ее просто для себя и сравнивал с чтением выбранных для меня отрывков Евангелия по воскресеньям в церкви». Если бы в свое время в школе его спросили, верит ли он в Бога, он бы сказал – да. «А теперь? Теперь я агностик. Я в поиске». Вместе с тем он признался: «В критических ситуациях, ну, например, когда я украл этот эмбрион свиньи в Гамильтоне и думал, что меня исключат, я молился».

Когда оба они уже встали, собираясь уйти, Питер тоже выдал цитату из Константина Циолковского. «Знаете, во что я верю? – спросил Питер. – В слова Циолковского: “Земля – колыбель человечества, но нельзя вечно оставаться в колыбели”». Через два месяца Питеру должно было исполниться 27 лет. И прежде чем полностью посвятить себя вызволению человечества из колыбели, ему требовалось преодолеть одно очень серьезное препятствие. Ему нужно было как-то разделаться с Гарвардской медицинской школой – либо закончить ее как положено, либо просто уйти, изящно поклонившись. Кроме того, у него был некий амбициозный побочный проект, который, однако, привлек внимание людей со всего земного шара.

В главном мировом офисе Международного космического университета (то есть в крошечном помещении на третьем этаже над булочной на Бикон-стрит) Питер и Тодд Хоули удивлялись маркам и штемпелям на заявках: Советский Союз, Китай, Япония, Кения, Швейцария, Германия, Франция, Польша, Индия, Саудовская Аравия. На каждое из 100 мест на первой, вводной летней сессии МКУ, до которой оставались считаные месяцы, было зарегистрировано более 350 претендентов из 37 стран.

Вряд ли вспомнится хоть один день, когда Питер и Тодд не рассматривали бы письма и резюме, пытаясь выделить студентов, имевших наилучшие шансы на то, что им помогут подняться в космос. Они обращали внимание на управленческие и технические навыки, творческие способности и признаки толерантности к политическим и национальным различиям. Питер и Тодд искали именитых спонсоров и приглашенных профессоров, пытались заручиться покровительством, в частности, сенаторов Эдварда Кеннеди и Джона Гленна, а также бывшего министра транспорта США Элизабет Доул.

Питер и Тодд заручились поддержкой многих астронавтов и ученых, в том числе Байрона Лихтенберга, Расти Швейкарта, пионера ракетостроения Германа Оберта и даже самого автора «Высокого рубежа» Джерри О’Нила. Первая летняя сессия должна была пройти в МТИ и охватить восемь тематических областей: космическая архитектура, бизнес и управление, космическая техника, науки о жизни в космосе, космические науки, политика и право, ресурсы и производство, а также практическое применение спутников. Первую лекцию – по космическим ресурсам и производству – должен был прочитать 27 июня Чарли Уокер из McDonnell Douglas Astronautics Co. Заключительную дискуссию собирался провести 16 августа руководитель Европейского космического агентства Роже Бонне. Всего обещали выступить более ста приглашенных лекторов. Питер и Тодд «просеивали» сотни претендентов и старались обеспечить въездные визы для всех иностранных студентов. Всего от различных фондов, частных лиц, компаний и правительственных учреждений они получили более $1 млн. Плата за обучение составляла $10 000.

Питер и Тодд вместе начали учиться летать на самолете «Пайпер Чероки». Они заполняли страницу за страницей эскизами и идеями самых разных изобретений. Однажды, катаясь вместе на лыжах, они пришли к выводу, что подъемник на склоне работает неэффективно: слишком много времени уходит на подъем и слишком мало на спуск, в то время как именно спуск составляет суть горнолыжного спорта. Они набросали новую конфигурацию подъемника и склона, в которой, для того чтобы снова подняться на вершину, нужно было развернуться на 180° и через туннель в горе пройти к лифту.

Как и Питер, Тодд вел дневник. Но, вместо того чтобы датировать записи как обычно – числом, месяцем и годом, он использовал число прожитых им дней (а их к тому времени было уже более 9000). Питер вскоре тоже перешел на отсчет прожитого времени, как у Тодда, и они задумались о коммерческой модели часов, которые показывали бы, «сколько дней, часов и минут вы уже прожили». Они завизировали и датировали свой концепт часов (для Питера это был 9791-й день, а для Тодда его 9828-й день). Еще одна идея пришла им во время обеда в кафе «Трайдент» на Ньюбери-стрит в Бостоне, когда официантка споткнулась и уронила поднос с едой. Питер предложил сделать поднос для еды с внутренним вращающимся магнитным диском. Общую идею он обрисовал так: «Фактически это гироскоп, обеспечивающий устойчивость подноса. Уникальность этого устройства состоит в том, что в нем не будет ни двигателя, ни батарейки: магнитный диск будет раскручиваться до нужной скорости, пока поднос будет находиться на стойке и на него будет ставиться еда». Они разработали собственный письменный язык ALFON, создав его на основе алфавита UNIFON, знаки в котором соответствуют наиболее важным звукам английского языка (по принципу «один знак – одна фонема»).

Но, несмотря на совместное творчество и общую страсть к космосу, бывали дни, когда они расходились во мнениях и даже ссорились, так что Бобу Ричардсу приходилось вмешиваться и выступать в роли миротворца. Тодд был упертым идеалистом, а Питер целеустремленным до одержимости прагматиком. Бывали дни, когда Питер видел, что Тодд необычно (и необъяснимо) спокоен. Но времени для того, чтобы разбираться в том, чем они отличаются друг от друга, у них особо не было, потому что они оба готовили открытие университета.

И вот несколько месяцев спустя, в ночь на пятницу 24 июня 1988 года, 104 аспиранта и магистранта из 21 страны собрались в МТИ на церемонии открытия Международного космического университета. Студенты из Советского Союза стояли рядом с американскими делегатами, а учащиеся из Китайской Народной Республики – рядом с гражданами Саудовской Аравии.

Выходные дни ушли на знакомство и расселение в общежитиях, а собственно учебные занятия начались рано утром в понедельник. Студенты разбивались на группы для работы над летним проектом, результатом которой должны были стать чертежи рабочей базы на Луне. Им предстояло решить множество проблем: в частности, транспортировки, выполнения работ на поверхности, поведения человека, воздействия на окружающую среду, а также управления оборудованием на Луне в режиме реального времени. Питер, Боб и Тодд метались между лабораториями, лекциями и семинарами и проверяли, какая «лунная» группа над чем и как работает. Они устраивали посиделки, направляли преподавателей, разрешали недоразумения с жильем. В течение первой недели они почти не спали: все время приходилось решать те или иные проблемы. Но их сумасшедшая мечта сбылась! Кроме того, Питер встретил здесь людей, которые – он был в этом уверен – должны были стать его друзьями на всю жизнь: Гарри Клура и Рэя Кронайза. Гарри одновременно получил дипломы бакалавра по физике и химии и намеревался таким же образом получить степени доктора философии по физике и химии. Рей работал научным сотрудником в Космическом центре Маршалла и проводил несчетные часы на борту самолета-лаборатории НАСА для исследования невесомости. Почти столь же большое впечатление произвели на Питера и весьма привлекательные женщины, почти постоянно окружавшие Клура и Кронайза. Через восемь недель первый летний семестр в МКУ закончился. Церемония выпуска потока 1988 года проходила в субботу 20 августа с десяти утра до полудня в аудитории Кресге, и началась она с выступления Дэвида Уэбба, красноречивого оратора, давнего приверженца и доверенного лица и SEDS, и МКУ, который сказал: «Это не просто опыт познания. Это опыт творчества: вы сами творите свое будущее. И в этом вашем будущем – будущее всего человечества».

Сам ректор университета Артур Кларк приветствовал их из своего дома в Шри-Ланке с помощью отраженного спутникового сигнала, идущего через систему Intelsat. «Дядя Артур» поздравил студентов и отметил заслуги, как он их называл, «банды трех: Питербобтодда».

Своим звучным голосом Кларк объявил, что он надеется, что студенты продолжат сотрудничество и смогут наладить «прочные связи для укрепления контактов людей доброй воли на международном уровне». Он призвал выпускников идти вперед, чтобы «определять судьбу многих космических проектов и заложить базу для эволюционных, а возможно, и революционных преобразований во многих направлениях». Именно образование и первые университеты, отметил Кларк, позволили человечеству перейти из мрака Средневековья в эпоху Возрождения. Закончил Кларк мудрой китайской пословицей: «Если твои планы рассчитаны на год, сей семена, если на десятилетие – сажай деревья, если на столетия – обучай людей». Питер слушал его и улыбался: ведь именно «дядя Артур» посеял семя, из которого вырос МКУ. С момента их первой встречи в Вене Кларк постоянно говорил о том, что общая мечта о космосе позволит стереть любые политические и культурные различия.

В конце концов и Питер, еле живой, но веселый, вышел на сцену. Он сказал, что последние восемь недель были «самым сложным и насыщенным» периодом в его жизни.

«Это было, несомненно, также самое результативное и самое захватывающее время, – сказал он. – Полученный опыт изменил меня самого коренным образом. Я уже никогда не смогу воспринимать многие представленные здесь страны как “чужие”. Теперь это страны, в которых живут мои друзья». «У вас было более 240 часов аудиторных лекций, а это больше обычного полного семестра в МТИ, – продолжил он. – Кроме того, каждый из вас потратил около 280 часов на работу над лунным проектом. Плюс не менее 300 часов пришлось на межкультурный обмен, который мы чаще называем посиделками или вечеринками».

В ответ раздались одобрительные восклицания.

Вернувшись в Гарвард, Питер продолжал крутиться, реагируя на всяческие запросы, связанные с МКУ (уже шла работа по подготовке к следующему семестру, который предполагалось провести следующим летом во Франции, в Страсбурге), и параллельно с этим вернулся к занятиям в медицинской школе. Он закончил субординатуру по неврологии, когда его почти каждую третью ночь вызывали в Клиническую больницу штата Массачусетс и при этом требовали, чтобы он работал ежедневно с 7 утра до 7 вечера. Он был в отчаянии и записал в дневнике: «Мне наглядно и в полной цветовой гамме открылись все причины, по которым я не хочу работать в сфере клинической медицины: почти непрерывная максимальная нагрузка, мало пространства для творчества, малые заработки, низкая вероятность успеха. Это ни в коем случае не может быть главным направлением моей деятельности».

В конце сентября 1988 года он закончил субординатуру по акушерству и гинекологии. В итоге в той или иной мере он способствовал появлению на свет 22 мальчиков и 14 девочек. В ноябре-декабре он проходил субординатуру по хирургии, причем вставать ему ежедневно приходилось по будильнику в 4:30 утра. Его сестра Марселла, которая в начале этого года вышла замуж и уже второй год работала клиническим хирургом-ординатором, заверила его, что он скоро привыкнет к такому распорядку. Но сам Питер не верил, что он привыкнет вставать 4:30 утра; впрочем, он с трудом верил и в то, что младшая сестренка уже замужем. Сам он едва выкраивал время для свиданий. Марселла часто издевалась над его Гарвардом, говоря, что знает он слишком мало, а с рук ему сходит слишком многое. Питер, со своей стороны, был поражен академической строгостью медицинской школы Олбани. Он говорил: «Слава богу, что я в Гарварде. В него трудно попасть, но вылететь из него еще труднее».

Разница, однако, была в том, что его сестра не работала в университете «на стороне». Кроме того, у Питера появилась еще одна сторона жизни, тоже связанная с увлечением: он стал соучредителем первой в его жизни коммерческой компании – International Microspace. Она должна была заняться тем, что раньше делало только правительство или огромные корпорации, а именно – выводить спутники на орбиту. Главным инженером у них стал инженер из НАСА Боб Ноутбум, разработавший уникальную сверхдешевую многоступенчатую ракету-носитель, а финансирование обеспечивал тоже увлеченный космосом человек – владелец коммуникационной компании Уолт Андерсон, который прошел путь от парня, исключенного из колледжа, до мультимиллионера, и иногда платил зарплату не деньгами, а золотыми слитками. Андерсон был мечтателем вроде Тодда Хоули, поклонником Айн Рэнд, ярым либертарианцем и давним спонсором МКУ. Новая компания была основана в Хьюстоне, где находится Космический центр имени Линдона Джонсона, и испытания их ракетного двигателя уже начались. Между тем список неотложных дел у Питера с каждым днем становился все длиннее и длиннее.

Одна из обязанностей Питера по линии МКУ состояла в руководстве комиссией по учебным программам, которая собиралась два раза в год, чтобы обновить программы, по которым студенты учились прошедшим летом. Для предстоящего заседания по поводу учебных программ для Страсбургского летнего семестра 1989 года Питер зарезервировал зал в шикарном Гарвардском клубе вблизи района Бэк-Бэй в Бостоне. Обещали быть все деканы факультетов, в том числе профессор Гарвардской медицинской школы Сьюзен Черчилль, она же директор факультета медико-биологических наук МКУ, начальник Гарвард-Смитсоновского центра астрофизики Джованни Фацио и доктор Ларри Янг из МТИ. В этот важный субботний день Питер был свободен от своих медицинских обязательств и с интересом ожидал совещания по вопросам планирования, которые часто превращались в не вполне дружеские споры относительно того, какому факультету нужно выделить больше всего лекционных часов.

Но за несколько дней до этого заранее запланированного обсуждения Питер вдруг получил неприятное известие. Ему передали, что субординатуру по психиатрии ему назначили именно на день заседания комиссии по учебным программам. Медицинская школа контролировала расписание его занятий, и эти ротации были строго обязательными. Получалось, что ему придется перемещаться из больницы в больницу, посещать психиатрические отделения и общаться с пациентами и врачами.

Он не мог пропустить ротации и не мог отменить совещание по учебным планам МКУ. Нужно было как-то выкручиваться. Он сел и составил карту, отметив на ней расстояния от Гарвардского клуба на авеню Содружества до находящихся неподалеку местных больниц. Оказалось, что расстояние от клуба до Клинической больницы штата Массачусетс всего 2,7 км, то есть, если идти пешком, это займет около 20 минут, если добираться общественным транспортом – 17 минут, а на такси всего 10. Он рассчитал и расстояния, и соответствующее время перемещения между больницами, в которых он должен был побывать в данной ротации, и от этих больниц обратно до клуба.

Утром в день совещания Питер запихнул в рюкзак свое одеяние врача, необходимые медицинские записи и инструменты. Приехав в Гарвардский клуб, он спрятал рюкзак в ванной комнате. Потом он встретился с профессорами, и они наметили повестку дня. Как только повестка была определена и начала воплощаться в жизнь (с дискуссий о том, как лучше составить расписание лекций), Питер выскользнул из комнаты. Он очень торопился, но все же шел так, чтобы не привлекать к себе внимания. Он вошел в ванную, снял костюм, спрятал его в угол, надел белый халат и выбежал из здания. Он поймал такси и поехал в первое в этот день психиатрическое отделение. Далее, как только он убеждался в том, что клинический ординатор или штатный врач больницы заметил его, он тут же выбирался из этой больницы и устремлялся в следующую. Если не удавалось поймать такси, он добирался пешком и часто входил в очередную больницу весь мокрый от пота. Все это продолжалось почти до полудня, и теперь ему снова нужно было вернуться в Гарвардский клуб. После ланча, сменив одежду и снова поймав такси, Питер почувствовал себя так, как, наверное, чувствовал себя Кларк Кент, превращаясь в Супермена (только наш супермен, к сожалению, не мог летать – а как было бы хорошо и, главное, ко времени!).

Профессора Сьюзен Черчилль ничуть не обеспокоил встрепанный вид Питера Диамандиса, появившегося наконец в Гарвардском клубе. Она достаточно хорошо знала его, и в частности то, что он редко сидел спокойно. Ей трудно было забыть ту ночь, когда Питер позвонил ей домой, чтобы рассказать о своей идее создания Международного космического университета для магистров, аспирантов и так далее. Она знала его как студента-медика из Гарварда и почувствовала его жгучий интерес к космосу. Они поговорили о ее работе над моделью примата, оснащенной измерительными приборами для имитации и отслеживания воздействия микрогравитации на сердечно-сосудистую систему. В ту ночь Сьюзен, стоя у себя на кухне, слушала рассказ Питера о том, как он сам и его коллеги – никому из них еще не было тридцати лет – представляют себе работу и перспективы МКУ. Когда Питер спросил, не возьмет ли она на себя роль учредителя и руководителя отделения медико-биологических наук, Сьюзен ответила вопросом на вопрос: «Вы в своем уме?» Однако к концу разговора она уже дала согласие. Она сочла, что первый летний семестр МКУ серьезно расширит ее представления об устройстве мира, и не ошиблась, чему в значительной мере способствовало то, что она своими глазами видела, как за группой студентов из СССР неотступно следовала группа наблюдателей из КГБ. Берлинская стена на тот момент была еще в целости и сохранности, и связи Америки с другим космическим гигантом были сведены к минимуму. Благоговейный страх она ощутила также, когда узнала, что Питеру и его группе удалось привлечь к работе МКУ первого советского врача-космонавта Олега Атькова (вместе с его куратором из КГБ). В конце дня, заполненного метаниями между космосом и медициной, после визита в последнюю больницу и окончания совещания, посвященного учебным программам МКУ, Питер сидел в одиночестве в Гарвардском клубе. Он был донельзя измотан и отнюдь не был уверен в том, что его метания увенчаются успехом. Он знал, что некоторые врачи в психиатрических отделениях, в которых ему пришлось побывать, полагали, что он сам нуждается в лечении.

Прошло несколько недель, и в его студенческом почтовом ящике появилось письмо из деканата. Питер вскрыл его с бьющимся сердцем. Он неудачно засветился на недавней ротации по хирургии, выскочив из помещения, чтобы ответить на звонок на его сотовый телефон Motorola размером с кирпич. Боб Ноутбум, главный инженер International Microspace, позвонил из Хьюстона, чтобы проинформировать его о результатах последних испытаний их ракетного двигателя. В письме декан Гарвардской медицинской школы Дэн Тостсон приглашал Питера в свой офис. Питер глубоко уважал декана. Кроме того что он по праву считался большим ученым, он всегда приглашал студентов-первогодков к себе домой на «вступительное» барбекю. Но вместе с тем Питер понимал, что это вежливое приглашение не предвещает ему ничего хорошего.

В назначенный день Питер сидел перед столом декана Тостсона. После обмена дежурными любезностями декан сказал:

– Знаете, ваши интерны и клинические ординаторы сообщают мне, что вы не уделяете достаточного внимания своей будущей профессии. Мне говорили, что вы постоянно опаздываете, а то и вообще не приходите и при этом все время разговариваете по телефону.

Питеру показалось, что вся кровь отхлынула от его лица.

Декан добавил, что он обеспокоен и хотел бы знать, что у Питера случилось. Возникли финансовые проблемы? Семейный кризис? Какие-то иные неприятности?

Внезапно Питер как бы снова вернулся в Гамильтон и почувствовал себя примерно так же, как чувствовал после кражи злополучного эмбриона свиньи: жизнь кончена. Он проучился в медицинской школе более трех лет из четырех положенных. И как теперь ее не закончить, когда осталось уже не так много? Он никогда не умел всерьез противиться воле родителей.

Питер сдался и рассказал декану все.

– Я работаю в Международном космическом университете, – начал он. – У меня ракетная компания в Хьюстоне, я там генеральный директор. Я набрал миллионы долларов у инвесторов, и я должен заставить их работать. Но и бросить медицинскую школу я никак не могу. Это было бы огромным горем для моей семьи.

Удивленный декан покачал головой, как-то неопределенно улыбнулся и сказал:

– Только по программе HST [медицинские науки и технологии]. – Он смотрел на Питера, ожидая подтверждения. – Вы руководите университетом, ракетной компанией и при этом пытаетесь закончить медицинскую школу?

Питер кивнул.

– Чем же вы хотите заниматься? – спросил декан.

– Я интересуюсь и медициной, но главное, чего я хочу, – это отправлять людей в космос, – сказал Питер. – Я думаю, что, если я получу степень доктора медицины, мои родители будут счастливы, а мне это может открыть дорогу в космос.

– Вы хотите стать практикующим врачом? – спросил декан.

– Нет, – смущенно, но честно ответил Питер. – Но я хочу получить диплом.

Декан помолчал, а потом сказал:

– Хорошо, я помогу вам. Если вы завершите ротации и сдадите экзамены второй ступени, я позволю вам получить диплом.

Они уже поднялись, чтобы уйти, и тут Тостсон посмотрел Питеру в глаза и произнес:

– Но вы, Питер, должны пообещать мне кое-что.

Питер кивнул:

– Все что угодно.

– Вы должны обещать мне, что никогда не станете практикующим врачом.

На обучение в Гамильтон-колледже, МТИ и Гарварде Питер потратил в общей сложности уже девять лет. Финишная линия была уже видна, но все время ускользала. Он писал в своем дневнике: «Даже когда я провожу дни в больнице и учусь лечить людей, мой ум и сердце все равно обращены к небесам. Я знаю, что не буду заниматься медицинской практикой. Если вспомнить, чем я занимался до сих пор, это может показаться смешным, но я искренне надеюсь, что мне хватит силы воли, чтобы получить медицинский диплом». Он потратил три недели на подготовку к экзамену второй ступени, горько сожалея о времени, которое ему приходилось отнимать от работы в МКУ и International Microspace.

В течение нескольких недель после экзамена Питер то и дело бегал к своему почтовому ящику с латунным покрытием, чтобы посмотреть, не пришли ли результаты. Кроме того, возникли новые проблемы: Тодд Хоули последнее время вел себя странно, часто вообще не появлялся в офисе МКУ, а иногда приходил только к концу дня. Питер считал, что без Тодда МКУ работать не сможет. И он не мог понять, что случилось, а Тодд не говорил.

Однажды Питер, в очередной раз открыв почтовый ящик, наконец-то обнаружил в нем письмо. Это было послание от Национального совета медицинских экзаменаторов, датированное сентябрем 1989 года. Он аккуратно вскрыл его и сразу посмотрел на поле «зачет/незачет» в правой части страницы с результатами. Там стояло всего лишь одно слово: «Зачет».

Он долго смотрел на этот листок бумаги, и на его глаза наворачивались слезы. Все, он выпускник Гарвардской медицинской школы! Он закончил ее. Зачетный балл на экзамене был 290, а он получил 360 – причем самые высокие баллы у него были по психиатрии и по акушерству/гинекологии. Он улыбнулся и подумал: «Это для тебя, папа».

Свой медицинский диплом Питер получил 21 ноября 1989 года. Когда декан торжественно, на сцене, вручал ему диплом, выражение лица у него было такое, как будто он хотел спросить: «Неужели это правда? Вы уверены?»

После того как все праздничные церемонии закончились, Питер – ровно в десятитысячный день своей земной жизни – спокойно улегся спать. В дневнике он записал: «Сегодня я начинаю новую жизнь. Я свободен, окончательно свободен от моих интеллектуальных и эмоциональных обязательств в отношении медицины, и теперь мой дух и мой ум можно будет с лазерной точностью и интенсивностью ориентировать на покорение космоса».