Глава 10
Пятилетняя игра: окончательные приготовления
1
Вам тут рады, как скорпиону в колыбели младенца, – прошипел Вордрата, окруженный надежным заслоном хорошо одетых громил.
Как обычно, Локка остановили, едва он переступил порог гостиного подворья «Черный ирис».
– Мне срочно нужно с ней увидеться, – тяжело дыша, заявил Локк.
По городу он, забыв о всякой осторожности, промчался на краденой лошади, и сейчас городская стража наверняка обыскивала все закоулки квартала Вел-Верда.
– Вас пускать не велено. – Ехидная улыбка ножевой раной рассекла узкое лицо Вордраты. – Госпожа запретила.
– Послушайте, мы с вами в прошлый раз обошлись…
– Недостойно, – отрезал Вордрата и подал знак своим спутникам, которые тут же кольцом обступили Локка.
Бежать было некуда.
– Господин Вордрата, вы же сами тогда заявили, что собираетесь вышвырнуть нас в темный переулок и жестоко избить, – напомнил ему Локк. – И тем самым вынудили нас…
– Госпожа с предельной ясностью дала понять, что видеть вас не желает. – Вордрата наклонился к Локку, обдав его винным духом. – Да, я не имею права к вам пальцем прикоснуться, но не отвечаю за то, что случится с вами за порогом этого славного заведения.
Охранники вытолкали Локка на улицу и, схватив в охапку, бесцеремонно швырнули его на очень твердые булыжники мостовой. В душе Локка ущемленная гордость и неутоленная страсть боролись с осмотрительностью и осторожностью уличного воришки. К счастью, он вовремя заметил, что оказался в опасной близости от карет и повозок и что вокруг собрались зеваки, с интересом ожидавшие, когда же он попадет под колеса. Осмотрительность победила, и он со стоном выполз на обочину.
Краденая лошадь исчезла. Мальчишки из конюшни «Черного ириса» насмешливо глядели на Локка. Наемный экипаж ему удалось остановить только после утомительной пешей прогулки.
2
– …вот и вся хренотень, – вздохнул Локк, вертя в пальцах бокал, где еще недавно плескалась внушительная порция бренди.
Локк, вернувшись за полночь, заперся с Жаном в апартаментах и с помощью обильного ужина и бутылки лучшего бренди из запасов Жостена рассказал приятелю о неудавшемся свидании.
– И чего ты ждешь? Чтобы я тебе еще раз сказал, что старая ведьма врет? – спросил Жан.
– Я и так знаю, что врет. Там ложь с правдой круто перемешана. Меня гораздо больше правда беспокоит.
– А может, нет там никакой правды? – Жан осторожно потер виски, пытаясь облегчить ноющую боль в переломанном носу. – Одна только ложь, от края до края? Ох, ради всех богов, мы с тобой тем же самым всю жизнь занимаемся, простакам мозги парим до тех пор, пока они ложь от правды отличать не перестают.
– Ей мое имя известно. Мое настоящее имя. Подлинное. Которое…
– Знаю, – вздохнул Жан. – Я ей сам об этом рассказал.
– Но…
– Слушай… – Стыд и отвращение к себе сдавили Жану горло, обжигали желчью; он стукнул себя кулаками в грудь. – Ты же сам сказал, что они в Тал-Верраре у меня все выведали. Значит, и твое подлинное имя я им назвал. А все остальное Терпение выдумала.
– А как же третье имя?
– Которое якобы скрыто в глубинах твоего сознания? А оно там скрыто?
– Не знаю… – Локк устало потер глаза, обведенные темными кругами. – Есть что-то… Даже не имя, а… Ну, какое-то ощущение.
– Я так и думал! – воскликнул Жан. – А вспомни-ка, раньше у тебя это ощущение возникало? То-то и оно. Вранье это все. Обманка. Вот, к примеру, в моей душе и памяти теснятся самые разные чувства и ощущения. Это с каждым бывает. Так что никаких убедительных доказательств она тебе не представила, только заронила в душу зерно сомнения, а ты теперь будешь этим всю жизнь маяться. Если, конечно, сам себя не остановишь.
– Если сам себя не остановлю… – задумчиво повторил Локк и отшвырнул пустой бокал. – Я всю жизнь пытаюсь вспомнить, кто я и откуда. А теперь мне представился случай во всем разобраться, только нужно мне оно, как стрела в пузе.
– Случай ему представился… – вздохнул Жан. – Вот скажи мне честно, даже если бы все это было правдой, ты бы признал свое родство с этими мудаками? Нет, мне, конечно, легко говорить, я знаю, кто я и откуда родом…
– Да знаю я, откуда я родом! Из Каморра. Я родом из Каморра. И от этого не откажусь, даже если все, что она мне нарассказывала, – чистая правда. Ни за что ни откажусь – ни от этого, ни от Сабеты. – Локк встал; лицо его прорезали суровые морщины. – Ни от этого, ни от Сабеты, ни от победы в дурацких выборах. А теперь…
В дверь постучали, громко и настойчиво.
3
Жан с обычными предосторожностями отпер замки и засовы. На пороге возник Никорос – небритый, с глазами как жареные яйца и со вздыбленной шевелюрой, будто попавшей в спицы тележных колес. В дрожащей руке он держал запечатанный лист пергамента.
– Вот, посыльный черноирисовцев принес, – пробормотал Никорос. – Велено передать лично в руки господину Лазари…
Локк выхватил послание, взломал печать и пробежал глазами ровные строки, начертанные рукой Сабеты.
Мне очень хочется обратиться к тебе по имени и подписать письмо своим, но мы оба понимаем, что этого делать не стоит.
Я знаю, что тебя глубоко задел мой отказ встретиться с тобой, но, по-моему, я поступила правильно. Все эти загадки и странности гложут мне душу, а для связных мыслей я не в силах подобрать слов. Тебе, наверное, тоже нелегко. Будь ты рядом, не знаю, что бы я сделала, о чем бы попросила и чего бы потребовала для собственного успокоения. Я абсолютно уверена лишь в одном: условия договора с нашими работодателями по-прежнему неколебимы и любой неосторожный шаг грозит опасностью. Если бы мы были рядом, то забыли бы об осторожности.
Я не понимаю, что сегодня произошло, но знаю, что меня все это очень пугает: и то, что твой работодатель по какой-то неизвестной причине счел нужным нам так много рассказать, равно как и то, что ты оказался средоточием неких загадочных событий, которые накладывают определенные обязательства на нас обоих.
Я боюсь, что в тебе, неведомо для тебя самого, скрыта некая первозданная сущность, которая в один прекрасный день вырвется наружу. Мне страшно при мысли, что в следующий раз ты будешь глядеть на меня глазами постороннего.
Прости меня. Я знаю, что тебя взволновало бы и мое молчание, и моя откровенность. Я выбираю откровенность.
Чувства, от которых я так долго отрекалась, вернулись и овладели мной с новой силой, но сейчас мне нужно отстраниться от всего и мыслить ясно и здраво. Прошу тебя, не появляйся больше на гостином подворье «Черный ирис». Не ищи меня. Сейчас ты должен стать для меня противником, а не возлюбленным или другом. Это необходимо нам обоим.
– Ох, пропади оно все пропадом! – Локк сунул скомканный листок в карман камзола, уселся в кресло и, хмуро сдвинув брови, уставился на стену.
В апартаментах воцарилось напряженное молчание. Наконец Жан, негромко кашлянув, спросил:
– Никорос, можно подумать, за вами демоны гонятся. Что происходит?
– Дела, сударь, дела. Просто голова кругом идет. А еще… прошу прощения, но я с дурной привычкой расстался, как вы мне присоветовали…
– А, все-таки бросил проклятое зелье?! Молодец! – Жан хлопнул его по плечу, и дородный картенец затрясся, как желе. – До смерти травить себя ни к чему.
– Ох, лучше б отравил… – вздохнул Никорос. – Мне сейчас так худо.
Локк, отвлекшись наконец от невнятных размышлений, с рассеянным любопытством посмотрел на него: Никорос, как и любой, кто пытался избавиться от пристрастия к снадобьям черных алхимиков, промучается еще не один день, неотвязный недуг будет трясти его, как котенок любимую игрушку… Может, лучше на время освободить его от дел… или посадить на цепь?
«О боги преисподней! – подумал Локк. – Если я не прекращу из кожи вон лезть, то меня самого придется рядом с Никоросом на цепь сажать».
– Лазари, это послание… как бы лучше выразиться… Оно окончательное? – нерешительно осведомился Жан. – Или очередной перерыв?
– Это нож в сердце, – буркнул Локк. – Хотя, пожалуй… что ж, пожалуй, можно считать его в некотором роде перерывом.
– Очень хорошо, – отозвался Жан.
– Пожалуй… – пробормотал Локк, ощутив, как в груди разливается знакомый жар. – Пожалуй, я знаю, что мне нужно! Давненько мы с тобой не шалили, не шумели, не поднимали жуткого переполоха и не устраивали буйных проказ. Эй, Никорос! А чем вы сегодня занимались?
– Ездил выяснять, скоро ли власти порядок наведут, – ответил Никорос. – А то ведь такая неразбериха… Ну, не в партийных делах, а в городских.
– Я местным неразберихам уже счет потерял, – вздохнул Локк.
– Я о том, что творится у Северных ворот и во Дворе Праха, – пояснил Никорос. – Там же беженцы с севера…
– А… Ох, я и забыл, что в Семи Сущностях война началась! – воскликнул Локк. – Так какие, говорите, беженцы?
– Люди приличные, состоятельные, из тех, кто уехал, не дожидаясь, пока война начнется. С охраной, со слугами и лакеями. Ждут, пока им вид на жительство выдадут. Все постоялые дворы переполнены…
– Беженцы при деньгах, – вмешался Жан. – Переселенцы… То есть будущие избиратели, которым срочно необходима помощь!
– Великолепно! – вскричал Локк. – Никорос, велите лошадей седлать. Трех! А переписчик и стряпчий пусть следом едут. Соберем беженцев, способных право голоса оплатить, и расселим по тем округам, где голоса в нашу пользу больше всего нужны.
– И переселенцы станут сторонниками партии Глубинных Корней на всю жизнь, – ухмыльнулся Жан. – Ну или хотя бы на пару недель до выборов.
– Да-да, я… я сейчас… – Никорос, тяжело сглотнув, умоляюще сложил руки. – Дайте мне пару минут на сборы. Я вас догоню…
4
Ночь выдалась прохладной. На молчаливых улицах белые клочья тумана неупокоенными призраками колыхались над булыжниками мостовой, с балконов свисали черные и зеленые стяги, но все изменилось, как только Локк, Жан и Никорос подъехали ко Двору Праха.
Там действительно царила обещанная Никоросом неразбериха. Повсюду сновали городские стражники в голубых мундирах, обеспокоенные и даже напуганные происходящим. Среди телег, повозок и экипажей было не протолкнуться, лошади фыркали и махали хвостами, караванщики и конюхи отчаянно переругивались, постоялые дворы и таверны были ярко освещены, а взволнованные голоса то и дело перекрывали привычный шум и гомон Двора Праха.
Озабоченный караванщик что-то устало объяснял кучеру в долгополом ливрейном сюртуке.
– И куда нам теперь податься? – выкрикнул кучер по-терински, но с заметным вадранским говором. – Все таверны переполнены, на подворье Жостена постояльцев не принимают из-за ваших проклятых…
Локк подъехал к ним и осведомился:
– Благородные господа желают остановиться на ночлег? Это легко устроить.
– Да? А сами-то вы кто будете?
– Меня зовут Лазари. Магистр Себастьян Лазари, – улыбнулся Локк и продолжил по-вадрански: – Я глубоко огорчен невзгодами, постигшими ваших досточтимых хозяев, однако же смею заверить, что в Картене благородных господ ожидает самый дружеский прием.
– Ох, благословенные морские глубины и мелководье! – воскликнул кучер по-вадрански. – Мы с моей госпожой, досточтимой Иреной Варош из Стовака, вот уже пятый день в дороге…
– Считайте, что вы уже дома, – заявил Локк. – Не обращайте внимания на слухи, а езжайте прямиком на гостиное подворье Жостена, апартаменты для вас найдутся. Мой помощник Никорос все уладит.
Никорос, с трудом справляясь с чересчур резвой лошадью, по знаку Локка приблизился и зашептал:
– А куда их селить?
– Пока – в пустующие апартаменты на нашем этаже, а потом разберемся. Подумайте, у кого из наших сторонников есть свободное жилье. Кстати, в Вел-Верда целый дворец пустует, его и займем, хоть какая-то польза будет.
Жан уже оживленно переговаривался по-вадрански с охранниками, лакеями и утомленными путниками в пыльных дорожных одеждах. Минут двадцать приятели провели среди беженцев, объясняя знатным господам и состоятельным торговцам, что Никорос, Жостен и вся партия Глубинных Корней готовы незамедлительно дать им приют и оказать помощь и поддержку.
На южной оконечности Двора Праха взметнулся столб пыли, раздался громкий цокот копыт, и к беженцам подскакали человек двадцать в ливреях гостиного подворья «Черный ирис» во главе с Вордратой.
– Чтоб у них причинные места поотсыхали, – пробормотал Локк. – Я-то думал, у нас времени больше будет. Интересно, кто этих межеумков разбудил и сюда отправил?
– Ну… так всем же известно, что здесь творится, – пролепетал Никорос.
– Вы правы, – вздохнул Локк, с хрустом разминая пальцы. – Что ж, займемся делом всерьез. А вот, кстати, и переписчик с поверенным! А вы, Никорос, возвращайтесь к Жостену, пусть он наших друзей-северян во все свободные покои рассует, как книжки по полкам.
5
В девятом часу утра Жан, вставший из постели исключительно из чувства долга и ощущавший себя непропеченным куском теста, с небрежной рассеянностью приступил к утреннему туалету: пригладил и умастил непокорные кудри, облачился в очередное изысканное творение сестер Моренна, надел очки, поправил гипсовую повязку на носу и, поглядевшись в зеркало, пришел к выводу, что на лице его явственно читается острая потребность в кофе. Увы, вознаграждением за усердные ночные труды сегодня будут труды дневные.
Выйдя из опочивальни в гостиную, Жан увидел, что Локк в полном изнеможении сидит за письменным столом.
– Я бы полюбопытствовал, как тебе спалось, – вздохнул Жан, – но глупые вопросы давным-давно задавать разучился.
Локка окружали груды бумаг, стопки листов, исписанных неразборчивым почерком Никороса, кожаные папки с лавинами счетов и каких-то заметок, блюда с недоеденными и уже заветрившимися пирожными и печеньями, оплывшие свечи в подсвечниках и тускло светящиеся алхимические шары. Пол устилали смятые и разорванные клочья пергамента. Локк, сощурившись, поглядел на Жана, будто потревоженный зверек в норке, и заявил:
– Мне сейчас сон ни к чему. Если хочешь, могу поделиться.
– Увы, боюсь, ничего не выйдет… – Жан подошел к окну и попытался распахнуть ставни. – Слушай, сюда капля воды не просочится, не то что лучик света…
– Не трогай ставни! – Локк обмакнул в чернильницу перо, изрядно обгрызенное за ночь. – От солнечного света я воспламенюсь…
– А чего это ты так раздухарился? – Жан уселся в кресло у окна. – Неужели из-за наших друзей-северян?
– Нет, – с довольной улыбкой ответил Локк. – Между прочим, наш ночной улов – семьдесят два человека, достойные получить право голоса. Им сейчас поверенные и стряпчие условия договора объясняют. В общем, все очень просто: начнем по нескольку человек в канцелярию городской казны отправлять, пусть вид на жительство получают и взносы за право голоса платят, а чиновникам еще и вознаграждение дадим, за спорую работу. К вечеру у нас будет семьдесят два правомочных избирателя, тогда и решим, по каким округам их расселить.
– А черноирисовцы сколько набрали?
– Вполовину нашего. – Локк сверкнул зубами. – А еще я наших людей и во Дворе Праха оставил, и за городскую черту послал, прямо на тракте беженцев встречать. Черноирисовцам, конечно, кое-что достанется, но по большей части вадранские переселенцы будут голосовать за партию Глубинных Корней.
– Великолепно, – сказал Жан. – А чем же ты сейчас занят? Все чернила извел и перо до черенка сточил…
– Да так… – Локк небрежно махнул рукой. – Письмо пишу. Ну, мое письмо. К ней. То есть мой ответ на ее послание. Кое-какие места не даются, надо бы подправить. Точнее, все полностью переписать. Слушай, а ты потом не сделаешь мне одолжение? Письмо, как будет готово, в «Черный ирис» доставить надо.
– Безусловно, – сказал Жан. – Я как раз мечтал еще в одну драку с черноирисовцами ввязаться.
– Никто тебя не тронет, – заверил его Локк. – И никаких подлостей подстраивать не станут. Это на меня Вордрата зуб точит.
– Разумеется, я с огромным удовольствием доставлю свидетельство твоей одержимости в стан врагов, – кивнул Жан. – Но с одним условием: ты немедленно отправишься в кровать и используешь ее по назначению.
– Но…
– У тебя под глазами сдобные рогалики, – улыбнулся Жан, не желая сильно огорчать друга. – И вообще, ты на Никороса становишься похож. Да хранит тебя Многохитрый Страж, конечно, но в таком виде не избирательную кампанию проводить, а только по канавам шастать и крыс сырыми жрать… Тебе давно пора отдохнуть.
– Так ведь письмо еще не…
– Будешь упираться, я тебя сонным зельем опою, у меня давно припасено. – Жан поднес к виску Локка увесистый кулак. – Говорят, сон мозги отлично прочищает. Вот выспишься – и вмиг свое послание сочинишь.
– Гм… – Локк рассеянно почесал щетинистый подбородок огрызком пера. – Какой мудрый совет… А зачем ты мне всякий раз напоминаешь, что ты меня умнее?
– Оно само собой получается. – Жан с притворной строгостью заботливого родителя указал на дверь Локковой опочивальни, но Локк уже вылез из-за стола и, зевая, направился к кровати.
Через минуту он уже храпел.
Жан задумчиво оглядел плоды усердных упражнений Локка в чистописании, запустил левую руку в карман камзола и погладил спрятанную там прядь волос. Поразмыслив, он собрал скомканные листы, уложил на каминную решетку и поднес к ним алхимический фитиль.
Локк продолжал храпеть.
Жан тихонько выскользнул из апартаментов и запер за собой дверь.
В обеденном зале гостиного подворья Жостена царила привычная суета. Среди посетителей было много новичков, звучала теринская и вадранская речь. Усердие Жостен, будто неопытный полководец перед решительным сражением, что-то суматошно объяснял прислуге, но, заметив Жана, хлопнул в ладоши и отправил всех заниматься своими делами.
– Господин Каллас, это вам я обязан наплывом чужеземных гостей? – осведомился Жостен и тут же добавил: – Но вас сейчас, похоже, больше завтрак волнует.
– У меня всего два желания, – вздохнул Жан. – Во-первых, крепкий кофе, а во-вторых, тоже кофе, только еще крепче.
– И в этом вам поможет моя верная джеска, – гордо заявил Жостен, указывая на раскаленную алхимическую плиту, где красовался кованый медный сосуд с длинной ручкой. – Точнее, не моя, а отцовская. Неотъемлемая принадлежность любого окантского очага. Вы, бедолаги, кофе в чанах варили, пока мы, окантийцы, не раскрыли вам секрет приготовления животворящего напитка.
Жостен торжественно наполнил чашку ароматным кофе, затянутым слоем светло-коричневой пены. Жан понимал, что пить его одним глотком – кощунство, но, чтобы взбодриться, ничего другого не оставалось. Обжигающая струя густого напитка с привкусом инжира и цикория скользнула в глотку, и обстановка обеденного зала неожиданно приобрела четкость и ясность.
– То-то же, – удовлетворенно произнес Жостен, наливая Жану вторую чашку кофе. – В последнее время Никорос только этим и спасается, бедняга. Худо ему без…
– Знаю, – сказал Жан. – Это для его же пользы.
Жостен с вежливой настойчивостью объяснил Жану, что одним кофе завтрак не ограничивается, и вручил ему поднос с пресноводными анчоусами, оливками, твердым темным сыром, печеными помидорами и ломтиками хлеба, обжаренного в масле с луком. Жан, подхватив поднос, отправился в галерею второго этажа.
За столом в зале приемов партии Глубинных Корней сидел Никорос, подобно Локку окруженный грудами бумаг и пустыми чашками. Щетина на его щеках вполне сгодилась бы для скребков, которыми очищают днище корабля от водорослей и полипов. Он, с трудом разлепив набрякшие веки, поглядел на Жана воспаленными глазами и вздохнул:
– Мне снится, что я подписываю счета и составляю донесения, а потом просыпаюсь и начинаю подписывать счета и составлять донесения, а памятником на моей могиле станет письменный стол, на котором начертают: «Здесь покоится Никорос Виа Лупа, бездетный холостяк, искусный составитель списков».
– Вы чересчур загружены работой! – Жан сочувственно покачал головой. – А вдобавок отучаетесь от дурных пристрастий, вот вас и ломает. Мы с господином Лазари слишком много от вас требуем, уж простите. Вот, позавтракайте со мной.
Поначалу Никорос не проявил особого интереса к угощению, но вскоре они с Жаном наперегонки поглощали завтрак.
– Только вашими стараниями тут все и держится, – сказал Жан. – Избирательную кампанию проводят не Эпиталий с Дексой, и даже не мы с Лазари, а вы, Никорос. И о ваших заслугах долго еще будут помнить.
– Ох, какие там заслуги… Может, боги смилостивятся и мы хотя бы свои места в Конселе сохраним. А уж что через пять лет будет – страшно подумать.
– Не отчаивайтесь, – вздохнул Жан. – Да, врать не буду, сейчас нам трудно. Но битва продолжается, хотя, наверное, вам пока ее ход неясен. Однако, уверяю вас, дело движется в нужном направлении.
– Видите ли, у черноирисовцев… – начал Никорос, потупившись, – у черноирисовцев сейчас… есть определенные преимущества. Ну, мне так кажется.
– Вполне естественно, – кивнул Жан. – Но ведь определенные преимущества и у нас имеются. Вот, к примеру, с беженцами очень удачно получилось. Больше семи десятков новых голосов за партию Глубинных Корней – это не шутка. На исход выборов это вполне может повлиять, каких бы пакостей нам черноирисовцы ни подстраивали.
– Я вам сейчас плохой помощник, – еле слышно произнес Никорос.
– Глупости! – Жан участливо потрепал Никороса по плечу. – Были б вы плохим помощником, мы давно бы от вас избавились.
– Спасибо на добром слове, господин Каллас, – с робкой улыбкой сказал Никорос.
– Видно, сами боги меня поставили утешителем и исповедником страждущих и падших духом… – вздохнул Жан. – Шли бы вы спать, Никорос, – в кровати, а не в кресле. Ступайте к себе и не возвращайтесь до тех пор, пока…
В зал вбежала женщина в запыленном дорожном камзоле и длинном плаще; у пояса виднелась сумка посыльного и кинжал в ножнах.
– Простите, господа, – сказала она, тряхнув короткими темными кудрями. – Дело не терпит отлагательств.
– Господин Каллас, прошу любить и жаловать, моя верная помощница Ава Аллена, – представил ее Никорос. – Точнее, Авантюра Аллена. Без ее услуг ни одна избирательная кампания Глубинных Корней не обходится.
Аллена пожала Жану руку и торопливо продолжила:
– По приказу господина Виа Лупы мы впятером за час до рассвета выехали верхом на тракт к северу от Двора Праха встречать вадранских беженцев – ну, чтобы сразу заручиться их обещанием отдать голоса за партию Глубинных Корней. – Стянув кожаные перчатки, она раздраженно хлопнула ими по колену. – А как только взошло солнце, нас окружили городские стражники и объявили, что Комитет общественного порядка издал указ, запрещающий жителям Картена выезжать за пределы города, – якобы в связи с напряженной обстановкой на севере. Предложили нам по доброй воле вернуться, иначе грозили арестовать и насильно в Картен привести. Вот мы и вернулись – с пустыми руками.
– А может, это черноирисовцы в голубые мундиры переоделись? – спросил Жан.
– Нет, констебли были самые настоящие, я многих в лицо знаю, – ответила Аллена. – И указ Комитета тоже не поддельный, я с ним ознакомилась.
– Правильно сделали, что добровольно вернулись, – сказал Жан. – А то бы сидеть вам под арестом. Ладно, ступайте завтракать, мы с этим сами разберемся.
Аллена ушла, а Жан обернулся к Никоросу:
– Что еще за Комитет общественного порядка?
– Три человека, избранные из числа консельеров большинством голосов. Они за городской стражей присматривают.
– М-да… Похоже, не стоит и спрашивать, какую партию они в Конселе представляют…
– Увы, сударь, – вздохнул Никорос.
– Что ж, придется в черте города работу по оказанию помощи беженцам проводить. Ничего страшного. Я отправлю Аллену со спутниками во Двор Праха. А вы, Никорос, ступайте отдыхать. Нет, никакие возражения не принимаются. Либо вы немедленно идете к себе, либо я вас с балкона выброшу. Я тут и один управлюсь, пока вы с господином Лазари отсыпаться будете.
Никорос, преисполненный благодарности, удалился в свои покои, а Жан занялся изучением бумаг на столе. Он писал распоряжения, рассылал посыльных, отвечал на какие-то прошения, пил кофе всевозможных сортов – свежезаваренный и обжигающе горячий, а осеннее солнце протягивало в окна бледные пальцы лучей.
Вскоре после полудня парадные двери гостиного подворья Жостена распахнулись, и толпа посетителей расступилась, пропуская к лестнице второго этажа Дурную Примету Дексу и Первого сына Эпиталия в сопровождении целой свиты помощников и лакеев. Жан отложил бумаги и встал из-за стола.
Декса, ворвавшись в зал приемов, гневно наставила обличительный перст на Жана и прошипела:
– Вы с господином Лазари поставили нас в унизительное и чрезвычайно нелепое положение! По вашей вине нам пришлось…
Жан расправил плечи, вздохнул и миролюбиво развел руками:
– Похоже, произошло какое-то прискорбное недоразумение, которое мы немедленно уладим. Для этого прошу всех, кроме консельеров, немедленно покинуть помещение.
Сопровождающие недоуменно переглянулись. Жан с радушной улыбкой выпроводил их за дверь, как расшалившихся детей, а потом вывел Дексу и Эпиталия на балкон, где уже без улыбки, но с неприкрытой угрозой в голосе негромко произнес:
– Разговоров в подобном тоне я больше не потерплю.
– Нет уж, извольте нас выслушать! – возмущенно воскликнула Декса. – Я с вас лоск пообдеру! Три шкуры спущу за то, что…
– Дурная Примета Декса, – прорычал Жан, подступив к ней вплотную. – Немедленно понизьте голос. Прекратите истерику. Не смейте своим вызывающим поведением смущать ваших собратьев по партии и лишать их боевого духа. Не доставляйте удовольствия нашим противникам, которым наверняка станет известно о смятении в наших рядах. Повторяю: я этого не потерплю.
Она разгневанно уставилась на него. Внезапно в ее настроении произошла разительная перемена – непонятно, то ли из-за строгой отповеди, то ли под влиянием магического принуждения, – и Декса неохотно кивнула.
– Итак, я готов выслушать ваши замечания, предложения и даже гневные упреки, при условии что высказаны они будут с соблюдением всех правил приличия и хорошего тона, – произнес Жан. – Иначе говоря, создавая видимость дружеской беседы.
– Извините, – вздохнула Декса. – Вы совершенно правы. Так вот, дело в том, что вы с господином Лазари своей выходкой умудрились погрузить нашу безупречную репутацию на мусорную барку и утопить ее в озере! Зачем вам беженцы понадобились?
– Состоятельные беженцы благородного происхождения? – уточнил Жан. – Те, кто в благодарность за радушный прием отдаст свои голоса в пользу партии Глубинных Корней?
– В том-то и дело, что ничего подобного не произойдет! – возразил Эпиталий. – Декса, покажите ему постановление…
– Час назад нас созвали на внеочередное заседание Конселя… – Декса вытащила из кармана сложенные листы пергамента и вручила их Жану. – Созванное по требованию черноирисовцев. Во временные рамки они едва уложились, но в остальном все прошло в полном соответствии с законодательством. Чрезвычайное постановление было принято простым большинством голосов.
– Ввиду непредвиденного стечения обстоятельств, – вслух прочел Жан, – и в связи с появлением в городе огромного числа беженцев и переселенцев из самых разных слоев общества… необходимо принять срочные меры, дабы обезопасить и защитить священные традиции избирательного права от умышленных и злонамеренных нарушений… немедленно ввести строгий запрет на предоставление означенным переселенцам и беженцам права голоса… сроком на три года?! Ох, какие борзые говнюки!
– Вот именно, – кивнула Декса. – Да вы дальше читайте.
– Городской страже вменяется в обязанность… – продолжил Жан и, пропустив несколько строк витиеватых разъяснений, заключил: – Постановление вступает в силу к полудню сего дня… К полудню?! То есть несколько минут назад?
– Совершенно верно. Необходимость в срочных мерах возникла сразу же, как только черноирисовцы обеспечили право голоса для всех своих вадранских переселенцев.
– О боги, – вздохнул Жан. – А я только шестерых успел в казначейство послать, думал, у нас еще целый день в запасе. И сколько же новых голосов приобрела партия Черного Ириса?
– Сорок, – сказала Декса. – Вы с Лазари всю ночь в седле провели, а партия Глубинных Корней получила всего шесть новых голосов. И что нам теперь делать с семью десятками наших северных друзей? До следующих выборов в чулане хранить? Как вы предлагаете теперь от них избавиться?
– Никак.
– Но это же…
– Партия Глубинных Корней пообещала вадранским беженцам помощь и поддержку, – напомнил Жан. – А теперь представьте, как мы будем выглядеть в глазах избирателей, если откажемся от своих обещаний и не протянем руку помощи нашим несчастным вадранским друзьям, особенно родовитым и состоятельным.
– Вы правы, – согласилась Декса.
– Даже если мы не сможем воспользоваться их голосами, то воспользуемся их деньгами. Вдобавок проникновенные описания их мук и страданий помогут склонить избирателей на нашу сторону. Жители Картена наверняка с огромным интересом отнесутся к рассказам о разграбленных имениях, разрушенных домах, похищенных наследствах, убийствах и всевозможных злодеяниях… А мы с Лазари слухи эти еще и расцветим, у нас это неплохо получается.
– Да, конечно, – с неожиданной покорностью в голосе сказала Декса. – Вам виднее.
Жан недоуменно поморщился: такие перепады настроения, скорее всего, объяснялись тем, что магическое внушение шло вразрез с характером Дексы, но противиться ему она была не в состоянии.
Жан, решив несколько разрядить обстановку, примирительно произнес:
– Поэтому вы нас и пригласили. А сейчас мне совершенно необходима ваша помощь. Без вашего совета в тонкостях картенской политики мне не разобраться…
Поначалу Жан считал, что никаких советов ему на самом деле не требуется, но, задав несколько вопросов для виду, понял, что кое-какие полезные сведения у Дексы и Эпиталия все же можно почерпнуть, и провел несколько часов в познавательной беседе, сопровождаемой нескончаемыми чашками кофе, бокалами бренди и сигарами. О недавнем недоразумении вскоре совершенно забыли, бренди лилось рекой, и Жану пришлось проявить чудеса престидижитации, чтобы сохранить трезвость мыслей.
В третьем часу дня появился Локк, в новом черном камзоле с зеленой розеткой на отвороте. К этому времени он расстался с мертвенной бледностью, зато обзавелся большой кружкой кофе, поверх которой лежал здоровенный ломоть хлеба с мясом и горка печенья. С привычной непринужденностью откусив кусок, Локк с набитым ртом пробурчал:
– Привет собратьям-глубинникам! А что это тут у нас происходит?
Жан передал ему чрезвычайное постановление и вкратце объяснил, в чем дело. Локк ни на минуту не отрывался от еды и к концу рассказа уже сосредоточенно обмакивал в кружку последнее печенье. Свои слова Жан сопроводил условными жестами, означавшими: «Наши друзья расстроились, но я их успокоил убедительными доводами и бренди».
– Увы, наш великолепный замысел не вполне удался, – вздохнул Локк. – Что ж, возложим цветы на его могилу и обратимся к следующему. В последнее время черноирисовцам удача улыбается слишком часто. Подозрительное везение. Не беспокойтесь, я с этим разберусь. – Одним глотком допив кофе, он доверительно понизил голос: – Эпиталий, Декса, вы хорошо знакомы с консельерами. Скажите, пожалуйста, кто из черноирисовцев больше всего печется о собственных интересах? Кого из них интересует не столько политика или идеология, сколько собственная нажива?
– Кого легче всего подкупить? – уточнил Эпиталий.
– Ну, скажем, кто легче всего поддастся неприметному воздействию – с помощью финансовых или иных способов убеждения.
– Гм… В данном случае финансовые способы убеждения слишком дорого обойдутся, – заявила Декса. – Простите прискорбное сравнение, господин Лазари, но с непотопляемого корабля крысы не бегут. Партия Черного Ириса сейчас пребывает в весьма завидном положении.
– И все же есть у вас кто-нибудь на примете? – спросил Локк.
– Я бы поставила на Ловариса, – задумчиво произнесла Декса.
– Да, пожалуй, Второй сын Ловарис – то, что нужно, – кивнул Эпиталий. – Он самый, Проницательность Ловарис. Политика его совершенно не интересует, но место в Конселе тешит его самолюбие, а вдобавок открывает широкие возможности для… личного обогащения.
– Одну из таких возможностей я ему и предложу, – улыбнулся Локк. – Мне надо с этим типом встретиться наедине и желательно втайне. Как бы это устроить?
– Лучше всего обратиться к Никоросу, – посоветовала Декса. – Он же у нас торговым страхованием занимается, а у Ловариса есть доля в корабле под названием «Смарагдовая владычица». Пусть Никорос составит какой-нибудь отчет о состоянии грузовых перевозок или что-то в этом роде, под этим предлогом вы и явитесь на встречу. О партии Глубинных Корней можно будет не упоминать.
– Великолепно, Дурная Примета! – Локк отсалютовал ей пустой кружкой. – Итак, вперед, к новым свершениям.
6
Три дня спустя неряшливо одетый тщедушный человек в рубахе, заляпанной краской, вышел из туманных аллей Мара-Картени, где дождь раскачивал фонари и струился по растрескавшимся от времени мраморным изваяниям эпохи Теринского престола.
На восточной стороне старинного парка находился особняк Проницательности Ловариса, консельера, представителя партии Черного Ириса от округа Бурсади. Неряшливо одетый человек подошел к черному ходу, где его встретила темнокожая седовласая великанша с увесистой обшарпанной дубинкой ведьмина дерева на поясе. Впрочем, двигалась толстуха с удивительным проворством, а дубинка, судя по всему, проломила немало черепов.
Толстуха провела насквозь промокшего гостя по богато убранным покоям особняка и втолкнула в небольшую залу, где с высокого потолка божественным благословением исходило золотистое сияние алхимических светильников, обрамлявших яркие витражи с изображением Двенадцати богов.
Великанша прижала тщедушного человека к стене. Он невольно напрягся, опасаясь подвоха, но толстуха с привычной ловкостью ощупала ему бока, проверяя, не спрятано ли где оружие. К счастью, ей была неизвестна излюбленная уловка каморрских воров: узкое лезвие стилета без рукояти, прикрепленное длинным шнурком к шейной цепочке сзади.
Локк, разумеется, не собирался вышибать двери и поражать полчища врагов, но скрытый на теле крошечный клинок внушал дополнительную уверенность в своих силах.
– Он безоружен, – улыбнулась толстуха. – Да и с оружием не страшен.
В залу вошел пожилой светловолосый теринец с морщинистыми розовыми щеками и отработанным движением, будто актер на сцене, поменялся местами с толстухой. Она удалилась, закрыв за собой дверь.
– Снимите ваш дурацкий парик, – велел теринец. – Ну я надеюсь, что это парик, если вы тот, за кого себя выдаете.
Локк стянул с головы промокшую копну черных кудрей, снял очки со стеклами толще, чем донышки алхимических склянок, и водрузил все на стол, стоявший посреди залы. Стул был только один, со стороны Ловариса.
– Себастьян Лазари, – произнес Ловарис, тяжело опускаясь на стул. – Лашенская знаменитость, о котором в Лашене слыхом не слыхивали. Магистр без верительных грамот. Поверенный без конторы.
– Фальшивые личины готовил не я, а потому все вопросы – не ко мне, – заявил Локк. – Я оправдываться не собираюсь.
– Должен признать, что вы и ваш приятель-здоровяк – весьма интересные противники для очаровательной госпожи Галанте. Разумеется, вы здесь появились совсем из других мест.
– Разумеется, – кивнул Локк.
– По-моему, господин Лазари, вы из южных краев решили на север податься. Помнится, несколько месяцев назад до меня доходили слухи о незавидной участи архонта Тал-Веррара. Поговаривали, что в неразберихе, последовавшей за его свержением, неким капитанам сыскной службы архонта чудом удалось избежать петли и скрыться.
– Поздравляю, – ухмыльнулся Локк. – Только позвольте вас предупредить, что, даже если ваше увлекательное предположение и достигнет чьих-либо ушей в Тал-Верраре, моя скромная персона там ни для кого ни малейшего интереса не представляет.
– А я и не собираюсь тратить на это время. Избирательная кампания окончится прежде, чем мое послание дойдет до Тал-Веррара. Нет, о нашей с вами беседе не узнает никто, кроме духов моих славных предков. – Ловарис обвел рукой резные панели в стенах. – Это наш фамильный склеп. Мой род насчитывает семь веков, мои прародители жили в Картене еще до Предстояния. Нет, я пригласил вас в ответ на ваше любопытное письмо, чтобы доставить вам как можно больше неудобств.
– Как я понимаю, ваши славные предки за семьсот лет научились не упускать выгодные возможности. В своем послании я всего-навсего просил о встрече. Вы и не догадываетесь, что я намерен вам предложить.
– Конечно же догадываюсь, – скупо улыбнулся Ловарис. – Вы хотите, чтобы я переметнулся на сторону партии Глубинных Корней. Точнее, вы хотите, чтобы я баллотировался как кандидат от партии Черного Ириса, а после подсчета голосов объявил бы о своих давних и прочных связях с глубинниками. Насколько мне известно, вы обещали придумать, по какой именно причине меня настиг приступ внезапной совестливости, но пока еще никому об этом не рассказывали.
Локк, едва не вскрикнув от неожиданности, с притворной сосредоточенностью принялся разглядывать ногти и скучающе вздохнул, надеясь, что это его хоть немного успокоит.
– Причину я вам подыщу, – рассеянно сказал он. – Между прочим, это… обогатит ваш кругозор.
– Да-да, – сказал Ловарис. – На десять тысяч дукатов золотом. Я подставлю сундук, а вы его наполните. У меня на глазах. Сундук будет храниться в сокровищнице счетного дома, владельцы которого не имеют политических предпочтений, под неусыпным и зорким присмотром равного числа ваших и моих людей. И как только я во всеуслышание объявлю о перемене своих взглядов, ваши люди удалятся, оставив золото в моем распоряжении.
– Изящный замысел, не правда ли? – осведомился Локк, которому больше всего хотелось биться головой о стену: Ловарису каким-то образом стало известно то, о чем Локк всего день-два назад беседовал с горсткой доверенных людей. Что ж, бывало и хуже. Спокойствие, только спокойствие. – Ловарис, вы же сами прекрасно знаете, что вас не интересует ни политика, ни идеология. И я это знаю. И всему городу об этом известно, так что ваш поступок никого не удивит. А на десять тысяч дукатов можно купить все, что угодно.
– Я похож на человека, которому нужны деньги? – спросил Ловарис.
– Вы похожи на человека… гм, определенного возраста. Кто знает, сколько еще лет здоровья и жизни вам отвели боги? А насколько увлекательнее их можно прожить с десятью тысячами дукатов?
– Трудность заключается в другом, – вздохнул Ловарис. – Взяточничество – преступление, наказуемое отсечением руки. Если к нему присоединят обвинение в государственной измене, то можно лишиться и жизни. На мелкие взятки внимания не обращают, но десять тысяч дукатов – внушительная сумма, ее сразу заметят. И партия Черного Ириса такого поступка мне никогда не простит. Я стану первым человеком в Картене, которого осудят за взяточничество. На счет в банкирском доме деньги я положить не смогу, их придется хранить в моей сокровищнице, а это создает определенные неудобства. И, по вполне очевидным причинам, кредитного письма я принять тоже не смогу.
– Раз уж вы не сомневаетесь в том, что десять тысяч дукатов я заплатить способен, почему бы вам самому не придумать, как лучше всего скрыть передачу денег?
– Нет уж, мне это ни к чему. – Ловарис встал и потянулся. – Но самое главное, что все это сработает лишь в том случае, если партия Черного Ириса одержит победу на выборах с перевесом в одно место. Если победа достанется партии Глубинных Корней, то вам мои услуги покупать незачем, а если мы выиграем с перевесом в два места или более, то мой переход на вашу сторону и вовсе ничего не изменит. Честно говоря, все это несущественно, поскольку проиграете вы с гораздо бóльшим отрывом, чем один голос. Вы правы, идеологические соображения меня не интересуют, но выступать на стороне проигравшей партии я не собираюсь.
– Мало ли что до выборов может произойти.
– Вы уже к невнятным общим фразам прибегнуть решили, Лазари? Вам бы в торговых рядах витийствовать, а не избирательной кампанией руководить. О степени нашей осведомленности я сообщил вам для того, чтобы вы осознали, в каком невыгодном положении находитесь.
– И значит, теперь самое время предложить вам двадцать тысяч дукатов! – воскликнул Локк.
– По-вашему, это меня должно обрадовать? Я же вам только что объяснил, что и десять тысяч – слишком заметная сумма, а вы мне предлагаете скрыть вдвое больше. Для меня деньги представляют соблазн лишь в том случае, если они попадут ко мне в карман незаметно и если при этом я не утрачу своего положения в картенской политике. Скажу вам без притворства, господин Лазари, купить меня можно, только ваша цена меня совершенно не устраивает. А теперь, прежде чем вас проводят к выходу, наденьте, пожалуйста, ваш нелепый, насквозь промокший парик – на всякий случай, но больше для порядка.
7
Неряшливо одетый тщедушный человек в рубахе, заляпанной краской, вышел из дверей черного хода особняка Проницательности Ловариса и торопливо отправился на запад, в прохладный зеленый лабиринт Мара-Картени, примечая по дороге оставленные для него условные знаки – ниточки и лоскуты, привязанные к ветвям кустов. По извилистой тропке он прошел под кирпичными арками, увитыми пожелтевшим плющом, и свернул к одной из древних статуй, где его дожидался Жан Таннен.
Жан, укутанный в непромокаемый плащ с капюшоном, сидел на скамье у памятника какому-то давно забытому мыслителю и военачальнику исчезнувшей империи – суровой женщине со светочем знаний в одной руке и с зазубренным копьем в другой. Жан накинул на плечи Локка принесенный с собой плащ.
– Спасибо, – пробормотал Локк, стягивая с головы парик и снимая очки с носа. – Плохи наши дела. Ловариса предупредили о моем приходе.
– Тьфу ты… Что ж, придется Сабетиных грымз с крыш согнать, – вздохнул Жан.
– От бабулек вреда нет, они там больше для виду. А вот среди нас предатель завелся. Ловарис знал все подробности моего замысла, даже то, о чем я совсем недавно под большим секретом доверенным людям рассказывал. Интересно, а в галерее второго этажа можно спрятаться и подслушать, о чем в зале приемов говорят?
– Нет, я все закутки вокруг проверил и стены простучал. Ни сверху, ни снизу, ни с боков никто не подберется. Да и шум из обеденного зала голоса заглушает. Так что подслушать нас можно только с помощью магии.
– Что ж, придется крысу выманивать. А поскольку мой первый подход к самодовольному мудаку закончился ничем, придется тебе Ловарису визит нанести. Может, второй подход подействует.
– Значит, сделаем второй подход. – Жан встал со скамьи. – А денег нам хватит?
– Придется все до последнего медяка собрать и пару тысяч, отложенных на непредвиденные расходы, тоже прихватить. Ну и с вадранских беженцев деньжат стрясти, – вздохнул Локк. – Все равно сейчас других трат не предвидится.
– Договорились. Если он согласится, я к златокузнецам обращусь и к торговцам драгоценностями, из тех, что язык за зубами держать умеют.
– Как по мне, так бриллианты и изумруды, но у тебя глаз наметанный, ты и сам разберешься.
– И корабль нужен, – напомнил Жан.
– Знаю… – Локк постучал пальцем по виску. – Но сначала давай займемся тем, что надо сделать во-первых, во-вторых, в-третьих и в-четвертых, а потом озаботимся тем, что потребуется в-пятых и в-шестых.
– Да хранят тебя боги, – вздохнул Жан. – Смотри, по дороге к Жостену не споткнись невзначай. А с крысой как поступим?
– Раз кто-то из наших доверенных людей Сабете все наши тайные замыслы сообщает, вот я сейчас с этими доверенными людьми кое-какими тайными замыслами и поделюсь.
8
За окнами лил холодный дождь. Локк, приобняв Первого сына Эпиталия за плечи, отвел старика в угол зала приемов и зашептал:
– Вы все укромные места в Исла-Федре знаете… Мне надо припрятать бочки горючего масла – целую подводу. Куда их можно пристроить – ненадолго, до выборов? В подвал какой-нибудь или в здание пустующее…
– Горючее масло? А зачем оно вам, господин Лазари?
– Хочу нашим друзьям-черноирисовцам подарок сделать – поджечь в квартале Бурсади особняк, где они свои архивы хранят. Не беспокойтесь, обойдется без жертв и никто не пострадает, кроме их самолюбия.
– Великолепно придумано! – Эпиталий восхищенно стукнул тростью об пол. – В моем поместье есть пустующий лодочный сарай, я им не пользуюсь.
– То, что нужно! Кстати, Эпиталий, никому об этом не говорите – ни единой душе. Это секрет, ясно?
– Яснее чистого бокала, господин Лазари.
При упоминании бокала собеседников обуяла жажда, и они выпили по рюмочке корично-лимонного ликера за смятение в рядах черноирисовцев. Тут в зал приемов вошел Жан, стряхивая дождевые капли с непромокаемого плаща. Локк попрощался с Эпиталием и завел разговор с Жаном.
– Все в порядке, – зашептал Жан. – По-моему, Ловариса обрадовало еще и то, что нам сегодня придется под дождем мокнуть.
– Еще бы! Он же тщеславный мудак! И когда начнем?
– За час до полуночи.
– Времени маловато. Надо бы поосторожнее.
– Я как раз успею поужинать и кофе выпить.
– А я пока все необходимое из наших апартаментов принесу, – сказал Локк. – А ты у камина отогрейся и силы подкрепи. О, а вот и Декса с Никоросом – они-то мне и нужны.
Жан отправился на кухню, а Локк, пригласив Дексу и Никороса подняться в галерею второго этажа, вначале уединился с Никоросом.
– Господин Лазари, вот тут последние донесения… – начал Никорос, роясь в папке бумаг. – Вчера ночью контору Кавриля ограбили, в Понта-Корбессе, стащили кое-какие бумаги и списки избирателей. Во всех храмах провели благодарственные службы, принесли дары каждому из Двенадцати: Морганте – плеть и серебряный циркуль, Азе Гийе – шелковый саван, Преве – сердце голубки…
– Никорос, – прервал его Локк. – Я человек богобоязненный, мне известно, каким богам какие дары приносят. Лучше скажите, не случилось ли каких неприятностей?
– Все прошло замечательно, но из-за дождя людей было немного. В общем, всем в городе известно, что мы свой священный долг исполнили и попросили благословения богов.
– Ну, раз молнией никого не поразило, значит все в порядке. А теперь скажите, известно ли вам какое-нибудь укромное местечко недалеко от Вел-Веспалы, чем ближе к гостиному подворью «Черный ирис», тем лучше. Что угодно – пустующий дом, подвал или погреб…
– Надо подумать, – пробормотал Никорос, потирая усталые глаза. – В трех кварталах от «Черного ириса» есть бесхозная бакалейная лавка, владелец разорился, а покупателя пока не нашлось. А зачем вам это?
– Да так, хочу повторить свою проделку у Вражьей таверны, только чтоб на этот раз вонючим алхимическим дымом подворье на целый день затянуло. Вот разузнаю, когда им это больше всего помешает, и устрою пожар. Только до того времени горючее масло и алхимические порошки надо куда-то припрятать. Бесхозная бакалейная лавка прекрасно подойдет.
– Несомненно. Как вам будет угодно.
– Да, Никорос, только об этом ни одной душе не упоминайте. Эта тайна ведома только нам с вами и всевышним богам. Ясно вам?
– Да, господин Лазари.
– Превосходно. Ну, ступайте, делом займитесь, а я с Дексой поговорю.
– Господин Лазари! – воскликнула Декса, приветственно взмахнув сигарой. – Похоже, дел у вас невпроворот. Это радует. О чем вы хотели со мной поговорить?
– О совершенно секретном деле, – прошептал Локк в облако дыма. – Вы все укромные места в Исла-Меллии знаете… Мне нужен подвал какой-нибудь или дом пустующий, чтобы припрятать там…
9
Серебряные струны дождя рассекали темноту. За час до полуночи под погасшим фонарем на окраине Мара-Картени тщедушный человек и здоровяк, кутаясь в непромокаемые плащи, не сводили глаз с особняка Проницательности Ловариса.
– А вот и она, – сказал Локк.
Из задней двери особняка выскользнула темная фигура, укутанная в плащ, и направилась на север, к центру города.
– А если это ловушка? – спросил Жан.
– Я все предусмотрел. – Локк взвалил на плечо пустой деревянный ящик. – Тут неподалеку стоит карета с зеленым алхимическим светильником, в ней два кучера и два охранника. Если заметят, что мы в беду попали, сразу же нас подхватят и к Жостену отвезут.
– Неплохо придумано. – Жан поднял второй ящик. – Надеюсь, что заметят. А еще надеюсь, что больше нам таких опасных дурацких затей устраивать не придется. С такой неосторожностью мы никогда еще не работали.
– Может, нас Многохитрый Страж благословит за то, что мы его усердно развлекаем, – вздохнул Локк. – Ну, пойдем. Мы же грабители-домушники, все должны сделать, как уговорено.
10
Два дня спустя небеса смилостивились, и дождь прекратился. Легкий ветерок с Амателя осыпал кожу поцелуями прохладного шелка, Вел-Веспалу омывали молочно-белые струи лунного света. Жан Таннен, не скрываясь, подошел к парадному входу гостиного подворья «Черный ирис».
Охранники, явно опасаясь растрясти мозги, распахнули перед Жаном двери. В прихожую вышел Вордрата.
– По-моему, один из нас спит и видит сон, – заявил секретарь, останавливая Жана в трех шагах от двери. – Точно знаю, что не я. Так что уносите свою сонную жопу куда-нибудь подальше, а здесь не воняйте.
– Между прочим, я посланник, – заметил Жан. – Пришел к госпоже Галанте по сугубо личному делу. И она меня примет без предварительного уговора.
– Вот если на колени встанете и ноги мне облобызаете, – ухмыльнулся Вордрата, – может, я ей о вашей просьбе и доложу.
– Любезный друг Вордрата, – с улыбкой сказал Жан. – Несомненно, вы заслуживаете всяческих похвал как секретарь Верены, знатный мудозвон и долболом. Но, согласитесь, для моих кулаков вы очень удобная мишень.
– А вы – грубая скотина, Каллас.
– А вы по-прежнему щеголяете панталонами в облипку… – Жан притворно зевнул. – Вот я сейчас возьму тех же двух заложников, что мой приятель недавно прихватывал, а вы оцените разницу в силе его и моих пальцев.
Вордрата привел Жана в знакомую обеденную залу, предупредил, что ждать придется долго, и с силой захлопнул дверь.
Жан неторопливо расхаживал по зале, проверяя, нет ли где засады. Четверть часа спустя дверь распахнулась.
В обеденную залу вошла Сабета, вся в черном: черная рубашка, черные панталоны, черный, шитый серебром камзол с серебряными пуговицами, тяжелый черный плащ. Растрепанные рыжие локоны рассыпались по плечам, шею обвивал небрежно повязанный белый шейный платок, на сапогах блестела свежая грязь.
Уже не в первый раз Жана охватило странное смятение: образ Сабеты, сохранившийся в его памяти, не соответствовал облику стоящей перед ним женщины, словно бы действительность была призрачнее воспоминаний пятилетней давности. Для него самого пять лет прошли постепенно и незаметно, а на Сабету словно бы обрушились разом. Разглядывая пометы неумолимого времени на ее лице, Жан и сам смутно ощутил груз прожитых лет. Сильно ли он изменился в ее глазах?
Он вздохнул, отгоняя мрачные мысли. Жан склонен был предаваться философическим размышлениям о делах сердечных и умозрительных, но длительные занятия боевыми искусствами научили его сначала исполнять необходимое, а рассуждения откладывать на потом, если выживет.
Сабета, захлопнув дверь, сложила руки на груди:
– Если так будет продолжаться, Вордрате придется добровольно стать евнухом – в целях собственной безопасности.
– Честно говоря, я вообще не понимаю, зачем ему яйца нужны.
– Между прочим, у него семеро детей.
– Не может быть!
– Вот и я удивилась, когда узнала. Похоже, он с одинаковым рвением исполняет и свой супружеский долг, и служебные обязанности законченного мудака. Так что не смей его калечить.
– Не буду, клянусь Многохитрым Стражем! – Жан извлек конверт из кармана камзола. – А теперь, вот, зачем я, собственно, пришел… Не буду за него говорить, но… В общем, на это он несколько дней потратил, ночи не спал, все маялся, с чего бы начать…
– Знакомая история. – Сабета взяла конверт, и Жан заметил, что рука ее чуть подрагивает. – И это… все?
Если бы она произнесла вопрос усталым тоном, то Жан понял бы, что встреча окончена, но в голосе Сабеты звучали грусть и обида.
– Увы, вежливость и любопытство в данном случае несовместимы, – вздохнул он.
– Мы с тобой друг другу не чужие, – возразила она.
Раздумывая, что сказать дальше, Жан снял очки, неспешно протер стекла о рукав камзола и наконец произнес:
– Видишь ли, по-моему, два дорогих мне человека оказались во власти слов чужака. Все, что наговорила Терпение, – чистая ложь! Ох, прости, я не поучать тебя пришел. Но ты же понимаешь, что…
– Ты доставил его послание, а теперь пытаешься устроить его дела, – поморщилась Сабета. – Кто ты сейчас? С Жаном я бы поговорила, а вот Локков посланник… Он свое поручение выполнил и должен удалиться.
– Еще раз прошу прощения. – Жан сообразил, что задушевной беседы не выйдет, пока они будут стоять друг перед другом, как противники на поединке; он выдвинул стул из-за стола и сел. – Ты же знаешь, я всегда о нем радею. Я о вас обоих радею. А сейчас мне очень стыдно… Давно надо было тебя навестить – по старой дружбе. На нашей первой встрече я был с тобой слишком… холоден.
– Тебе не до того было.
– Ты мне льстишь.
– Ну, мне же пришлось на тебя двадцать головорезов науськать, чтобы вас в плавание отправить. – Сабета села, закинула ногу на ногу. – Увы, к сожалению, иначе нельзя было. Ты не думай, я не обрадовалась, когда узнала, что ты нос сломал.
– Ты предоставила в наше распоряжение роскошный корабль. Мы сами решили его покинуть. Не скрою, я тогда очень рассердился, но потом понял, что это исключительно ради дела.
– Пожалуй, ради дела я несколько перемудрила… – Сабета рассеянно затеребила перчатки. – Топорики твои придержала шутки ради, а потом Локку их вручила, чтобы он тебе их передал, будто ты при нем что-то вроде лакея или слуги… Я вовсе не хотела тебя задеть.
– Да ну тебя! Сабета, можно подумать, я из хрупкого фарфора сделан. Мы же с тобой… не враги, а друзья, просто давно не виделись. А если кто-нибудь сможет выдумать худшие обстоятельства для встречи после долгой разлуки, я свои сапоги горчицей обмажу и проглочу. Не жуя.
– А вот теперь ты мне льстишь, – вздохнула она. – Мне тебя недоставало… и в дружбе, и в делах.
– И мне тебя недоставало, – признался он. – Ты норовистая, с тобой не заскучаешь. И вообще, рядом с тобой все сверкают отраженным светом, прямо искрятся. Вот даже мы сейчас с тобой состязаемся, а… Ох, давненько я его таким не видел: волнуется, как мальчишка, а восторг из него так и брызжет.
– Хм, похоже, мы снова заводим разговор о нашем общем друге…
– Да. То есть… Погоди, позволь мне сказать… – Жан вздохнул и, прежде чем она успела возразить, выпалил: – В Тал-Верраре мы с ним едва не рассорились из-за… В общем, недоразумение вышло. Мы разошлись во мнениях, и оба сделали неверные выводы. Благо вовремя одумались, но… Понимаешь, к неверным выводам может прийти любой, и об этом забывать нельзя.
– Жан… – нерешительно, с запинкой начала она, тщательно обдумывая каждое слово. – Поверь… Как по-твоему, мне сейчас легко? Я сама на себя похожа? Пойми, все мои поступки вызваны… скажем так, вескими причинами. И удручают меня не меньше, чем его, потому что…
– Все! Хватит… – Жан примирительно вскинул руки. – Сабета, что бы я ни думал о твоем поведении, я всегда помню, что ты вправе поступать так, как считаешь нужным. И даже если мне твои поступки не нравятся, в твоем праве я тебе никогда не откажу. Больше мне сказать нечего.
– Спасибо, – сказала она с теплой улыбкой, растопившей Жанову холодность. – Похоже, за пять лет мы с тобой неплохо изучили искусство ведения переговоров.
– Да, мы здорово наловчились отыскивать предлоги для того, чтобы друг друга не убить. По-моему, это пошло на пользу нашим манерам. – Жан поднялся, протянул Сабете руку. – Сестрица-Каналья, я бы рад побыть с тобой подольше и облегчить свою задачу, но за нами наверняка следят. Не стоит испытывать терпение наших работодателей.
– Братец-Каналья… – Она крепко пожала ему руку. – Как ни прискорбно, я вынуждена с тобой согласиться. Благодарю за содержательную беседу.
– Есть надежда, что нам удастся ее повторить.
– Не будем забегать вперед, – негромко сказала она. – Сначала разберемся, что нас ждет в конце пути. Надежда – хорошее слово. Есть надежда, что ты прав. Во всем.
– Ты ничего не хочешь ему передать?
– Нет, – ответила она. – Все, что я захочу сказать, я скажу ему сама. Когда придет время.
Они обнялись. Жан подхватил ее на руки. Она рассмеялась, а он, покружив ее по зале, осторожно поставил на стол и отвесил изящный поклон:
– Сударыня, возвращаю вас на пьедестал, коего вы всецело заслуживаете.
– Вот нахал! А я тут прямо вся чуть не разжалобилась. Думала, вот вы сейчас выборы позорно проиграете, расстроитесь, придется вас утешать…
– Не лукавьте, сударыня. Мне хорошо известно, что разжалобить вас непросто. – Жан подошел к двери, помахал Сабете рукой. – Вы же сами сказали, мы друг другу не чужие.
11
После ухода Жана теплый свет в роскошно обставленной обеденной зале словно бы померк и потускнел. Ряды пустых столов и стульев делали ее похожей на заброшенный храм. Сабета остро ощутила свое одиночество.
Она спрыгнула со стола; носки сапог мягко спружинили, складки камзола и шейного платка зашуршали. Стремительным движением, опережая мысли, она выхватила конверт из кармана и недоуменно поглядела на послание, словно по волшебству возникшее у нее в руке.
– Я вовсе не одна, – сказала она. – Ты со мной.
По пустынной зале метались отголоски шума таверны в первом этаже.
– Я взрослая женщина, а разговариваю с конвертом, как глупая девчонка, – вздохнула Сабета.
Призрачное присутствие ощущалось зыбкой дымкой, смутно знакомым ароматом. За давностью лет запах она позабыла, но память о нем сохранилась. Она тянулась к нему, отвергала и, вопреки всему, все равно помнила.
Глядя на конверт, она размышляла о том, что в действительности существуют два Локка, что под бесконечной чередой личин и масок их всегда было двое. От одного сладкой болью сжимало сердце, и даже не верилось, что юная Сабета нашла в себе силы перебороть это чувство и отказаться от него по своей воле. А он непринужденно нарушал все заповеди, законы и обычаи, словно бросал вызов всему и всем на свете.
А другой Локк… Другой был пленником этих заповедей, они связывали его надежнее любых оков. Он поступал так, а не иначе, потому что так повелевали дурацкие заповеди, потому что так всегда поступали каморрские Путные люди, потому что именно так, а не иначе пристало вести себя настоящему гарристе, служителю Безымянного Тринадцатого бога и Благородному Каналье. Он всегда находил бессчетные причины и объяснения своим поступкам и следовал заповедям бездумно, упрямо и непреклонно, увлекая за собой всех и вся.
У этого другого Локка даже взгляд был другой, что пугало больше всего.
Если существуют два Локка, почему бы не быть и третьему? Личина, скрытая за личинами, тайна, скрытая за тайнами, кукла в руках невидимого кукольника – только на этот раз нити привязаны к пальцам картенских вольнонаемных магов. Неужели есть еще один Локк, о котором сам он не знает? Что станет с двумя Локками, если окажется, что существует и третий? Если этот третий заявит о себе?
– Который из вас это сочинил? – спросила она, вдыхая запах пергамента, но ответа так и не получила.
Внезапно ей захотелось сбежать из этой роскошно обставленной залы, из этой безмолвной неприступной крепости, из средоточия своей временной власти. Они с Локком – воры, их отношения – воровское дело. А где ворам привольнее всего? Под ночным небом.
Она сунула в карман камзола алхимический шар-светильник, скинула заляпанные грязью сапоги, босиком подбежала к высокому окну и приоткрыла его. С оконными защелками в обеденной зале она разобралась в первый же день своего пребывания в Картене и мысленно подготовила четыре способа побега по крышам гостиного подворья.
Она вылезла в окно и начала карабкаться на крышу. Ночной ветерок шаловливо ерошил волосы, лунный свет показывал дорогу. Широкие улицы и темные закоулки, лошади, кареты и фонари остались далеко внизу. Она улыбнулась, словно бы снова превратившись в пятнадцатилетнюю девчонку, нет, в десятилетнего сорванца, который, полагаясь лишь на силу и ловкость своих пальцев, бесстрашно лезет ввысь по древним камням.
На крышу она выбралась тише воробьиной тени. Сердце стучало не от усилий, а от удовольствия – и от нестерпимого желания прочесть таинственное письмо.
Охранник, полускрытый высокой печной трубой, подпрыгнул, едва не выскочив из сапог, когда Сабета легонько коснулась его плеча.
– Ступай отдохни, – велела она. – Кофе выпей. Я за тобой сама приду.
– К-как вам угодно, госпожа Галанте.
К чести охранника, удалился он без особого шума, хотя и не с такой ловкостью, как каморрский домушник.
Сабета заняла его место, вытащила алхимический шар из кармана и снова покрутила конверт в руках.
– Не тяни! – сказала она, понимая, что дает представление в театре одного актера для единственного зрителя.
Медленно тянулись минуты. Серебристые тени облаков скользили по темным крышам. Наконец нетерпеливые пальцы, независимо от желаний сердца и разума, взломали печать, вытащили из конверта листок, исписанный до боли знакомым почерком. У нее внезапно застучали зубы.
– Ты уязвима лишь потому, что тебе захотелось стать уязвимой. Не тяни, – прошептала она и прочла:
Милая Сабета!
Я попросил Ж. передать тебе это письмо и потому, в угоду себе, обращаюсь к тебе по имени. Мне хочется неустанно произносить его вслух, но даже здесь, в одиночестве, я боюсь выглядеть безумцем, боюсь, что ты об этом узнаешь и сочтешь меня законченным недоумком. Ну вот, я его начертал и теперь могу любоваться им сколько угодно. Оно меня отвлекает, затмевая все остальные слова. Похоже, ночь мне предстоит долгая.
Наши с тобой отношения складываются столь необычно, что все мои попытки ухаживания так или иначе обретают форму извинений. Хочется верить, что я все-таки научился просить прощения. Видят боги, возможностей для этого у меня было предостаточно. И причин тоже.
Сабета, прости меня. Я досконально, как под лупой, изучил все свои поступки в Картене и понял, что после возвращения из подстроенной тобой поездки наговорил слишком много такого, на что не имел ни малейшего права. Я обиделся на тебя за обман. Я принял дозволенную хитроумную уловку за личное оскорбление и возомнил себя уязвленным. Мне очень стыдно – и не в первый раз. Я не имел права на такое безобразное поведение…
Сабета ахнула. Холодный воздух обжег горло, дыхание перехватило. Да, такого письма она не ожидала.
…Однажды, если помнишь, я поклялся в полном доверии тебе: моей сестре-воровке, моему другу, моей возлюбленной. Полное доверие существует безусловно, безоговорочно и неизменно. Это дар, который нельзя отнять, иначе он изначально утратит всякий смысл.
Я его не отнимаю. Я не могу его отнять.
Ты обманула меня честно, посредством того, что я дал тебе по доброй воле. Я от тебя без ума – и безотчетно, и сознательно. И сейчас я прошу прощения не потому, что жажду сочувствия, но потому, что прежде всего к этому меня обязывают истина и та глубокая привязанность, которую я к тебе питаю.
Я упорно, до тошноты, размышлял над тайной своего происхождения и над тем, что рассказала нам архидонна Терпение. Да, я отчаянно молю всех богов, чтобы сомнения и подозрения Ж. оправдались, но должен признать, что не могу найти убедительных объяснений услышанному. Моя память бессильна развеять тени моего прошлого; если тебя это пугает, поверь, я тебя не виню. Эти невероятные откровения стали огромным потрясением для нас обоих, и я все еще не знаю, как с ним совладать.
Как к этому отнесешься ты, я тоже не знаю; ты должна сама для себя это определить – я говорю это не от отчаяния и не из ложной скромности, а по велению своей совести, которая на этом настаивает подобно сломанным часам, иногда отбивающим верное время. Если ты скажешь, что мне не следует предпринимать попыток к сближению, так тому и быть. Да, я примчусь к тебе по первому зову, но лишь тогда, когда тебе это будет угодно, а до той поры я ничего не жду, ни на что не посягаю и не стану перечить твоим желаниям.
Мои чувства к тебе остаются неизменными, но я понимаю, что их пыл не служит им оправданием. Я хочу заслужить твою сердечную привязанность, твое доверие, потому что иного мне не нужно. Своими поступками я слишком часто тебя подводил и огорчал – этого я больше не допущу ни за что на свете. Я вверяю тебе право решать, как быть дальше, и сказать мне об этом – если сможешь и если захочешь.
Твой, искренне и по своей воле,
Локк Ламора
Она перевернула листок, надеясь отыскать еще какую-то приписку или знак, но страница была чиста: ни просьб, ни объяснений, ни требований, ни предложений. Теперь все зависело лишь от нее самой. От этого захолонуло сердце и задрожали руки.
Подводил ли он ее? Может быть, но настаивать на этом глупо и несправедливо. В юности всем свойственно совершать ошибки, а Благородные Канальи постигали искусство выживания, а не тонкости чувств. Огорчал ли он ее? В том-то и дело, что этот щуплый ясноглазый шалопай с завидным упрямством не доставлял ей ни малейших огорчений.
Письмо написал тот Локк, который был лучше прежних, который многое осознал и щедро этим делился. Который ее слушал… Он ее слушал. Какое заурядное понятие. Увы, она повидала мир и знала, что это очень редкое явление. Людьми легко помыкать, переставлять их как фишки на доске в игре «погоня за герцогом», но глупцы слушают в надежде добиться своего, чтобы услышать о своих собственных желаниях. После долгих лет, проведенных в королевстве Семи Сущностей, и теперь, после близкого знакомства с «подправленными» картенцами, Локк привлекал ее еще больше – гордый, непредсказуемый человек, который подчинялся ее желаниям добровольно, из любви и дружбы, а не потому, что его к этому вынудили ее хитроумные уловки.
Ее взор затуманился. Стряхнув непрошеные слезы, она раздраженно шмыгнула носом. Что за вздор! В сердце разверзлась старая рана, но что теперь будет? Что картенские маги задумали сотворить с ее любимым?
Почему она его оттолкнула? Из уязвленного самолюбия? Или потому, что она пытается оградить себя от неведомой угрозы?
– О Многохитрый Страж, – прошептала она, – если у сестры твоей, Превы, есть в запасе какие-нибудь лишние откровения, то я готова, воспарив духом, припасть к ее стопам…
«Ну разве что духом», – подумала она.
Двигаться было лень. Лучше еще немного посидеть здесь, в ночи. И пусть избирательная кампания идет… своим чередом. Пусть себе маги резвятся. Она перечитала Локково послание и задумчиво уставилась на ночной город. Ковер крыш был расшит стежками теней и лунного света, над печными трубами вились тонкие струйки дыма… Зрелище завораживало, но ответов не давало.
12
Две ночи спустя в галерее второго этажа гостиного подворья Жостена Локк с Жаном сидели за ужином, уминая «птенчиков в колыбельке» – куски курицы, уложенные на слоеный корж с начинкой из пряного риса и лука-порея и залитые сметанно-луковым соусом. Сопровождалось все это кружками терпкого эля и грудами отчетов и донесений.
До выборов оставалось меньше недели, и избирательная кампания, набравшая обороты, не знала удержу: и у черноирисовцев, и у глубинников похищали важные бумаги, громили конторы, партийных чиновников арестовывали по самым нелепым и смехотворным обвинениям, партийные ораторы устраивали шумные дебаты на улицах и площадях Картена. Локк отправил в торговые ряды и на рынки людей, наряженных в черное, – от имени партии Черного Ириса они угощали всех желающих пирогами с патокой. Алхимическое слабительное, подмешанное в начинку, действовало не сразу, зато с неимоверной силой. Бедолаги, отведавшие угощения, без должного восторга отнеслись к щедрости черноирисовцев.
Однако же, несмотря на все усилия Локка и Жана, предсказанные результаты выборов оставались прежними: черноирисовцы получат одиннадцать мест в Конселе, а глубинники – восемь. Никакие безобидные проделки уже не помогали: никто из картенцев больше не желал принимать угощение из чужих рук.
– Ох, господа! – В галерею вбежал Никорос с видом человека, не спавшего неделю. – Простите, что прерываю вашу трапезу, но… дурные вести… беда…
– Что ж, надо же с чего-то начинать, – небрежно заметил Локк. – Ну, выкладывайте.
– Понимаете, господин Лазари, бакалейная лавка в Вел-Веспале… та самая, куда вы с господином Калласом алхимические составы и порошки на хранение отправили… Два часа назад грузчики в ливреях Черного Ириса все оттуда вынесли и увезли на подводах в неизвестном направлении.
Вилка Локка замерла у его губ. Сам он, мельком посмотрев на Никороса, обменялся с Жаном многозначительным взглядом.
– Да, не повезло, – наконец сказал он и отправил в рот кусок курицы. – Жалко, конечно. Такая возможность пропала.
– Простите, господин Лазари…
– Ничего страшного. Вашей вины тут нет, – отмахнулся Локк, раздумывая, что именно заставило услужливого и обходительного Никороса решиться на предательство. Привычка к аккадрису, проклятому зелью черных алхимиков? Или колдовское внушение картенских магов отчего-то не сработало? Наверняка такое бывает: примером тому Сокольник, оставшийся без языка, без пальцев и без рассудка. – Просто нашим соперникам удалось разузнать, где мы любимые игрушки прячем. Кстати, Никорос, а найдите-ка нам корабль.
– Какой корабль, господин Лазари?
– Обыкновенный. Что-нибудь поприличнее – барку там или прогулочную яхту. Может, у кого-то из наших людей таковая имеется.
– Да, безусловно. А для чего?
– Мы тут у одного консельера-черноирисовца кое-что позаимствовали… – сказал Жан. – Фамильные драгоценности… Ненадолго. Как только он нам услугу окажет, мы их сразу вернем.
– Но до выборов это сокровище надо хорошенько припрятать, – пояснил Локк. – Как выяснилось, все наши тайники в городе ненадежны, поэтому лучше всего драгоценности скрыть на корабле, там до них не доберутся.
– Я немедленно этим займусь, – пообещал Никорос.
– Замечательно! – Локк отправил в рот очередной кусок курицы. – Наймите опытных моряков – небольшую, но проверенную команду. Из тех, кому не обязательно объяснять, с каким грузом они в плавание отправятся. А мы с господином Калласом сами сокровища в трюм погрузим.
Никорос поспешно удалился.
– Да, не думал я, что он нас предаст, – прошептал Жан.
– И я не ожидал, – признался Локк. – Любопытно, как ей это удалось. Ну, раз мы это наконец выяснили, теперь вся надежда на корабль.
– Так выпьем же за корабль! – провозгласил Жан, и они с Локком осушили кружки эля.
13
В ночь перед выборами Локк, прислонившись к парапету набережной в северной оконечности Плаза-Гандоло, глядел на реку, рябившую мелкими волнами, в которой сотнями ярких мазков на холсте художника-выпивохи отражались разноцветные огоньки светильников.
Слева от Локка высилась Небесная дуга – стеклянный мост, что раскачивался и звеняще постанывал, подвешенный к четырем стеклянным башням, вершины которых венчали ряды балконов и плотно запечатанных дверей. Сами двери снизу были не видны, но всего час назад Жостен подробно рассказал о них Локку.
По словам Жостена, двери, как и всякое наследие Древних, не поддавались руке человека. Лет сто пятьдесят назад картенские мудрецы заставили рабочих окружить одну из башен лесами и взобрались на вершину, пытаясь досконально изучить и вскрыть двери.
– Восемь человек по лесам поднялись, – испуганно озираясь, прошептал Жостен. – А спустились только шесть. Двое пропали без вести, а те, кто в живых остался, не могли объяснить, что произошло. Но их до самой смерти кошмары преследовали, только никто не знает какие. Правда, одна женщина на смертном одре исповедовалась жрице Сендовани, но маги и Консель на исповедь страшный запрет наложили. В общем, хорошо, что за постройками Древних уход не нужен, потому что с тех самых пор никто из картенцев на башни Небесной дуги не поднимался.
– Прелестная история, – пробормотал Локк, разглядывая темные очертания башен, вздымавшихся к звездному небу с редкими облаками. О боги, не хватало еще страшилками себя запугать… Люди, образованные и уверенные в своих силах, так себя не ведут. Надо бы успокоиться. Эх, жаль, не догадался флягу бренди захватить – а то и бочонок.
За спиной зашелестели шаги. Локк резко обернулся, утратив остатки самообладания.
Сабета, в багряном камзоле поверх шоколадно-коричневого платья, пришла на встречу одна. Рыжие волосы были уложены в замысловатую прическу, скрепленную длинными лаковыми шпильками.
– Ты что, страшных историй о мосте наслушался? – спросила она.
– Ну, Жостен понарассказывал… – вздохнул Локк. – Я твое послание получил, вот и попросил объяснить, в каком месте ты мне встречу назначила.
– В уединенном уголке, – с улыбкой ответила она и подошла поближе. – Нам уединение не помешает.
– Да уж, призраки Древних – самая надежная охрана! Ну ты и выдумщица! Моего воображения хватило бы только на ужин в каком-нибудь приличном заведении.
Мимо проехала карета, направляясь к тоненько позванивающему мосту.
– О чем задумалась? – спросил Локк.
– Хотела тебя за письмо поблагодарить… – Она подступила к нему легким, танцующим шагом, словно бы порыв ветра подтолкнул ее в спину. – И это не вежливая отговорка. Я на самом деле приняла близко к сердцу все, что ты написал… и как ты это написал. Пожалуй, на нашей первой встрече я несколько поторопилась. Ты такого обращения не заслуживал.
– Скажем так: твой поступок не способствовал установлению сердечных отношений, но с профессиональной точки зрения работу ты проделала блестяще – и опоила, и в непредвиденное плавание отправила.
– Меня восхищает твое беспристрастие. – Она приобняла его за пояс, и ласковое прикосновение лишило Локка всякой способности сопротивляться. – Знаешь, мне… с тобой не то чтобы нелегко, но… дело не в тебе. Я…
– Знаю… – прошептал он. – Поверь мне, я все понимаю. Не надо…
Она обхватила правой рукой его шею, притянула к себе так, что теперь между ними не проскользнуло бы и тонкое лезвие клинка. Ее поцелуй, превративший окружающий мир в невнятный шум, длился вечность.
– Ну, вот это – всегда пожалуйста, – вздохнул Локк. – Если ты считаешь это необходимым, я, пожалуй, с великой неохотой не стану тебя удерживать.
– Скоро полночь… – Сабета взъерошила ему волосы. – Скоро начнут голоса подсчитывать. Ты в Картений придешь?
– А куда деваться? Надо победителей поздравлять, моральную поддержку оказывать. А ты?
– В галереях над залом заседаний расположены отдельные покои. Как только закончите детишкам слезы и сопли утирать, поднимайтесь с Жаном ко мне, в Собольи покои. Лакеи вас туда проведут.
– В Собольи покои? Да, обязательно. Ой, а почему у тебя на лице такое выражение, будто ты чего-то недоговариваешь?
– Мне тут весьма любопытную вещь сообщили. – Она взяла его за руку и повела в самый конец набережной. – Один из наших партийных чиновников, консельер, пожаловался, что в его особняк прокрались грабители… И знаешь, что они из молельни украли? Ларцы с прахом предков, представляешь?!
– Какая дерзость! Ну я же не виноват, что некоторые глупцы дверей по ночам не запирают.
– Я вот тут поразмыслила, кому и зачем понадобилось такую бессмысленную кражу устраивать, и пришла к выводу, что наглые воришки решили таким образом оказать давление на человека, для которого похищение иных ценностей не имеет значения.
– Мне очень жаль, что тебе приходится размышлять о таких непотребных поступках.
– Весьма прискорбно, что консельерам приходится опасаться давления извне даже в ночь перед выборами. Меня это весьма взволновало, поэтому я навела справки и предупредила городскую стражу. Ты же понимаешь, исключительно из чувства долга, ради общественного порядка и справедливости.
– Да-да, конечно, ты ведь давно питаешь глубокое уважение к картенскому законодательству, – фыркнул Локк.
– А, вот и они!
По реке, под Небесной дугой, неторопливо проплывала прогулочная барка, рядом с которой чернел длинный ялик городской стражи. На борт барки взбирались стражники в голубых мундирах.
– Это «Милая отрада», – пояснила Сабета. – Оказывается, она принадлежит другу какого-то чиновника партии Глубинных Корней. И, насколько я понимаю, ларцы с прахом предков вскоре вернутся из ее трюма на свое законное место в молельне консельера-черноирисовца. Ты мне ничего сказать не хочешь?
– Я не стану ни подтверждать, ни отрицать, что ты хитроумная стерва.
– А ты – мой любимый зритель. – Сабета еще раз поцеловала его и с улыбкой отстранилась. – Увидимся завтра вечером, в Собольих покоях. Не волнуйся, путь к отступлению я подготовила, ведь после подсчета голосов разъяренные сторонники партии Глубинных Корней наверняка с тобой побеседовать захотят.
