На третий день путешествия, отъехав миль на сорок от Каморра, в ветвях дерева у дороги Благородные Канальи заметили повешенного.

– Ух ты, прямо как дома! – восхитился Кало, сидевший на облучке рядом с Жаном.

– С разбойниками так всегда поступают, когда свободная петля попадается, – заметил Анатоль Виреска, прожевав инжир (караванщик завтракал на ходу, у телеги Благородных Каналий, что в тот день возглавляла обоз). – Каждые пару миль у обочины висельное дерево найдется. А если петля занята, то просто горло перерезаем, а труп в придорожную канаву сбрасываем.

– А здесь разбойников много? – спросила Сабета, сидевшая на тележном бортике; она поудобнее уперла ноги в безмятежно храпящего Галдо, который отсыпался после предрассветной стражи, и добавила скучающим тоном: – Простите, конечно, но я как-то не заметила, чтобы они по кустам шныряли.

– Ну это когда как, – ответил караванщик. – Этим летом редко попадаются, раз в месяц, не чаще. Вот этого типа мы как раз месяц назад повесили, с тех пор не балуют. А вот в неурожай разбойников в лесу – что птичьего помета. Или, скажем, после войны, когда наемники да беглецы на большой дороге промышляют, – я тогда вдвое больше охранников набираю, ну и цену за провоз увеличиваю.

Локк с подозрением вглядывался в придорожные заросли – как и в тот раз, когда Цеппи отправил своего подопечного в деревню, знакомиться с сельской жизнью, просторы лесов, лугов, полей и пашен внушали безотчетный страх. По ночам Локк лежал, вслушиваясь в странные шелесты листвы и мечтая о привычных, с детства знакомых звуках города: грохот колес на брусчатке мостовой, шорох шагов, плеск лодочных весел в каналах.

Старый имперский тракт, некогда построенный на совесть, здесь, вдали от больших городов, давно пришел в запустение. Заброшенные гарнизонные форты, молчаливые, как гробницы, скрывались за мглистыми купами кипарисов и ведьминых деревьев, а выросшие близ гарнизонов селения превратились в замшелые руины.

Локк шел у телеги, стараясь глядеть вдаль, а не на Сабету, которая скинула строгий чепец, и теперь теплый ветерок играл прядями ее распущенных волос. «Приватной аудиенции» на второй вечер так и не состоялось. От любых попыток Локка завязать беседу Сабета, погруженная в чтение трагедий и драм, уходила с неменьшей легкостью, чем от его неловких ударов в палочном бою.

Под жаркими лучами солнца шесть повозок катили по пыльному тракту. К полудню дорога свернула в лесную чащу; сомкнувшиеся в высоте кроны деревьев превращали тропу в темный туннель. С одной из ветвей одиноким маятником свисала пустая веревочная петля.

– Нет, это уже чересчур, – заявил Кало. – А дорожных указателей повеселее нельзя было придумать?

– Разбойники дорожные указатели нарочно ломают, а вот петли не трогают, – объяснил Виреска. – Есть поверье, что если человека не над проточной водой в петлю отправить, то душа его упокоения не знает. К петле без дела прикасаться – дурная примета, к несчастью.

– Ага, – фыркнул Кало. – А в дикой глуши на караваны нападать – счастье?

Караван остановился на ночлег в деревушке Трезанкон, раскинувшейся на трех холмах среди болота и окруженной частоколом. Обитали в ней человек двести. Виреска объяснил, что на такие уединенные и хорошо защищенные поселки разбойники нападать побаиваются, а каморрские сборщики налогов в такую глушь соваться не желают.

Однако на райское местечко деревушка совсем не походила. Жители ее мрачно и подозрительно поглядывали на чужаков, хотя и обрадовались привезенным товарам. Впрочем, ночевать на вершине одного из холмов было куда лучше, чем в кромешной тьме и сырости лесной чащобы.

Локк выметал навоз из-под телеги, а Жан ушел распрягать лошадей. Близнецы Санца, привычно переругиваясь, отправились в деревню. Сабета сидела в телеге, охраняла вещи. Локк еще раз осмотрел землю под телегой, проверил, удобно ли там расстилать одеяла, и внезапно сообразил, что остался с Сабетой наедине.

– Жаль, что нам вчера не удалось словом перемолвиться, – начал он.

– Кому жаль – тебе или мне?

– Так ведь… Хотя да, ты же не обещала… просто сказала, что подумаешь.

– Верно, не обещала.

– Тьфу… Ты, похоже, не в духе.

– Правда? – угрожающим тоном осведомилась она. – Не в духе, говоришь? Значит, это только мужчинам можно в каком угодно настроении пребывать, а если женщина дурацкой улыбкой не сияет, как ясно солнышко, то она, видите ли, «не в духе»?

– Ну я вовсе не это имел в виду… просто так сказал, разговор поддержать. И вообще… странно оно как-то… я всякий раз придумываю поводы, чтобы с тобой заговорить, будто мы и не знакомы вовсе.

– Если я и не в духе, – поразмыслив, сказала Сабета, – то это потому, что путешествие наше идет установленным чередом: скука, надоедливая кусачая мошкара, кочки да колдобины.

– Ах вот оно что, – вздохнул Локк. – А кто я в этом списке: скука или мошкара?

– С ума сойти, – негромко заметила Сабета. – Неужто нашего метельщика приличным манерам обучили?

– Позвольте заметить, сударыня, – начал Локк, не совсем понимая, чем вызван внезапный прилив смелости, – что в вашем обществе я всегда намерен вести себя с подобающим приличием.

– Ого, какой храбрец выискался! – фыркнула Сабета, спрыгивая с телеги. – Такая прямота заслуживает достойного ответа, но какого? Следует ли ее поощрить или немедленно пресечь?

Она, подбоченившись, шагнула к Локку, и он невольно отшатнулся, прижавшись спиной к телеге, что спасло его от неминуемого падения, которое стало бы самым позорным происшествием в истории Теринской империи.

– А мое мнение учитывается? – с опаской осведомился он.

– А ты согласишься, если я решу, что поощрять тебя не стоит? – Сабета воздела указательный палец, поднеся его к самому подбородку Локка, но в жесте не было ни приглашения, ни укоризны. – Братья Санца, конечно, долго наше терпение испытывают, но в их оправдание можно сказать лишь одно: после того как я их ухаживания отклонила, близнецы об этом больше не заговаривали.

– Кало и Галдо за тобой ухлестывали?!

– Ну, не одновременно, но, в общем-то, да, – кивнула Сабета. – А что в этом удивительного? Не у тебя одного кровь в жилах играет и все такое.

– Так ведь они же…

– Они осознали, что я к ним отношусь с сестринской нежностью и с терпением святой. И, как ни странно, мои объяснения они приняли, хотя, подозреваю, что если их в лесу одних оставить, то они все дупла в деревьях оттрахают. А вот ты с разочарованием сможешь справиться?

– Если мне грозит разочарование, – с бешено колотящимся сердцем заявил Локк, – то давай без долгих слов обойдемся.

– Ишь ты, как раскипятился! – Сабета, скрестив руки на груди, подступила к нему поближе. – А вдруг мне женщины больше нравятся?

– А… – ошарашенно выдохнул Локк и онемел от изумления.

– Ты ведь об этом никогда не задумывался, правда? – лукавым шепотом спросила Сабета.

– Ох, я… ну, то есть… ты… А тебе…

– Что мне больше нравится – устрицы или улитки? А не поздновато ли ты об этом спрашиваешь? Ох, ради Переландро, что с тобой? Можно подумать, тебя сейчас на казнь отправят! – Наклонившись к Локку, она шепнула ему на ухо: – Улитки мне нравятся, улитки.

– А… ну… – запинаясь, начал Локк, вновь обретая дар речи. – Должен признать, что это сравнение меня некоторым образом радует.

– Великолепное сравнение. И в данном случае самое подходящее, – с едва заметной улыбкой ответила Сабета.

– И что же мне теперь, к Кало и Галдо присоединяться? В избранное общество отверженных?

– Между прочим, Кало и Галдо – мои друзья, – укоризненно напомнила Сабета. – Мои воровские братья. Так что презрения они не заслуживают, особенно от… от посвященного служителя нашего бога.

– Сабета, ты мне нравишься. Очень. Хоть мне и страшно в этом признаваться, я все равно скажу. Ты же вот не побоялась сказать… И вообще, для меня это не пустые слова. Я… я тебя обожаю с тех самых пор, как в первый раз увидел, понимаешь? Ну, когда Воровской наставник тебя с нами в висельный день отправил на казнь смотреть. Помнишь?

– Помню, – шепнула она. – Ты уличником был, странный такой малец, всем досаждал… Да мы все там были хороши – голодные, чумазые, запуганные. Тебе лет шесть было, не больше. Глупости все это. Какое там обожание?!

– Да уж какое есть… А когда мне сказали, что ты утонула, у меня вообще сердце разбилось.

– Ну прости, так надо было. – Она отвела взгляд, помолчала. – По-моему, ты на прошлое глядишь сквозь призму твоих нынешних чувств и воображаешь себе свет там, где на самом деле всего лишь его отражение.

– Знаешь, Сабета, вот я отца совсем не помню. А мать… единственное воспоминание о матери – швейные иглы, сам не знаю почему. Не помню, где родился, не помню чумы в Горелище, не помню, как уцелел. Вообще ничего не помню до того, как Воровской наставник меня у городских стражников выкупил.

– Локк…

– Нет, не перебивай. Так вот, я ничего не помню о своем прошлом, а вот тебя помню. Каждую встречу с тобой помню отчетливо, будто все это вчера случилось. И воспоминания эти во мне до сих пор жаркими угольками тлеют.

– Слушай, похоже, ты Жановых книжек начитался, о любовных терзаниях, вот и выдумываешь всякие сказки. Тебе ведь свои чувства больше сравнить не с чем, понимаешь? Мы с тобой бок о бок все эти годы жили, вот ты и… ну, привязался ко мне, что ли. При таком близком знакомстве это вполне естественно.

– И кого ты хочешь в этом убедить? – Локк, решив перейти в нападение, сделал шаг к Сабете. – По-моему, ты не мне все это объясняешь, а саму себя уговорить пытаешься. Почему…

Сам того не заметив, он повысил голос и вздрогнул от неожиданности, когда Сабета зажала ему рот ладонью.

– Ты что, решил о своих личных делах всему каравану рассказать? – по-вадрански прошептала Сабета.

– Извини, – ответил Локк на том же наречии. – Понимаешь, это не просто привязанность. Вот если бы ты могла на себя моими глазами поглядеть…

– То наверняка нашла бы полезное применение такому чуду, – мечтательно сказала она. – Разумеется, если бы захотела поддаться твоим чарам.

– Ну вот когда захочешь, то…

– Локк, я тебе уже объясняла, что между нами все непросто. Да пойми же, с тобой вообще все непросто – и это не потому, что я не могу разобраться в своих чувствах, не потому, что мне страшно или что у меня в голове туман. Существуют некоторые обстоятельства, которые все усложняют. Настоящие препятствия, понимаешь?

– Какие? Объясни! Скажи, что мне сделать, чтобы…

– Ой, а мы теперь по-вадрански будем говорить? – спросил Кало, усаживаясь на бортик телеги.

– Ох, Санца, болван ты эдакий! Как ты меня напугал, засранец! – прошипела Сабета.

– Ух ты, нас похвалили! – заявил Галдо, выбираясь из-под телеги. – К вам обычно так просто не подойдешь, а на этот раз вы так беседой увлеклись, будто…

– …в жопе ковырялись, – добавил Кало.

– А, вы опять за свое? – поморщился Локк.

– Не-а, – ответил Галдо. – Просто нам любопытно стало.

– И как ваш вадранский? – спросил Локк.

– Я вадранский хорошо сказать, – заявил Кало, нещадно коверкая вадранские слова. – Без ошибка совершенство. Самое умная Санца.

– Только мы кое-что подзабыли, – добавил Галдо по-терински. – Поэтому не все поняли, но если вы повторите…

– К пробелам в вашем понимании вам придется привыкнуть, – вздохнула Сабета. – Мы же к ним привыкли.

– Что, деревня вашего внимания не стоит? – осведомился Локк.

– Еще как стоит, – ответил Галдо. – Мы за деньгами вернулись. В деревне нашлось некое задрипанное заведение, таверна называется, где местные охламоны в картишки режутся.

– Вот мы и решили научить их настоящей карточной игре, – добавил Кало, перекатывая камешек по костяшкам пальцев. – По-нашему, по-каморрски. К утру половина деревни нашей будет.

– Зря вы это затеяли, – вздохнула Сабета.

– А что такого? – спросил Кало. – Они что, войной на нас пойдут? Если на обратном пути выяснится, что деревенские придурки Пять башен приступом взяли, то мы принесем наши искренние извинения. В письменном виде.

– Нам всего-то и нужно что пару монет. – Кало откинул мешковину, прикрывавшую нехитрый скарб Благородных Каналий. – Сделаем первую ставку, а потом начнем деньгу грести.

– Погоди-ка, – остановил его Локк. – С каких это пор вы ворами заделались?

– С тех самых… – Кало сощурился, всем своим видом изобразив глубокую задумчивость. – С тех самых пор, как я из материнской утробы первым на свет выкарабкался и…

– Головой об землю стукнулся, – добавил Галдо.

– Ну да, братья Санца изворотливые, как змеи в механической молотилке, – вздохнул Локк. – А вот братья Асино – актеры, а не мошенники.

– Ха! А как, по-твоему, безработные актеры на жизнь зарабатывают? – фыркнул Кало. – Знал бы ты, какие среди них шулеры попадаются! У них-то я самым хитрым приемчикам и научился…

– Я сейчас не об этом, – прервал его Локк. – Мы сейчас актеры, и только актеры. Так что никаких азартных игр, никаких обчищенных карманов и никаких срезанных кошельков. Я вот что вам скажу: никто не должен знать, кто мы на самом деле и чем в Каморре занимаемся. В Эспару мы под фальшивой личиной едем, там ее и оставим, чтобы и след простыл. А как домой вернемся, нас никто и никогда не отыщет.

– Гм… разумно, – признал Галдо.

– Вот прямо сейчас и начнем вести себя тихо и неприметно, чтобы нас никто запомнить не смог. Или вы думаете, что ваши деревенские приятели позволят себе голову задурить, деньги беспрекословно отдадут, а завтра утром еще и ручкой помашут на прощание? Нет, ребята, тут без драки не обойдется, а то и на нож посадят. Если местные на вас окрысятся, то на помощь караванных охранников не надейтесь – они этой дорогой все время ездят, им деревенских злить ни к чему.

– Тоже верно, – признал Кало. – Я же тебе говорил, болван лысый, что дельце не выгорит.

– Да ты первый это предложил, говнюк неугомонный!

– Ну, считай, мы передумали, – сказал Кало.

– Тогда займитесь ужином, – предложил Локк. – А если вам не терпится деньги потратить, сгоняйте в деревню за свежим мясом, а то солонина уже в горло не лезет.

Братья Санца с готовностью сорвались с места и скрылись за поворотом тропки, служившей главной улицей Трезанкона. Локк, переглянувшись с Сабетой, заметил, что в ней произошла неожиданная перемена.

– Вот именно в этом и заключается одно из препятствий, – холодно произнесла Сабета.

– В чем?

– А ты не понял, что ли?

– Погоди, а что я должен понять?

– А ты подумай. – Она скрестила руки на груди и недовольно передернула плечами. – Нет, я серьезно. Поразмысли хорошенько, я подожду.

– О чем я должен подумать?!

– Знаешь, когда-то давно я была старшей в шайке, – вздохнула Сабета. – А потом мой наставник отправил меня учиться танцам и хорошим манерам. Так вот, когда я вернулась, то оказалось, что мое место занял другой, совсем еще малыш.

– Но… я же…

– А Кало и Галдо, которые раньше на меня чуть ли не молились, теперь во всем этой крохе подчинялись, – невозмутимо продолжила Сабета. – А потом малыш обзавелся еще одним другом.

– Ой, не выдумывай! Жан тебе такой же друг, как и…

– А вот и нет. Вы с ним закадычные друзья, понимаешь? Неразлучные.

– По-твоему, это препятствие? – недоуменно спросил Локк; голова гудела, будто от внезапного удара. – Тебе завидно, что я с Жаном дружу?

– Твоя сообразительность не уступает твоей наблюдательности, – съязвила Сабета. – Ты никогда не обращал внимания на то, что к моим предложениям относятся… ну, в общем, абы как, а вот к твоим – как к священным заповедям, которые надо выполнить во что бы то ни стало. Даже когда мы предлагаем одно и то же.

– Ну, так нечестно, – слабо возразил Локк.

– Да ведь именно это только что и произошло! Если бы близнецам в их тупые головы втемяшилось яду отведать, мои уговоры бы не помогли, а ты им одно слово скажешь – и они бегом бегут, аж спотыкаются. Понимаешь, Благородные Канальи – твоя шайка, и ничья больше. И всегда твоей была, с благословения отца Цеппи. Он тебя в гарристы с самого начала готовил. И… и жрецом тоже хотел сделать. Ну, себе на замену.

– Но… я ведь не нарочно… я не собирался… не думал…

– Нет, конечно. Ты просто появился, место главаря занял, и все дела. Разумеется, верховодить легко… до тех пор, пока тебя с этого места не сдвинут. А после этого только и думаешь, почему это произошло и в чем твоя ошибка…

– Но… – Локк заставил себя понизить голос. – Меня тоже все время испытывали… Ты же помнишь, нас всех испытывали… А как долго я вот за это расплачивался? – Он вытащил из-под рубахи кожаный мешочек с акульим зубом. – О всевышние боги, да на эти деньги можно было особняк и карету с шестеркой лошадей купить! И ученичество я, как все, прохо…

– Наставления Цеппи я прекрасно помню, но сейчас не об ученичестве толкую! Просто ты все принимаешь как должное, не задумываясь, будто это самое обычное дело. А я – единственная женщина в вашей шайке, мне волей-неволей обо всем размышлять приходится.

– Ох, я и не подозревал…

– То-то и оно, Локк. В этом-то и загвоздка, – вздохнула Сабета, глядя в небо, на одинокую луну, выглянувшую из-за низких облаков.

Локк понятия не имел, что еще сказать.

– А нам еще неделя пути предстоит, – задумчиво произнесла Сабета. – Целая неделя, со всеми удовольствиями. Приедем в Эспару усталые, немытые и до полусмерти мошкарой искусанные. Знаешь, я не прочь с тобой еще поговорить, но мне совсем не хочется, чтобы ты с утра до ночи, затаив дыхание, наших бесед дожидался… Ни тебе, ни мне от этого легче не станет.

– А вот от этого станет? – обиженно осведомился Локк.

– Наверное. Давай-ка лучше по-простому: пока едем – сидим в телеге, смотрим на дорогу, а все разговоры на потом отложим.

– Ага, вот ты мне здесь всякого наговорила, а теперь предлагаешь перерыв устроить? Так нечестно.

– Может, и нечестно. Только так будет лучше.

– Ладно. Что ж, у меня будет время придумать объяснение, которое…

– Объяснение? В смысле – оправдание? Мне от тебя ни оправданий, ни объяснений не нужно, я только что тебе тебя самого объяснила. А дальше…

– Что?

– А вот что дальше, ты мне сам должен сказать.

– Но ты хотя бы наме…

– Нет, – остановила его она. – Я тебе все необходимое уже сказала, а что дальше – сам разбирайся. И если слова мои и впрямь в тебе жаркими угольками тлеют, раздуй огонь, Локк. И как в Эспару приедем, дашь мне свой ответ. Настоящий ответ, правильный.

Эспара, некогда не уступавшая Терим-Пелю, имперской столице, под гнетом неумолимого времени растеряла былую мощь и славу и забыла о честолюбивых устремлениях, как старики забывают о юношеских забавах.

К полудню десятого дня путешествия дорога, бежавшая меж усеянных руинами холмов, резко свернула, и караван выехал на равнину, покрытую зелеными и бурыми лоскутами возделанных полей. На южном горизонте виднелись смутные очертания башен в серых клубах дыма.

– Эспара, – сказал Анатоль Виреска. – Где стояла, там и стоит, никуда не делась. Ну что, мои юные друзья, дальше поедем без остановок, к вечеру доберемся.

– Спасибо вам, сударь. – Локк натянул поводья (Жан мирно похрапывал в телеге). – Хоть особых красот мы не видали, зато и без приключений обошлось.

– Когда разбойники не шалят, тут не дорога, а сплошное удовольствие. А вам теперь снова жить в дыму, от карет уворачиваться и за крышу над головой деньги платить.

– Хвала богам! – отозвался Локк.

– Странные вы, городские жители… – хмыкнул Виреска и направился к остальным повозкам.

В последний день путешествия Благородные Канальи – как и предсказывала Сабета, усталые, немытые и до полусмерти искусанные мошкарой, – решили даром ноги не бить. Кало и Галдо сидели спиной к спине, лениво озирая окрестности, а Сабета перечитывала «Республику воров».

– Как пиеса-то? – спросил Галдо.

– Замечательная, – сказала Сабета. – Только в этой копии последнего акта не хватает, и некоторые строчки расплылись, будто в конце каждой сцены актеры друг в друга чашками кофе швырялись.

– О, мне такая по нраву, – сказал Кало.

– А хороших ролей много? – спросил Галдо.

– Все хорошие, – ответила Сабета. – Очень романтические. И имена у всех красивые – и у разбойников, и у чародеев, и у императоров. Вот бы нам такие…

– Подумаешь, императорское имя! Фигня все это, – заявил Галдо. – Людям богатство подавай, и власть тоже.

– Нет, я к тому, что мы себе должны вымышленные имена придумать, как в древних сказаниях или легендах, – звучные, звонкие… – пояснила Сабета. – Вот как в «Десяти честных предателях». Рыжий Джесса, Князь Пройдох, или там Амадина, Царица Сумерек.

– По-моему, Верена Галанте – красивое имя, – сказал Локк.

– Да я не о том! Имена должны быть необычные, понимаете? Ну, не знаю… загадочные, что ли. Не как у всех. Представляете, вот случилось что-то невероятное, а по городу слухи ползут: «О боги, это все Князь Пройдох подстроил!»

– О святые небеса, – трагически воскликнул Галдо, – такую гигантскую зловонную говешку способен исторгнуть из жопы один-единственный человек на всем белом свете – Вонючка Кало, Полуночный Засранец!

– Ох, вашего с Кало воображения на большее не хватает, – вздохнула Сабета.

– Еще как хватает! – возразил Галдо. – Чем гнуснее дельце, тем ярче разгорается костер нашей изобретательности.

– Сабета, тебе тоже без дела больше сидеть невмоготу? – спросил Локк, втайне обрадованный тем, что в голосе Сабеты звучало воодушевление, а не скука.

– Наверное… Надоело в телеге трястись и слушать, как братья Санца друг с другом состязаются, кто громче пернет. Что, уже и помечтать нельзя? Представляете, если о нас еще при жизни начнут легенды слагать? К примеру, заходим в таверну, на нас никто внимания не обращает, а все только и говорят что о наших подвигах, даже не подозревая, что мы за соседним столом выпиваем, как ни в чем не бывало.

– Подумаешь, я вот тоже в таверну захожу, а на меня никто внимания не обращает, – пробормотал Кало.

– А еще я хочу в королевство Семи Сущностей податься, – задумчиво промолвила Сабета. – По городам разъезжать, повсюду делишки проворачивать, знатных господ охмурять да обирать. Бурей по стране пронеслась бы, чтобы надолго запомнили. А называли бы меня… Роза. Роза Сущностей, – мечтательно произнесла она. – Представляете, по всему королевству стон стоит: «Ах, Роза Сущностей меня разорила!» Богачи волосы на себе рвут, их жены руки заламывают, златохваты рыдают, а я уже в другом городе бесчинствую.

– И что, теперь нам всем дурацкие прозвища сочинять? – сказал Кало. – Вот кто мы с Галдо будем? Северная Плесень?

– Нет, лучше Винтильский Бурьян, – сказал Галдо.

– А если ты будешь розой, – добавил Кало, – то Локку тоже надо какое-нибудь прозвище придумать.

– Пусть он будет тюльпан! – предложил Галдо. – Крошечный такой тюльпанчик.

– Не-а, если уж она роза, то пусть он будет ее шипом. – Кало прищелкнул пальцами. – О, знаю… Каморрский Шип! Здорово, правда?

– О боги, что за дурь! – вздохнул Локк.

– Вот вернемся домой, сразу и начнем, – не унимался Кало. – Пройдемся по тавернам, распустим слухи, глядишь, через месяц о Каморрском Шипе весь город заговорит. Даже те, кто ни фига не знает, привирать начнут, лишь бы их межеумками не считали.

– Только попробуйте! – угрожающе произнес Локк. – Я вас своими руками придушу, вот увидите.

В пять часов пополудни, под теплыми каплями дождя, моросившего с серых небес, телега Благородных Каналий, разбрызгивая грязь, въехала под каменную арку городских ворот на восточной окраине Эспары, у реки Джалан. Жан, натянув поводья, придержал упряжку, и к телеге подошел отряд вооруженных стражников в длинных плащах.

– Как дела, Виреска? – спросил начальник стражи, коренастый и толстопузый, что, впрочем, ничуть не мешало ему двигаться с грацией заправского танцора. – По тебе можно водяные часы проверять. Как проехали, без приключений?

– Да, жаловаться не на что, сержант. – Караванщик обменялся рукопожатием со стражником, который ловко спрятал в карман увесистый кошель – въездную дань, о которой Виреска предупредил путников еще в Каморре. – Надеюсь, вы припрятанные черные зелья и незаконное оружие нам не попортите и долго задерживать не станете.

– В этот раз быстро управимся, часов за десять, – хохотнул эспарец и прошелся вдоль телег – больше для виду, чем для настоящего осмотра.

– Добро пожаловать в Эспару, – улыбнулся Сабете один из стражников. – Вы у нас впервые?

– Да. – Сабета, в скромном наряде горожанки, с напускным смущением потупилась.

– Может, вам помощь какая нужна? – пробасил сержант, подходя к телеге.

– Ах, как мило с вашей стороны! – с очаровательной улыбкой ответила Сабета.

Локк поспешно прикусил язык.

– Мы ищем некоего Джасмера Монкрейна, владельца актерской труппы.

– Он вам тоже задолжал? – спросил сержант.

Стражники расхохотались.

– Нет, что вы, мы тоже актеры, – призналась Сабета. – Из Каморра, он нас в труппу пригласил.

– Да неужто в Каморре театры есть? – удивился один из стражников. – Я слышал, у вас там развлечения попроще. Ну там, когда акулы теток пополам перекусывают и все такое.

– А что, я б на такое зрелище посмотрел, – пробормотал другой.

– В Каморре всяких развлечений хватает, – кивнула Сабета. – Но мы в городе бываем редко, все больше в разъездах. Вот Монкрейн нас на все лето нанял.

– Что ж, удачи вам, – вздохнул сержант. – Его актеры, кажется, остановились у… Ох, запамятовал, как тот постоялый двор называется, где оливу с корнем вывернуло?

– У Глориано, – подсказал один из стражников.

– Верно, у Глориано! – кивнул сержант. – Вот сейчас по этой улице проедете прямо, до храма Венапорты, а потом сразу сверните налево. А как по мосту через реку переберетесь, окажетесь на Упокоенном холме, постоялый двор Глориано по правую руку будет. Запомните, если надгробья повсюду увидите, то, значит, вы его проехали, назад придется поворачивать.

– Премного благодарны, – пробормотал Локк, смутно подозревая, что благодарность несколько преждевременна.

Благородные Канальи попрощались с Виреской и проследовали в направлении, указанном сержантом, обрадованно разглядывая привычные картины городской жизни: высокие каменные стены, клубы дыма, напитанные дождем, захламленные переулки и толпы прохожих на широких улицах.

– Теперь бы по стаканчику эля пропустить, – мечтательно протянул Галдо. – В настоящей таверне, а не в какой-то дыре за частоколом на болоте.

– А вот и Упокоенный холм. – Жан направил упряжку на улочку, которая с каждым поворотом колес становилась все беднее и запущеннее: дома все ниже, окна – грязнее, а фонари – реже. – Вон там кладбище, значит постоялый двор где-то рядом.

Действительно, неподалеку виднелась постройка, освещенная ярче соседних, что, принимая во внимание состояние ее крыши и стен, особого доверия не внушало. У въезда на постоялый двор путь телеге преградили два насквозь вымокших стражника с фонарями в руках.

– В чем дело, констебль? – учтиво спросил Жан.

– А вам что, туда надо?

– Да.

– На постоялый двор Глориано? – недоверчиво уточнил стражник.

– Он самый.

– А что везете?

– Постояльцев, – ответил Жан.

– О всевышние боги! – вздохнул констебль. – Вы ж не местные, правда? Ну я так по говору и понял.

Стражники переглянулись и с преувеличенной вежливостью отошли в сторону, пропуская путников.

Жан завел телегу под полотняный навес, испещренный многочисленными прорехами. В темной конюшне стояла одинокая лошадь, печально глядя на приезжих, будто надеясь, что ее спасут. Откуда-то раздавались сумбурные крики и неразборчивые вопли.

– Что происходит? – удивленно спросила Сабета.

Шум не походил ни на обычную ругань, ни на мордобитие, ни на пьяную потасовку – все это Локк распознал бы в два счета, но сейчас не мог уловить ни одного знакомого звука. Странный шум доносился откуда-то из-за правого угла дома.

– Жан, Сабета, айда со мной, только тихо, – велел Локк. – Санца, за лошадьми приглядите, а то им ума хватит удрать.

Спрыгнув с телеги, он внезапно сообразил, что снова сделал то, в чем его укоряла Сабета: отдавал распоряжения, как заправский главарь шайки, в полной уверенности, что их исполнят. Впрочем, раздумывать о смысле жизни было некогда – мало ли, вдруг их всех сейчас прирежут?

– …Переломаю кости, суставы выкручу и, как густым вином, упьюсь предсмертным криком, – послышался громкий, звучный голос. – И каждый стон, исторгнутый хрипящим горлом труса, мне вскружит голову от наслажденья и яростный восторг мой разожжет…

– О боги… – ошеломленно выдохнул Локк. – Ой, это же… Это же из пиесы!

– «Катален, последний князь Амор-Пета», – благоговейно прошептал Жан.

Локк, Жан и Сабета осторожно выглянули из-за угла во дворик, защищенный с трех сторон стенами двухэтажного особняка. В тени дальней стены сидели мужчина и женщина, а посреди двора зияла широкая яма. У края ямы высился внушительного вида старик, шириной груди и плеч превосходивший отца Цеппи; морщинистое лицо облепляли длинные седые пряди, вымокшие под дождем, а в каждой руке красовалось по бутылке вина. Тело прикрывала просторная серая ряса.

– А кости в пыль смелю и подмешаю к глине, к булыжникам, которыми мостят проезжий тракт, чтобы за веком век копыта лошадей презренный прах топтали, чтобы его бесстрастною стопою всяк попирал, чтобы его пьянчужки и бродяги окропляли блевотиной зловонной и мочой. И вот тогда, о подлый Катален, я посмеюсь над участью твоею и буду хохотать до самой смерти, и пусть умру – но я умру отмщенным! – Старик трагическим жестом вскинул руки, поднес бутылки ко рту и жадно отхлебнул.

В небе зарокотал гром. Дождь усиливался.

– Простите, – сказал Локк. – Мы разыскиваем труппу Монкрейна.

– Труппу Монкрейна? – Старик выронил бутылку и отчаянно замахал руками, чтобы не свалиться в яму. – Монкрейна?!

– Сударь, вы, случаем, не Джасмер Монкрейн будете? – осведомился Жан.

– Я – Джасмер Монкрейн?! – негодующе возопил старик и, не удержавшись на краю, плюхнулся в яму (к счастью, оказавшуюся неглубокой, чуть выше колена, и наполовину заполненную дождевой водой), потом выкарабкался оттуда и, перемазанный жидкой грязью до пояса, направился к Локку и Жану. – Я – Сильван Оливиос Андрассий, величайший актер последнего тысячелетия! Слава моя разнеслась на тысячи миль вокруг! Джасмер Монкрейн… не достоин и капли… моей мочи! – громовым голосом завершил он и, сделав шажок вперед, хлопнул Жана по плечу. – Деточка… ссуди мне пять реалов… до Покаянного дня. О боги… – Он пошатнулся, припал на колено и шумно блеванул.

Жан, ловко увернувшись, так что пострадал лишь краешек его башмака, ошарашенно пробормотал:

– Охренеть!

– Ну зачем же так сразу, – примирительно заметил Сильван и, предприняв несколько безуспешных попыток подняться, снова прильнул к бутылке.

– Ох, извините, пожалуйста. Не обращайте на него внимания… – сказала высокая темнокожая женщина, выходя из тени вместе со спутником – молодым худощавым теринцем чуть постарше Благородных Каналий. – Сильван обожает все драматизировать.

– А вы из труппы Монкрейна? – уточнил Локк.

– А в чем дело?

– Меня зовут Лукацо де Барра, – представился Локк, – а это мой кузен, Жованно де Барра, и наша приятельница, Верена Галанте.

Женщина непонимающе посмотрела на них.

– Видите ли, Монкрейн нас в труппу пригласил, – пояснил Локк. – Мы из Каморра.

– О всевышние боги! – ахнула женщина. – Так вы настоящие?

– Ну да, настоящие, – кивнул Локк. – А еще мы вымокли до нитки и не понимаем, что происходит.

– Мы… мы решили, что вас не существует. Что Монкрейн вас выдумал!

– Смею вас заверить, сударыня, мы самые что ни на есть настоящие, а вовсе не выдуманные, – улыбнулся Жан. – Из Каморра в Эспару – десять дней пути, только и всего.

– Меня зовут Дженора, – сказала женщина. – А это Алондо…

– Алондо Раци, – представился юноша. – А где остальные? Или вас только трое?

– Братья Асино за телегой присматривают, – вздохнул Локк. – Ну, раз выяснилось, что мы вполне себе осязаемые особы, теперь остается только узнать, существует ли на самом деле Джасмер Монкрейн.

– Монкрейн… – пьяно забормотал Сильван. – Я его даже… даже обосрать погнушаюсь…

– Это из-за Монкрейна Сильван, гм, временно распрощался с трезвым образом жизни, – пояснила Дженора.

– Монкрейн в Плакучей Башне, – добавил Алондо.

– А это что? – спросил Жан.

– Самая надежная тюрьма в Эспаре. И охраняют ее не городские стражники, а гвардейцы графини.

– Вот только этого нам для полного счастья и не хватало! – воскликнул Локк. – Его что, за долги посадили?

– Если бы за долги, – вздохнула Дженора. – Все гораздо хуже. Он сегодня утром какому-то вельможе пощечину дал, вот его и загребли за оскорбление благородной особы.