Когда Коко говорила с мужем в последний раз, она попросила его: «Игнус, приходи поскорей к нашему костру». Она хотела сказать ему гораздо больше: что она гордится им и что ей совестно за свою холодность и равнодушие. Отчасти ее неприязнь к мужу объяснялась тем, что он не искал общества жены и дочери, предпочитая одиночество. Уязвленная Коко, посчитав, что муж пренебрегает ею, стала все чаще отвергать его, и вскоре между ними установилось такое ледяное молчание, что, казалось, слова навеки погребены под сугробами. Однако, когда во время кочевья Игнус встал на защиту семьи, Коко изменила свое отношение к мужу, и теперь ей хотелось сказать ему, как она его любит и ценит.

Коко заранее радовалась, представляя себе этот разговор, и не могла дождаться возвращения мужа с охоты. Когда мужчины, нагруженные птичьими тушками, вернулись в лагерь, она жадно ловила взгляд Игнуса, хлопоча у костра, однако тот, как всегда, был погружен в себя и ничего не замечал.

Ладно, решила Коко. Совет дал мне его в мужья. Если ему надо побыть одному, она примет это как должное.

– Игнус, приходи сегодня к нашему костру.

Игнус мельком взглянул на нее и кивнул: ладно.

Игнус зашел на мужскую половину лагеря, сел у костра и принялся жевать поджаренную на огне птицу. Мужчины, привыкшие к молчуну, подвинулись, освобождая для него место, и продолжали разговор. Никто не заметил, как Игнус схватился за горло.

– Надо бить птиц на земле, как зверей. Не бейте их в воздухе или на воде – только копья растеряете, – наставлял охотников Валид.

– Но Бледноликие бьют птиц на воде, – возразил Пэллок.

– Я старший копейщик, и я приказываю бить птиц на земле, по которой мы ходим, – не моргнув, ответил ему Валид.

Игнус упал на колени, одной рукой уперевшись в землю, а другой хватаясь за горло. Его лицо вздулось и налилось кровью. Он захрипел.

– Игнус? – озабоченно наклонился к нему Валид.

– Поднимите его! – скомандовал Урс. – Отведите к Софо! Марс, скорей, беги за Софо!

Мужчины притащили Игнуса к общему костру, куда уже спешила Софо. Игнус лежал на спине, из уголка его рта обильно текла слюна. Хрипы почти стихли.

Когда Софо склонилась над ним, руки Игнуса тяжело упали, лицо вздулось и посинело, губы опухли, невидящие глаза остекленели.

Софо взглянула на Урса и помотала головой.

Пэллок отправился за Коко. Калли и младенец крепко спали, и он не стал их будить.

Коко упала на колени перед мужем, не узнавая искаженные черты. Она сжала его ладонь, еще теплую, в своих руках.

Урс почтительно опустился на колени перед умершим. Остальные охотники последовали его примеру.

– Он подавился костью, Коко, – сказал Урс.

Коко посмотрела на него глазами, полными слез.

– Мне так много хотелось ему сказать, – зарыдала она.

Три дня после похорон Игнуса Альби ходила с кислым выражением лица, досадуя на непредвиденную задержку. Наконец ее терпение лопнуло.

– Созываю женщин на совет, – объявила она.

Совет охотников собирался в серьезной и торжественной атмосфере. Старший ловчий важно подзывал к себе старших копейщика и следопыта, которые, в свою очередь, созывали остальных охотников, и после ритуального приглашения каждый занимал свое место у костра. Рассевшись, мужчины по большей части хранили молчание, высказываясь, только когда с ними заговаривал старший ловчий.

Женщины, собираясь на совет, медленно стекались на свою половину лагеря и усаживались, где придется, непринужденно болтая. Создавалось впечатление, будто все они разговаривают одновременно; всегда, когда женщины собирались на совет, мужчины ощущали подспудное беспокойство.

На руках у Калли спал младенец. Собак, который давно получил имя, а значит, формально не мог находиться на женской стороне лагеря во время совета, проделывал головоломные прыжки в самом центре сборища: женщины в нем души не чаяли и снисходительно посмеивались над его штуками. Калли понимала, что сынишке здесь не место, однако нарочно молчала: пусть женщины не забывают, что сегодня решается судьба его маленького брата.

– Среди женщин только и разговоров, что о смерти Игнуса да о погоде. Все недоумевают, почему мы так рано пришли на зимовье, ведь дни стоят теплые и сухие. Альби не удалось настроить женщин против малыша, – шепнула Коко дочери.

– Но это не значит, что они готовы выступить против Альби. Они просто не хотят говорить о моем мальчике. Им неловко, что их собрали ради этого, – ответила Калли.

Коко пытливо взглянула на дочь. Как часто бывало, в словах Калли заключалась особая мудрость.

– И все-таки, – продолжала Калли, – Альби следует поменьше размахивать своим посохом. Если она будет слишком наседать на нас, особенно теперь, после смерти Игнуса, это вызовет возмущение среди женщин, которые потеряли мужа, брата или отца.

Хотя Коко кивнула, в ее взгляде читалось сомнение.

– Вскоре придут дожди, – перекрыл разговоры громкий голос Альби, остановившейся посреди сборища. Женщины подняли на нее глаза, размышляя над услышанным. Дожди – это хорошо. Им нужен дождь. – И настанет время праздновать свадьбы.

Еще одна приятная новость. Женщины одобрительно переглянулись: совет начинался хорошо.

– Сегодня совет замолвит слово за Рене, которая осталась без родителей. Она станет хорошей женой для Никса. Что скажешь, Адор?

Адор захлопала глазами.

– Согласна, – ответила она, помолчав. Все заулыбались, а Рене зарделась от счастья.

– Пусть наши женщины и впредь будут плодовиты, а охота удачна. Пусть небо над нами и впредь будет безоблачным, а путь из зимы в лето – безопасным, – продолжала Альби.

Женщины дружно закивали – все, кроме Калли, которая прищуренными глазами поглядывала на Старейшину, понимая, куда она клонит.

Альби выпрямилась, опираясь на посох.

– Но всякое благословение может рассеяться, как дым. Ведь, кроме благого солнца и тепла, есть и другая сила, которая только и ждет, чтобы обрушить на нас голод и хвори, наслать беспощадную Орду. Туда, где есть благословение, может прийти и проклятье!

Женщины обеспокоенно заерзали: Альби чуть не проговорилась о том, что нельзя называть вслух, – о великом Зле, которое накрывало землю ночным покровом. Альби, скорбно скривив рот, заунывно продолжала:

– Представьте, каково мне знать, что мой собственный внук, который только недавно появился на свет, обрушил проклятье на наши головы! Еще бы! Ведь он родился, когда мы были на волосок от беды! А его нога! Гноящаяся рана на теле всего племени! Он накличет на нас голод и смерть. Мы должны безжалостно выдавить этот гнойник! – Альби окинула взглядом сидящих женщин. – Посмотрите, что стало с тем, кто вступился за него, с Игнусом?

По сборищу прокатился вздох ужаса. Слова Альби попали в цель.

– Таков наш долг. И хоть сердце у меня разрывается от боли, я должна сказать, – возвысила голос Альби. – Утопим проклятие в дождевой яме, пока оно не обрушилось на наши головы!

Калли замерла: женщины переглядывались, однако избегали смотреть ей в глаза. Белла украдкой бросила взгляд в ее сторону, но тут же отвернулась. Даже лучшая подруга – и та против нее!

Толстые губы Альби сложились в кривую усмешку, и она обратила лицо к Калли, ожидая, что та скажет в свое оправдание.

– Так ты говоришь, проклятие, – тихо начала Калли, не вставая с места. – Но мужчины вернулись с охоты не с пустыми руками, хоть мы и пришли на зимовье слишком рано. Ты говоришь, мы были на волосок от беды, но это ты едва не навлекла на нас беду, когда начала кричать, что младенца следует бросить в реку! Ловчий даже пригрозил убить тебя, если ты не замолчишь!

Слухи об этом давно ходили в племени, и теперь их подтверждали слова Калли. Женщины испуганно переглянулись.

– Ты болтаешь о смерти моего отца, о нашем горе, в котором ты видишь знак судьбы. Но разве не нашим изобилием поперхнулся мой отец? Разве он первый, кто умер, плохо разжевав пищу? И мы должны поверить, будто любой, кто подавится костью, – проклят? Зато Игнус одним из первых велел тебе замолчать, там, у слияния рек, и пригрозил копьем.

– Это к делу не относится, – злобно буркнула Альби.

– Мы никогда не убивали своих! – воскликнула Калли. – Даже тебя, Альби, не тронули, хотя из-за твоих разговоров нас могли обнаружить. Да, охотники пригрозили тебе, но не пустили копья в ход. У Сородичей издавна принято, – кричала она, надвигаясь на Альби, – что ребенок без имени, лежащий у материнской груди, принадлежит матери и только ей одной! А ты, Старейшина, хочешь попрать наши обычаи, чтобы избавиться от несуществующего проклятия, которое якобы довело нас до беды, хотя единственная наша беда в том, что ты слишком рано привела нас на зимовье!

Никто из женщин никогда не разговаривал с Альби таким тоном. Над советом нависла гробовая тишина. Разъяренная Калли тяжело дышала.

– Ее правда, сестра, – промолвила Дрои и повернулась к сидящей рядом Софо. – Мы с Софо живем на свете дольше всех вас и не помним, чтобы совет указывал матерям, как им поступать с детьми, у которых еще нет имени. Помнишь, Адор, как твой первенец, Марс, перекусал всех детей племени? Но совет не стал вмешиваться, и ты сама нашла способ совладать с малышом. А теперь он старший следопыт. Вот как у нас принято поступать.

Софо закивала.

– Правда, правда, – прошамкала она. – И мой отец умер, подавившись куском оленины. Он был хороший человек и добрый охотник. Он не был проклят.

Старейшина, прищурив глаза, набрала побольше воздуху, однако не заговорила, пока не обвела всех женщин изучающим взглядом. Калли ума не занимать: в сложной ситуации женщины всегда выберут бездействие, если им дать такую возможность. Теперь бессмысленно настаивать. Вот уже и Софо ревет по своему прожорливому отцу.

– Хорошо, – снисходительно сказала Альби. – Как Старейшина, я только выражаю общее мнение, но не решаю за всех. Я вижу, что совет намерен повременить с решением, покуда проклятому ребенку не исполнится трех лет. Ждите-ждите. Он получит имя, станет одним из Сородичей и погубит всех нас.

Младенец, лежавший на руках у Калли, шевельнулся и заморгал. Калли улыбнулась ему.

Она выгадала целых три года.