32. Клин клином

Солнечная терраса ресторана возвышалась над заливом Одьерн. Бретонский берег был таким же красивым, как и мексиканское побережье, пусть здесь и было холоднее.

– Брр, ну и холодрыга! – содрогнулась Билли, подтягивая повыше «молнию» на своей ветровке.

Ее операция была назначена на следующий понедельник, поэтому мы решили сменить обстановку и подарить себе уикенд вдали от Парижа. Будущее для меня ничего не значило, и я потратил часть наших денег на аренду автомобиля и маленького домика возле Плогофа с видом на остров Сен.

Официант церемонно поставил в центре стола заказанное нами блюдо с морепродуктами.

– Почему ты ничего не ешь? – удивилась Билли.

Я скептически рассматривал ассорти из устриц, морских ежей, скампий и съедобных ракушек, мечтая о гамбургере с беконом.

Но все же я попытался снять панцирь со скампии.

– Настоящий мужчина, – пошутила Билли.

Она передала мне устрицу, на которую выжала ломтик лимона.

– Попробуй! В мире нет ничего вкуснее.

Я подозрительно посмотрел на слизистую массу.

– Вспомни манго, которое мы ели в Мексике! – настаивала Билли.

Закрыв глаза, я проглотил упругую плоть моллюска. У нее оказался терпкий, соленый и йодистый вкус, а аромат водорослей и ореха задержался во рту.

Билли со смехом подмигнула мне.

Ее седые волосы развевались на ветру.

За нашей спиной сновали суденышки для ловли лангустов и маленькие разноцветные кораблики, спускавшие в воду клетки, чтобы вытащить моллюсков и ракообразных.

Прогулка пешком по извилистым улочкам возле порта, а потом вдоль пляжа Трескадек. Поездка на машине от бухты Трепассе до мыса Ра, и Билли все время настаивала, чтобы самой сесть за руль. Сумасшедший хохот при воспоминании об эпизоде с шерифом, который остановил нас в Калифорнии за превышение скорости. Внезапное осознание, что у нас много общих воспоминаний. Спонтанное, но мгновенно подавленное желание поговорить о будущем.

И конечно же дождь, заставший нас в разгар прогулки по скалам.

– Здесь, как в Шотландии, дождь – это часть пейзажа, – бросила мне Билли, когда я начал ворчать. – Ты можешь представить путешествие по Северо-Шотландскому нагорью или к озеру Лох-Ломонд в солнечную погоду?

– Попробуй это, пальчики оближешь! – сказала Кароль, протягивая Мило ложечку своего десерта, фирменного «Тартюфо» с кремом шантильи.

Он с хитрым взглядом попробовал крем с шоколадной глазурью. У крема была очень густая консистенция и вкус, напоминавший трюфель, идеально сочетавшийся с кислой вишней в середине.

Мило и Кароль нашли столик в ресторане на пьяцца Навона, где нельзя было не побывать, если вы оказались в Вечном городе. Известную площадь, где первые этажи домов занимали кафе-мороженое и рестораны с живописными террасами, издавна облюбовали художники-портретисты, мимы и уличные торговцы.

Когда начало темнеть, к их столику подошла официантка и зажгла свечу, стоявшую в центре. Было тепло. Мило с нежностью смотрел на свою подругу. Несмотря на разочарование от того, что след книги Тома снова потерялся, они замечательно провели день, открывая для себя город. Несколько раз Мило едва не сказал ей о своей любви, о которой так долго молчал. Но страх потерять ее дружбу парализовал все его робкие попытки. Мило чувствовал себя уязвимым и боялся, что его сердце будет разбито. Ему отчаянно хотелось, чтобы Кароль взглянула на него иначе, хотелось показать себя с другой стороны, предстать перед ней таким, каким он мог бы стать, почувствовав себя любимым.

Рядом с ними ужинали австралийцы с маленькой дочкой лет пяти. Малышка уже некоторое время перемигивалась и пересмеивалась с Кароль.

– Смешная девчушка, ты не находишь?

– Да, она забавная.

– И хорошо воспитанная!

– А ты хочешь детей? – несколько неожиданно спросил Мило.

Кароль мгновенно перешла в оборону:

– Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Э… Потому что ты была бы отличной матерью.

– Что ты об этом знаешь? – агрессивно сказала она.

– Это чувствуется.

– Прекрати говорить глупости!

Мило обиделся, но его удивил такой отпор.

– Почему ты так реагируешь?

– Я тебя знаю и уверена, что именно это ты говоришь девушкам, чтобы их охмурить. Потому что ты уверен, что именно это они хотят услышать.

– Вовсе нет! Ты ко мне несправедлива! Что я тебе сделал? Почему ты со мной так сурова? – занервничал Мило и опрокинул стакан.

– Ты не знаешь меня, Мило! И ничего не знаешь о моей личной жизни!

– Так расскажи мне, черт побери! Какой секрет не дает тебе покоя?

Кароль пристально посмотрела на него: ей захотелось поверить в его искренность. Возможно, она в самом деле отреагировала слишком бурно.

Мило поднял стакан, промокнул скатерть салфеткой. Он уже жалел о том, что кричал на нее. Но Кароль стала хуже относиться к нему, и терпеть эти перемены еще дольше он тоже был не в состоянии.

– Почему ты стала грубой и резкой, как только я затронул эту тему? – спросил Мило уже более спокойным голосом.

– Потому что я уже была беременна, – призналась Кароль и отвернулась.

Правда открылась сама по себе. Как будто пчела вылетела из банки, где была пленницей долгие годы.

Мило застыл на месте. Он видел лишь глаза Кароль, которые сверкали в ночи, словно звезды с огромным сердцем.

Молодая женщина достала свой билет на самолет и положила его на стол.

– Ты хочешь знать подробности? Хорошо. Я расскажу тебе. Доверю тебе мой секрет, но потом я не потерплю от тебя ни одного слова, ни одного комментария. Я расскажу тебе то, о чем никто не знает. Когда я закончу, я встану и поеду на такси в аэропорт. Последний рейс в Лондон в 21:30, а оттуда есть рейс в 6 утра в Лос-Анджелес.

– Ты уверена, что…

– Уверена. Я рассказываю тебе и ухожу. Потом ты выждешь по крайней мере неделю, прежде чем позвонить мне или прийти ко мне ночевать. Либо так, либо никак.

– Согласен, – уступил он. – Я сделаю так, как ты хочешь.

Кароль огляделась по сторонам. В центре площади зацепившиеся за обелиск огромные статуи фонтана Четырех рек бросали на нее суровые и угрожающие взгляды.

– В первый раз он сделал это в день моего рождения, – начала Кароль. – Мне исполнилось одиннадцать лет.

– Ты же не будешь уверять меня, что умеешь зажигать огонь в камине? – засмеялась Билли.

– Разумеется, я умею это делать! – обиделся я.

– Отлично, начинай, о, мужчина, я будут смотреть на тебя восхищенными глазами покорной женщины.

– Если ты намерена на меня давить…

К большой радости Билли, над Финистером разразилась гроза: дрожали ставни, ливень лупил по окнам нашего дома, в котором царил полярный холод. Судя по всему, на французском языке выражение «сельское очарование» было синонимом «отсутствия радиаторов отопления» и «незаделанных щелей».

Я чиркнул спичкой и попытался поджечь кучку опавших листьев, которые положил на поленья. Листья занялись очень быстро… и почти мгновенно погасли.

– Не слишком убедительно, – оценила Билли, пытаясь скрыть улыбку.

Закутанная в купальный халат, с волосами, закрученными в полотенце, она подбежала к камину.

– Найди мне, пожалуйста, старые газеты.

Порывшись в ящике буфета, я нашел номер газеты «Экип», датированный 13 июля 1998 года. Накануне сборная Франции победила на чемпионате мира по футболу. Первую страницу перерезал заголовок «НАВСЕГДА», а на фото Зинедин Зидан бросался в объятия Юрия Джоркаеффа.

Билли разорвала газету на отдельные листы и смяла их, чтобы получился неплотный комок.

– Бумага должна дышать, – объяснила она. – Этому меня научил отец.

Затем, не экономя на количестве, она перебрала щепки, оставив только самые сухие, и положила их на скомканную бумагу. Более толстые поленья она поставила так, чтобы получилось некое подобие индейского типи.

– Теперь можешь зажигать, – с гордостью сказала Билли.

И, в самом деле, спустя две минуты в камине потрескивал веселый огонь.

От порывов ветра стекла в рамах дрожали с такой силой, что я боялся, как бы они не разлетелись вдребезги. Потом громыхнул ставень, и в ту же минуту произошло короткое замыкание. Комната погрузилась в темноту.

Я покопался в счетчике, надеясь, что свет включится.

– Это пустяки, – сказал я с уверенным видом. – Скорее всего, что-то с пробками или с предохранителем…

– Возможно, – насмешливо ответила Билли, – но в данный момент ты возишься со счетчиком воды. Электрический счетчик висит в прихожей…

Я умел проигрывать, поэтому ответил на ее замечание улыбкой. Когда я проходил через комнату, она схватила меня за руку и…

– Подожди!

Она сняла полотенце, удерживавшее ее волосы, развязала пояс халата, и он упал на пол.

Я обнял ее, и наши изломанные тени соединились на стенах.

Прерывающимся голосом Кароль начала рассказ о своем искалеченном детстве. Кошмар длился годами: отчим приходил к ней в постель. За эти годы она потеряла все: свою улыбку, свои мечты, невинность и радость жизни. Кароль говорила Мило о тех ночах, когда, уходя от нее, это животное, наконец утолившее свою похоть, всегда повторяло ей: «Ты же ведь не скажешь маме, правда? Ничего не говори маме».

Как будто мама ничего не знала!

Кароль мучило чувство вины, она страдала от необходимости молчать, и каждый вечер, когда она возвращалась из школы, ей хотелось броситься под автобус. А потом тот аборт, который она сделала тайно в четырнадцать лет, оставивший ее истерзанной, почти мертвой, с непреходящим страданием где-то глубоко в животе.

Она рассказала Мило о Томе, который помог ей уцепиться за жизнь, день за днем придумывая для нее волшебную Вселенную «Трилогии ангелов».

И, наконец, Кароль попыталась объяснить недоверие, которое она испытывала к мужчинам; потерянную веру в жизнь, которую она не смогла обрести вновь, и те приступы отвращения, которые до сих пор неожиданно накатывали на нее, даже когда она чувствовала себя лучше.

Кароль закончила говорить, но не встала и не ушла.

Мило сдержал свое слово и не произнес ни слова. Но один вопрос он не мог не задать:

– Но когда все это закончилось?

Кароль медлила с ответом. Она повернула голову и увидела, что маленькая австралийка ушла со своими родителями. Кароль отпила глоток воды и надела пуловер, наброшенный на плечи.

– Это другая часть правды, Мило, но я не уверена, что она принадлежит мне.

– И… кому же она принадлежит?

– Тому.

Огонь постепенно угасал, освещая комнату неярким мигающим светом. Тесно прижавшись друг к другу, укутавшись в одно одеяло, мы страстно целовались, словно влюбленные в первый раз подростки.

Часом позже я встал, чтобы поворошить угли и подложить в камин еще пару поленьев.

Мы умирали с голода, но в шкафах и холодильнике было пусто. В буфете я сумел отыскать бутылку сидра со странной надписью: «Made in Quebec». Это был «ледяной» сидр, напиток, который делают из замерзших яблок, снятых с веток в разгар зимы. Я открыл бутылку, поглядывая в окно. Гроза продолжала бушевать, было не видно ни зги.

Закутавшись в одеяло, Билли подошла ко мне с двумя керамическими чашками и тоже встала у окна.

– Я бы хотела, чтобы ты рассказал мне кое-что, – начала она, целуя меня в шею.

Билли взяла мою куртку, висевшую на спинке стула, и достала из нее мой бумажник.

– Можно?

Я кивнул. Из наполовину отпоротого потайного кармашка в отделении для банкнот Билли достала гильзу.

– Кого ты убил? – спросила она, показывая ее мне.

Мне семнадцать лет. Я готовлюсь к экзаменам в школьной библиотеке, когда туда вбегает девочка и кричит: «Их оправдали!» В читальном зале все понимают, что она говорит о деле Родни Кинга.

Годом раньше полицейские Лос-Анджелеса остановили за превышение скорости Родни Кинга, двадцатишестилетнего афроамериканца. Он был пьян и отказался подчиниться патрульным. Те попытались усмирить его с помощью электрошокеров. Парень продолжал сопротивляться, и тогда полицейские зверски избили его, не подозревая о том, что со своего балкона всю эту сцену снимал кинооператор-любитель. На следующий день он отправил кассету на телевидение. Кадры мгновенно разошлись по телеканалам всего мира, вызвав ярость, стыд и возмущение.

– Их оправдали!

Разговоры мгновенно прекращаются, раздаются ругательства. Я чувствую, как нарастают негодование и ненависть. В квартале чернокожих больше всего. Я сразу понимаю, что дело принимает скверный оборот и что мне лучше вернуться домой. Известие о приговоре суда распространяется по кварталу словно вирус. Воздух насыщен электричеством и отчаянием. Разумеется, это не первый случай полицейского произвола и не первое судебное фиаско, но на этот раз сцену видели все, и это все меняет. Вся планета видела, как четверо полицейских избивали бедного парня: более пятидесяти ударов дубинкой и десяток ударов ногой получил задержанный в наручниках. Этот непонятный оправдательный приговор становится той каплей, которая переполнила чашу. Годы президентства Рейгана и Буша нанесли чудовищный ущерб самым бедным. Люди устали терпеть безработицу и нищету, наркотики и систему образования, которая закладывает основу неравенства.

Вернувшись домой, я кладу себе в миску хлопья и включаю телевизор. В разных местах вспыхнули бунты, и я вижу первые кадры того, что станет обыденным в следующие три дня: грабежи, поджоги, стычки с полицией. Кварталы вокруг пересечения Флоренция-стрит и Нормандия-стрит в огне, там льется кровь. Какие-то типы бегут с коробками продуктов, которые они украли в лавках. Другие тащат тележки, чтобы перевезти мебель, диваны или бытовую технику. Власти впустую призывают к спокойствию, и я догадываюсь, что это не прекратится. Честно говоря, меня это устраивает…

Я собираю все сэкономленные деньги, которые прячу в радиоприемнике, беру скейтборд и отправляюсь к Маркусу Блинку.

Маркус – мелкий хулиган в нашем квартале, он не принадлежит ни к одной из банд и довольствуется тем, что торгует краденым, «травкой» и оружием. Я учился вместе с ним в начальных классах, и он неплохо ко мне относится, потому что я пару-тройку раз помогал его матери заполнить бумаги на выдачу социального пособия. В квартале все взбудоражены. Люди уже поняли, что банды воспользуются удобным случаем, чтобы свести счеты друг с другом и с полицией. За мои двести долларов Маркус находит «глок-22». В наше прогнившее время таких пистолетов в каждом городе десятки. Продажные полицейские торгуют своим табельным оружием, предварительно заявив о том, что они его потеряли. Еще за пятнадцать долларов Маркус продает мне обойму с пятнадцатью патронами. Вооружившись, я возвращаюсь домой, чувствуя тяжесть и холод пистолета в кармане.

В ту ночь я мало сплю. Думаю о Кароль. У меня только одна цель: сделать так, чтобы мучения, которые она испытывает, прекратились раз и навсегда. Вымысел может многое, но не все. Истории, которые я ей рассказываю, позволяют Кароль на несколько часов погрузиться в вымышленный мир, где она может укрыться от физических и психических страданий, которые терпит по вине своего мучителя. Но этого уже мало. Жизнь в придуманном мире – это не долгосрочное решение, как не являются им наркотики или выпивка, позволяющие забыть о своем несчастье.

Тут уж ничего не поделаешь: рано или поздно жизнь в конце концов берет верх над вымыслом.

На следующий день насилие вспыхивает с новой силой при полной безнаказанности. Вертолеты, арендованные телекомпаниями, постоянно летают над городом, ведя прямую трансляцию из осажденного города, которым стал Лос-Анджелес: грабежи, драки, перестрелки между бунтовщиками и силами правопорядка. И эти многочисленные репортажи выдают неорганизованность и бездействие полиции, неспособной остановить разбой.

Число погибших продолжает расти, и мэр сообщает средствам массовой информации, что объявляет чрезвычайное положение и намерен призвать на помощь солдат Национальной гвардии, которые будут следить за соблюдением комендантского часа с сумерек до рассвета. Идея неудачная: люди сказали себе, что праздник вот-вот закончится, и грабежи только усилились.

В нашем квартале разграблению подверглись заведения, которыми владели азиаты. В этот период напряженные отношения между чернокожими и корейцами достигают апогея. На второй день беспорядков большинство маленьких магазинчиков, минимаркетов и винных лавок, принадлежащих корейцам, уже сожжены и разграблены. Полиция не вмешивается.

Скоро полдень. Уже около часа я на моем скейте дежурю возле продуктовой лавки, которой владеет отчим Кароль. Несмотря на риск, он все-таки открыл свой магазинчик, явно надеясь на то, что его никто грабить не станет. Но теперь и он не чувствует себя в безопасности, и я догадываюсь, что он собирается опустить железные жалюзи.

Именно этот момент я выбрал, чтобы выйти из засады.

– Помочь вам, мистер Альварес?

Меня он не боится. Отчим Кароль хорошо меня знает, и мой вид внушает доверие.

– ОК, Том! Помоги мне убрать деревянные поддоны.

Я беру по поддону в каждую руку и вхожу следом за Альваресом в лавку.

Это жалкий продуктовый магазинчик, в квартале таких десятки. В нем торгуют товарами первой необходимости, и вскоре Альваресу все равно придется его закрыть из-за конкуренции «Уолмарта».

Крус Альварес – латиноамериканец среднего роста, довольно плотный, с широким квадратным лицом. Внешность вполне подходящая, чтобы сыграть третьеразрядную роль сутенера или владельца ночного клуба.

– Я всегда говорил, что когда-нибудь эти ублюдки… – начал он, но, обернувшись, увидел направленный на него «глок-22».

В лавке пусто, камеры нет. Мне нужно только нажать на спусковой крючок. Я не хочу ничего ему говорить, даже: «Сдохни, грязная скотина». Я здесь не для того, чтобы восстановить справедливость или вершить правосудие. И не для того, чтобы слушать его оправдания. В моем жесте нет никакой красоты, или героизма, или храбрости. Я только хочу, чтобы мучения Кароль прекратились, и иначе этого не добиться. Ничего другого я придумать не смог. Несколько месяцев назад, ничего не сказав Кароль, я пошел и сделал анонимное заявление в социальном центре планирования семьи, но это ни к чему не привело. Я отправил письмо в полицию, но на него не отреагировали. Я не верю в Бога, и в судьбу я тоже не верю. Я верю лишь в то, что мое место здесь, вместе с моим оружием, и я должен нажать на спусковой крючок.

– Том! Ты что это уду…

Я подхожу, чтобы выстрелить в упор. Я не хочу промахнуться, мне нужно убить его одним выстрелом.

Я стреляю.

Голова Альвареса взрывается, на мою одежду летят капли крови.

В лавке я один. Я один во всем мире. Ноги больше не держат меня, опущенные вдоль тела руки трясутся.

Я подбираю гильзу, кладу ее в карман вместе с «глоком» и бегом возвращаюсь домой. Я принимаю душ, сжигаю одежду и выбрасываю в мусорный бак пистолет, не забыв протереть его. Гильзу я решаю сохранить, чтобы предъявить ее в том случае, если вместо меня осудят невиновного. Но хватит ли мне смелости сделать это?

Этого я никогда не узнаю.

– Я никому не рассказал о том, что сделал в то утро. Я просто жил с этим, вот и все.

– А что было потом? – спросила Билли.

Мы снова устроились на диване. Прижавшись к моей спине, она обхватила меня рукой, а я придерживал ее бедро, как будто цеплялся за спасательный плот.

Исповедь освободила меня от груза. Я чувствовал, что Билли понимает меня и не осуждает. Ничего другого я не ждал.

– Вечером папаша Буш выступил с телеобращением и сказал, что власти не потерпят анархию. На другой день четыре тысячи солдат Национальной гвардии уже патрулировали город. Вскоре им на подмогу прислали «морских котиков». На четвертый день все начало успокаиваться, и мэр отменил комендантский час.

– Расследование было?

– В результате беспорядков погибло около пятидесяти человек, многие тысячи были ранены. В следующие недели в городе проводили аресты, более или менее законные, более или менее незаконные. Но никого так и не обвинили в смерти Круса Альвареса.

Билли прикрыла мне глаза рукой и поцеловала в шею:

– Теперь нужно поспать.

– До свидания, Мило. Спасибо, что выслушал меня, не прерывая, – сказала Кароль, вставая.

Все еще в шоке, он встал вместе с ней и мягко удержал за руку.

– Подожди… Почему ты так уверена, что Том сделал это, если он ни разу не говорил с тобой об этом?

– Я коп, Мило. Два года назад я получила разрешение заглянуть в архивы полицейского управления Лос-Анджелеса. Я попросила выдать мне досье на убийство моего отчима. Сведений было мало: два или три допроса соседей, несколько фотографий с места преступления и халтурно снятые отпечатки пальцев. Всем было наплевать, кто убил мелкого лавочника из Макартур-парка. И все же на одном из снимков у стены был хорошо виден скейт со стилизованной падающей звездой.

– И этот скейтборд…

– Это я подарила его Тому, – сказала Кароль и отвернулась.