Мать отдала Джорджи другую пару велюровых брюк и розовую футболку.

Белая рубашка Алисон годилась только на выброс, и Хизер предложила ей свою футболку с эмблемой маркетингового клуба «ДЕКА». Футболка болталась на Алисон, как на вешалке.

Сушилка была неподходящим местом для щенячьего гнезда, и потому щенкам устроили новое, рядом с елкой. Лиз решила, что им с Кендриком теперь никак нельзя ехать в Сан-Диего, оставляя малышей без присмотра.

– Видишь, как все получается? – сказала Джорджи мать. – Тебе не придется праздновать одной.

Все единогласно решили, что после случившегося Алисон никак нельзя возвращаться на работу, не сообщив причины своей задержки. Ее телефонный разговор с хозяином пиццерии длился десять тягостных минут.

– Он что, тебя уволил? – спросила Хизер, когда Алисон вошла в гостиную.

Бывшая доставщица пиццы пожала плечами:

– Я и так на следующей неделе собиралась возвращаться в Беркли.

Во всем этом была и светлая сторона. На заднем сиденье машины Алисон лежали три большие коробки с пиццей, лазанья, сильно остывшие жареные грибы и дюжина хлебных рулетиков с сыром пармезан.

– Какой щедрый подарок накануне Рождества, – сказала Джорджи, открывая коробку с пиццей.

К счастью для Хизер, мать смотрела только на щенят и не замечала, как ее дочь и Алисон хихикают, сидя на диване и уплетая пиццу.

Когда Джорджи проглотила уже три больших куска, в кухне вдруг зазвонил коричневый телефон.

Хизер сразу прекратила разговор. Джорджи бросила недоеденный кусок и побежала на кухню, чуть не наступив на Порки.

– Алло, – сказала она, успев взять трубку после третьего звонка.

– Привет, – послышался голос Нила. – Это я.

– Привет.

Хизер уже стояла за спиной.

– Иди наверх, – прошептала она. – Я повешу.

– Нил, подожди немного. Я сейчас поднимусь наверх. Ты никуда не торопишься?

– Нет.

Хизер потянулась взять трубку. Джорджи прижала трубку к груди, как недавно прижимала щенка.

– Обещай мне, что не будешь с ним говорить, – шепнула Джорджи, и Хизер кивнула. – Заклинаю тебя жизнью Элис и Нуми, – сказала Джорджи.

Хизер снова кивнула.

Джорджи отдала ей трубку и побежала наверх. Когда она снимала трубку желтого телефона, у нее тряслись руки. Такого с ней не бывало даже во время сильных депрессий. Вероятно, это признак надвигающегося диабета.

– Взяла! – В трубке щелкнуло. – Нил, ты слушаешь?

– Конечно.

– Ну вот, теперь можем говорить, – сказала она, садясь на пол.

– Ты как? – спросил Нил.

– Сейчас нормально. А вообще… сегодня был какой-то сумасшедший день. И потом… я уже стала сомневаться, что ты позвонишь.

– Как помнишь, я обещал позвонить.

– Помню. Но… ты был сердит.

– Я… – Нил на секунду умолк, потом заговорил о другом. – Мы пробыли у двоюродной бабушки дольше, чем собирались. Она была очень рада нашему приезду. Упросила нас остаться на обед. Мы и остались. А потом… Знаешь, там такая угнетающая атмосфера. На нас это подействовало, и на обратном пути мы заехали в «Золотое дно».

– «Золотое дно» – это что?

– Смесь кафетерия, закусочной со шведским столом и стейк-хауса.

– В Небраске все заведения называются в честь вестернов?

– Думаю, что да.

– Тогда я не удивлюсь, что итальянские рестораны у вас носят названия картин Серджио Леоне.

– А почему у тебя сегодня был сумасшедший день?

Джорджи засмеялась. Это звучало как фрагмент записи смеха, воспроизведенной на реверсе.

– Джорджи!

– Извини… Что сделало мой день сумасшедшим? Я принимала собачьи роды. Трое щенят. А еще я узнала, что та Хизер – лесбиянка.

– Что? Ах, ну да… твоя двоюродная сестра. Я почему-то подумал, что ты говоришь о родной. Значит, твоя двоюродная сестра – лебси?

– Это ее дело. Нам-то что?

– Ты сказала, что принимала собачьи роды. Чьи это щенки?

– Это тоже не важно. Но думаю, одного мы оставим себе.

– «Мы» – это ты со своей мамой? Или «мы» – это мы с тобой?

– Мы, мы, мы, – ответила Джорджи. – До самого дна.

– Джорджи, да что с тобой?

– Извини.

– Значит, ты приняла собачьи роды?

– Я не хочу об этом говорить.

– Тогда о чем ты хочешь говорить?

– Не знаю. Дай подумать.

Она положила трубку на ковер. Сейчас она дышала почти так же, как Хизер возле сушилки с рожавшей Петунией. Джорджи поправила волосы, сняла очки и принялась тереть глаза.

Нет, это была не игра. Это была ее жизнь. Ее дурацкая жизнь.

Если только…

Если только это не было судьбой. Возможно, Нил произнес те слова, поскольку сам хотел их произнести, а вовсе не из-за ее телефонных разговоров с ним. Разве за все годы их совместной жизни он хоть раз намекнул ей, что в ту неделю они активно перезванивались? Надо знать Нила: какие-либо намеки ему вообще не свойственны.

Сейчас у Джорджи был последний шанс поговорить с Нилом перед его поездкой в Калифорнию. Последний шанс убедиться, что он поедет к ней. О чем же с ним говорить?

Джорджи сделала глубокий вдох, потом глубокий выдох и только тогда снова взяла трубку:

– Нил, ты слушаешь?

– Да.

– Ты веришь в судьбу?

– Что? В каком смысле?

– Ты веришь, что в нашей жизни все уже предопределено, а мы лишь следуем предопределенному?

– Ты хочешь спросить, не кальвинист ли я?

– Возможно. – Джорджи пошла на второй заход. – Я спрашиваю, веришь ли ты, что все в нашей жизни уже решено заранее. Уже записано. Вдруг будущее просто сидит и ждет, когда мы до него доберемся?

– Теперь понял. Ты спрашиваешь, верю ли я в судьбу, в предопределенность. Нет, не верю.

– Почему?

– Тогда исчезает ответственность за свои поступки. Получается, я тут ни при чем. Все это было решено заранее и за моей спиной. И тогда вообще незачем к чему-то стремиться. Меня это не устраивает. Я предпочитаю думать, что в каждый момент жизни мы выбираем то, каким будет следующий момент. И свою судьбу мы выбираем сами… Джорджи, а почему тебе это так важно?

– Сама не знаю.

Ей вдруг показалось, что она наблюдает за собой со стороны.

– Джорджи… Ты здесь?

– Да.

– Извини, что заставил тебя ждать.

– Когда? Сейчас?

– Нет. Сегодня. Весь день.

– Ничего страшного.

Нил сокрушенно засопел:

– Ты думала, что я не позвоню. Мне неприятно это слышать. Мне неприятно, что у нас все идет как-то странно. Мы… я не знаю… не говорим, а лишь подбираем слова. Боимся сказать что-то не то. Когда все это началось?

– Наверное, с того дня, как ты один уехал в Омаху.

– Я всего лишь поехал домой на Рождество.

– Неправда, – едва слышно прошептала Джорджи.

Она слышала, как Нил щелкнул зубами.

– Да. Неправда, – признался он.

Джорджи молчала.

Он тоже молчал.

– Я с тобой не расставался, – наконец сказал Нил. – И ты это знаешь. Ведь знаешь?

– Знаю. Но в наших отношениях появилась трещина.

– Мы ее заделаем, – с угрюмой решимостью произнес он.

– Как?

– Джорджи, откуда в тебе столько безнадеги? В прошлый раз мы с тобой замечательно поговорили.

– Опять неправда! В наш прошлый разговор ты на меня рассердился из-за Сета.

Она зажала язык между зубами. Ей хотелось откусить свой дурацкий язык.

– Рассердился, потому что он у тебя опять стоит на первом месте.

– Не выдумывай, – сказала Джорджи. – Я его не звала. Сам появился и разбудил меня.

– Но почему-то он не стал ждать внизу, пока ты выйдешь. Побежал к тебе в комнату. Фактически в твою спальню.

– Да.

– Мне ненавистно это слышать, – зарычал Нил. – До жути ненавистно.

– Нил, я знаю.

– И это все, что ты можешь мне сказать? Только «я знаю»?

– Нил, говорю тебе: я никогда не зову Сета к себе. Но иногда он приезжает сам. Ты не хочешь, чтобы я выбирала между вами. Ты мне сам это говорил. Помнишь?

– Да. И ты сказала, что выбрала бы меня.

– Могу повторить: я бы выбрала тебя. Уже выбрала.

Нил сопел в трубку. Джорджи ждала.

– Почему мы ссоримся? – спросил он. – Ты решила наказать меня за то, что я тебе не позвонил?

– Нет.

– Тогда почему мы ссоримся?

Почему они ссорились? Они не должны были ссориться. Наверное, Джорджи сейчас должна была бы словесно обхаживать его, убеждая простить ее. Делать все, чтобы он любил ее и завтра обязательно поехал бы сюда… делать ей предложение.

– Потому что… потому что я так хочу! – вдруг выпалила Джорджа.

– Как ты сказала?

– Я хочу правды. Я хочу, чтобы мы один раз обсудили все, что нам мешает, и больше уже не ссорились бы! Понимаешь?

Джорджи поймала себя на том, что кричит в трубку.

– Сомневаюсь, что такое возможно, – ответил Нил.

Чувствовалось, он начинает злиться.

– Я так больше не могу! Я не могу постоянно ссориться с тобой из-за одних и тех же причин. И не ссориться из-за них я тоже не могу. Мне надоело делать вид, будто ты не сердит на меня, будто все идет распрекрасно. Надоело говорить этим идиотским бодреньким голоском, зная, что ты тихо меня ненавидишь.

– Джорджи… – Ее слова удивили и задели Нила. – У меня нет к тебе ненависти.

– Есть. А если нет, появится. Тебе ненавистно то, что я делаю с твоей жизнью. Это равнозначно ненависти ко мне. Вот так. Еще хуже, если из-за меня ты возненавидишь собственную жизнь.

– О чем ты? Я не чувствую ненависти к своей жизни.

– Почувствуешь.

– Это угроза?

Джорджи подавила подступающие слезы:

– Нет. Обещание.

– Что за…

Он умолк. Джорджи ждала, что он сейчас выругается. До сих пор она не слышала от Нила ни одного бранного слова.

– Что сегодня с тобой? – вместо ругани спросил Нил.

– Я хочу покончить со всем этим!

– С чем? С нашими отношениями?

– Нет! – крикнула она. – Возможно. Я хочу высказать все жуткие вещи, которые крутятся у меня в мозгу. Нил, я не хочу разными уловками заманивать тебя к себе. Не хочу говорить: «Все у нас будет замечательно», когда я знаю, что это не так.

– Ты несешь какую-то бессмыслицу.

– Пойми, ничего замечательного у нас не будет, если ты вернешься в Лос-Анджелес, если простишь меня, если будешь себя убеждать, что привык к этому. К Сету, к жизни в Лос-Анджелесе, к моей работе… Нет, Нил. Ты никогда к этому не привыкнешь. Ты начнешь винить меня во всем, что тебе не удалось сделать. Ты возненавидишь меня за то, что я удерживаю тебя здесь.

– Перестань говорить, что я тебя ненавижу, – холодно сказал Нил. – Больше не произноси этого слова.

– Это твое слово, Нил. Не мое.

– Джорджи, чего ты добиваешься?

– Я уже сказала: не хочу заманивать тебя.

– Почему ты постоянно говоришь об этом?

– Потому что во мне нет цельности. Часть меня хочет тебя заманивать. Часть меня согласна говорить любые слова, только бы убедиться, что ты по-прежнему хочешь быть со мной. Эта часть готова тебе пообещать, что все будет по-другому. Лучше, чем было. Что я стану отзывчивее, более способной к компромиссам. Но я не стану такой. Нет, Нил. Такой мне не стать. И потому другая часть меня говорит, что не хочет тебя заманивать. Ничего в наших отношениях не изменится.

Нил молчал.

Джорджи представила, как он стоит на их кухне, упершись взглядом в мойку. Представила лежащим рядом с ней, но смотрящим в стену. Представила, как он уезжает от нее, ни разу не оглянувшись.

– Все меняется. – Он заговорил раньше, чем она ожидала. – Хотим мы того или нет. Джорджи, ты что же, не хочешь ради меня стать лучше? – Он не дал ей времени на ответ. – А я хочу стать лучше ради тебя. Я обещаю тебе стать лучше.

– Я тебе такого обещать не могу, – сказала Джорджи.

Она не могла давать обещания от имени той Джорджи, зная, что в свои двадцать два года она бы их не сдержала.

– Ты говоришь так, будто и не хочешь.

– Нет. Я…

– Ты даже не можешь обещать мне, что постараешься, начиная с этого момента? Что попытаешься больше думать о моих чувствах?

Джорджи наматывала телефонный провод себе на пальцы, сжимая их, пока те не побелели.

– Начиная с этого момента?

– Да.

Она не могла давать обещаний от имени себя двадцатидвухлетней. А от себя тридцатисемилетней? От имени той, что сейчас говорила с Нилом и до сих пор не хотела отпускать его.

– Я… думаю, это я могу тебе обещать.

– Я не прошу у тебя каких-то неисполнимых обещаний, – сказал Нил. – Не надо обещать мне, что теперь все у нас пойдет как в сказке. Просто обещай, что ты постараешься. Обещай подумать, каково мне узнавать, что у тебя в комнате Сет. Обещай подумать и о том, каково мне будет дожидаться тебя с работы. Просто попробуй вообразить себя на моем месте. На том сборище, где я чувствовал себя совершенно лишним. Я знаю, что и сам вел себя там как последний придурок. Джорджи, я постараюсь больше не быть таким придурком. А ты постараешься со своей стороны?

– Начиная с этого момента?

– Да.

Начиная с этого момента, начиная с этого момента. Джорджи крепко ухватилась за эти слова.

– Хорошо. Я тебе обещаю.

– И я тебе обещаю, – сказал Нил.

– Я стану лучше, чем сейчас. – Джорджи уперлась спиной в кровать. – Я не буду относиться к тебе как… как к чему-то само собой разумеющемуся.

– Ты и не относилась ко мне так.

– Увы, относилась.

– Это просто так получалось.

– Я привыкла, что могу сколько угодно заниматься своими делами, а ты будешь терпеливо меня ждать. И что бы ни случилось, ты будешь меня любить. К этому я тоже привыкла.

– Привыкла?

– Да, Нил. Мне очень неловко. Прости.

– Не надо просить прощения. Я хочу, чтобы ты и дальше так считала. Что бы ни случилось, я буду тебя любить.

Джорджи почувствовала, что вновь теряет контроль над происходящим.

– Не говори таких слов, Нил. Возьми их назад.

– Нет.

– Возьми их назад.

– Это нелепая… даже безумная просьба. Не возьму.

– Ты хоть понимаешь, какие возможности мне даешь? Получается, я могу вести себя как угодно, совершать самые эгоистичные поступки, а для тебя это будет нормально. Ты заранее меня прощаешь. Выдаешь мне индульгенцию.

– Джорджи, это и есть любовь. Она защищает от всех случайностей.

– Нет, Нил. Я такого не заслуживаю. И потом, это не совсем правда. Будь это правдой, ты бы не уехал.

– Прости меня. – Чувствовалось, его губы были прижаты к микрофону трубки. – Больше я не уеду.

– Уедешь, – возразила она. – И случится это по моей вине.

– Джорджи, я тебя не понимаю. Ты как будто нарочно рушишь все, что я пытаюсь построить. Я не могу разговаривать, когда ты в таком состоянии.

– Это еще цветочки, Нил. Ты узнаешь и другие мои состояния. Я бываю гораздо хуже, чем сейчас.

– Я вынужден прекратить наш разговор, – сказал он.

– Нет, – замотала головой Джорджи.

– Тогда нам нужно вернуться к его начальной точке.

– Нет!

– Да. Мы начнем с самого начала, как будто я только что позвонил.

Нил не кричал, но в его голосе что-то нарастало. Может, сила? Может, он готовил словесный удар?

– Я не хочу начинать с самого начала, – тяжело дыша, сказала Джорджи. – Это ничего не даст. Все хорошее и все плохое уже произошло.

– Джорджи, я сейчас повешу трубку. Мы оба успокоимся. Потом я позвоню снова, и мы начнем говорить так, словно прежнего разговора у нас не было.

– Нет.

Он выполнил обещание. Повесил трубку.

Джорджи попыталась глубоко дышать. Ей мешал застрявший в груди камень.

Она повесила трубку, встала, вышла в коридор, открыла дверь ванной Хизер. Джорджи не узнала себя в зеркале. Бледная, выжатая как лимон. Призрак, только что увидевший призрака. Она промыла лицо холодной водой и всплакнула.

Вот так Джорджи убедила мужа сделать ей предложение… всячески отговаривая его от этого и придя в крайнее возбуждение.

Нил бы сейчас тоже пришел в крайнее возбуждение, будь у него волшебный телефон…

А ведь у него был волшебный телефон, а он и не догадывался.

Боже, зачем она наговорила ему столько всякой жути? Джорджи снова посмотрела на себя в зеркало. На женщину, которую Нил выбрал себе в жены.

Она сказала ему сущую правду.

Джорджи вернулась в комнату и встала, глядя на желтый телефон. Потом нагнулась, подняла трубку, слушая гудок.

Гудящая трубка улеглась на пол, а Джорджи – на кровать.

Проводная телефонная связь устроена так, что, если снять трубку и не набирать номер, сигнал через какое-то время отключится.