Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Отступник Юлиан еще в молодых летах, находясь в Кесарии Каппадокийской, уговорился с братом своим Галлом построить великолепный храм над гробом святого мученика Маманта. Не благочестие (о чем свидетельствует время его царствования) побудило его к сему, но или тщеславие и зависть к Галлу, которого все любили за христианскую ревность, или желание подать хорошие мысли о своей вере императору Констанцию, который, может быть, уже подозревал его в приверженности к идолам.
Как бы то ни было, Галл и Юлиан разделили между собою, кому какие должно начать и совершить здания, и каждый из них с возможной ревностью старался возвести свою половину. Но Бог видимо здесь показал, сколь Ему неугодна жертва, приносимая не от чистого сердца. В то время как художники Галла счастливо продолжали свою работу, невидимая сила противоборствовала строителям Юлиановым. Сначала они не могли найти твердой почвы под основание; потом от времени до времени показывалось землетрясение, которое вырывало камни даже из земли и ниспровергало в одно мгновение то, что с великим трудом было укрепляемо. Иногда гром ударял в мраморные столпы и разрушал их на части. Иногда вихрь срывал крыши, под которыми хранилась известь, и развевал ее по воздуху. Не видно ли из сего, что Господь еще тогда изобличал будущее злочестие Юлиана и видимыми знаками предупреждал его от отпадения и гибели?
Сей пастырь Антиохийской Церкви, живший в третьем веке по Р. X., был для духовного стада совершенным примером всех добродетелей, наставлял детей своих словом, житием, любовью, верою и кротостью. Столь святой и славный человек не мог при гонителях христианства избегнуть страдальчества.
Однажды цезарь Нумериан, будучи в Антиохии, приносил торжественную жертву идолам, а святой архиерей между тем совершал бескровную жертву во храме Христа Спасителя. Возвращаясь домой по окончании всех обрядов, Нумериан услышал пение христиан и захотел войти в их церковь, отчасти из любопытства, а более для того, чтобы разогнать молящихся; но святой Вавила воспротивился и, употребив власть архипастыря, удержал Нумериана на пороге храма. Император мог бы с помощью стражи исполнить свою волю, но, видя множество православных, убоялся кровопролития и, скрыв досаду, оставил на тот раз святого человека в покое.
На другой день, по повелению императора, христианская церковь была сожжена, и Святой Вавила в оковах представлен был к нему для ответа. «Подлый раб! — воскликнул раздраженный Нумериан. — Какое безумие понудило тебя оскорбить твоего государя?» — «Я не оскорблял государя, — отвечал Вавила, — ибо знаю, что преступление против величества предержащей власти превыше всякого неистовства; я только не допустил идолопоклонника, обрызганного кровью богомерзких жертв, оскорбить святыню Господню». Нумериан, вне себя от гнева, велел водить праведника по всей Антиохии, а народу — над ним ругаться.
Но какое торжество для человека Божия! Трое юных учеников, воспитанных святым Вавилой, следуют за ним, пред всем народом свидетельствуют, что они с великим наставником неразлучны в жизни и смерти и, презирая ласки и обещания Нумериана, не хотят оставить святого Вавилы. В юном возрасте совершенные мужи, они не устрашились ни мучений, ни смерти.
Вытерпев все неистовства народа и все мучения, учитель и ученики осуждены были наконец на смертную казнь. Когда пришли на лобное место, святой Вавила сказал: «Обратися, душе моя, в покой твой, яко Господь благодействова тя (Пс 114, 6)», — и, поставив пред собою отроков, повелел их предпослать к Богу, в тех видах, чтобы они, лишившись наставника, не лишились твердости против ужасов смерти. Дети приняли венец страдальческий, а праведник воскликнул: «Се аз и дети, яже ми дал ecu, Боже» (Ис VIII, 18), — и сам преклонил главу свою под орудие смерти.
Вблизи города Антиохии было приятное и веселое место, от природы осененное кипарисными и лавровыми деревьями и орошаемое быстрым и прозрачным источником. Оно называлось Дафною, от имени языческой девицы Дафны, за которою будто некогда гнался языческий бог Аполлон и тут настиг ее. Но как язычники в лице своих идолов поклонялись порокам, то и сие происшествие заслужило новую честь Аполлону, и на том месте сооружен был ему великолепный храм, в котором лжебог на все вопросы давал ответы. Галл, брат Юлиана, соцарствовавший Констанцию, стараясь распространить христианство, соорудил тут же небольшую церковь и перенес в нее из Антиохийского собора мощи священномученика Вавилы и трех отроков, пострадавших с ним, дабы непрестанно стекавшийся народ, видя чудеса от гроба его, мало-помалу обращался к вере евангельской. С того времени словоохотный идол онемел и, сколько ни курили перед ним ладану, сколько ни закалывали тельцов, — не давал ответа.
Вскоре воцарился злочестивый Юлиан. Имея пламенную приверженность к богам язычества, он особенно благоговел перед Аполлоном, как пред богом-покровителем просвещения; ибо Юлиан любил называть себя философом. Зная по слуху, что его любимого бога поразил недуг немоты, он уверился в том и лично, будучи в Антиохии, и удивляясь столь необыкновенному, по его мнению, чуду, неотступно вопрошал идола о том и о другом; но, вместо всех ответов, едва наконец получил один, что Аполлону препятствует говорить злой сосед, который лежит близ его капища. Это относилось к мощам священномученика Вавилы. Огорченный Юлиан сначала велел было разметать по улицам или предать огню святые останки человека Господня; но его объял священный ужас, от которого не могут защититься и самые буйные головы. Итак, по некотором размышлении, он приказал Антиохийским христианам унести гроб святого Вавилы и трех отроков обратно в соборную церковь, что и было исполнено.
После сего христоненавистник привел в прежнее состояние храм Аполлона, уставил всю рощу изображениями языческих происшествий, перед которыми вера и благочестие должны были руками закрывать лицо свое, и намеревался сделать туда торжественный ход, чтобы снова освятить, или, вернее, осквернить место, освященное христианскими молитвами. Но жив Господь, наказуя неправду и нечестие! В ночь на 22 октября упало с неба на капище пламя и мгновенно объяло все здания. Сей огненный вихрь в присутствии Юлиана пожрал храм, жертвенник и самого идола так, что остались одни растрескавшиеся камни. Богоотступник вместо того, чтобы в столь чудном происшествии познать десницу Господню, приписал сей пожар мщению христиан, и, чтобы сие подозрение сделать неопровержимым, захотел выслушать перед судилищем языческих жрецов, которые чередуясь день и ночь, охраняли капище. Но Господь разрешил тогда язык их на прославление истины. Идолослужители не сказали того, что хотел слышать Юлиан, за что и преданы были пытке. Однако и посреди мучений они не переставали говорить, что пламя упало с неба. То же подтвердили с клятвой и поселяне, которые на тот раз шли мимо Дафны, и уверяли Юлиана перед всем народом, что ночью, при ясном небе, вдруг низверглось множество огня прямо на капище.
Таким образом Господь отмстил за оскорбление святых останков Своего угодника и посрамил злостное намерение язычников. Но Юлиан, столь видимо вразумляемый от Того, Иже не хощет смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему, насильно стремился к своей погибели; он жестоко отомстил свое посрамление на христианах антиохийских: закрыл их церкви, отнял священные сосуды, осквернил их употреблением при идольских жертвоприношениях и обнародовал указ, чтобы христиан впредь не называли христианами, но галилеянами, — а это на его языке означало презреннейшего человека.
У одного африканского князя был придворный чиновник, по имени Петр, который имел обязанность доставлять съестные припасы для стола княжеского, отчего нажил великое богатство. Но при всем том был столько скуп, что ни разу, как начал помнить себя, не подавал милостыни ни одному нищему.
Казалось, что человек столь жестокосердый погиб безвозвратно. Но милосердый Бог привел Петра на путь покаяния следующим образом. Однажды, отправляя во дворец печеные хлебы, он увидел пред собою нищего, который просил у него милостыню. Петр закричал на него с ругательством; но нищий не переставал его умолять и просить ради Христа. Тогда Петр начал озираться на все стороны, не попадется ли ему камень, чтобы ударить столь наглого, как думал он, бродягу; но так как камня вблизи не нашлось, то он, в крайней досаде, схватил хлеб и бросил в лицо нищему. Нищий подхватил хлеб и пошел, благословляя подавшего милостыню.
Через два дня после сего Петр разболелся так тяжко, что находился при смерти. В сем состоянии он узрел себя в видении истязуемым на некоем судилище. Перед ним стояли весы, на которые с одной стороны черные, злобные страшилища возлагали его деяния, а с другой стороны Ангелы Господни стояли в недоумении. Первые рукоплескали и хохотали, видя тяготу грехов, вторые же с унынием говорили между собою: «А мы что положим сюда? Нет ничего, кроме одного хлеба, который Петр бросил в лицо нищему». Потом сию милостыню возложили они на весы; но хлеб едва-едва приподнял чашу, обремененную грехами. Тогда святые Ангелы сказали ему: «Иди, убогий Петр, и приложи к сему хлебу еще несколько хлебов, чтобы не похитили тебя наши соперники и не увлекли в геенну огненную». В сие мгновение Петр пришел в себя и, размышляя о видении, познал, что оно было не мечтою расстроенного недугом воображения, но самою истиною, уроком милосердия свыше; ибо увидел на весах все грехи, содеянные им от юности. «Если один хлеб, с лютою досадою брошенный, столько мне помог, — обливаясь слезами, сказал он, — то сколько ублажает человека милостыня, во всю жизнь с благосердием подаваемая!» И с того времени поклялся перед Богом быть милосердным; а Бог, видя сердечное покаяние, вскоре восставил его от одра болезни.
И действительно, Петр так твердо соблюдал данный Богу обет, что положил на сердце не щадить и самого себя. Однажды встретился с ним незнакомец, обнищавший вследствие кораблекрушения, и, припадая к ногам его, просил прикрыть чем-нибудь наготу его. Немедленно Петр снял с себя верхнюю одежду и отдал несчастному. Но так как незнакомцу не чем было не только одеться, но и насытиться, то он, желая сделать оборот, отдал одежду Петра купцу для продажи. По случаю Петр шел мимо и, увидев оную на торжище, весьма оскорбился; от печали в тот день не вкусил пищи и, заключившись в уединенной храмине, плакал и рыдал. «Господь не принял моей милостыни, — думал он, — видно, я недостоин того, чтобы перед Ним поминали мое имя убогие, возлюбленные рабы Его!» Скорбя и воздыхая, он уснул — и вдруг видит перед собою благообразного Мужа, паче солнца сияющего, крест на главе имеющего и в его одежду облеченного. «Видишь ли сию одежду?» — сказал ему явившийся, «Ей, Владыка! — отвечал Петр. — Она прежде была моя». — «Итак, не скорби, — продолжал явившийся. — Я от тебя принял ее. Я ношу ее и благословляю тебя за то, что Меня, погибающего от холода, ты одел оною». Удивился воспрянувший Петр и сказал сам себе: «Когда Христос заступает место убогих, то не умру и я, если соделаюсь един из них». После сего все свое имение он раздал нищим, освободил рабов и ушел в Иерусалим. Там, поклонившись животворящему гробу, упросил он именем Господним одного старца, чтобы продал его в рабство, а плату за него разделил нищим.
Долго святой Петр служил своему господину и остался бы тут до смерти, если бы не узнали его приехавшие в Иерусалим единоземцы. Тогда раб Божий, убегая славы человеческой, скрылся в неизвестное место и там пребыл до блаженной кончины. Един Бог ведает, где почивает многострадальное тело его; но святая Церковь по всей вселенной восхваляет имя его.
Преподобный Сергий, Радонежский чудотворец, в отроческих летах обучался чтению и пению вместе с братьями своими, старшим Стефаном и младшим Петром. Но сколь счастливо они успевали, столько Сергий был непонятлив и никак не мог поспевать за своими сверстниками, за лень его родители сильно укоряли и наказывали учителя. Нестерпимо горько бывает благонравному отроку, когда он всем сердцем и душою желает снискать просвещение, но встречает к тому препятствие в каких-либо естественных затруднениях. Но чего не преодолеет прилежание и труд, а особенно самая искренняя молитва, от усердной души восходящая к Отцу светов?
Возбуждаемый нетерпением получить истинную мудрость, юный Сергий изыскивает благонадежное средство: прибегает в молитве к Тому, Иже просвещает всякого человека грядущего в мир, и просит, проливая слезы, да отверзет его разум разуметь писания и да расторгнет стесняющие его узы. Близ Господь всем призывающим Его: Он скоро открывает Сергию благоприятный случай.
В один день сетующий отрок, будучи послан отцом своим для отыскания коней и ходя по разным местам, увидел некоего старца, почтенного саном пресвитерским, благообразного и сияющего душевной добротою, который, стоя под дубом, молился Богу вездесущему. Сергий приблизился к нему и ожидал конца молитвы, не дерзая нарушить его собеседование с Богом. Но старец, когда престал от молитвы, сам вопросил святого отрока: «Чего ищешь, или чего хочешь, чадо?» Сергий, хотя послан был искать коней, но, имея всю душу объятую желанием учения, отвечал старцу: «Более всего желает душа моя научиться грамоте; и я весьма скорблю, что не имею к тому понятия». Старец, услышав доброе намерение отрока и увидев сквозь завесу его лица доброту его души, воздвиг очи и руки свои к небу и произнес прилежную молитву, испрашивая юному Сергию просвещения свыше. После того дал ему часть просфоры, повелев оную съесть, и сказал: «Сие тебе дается в знамение благодати Божией и разумения Святого Писания». С того времени дар Божий воздействовал в юном Сергии, и светом слова Божия столько просветилась мысль его, что вскоре сделался он первым наставником и просветителем своего времени.
В одно время преподобный Сергий своими молитвами к Владыке живота и смерти воскресил умершего младенца. Отец, узрев дитя свое живым и будучи объят страхом и радостью, припал к ногам человека Божия и воздавал ему боголепное благодарение. Святой сие свойственное единому Богу дело не только себе не присвоил, но и самое мнение о том почел для себя тягостным. «Нет, чадо мое! — сказал он. — Сын твой не был мертв, но от стужи изнемог и ослаб; только тебе показалось, что дитя умерло. Будь уверен, что, будучи принесено в теплую келию, оно согрелось, и отнюдь не думай, что ожило; ибо прежде общего воскресения нельзя ожидать никому воскресения».
Некогда преподобный Сергий, стоя, по своему обыкновению, в полуночи на правиле и прилежно молясь Богу о своих учениках, услышал глас: «Сергий!» Удивленный старец перекрестился, открыл окно, чтобы увидеть, кто зовет его, — и узрел свет великий, простирающийся от небес к его Лавре, так что ночь сделалась светлее дня. Тогда вторично он услышал тот же глас: «Сергий! Ты молишься о своих чадах, и восприято моление твое; зри и виждь число братий, во имя Святой Троицы собирающихся в обитель твою». В сие мгновение святой Сергий узрел множество прекрасных птиц, не только в Лавре, но и окрест ее сидящих и сладкогласно поющих. Преподобный Сергий забыл свое земное бытие и думал, что он в раю посреди лика Ангелов; но вдруг услышал в третий раз: «Сергий! Сколько видишь здесь птиц, столько умножатся ученики твои; сколь разнообразна красота сих пернатых, столь чудно и различно они украшены будут добродетелями». С сим гласом видение прекратилось.
Глагол небесный оправдался на деле. Лавра преподобного Сергия всегда процветала великими по вере и благочестию мужами. Его духовные чада и потомки были наставниками всей России: сооружали святые обители; украшали архипастырские престолы; млеком духовным воспитывали юношество; гласом Евангелия созывали воинства на защиту отечества; питали тысячи граждан и ратоборцев; сокрывали царей от врагов и злодеев; на глас страждущего отечества метали гром брани из тех рук, которые в мирное время простирали к небу в молитвах, и, не переставая служить Богу мира, единоборствовали с Голиафами.
Святая мученица Харитина, в нежном отрочестве лишившись родителей, была воспитана одним благочестивым старцем, по имени Клавдий, и поскольку она была благоразумна, кротка и послушна, то Клавдий любил ее, как родную дочь, и, радуясь ее добродетелям, назначил ей особенные комнаты, куда собирались усерднейшие христианки того времени. Старшие из них поучали ее закону Господню, изображая чудесную славу Его человеколюбия, долготерпения и будущее блаженство Его последователей, а младшие сему учились уже от святой Харитины.
В сие время Диоклетиан воздвиг гонение на людей Христовых и повелел везде искать их на мучения, а особенно тех, которых разум, ревность по вере и добродетельная жизнь не могли укрыться от взоров идолопоклонников. Удивительно ли, что Харитина первой была оклеветана? За нею пришли стражи и, объявив повеление судилища, где старались обесславить поступки христиан, повлекли невинную девицу за собою. Возрыдал чадолюбивый Клавдий и, крепко держа ее в объятиях, дерзнул сопротивляться воинам. Тогда святая девица сказала своему благодетелю: «Отпусти меня, второй мой отец; отпусти во след сладчайшего Иисуса и не скорби, но паче радуйся, что буду благоприятная Богу жертва за свои и твои грехи». После сего она отдалась в руки жестокосердой стражи. Клавдий сопровождал ее, сквозь слезы и рыдания произнося только: «Помяни меня у небесного Царя, когда предстанешь Ему в лике святых мучениц».
Домициан (имя судии), при первом взгляде на святую Харитину, назвал ее упрямой христианкой, которая развращает других. На сие неробкая девица отвечала: «Исповедую пред Богом и людьми имя Иисуса Христа и упрямство в сем случае почитаю высочайшею добродетелью; но совершенная ложь, будто я развращаю других: нет, я не развращаю их, но от разврата отвращаю». Домициан, удерживая гнев свой, советовал святой Харитине умилостивить богов, оскорбленных, как говорил он, ее отступничеством; предлагал милость царскую и, выхваляя молодость и красоту ее, увещевал пощадить оные. Но мученица возвела очи свои к небу и, оградившись крестом, сказала: «Тебя единого, Иисусе, женише мой, люблю: Тебе только сраспинаюся, да и живу с Тобою». Тогда-то неправедный судья начал над ней ругаться: он велел обрезать ей волосы, но волосы в то же мгновение выросли перед очами всех. Пламень и железо были орудиями ее страдальчества; но Ангел укреплял рабу Господню. В волнах морских назначен был гроб ее; но влажная стихия огустела под ее стопами. Наконец, святая девица, прешед сквозь огонь и воду, помолилась Господу, да приимет душу ее, и уснула блаженною смертью.
Преподобный Иларион, имея от роду шестьдесят три года, по внушению Божию предпринял путешествие не для того, чтобы обозреть редкости света и чудеса рук человеческих, но чтобы обогатить себя сокровищами духовной мудрости. Оставив Палестину, он проходил высокие горы и знойные степи, посреди рыкающих зверей и скитающихся разбойников; посещал пустынных старцев и юных отшельников, чтобы от одних научиться, а других научить своим примером; беседовал с пастырями и святителями, страждущими в заточении за исповедание евангельских истин; своими молитвами избавлял встречающиеся города и веси от гнева небесного; всюду проповедовал благочестие и братолюбие. Наконец, пройдя три дня страшною пустынею, святой Иларион достиг высокой горы, где некогда обитал величайший из пустынножителей, преподобный Антоний.
Здесь, сопровождаемый двумя учениками в Бозе почивающего Антония, преподобный путешественник несколько времени молился над святыми его останками и потом восхотел обойти все места, запечатленные следами великого старца. С того времени, как Иларион удалился в пустыню, казалось, в первый раз любопытство объяло всю его душу. Исаак и Пелусион (имена Антониевых учеников) показывали ему все, что напоминало об их учителе «На сем месте, — говорили они, — великий отец пел священные гимны, там безмолвствовал; здесь молился, а там, сидя, плел кошницы; здесь отдыхал от трудов, а там вкушал краткий, но сладостный сон; здесь принимал благочестивых посетителей, а там поучал братий житию равноангельскому. Сии древа насадил и сие гумно устроил своими руками; сей пруд ископал с великим трудом и потом; вот заступ, который употреблял святой старец во все время своего пустынножительства». Они пришли на то место, где стояло убогое ложе Антония: Иларион с благоговением и радостью возлег на него. На верху горы были две каменные келии, куда Антоний иногда удалялся от докук приходящего народа; туда по ступеням, иссеченным его рукою, возвели Илариона и, показывая разные деревья, обремененные плодами, рассказывали, когда какое дерево насаждал преподобный. Здесь святой Иларион отдохнул, воспоминая великого трудника, вкусил от плодов его и опять возвратился к его гробу. Прочитав тут с коленопреклонением молитву, он простился с Исааком и Пелусионом и пошел далее, продолжая благочестивое и душеполезное путешествие.
Похвально любопытство молодых людей, которые, путешествуя по знаменитым городам, посещают святилища наук и другие общеполезные учреждения, обозревают редкости искусств и чудеса природы и удивляются памятникам минувшего времени. Но если между сими занятиями они забывают беседовать с мужами, прославившимися благочестием и любовью к роду человеческому, то теряют из виду главную цель, для которой должно предпринимать путешествие.
Святой мученик Карп, перенося жестокие мучения, какие только зверонравное изуверство могло выдумать, весь облитый кровью, раздробляемый ударами и опаляемый огнем, вдруг улыбнулся, и сия небесная улыбка долго сияла на лице праведника. Все зрители, а особенно грубый и свирепый Валерий, главный над исполнителями казни, удивились и наперерыв спрашивали о причине столь неуместной, по их мнению, радости. «Я вижу благодать Христа моего, — отвечал святой Карп, — как же могу удержать восхищение моего сердца?»
И, поистине, можно ли не улыбаться победителю всех адских соблазнов и ужасов, когда пред ним отверсты небеса, и Господь, сидящий на престоле, окруженный Ангелами, призывает его в недра блаженной вечности? Меньшая скорбь уничтожается большею радостью. Все скорби земные сравнительно с наслаждениями будущей жизни — это не что иное, как мгновенная боль от укуса малого насекомого.
Максимиан Галерий, убийца святого Анфима Никомидийского, святого Петра Александрийского и святого Лукиана пресвитера, так ненавидел христиан, что не хотел оставить в покое и их детей, предписав законом, чтобы они или были поклонниками идолов, или — погибли. Отовсюду собирая в Антиохию сии невинные жертвы, Максимиан старался обесславить перед ними имя Христово, то воспитанием в языческих училищах, то блеском придворного кумирослужения, то ласками и угрозами.
Посреди сих ухищрений соблазна и тиранства, донесено было гонителю христианства Максимиану о двух отроках, родных братьях, детях знаменитых родителей, как об упорных христопоклонниках. Император употреблял все средства преклонить их к нечестию: соблазнял их сладкою пищею от идольских жертв и не однажды приказывал осквернять их ею насильно. Но когда благочестивые дети сказали дерзновенно, что ни за какое благополучие в свете, даже за страх смерти, они не согласятся поступить вопреки наставлениям родительским, тогда приказано было нещадно бить их розгами. Потом император отдал их одному из придворных софистов, повелев испытать последнее усилие — обратить их в язычество убеждениями.
Философ-софист, не полагаясь на свои доказательства, устроил некоторый едкий состав и, намазав им их головы, запер в горячей бане. Здесь, как огнем палимые или молнией поражаемые, умерли юные исповедники имени Христова. Посреди лютейших страданий они утешали друг друга и, прославляя сладчайшего Иисуса, пали бездыханными —- сначала младший, а потом старший, лобызая тело своего брата.
Авва Иоанн Фивский двенадцать лет служил одному удрученному летами и недугами старцу и почти не отступал от одра его. Невзирая на сие, старец, по-видимому, не уважал неусыпных трудов Иоанна и никогда не высказал ему даже обыкновенной благодарности. Но когда приблизился час его смерти, то, в присутствии собравшихся иноков взяв Иоанна за руку и возвышая, сколько можно, предсмертный голос, старец сказал ему: «Благодарю тебя, чадо мое! благодарю тебя, чадо мое! благодарю тебя, чадо мое!» Потом, поручив его покровительству старших отцов, промолвил: «Это Ангел, а не человек».
Святой Александр, епископ Команский, поучая людей Христовых, не старался о красоте слога и изящности выражения, но имел попечение о единой истинной пользе душ, и для простого народа проповедовал хотя сильно, но весьма просто. Однажды случилось быть в Команах молодому афинскому софисту. Услышав проповедь Александра, он начал смеяться, что нет в ней афинской остроты и красноречия. Но Бог вывел его из заблуждения следующим образом. В одну ночь философ увидел в сновидении стадо голубей белых, весьма благолепных, имеющих, по словам Псалмопевца, крыле посребрене и междорамия их в блещании злата и услышал глас: «Се глаголы святителя Александра, которым ты, легкомысленный человек, столько смеешься!» Софист, воспрянув от видения, так устыдился своего неразумия и суетности, что немедленно пошел к святому Александру и, сердечно раскаиваясь, просил отпустить ему оскорбление, учиненное Христову проповеднику.
О преподобном Исидоре, пресвитере скитском, повествуют, что он, видя брата слабого или нерадивого, или малодушного, или буйного, изгоняемого от старцев за сии пороки, всегда приглашал его к себе и с помощью то терпения, то дружелюбных замечаний, наставлял его на путь спасения. Сколь редко такое усердие и искусство!
Одна знаменитая римлянка, по имени Маркелла, не имея у себя наследников, раздала все свои богатства бедным семействам и святым обителям. Вскоре готы опустошили Рим. Услышав о том, праведная Маркелла воздела руки свои к небу и радостно воскликнула: «Благодарю Тебя, Господи Боже мой, что Ты, милосердуя о мне недостойной, заранее привел наследство мое в безопасность и сохранил от расхищения варварского».
Какое величие души в сих словах рабы Христовой! Исполнив евангельскую заповедь: скрывайте себе сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит, и идеже татие не подкопывают, ни крадут (Мф VI, 20), она достойно радовалась, что несчастие Рима застало, а не сделало ее неимущею.
Святой Аверкий, епископ Иерапольский, ночью сокрушил всех идолов в капище Аполлоновом и затем спокойно возвратился в свой дом, как победитель, совершивший волю небесного подвигоположника Иисуса Христа.
Поутру узнали, кто был виновник истребления идолов, и снарядили стражу, чтобы взять святого Аверкия.
Между тем некоторые из благочестивых соседей известили о том святителя и просили его где-нибудь укрыться. Но бестрепетный пастырь отвечал: «Иисус Христос повелел Своим апостолам проповедовать слово спасения дерзновенно: я ли осмелюсь бояться восстающих на Него? Братия! Мы идем под знаменем Того же Господа; Он наш помощник и покровитель: да не отчаиваемся убо, да не страшимся». После сего, окруженный христианами, вышел он на средину города и начал всенародно прославлять Бога, в Трех Лицах поклоняемого.
Городские власти и народ, услышав о дерзновении святого, еще более рассвирепели и с яростью устремились на него. Но в то самое время, когда хотели его схватить, Аверкий именем Христовым исцелил двух беснующихся — и гонители его изменили свою ярость. «Един есть Бог истинный, Которого проповедует Аверкий!» — воскликнули они, и припали к стопам его, умоляя, дабы научил их веровать в Иисуса Христа. Только некоторые из начальствующих удалились безмолвно, чтобы не подвергнуться той участи, какую готовили исповеднику Христову. Аверкий продолжил проповедь Евангелия даже до вечера, благословил народ и повелел готовиться к святому крещению.
С того времени святой Аверкий беспрепятственно отправлял великую должность архиерейства. Когда же для отвращения распространившихся болезней извел он своими молитвами источник теплых и целительных вод, то весь Иераполь присоединился к царству Иисусову. Но совершенное торжество христианской веры в его пастве наступило тогда, когда чудотворец божий был призван в Рим и, против чаяния всех придворных врачей, восставил от смертного одра дочь императора Марка Аврелия. Благодарный государь немедленно повелел остановить гонение на христиан по всей вселенной и, невзирая на общую ненависть к ним язычников, определил, по просьбе святителя, отпускать из государственной казны бедным иерапольским христианам каждогодно по три тысячи мер пшеницы и построить для них бани при теплых водах.
Возвратившись в отечество, сей великий святитель жил в преподобии, правде и подвигах благовествования до глубокой старости и с миром предал святую душу свою в руце Господни, оставив пример того, что вера и добродетель, хотя имеют определенное им торжество только на небеси, однако часто торжествуют и на земле, вопреки всем усилиям нечестия.
В царствование Юстиниана Великого взбунтовались самаряне и под предводительством одного из богатейших сограждан, по имени Юлиан, напали на палестинских христиан, выжгли города и села, разорили до основания церкви и вообще произвели ужасное кровопролитие. Император наказал их строго; но после, поверив клевете некоего Арсения, родом самарянина же, человека при дворе случайного, будто сами палестинские христиане были причиной возмущения, обратил на них весь свой гнев. Вся Палестина ожидала неприятных последствий.
Тогда патриарх Иерусалимский Петр предложил Савве Освященному отправиться в Царьград, чтобы разубедить императора Юстиниана. Девяностолетний старец, предпочитая благоденствие отечества собственному спокойствию, с радостью принял на себя тягость путешествия и, будучи принят от царя с уважением, какого достойны святые люди, исполнил свое дело так, как желали христиане. Юстиниан не только был выведен из заблуждения, но и осудил на смерть клеветника, и сие бы совершилось, если бы Савва же не ходатайствовал за него перед царем. Отпуская святого старца в обратный путь, император хотел оказать ему всевозможную милость: он приказал выдать из государственной казны большие деньги для расширения, украшения и продовольствия его обители. Но мудрый инок желал не богатств себе и своей братии, а общей пользы христианам и соотечественникам. Благодаря государя за щедрость, он с покорностью просил отменить на несколько лет собираемые с Палестины подати, чтобы разоренные от самарянских мятежей жители могли поправиться; просил также соорудить в Иерусалиме странноприимный дом для христиан, издалека приходящих ко гробу Господню, учредить больницу для убогих и дать искусных врачей, построить крепости от стороны варварских народов и снабдить оберегательным войском. «За сии благодеяния, — пророчески сказал он Юстиниану, — Сам Бог излиет на тебя Свои благодеяния и поможет присовокупить к державе твоей те страны, которых лишились прежние государи». Император беспрекословно на все согласился. Когда давал он повеление государственному казначею и прочим чиновникам, чтобы сделали распоряжение по просьбе Саввы, человек Божий, несколько отступив, начал усердно молиться. Удивляясь сему, один из его спутников с некоторой укоризной сказал: «Отче! Государь столько заботится о твоем прошении, а ты, как посторонний человек, занимаешься другим». — «Чадо! — отвечал Савва, — они занимаются своим делом, чтобы оказать милость людям, а мы должны заниматься своим делом, чтобы испросить им милость небесную».
Молитвы преподобного старца не остались у Бога тщетны. Благодетельный Юстиниан вскоре имел удовольствие видеть исполнение пророчества. Его военачальники возвратили достояние империи: Велизарий разрушил царство вандалов в Африке, а Нарзес — царство готов в Испании.
Когда злочестивый Дунаан, князь Омиритский, подверг всем ужасам мучений святителя Христова Арефу и его христолюбивое стадо, тогда между прочими страдальцами представлена была одна благородная и добродетельная вдовица с двумя юными дочерьми. Мучитель с удивлением посмотрел на красоту сих христианок и, невольно умягчив свирепое свое сердце, сказал кротко: «Я всегда слышал с удовольствием о твоем разуме; теперь и самое лицо твое свидетельствует истину носящейся о тебе славы. Итак, советую тебе, как царь и друг, поступить сообразно с твоими достоинствами: оставь Назорея, поносно жившего и умершего, Которому ты поклоняешься, и исповедуй единого с нами Саваофа. Тогда будешь подругою царицы, моей супруги, и твои дочери будут воспитаны, как дети царские. Все призывает вас на сию высокую степень; только христианское суеверие, зараза низкой и невежественной черни, преграждает вам путь к благополучию».
Благочестивая женщина, которая при каждом богохульном слове с ужасом возводила очи свои к небу, с дерзновением Христовой подвижницы отвечала Дунаану: «Государь! Тебе бы должно было почтить Того, Кто даровал тебе власть, порфиру и диадему, Кто даровал тебе самое бытие и жизнь: тебе надлежало бы первому почтить Иисуса Христа, Сына Божия. А ты, неблагодарный, столь дерзко злословишь твоего благодетеля! Бойся, чтобы земля не поглотила тебя, как это было с Дафаном и Авироном. Но ты, погибая сам, хочешь и всех погубить: тем ближе над тобою мстящая рука Иисусова. Ты обещаешься почтить меня всеми отличиями; но всуе трудишься! Сия честь для меня ужаснейшее бесчестие. Государь! Я даже не хочу, чтобы меня хвалил твой язык: несносна хвала хулителя Божия. Прославь прежде имя Иисуса Христа, тогда малейшая твоя хвала будет для меня истинно царскою милостью».
Злочестивый Дунаан исполнился гнева и ярости, изрек зверский приговор — и укрепляемая Христом вдовица и ее дочери спокойно пошли на мучения и смерть.
Флакилла, супруга греко-римского императора Феодосия Великого, происходила от древнего дома Елианов и в числе своих предков считала римского императора Елия Адриана. Сие преимущество еще более возвеличилось тем, что она сама сделалась императрицею всего известного тогда мира. Но для Флакиллы сии преимущества были бы совершенно ничто, если бы они, окружая светом только ее одну, не могли расширить пределов для подвигов ее благочестия и любви христианской. Благотворительность составляла истинную радость ее души. Не было в Царьграде бедного семейства, которому бы она несколько раз в году не подала руку помощи. Она имела у себя нарочных людей, честных и попечительных, которые должны были наведываться, не приключилось ли с кем какое-либо несчастье. Правители отдаленнейших областей обязаны были доносить ей о всех случаях, в которых требовалась ее материнская помощь. Вдовицы, сироты, жены, дети и матери убитых на войне, недужные и разорившиеся, даже незлонамеренные преступники составляли как бы семейство Флакиллы, которому она благодетельствовала разными способами, какие только для нее были возможны.
Часто она сама посещала убежища недугующих, утешала их и из своих рук подавала пищу и лекарства; часто присутствовала, когда перевязывали их раны. И когда представляли ей, что есть дела, не менее благочестивые, но более приличные ее сану, что ей не нужно и непристойно нисходить до самых крайних проявлений человеколюбия, и что она может поручить сие другим, — тогда Флакилла отвечала: «Попечение о делах Церкви и отечества, равно как и награждение заслуг, я оставляю императору. Пусть он во славу благочестия и для блага подданных употребляет свою царскую славу, а для меня довольно чести, если принесу в жертву Богу малое попечение и смиренное служение моих рук. Я не могу иначе засвидетельствовать Ему моей благодарности, как нисходя с престола, на который Он меня возвел, для служения Ему в лице нищих».
Через сие смирение она получала всегда большое почтение и власть над сердцем своего супруга; но сию власть употребляла она только для подавания ему советов, разговаривая с ним о законе Божием, который знала в совершенстве, и вдыхая в него такую же ревность по вере, какою сама пылала. Часто между разговорами о прошедшем времени приводила ему на память, кто он был, и через то побуждала его не употреблять во зло настоящего величия. Желание видеть супруга своего благочестивым было в ней сильнее, нежели радость, что он был обладателем света.
Насколько все сии добродетели делали ее любезною народу, показала смерть, которая постигла ее в цветущих летах. Как скоро разнесся слух о ее кончине, весь город облекся в печаль, и народ бежал толпами ко дворцу. Сетующий Феодосий не мог другим средством снискать себе утешение, как оказав ей всевозможные почести при погребении. Святой Григорий Нисский говорил надгробную речь, в которой называл ее «утверждением Церкви, сокровищем убогих и прибежищем несчастных».
Когда святого Акепсима, епископа Персидского, взяли под стражу за исповедание имени Христова и повели из дому, то некто из знакомых, подступив к нему, сказал на ухо: «Сделай какое-нибудь завещание о твоем доме». Но святой Акепсим отвечал: «Друг мой! Странное и безумное дело — заботиться о сей убогой храмине, когда Царь Небесный повелевает мне переселиться в дом славы, иже есть на небесех».
Однажды церковный строитель донес Иоанну Милостивому, что между убогими людьми к ним приходят за милостыней иногда люди хорошо одетые, и требовал разрешения: надобно ли им подавать, как и другим нищим? Иоанн отвечал на это: «Если ты — раб Христов и послушник смиренного Иоанна, то подавай милостыню так, как повелел Христос, не взирая на лица требующих от тебя помощи. Мало ли есть сребролюбцев, одетых в раздранные рубища? И мало ли есть бедных, достойных всякого сожаления, всякой помощи, одетых опрятно? Встречаются тысячи случаев, что тот, кто вчера, при всех недостатках, еще мог обойтись без помощи других, сегодня принужден просить оной! Или ты, может быть, опасаешься, что на беспрестанные милостыни не достанет церковного имения? Я не хочу разделять с тобою твое маловерие. Мы даем не свое, мы даем Христово: а кто может быть богаче Иисуса?»
Однажды, когда святой Иоанн Милостивый шел в церковь, приступил к нему один гражданин, прежде бывший богатым, но по некоторым обстоятельствам обнищавший, и просил помощи. Патриарх, сжалившись, что сей честный и благородный человек так разорился, приказал строителям дать ему пятнадцать литр золота; но они, опасаясь, чтобы не оскудела церковная сокровищница, выдали только пять литр. Когда же патриарх возвращался из церкви, остановила его одна богатая вдова и вручила ему бумагу, в которой было написано, что она дает в церковь пятьсот литр золота. Иоанн, читая хартию, познал от благодати Духа Святого, что она отдает не все, что прежде положила в уме своем. Придя домой, он призывает церковных строителей и спрашивает, сколько они дали обнищавшему гражданину. «Пятнадцать литр золота», — отвечали строители. «От вас потребует Господь то, что удержала у себя благочестивая вдовица», — обличая их ложь, сказал святитель. Потом призывает к себе вдовицу и спрашивает: «Скажи нам истину, сколько, из любви твоей к Богу, ты намерена была принести в церковь золота?» Вдовица, видя, что ее намерение не утаилось от святого, отвечала: «Свидетельствуюсь Богом, владыка святой, что за несколько дней в сей бумаге у меня было написано тысяча пятьсот литр золота, которые я желала передать в твои святые руки; но сегодня, разогнув хартию, я увидела, что тысяча литр, не знаю как и кем, изглажена. Я подумала, что не благоволит Господь отдать твоему святейшеству более пятисот литр, и так поступила». Экономы, услышав сие, устыдились и ужаснулись своей неправды, а святитель, напутствовав благословением вдовицу, сказал им: «Вы не послушали меня и удержали десять литр золота: за сие Господь удержал от нас в руках сей благотворительницы тысячу литр золота. Итак, помните: какова милостыня, таково от Бога и воздаяние, — помните и страшитесь суда Божия; ибо сколько бедных от вашей неправды теперь лишились пропитания!»
Однажды, когда Иоанн Милостивый шел в церковь, остановила его бедная женщина и, горько жалуясь на обиды, причиненные ей одним родственником, просила защиты у святого патриарха. Но так как было уже время начать богослужение, то сопровождавшие Иоанна советовали ему выслушать вдовицу тогда, когда он возвратится домой. Но человек Божий отвечал: «А меня послушает ли Бог, если я не восхощу послушать ее?» — и не двинулся с места, пока не разобрал дело и не приказал обидевшему удовлетворить бедную женщину.
Иоанн Милостивый, узнав, что один епископ, по имени Троил, был весьма сребролюбив и скуп, пригласил его в больницу — посетить убогих и недугующих. Приметив там, что Троил имеет с собою деньги, святой сказал ему: «Владыка! Вот время и случай утешить тебе бедную братию, подав им милостыню». Троил, опасаясь обнаружить свою скупость, начал раздавать золото и, оделив всех, издержал тридцать литр; но, возвратясь домой, раскаялся о добром деле и почувствовал такую скорбь, что лег в постель. Через какое-то время Иоанн позвал его к себе на обед; но Троил отговорился болезнью. Иоанн догадался, что и от чего с ним сделалось, и, взяв с собою тридцать литр золота, пошел навестить его. «Я принес тебе деньги, которые ты, по моей просьбе, раздал в больнице; возьми их и своею рукою напиши, да будет от Господа мне та награда, которая следовала тебе». Троил, увидев золото, затрепетал от радости и немедленно написал: «Боже милосердый! Даждь мзду господину моему Иоанну, патриарху Александрийскому, за золото, которое я, грешный Троил, раздал в больнице; ибо он мое возвратил мне». Получив деньги, Троил восстал с одра, как будто никогда не был болен, и пошел к патриарху обедать.
Иоанн, угощая его, в сердце своем молился Богу, да исцелит его от столь ужасного сребролюбия, и Бог услышал молитву его. В следующую ночь Троил узрел в сновидении великолепный дом, неизреченно украшенный, у которого над воротами было написано золотыми буквами: «Обитель и покой вечный Троила епископа». Взыграло от радости сердце Троила; но внезапно явился некий благообразный и грозный муж и сказал бывшим тут слугам: «Господь всего мира повелел мне изгладить имя Троила и вместо него начертать имя Иоанна, патриарха Александрийского, который купил у него сей дом за тридцать литр золота. Итак, перемените надпись». Троил вскричал от ужаса и жалости — и воспрянул ото сна. Познав всю цену дома, который потерял на небе, он начал плакать и укорять себя в златолюбии. Едва дождавшись утра, пошел он к блаженному Иоанну, объявил ему о своем сновидении, дал клятву исправиться — и сдержал свой обет; ибо с того времени был щедр и для всех милостив.
Святой Иоанн Милостивый услышал, что один молодой человек, сирота богатых родителей, живет в крайней бедности; услышал, что сия бедность постигла его потому, что родители щедрою рукою расточали свое имение на убогих, а оставшуюся часть расхитили опекуны; услышал, что юноша добронравен, благочестив и не ропщет на свою участь. Человек Божий положил на сердце подать ему помощь, но так, чтобы юноша не мог считать сие милостынею. Он призывает к себе эконома и, взяв с него клятву хранить тайну, приказывает изготовить будто бы давно сделанное духовное завещание от имени некоего Феопемпта, в котором патриарх и убогий сирота, как его родственники, назначены наследниками имения. С сею бумагою он посылает эконома к юноше.
Эконом исполнил волю патриарха следующим образом. Будто сам от себя призвав юношу, он сказал ему: «Ужели не знаешь ты, что патриарх тебе родственник, и страдаешь в такой нищете?» Юноша изумился и почел слова его за насмешку. Но эконом, показывая духовную, будто бы в тот день нечаянно между прочими бумагами им найденную, сказал: «Если ты, друг мой, стыдишься сам открыться перед святителем, то я доложу о тебе». Убежденный сирота обрадовался и начал просить, чтобы сие родство объяснил он патриарху.
Когда эконом объявил Иоанну, что его приказание исполнено, тогда патриарх повелел привести к себе убогого юношу и, приняв ласково, сказал: «Прости меня, добрый юноша, что я так долго, по неведению, оставлял тебя в бедности. Я помню, что дядя мой имел сына; но я не знал, где он находится, а ты, по своей кротости, не хотел ко мне явиться. Благодарю тебя, — обратившись к эконому, продолжал он, — что ты, отыскав бумагу, снял с души моей этот грех и нашел мне родственника».
Святой Иоанн не только отдал доброму юноше часть, назначенную ему в мнимом завещании, но и купил ему дом и все потребное, сочетал с благородною девицею и дал почетную должность. Сия тайна между экономом и патриархом хранилась до самой кончины святителя. Тогда только сын благочестивых родителей узнал, что своим счастьем обязан он не родству с патриархом, но Тому, Кто не хочет видеть праведника оставлена и семене его просяща хлебы (Пс 36, 25).
У императора Аркадия был военачальник, родом из варваров, по имени Гаина, который, хотя и принял христианскую веру, но держался Ариевой ереси. Будучи храбр на войне и любим наемными войсками, он имел великую дерзость и часто заставлял — даже императора — себя опасаться. Сей-то сильный, на все решительный человек непрестанно просил Аркадия, чтобы позволил арианам иметь в Царьграде церковь. Отказать ему — было опасно для престола, а позволить — опасно для православия. Аркадий, откладывая под разными предлогами удовлетворение его просьбы, наконец прибегнул к Иоанну Златоусту и требовал совета. Решили, чтобы патриарх был у царя, когда Гаина будет просить церкви, что и случилось вскоре.
Дерзкий и нетерпеливый варвар начал требовать милости арианам, как должного воздаяния за воинские подвиги и свою храбрость. Но великий святитель немедленно остановил его. «Если царь хочет быть богобоязнен, — гласом веры сказал он, — то не имеет права над Церковью, в которой от Бога поставлены духовные власти; если же тебе нужна церковь, то войди, в какую хочешь, и молись: они все отверсты пред тобою». — «Но я другого исповедания, — возразил Гаина, — и потому хочу иметь в столице с моими единоверцами особенный храм; надеюсь, что государь исполнит мое прошение. Владыка святой! Ты сам знаешь, сколько я подъял трудов, сражаясь за ваше отечество, проливая мою кровь и полагая за царя душу». — «Никто хвалы твоей упразднить не может и не хочет, — отвечал ему Иоанн, — но нельзя умолчать и о том, что ты за все подвиги уже принял в воздаяние честь, славу, сан и дары». После того, видя, что варвар начал разгорячаться, продолжал: «Кто имеет совесть, тот должен размыслить, что он был прежде и чем сделался ныне; какие имел богатства по ту сторону Дуная и какие сокровища имеет в нашем отечестве; не хлеб ли там ел с водою, и не всего ли света плодами, птицами и рыбами ныне услаждает свой вкус? Не был ли там простым человеком и не учинился ли здесь вельможею? Гаина! Вот воздаяние за труды твои! Будь же благодарен царю и служи верно его державе, а церковных даяний за мирское служение не проси. Дерзнув на сие, ты подвергаешься опасности быть обвиненным в оскорблении величества, ибо хочешь соделать твоего государя виновным в святотатстве». Выслушав, хотя и с великим принуждением, сей урок истины, Гаина имел столько духа, что обратил разговор на дела, касающиеся воинства, и с того времени уже не просил для ариан церкви. Аркадий, удивляясь убедительной мудрости Иоанна, благодарил его от всего сердца.
Но меньше нежели через год Гаина, или в отмщение за сей отказ, или по общей ненависти варваров к Греции и по их хищному и мятежному духу, оказался вероломцем. Стоя на границах государства с войсками, составленными по большей части из варваров же, он вдруг поднял оружие и пошел прямо к Царьграду. Аркадий, не имея готового войска, не знал, что начать, и опять прибегнул к Иоанну Златоусту с просьбою, чтобы употребил против варвара то же оружие слова, которым недавно защитил православие. Иоанн, хотя и знал, что прогневал Гаину, хотя представлял все, что могла произвести его мстительность, но, готовый положить душу свою за царя и отечество, безбоязненно пошел навстречу мятежнику. Бог содействовал рабу Своему. Златоуст укротил богомудрыми речами гордого варвара, из волка претворил его в агнца и был миротворцем между царем и Гаиной. Аркадий по необходимости простил мятежника, а Гаина дал клятву с того времени служить верно.
Святой мученик Роман терпел все мучения с удивительной твердостью духа и только возводил в безмолвии очи свои к небу; но когда мучитель начал укорять его безумием, называя христианскую веру изуверством, мученик вступился за честь имени Иисусова и, показав на одного младенца, стоявшего вблизи, спокойно сказал Асклипиаду (имя мучителя): «Это юное отроча без сравнения разумнее тебя, старого безумца. Оно хотя и малолетно, но знает истинного Бога; ты же пополнен лет, а Бога не ведаешь». Удивленный столь внезапной укоризною, мучитель подозвал к себе отрока и спросил: «Какого, друг мой, ты почитаешь Бога?» — «Иисуса Христа», — отвечал отрок. «Да чем же лучше ваш Христос всех богов наших?» — опять спросил Асклипиад. «Тем, что Он есть истинный Бог и всех нас создал и искупил, — сказал младенец, — а ваши боги есть не что иное, как живописный холст или изваянная медь». Так в юном исповеднике имени Христова действовал Дух Святой, совершая из уст его хвалу, да посрамит нечестивого Асклипиада и всех идолопоклонников. Мучитель не знал, что более отвечать, и прибег к обыкновенному средству: приказал нещадно бить его розгами. Изнемогшее под ударами дитя наконец запросило пить. Но вдруг из толпы вышла мать его и начала его увещевать, чтобы мужественно терпел все мучения. Когда же еще более раздраженный этим мучитель приказал отсечь ему голову, вторая Соломония, взяв его на руки, понесла на место казни. Обнимая и лобызая, она утешала его и укрепляла, чтобы не страшился, видя меч над своею головою. «Не бойся, сладчайшее чадо мое, — говорила она, — не бойся смерти; ты не умрешь, но будешь вечно жив: из-под секиры приимут тебя Ангелы и взлетят с тобою в райский вертоград, в жилище вечного блаженства. Там обымет тебя Христос; там будешь другом всех святых, и я туда же приду к тебе — скоро, весьма скоро». Уговаривая так свое дитя, мужественная мать принесла его на место усекновения. Юный страдалец умер, не испустив вопля, не оказав страха; и она, взяв тело его; омыла сладкими слезами и, погребая, веселилась, что младенец пролил за Христа Спасителя кровь, от нее принятую.
Войти с помощью соц. сетей: