Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Святой мученик Валериан, обращенный в христианскую веру своею невестою, с таким усердием предал свою душу и сердце Спасителю мира, что удостоился узреть Ангела Божия, который вещал ему: «Ты не упорствовал против истин, проповеданных тебе от девицы; потому Бог послал меня к тебе, да приимешь от Него, чего восхощет душа твоя». Восхищенный Валериан, поклонившись Ангелу, отвечал: «Нет в мире сем ничего для меня любезнее брата моего Тивуртия; итак, молю Господа, да избавит его от гибельного идолопоклонства, да обратит к Себе и да соделает обоих нас столь же совершенными в исповедании Его имени, сколь совершенна обрученная мне невеста». Небесный посланник порадовался желанию Валериана и сказал: «Благоугодно Богу твое прошение: как тебя Он спас через девицу, так через тебя спасет и брата твоего, и всех вас сподобит венцов Царствия Небесного».
Где укрепляет слабого человека небесная благодать, там не имеют никакой тягости все труды, для других неодолимые, — и святой Валериан в тот же день обратил на путь истины брата своего Тивуртия, да трое единодушно славят единого Бога, в Троице поклоняемого.
Святой Алипий, диакон Адрианопольской церкви, за благочестие и добродетели был любим епископом и всеми христианами. Духовное начальство возлагало на Алипия все важные и касающиеся богоугодных заведений дела; а граждане адрианопольские имели к нему такое уважение, которое можно было назвать благоговением. Но при всех преимуществах, сердцу Алипия недоставало важнейшего преимущества — совершенного уединения.
Побуждаемый сим святым желанием, вскоре Алипий, тайно от всех, попросив только благословение у своей матери, ушел из Адрианополя, чтобы водвориться в какой-нибудь из отдаленных пустынь. Но епископ, узнав о его отшествии, чрезвычайно опечалился; церковнослужители сетовали, что лишились сотрудника, украшавшего их братство; все граждане почитали потерю его невознаградимою и послали искать его. Вскоре Бог открыл убежище святого Алипия, и они то просьбами, то угрозами уговорили его возвратиться в отечество. Алипий сетовал сердечно, что не совершилось его желание, и помышлял опять скрыться.
Но Бог остановил его намерение следующим образом. В одну ночь Алипий до того восскорбел, что начал плакать и в сих слезах заснул. Вдруг явился ему Ангел Божий и сказал: «Не скорби, Алипий, что ты возвращен сюда от желанного для тебя пути; Бог устроил сие для пользы твоего отечества, а любить отечество и служить ему есть непременный долг каждого христианина. Кроме сего, да будет тебе известно, что там только свято есть место, где человек, любящий Бога, благочестиво и богоугодно жити начнет». Будучи утешен этим видением, Алипий перестал скорбеть и провел всю жизнь на своей родине, прилежно подвизаясь и работая для Бога и людей.
Греческий император Константин, по прозванию Копроним, стараясь истребить православную веру и на развалинах ее утвердить иконоборную ересь, надеялся не иначе успеть в своем намерении, как преклонив на свою сторону преподобного Стефана Нового, которого греки и римляне почитали, как единого из древних великих отцов. Для сего он послал к нему своего тайного советника, именем Патрикия, и искусного витию Каллиста и с ними отправил в дар не серебро и не золото, — ибо знал, что человек Божий не имеет нужды в сокровищах, — но различные овощи и плоды. Стефан принял дары царские, желая, чтобы благодать Божия просветила душу Константина. Но когда Патрикий и Каллист объявили царскую волю, чтобы святой подписал деяния собора, состоявшего из иконоборцев, Стефан сказал с апостольским дерзновением: «Собора вашего, исполненного празднословия и лжи, я не подпишу, иначе забвенна буди десница моя! И никогда его не похвалю, в противном случае да прилипнет язык мой к гортани моей! Скажите государю, что отнюдь не нареку горькое сладким, тьму — светом, да не навлеку Божией клятвы на главу мою. За святые же иконы готов умереть и небрегу о царском прощении». Потом простер руку свою и, согнув длань, продолжал: «Если бы я имел в себе крови одну только сию горсть, и ту не пожалел бы пролить за икону Христову: скажите о сем государю. А сии дары отнесите обратно; не нуждаясь в дарах его, ответствую словами Божественного Писания: елей же грешного да не намастит главы моея (Пс 140, 5)». Сказав сие, преподобный Стефан ушел в другую келию, а посрамленные Патрикий и Каллист возвратились к Константину без всякого успеха.
В одном Кипрском монастыре, называемом «обитель Филоксенова», был старец, родом из Митилены, по имени Исидор, который беспрестанно плакал; и когда прочие иноки просили его, чтобы он хотя немного перестал плакать, тот, не внимая никаким увещаниям, обыкновенно говорил: «Я столь ужасный грешник, какого не бывало от Адама и до сего дня». Однажды пришел туда авва Иулиан с некоторыми из своих учеников и, желая утешить рыдающего старца, между прочим сказал ему: «Будь уверен, любезный о Христе брат, что, кроме Бога, все грешники». — «Увы мне! Отвечал старец: ни летописи мира, ни устные предания не представляют такого греха, какой сделан мною: внемлите, что открою вам, и помолитесь за меня окаянного. Живя в мире, я имел жену, и оба мы следовали учению Севира. Однажды, возвратившись домой, я не застал жены моей и, узнав, что она ушла к подруге, чтобы с нею приобщиться Святых и Животворящих Таин в православной церкви, побежал туда; увидев, что жена моя только что приняла святую часть, схватил ее за гортань и теснил дотоле, что святыня — о, злодеяние! — была извержена. В бешенстве я схватил оную и повергнул в грязь. В сие мгновение блеснула молния и восхитила с собою Божественную часть. Через два дня я узрел злобного человека, который, потрепав меня по плечу, сказал: „Мы друзья; на век будем неразлучны“. — „А кто ты?“ — спросил я. — „Я тот, — отвечал он, — который во время страсти Иисуса Христа ударил Его в ланиту“. — Могу ли после сего, — облившись слезами и задыхаясь от рыдания, присовокупил пустынник, — могу ли сколько-нибудь утешиться?»
Боготворящую кровь ужаснися, человече, зря: огнь бо есть, недостойныя попаляяй. Ужасно согрешил последователь Севира, повергнув святыню в грязь; но столь же ужасно согрешают и те, которые приемлют оную, имея сердце, исполненное всякой скверны.
Когда преподобный Феодор Студит за поклонение святым иконам претерпевал от иконоборцев в области Смирнской все бедствия заточения, тогда воевода тамошних войск, племянник греческого царя Льва Армянина и столь же лютый иконоборец, жестоко заболел и был при последнем уже издыхании. Один из православных напомнил ему о преподобном Феодоре, что он имеет благодать от Бога исцелять всякие недуги. Опасение за свою жизнь принудило иконоборца обратиться к человеку Божию и просить у него помощи.
Незлобивый Феодор не отверг просьбы умирающего гонителя. «Скажите моим именем цареву племяннику, — отвечал он, — скажите сими словами: помысли, что будешь отвечать в день исхода твоего, сделав столько зла православной Церкви, умертвив столько святых мужей! Они радуются ныне в Царствии Божием, а тебя кто избавит от муки вечной? Однако, хотя при кончине покайся в твоих злодеяниях». Болящий воевода принял Феодорово обличение с трепетом и, размыслив обо всем, что сделал, вторично послал к преподобному, умоляя о прощении и обещаясь возвратиться в недра православной веры. Тогда святой Феодор прислал к нему икону Пресвятой Богородицы, повелев иметь ее при себе во всю жизнь и молиться с глубоким благоговением. Приняв святой образ, воевода вместе с ним получил облегчение болезни и начал выздоравливать. К несчастью, о сем узнал еретичествующий епископ Смирнский и, желая присвоить себе честь его исцеления, послал к нему елей, благословленный его молитвами. Но едва воевода помазался им, опять прежний недуг возвратился к нему, и он вскоре умер.
Михаил Травлий, воцарившийся после Льва Армянина, хотя сам был иконоборец, но позволял каждому веровать, как хочет, и возвратил всех святых отцов, бывших в заточении. Он запретил только иметь иконы в Царьграде. Преподобный Феодор Студит, не успев обратить императора на путь истины, удалился в пустыню.
Вскоре один из вельмож, по имени Фома, склонив на свою сторону часть войска и народа, восстал на Михаила. Возгорелась междоусобная война, и каждый день страшились, что Царьград обагрится кровью, ибо мятежники приближались к столице. Услышав о сем, преподобный Феодор Студит с братией немедленно пришел в Царьград и, проповедуя там верность престолу и любовь к соотечественникам, не допустил воспылать бунту в самом сердце государства; а между тем царские военачальники успели рассеять мятежников.
Так воздав кесарева кесареви, святой старец возвратился в свое уединение — воздавать Божия Богови.
В обители преподобного Саввы Освященного был богобоязненный инок Иоанн, который служил братии сначала в поварне, потом в странноприимнице, и наконец, управлял экономией. Когда же скончался пресвитер обители, святой Савва восхотел произвести его в иерейский сан. Не сказав о том Иоанну, он пошел с ним в Иерусалим и, рассказав патриарху Илии все его добродетели, просил рукоположить Иоанна в пресвитера.
Святой Иоанн узнал о сем уже в церкви, когда наступило время рукоположения, и, к общему удивлению, обнаружил чрезвычайный ужас. «Владыка святый! — сказал он патриарху. — Я имею открыть тебе нечто тайное и прошу выслушать меня без свидетелей. Если и после сего почтешь возможным для меня рукоположение, то не отрекусь принять оное». Патриарх согласился на его просьбу и после краткого разговора в ризнице, выйдя оттуда с изумлением на лице, сказал преподобному Савве: «Иоанн открыл мне некоторые сокровенные дела, по которым он не может быть пресвитером; повелеваю тебе впредь не предлагать ему даже дьяконского сана». Огорченный Савва, не зная, что подумать об Иоанне, отправился из Иерусалима и всю дорогу не только не говорил с ним, но не мог равнодушно и воззреть на него.
По прибытии в Лавру, преподобный Савва немедленно удалился за тридцать стадий в некоторую пещеру. Повергшись там на землю, он со слезами воскликнул к Богу: «Почто, Господи, презрел меня, раба Твоего, и утаил от меня житие Иоанна? Ах! Я жестоко обманулся, почитая его достойным пресвитерства. Я думал, что Иоанн есть сосуд святой и избранный для благодати Духа Святого, а сей сосуд оказался непотребным пред Твоим величеством. О сем прискорбна душа моя до смерти». Посреди сих слезных молитв, растворяемых гневом и скорбью, вдруг явился ему Ангел Господень и сказал: «Не осуждай дела Иоанновы и не скорби о нем; ибо епископ не может быть рукоположен в пресвитера». Услышав сие, преподобный Савва начал понимать значение тайного разговора Иоанна с патриархом и с нетерпеливою радостью пошел в келию Иоанна. Там, повергшись к его стопам, воскликнул: «Святитель Христов! Прости грешного раба твоего, который, как слабая тварь, имел предосудительные о тебе мысли. Но благодарение Богу! Он открыл мне свыше твое дарование». — «Сие прискорбно мне, — отвечал Иоанн, — ибо я, кроме Бога, никому открыться не хотел. Но патриарх узнал от меня по необходимости, а тебя известил Сам Бог. Теперь признаюсь, что я, грешный Иоанн, есмь епископ, но оставил престол свой ради грехов моих и, будучи крепок телом, осудил себя служить братии, да помогают молитвы их слабой душе моей, ибо умножились без числа грехи мои».
Часто посреди пшеницы рождаются плевелы, а в винограде — терны. У Елисея был ученик Гиезий, и в лике апостольском — предатель Иуда. Равным образом и в обители святого Саввы нашлись злонравные братия, которые всемерно оскорбляли святого отца и вскоре злоумышление свое простерли до того, что скрытно ушли в Иерусалим к патриарху Саллюстию с просьбою, чтобы тот дал им игумена. Зная, сколько знаменито везде имя Саввы, мятежники сначала старались скрыть оное и сказали только то, что незадолго перед сим они поселились при некотором пустынном источнике. Однако же наконец принуждены были открыть истину, и когда патриарх спросил: «Где же Савва?», отвечая не на вопрос, начали клеветать, что Савва невежда и грубиян, не знает, как управлять братией, и, сверх того, не хочет сам и не позволяет другим принять священство. Выслушав сие, патриарх спросил: «Вы ли приняли Савву или Савва вас принял?» И когда они сказали, что Савва принял их, Саллюстий отвечал: «Если сей старец в пустынном месте мог вас собрать, то не думаю, чтобы он не мог управлять вами». Потом, оставив их без всякого решения, послал за святым Саввой и, не поминая о жалобах, немедленно, хотя и против воли, посвятил его в пресвитера и, довольно поучив беспокойных братий, приказал им возвратиться с преподобным отцом в обитель.
Но злоба не погасла и только таилась под пеплом: мятежники опять восстали на человека Божия. К большому огорчению он узнал, что некоторые из братий, родом армяне, заражены ересью и не хотят внимать его наставлениям. Тогда-то Савва, уступая гневу и ожесточению, удалился в безмолвную пустыню, а злобствующие иноки, обрадовавшись тому, распустили слух и даже донесли патриарху Илии, будто преподобный Савва съеден зверями, и просили себе другого настоятеля. Но патриарх хладнокровно сказал им только сие: «Я знаю, что Бог праведен, не презрит добрых дел отца вашего и не попустит ему погибнуть от зверей; ждите убо его, пока возвратится». Узнав о сем, святой старец отчаялся в их раскаянии и сам начал просить патриарха не считать его более настоятелем Лавры. Но Илия не хотел и слушать того. «Не могу стерпеть, — сказал он гласом святительским, — чтобы твоими трудами обладали другие», — и послал его опять в обитель с грамотой, в которой, укоряя мятежников, повелевал принять его беспрекословно, а в случае непослушания грозил гневом Божиим.
Казалось, сей глас первосвятителя должен был, подобно грому, поразить мятежные души; но обуяша лютии взыскателе! Когда патриаршая грамота была прочтена посреди церкви, мятежники подняли крик: укоряли, досаждали, злословили невинного старца; и тогда же, собрав все, что имели собственного, пошли в другую обитель. Но худая слава носилась перед ними, и мятежники отовсюду изгоняемы были с бесчестием. Наконец, удалились они к так называемому «Фекутийскому потоку» и там начали жить, отверженные Богом и людьми.
Преподобный Савва радовался, что дух раздора удалился из его Лавры, и болезновал о погибели мятежных братий. Вскоре он услышал, что они живут в крайнем оскудении, тесноте и расстройстве, как овцы, не имеющие пастыря. Отеческое сердце забыло обиды и чувствовало одни их несчастия. Он взял с собою довольно пищи и питья и пошел к ним, желая утолить их гнев и оказать помощь. Встреченный ругательством, святой старец благословлял их и, уговаривая как чад и братий, предложил угощение. После сего он отправил одного из своих учеников к патриарху Иерусалимскому, умоляя его принять их под свое покровительство, и брал на себя их устроение. Получив согласие святителя и семьдесят златниц в пособие, он пробыл у них пять месяцев: создал церковь, устроил келии, дал из своей Лавры настоятеля и, против их воли заставив себя возлюбить, возвратился спокойным.
Преподобный Савва Освященный, обитая в пустыне, увидел четырех сарацинов, изнемогающих от голода, и хотя знал, что сии варвары всегда оскорбляли иноков, но, сжалившись над их состоянием, подошел к ним, велел сесть и, отдав последнюю пищу, угостил, как братий. Сарацины, укрепившись, пошли с благодарностью и, к удивлению Саввы, с великим вниманием рассматривали место, пересчитывали изредка стоящие кусты и клали на земле некоторые знаки. Но сей их поступок вскоре объяснился. Сарацины через несколько дней возвратились и принесли с избытком хлеба, сыра и разных плодов, вторично благодаря Савву за его благодеяние. Возрадовался преподобный, что из врагов мог сделать друзей; но, поучая их, чтобы и впредь не обижали беззащитных пустынников, вдруг задумался и, прослезившись, сказал сам себе: «Горе, душа моя! Горе тебе! Сии люди за малое наше благодеяние, однажды им оказанное, видишь, сколь благодарны; а мы каждый час приемлем неизреченные дары от Бога, и что делаем, неблагодарные? Живем в лености и бесчувствии, не сохраняя святых Его заповедей». Таким образом святой старец не оставлял ни одного случая, не пропускал ни одной встречи без того, чтобы не сделать добра, и из всякого происшествия, как в естественном, так и в нравственном мире, извлекал для себя какое-нибудь спасительное правило.
Один черноризец, по имени Иаков, человек беспокойный и гордый, уговорившись с единонравными себе иноками, оставил обитель преподобного Саввы и, желая быть ему равным, начал в другом месте строить свой монастырь. Святой старец, возвратившись из пустыни, где по обычаю проводил в безмолвии великопостное время, пошел к нему и отечески советовал оставить предприятие и возвратиться в обитель. Но так как Иаков не хотел его слушать, то святой Савва с горестью сказал ему: «Начинания, порожденные дерзостью и высокомерием, всегда были пагубны: блюдись и ты, да не будешь наказан».
Святой Савва ушел в свою Лавру, а с Иаковом и его братией случилось подобное тому, что некогда постигло строителей Вавилонской башни. Язык их остался тот же, но смешались мысли: один хотел того, другой иного; сам Иаков беспрестанно переменял свои намерения, и строительство монастыря совершенно остановилось. Что же касается общежительного устава, в таком неустройстве его и ожидать было невозможно. Но сего мало: Иаков при каждом начинании начал робеть и ужасаться, сам не зная чего. А за сим постигла его столь лютая болезнь, что он более полугода ничего почти не говорил, и, уже отчаявшись в жизни своей, велел нести себя к преподобному Савве, чтобы при кончине своей испросить у него прощение. Святой старец сделал ему отеческое наставление и именем Господним исцелил от болезни.
Иаков, познав всю важность преступления, уже не возвратился на свое новое место, но остался в гостинице служить странникам. Однако, будучи нерадив, готовил пищи иногда много, иногда мало, и когда однажды осталось от трапезы несколько вареных стручьев, то Иаков бросил их за окно в поток. Преподобный Савва, давно замечая его небрежение, как скоро узнал о том, собрал стручья, перемыл их и, высушив в келии своей на солнце, через некоторое время сварил их и, позвав к себе на обед Иакова, извинился, что, не умея готовить снеди, не может так угостить его, как бы хотел. Когда же Иаков похвалил пищу и признался, что давно не едал с таким вкусом, тогда Савва сказал: «Поверь же мне, чадо, что это те стручья, которые ты, незадолго пред сим, высыпал в поток; и знай, что тот, кто не умеет устроить в меру горшка какой-нибудь травы, не может устроить монастыря, а кольми паче не может управлять братиею! „Кто не умеет своего дому правити, — говорит Апостол, — како о Церкви Божией прилежати возможет?“ (1 Тим 3, 5)» Сим простым замечанием мудрый старец заставил Иакова устыдиться и в небрежении к своей должности и в прежнем своем любоначалии.
Святитель Христов Николай до принятия им архиерейского сана всемерно старался, убегая славы человеческой, скрывать свои добрые дела, и если не погреб себя в пустынном безмолвии для беседы с единым Богом, то единственно из повиновения гласу небесному, который повелел ему обратиться к людям и служить их счастью и спасению. Однако, обитая в многолюдном городе, он жил никому не знакомый, как один из пришельцев, и показывался только в доме Господнем, имея одно пристанище — Бога. Все дела его частной жизни свидетельствуют, что святой Николай желал, чтобы не ведала шуйца, что творит десница его. Но когда он был возведен на престол Мирликийской Церкви, тогда сказал сам себе: «О, Николай! Сей сан и сие место требуют от тебя иных обычаев; ты отселе должен жить не для себя, но для других». С того времени, ревнуя научить порученное ему Христово стадо благочестию и добродетели, святитель Господень уже не скрывал своего благочестия и добродетелей. Прежде один только Бог ведал его житие; теперь же просветился свет его пред человеки, яко да видят добрая дела его (Мф V, 16). Он служил Богу открыто, чтобы и другие также Ему служили; благодетельствовал ближним, чтобы и другие также им благодетельствовали. Совершая много чудес для спасения невинно гонимых, для избавления погибающих посреди неприятелей, в пламени и в волнах моря, он объявлял свое имя, и сие славное имя заставляло царей царствовать благодетельно, пастырей — править Церковью богоугодно, народ — жить богобоязненно. Святой Николай стоял перед лицом вселенной, как зеркало добрых дел, и был образ верным словом, житием, любовию, духом, верою и чистотою (1 Тим IV, 12).
Когда жестокосердый Диоскор, отец святой великомученицы Варвары, бежал за нею с обнаженным мечом, тогда исповедуемый ею Бог, защитник невинности, повелел раздвинуться каменной скале и через расселину свободно провел ее наверх горы. Рассвирепевший отец, не видя перед собою Варвары, весьма удивился и, обходя гору, всюду искал ее. Наконец, встретившись с двумя пастухами, пасущими овец своих, спросил у них, не видели ли они бегущей девицы. Один из них, приметив, что Диоскор весьма разгневан, сказал: «Не знаю»; но другой молча показал перстом на место, где скрылась святая Варвара. Диоскор нашел дочь свою в пещере, трепещущую, как голубицу, и, попирая ногами, повлек ее за волосы по жестким камням. Но Бог, защищавший невинность, тогда же наказал злодейскую услужливость пастуха: умертвил его смертью неслыханною — окаменением.
Некогда к преподобному Патапию пришел слепой от рождения юноша и умолял святого старца, чтобы испросил ему у Бога прозрение очей. «Но для чего тебе более нужно прозрение?» — приблизившись к распятию Иисуса, спросил у молодого человека Патапий. «Чтобы видеть тварь, — отвечал юноша, — и от твари прийти в совершеннейшее познание Творца и Его прославить». Старец, умиленный разумом и благочестием слепца, возопил к Богу: «Иисусе Христе, дарующий слепым свет и мертвым жизнь! Отверзи очи жаждущему просветиться светом Твоего богопознания». И в то же мгновение слепой юноша прозрел. Тогда святой Патапий сказал ему: «Иди с миром в дом твой; но опасайся, чтобы с отверзением очей телесных не помрачились у тебя очи душевные. Ни на какое чувство не могут так действовать соблазны мира, как на чувство зрения. Горе, если восслепотствует в тебе внутренний человек. Тогда и при сих очах ты не узришь Бога там, где все слепцы узрят Его уже не верою, но лицом к лицу».
Когда святой Амвросий Медиоланский приблизился к блаженной кончине, то Стилихон, первый воевода и опекун римского императора Гонория, услышав о том, с болезненным вздохом произнес: «Погибнет Италия, если умрет сей святитель!» Потом отправил к нему знатных людей, которых любил Амвросий, умоляя через них, чтобы угодник Божий испросил себе у Господа еще несколько лет жития для пользы государства. Человек Божий возвел очи свои к небу и умирающим голосом сказал: «Благодарю Тебя, Господи Боже мой, что я, хотя и грешный человек, жил так, что не стыжусь долее жить и не боюсь смерти».
Преподобный Даниил, обитая в «ограде» святого Симеона Столпника, вознамерился сходить в Иерусалим для поклонения богошественным местам и оттуда уйти на безмолвие в пустыню. Симеон, любя его, советовал остаться с ним, но не мог преодолеть желания Даниилова — и Даниил с душевным рвением отправился в путь.
Дорогою услышал он, что в Палестине свирепствует междоусобие; ибо тогда самаряне взбунтовались и, истребляя христиан, не щадили ни возраста, ни состояния. Однако нетерпение Даниила было столь велико, что он, презрев все опасности и самую смерть, продолжал свой путь. Но вскоре он встретил престарелого инока, который, облобызав его, спросил по-сирийски: «Куда идешь, любезный брат?» — «Если Бог благословит мой путь, — отвечал Даниил, — то хочу быть в Иерусалиме». — «Справедливо говоришь: если Бог благословит, — возразил старец, — но теперь путь твой не от Божия благословения. Ужели не слышал ты, что в Палестине мятеж и кровопролитие?» — «Я слышал о сем, — сказал Даниил, — но полагаюсь на Бога, что сей Помощник и Покровитель не попустит прийти на меня какому-либо злу; а если и случится сие, не боюсь: ибо аще живем, аще умираем, Господни есмы (Рим XIV, 8)». На сие старец с прещением сказал ему: «Не даждь во смятение ноги твоея; тогда не воздремлет и Храняй тя (Пс 120, 3)». Однако, Даниил не переставал упорствовать и отозвался с решимостью, что он на сем пути готовь умереть за Христа. Старец, с негодованием отвратив лицо свое, еще строже произнес: «Не повелел Бог безвременно подвергаться смерти, не повелел искать случаев быть убиенными. Он вещает, напротив того: егда гонят вы во граде сем, бегайте в другой (Мф X, 23)». После сего Даниил задумался и, начав склоняться к совету старца, сказал: «Если так благоугодно тебе, я возвращусь». Тогда старец, переменив голос, сказал ласково: «Сын мой! Я не советую тебе оставить твое намерение навсегда, в таком случае я был бы безумен; но советую не идти только в сие злое время. Итак, возвратись в Царьград, который по своим святыням есть второй Иерусалим: там можешь ты насытить свои очи и сердце видением священных редкостей. Если же хочешь безмолвствовать, то Бог укажет на пользу души твоей место или в вышней Фракии, или в самом устии Понта. Впрочем не должно помышлять, будто только в Иерусалиме обрящешь Бога, а в Царьграде нет. О, возлюбленный! Бог местом не объемлется».
В то время как сей разговор продолжался, закатилось солнце, и они направили путь свой к близстоящему монастырю. Но вдруг старца не стало. Даниил, рассуждая о сем видении, уверился, что это был или Ангел Божий, или сам Симеон, — и на другой же день пошел в Царьград.
В архипастырство преподобного Спиридона Тримифунтского, некий богач, в голодное время привезший на кораблях из других стран множество хлеба, не хотел продавать за ту цену, какую застал в Тримифунте, но, насыпав житницы, ждал, пока цена еще повысится. Сколько бедные ни умоляли ненасытного хлебопродавца, он оставался глух, как аспид. Несчастные прибегли к преподобному Спиридону и жаловались на его жестокость и свое бедствие. Человек Божий, ободряя унывающих, сказал им: «Не плачьте, но идите и утешьте ваши семейства упованием на Бога. Тако бо глаголет Господь: яко заутра наполнятся храмины ваши жита; богатого же узрите молящего вас и дающего вам пищу без цены». Тихий луч надежды озарил сердца алчущих, однако не осушил слез их.
Но в первый сумрак ночи по повелению Божию вдруг пролился великий дождь, сопровождаемый столь сильным ветром, что опроверглись житницы немилосердного богача, и стремящаяся потоками вода разнесла весь хлеб. Хлебопродавец, бросаясь с домашними своими туда и сюда, не знал, что делать, и просил помощи у собравшегося народа. А неимущие между тем, видя разнесенное по пути жито, собирали его и, унося домой, опять возвращались на то же дело. Вспомнив пророчество святого Спиридона, они на сей раз не считали за грех брать, что дарует Сам Бог, мужья, жены и дети старались наполнить свои одежды и все, что имели. Сам лихоимец, почувствовав отяготевшую над ним руку общего Отца, Иже есть на небесах, ободрял бедных и просил брать, кто сколько может и хочет.
А преподобный Спиридон, услышав о его усердии, благословил Бога и за то, что Он дал пищу алчущим, и за то, что внезапным несчастием умягчил жестокое сердце сребролюбца.
Однажды в архиерейский дом святого Спиридона закрались воры и, захватив несколько овец, хотели уйти. Но Бог, любя угодника Своего и соблюдая убогое его имение, связал их невидимою силою, так что они не могли двинуться с места и остались так до утра. Преподобный Спиридон, выйдя на рассвете из келии и увидев их в сем жалком состоянии, дал наставление, чтобы они не похищали чужого, но питались трудами своих рук; потом молитвою разрешил невидимые их узы и, отпуская, подарил им одного овна, примолвив: «Возьмите его, да не будет всуе ваш труд и всенощное бдение».
Один купец для оборота в торговле часто занимал у святого Спиридона деньги; когда же, возвращаясь от купли, приносил ему долг свой, святой старец обыкновенно приказывал ему, чтобы сам положил его в ковчег, из которого взял. Не любя стяжания, он не любопытствовал, все ли деньги должник отдает ему.
Многократно купец, с позволения святого, брал и отдавал золото, и Господь благословлял его торговлю. Но однажды, соблазнившись, купец не положил принесенных денег в ковчег и, обманув святого Спиридона, удержал у себя. Что же вышло? Купец вскоре обнищал, ибо утаенное золото не только не принесло ему прибытка, но, как огонь, поело и его имение. В сей крайности купец опять пришел к преподобному Спиридону и просил у него взаймы золота. Святой по обыкновению послал его в свою спальню, чтобы он там взял сам; но так как купец ничего не положил туда, то там ничего и не было. Возвратившись с пустыми руками, объявил он святому Спиридону, что в ковчеге ничего нет. «Кроме твоей руки, доселе ничьей в ковчеге не было, — спокойно отвечал ему святой старец, — если бы ты положил тогда деньги, то теперь опять взял бы их; роптать не на кого; сам виноват». Пораженный стыдом, купец пал к ногам Спиридона. Святой немедленно простил его, но отпустил в дом уже не с деньгами, ибо не имел их, а только с убедительным наставлением впредь не осквернять совести своей обманом.
Преподобный Ираклий имел у себя ученика, более других украшенного добродетелью послушания. В одно время сей трудник повергся к ногам старца и просил, да облечет его в образ иноческий. Ираклий согласился, и когда для инока соорудили особливую келию, сказал ученику своему, как учитель: «Чадо, исполняй мою заповедь: когда взалчешь — вкушай; когда вжаждешь — пей; когда воздремлешь — усни. Только не выходи из келии даже до субботы; а тогда посети меня». Юный инок два дня с охотой исполнял приказание старца, но на третий день почувствовал скуку и начал жаловаться на строгое запрещение учителя. Он пропел, хотя с некоторым смущением, вечернее правило, и по закате солнца, пошел спать. Что же увидел? На его одре возлежит некто черный и злобный и скрежещет на него зубами. Ужаснувшийся инок без памяти ринулся из келии, прибежал к старцу и застучал в дверь. «Сжалься надо мною, авва! — вопиял он. — Отопри, авва!» Но старец, провидя духом его роптание, которое было, без сомнения, первым шагом к преступлению заповеди, не отверз келии до рассвета. Когда наконец он впустил его, трепещущий ученик воскликнул: «Отче! Отходя спать, я увидел на ложе моем чудовище; до смерти страшусь его». — «Это сделалось оттого, — сказал Ираклий, — что ты, чадо мое, возроптал и тем поползнулся к преступлению заповеди. Этот черный, злобный дух тебя ужасает, но от него есть защита — крест и молитва. Горе, если овладеют сердцем твоим дела законопреступные! Тогда ты сам внутри себя, в твоей совести, обретешь еще более ужасное чудовище, скрежещущее на тебя: оно поглотит тебя, пожрет тебя, и ты погибнешь». Сим и тому подобным образом поучив юного пустынника, преподобный Ираклий через некоторое время постриг его, и он вскоре из ученика сделался учителем.
Один городской житель сказал преподобному Нифонту: «Обращаясь в мире, невозможно спастись; если человек сам по себе и благонравен, то другие приводят его в соблазн. Сверх того, сколько пересудов: одним кажется, что боголюбцы слишком умствуют, другим не нравится отменный от прочих образ жизни; те осуждают за то, что они не наблюдают благоприличий света, другие называют их нелюдимами; а сие для непостоянного сердца весьма опасно. Кто хочет быть совершен, непременно должен жить в монастыре или в пустыне». Выслушав сие, преподобный Нифонт отвечал: «Чадо! Место не спасет человека и не погубит; одни дела спасают и погубляют. Нет помощи ни от святого сана, ни от святого места тому, кто не исполняет заповедей Господних. Саул жил посреди великолепия царского — и погиб; Давид жил посреди того же великолепия — и принял венец; Лот жил посреди беззаконных содомлян — и спасся; Иуда находился в лике апостолов — и наследовал геенну. Кто говорит, что невозможно спастись в мире с супругою и детьми, тот льстит своему безумию и порокам. Авраам имел супругу и детей, триста восемьдесят рабов, столько же рабынь и множество золота и серебра, однако сие не помешало ему приобрести имя друга Божия. Сколько спаслось служителей Церкви и пустыннолюбцев! Сколько вельмож и воинов! Сколько ремесленников и земледельцев! Сколько — посреди шумных столиц и посреди безмолвных пустынь! Прочитай жития святых и узришь имена угодников Божиих. С другой стороны, в сих же санах и сословиях, в сих же местах и в то же время бесчисленное множество людей погибло. От царей до рабов есть чада небесного Царствия, и от царей до рабов есть чада погибели. Сын Церкви Христовой! Не соблазняй ума твоего: на всяком месте обретешь от Бога спасение, если исполняешь волю Его. Господь приемлет душу праведную в объятия Свои — одинаково с престола и от сохи, из алтаря и с поля брани. Итак, живет ли кто в мире, да не отчаивается. Согрешит ли — покаянием может опять приблизиться к Богу. Каждый исполняй все добродетели звания, которое Бог возложил на него; сверх того, будь благочестив и человеколюбив: тогда каждый спасется. Напротив того, если кто и удалится в безмолвную пустыню, но не оставит далече за собою злых дел или злого произволения, тот погибнет неминуемо».
Когда святой преподобномученик Феодор с братом своим, преподобным Феофаном после разных страданий за поклонение святым иконам, был осужден на новую и неслыханную в то время казнь, чтобы на их лицах начертаны были раскаленным железом некоторые ругательные слова, тогда чиновник, которому поручено было сие исполнить, сказал святым страдальцам: «Только однажды причаститесь с нами, и я отпущу вас идти, куда пожелаете». Услышав сие, блаженный Феодор рассмеялся и отвечал: «Ты говоришь то же, как если бы кто сказал мне: я ничего от тебя не требую кроме того, что однажды отсеку твою голову, а потом иди, куда хочешь. Великое благодеяние обещаешь нам! Будь уверен, что отвратить нас от правоверия столь же трудно, сколь невозможно переставить между собою небо и землю». После сего преподобные отцы спокойно пошли на мучения.
Святая Мелания старшая, происходившая из знаменитейшего в Риме дома, дочь и вдова сенатора, оставив свое отечество, странствовала всюду единственно для украшения святых храмов и утешения страждущего человечества: посещала святых отцов, обитавших в Нитрийской горе, благодетельствовала церквам и обителям, наполняла благотворениями темницы и, наконец, остановившись в Иерусалиме, в течение тридцати семи лет была совершеннейшим образом страннолюбия Авраамова: питала, успокаивала, утешала и напутствовала всех, приходивших туда с востока и запада, с севера и юга.
Подвиг, поистине достойный, чтобы сопровождать на него с большим почетом, нежели с каким сопровождают военачальников, идущих на поражение супостата! И святой Мелании была воздана честь сия. Павлин, епископ Ноланский, которого она в своем путешествии посетила первого, описывает сие зрелище следующим образом: «Все родственники праведной Мелании, то есть все особы, бывшие тогда знаменитейшими в Римской империи, вышли к ней навстречу и сопровождали ее с великолепием, приличным столь великой особе. Дорога Аппиева покрыта была золотыми и блестящими каретами, богато убранными лошадьми и великим числом колесниц всякого рода. Посреди такой пышной обстановки ехала одна госпожа, достопочтенная по ее летам, а еще более по ее важному и кроткому виду, сидящая в простой коляске и одетая в простое шерстяное платье. Однако же взоры всех обращены были на смиренную Меланию. Никто не смотрел ни на золото, ни на шелк, ни на пурпуровые одежды, которые блистали по всем сторонам: простая одежда помрачала весь сей тщеславный блеск. Можно было, на сей раз, видеть в детях ее и родственниках то же презрение к блестящей суетности, которое показывала их мать, оставив и поправ оную, дабы принести в жертву Богу сердце чисто и дух сокрушен. Вельможи и госпожи, которые составляли великолепную свиту, не только не стыдились сего низкого и в очах света презренного состояния, в котором видели святую вдовицу, но еще вменяли себе в честь подходить к ней и прикасаться к ее одеянию, думая, что через смиренное и почтительное уничижение они очищали гордость их богатого и блестящего состояния. Таким образом пышность римского величия воздала в сем случае честь убожеству евангельскому».
Мятежник Максим, убийца императора Грациана, совершив внезапное нападение на Италию, где царствовал Валентиниан Второй, всюду распространял опустошение и смерть. Разлившись вдруг, как быстрая река, его войско разорило почти до основания Пиаченцу, Модену, Реджию и Болонью и истребило мечом и пламенем все, встретившееся ему на пути. Не было свирепства, хищения, бесстыдства, насилия и святотатства, которого не учинило бы войско Максима. Половина жителей погибла, другая принуждена была воздыхать в жестоком плене. Медиолан ожидал той же участи и более прочих ужасался опустошения; ибо известно было, что тиран ненавидел святого Амвросия, архиепископа Медиоланского, приписывая ему свою остановку в завоевании Италии и почитая хитрецом, отвлекшим его при первом посольстве от завоеваний. Но Максим, сверх всякого чаяния, оставил Медиолан в покое посреди окружавших его пожаров и не захотел препятствовать святому архиепископу проповедовать покаяние и верность законному государю. В столь высоком почтении бывает святость у самих тиранов!
Юстина, мать западного римского императора Валентиниана Второго, жестоко огорченная поступками Амвросия, епископа Медиоланского, который привел Ариеву ересь в крайнее бессилие, решилась, наконец, погубить его.
Чтобы исполнить сие, она вознамерилась от имени сына своего Валентиниана издать указ, которым позволяла арианам отправлять богослужение открыто, и всех тех, кто осмелился бы делать им какое-либо препятствие, объявляла мятежниками, нарушителями церковного мира, оскорбителями величества и преступниками, достойными казни. Для сего она призвала Беневола, первого государственного секретаря и приказала ему изготовить сей указ. Но сей муж, почитая имя православного выше всех достоинств, отрекся исполнить волю ее. Императрица принуждала его, угрожала своим гневом, обещала возвести на высшую степень; но благочестивый вельможа отвечал великодушно: «Я сею ценою не хочу покупать ваших достоинств; отберите у меня и то, что я имею, но оставьте мне мою совесть и мою веру». С сими словами он снял с себя пояс, который был знаком его достоинства, и положил к ногам Юстины. Вскоре потом удалился он в Брессу, где провел остальное время своей жизни в строгом пополнении христианских добродетелей.
Войти с помощью соц. сетей: