Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В Антиохии по случаю новых податей для наступающего тогда военного времени необходимо нужных, произошел бунт, в котором даже статуи Феодосия Великого и покойной супруги его Флакиллы были с ругательством низвергнуты. Суд о столь почти неслыханной дерзости производился с надлежащею строгостью. Посланные от Феодосия чиновники лишили Антиохию наименования восточной столицы; запретили даже общенародные бани; наполнили темницы не только виновными, но и теми, которые показались им подозрительными; описали имения у большей части знатных особ и повсюду расставили вооруженную стражу. Пораженные ужасом граждане непрестанно имели пред очами своими образ смерти и ожидали часа казни.
Здесь-то сострадание пастырей и учителей христианских проявилось в высшей степени. Флавиан, архиепископ злосчастной Антиохии, невзирая на худую погоду, на беспокойства в пути, на свою старость, отправился в Царьград ходатайствовать за преступников у Феодосия. Святой Иоанн Златоуст утешал народ душеспасительными поучениями: представлял им необходимость истинного покаяния после столь жестокого злодейства и пагубные следствия отчаяния, которому после минутной дерзости предались антиохийцы. Пустынники, жившие близ города, отовсюду стекаясь, уверяли граждан, что они или испросят им милость, или умрут с ними. Проводя целые дни у входа в судилище для умилостивления судей, ночью они ложились около дверей темниц и готовы были предать жизнь за избавление братий своих: то обнимали колена судей, то обращались к ним с именем Божиим.
Один из сих человеколюбивых старцев, по имени Македоний, человек простой и не знавший светского обращения, но славный благочестием и святостью, встретил двух судей среди города и приказал им сойти с лошадей. Судьи рассердились было, но услышав о беспримерной жизни пустынника, исполнили его требование, обняли его и просили прощения. Тогда сей старец, исполнясь божественной премудрости, воздвиг глас свой: «Подите, друзья мои, и сделайте государю от меня следующее представление: ты — император, однако человек; ты обладаешь людьми, которые суть образ Божий. Бойся гнева Создателя, если истребишь Его создание. Ты раздражен, что твои образы разрушены: менее ли прогневается Бог, когда ты разрушишь Его образы? Твои изображения бездушны и бесчувственны, а Его одушевленны и разумны. Твои медные образы опять восставлены и учреждены; но когда умертвишь людей, чем можешь вознаградить твое преступление? Воскресишь ли их?» Сей глас ревности и любви сильно потряс сердца судей, равным образом и просьбы прочих иноков нередко исторгали у них слезы; но они должны были в ответ и свое оправдание представлять им волю императора, опасность послабления государственным преступникам и необходимость исполнять требования правосудия.
Уже настал ужасный день, когда хотели читать решительный приговор обвиненным... Пустынножители опять собрались в судилище и неотступно просили отложить дело на некоторое время и ожидать новых от Двора повелений. Они принимали на себя идти к императору и умилостивить его своими слезами, и наконец столько успели, что получили желаемое. Судьи дозволили им подать представления свои на письме и отослали оные к императору. Удивления достойные пустынники, увидев, что дело, столь близкое их сердцу, находится в лучшем состоянии, возвратились в свои келии. Их слезы и моление пред судьями имели то спасительное действие, что Флавиан успел между тем явиться пред Феодосием и преклонить сердце его на жалость — что происходило следующим образом.
Прибыв в палаты, где находился Феодосий, архиепископ остановился от него вдали, как бы удерживаемый страхом, стыдом и печалью. Он стоял безмолвно, потупив глаза в землю; казалось, сам был виновен и просил помилования себе самому; только слезы и воздыхания говорили за него. Пораженный сим Феодосий подошел к нему и с кротостью сказал: «Не погрешая против неба, могу жаловаться на жителей антиохийских; я предпочитал их город всем городам моего государства: за столь многие милости и благодеяния мог ли ожидать от них столь злодейского воздаяния? Я не думаю, что сделал им какую-либо несправедливость; а если иногда и был столько несчастлив, то могли бы они восстать на меня одного; для чего же оскорблять умерших, которые против них не погрешили?» Он остановился на сих словах; и архиепископ, отерев слезы, наконец прервал молчание.
Он начал речь — истинным признанием преступления антиохийцев, исповедуя, что нет соразмерного оному наказания. Но сравнив их неблагодарность с благодеяниями императора, представил ему, что чем больше оскорбление, тем славнее прощение; привел в пример Константина Великого, который, будучи побуждаем царедворцами жестоко наказать мятежников, обезобразивших одну из его статуй, осязая рукою лицо свое и улыбаясь, ответствовал: я не ощущаю никаких язв; напомнил ему собственную его милость, когда он, на праздник святой Пасхи даровав жизнь заключенным в темницах преступникам, воскликнул: «О, если бы Господь дал мне силу воскрешать и мертвых!», представил, что иудеи, язычники и варвары теперь смотрят на него и ожидают приговора виновным, чтобы, судя по его милосердию или жестокосердию, заключить о силе и святости веры евангельской. Но дабы истребить из сердца его опасение дурного примера, если столь великое преступление останется без наказания, представил ему, что прощение в сем случае не будет следствием малодушия и невозможности мстить, но действием веры и милосердия, и что злосчастная Антиохия страхом и угрызением совести уже наказана более, нежели сколько могли бы наказать ее меч и огонь.
Слезные просьбы и угрозы суда Господня в устах человека Божия были столь действительны, что Феодосий не мог противиться силе убеждений. Не в силах удержать слез своих и, сколько можно, скрывая внутреннее смущение, он сказал только: «Если Господь благоволил простить убийц Своих, я ли не должен простить моих оскорбителей — я, который такой же смертный, как и они, и раб того же Господа?» Тогда благочестивый старец повергся к ногам государя и умолял небо о его благоденствии. «Иди, отец мой, — обняв его, продолжал Феодосий, — и принеси скорее утешение сетующему народу; обрадуй его на праздник Христова Воскресения отпущением преступления его. Моли Бога, да благословит оружие мое, и будь уверен, что я по окончании войны приду сам утешить граждан антиохийских». Оказав всевозможное благоволение Флавиану, Феодосий вскоре отпустил его.
Возвращение святителя в Антиохию подобно было торжеству. Весь город встретил его за несколько стадий; дорога усыпана была цветами. Радость и молитвы — было единое и общее чувство граждан.
Состарившийся в постничестве, Кассиан разговаривал с одним старцем о пользе души; и поскольку разговор их продолжался довольно долгое время, то старец начал дремать. Преподобный Кассиан, сожалея о нерадении к Богу инока, хотел обнаружить пред ним действие духа-искусителя и произнес что-то, служащее только веселому времяпрепровождению... Вдруг инок очнулся и протянул ухо, чтобы не проронить ни одного слова. Тогда Кассиан, вздохнув тяжко, сказал ему: «Как несчастны мы! Пока беседовали о вещах небесных, то дремота сжимала очи наши; а как скоро вылетело из уст веселое слово, мы воспрянули, и сон прошел». Пораженный до глубины сердца наставлением, старец после этого всегда молился Богу, чтобы он никогда не допускал его заснуть, когда идет разговор духовный, и немедленно ниспосылал бы на него крепкий сон, когда начнут празднословить, а тем более язвить имя других.
И мы, подобно беспечному иноку, все слушаем охотно, кроме нравоучений. Разница только в том, что инок исправился, а мы по большей части как живем, так и умираем.
Один добрый, но бедный человек имел сына, К несчастью, в их стороне наступило голодное время. Тогда, видя себя, жену и сына, истаивающих от голода, несчастный отец сказал: «Любезное дитя! Согласись, чтобы я продал тебя; мучительно с тобою расстаться, но сим только и мы, и ты можем избегнуть голодной смерти». — «Делай, что хочешь, батюшка, — отвечал юноша, — я повинуюсь с охотою». — «Но, сын мой! — возразил отец. — Помни совет, который дам тебе: ходи всегда в церковь и никогда не выходи оттуда, не дослушав Божественную службу». После сего он отвел его и продал одному вельможе, а сын со своей стороны никогда не нарушал повеления родительского и, служа верой и правдой своему господину, всегда ходил в церковь.
Но добродетель беспрестанно искушается. По какому-то несчастному случаю юноша подвигнул на гнев и мщение госпожу. Один молодой слуга всемерно тому способствовал. Мстительная женщина решилась погубить невинного юношу. «Сей новокупленный, — с видом испуганным однажды сказала она своему мужу, — имеет злые мысли на жизнь твою», и с обыкновенной в таком случае хитростью так уверила его, что он, не разобрав дела, согласился верного раба предать смерти. В тот же день, увидев уголовного судью, безрассудный господин сказал ему: «Я пришлю к тебе одного из моих слуг с убрусом; ты прикажи отсечь ему голову и, завернув в убрус, отдай тому, кто придет после него». Между тем по имени он не назвал ни того, ни другого. Таким образом, добрый юноша, не зная ничего, по приказанию господина пошел на смерть свою, но по дороге увидел, что перед одною церковью отправляют молебствие; он вспомнил наставление отца своего и остановился тут до окончания службы.
Между тем госпожа вышла из терпения, что так долго принуждают ждать крови его, и послала к судье своего любимца спросить у него, какой даст ответ на то, с чем послан новокупленный раб? Соблазнитель, идя дорогой и услышав молебствие, также остановился — из любопытства. Юноша, увидев его, спросил: «Куда идешь?» — «К уголовному судье, — отвечал он, — требовать ответа на то, зачем ходил ты: был ли у него?» — «Нет еще, — отвечал юноша, — но сделай милость, переменим наши препоручения, мне весьма хочется дослушать Божественную службу; ты отнеси этот убрус вместо меня, а я схожу за ответом». Молодой человек, взяв убрус, пошел куда должно и в тот же час потерял свою голову.
Служба Господня кончилась, и юноша по уговору пошел к судье уголовному. Там получил он что-то завернутое в убрусе и, не любопытствуя, принес домой. Как изумились господин и госпожа, увидев в живых того, кого послали на смерть! Они обмерли от ужаса, когда увидели в убрусе голову любимого слуги, которого послали за головою юноши. Потом спросили, как это происходило, и, услышав от него все подробно, увидели тут действие Промысла небесного. Супруг видел только свою неосмотрительность в обвинении одного и невинную смерть другого; а злобная жена, сверх того, видела тут праведный суд Господень и, умилившись душою, перестала гнать юного раба своего.
Храм есть земное небо, где невидимо присутствует Сам Бог. Христиане! Приходите в церковь, как в тихое пристанище от бури, от печалей житейских: там просите, и дастся вам; ищите, и обрящете; толцыте, и отверзется вам (Мф VII, 7).
Однажды нужно было преподобному Феодосию Печерскому посетить великого князя Изяслава, находившегося тогда в дальнем расстоянии от Киева. Промедлив до вечера, угодник божий хотел, по обыкновению, пешком идти в обитель, но князь приказал отвезти его в коляске. Провожатый, человек молодой, видя преподобного Феодосия в весьма простой одежде, почел его за какого-нибудь собирателя милостыни и позавидовал, что он, сидя в коляске, может спокойно заснуть. Наконец, он был так раздосадован, что вышел из терпения и сказал ему: «Черноризец! Время бы и мне отдохнуть на твоем месте». Святой муж, не сказав ни слова, вышел из коляски и посадил туда слугу княжеского. Преподобный Феодосий, приняв на себя должность провожатого, то шел подле коня, то, утомившись, садился на него. Сие продолжалось до рассвета; между тем молодой человек спал спокойно... Наконец, с преподобным Феодосием начали встречаться вельможи, едущие из Киева к Изяславу: увидев праведника, они сходили с коней и ему кланялись. Слуга княжеский, пробудясь на голос Феодосия, изумился, увидев, что знатные люди воздают столь великое почтение старцу, которого он обидел; в ужасе, он выскочил из коляски... Но сей ужас еще умножился, когда, приближаясь к монастырю, увидел он, что вся братия вышли к нему навстречу и с благоговением принимали от него благословение. «Кто сей старец?», — думал слуга княжеский и почитал себя погибшим, если Изяслав узнает о его дерзости... Но праведный муж вскоре успокоил его. Он ввел своего оскорбителя в трапезу и приказал поставить пред ним питие и яства; потом, дав немного денег, ласково отпустил домой.
Вот смиренномудрие, истинно христианское! А мы везде любим быть первыми: не только стараемся в дружеских собраниях занять высшее место, но даже в храме Божием, где невидимо присутствует Царь царей, пред Которым в равном достоинстве раб и князь, мы оскорбляемся, если кто-нибудь низшего против нас состояния станет впереди, — иногда с негодованием отталкиваем его.
Преподобный Арсений Великий, не приняв еще образа иноческого, как человек мудрый и добродетельный, был призван царем Феодосием в Царьград и сделан учителем Аркадия и Онория. Будучи кроток душою и уважая их, как детей царских, он преподавал уроки всегда стоя, между тем как ученики его сидели в мягких и роскошных креслах.
Однажды случайно пришел к ним Феодосий. Увидев Аркадия и Онория сидящих, а Арсения пред ними стоящего, он оскорбился и сказал: «Такое ли от меня было тебе наставление? Не сказал ли я с самого начала, чтобы ты, как второй отец, почитал их своими детьми, а не царскими?» — «Все должно быть на своем месте, — с кротостью отвечал Арсений, — юношам нужно учение, а царевичам прилична честь царская...» Феодосий, будучи еще более недоволен ответом Арсения, немедленно снял с детей своих знаки царские и, против воли посадив учителя, ученикам приказал стоять пред ним... «Если научатся бояться Бога, — сказал он, — выходя от детей своих, и будут достойны владычествовать над народом, то небесный Промысел даст им царство на земле; если же будут горды и злобны, то лучше им не царствовать, нежели царствовать безумно. Молю Бога, чтобы дети мои лучше умерли в юности, нежели бы возросли на гибель души своей и на злосчастие народа». Арсений, благословив в душе своей Феодосия, с того времени начал преподавать уроки сидя, а царевичи стояли пред ним.
Без сомнения, не желает счастья детям своим тот отец, который подает им хотя малейший повод гордиться своим богатством или знатностью.
Преподобный Арсений Великий был так смиренномудр и столько не надеялся на свой разум, что всегда искал чему-нибудь научиться — даже от людей неученых.
Однажды сей праведник, разговаривая с некоторым старцем, пришедшим из Египта, просил у него наставления, как лучше и надежнее отгонять от сердца своего помыслы небогоугодные? Некто из иноков, слышавший их беседу, удивился тому и спросил у Арсения: «Почто ты, будучи искусен в греческом и латинском языках и зная разум всех книг, принимаешь уроки от невежды?» — «Я знаю греческий и римский языки, — отвечал праведник, — но по сие время не могу выучить азбуки, которую сей простак знает весьма твердо».
Под сим святой Арсений разумел смирение, которое есть начало всех добродетелей, как азбука есть начало всех книг.
Некогда преподобный Арсений тяжко разболелся. Иноки перенесли его в церковную больницу и положили на мягкую постель. Старец из другого монастыря пришел посетить больного и, увидев Арсения на мягком ложе, соблазнился и подумал: «Это ли отец Арсений? Как можно ему так покоиться?» Но как пришелец изумился тому весьма неосторожно, то бывший тут священник отгадал мысли его и, отведя в сторону, спросил, кто таков был он, живучи в мире, и какова была жизнь его? — «Я был пастух, — ничего не подозревая отвечал инок, — и жил в чрезмерной бедности и печали». — «А теперь хорошо ли живешь?» — опять спросил у него священник. «Весьма спокойно, — отвечал он, — и имею все, что мне нужно». — «Знай же, — сказал священник, — что сей старец, которого видишь, был второй отец царским детям; ему принадлежали тысячи рабов; его постель была мягка и роскошна; его богатства были бесчисленны: итак, не правда ли, что ты после трудов мирских ныне покоишься, а отец Арсений после покоя мирского ныне трудится?» Старец признался в своем заблуждении и, поклонившись в ноги священнику, просил у него прощения, что в сердце своем оскорбил праведника.
«Не осуждайте, да не осуждены будете», — сказал Христос Спаситель. Мы часто осуждаем ближнего, но сами на себя и оглянуться не хотим.
Один Римский вельможа, близкий родственник преподобного Арсения, при смерти своей завещал ему великое богатство. Праведник, получив духовную, едва успел узнать содержание, как хотел разорвать ее; но слуга, который принес оную, пал к нему в ноги и умолял не делать этого; в противном случае строго взыщут с него. Тогда преподобный Арсений, отдавая ему назад завещание своего родственника, сказал: «Я умер прежде его; удивительно, как он, недавно умерший, делает меня, мертвеца, наследником богатства. Отдай, друг мой, бумагу назад тому, кто тебя с нею послал сюда».
Вот пример высокого пустынножительства! Кто посвятил себя на служение единому Богу, тот не имеет нужды в богатстве.
Один инок желал быть мучеником за Христа; но поскольку Церковь наслаждалась миром, то и не знал он, как удовлетворить желание своего сердца. Видя в святом Пахомии дар чудотворения, он приходил к нему многократно и просил помолиться за него Богу, чтобы тот удостоил его венца страдальческого. Сколько угодник Божий ни советовал ему, чтобы не принимал в сердце свое столь странных помышлений, сколько ни говорил ему: «Любезный о Христе брат! Переноси мужественно подвиг иночества; день и ночь занимайся богомыслием; непорочною жизнью подавай душеспасительный пример братии: и будешь иметь участие на небеси с мучениками». Но все увещания святого Пахомия были тщетны. Старец с сокрушением и слезами умолял его.
Наконец праведник, желая избегнуть непрестанных просьб инока, сказал ему: «Хорошо; я помолюсь о тебе к Спасителю мира, да подаст тебе случай прославиться в страдальчестве. Но ты, как можно, берегись, чтобы вместо исповедания имени Христова не отвергнуть его в лютый час мучений. Я уверял тебя и теперь уверяю, что заблуждаешься, без нужды желая повергнуться в напасть, когда Сам Господь учит нас молиться, да не будем введены в искушение; но если желание твое так сильно, то пусть по-твоему будет».
Через два года после их разговора случилось некоторым из братий быть в дальней веси для собирания камыша на постели. Но так как они там надолго задержались, то святой Пахомий, призвав сего старца, сказал ему: «Иди, посети трудников и отнеси им пищу», и, благословляя его в путь, присовокупил: «Се ныне, время благоприятно, се ныне день спасения, ни едино ни в чем же дающе претыкание, да служение беспорочно будет» (2 Кор VI, 2-3). Инок не мог догадаться, к чему относились слова угодника Божия, и отправился в путь свой. Но проходя через пустыню, он встречен был варварами, которые обитали в неприступных горах. Они окружили его, взяли в плен и увели в жилища свои. «Приди, старче, — ругаясь, кричали они, — поклонись богам нашим». Долго отрекался инок принести жертву идолам; но обнаженные над головою его сабли, угрозы неслыханных мук принудили несчастного сделать коленопреклонение злобожное. Убоясь смерти, он забыл душу бессмертную и, отрекшись от Христа, ел и пил от жертвы их. После того, как единоверец, он был отпущен без всякого вреда...
Сколь опасно полагаться на свои силы, когда человеческое сердце столь непостоянно и превратно, а плоть столь слаба и немощна!
В одной из египетских пустынь жил благочестивый инок, по имени Дула, честный, кроткий, против клеветы безответный — истинный раб Христов. В сем терпении богобоязливый старец препроводил двадцать лет.
Но враг рода человеческого искони устраивает погибель тем, которые служат не ему, но единому Богу. Будучи не в силах низложить огражденное щитом небесной благодати сердце отшельника, он вооружился на него другим образом.
Один старец, не имевший страха к заповедям Господним, руководимый духом-искусителем, ночью, как тать, вошел в церковь, похитил святые сосуды и, сокрыв их в тайном месте, затворился в келии своей, из которой прежде того выходил весьма редко. Когда пришло время утреннего пения, инок, вошедший в церковь, чтобы разжечь кадило, приметил с первого взгляда, что в храме неблагополучно; он немедленно поведал о сем настоятелю, настоятель объявил всей братии.
К несчастью, праведный Дула в то время из-за болезни не пришел на утреннее славословие. Воспользовавшись сим, некоторые из его недоброжелателей подали свой голос, что святыню украл не кто иной, как Дула: лучшее доказательство, что он, против обыкновения своего, сегодня не пришел к утрени... Легкомысленные люди поверили — вся братия ужаснулась, вознегодовала и велела невинного Дулу привести на собор. Удрученного болезнью праведника насильно привлекли в церковь. Там в присутствии настоятеля и отцов, состарившихся в постничестве, не спрашивая, он ли точно святотатец, злые люди начали клеветать на него: иной говорил, что он тайно от всех ел; иной кричал, что он крал хлеб и продавал за монастырем. Слыша это, настоятель и старцы поверили клевете и с угрозами начали допрашивать невинного Дулу, где тот скрыл похищенное из церкви сокровище? Сначала раб Божий оправдывался и представлял убедительнейшие доказательства своей невинности; но видя, что ему не верят, скрепил сердце свое и замолчал, говоря только изредка: «Простите, отцы святые, меня грешного». После сего настоятель повелел совлечь с него монашеский образ и облечь в мирские одежды; невинный Дула был заключен в тяжкие узы и отдан на допрос эконому... Чего страдалец не вытерпел тут! но на все угрозы, на все мучительства отвечал только: «Простите меня грешного!»
Наконец раздраженный настоятель и братия отослали его к градоначальнику — там новые пытки; но на каждый вопрос: «Где сокрыл похищенное из церкви сокровище?» невинный Дула повторял одно и то же: «Не имею у себя ни серебра, ни злата». Истощив весь ужас мучений, градоначальник повелел ввергнуть его в глухую и смрадную темницу. На следующий день судия призвал к себе настоятеля и прочих иноков и объявил им, что Дула ни в чем не признается; но ожесточенные люди представили на него новые лжедоказательства, и обманутый градоначальник подписал приговор, чтоб у Дулы, как у святотатца, отсечь руки. И повели невинного страдальца на место казни... В то самое время настоящий хищник почувствовал в душе своей угрызение совести. Он ужаснулся и сказал сам себе: «Увы! Что будет мне, если обнаружится злодейство мое? Но, положим, что тайна моя здесь на этом свете останется тайною: какой же дам ответ я на страшном суде Христовом? О, горе мне злочестивцу! Я — святотатец, я кровопийца!» Он немедленно идет к настоятелю и говорит ему: «Отче, церковное сокровище нашлось; клянусь, что Дула невинен!» Немедленно настоятель послал с сим известием к градоначальнику, и страстотерпец возвратился в обитель свою. В тот же час иноки узнали о невинности его, узнали настоящего хищника и припали к стопам праведника, умоляя его, да простит им столь лютый грех. Но будет ли искать удовлетворения за обиды свои тот, кто живет по примеру Христа Спасителя, невинно приявшего оплевания, заушения, венец терновый и смерть крестную?...
Никого не подозревай в преступлении, пока не будешь иметь несомненные на то доказательства. Неосмотрительность в этом случае губит человека невинного, меж тем преступник остается не наказанным за большие злодеяния.
Один инок, будучи обижен другим иноком, пришел к некоторому старцу и, рассказав, что и как между ними произошло, с гневом воскликнул: «Я не премину отомстить ему!» Сколько старец ни уговаривал его, сколько ни советовал ему, чтобы он мстить за себя предоставил Богу, но огорченный инок не слушал его и беспрестанно повторял: «Не мoгy быть спокоен, пока за оскорбление не воздам оскорблением». Оплакивая заблуждение инока, старец несколько умолк; потом сказал ему: «Время молитвы; принесем, любезный брат, жертву Богу». Инок восстал, и старец начал читать следующее: «Господи Боже наш! Мы на Тебя не уповаем; не пекися о нас, не мсти за нас; мы сами все начнем и кончим». Услышав сие, инок ужаснулся и пал в ноги старцу. «Не хочу иметь ссоры с моим братом, — сквозь слезы говорил он, — не хочу мстить ему». Потом, обратясь к Бoгy, вскликнул: «Един мститель неправды! Прости мое согрешение!» Старец, веселясь о покаянии инока, сказал ему: «Будь уверен, сын мой, что претерпевший досаду без труда спасется; напротив того, кто гневается на брата своего, тот погубляет всю свою добродетель и рабствует дьяволу».
Христиане! Оставьте Господу Богу отмщать за те обиды, которые нанесет вам ближний; он воздает всякому по делам его; а ваше дело — простить оскорбителя.
Греческий царь Валент, держась Ариевой ереси, осудил на изгнание за реку Истр Евсевия, епископа Самосатского. Посланный для исполнения сего приговора, прибыв в Самосаты, не знал, как приступить к делу, ибо народ любил святителя и готов был лучше решиться на общий бунт, нежели отдать его в руки правосудия. Узнав сие, святой Евсевий поздно вечером призывает к себе царского посланника и, приняв его ласково, говорит ему: «Молчи и никому не объявляй причины твоего сюда прибытия; в противном случае народ взбунтуется и убьет тебя; я не хочу быть виновником твоей смерти». После того Евсевий совершил вечернее славословие Богу и, когда настала ночь, открыл тайну и намерение одному из слуг. Рано поднялся с ложа своего и вышел из дома архиерейского, сопровождаемый верным спутником, который нес за ним возглавие и книгу — все богатство, которое святитель взял с собою. Достигнув реки Евфрата, близ стен градских текущей, он отдал себя в руки царского чиновника и, сев в лодью, поплыл к городу Зевгме.
Как ужаснулся народ Самосатский, узнав о судьбе святителя своего! Все пришли в волнение, все рыдали, все спрашивали, в которую сторону святой Евсевий направил путь свой, и когда узнали, что целью его путешествия на первый раз был город Зевгма, с поспешностью устремились на лодках за архиереем Божиим. Они настигли его там, где надеялись; их плач и рыдание слышны были издалека. Каких не истощили тут они просьб и молений, чтоб возвратить к себе пастыря своего и учителя! Каких не употребили убеждений! Они припадали к ногам его, омывали их своими слезами, уверяя, что паства его достанется какому-нибудь хищному волку — арианину; но святой Евсевий на каждое новое убеждение отвечал сими только словами: «Всяка душа властем предержащим да повинуется: несть бо власть, аще не от Бога: сущия же власти от Бога учинены суть. Тем же противляяйся власти, Божию повелению противляется: противляющиися же себе грех приемлют (Рим XIII, 1—2). Так, дети мои, — каждый раз присовокуплял он, — невозможно мне, подданному, противиться царскому повелению; также и вы, как подданные, будете несчастны здесь и в будущей жизни, если не будете послушны воле царской. Я первый, в сем случае, готов обвинить вас».
Народ, видя непреклонность своего пастыря, предлагал ему на путь: иной злато и серебро, иной одежды, иной рабов; но святому человеку, кроме книги и самой простой одежды, ничего было не нужно. Единственно в угождение духовных чад своих, он взял с собою несколько маловажных вещей; напомнил всем, чтобы твердо держались догматов православной веры, помолился о них, благословил и отправился в предлежащий путь.
Войти с помощью соц. сетей: