Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Святой Василий Великий и святой Григорий Богослов происходили от поколений сколько благородных, столько и благочестивых. Они родились в одно почти время и своим рождением обязаны особенно молитвам своих матерей, которые и принесли их, как дар Божий, в жертву Богу. Мать святого Григория, принеся его в сороковой день в церковь Господню, освятила младенческие руки прикосновением к Евангелию и тем утвердила обет, данный Спасителю мира.
Оба святых отрока имели все то, что делает детей привлекательными: острый ум, добродушие и чистосердечие, тихость и учтивость в поступках и красоту телесную. Но счастливые природные дарования еще более украшены были воспитанием; ибо оно было таково, какое можно вообразить посреди семейств, где вера и благочестие переходили от родителей к детям и от старших к младшим.
После домашнего учения послали их в греческие города, которые наиболее славились просвещением, и там принимали они уроки от лучших учителей. Наконец, сошлись в Афинах. Известно, что сей город был средоточием словесных наук и всей учености: он был и колыбелью славной дружбы двух святителей. Одно происшествие подало к тому первый случай. В Афинах было вздорное обыкновение в отношении новоприбывших учеников: с самого начала вводили их в многочисленное собрание юношей, таких же, как и они, и тут заставляли их терпеть разные насмешки и ругательства. После того, соблюдая не менее смешные обряды, водили их в общественные бани через весь город среди тех же молодых людей, идущих по два в ряд. Здесь вся толпа останавливалась, поднимала великий крик и делала вид, что хочет выломать ворота, как будто не хотели отворить оных. Когда новоприбывший ученик был туда впущен, тогда начинали обходиться с ним запросто и принимали в число товарищей. Святой Григорий, который прибыл в Афины прежде и который чувствовал, сколько сей достойный посмеяния обряд будет противен и досаден строгому нраву святого Василия, уговорил, хотя с трудом, своих товарищей, чтобы его уволили от оного. Сие-то было искрой благочестивой их дружбы и воспламенило в них огонь, который после никогда не угасал. «О, счастливые для меня Афины! — восклицает по сему случаю святой Григорий. — Я пришел сюда единственно для приобретения знаний, но нашел драгоценнейшее из всех сокровищ — верного и нежного друга, будучи счастливее Саула, который пошел на паству, обрел царство».
Начавшийся таким образом союз укреплялся день от дня более, особенно же, когда сии два друга, открывая взаимно свои сердца, узнали, что они оба имели одну цель и искали одного сокровища — мудрости и добродетели. Они жили в одном доме, пользовались одним столом, имели одни упражнения, одни удовольствия и, так сказать, одну душу. Оба равно стремились обогатить разум свой познаниями; и хотя сие наиболее может возбудить зависть, они, будучи неприступны для сей злобной страсти, не ведали и не ощущали между собою ничего, кроме благородного соревнования. Каждый из них, любя больше славу своего друга, нежели свою собственную, старался не о том, чтобы взять над ним преимущество, но чтобы за ним следовать.
Но главное их учение и единственная цель была — добродетель. Они помышляли учинить свое дружество вечным, приуготовляя себя к блаженной вечности и отвлекая себя понемногу от сует мира. Они имели руководителем слово Божие и служили сами себе вместо учителей и надзирателей, увещевая взаимно один другого к благочестию. Зная, что дурные примеры подобны заразительным болезням, они не имели никакого общения с теми из товарищей, которые были развратны, дерзки и бесчинны, а вели знакомство только с умеренными, скромными и благочестивыми, которые могли подкреплять их в добром намерении.
Сии два святых юноши блистали всегда среди сверстников своих красотой и живостью ума, охотой к трудам, отменным успехом в науках, которые тогда преподавали в Афинах; но они отличались еще более невинностью нравов, ужасаясь даже тени зла. И сие было необходимо посреди Афин, опаснейшего для нравов города, по причине необычайного сборища молодых людей, которые приходили туда со всех сторон и приносили с собою не только свои пороки, но и пороки своего отечества. Чем же они защищались от бесчисленных покушений, их окружавших? «Мы знали в Афинах только две дороги, — говорит святой Григорий, — одну, которая вела нас в церковь и к святым наставникам, в оной проповедующим; другую, которая вела нас в Академию, к учителям словесности и любомудрия. Что касается до тех дорог, по коим ходят на мирские праздники, на зрелища, на пиршества, мы их не знали и знать не хотели».
Кажется, юноши, которые удалялись от всех увеселений, которые не принимали участия в удовольствиях своих сверстников, которых жизнь, чистая и беспорочная, была всегдашним обличением их разврата и шалостей, — сии юноши должны были возбудить против себя их ненависть, или, по крайней мере, их насмешки. Однако же воспоследовало противное сему, и не было в Афинах ничего столь славного и всеми уважаемого, как имена сих юных особ. Без сомнения, их добродетель была беспримерно чиста и поведение благоразумно и умеренно, когда они при всех успехах, освящаемых добродетелью, умели не только избежать холодности, но и привлечь к себе почтение и любовь со стороны всех сотоварищей.
Сие обнаружилось всего яснее, когда узнали, что юноши намерены оставить Афины и возвратиться в свое отечество. Соболезнование было всеобщее; жалобы слышны были со всех сторон; слезы текли у всех из очей. «Мы лишились, — говорили афиняне и чужестранцы, — всей чести города и славы наших училищ». Учителя и ученики, присоединяя к просьбам и жалобам насилие, утверждали, что они их не отпустят и никогда не согласятся на их отъезд.
И действительно, один из сих знаменитых и святых юношей должен был остаться в Афинах. Это был святой Григорий. В то время, как Василий посещал славных пустынножителей, ходил в Иерусалим поклониться Гробу Господню и отовсюду собирал сокровища духовной мудрости, — Григорий, сердечно сокрушаясь о разлуке с другом своим, был учителем красноречия в Афинах.
Любезные юноши! Вот для вас образец, в котором находятся совокупно все совершенства, могущие сделать вас любезными и достопочтенными. Красота ума, чистейшие нравы, невероятная жажда к учению, чудный успех в науках, честные и скромные поступки, удивительное смирение посреди похвал и рукоплесканий народных, и — что еще более возвышало качества святого Василия и святого Григория — благочестие и страх Господень посреди всеобщего разврата — это такие достоинства, с которыми ничто сравниться не может. Старайтесь же приобрести оные и тогда привлечете на себя благословение отечества и благословение Божие.
Богоотступник Юлиан, стараясь поколебать христианскую веру в ее основании, хотел доказать, что пророчество Иисуса Христа о разорении Иерусалима (Мф XXIV, 1, 2. Мк XIII, 1, 2. Лк XXI, 5, 6) ложно. Для сего он вознамерился привести иудейскую столицу опять в цветущее состояние, соорудить храм, истребленный римлянами, и возвеличить богослужение Ветхого Завета. Сие предприятие в мыслях отступника не находило препятствий. Иудея была его область, и ее жители, рассеянные по обширным пределам его империи, воздыхая о своем отечестве, должны были не иначе принять повеление возвратиться в оное, как с усердием и радостью.
Обдумав таким образом свой богопротивный план, Юлиан обратился с ласковым воззванием к иудейскому народу. Он жаловался на бедствия и притеснения, которые евреи столь долго терпели, а особенно вопиял против оскорбительных налогов, которые с них взыскивали. «Сию несправедливость, — говорил он, — вы должны приписывать не столько правительству, сколько христианам, которые свои больницы и странноприимные дома в изобилии содержат вашим потом и кровью. И чем же благодарят за сие? Всегда более и более ожесточают на вас свое варварское сердце. С сего времени я освобождаю вас, — продолжает Юлиан, — от всех бесчеловечных узаконений и, вместо того, хочу оказать вам добро, чтобы вы от чистого сердца молились о моем благоденствии, о благосостоянии отечества, об успехах на войне и о счастливом возвращении из Персидского похода. Тогда-то наконец, — говорит Юлиан, — я вместе с вами буду обитать в священном городе, мною воздвигнутом, украшенном и возвеличенном; вместе с вами буду приносить жертву всесожжения Всевысочайшему Богу».
Мог ли столь сильный государь сказать что-либо более, дабы обрадовать народ, который по природе был горд и суеверен и не выпускал из своих мыслей владычества над всеми народами? Иудеи от всех пределов государства обратили взоры свои на Юлиана и ждали решительного мановения, чтобы составить опять сильное и славное царство. А сия готовность их и усердие имели следствием то, что император не остался при одном приятном обещании: он немедленно дал своему наместнику повеление строить на царские средства храм иудейский. Мало того: Алипий, искренний друг и любимец Юлиана, нарочно отправлен был из Антиохии в Иерусалим, чтобы с возможной поспешностью начать и в кратчайшее время совершить строение храма.
Тогда иудеи отовсюду начали стекаться на развалины Иерусалима, и невозможно описать, какие напасти вынуждены были терпеть палестинские христиане! Но, к вящему их ужасу, Юлиан, выступая с воинством из Антиохии, дал Алипию повеление, чтобы он по сооружении храма немедленно начал строить в Иерусалиме амфитеатр, в котором он, возвратившись из Персии, хочет наслаждаться с иудеями зрелищем, как дикие звери будут терзать епископов, иноков и всех, кто дерзнет защищать христианство. Единому Богу известно, что сделалось бы с несчастными христианами, которые начали отчаиваться, если бы не подкрепляли их неустрашимые поборники Евангелия! Святой Кирилл, архиепископ иерусалимский, и прочие святые христиане в сие лютое время подавали удивительный пример веры, которая сама себя утешает, и совершенной надежды, что небо и земля прейдут, словеса же Господни не прейдут (Мк XIII, 31). Будучи тверды в уповании на скорое заступление Господне, они напоминали колеблющимся о мерзости запустения, реченной Даниилом пророком (Мк XIII, 14), и из пророчества Самого Иисуса Христа утешали, что злочестивое предприятие совершиться не может, только бы они уповали на Господа, Который в свое время посрамит ненавистников Своего святого имени.
Между тем художники и рабочие ревностно продолжали свое дело. Очищено было место, где стоял прежний храм и где должно было соорудить новый; материалы приготовлены были в великом множестве; тысячи иудеев неусыпно занимались работой. Серебро, золото и драгоценные камни были собраны в изобилии. Даже иудеянки, прежде того празднолюбивые и изнеженные, приготовляли оправленные серебром носилки и заступы, чтобы носить известь и камни. Наиболее привязанные к роскоши почли бы за несчастье, если бы отец или муж не отдали их нарядов на постройку храма.
Вскоре приступили к основанию храма. Иудеи и язычники начали издеваться над пророчествами Евангелия. Юлиан мог сказать: «Виждь, каков камень, и каковы будут здания (Мк XIII, 1)!». Но возгремел глас грома в ответ богоотступнику: «Не имать остати зде камень на камени, иже не разорится» (Мк XIII, 2). Внезапное землетрясение, сопровождаемое бурей, громом и молнией, потрясло и рассыпало все, что было основано, так что под щебнем погибло несколько рабочих. Это чудо, хотя и устрашило Алипия и прочих лиц, наблюдавших за постройкой, однако не привело их в отчаяние. Через несколько дней они принялись опять за строение. Но едва положены были первые камни, как новое землетрясение, более ужасное, чем первое, не только уничтожило начатую работу, но извергло из земли даже старый, времен Соломона, фундамент; порывистый вихрь развеял известь и унес орудия каменщиков, а вышедший из земли огонь и спустившееся с неба пламя окончательно все уничтожили. Множество народа сгорело и было засыпано; стихии преследовали бегущих иудеев и язычников до самых их жилищ, запечатлевая не только на их одеждах, но и на теле — знаки креста, которые сперва были светящиеся, а потом чернели так, что невозможно было их отмыть. Самое место, где столь ужасно чудодействовала рука Господня, совсем запустело.
Тогда все познали суетность человеческих начинаний, противных воле Божией. Иудеи боялись выйти из своих домов и были в непрестанном ужасе, дабы десница Господня не поразила их еще более. Большая часть из них признали Богом Того, Кого предки их повесили на кресте. Язычники, ожесточенные менее иудеев, поражены были несказанно при виде столь непостижимого чуда. Их изумление и ужас были так велики, что все они в ту же минуту воззвали к Иисусу Христу о милосердии и старались умилостивить Его молитвами и песнопениями. Многие из них в то же время бежали к христианским священникам и неотступно просили принять их в недра святой Церкви и даровать святое крещение.
Одного Юлиана не поразил глас гнева небесного. Донесение Алипия произвело в нем только досаду и огорчение, которые он пред народом и своими приверженцами старался прикрыть невниманием. Отвергать сего происшествия было невозможно, ибо оно случилось пред очами разных племен; приписать злобе и мщению христиан, как то сделали при сожжении Аполлонова храма, также было нельзя, ибо все рабочие и зрители видели своими глазами подземное и небесное пламя; признать истину и победу Иисуса Христа не позволяло ему упорное и закоренелое неверие. Итак, отступник решился сие чудодействие Божие считать маловажным, ничего о нем не говорить, смотреть как на обыкновенный случай, на действие природы и, наконец, предать забвению.
Но вскоре сами язычники и друзья Юлиана вынуждены были признаться, что сие чудо было грозным вестником его погибели. Отступник поражен был на войне рукою невидимою. Суд Божий над ним был так достопримечателен, что один из язычников при известии о его смерти воскликнул: «Теперь христиане не могут прославлять перед нами долготерпение своего Бога!». А Феодорит повествует, что Антиохийские жители тогда в один голос взывали: «Победил Бог и Его Помазанник!». Кто не видит, что Юлиана поразила та самая рука, которая рассыпала и пожгла основание Иерусалимского храма?
Когда весь свет удивлялся великой жертве, которую святой Павлин, епископ Ноланский, принес Иисусу Христу, раздав все свои богатства неимущим, — человек Божий думал, что он Отцу, Иже есть на небесех, и братиям Христовым ничего не сделал. «Я подобен бойцу, приготовляющемуся к борьбе, или человеку, хотящему плыть через реку, — обыкновенно говорил он, — они оба ничего еще не сделали через то, что скинули с себя одежду».
Ксенофонт, боярин Царьградский, украшенный семейственными, гражданскими и евангельскими добродетелями, и Мария, его благочестивая супруга, имели двух сыновей, Иоанна и Аркадия, которых воспитывали в страхе Божием. Но поскольку знатность рода и положение, к которому готовятся дети государственных сановников, требовали высшего просвещения, а особенно познания нравов народных, то родители и отправили их в Финикию, где тогда было знаменитое училище греческого любомудрия. Отец благословил их христианскими наставлениями, мать оросила лица их слезами родительской нежности, и Аркадий с Иоанном пустились в море.
Сначала их плавание было благополучно. Но внезапно поднялась буря; вскоре паруса были изорваны, мачты изломаны, и корабль стал игрушкой волн. Мореплаватели видели перед собою неизбежную смерть. Иоанн и Аркадий оплакивали вечную разлуку с родителями и, представляя себе их горесть, забыли о собственной опасности. Наконец разбитый корабль начал тонуть. Каждый должен был решиться на последнее средство, не разбирая, спасет ли оно жизнь его. Два родных отрока скинули с себя одежды и, воскликнув: «Простите, дражайшие родители!», бросились в море. Рабы их сделали то же. Кто успел, ухватился за обломки корабля, и все отдались направлению волн.
Но Промысел небесный не восхотел погубить благочестивых юношей. Вскоре Иоанн был выброшен на сушу и опомнился, но, увидев наготу свою, не знал, что делать. Стыдясь показаться перед людьми, наконец решился он идти вдоль по берегу и к счастью увидел монастырь. «Благодарю Тебя, Господи Боже мой! — воскликнул обрадованный Иоанн. — Здесь живут благочестивые люди, которые стыдятся только душевной наготы; моя телесная нагота для них не будет в соблазн». Он смело вошел в мирную обитель и был принят с таким человеколюбием, какого можно ожидать только от святого места. Там, рассуждая о суетности мира и о бедствиях человеческих, через некоторое время он постригся и начал подвизаться в молитве и посте; сердечное спокойствие, удел благочестивой невинности, было в нем нарушаемо только сокрушением о любезном Аркадии, которого Иоанн считал погибшим.
Но та же десница извлекла из бездн морских и Аркадия. Очувствовавшись на берегу морском, он увидел себя среди народа, который старался подать ему помощь. Тут он выпросил себе одежду, вошел в близлежащую церковь и, помолясь о брате своем Иоанне, от усталости и изнеможения уснул. Вдруг является ему во сне Иоанн и говорит: «Не скорби, дражайший брат! Я по благодати Божией жив». Воспрянув ото сна, Аркадий принес благодарение Богу и хотел возвратиться в Царьград; но мысль, что ему первому придется поразить родителей плачевной вестью о брате, его остановила. Горько восплакав, он решился искать его и прежде всего пошел в Иерусалим, чтобы в стране, освященной стопами Иисуса Христа, испросить на то помощь небесную. На пути он встретился с одним, украшенным сединою, иноком и как изумился, когда старец, благословляя его, сказал: «Бог да помилует тебя молитвами твоего брата, который богоугодно подвизается в образе ангельском!» Аркадий припал к ногам старца и умолял открыть ему местопребывание возлюбленного Иоанна; но прозорливый инок отвечал: «Будет время, когда Сам Бог покажет тебе его; а ныне ожидай спокойно». — «Хочу же и я, — воскликнул тогда Аркадий, — облечься в иночество, чтобы в единодушии с братом моим послужить мне Господу». Старец благословил его доброе намерение, привел в одну из святых обителей, постриг и, наставив равноангельскому житию, удалился в свою пустынную келию.
Между тем, после крушения корабля прошло два года. Ксенофонт, не получая известия от детей своих и сомневаясь, живы ли они, послал одного из рабов в Финикию, чтобы тот разузнал об Иоанне и Аркадии. Но так как их там не было, то верный слуга подумал, не в Афинах ли они, и отправился туда; но и в Афинах не нашел Иоанна и Аркадия. Не зная, какой ответ принести своим господам, он пошел обратно в Царьград и на одном ночлеге встретился с иноком, лицо которого показалось ему знакомо. В самом деле, это был один из рабов Ксенофонтовых, потерпевший с детьми его кораблекрушение. Но радость свидания была кратковременна и вскоре обратилась в горесть. Один рассказывая, а другой слушая об ужасном происшествии на море, оба плакали о своих добрых господах.
Какой удар был для родительского сердца, когда Ксенофонт и Мария услышали о гибели детей своих! Но в следующую ночь они увидели в ночном видении Иоанна и Аркадия, сияющих ангельскою славою, и положились во всем на Господа. Припомнив о рабе, принявшем иночество, они заключили то же и о своих детях. «В волнах ли погибли наши чада, — говорили они друг другу, — или подвизаются где-нибудь в мирной обители, но они умерли для света. Не время ли и нам умереть для сует мирских?» В самом деле, они вскоре отправились в Иерусалим, чтобы посетить святые места и там постричься.
Уже благочестивые путешественники были близ святого града, как однажды подошел к ним старец, тот самый, который облек в иноческий образ Аркадия, и, посмотрев на них, сказал: «Что побудило к столь дальнему путешествию Ксенофонта и Марию? Вероятно, сетование о чадах? Утешьтесь: они живы, и вы их увидите». Восхищенные родители начали опрашивать его об Иоанне и Аркадии. Но старец сказал им: «Они сами придут к вам, когда, по вашему обещанию, обойдете святые места». Ксенофонт и Мария, в несомненной надежде на Господа, приняли от него благословение и пошли на Иордан.
В тот же день прозорливый инок, будучи на Голгофе у церкви Воскресения Господня, встретил Иоанна, который из своего монастыря пришел туда поклониться Гробу Господню. «Чадо мое, любезный Иоанн! — сказал чудный старец. — Где ты был доселе? Родители твои давно тебя ищут, как и ты ищешь брата твоего Аркадия». Удивленный Иоанн не знал, что подумать о его приветствии; но, видя в нем дар прозорливости, припал к стопам его со словами: «Поведай мне, святой авва, где находится брат мой? Без него я страшусь увидеть и моих родителей». — «Сядь подле меня, — отвечал старец, — и увидишь Аркадия». В сие мгновение показался издали юный инок. Приблизившись к ним, он принял благословение от старца и вдруг бросился в объятия Иоанна. Это был Аркадий, брат его. Они плакали, лобызались и прославляли Бога, сподобившего их увидеть друг друга.
Через несколько дней возвратились в Иерусалим и Ксенофонт с Марией. Увидев прозорливого старца при живоносном Гробе, они опять начали умолять его, чтобы сказал, где находятся их дети, между тем как Иоанн и Аркадий были тут же. Узнав своих родителей, они едва могли удержать свою радость и, только повинуясь старцу, не бросились в их объятия. Они стояли, потупив глаза, чтобы не изменить себе самим; иноческая одежда и лица, увядшие от воздержания, тому способствовали. Наконец святой старец сказал Ксенофонту и Марии: «Идите в вашу гостиницу и уготовьте трапезу; я с учениками моими приму у вас пищу, а потом возвещу, где ваши дети». Обрадованные родители исполнили волю старца, и он с Иоанном и Аркадием вскоре пришел к ним.
Сидя за трапезой, Ксенофонт и Мария вели беседу и в то же время взглядывали на юных иноков. Наконец Ксенофонт, вздохнув, сказал: «Как мне любезны ученики твои, святой авва! Как только я посмотрел на них, душа моя привязалась к ним, и возвеселилось сердце, как будто при свидании с Иоанном и Аркадием. О, если бы таковы были дети наши!» Ксенофонт умолк, а у Марии навернулись на очах слезы. Тогда старец, обратившись к Аркадию, сказал: «Поведай, чадо, где ты родился, где воспитан, и откуда пришел сюда?» Но едва Аркадий начал свою повесть, как оба юноши очутились в объятиях родительских. Кто может изобразить радость столь внезапного свидания! Сам прозорливый старец прослезился от удовольствия, что Господь избрал его Своим орудием и через него возвратил родителям чад и чадам родителей.
После сего Ксенофонт поручил ближайшему из родственников продать свой дом, рабам даровать свободу, имение раздать убогим и от руки прозорливого старца принял образ иноческий. Мария вступила в лик святых жен. Иоанн и Аркадий удалились в пустыню с мудрым наставником. Все они просияли верою, благочестием, добродетелями и даром чудотворения.
Святой Ефрем, любя заниматься богомыслием в уединении, не ходил на общую трапезу, но ученик его в определенное время приносил ему пищу. Однажды, идя из поварни, он нечаянно уронил сосуд и разбил; боясь гнева старца, он не знал, что делать. Но незлобивый Ефрем, догадавшись о сем, с кротостью сказал ему: «Не печалься, чадо мое! Если не хотела к нам придти пища, то нам должно идти к ней». Он и в самом деле пошел, сел подле разбившегося сосуда и начал собирать пищу.
Преподобный Ефрем, стоя ночью на молитве, узрел в видении огненный столп, простиравшийся от земли до неба, и услышал глас: «Ефрем! Ефрем! Таков есть Василий Великий!» Старец душевно возжелал увидеть великого архипастыря и на другой же день пошел в Кесарию Каппадокийскую. Он застал его в церкви, проповедующего слово Божие, и начал восклицать громко: «Воистину велик Василий! Воистину столп огненный Василий! Воистину Дух Святой глаголет устами Василия!» Весь народ обратил внимание на Ефрема, а некоторые с коварной улыбкой сказали: «Видно, сей странник хочет польстить архиепископу и похвалою выманить у него хорошее место». Таковы люди вообще: свои страсти и пороки обычно приписывают и другим.
По окончании Божественной службы Василий пригласил к себе старца и между прочим спросил: «Почему он в церкви и посреди народа так прославлял его?» — «Я видел, — отвечал Ефрем, — белого голубя, сидящего у тебя на правом плече и нечто к уху твоему глаголющего, видел также огонь, исходящий из уст твоих, и, сим восхищенный, не мог удержать языка моего». Святой Василий, удивляясь прозорливости старца, посвятил его в пресвитера. Но преподобный Ефрем, хотя из послушания к архипастырю и принял священство, однако во всю жизнь не хотел совершать литургии, почитая себя недостойным служить Страшным Божественным Тайнам, и занимался только проповеданием слова Господня.
Один великий старец, находясь в благочестивом настроении, видел на небе четыре ступени, знаменующие совершенство подвижников. На первой ступени стоял удрученный недугами, но благословляющий имя Господне; на второй — бескорыстный странноприимец; на третьей — безмолвный пустынножитель; наконец, четвертую и самую высшую ступень занимал послушный своему наставнику и всем сердцем ему преданный ради Господа. Этот человек имел на себе багряную ризу, знаменуя Того, Кто послушлив был даже до смерти, смерти же крестной, и более всех блистал славою. «Почему этот, по-видимому, меньший делами, возвеличен более прочих?» — подумал удостоенный небесного видения старец. «Потому, — вдруг ответствовал ему таинственный голос, — что странноприимец упражняется в добродетели, столь любезной его сердцу, по своей воле; равно и пустынник удалился от света по своему благорассуждению и живет свободно; что касается до удрученного недугами, он бы с радостью переменил их на здравие. Но этот, принявший на себя труднейшее дело послушания, оставив все свои желания, зависит от Бога и своего наставника».
Патриций Мануил, находясь в тяжкой болезни и отчаявшись в жизни своей, восхотел грехи прошедшего времени прикрыть полным покаянием и отречься от света, пока смерть не разлучила с оным. Для сего он призвал святого Николая, игумена Студийского, и слезно просил, чтобы немедленно облек его в образ ангельский. Но прозорливый старец ответствовал: «Чадо! Эта жертва не будет на пользу душе твоей. Останься в мире и жди посещения Господня. Именем Спасителя нашего уверяю тебя, что ты вскоре будешь здрав и получишь знатный сан. Прейди сие поприще во благо Церкви и отечества. Тогда я постригу тебя, да пойдешь в другой мир с добрыми делами».
Пророчество святого Николая сбылось. Мануил вскоре получил здравие и, будучи взыскан милостью императора, до глубокой старости исправлял важные государственные должности: был неусыпен, человеколюбив и правосуден. Наконец, когда приспела его блаженная кончина, преподобным Николаем был пострижен и в мире отошел к Господу.
Однажды к преподобному Парфению, епископу Лампсакийскому, приведен был юноша, жестоко мучимый нечистым духом. Человеколюбивый Парфений при первом взгляде на страждущих, даже без их просьбы всегда помогал им своими молитвами; но, посмотрев на юношу, обнаружил неудовольствие. Родители, припадая к стопам человека Божия, слезно умоляли его, дабы умилосердился над их сыном и избавил от лютого недуга. Но человек Божий отвечал им: «Ваш сын недостоин исцеления; дух мучитель дан ему в наказание за то, что он — почти отцеубийца». Родители ужаснулись. Парфений спросил у них: «Сын ваш часто оскорблял вас?» — «Так!» — отвечал отец. — «Вы молились в горести души вашей, — продолжал Парфений, — чтобы Господь наказал его?» — «Согрешили пред Господом», — отвечали со вздохом отец и мать. Тогда человек Божий сказал: «Пусть же он страждет, как заслуживший это наказание». Но чадолюбивые родители, болезнуя сердцем своим о сыне, не переставали проливать слезы и умоляли святителя Христова, да испросит ему у Бога прощение. Только их просьбою преклоненный, Парфений благословил юношу и, помолившись Господу, исцелил его.
Дети! Ужасайтесь оскорблять своих родителей: их клятва низводит на вас клятву небесную.
Преподобный Досифей, будучи одержим тяжкою болезнью, сказал одному великому старцу, Варсонофию: «Владыка мой! Уже не могу в живых быть». На это Варсонофий отвечал: «Чадо! Иди с миром предстать Святей Троице и молися о нас».
Братия, услышав этот ответ великого старца, начала негодовать и говорить между собою: «Что великое сделал этот юный монах, что удостоился принять такой ответ от святого отца? Мы не видели, чтобы он удручал себя постом или бдением более других; напротив того, часто на всенощную службу он приходил после всех нас, а иногда оставался и дома».
Когда эти разговоры достигли слуха Варсонофия, святой старец за общей трапезой спросил у братии: «Когда колокол призывает в храм Господень, а у меня есть на руках больной брат, тогда что надлежит мне делать: оставить брата и идти в церковь или оставить церковь и утешать брата?» — «Помощь, оказываемую ближнему, без сомнения Господь примет в этом случае за истинное богослужение», — отвечали иноки. «А если силы мои от постничества ослабеют настолько, что я буду не в состоянии надлежащим образом служить болящей братии, должен ли я укрепить их пищею, чтобы ходить за больным неусыпно, или должен продолжать свой пост, хотя бы через это нечто отнималось у болящих, которые обыкновенно бывают очень прихотливы и взыскательны?» — «Для этого не надобно оставлять поста, предписанного уставом обители, — отвечали иноки, — но самопроизвольный и чрезмерный пост, кажется, в этом случае не столько будет приятен Богу, сколько попечение о всех нуждах больного брата». — «Вы рассуждаете справедливо, — сказал тогда святой Варсонофий гласом учительским, — для чего же языку вашему даете свободу говорить иначе? Богобоязненный Досифей, имея попечение о больных наших собратьях, не столь долговременно постился, как некоторые из вас. Но вы сами были свидетелями, сколь усердно и неусыпно служил он болящей братии, с какою любовью предупреждал строптивые их требования и прихоти! Мы не видели, чтобы он возроптал когда-нибудь на свои труды и усталость; напротив того, сколь часто видели его плачущим, как о величайшем согрешении, если когда, будучи не в силах снести излишних требований болящего, что-нибудь скажет ему с сердцем».
Этот старец говорил истину. И Сын Человеческий, егда приидет во славе Своей, и ecu святии Ангели с Ним, окажет всем, сущим одесную Его: понеже сотвористе единому сих братии Моих меньших, Мне сотвористе.
После смерти иконоборческого царя Михаила патриарх Царьградский Павел, муж добродетельный и благочестивый, хотел восстановить поклонение святым иконам, но, будучи боязлив и нерешителен и не имея необходимо нужного для высших начальников искусства избирать достойных людей себе в помощники, не мог начать столь великого дела, тем более, что иконоборство весьма укрепилось и имело своими поборниками первых сановников государства. Не принимая никаких мер, он только сетовал и сокрушался, и наконец, не ожидая успеха, тайно удалился в монастырь и там принял на себя схиму.
Царствовавшая тогда Ирина, мать малолетнего императора Константина, весьма удивилась, что Павел переменил патриарший престол на тесную келию инока. И поскольку душу ее занимала одна великая мысль, чтобы немедленно восстановить православие, то императрица весьма беспокоилась, что сему делу надлежало остановиться по случаю избрания другого патриарха. Благочестивая государыня сама с сыном своим прибыла в монастырь, где находился патриарх, и уговаривала его возвратиться на оставленный престол. Но Павел на все ее просьбы с тяжким воздыханием ответствовал: «Государыня! Церковное смущение принудило меня оставить престол патриарший. Сама ведаешь, сколько болезнует Церковь ересью иконоборческою; от долговременного лжемудрствования она получила неисцельную язву. И я, злополучный, я сам увязнул языком и рукою в сетях зловерия, и это уязвляет душу мою безмерною печалью. Ныне скипетр самодержавия дан от Бога в руки благочестивые; но я, не имея сил и способности быть споспешником твоих благих намерений, лучше хочу сойти во гроб, нежели возвратиться на степень священноначальника. Благочестивая государыня! Ты имеешь искусного и неустрашимого помощника в твоих царских палатах. Тарасий, первый ваш советодатель, достойнее меня престола патриаршего. Разум его силен рассеять еретические заблуждения. Облеки его в сан святительский и вместе с ним избавь от скорби матерь нашу, Церковь Христову. Из сей пустыни я буду видеть и радоваться, что мое место заступил достойный подвижник».
Благочестивая царица и сын ее Константин, увидев твердое намерение Павла не принимать престола патриаршего, положили в совете возвести на оный Тарасия, первым делом которого был седьмой вселенский собор.
Юлиан, дядя отступника Юлиана, нарочно отправленный им в Антиохию, чтобы восстановить идолослужение, начал исполнять волю своего государя разграблением соборной церкви, которая по своему великолепию и богатству называлась «Златою». Все церковнослужители от страха разбежались, кроме святого Феодорита, бывшего церковным сосудохранителем, который, не успев сберечь сокровищ, принадлежащих Богу, не хотел беречь и сам себя. Сего-то Юлиану и хотелось. Он отнял у Феодорита ключи, а самого его связал и бросил в темницу, и тогда пошел с царским сокровищехранителем Феликсом и с воинским отрядом в храм Господень. Как тать и разбойник, он бросал в груду священные сосуды и оклады с ликов Господних. Потом сел на сию груду сокровищ, с ругательством повторяя несколько раз: «Пойди сюда, Галилеянин, защити Твое богатство!» Один из бывших тут христиан, по имени Евзой, напомнил сему безумцу, чтобы он, если решился быть святотатцем, по крайней мере воздержался от столь ужасного бесчестия святыне Господней и хулы Сыну божию. Злодей, ударив его по голове, отвечал: «Христиане не имеют о себе промысла Божия; они изверги!» Поругавшись над святынею и осквернив алтарь Господень Юлиан начал мучить служителя Божия Феодорита, чтобы он — или возвратил имущества языческим богам (ибо Феодорит при равноапостольном царе Константине разорил несколько идольских капищ и на их месте соорудил церкви), или заплатил бы им поклонением и жертвоприношением. Но поскольку человек Божий отвечал на все требования Юлиана только обличением богоотступничества его и царя, то мучитель повелел отрубить ему голову.
Но Всевышний изрек праведный Свой суд. Вскоре узрели на сем изверге руку небесную, которая два месяца удручала его отчаянием, бешеным сумасшествием и нестерпимыми болезнями, и наконец поразила бедственной смертью. Издыхающий отправил к Юлиану нарочного и заклинал его прекратить гонение. «Сие неправедное дело, — писал он, — которое я, из угождения тебе, на себя принял, низвергло меня в столь лютое состояние». Равным образом и Феликс не избег казни Божией: вскоре изверг он душу свою в мучительных болезнях.
Один старец благочестивыми подвигами столько угодил Богу, что каждый день ему предлагаема была пища невидимою рукою; входя по вечеру в один из своих вертепов, он обретал мягкий и чистый хлеб, и когда ощущал, что плоть его требует подкрепления, поклонившись Богу, вкушал и опять начинал утешать душу свою песнопением и славословием Бога. Таким образом пустынножитель день ото дня возрастал в совершенстве человека по образу Божию.
Уже чудный старец не сомневался в будущем воздаянии и как бы в руках имел оное; а сие и было причиною его падения. Ему начало приходить на мысль, будто он имеет у Бога благодати более всех отшельников и более всех других; а что всего опаснее, он возомнил, что отнюдь не может поскользнуться от столь высокого жития в добродетелях. От сего через некоторое время родилось в нем какое-то уныние; от уныния возросла леность: старец начал ранее ложиться и позже вставать на псалмопение, и молитвы его были короче прежних. Он смущался, волновался мыслями и тайно от самого себя, часто помышлял нечто нелепое; хотя прежний навык иногда исторгал его от лености и смущения, но он опять низвергался в оные.
Однажды, войдя в вертеп после молитв, при закате солнца, он по обыкновению нашел посылаемый ему от Бога хлеб, но уже не такой чистый, как прежде; и хотя испугался сей перемены, однако, подкрепив свои силы, не отверг нечистых помыслов и даже находил в них услаждение. На другой день, также после обыкновенных, хотя и нарушаемых помыслами молитв, он обрел хлеб свой, но черный и черствый. Взалкавший старец, вкушая, тужил духом; но вместо того, чтобы в изменяющемся хлебе узреть образ своей изменяющейся души, он умножил пагубные помышления и сам, кажется, старался согревать их, как змею в недрах. Однако же и на третий день, хотя с трудом, он совершил «правило» и вечером пошел в вертеп. Но как ужаснулся он, когда увидел одни остатки хлеба, раздробленные и разбросанные по земле, покрытые зеленью и пылью! Старец вздохнул и прослезился, но не столько сокрушился в сердце своем, сколько бы довлело к обузданию страстей, на него воюющих. Он собрал валяющиеся крохи и, немного вкусив, лег уснуть. Вдруг нашло на него облако гнуснейших помышлений, влекущих его из уединения в мир; тягота их давила его и не давала ему придти в чувство. Наконец, не помня сам себя, он встал и ночью пошел глухою пустынею, желая достигнуть жилищ человеческих, чтобы свергнуть там с себя одежду ангельскую.
Погиб бы сей, столько прежде Богом возлюбленный старец, если бы Божие милосердие, которое и прежде, безмолвием изменяющегося хлеба, велегласнее грома вещало ему: «Познай себя!», другим способом не возвратило его на путь спасения. Сию перемену произвел следующий случай.
Старец всю ночь шел по глубоким пескам и не чувствовал усталости; но когда наступил день, и солнце начало обливать его зноем, он утомился и изнемог; смотрел туда и сюда в поисках какого-нибудь монастыря, чтобы, уклонившись с пути, найти в нем отдых. По смотрению Божию вскоре так и случилось. Он поспешно вошел в монастырь и встречен был братией с почтением и любовью. Как великому отцу, они умыли ему ноги и предложили трапезу; когда же старец укрепился пищею, просили его, дабы сказал им «слово спасения». Идущий к погибели путник не отрекся и начал отечески увещевать их, да будут крепки и постоянны в подвигах, яко трудники, вскоре надеющиеся получить от Христа успокоение. Он говорил им о постничестве, о молитве, о смиренномудрии, о великой науке знать самих себя, словом — обо всех добродетелях, от которых отрекся сам. Спасительная беседа продолжалась далее полночи, и братия, отходя ко сну, благословляла его, как бы одного из древних святых учителей, и благодарила Бога за сей дар, внезапно им ниспосланный.
Когда путешественник, оставшись один, лег уснуть, вдруг объял его некоторый страх. Он начал размышлять, как, других научая, о себе небрежет; других наставляет на путь спасения, а сам идет в бездну погибели. Размышляя так, он воспрянул с одра и, не простившись с гостеприимною братиею, в ту же минуту скрылся. Он не шел уже, но бежал на прежнее свое место, рыдая о своем падении. «Аще не Господь помог бы ми, — задыхаясь от усталости, говорил он, — вмале вселилася бы во ад душа моя».
Ни дальний путь, ни топкие пески, ни рыкающие в темноте ночной звери, ни зной от дневного светила, ни сама слабость сил не могли преклонить его к отдохновению. Он возвратился в свою келию, пал на землю и, посыпая голову свою перстию, плакал и рыдал несколько дней, пока голос небесный не известил его, что Господь принял его покаяние. Но хлеб, ниспосылаемый ему прежде от Бога, уже отнят был у него навсегда, и старец с того времени искал себе пропитания от труда рук своих.
Христиане! Если бы милосердый Бог не указал несчастному старцу святой обители, то мирская жизнь увлекла бы его невозвратно; если бы Бог не вложил в сердце гостеприимной братии требовать от него «слова спасения», то не умилилась бы душа его. Да веруем, итак, что не хотящий смерти грешников употребляет все возможные средства, еже обратитися нам. Мы сами виновны, что не употребляем надлежащего внимания, чтобы их увидеть и воспользоваться ими. Все, что мы по неразумию или по одной привычке называем случаем, есть не что иное, как действие благодействущего Промысла.
Восемнадцатилетний отрок, по имени Астион, сын знатных родителей, однажды с приятелями вышел для прогулки за город. Наслаждаясь там благорастворением воздуха, они отходили далее и далее от города и наконец незаметно очутились в лесу перед низкой и ветхой хижиной. Вдруг Астиона объяло какое-то тайное желание узнать, кто тут обитает, и хотя товарищи говорили, что это — жилище дровосека или лесного сторожа, но Астион (так сердце его возбуждала благодать Божия!) непременно хотел войти в хижину. Спутники рассмеялись над его любопытством и сели на траву. Астион постучался в дверь и немедленно был встречен достопочтенным старцем, который принял его ласково, посадил подле себя и начал спрашивать, откуда он и чей сын. Астион, объявив о себе и о своем роде, примолвил, что родители чрезвычайно любят его. Тогда старец сказал: «Они и должны любить тебя больше, нежели родительскою любовью, ибо блаженная душа твоя любезна и Самому Христу, Спасителю нашему, Который избрал ее, как вижу, Себе в служение». Астион, хотя был воспитан в идолопоклонстве, но при имени Иисуса Христа оказал благоговение. Тогда обрадованный Епиктет (имя старца) отверз свои уста и начал вкратце объяснять: какой был предвечный совет Триипостасного Бога о человеке; как Сын Божий воплотился и пострадал; какая жизнь и блаженство ожидают истинных богопочитателей; как, любя своих родителей по плоти, больше всего должно любить Отца небесного; как Христова Церковь крещением рождает в бессмертие чад своих. Благоразумный юноша слушал с великим усердием, всему веровал, дал клятву быть почитателем Христовым и расстался с мудрым Епиктетом не прежде, как спутники начали его кликать.
На другой день Астион, уже один, опять посетил старца и с того времени каждое утро и каждый вечер ходил в лес, будто для прогулки. Так мудрая пчела любит летать в те места, где надеется обрести сладкий мед. Когда же научился всем истинам веры Евангельской, — тайно принял святое крещение. А через несколько лет блаженная душа Астиона, уже ликуя с Ангелами, имела радость видеть рабами Христовыми и своих родителей.
Когда Константин Великий воевал против Максентия, один из чиновников, которым поручено было образовать или пополнить легионы в Египте, между прочими молодыми людьми записал в военную службу также и двадцатилетнего Пахомия. Новоизбранные воины, будучи отправлены морем, пристали к одному христианскому городу в Фиваиде, называемому Оксиринх, и поскольку во времена тогдашних императоров, беспрестанно оспаривавших владычество друг у друга, любовь к отечеству иссякла в римлянах (а Пахомий, сверх того, был иноземец), то молодые воины для предупреждения побегов содержались тут под крепкой стражею. Сам Пахомий, имея те же чувствования, имел ту же и участь. Но сие послужило к его спасению.
Граждане оксиринхские, едва узнали о прибытии воинов из Египта, начали стекаться толпами, стараясь один пред другим оказать им всевозможную помощь: приносили пищу, белье, деньги. Между сими благодетелями Пахомий увидел подобных себе воинов, только что взятых на службу. Будучи записан в войска против воли, он долго удивлялся, почему обременяющие его узы не есть участь начинающих военную службу граждан оксиринхских, и к вящему изумлению услышал, что они, как христиане, почитают за величайшее преступление исполнять по принуждению те обязанности, которые возлагает на них отечество. Имя христиан, о которых Пахомий прежде слышал столь много чудесного, их готовность проливать кровь свою за власть предержащую, — все сие побудило Пахомия войти в подробные расспросы о жителях оксиринхских; ибо благодать Божия начала приуготовлять его к совершеннейшему познанию истины. Пахомий узнал, что в Оксиринхе еще до Константина Великого, во времена гонений на христианство, все идольские капища были обращены в храмы Христовы, которые составляли первое украшение города. Стены и башни наполнены были живущими в них святыми отшельниками, которые неусыпно молились о благосостоянии отечества и поучали народ вере и добродетели. Не было в нем ни одного еретика, ни одного идолопоклонника. Преступления были столь редки, что наказания знали только по слуху. Готовность служить отечеству, в каком бы звании ни случилось, была столь пламенна, что оксиринхцы крайне удивились, видя молодых воинов, охраняемых подобно невольникам и несущих свои обязанности не за совесть, но за единый страх. Начальство имело в городских воротах нарочную стражу, которой поручено было принимать всех пришельцев и сопровождать в общественные гостиницы, где питали их и упокоивали [предоставляли им покой]. Граждане, ревнуя странноприимному правительству, спешили один перед другим оказать ту же добродетель, и тот день почитали праздником, в который введут какого-либо пришельца в дом свой. Общее братолюбие было столь велико, что весь город казался одним великим семейством. Но при сем множестве святых иноков и святых дев, при непрестанном упражнении в христианских добродетелях, город был богат и цветущ, давал лучших воинов отечеству и более прочих вспомоществовал в нуждах государственных. Таковы плоды истинного христианства!
Пахомий возлюбил веру евангельскую; в сердце его воспламенился страх Божий; душа возрадовалась об имени Христовом. Уединившись от своих товарищей, он простер руки свои к небу и дал нерушимый обет всегда ходить по заповедям Христовым.
С того времени Пахомий соблюдал себя от всех пороков, которым иногда подвергаются военные люди, и храбро и усердно служил на поле брани во всю войну с Максентием. Когда же Константин восторжествовал над сим мятежником и распустил некоторую часть войска, Пахомий возвратился в свое отечество и принял святое крещение.
В одно время в Мелитине Арменской была чрезвычайная засуха, которая угрожала неминуемым голодом, и сетование жителей день ото дня умножалось. Наконец все прибегли к епископу своему, преподобному Акакию, чтобы он умолил Бога явить к ним милость Свою. Святитель, собрав народ, уже начавший алкать, пошел к церкви святого великомученика Евстафия, бывшей вне города, умоляя страдальца Христова участвовать в их молитве и вместе с ними испросить у Бога дождь иссохшей земле. Избрав близ церкви лучшее местоположение, он велел принести и поставить Божественный престол, и на открытом поле, без крова, начал совершать бескровную жертву, возводя к небу слезные очи. Уповая на всемогущество и милосердие Божие, Акакий не растворил вино водою, но, ум свой вперив в Бога, прилежно молился, да Он Сам свыше растворит дождем святую чашу и вкупе напоит иссохшую землю. Сия молитва столь сильна была у Бога, что немедленно пролился великий дождь и растворил вино водою, земную стихию — стихиею водною, а сердце народа — радостью.
Когда Ирод осудил за проповедь евангельскую на смерть святого апостола Иакова Зеведеева, тогда иудеянин, по имени Иосия, один из оклеветавших его, видя мужество и дерзновение по Господе святого Иакова, познал истину его учения, уверовал во Иисуса Христа и всенародно исповедал воплощение, вольную страсть и воскресение Мессии, за что и был осужден на смерть вместе с Апостолом. Когда привели их на место казни, Иосия, повергшись к стопам святого Иакова, умолял его, дабы простил ему грех, содеянный в неведении. Кроткий проповедник человеколюбия евангельского обнял его и, облобызав, сказал: «Господь да благословит тебя!». После сего оба преклонили под меч главы свои.
Преподобный Марк Фраческий, живший девяносто пять лет в пустынном вертепе единственно для прославления имени Божия, узнав время своей кончины, просил Господа, дабы для его погребения послал он авву Серапиона. Молитва была услышана. Серапион, руководимый Ангелом, достиг Фраческой горы и был встречен преподобным Марком с радостью.
По взаимном целовании чудный пустынножитель рассказал святому Серапиону все происшествия своей жизни, борьбу души против страстей, на нее воюющих, и свое торжество над бесплотными губителями. Серапион ничего не видел, кроме Марка, ничего не слышал, кроме повести о его равноангельской жизни, и два дня показались ему одним часом. На другую ночь они пребыли без сна: один готовился к смерти, другой благодарил Бога, что сподобился узреть столь великого старца.
Совершив молитву, преподобный Марк сказал ему: «Велик для меня день сей! Велик паче всех дней живота моего! Днесь разрешается душа моя от плотских страданий и грядет упокоиться в обителях небесных; днесь почиет тело мое от трудов и болезней. Отхожу от временной жизни и всем остающимся на земле желаю спастись. Да спасутся постники, по горам и пустыням для Бога скитающиеся! да спасутся узники Христовы, за истину гонимые! да спасутся обители святые и церкви Господни! да спасутся священники, ходатаи к Богу о людях Его! да спасутся человеколюбцы, приемлющие странных, яко Самого Христа! да спасутся богатые, богатеющие о Господе, и бедные, Господа ради обнищавшие! да спасутся благочестивые цари, утешение народов своих! да спасутся градодержцы, правду милосердием растворяющие! да спасутся христолюбивые воины, за веру, царя и отечество кровь проливающие! да спасутся смиренномудрые и трудолюбивые подвижники! да спасутся все друг друга о Христе любящие! да спасутся чада Царствия небесного, усыновленные Христу святым крещением! Спасена буди, вся земля и все, на тебе живущие!» Потом взяв Серапиона за руку и облобызав, присовокупил: «Спасись и ты, возлюбленный о Христе брат!» Святой Серапион возрыдал и внезапно услышал глас небесный: «Гряди, Марк! Гряди, верный раб Мой! Почий во свете и радости духовной жизни». Он устремил к небу взор свой и узрел душу Марка, возносимую руками Ангелов. Сердце его летело вслед за нею, пока чудное видение не сокрылось от очей его.
Так преставился к Богу святой Марк. Уже бездыханный, он еще стоял на коленах, простерши руки свои к небу. Святому Серапиону казалось, что угодник Божий еще молится; но охладевшее тело требовало погребения.
Святой Василий Анкирский, который в царствование Константина мужественно боролся против арианской ереси, показал себя истинным подвижником веры и при Юлиане. Он ходил всюду, где только надеялся найти христиан, и с великим дерзновением всенародно и втайне ободрял их крепко держаться учения и благодати Иисуса Христа, соблюдать себя беспорочным от всех скверн языческих, а особенно остерегаться соблазнов, которые богоотступник предлагал им в богатстве и почестях. В одно время, нечаянно явившись на площади, где тогда язычники приносили торжественную жертву идолам, святой Василий при всем народе пал на колена и, воздев руки свои к небу, с сокрушением сердца молил Бога, да ни одного из христиан, кроме сих заблудших людей, не предаст Он в ум неискусен, творити неподобная, но паче и сих несчастных да приведет ко свету истины. «О, Спасителю мира Христе, Свете незаходимый, — вопиял он, — верных сокровище, волею Отчею прогоняй тьму и Его Духом вся наставляй! Призри святым и страшным Твоим оком и виждь, яко вера Твоя потребляется паче всех времен от лица земли». Здесь его схватывают, влекут на мучения, но непобедимый воин Христов с веселым постоянством вытерпел ужаснейшую пытку. Когда в Анкиру прибыл по пути на восток император Юлиан, святой Василий был представлен ему и был осыпан от него сначала ласками, а потом ругательствами. На все сие праведник, погрозив ему перстом, спокойно сказал: «Вскоре отъято будет у тебя царство, яко не помянул ecu воздаяний Христовых, ни устыдился ecu алтаря, имже спасен был ecu от убийственные смерти, егда тя, осмолетна отрока суща, священное место сокры». После сего воин Христов с радостным лицом пошел в темницу, где, пронзенный раскаленным железом, предал Господу чистую душу.
Таковой же пример дерзновения о Господе представляет святая Публия, дьяконисса Антиохийской Церкви, которая, собрав нескольких христианских девиц, поучала их вере и благочестию и вместе с ними молилась об утолении свирепеющего идолопоклонства. Сколько раз ни случалось Юлиану проходить мимо ее дома, он всегда слышал пение: «Идоли язык, дела рук человеческих: подобни им да будут творящии я, и ecu надеющиися на ня». Раздраженный Юлиан наконец потребовал святую Публию пред себя и посреди народа приказал одному из оруженосцев дать ей несколько заушений. Сие бесславие она приняла за славу и на каждый удар отвечала молитвою: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его!» Если богоотступник не повелел предать ее мучительной смерти, то это потому только, что постыдился излить гнев свой на слабую, как говорил он, женщину.
Святой Афанасий, архиепископ Александрийский, которого злоба Юлианова преследовала и в Египте, вынужден был уйти из Александрии. Восходя на корабль, он в утешение сопровождающих его друзей сказал: «Не страшитесь, чада мои! Юлиан есть только небольшое облако, которое пройдет очень скоро». А когда приметил, что преследователи, посланные за ним, уже приближаются, обратившись к устрашенным спутникам, сказал: «Возвратимся назад и пойдем смело навстречу нашим гонителям: вы увидите, сколь сильнее Тот, Кто за нас, нежели тот, кто на нас». Кормчий, ободренный дерзновением святого, поворотил корабль, и враги близ них проплыли мимо, как будто видя не видели, или не имели до них никакого дела. Святой Афанасий возвратился в Александрию и жил сокровенно до смерти богоотступника.
Святой Феодор, Антиохийский юноша, был обвинен за благочестивую ревность. Когда христиане в безмолвной печали поднимали чудотворные мощи святого Вавилы, чтобы от соседства Аполлонова, как выражался Юлиан, унести их обратно в соборную церковь, то Феодор в самой Дафне пел священные песни во славу Иисуса Христа и Его страстотерпцев. Сие святое дерзновение сочтено было оскорблением величества языческих богов. От утра до вечера юный христианин лежал распростертый под ужаснейшими пытками. Его тело было истерзано, но подвижник веры не изменился даже в лице и с веселым духом и пламенной ревностью продолжал святое песнопение. Сие беспримерное мужество изумило мучителей, и Саллюотий, градоначальник Антиохийский, сделал убедительное представление Юлиану, дабы перестал преследовать христиан, ибо их вера непобедима. После сего святой юноша был отпущен.
Один молодой инок, живший в келии преподобного Пафнутия, будучи по монастырскому делу в городе, увидел на гулянье разного состояния и пола людей. Еще не отвыкнув от мирских пристрастий, он остановился и, услаждаясь недозволенным ему зрелищем, с сожалением вспоминал дни, проведенные им в мире.
Таким образом умедлив несколько времени, инок возвратился к святому старцу и, застав его за книгою, доложил о своем деле. Но Пафнутий, едва воззрел на него, вдруг познал нечистые помыслы, смущающие душу его. «Се человек! Уже не таков, как прежде», — сказал он и отвратил от него лицо свое. Изобличенный инок затрепетал и, видя, что старец не хочет с ним более говорить, вышел вон.
Уже наутро, по совету одного престарелого брата, испросив у святого настоятеля прощения и приняв спасительные уроки воздержания и целомудрия, сей инок успокоился.
Благоверный князь Александр Невский, вступив с новгородским войском в Ингерманландию, чтобы очистить ее от шведов, в следующее утро намеревался дать битву. Один из воевод его, Филипп, муж богобоязненный, имея поручение ночью наблюдать за движением неприятелей, на заре утренней внезапно увидел плывущий по Неве корабль, посреди которого стояли святые мученики Борис и Глеб, а гребцы сидели как бы одеяны мглою. Тогда святой Борис оказал святому Глебу: «Любезный брат! Ускорим шествие, да поможем нашему сроднику Александру против неистовых шведов». Устрашенный и вместе обрадованный воевода немедленно возвестил о своем видении князя. Одушевленный небесною помощью, Александр дал сражение, разбил врагов и, преследуя их по их же трупам до кораблей, ранил в лицо самого короля. После сего место битвы он назвал «победою» (виктория), а сам от современников и потомства был наименован Невским. Здесь-то Петр Великий, во славу Бога, в Троице славимого, и во имя Александра Невского, соорудил знаменитую обитель, где и по сей день почивают чудотворные мощи святого князя.
Войти с помощью соц. сетей: