Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Для чего заповедей закона десять, а блаженств девять? Число заповедей равняется числу казней Египетских, а число блаженств есть изображение Троицы, троекратно приемлемой.
Жена хананейская вопиет — и Господь услышал ее; жена кровоточивая молчит — и Господь исцелил ее. Напротив того, фарисей вопиет — и осуждается; мытарь молчит, однако пошел оправдан в дом свой. Из сего ясно, что Бог не смотрит, с воплем ли, с ударением ли себя в перси возносится к нему молитва, а требует сокрушенного сердца и совершенной надежды на Его помощь.
Апостольское изречение: время искупайте, предполагает духовную корысть. Например, тебе пришло время оскорблений: сие время искупи смирением и терпением и тем приобрети корысть. Пришло время бесславия: купи оное великодушием и тем приобрети корысть. Таким образом, если захотим, то даже все противные обстоятельства принесут нам корысть, то есть пользу душевную.
Нет животного, которое было бы столь сильно, как лев; но из-за угождения чреву и лев попадает в сети; вся крепость его тут погибает.
Дом не может быть созидаем от верха к низу, но от основания идет до высоты. Основание есть ближний; устраивая пользу его, мы полагаем несокрушимое начало, на коем утверждаются все заповеди Христовы.
Все добродетели между собою равны. Священное Писание объявляет, что Авраам был страннолюбец, и Господь возлюбил его. Илия проводил житие пустынное, и Господь возлюбил его. Давид был кроток и смиренномудр, и Господь возлюбил его. Нееман был праведный вельможа, и Господь возлюбил его. Иуда Маккавей проливал кровь свою за отечество, и Господь возлюбил его. Мардохей был верный раб царя Персидского, и Господь возлюбил его. Итак, к какой добродетели более наклонна душа твоя, в оной и упражняйся во славу Божию — и спасен будешь.
Люди каждый день поутру и вечером должны размышлять сами с собою, что сделали они и чего не сделали угодного Богу, чтобы в следующий день быть исправнее.
Разбойник был на кресте, и одна молитва оправдала его; Иуда был несколько лет апостолом и, потеряв в одну ночь все труды, от неба нисшел до ада. Да не возносятся слабые смертные своими добродетелями, ибо все надеющиеся на самих себя погибали.
«Быть скупым, — говорит преподобный Исаия, — есть не веровать, что Бог о нас печется».
«Прежде между людьми, — поучая молодых иноков, сказал преподобный Феодор, — занятие души было единственным занятием, а занятие рук было только дополнением к занятию; а ныне занятие души обратилось в дополнение к занятию, дополнение же к занятию сделалось занятием». — «А что значит занятие души, которое ныне почитаем только прибавлением? — спросили иноки. — И что есть прибавление, которое употребляем вместо занятия?» — «Я называю занятием души то, что делается по заповеди Господней, — отвечал Феодор; — а трудиться и собирать для себя самого есть прибавление». Иноки потребовали объяснения, и авва Феодор продолжал: «Например, я слышу, что известный мне человек болен, и, поставляя за долг навестить его, говорю сам с собою: оставить ли мне дело свое и пойти к нему? Нет; прежде исправлюсь дома; еще успею сходить. Встретилось другое упражнение, и я опять нейду. Потом другой брат говорит мне: сделай милость, помоги мне. А я отвечаю: недосуг! Таким образом, если не пойду к больному и не помогу брату, то оставлю заповедь Божию, то есть занятие души, и выполню прибавление, то есть занятие рук».
Ныне большая часть людей принимают успокоение прежде, нежели им Господь даст оное.
Если военачальник хочет взять осажденный город, прежде всего старается не допускать туда жизненных припасов, и враги, погибая от голода, принуждены бывают сдаться. Поставь себя на месте военачальника; плотские страсти — твои неприятели. Живи же воздержно, и тогда все враги, воюющие на душу, ослабеют и падут.
Всякую заповедь отеческую (следственно, и всякое повеление вообще начальства) должно исполнять по апостольскому учению без гнева и размышления (1 Тим II, 8); ибо какая польза послушнику, имеющему в руках дело, а в устах роптание? Какая польза приказание исполнять, а языком или умом прекословить? И будет ли такой человек когда-либо истинным членом братии (следственно, и всякого государственного сословия)? Нет; кто вместе с послушанием носит в недрах своих и змею роптания, тот самый ленивый, самый злой человек, носящий только личину трудолюбия и добродетели.
В житии преподобной Феоктисты, между прочим упоминается, что один благоговейный простолюдин, пристав на корабле к пустынному острову, где подвизалась она в молитвах и постничестве, получил от нее поручение привезти в чистом ковчежце часть пречистых и животворящих Христовых Таин, так что на другое лето, отправляясь туда же для ловли зверей, он с величайшим усердием исполнил, и святая Феоктиста причастилась Тела и Крови Христовой.
Здесь некоторые из православных удивятся, как Божественные Тайны, которые могут носить и подавать требующим одни священники, были вручены зверолову? Но таков был обычай первенствующей Церкви: ложек тогда не было; приступающие к Тайной Вечери принимали части Тела Христова в руки, а святую Кровь вкушали из чаши. Отправляющиеся в путь часто брали с собою Святая Святых, приготовленные так, как ныне приготовляют у нас запасные Дары, и, достойно испытав совесть свою, в случае нужды приобщались. В 79-й главе Лимонара повествуется, что благочестивый раб одного еретичествующего купца, взяв Святое Причастие, хранил в ковчежце; но когда узнал о том господин его и хотел сжечь оное, то Тело Христово, хранимое под видом хлеба, мгновенно произрастило колосья. Сей обряд причащения продолжался до святого Иоанна Златоуста и отменен им по следующей причине: одна женщина, приняв в церкви часть пречистого Тела Христова, унесла домой и, по какому-то прямо демонскому суеверию, смесила с чародейственными по ее мнению травами. Святитель, узнав о том, заповедал всем Церквам, чтобы Тело Христово подавали ложкою в уста вместе с Божественною Кровью. С того времени такой способ причащения в Греко-Российской Церкви продолжается неизменно.
Святой Иоанн, нареченный Милостивым, будучи пятнадцати лет от рождения, видел следующий сон. Девица красивая, богато одеянная и на главе имеющая венец масличный, подошла к одру его и, взяв за руку, разбудила юношу. Видя ее уже наяву, удивленный Иоанн спросил, кто она и как осмелилась войти к спящему юноше. «Я старшая дочь Царя великого и любезнейшая между Его дочерьми», — с веселым взором и тихой улыбкой отвечала девица. Услышав сие, Иоанн поклонился ей, а она продолжала: «Если будешь моим другом, я исходатайствую тебе у Царя милость и представлю к Его престолу; ибо никто пред Ним не имеет столько дерзновения, как я: для меня Он с неба сошел на землю и облекся в плоть человеческую». Сказав сие, девица стала невидима.
Удивляясь столь чудному видению и размышляя в себе, Иоанн сказал: «Воистину милосердие, в подобии девицы, явилось мне; сие свидетельствует масличный на главе ее венец; сие свидетельствуют и слова ее, что она свела на землю Бога и заставила воплотиться. Итак, должно иметь милосердие к ближним, должно творить милостыню, иначе и от Бога не получишь милости». Рассуждая таким образом, святой Иоанн встал и на рассвете дня пошел в церковь. Увидев на дороге нагого нищего, трясущегося от мороза, Иоанн немедленно снял верхнюю одежду и отдал ему, в юношеском уме рассуждая: «Теперь узнаю, божественное ли видение или мечту воображения видел я в прошедшую ночь». Но прежде, нежели дошел он до церкви, встретил его незнакомец, одетый в белые ризы, и, подавая ему узел, сказал: «Друг мой, возьми для твоих нужд сии сто златниц». Иоанн сначала принял с радостью; потом, тотчас же раскаявшись, что взял, не будучи нищим, хотел возвратить деньги, но никого пред собою не увидел, и сколько ни искал столь нечаянного благодетеля, найти не мог. Тогда познал, что его видение было откровением неба, и сказал сам себе: «Перестань же, душа моя, искушать Господа Бога твоего».
С того времени святой Иоанн сделался так милостив к ближним, что не мог без огорчения вкусить пищи, если прежде не успевал сделать кому-либо благодеяния. Когда же он был поставлен патриархом Александрийской Церкви, то, призвав к себе церковных экономов, поручил им пройти весь город и переписать поименно, как говорил он, «господ его»; и когда у него спросили, кто таковы господа его, он отвечал: «Те самые, которых вы называете убогими и нищими, — это господа мои, потому что они — настоящие хозяева того, что небесный Господь даровал мне и над чем уполномочил меня, а я только страж». Воля его немедленно была исполнена, и людей по сердцу Иоаннову найдено семь тысяч пятьсот человек, которым в пропитание установил он дневной оброк из имений церковных.
Но поскольку служители — как водится и у нас — докладывали не обо всех приходящих, то Иоанн поставил для себя законом каждую среду и пятницу, с утра до вечера, сидеть с кем-нибудь из добродетельных и умных мужей при дверях церковных, чтобы все, имеющие до него дело, невозбранно могли приходить к нему. Тут святитель Христов всех выслушивал, помогал в нуждах, укрощал распри и свары, судом взаимной совести решал тяжбы, научал обязанностям звания приводимых к нему не так важных нарушителей общественного порядка, примирял супругов, братьев и детей и раздавал неимущим деньги, одежды и прочее. Когда же некто из знатных граждан изъявил пред ним свое удивление, как можно иметь столько терпения, то Иоанн отвечал ему: «Я имею всегда доступ к Господу моему Иисусу Христу, в молитвах беседую с Ним и прошу у Него все, что хочу; как же могу не дать ближнему моему невозбранного ко мне прихода? Как не позволю объявлять мне их обиды и нужды и просить у меня, чего восхощут? Должно бояться приговора Господня: в нюже меру мерите, возмерится и вам (Мф VII, 2)». Однажды (в бытность у него Софрония премудрого, бывшего потом патриархом Иерусалимским) случилось, что, к Иоанну, препроводившему таким образом весь день на церковном крыльце, никто не пришел, никто не объявил своей нужды; тогда он, в скорби и слезах пошел домой. «Ныне смиренный Иоанн не сделал для души своей приобретения, — сказал он; — ныне Господу ни за один грех свой не принес очистительной жертвы». Услышав сие, святой Софроний отвечал ему: «Днесь-то, владыка, тебе и радоваться должно, поскольку дети твои всем довольны и живут мирно, как Ангелы Господни». Сим только мудрым замечанием святой Иоанн мог успокоиться.
Святой Иоанн Златоуст еще в отроческих летах намерен был оставить дом родительский и с одним из друзей своих, по имени Василий, проводить жизнь пустынную и уединенную. Как скоро сетующая о вдовстве своем Анфуса (имя его матери) узнала об этом, она взяла Иоанна за руку, увела в спальню и, посадив подле себя на том самом ложе, на котором его родила, облилась слезами, Иоанн сначала изумился и не знал, чему приписать сей поступок, но когда догадался, то и сам не мог удержаться от слез. «Сын мой! — начала тогда говорить рыдающая мать. — Бог не благоволил, чтобы добродетели отца твоего долее составляли счастье моей жизни. Смерть его, последовавшая вскоре за болезнями, которые претерпела я, рождая тебя, — тебя сделала сиротою, а меня вдовицею, весьма рано для нашего счастья. Я приняла на себя все труды и горести вдовства, непонятные для тех, которые не изведали оных. Невозможно выразить затруднительного положения молодой женщины, которая едва вышла из дома родительского, не имела времени узнать всех обязанностей хозяйства, и однако же, погрузившись в тоску, должна приняться за новые попечения, по слабости возраста и пола столь для нее тягостные. Необходимо, чтоб она сама дополняла то, что опустят нерадивые слуги, и предохраняла себя от их злости; чтобы защищалась от родственников, которые иногда имеют злые намерения о наследстве; чтобы постоянно терпела обиды от тех, которые почему-нибудь не любили ее супруга. Однако же все сии злоключения не принудили меня выйти за другого мужа; я пребыла тверда среди сих бурь и напастей и, уповая особенно на милость Божию, вознамерилась претерпеть все невыгоды вдовства. В сих бедствиях единственным для меня утешением было то, чтобы смотреть на тебя непрестанно и в твоем лице видеть живое изображение усопшего моего супруга. Сие утешение началось с твоего младенчества, когда язык твой еще не мог выговаривать даже моего имени. И я в глубине сердца своего уверена, что не подала тебе причины обвинять меня в утрате наследия родительского; а это несчастие часто случается с детьми, состоящими под опекою. Я сохранила для тебя в целости сие наследие, хотя между тем не пожалела ничего, что нужно было для твоего воспитания; я делала расход из моего добра, которое получила в приданое от моих родителей. Но, любезный сын, я говорю об этом не с целью укорить тебя тем, чем одолжила тебя. За все прошу у тебя только одной милости: не делай меня вторично вдовою; не растравляй раны, которая начала заживать; дождись, по крайней мере, моей смерти: этот день, может быть, недалек. Когда похоронишь меня во гробе отца твоего и прах мой соединишь с его прахом, тогда иди с Богом, куда хочешь: никто тебе не попрепятствует. Но пока дышу, не отлучайся от меня; не поскучай моим присутствием, не привлеки на себя гнева Божия, причиняя столь чувствительную скорбь матери, которая не заслужила оной. Если я когда-нибудь помыслю о том, чтобы вовлечь тебя в суетные попечения, или покушусь хотя несколько удалить от Бога, тогда не смотри ни на законы естества, ни на труды, которые употребила я для твоего воспитания, ни на почтение, которым ты, как сын, обязан матери: тогда беги от меня, как от неприятельницы твоего спокойствия, как от врага, который расставляет тебе опасные сети. Но если я делаю все, что зависит от меня, дабы доставить тебе совершенный покой, то, по крайней мере, сие должно удержать тебя, когда бесполезны будут все другие убеждения. Сколь ни много у тебя друзей, но поверь мне, любезный сын, что ни один не допустит тебя жить столь свободно, как я. Да и нет из них ни одного, который бы имел столько усердия к истинному счастью твоей жизни». Святой Иоанн не мог противиться столь трогательным убеждениям. Как ни побуждал его Василий удалиться от света, однако же нежный сын никогда не хотел оставить столь чадолюбивую и благоразумную родительницу.
Отцы и матери! Научитесь из сего примера вашим обязанностям в отношении детей: каждое слово Иоанновой матери заключает в себе прекраснейший урок. А вы, любезные дети, почитайте за первый долг утешать старость ваших родителей: вашими желаниями жертвуйте их желаниям, вашими удовольствиями — их удовольствиям, вашим покоем — их покою.
Некогда на Греческую державу учинили нападение варвары, обитавшие близ пределов Персидских, которых древние историки называют Ефалитами. Греческое правительство отправило для отражения их войско, одна часть которого осталась для защищения Едеса, где почивали мощи святых мучеников Гурия, Самона и Авива. В сем отряде находился воинский чиновник, родом гот, на то время вступивший в греческую службу; и ему случилось жить в доме добродетельной вдовы, по имени София, которая имела у себя единородную дочь Евфимию, прекрасную, благонравную и богобоязненную. Варвар с первого взгляда возымел преступные мысли против юной девицы и начал употреблять разные средства, чтобы поколебать ее сердце; но так как благовоспитанная Евфимия не хотела слушать его льстивых речей, то варвар принял другие меры: при случае выхвалял знатность своего рода; говорил, как любят его родители, и какая радость по окончании войны ожидает его в объятиях семейства; мимоходом давал знать, что отец и мать непрестанно предлагали ему знатных невест, но сердце его доселе оставалось нечувствительно к приятностям супружеской жизни, и наконец все сии ухищрения довершил тем, что начал просить руки Евфиминой. Нежная мать, устрашась одной мысли, что дочь будет тосковать на чужой стороне и, может быть, вечно с нею не увидится, сделала ему решительный отказ, но он не хотел оставить своего намерения: то подсылал к Софии своих товарищей, которые выхваляли его род, заслуги и хорошее поведение; то вызывался поддерживать ее состояние (поскольку София была человек небогатый); то притеснял ее через тех, которым от правительства поручено было взыскивать городские повинности, не подавая впрочем на себя ни малейшего подозрения; то говорил, что Едес имеет столько приятностей и столько выгод для жизни, что он, может быть, останется тут навсегда, и наконец довел Софию до того, что она согласилась выдать за него Евфимию, но с тем условием, чтоб он прежде бракосочетания дал ей клятву перед мощами святых мучеников Гурия, Самона и Авива, что он не женат и что будет жить с Евфимией так, как повелевает закон Божий. Наглый чужестранец согласился на все, немедленно пошел в церковь и, безбоязненно припав к гробницам святых страстотерпцев, воззвал с умилением: «От вас, рабы и друзья Господни, приемлю девицу сию; вас осмеливаюсь избрать поручителями ее матери и свидетелями, что я, прежде Евфимии ни с кем супружеских обязательств не имел и буду наблюдать заповедь моего Спасителя: мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюби Церковь и Себе предаде за ню (Еф V, 25). Не оскорблю ее никогда, но буду почитать ее, как госпожу дома, как мою помощницу и подругу. В противном случае взыщите от меня каждый вздох ее и слезу». Могла ли богобоязненная София не поверить клятвам будущего зятя? «Вам по Боге, о, святые страстотерпцы, вручаю дочь мою и через ваши руки отдаю сему иностранцу!» — воскликнула она и отдала Евфимию в супружество готу.
Новобрачные жили мирно, и Евфимия, по-видимому, была счастлива. Между тем неприятели, будучи всегда храбро отражаемы, оставили осаду Едеса и, потерпев несколько поражений, удалились в свои степи. Войска получили приказание возвратиться в Царьград, и зять Софии начал собираться к отъезду. Тогда-то почувствовала она всю горесть одиночества! Неутешно рыдая над своею дочерью, она покушалась даже расторгнуть союз брачный; но яже Бог сопряже, человек да не разлучает. Евфимия равномерно оплакивала свою разлуку с нежною родительницею; но любовь супружеская возлагала на нее священнейшую обязанность везде сопутствовать своему супругу. Таким образом София должна была разлучиться с Евфимией.
Супруги до Царьграда путешествовали благополучно. Там гот получил от императора новые отличия, новые награды и предложение остаться навсегда в греческой службе; но сколько Евфимия ни просила его, чтобы не разлучал ее, по крайней мере, с отечеством, гот остался непреклонен и отправился на свою сторону. По дороге без всякой причины он дал увольнение своему служителю и притом, к удивлению Евфимии, с тем условием, чтобы он, под опасением жесточайшего наказания, не появлялся в его отечестве. Но непонятные поступки варвара объяснились вскоре. В одно время сделался он необыкновенно задумчив и к Евфимии свиреп; когда она с робостью начала спрашивать его о причине столь внезапной перемены, злодей схватил саблю и зверски закричал: «Мы скоро будем дома, а я женат! Итак, послушай: если хочешь быть жива, то страшись называться перед кем бы то ни было моею супругою, но отныне носи имя моей пленницы и будь рабою моей жены. Если же дерзнешь вымолвить хотя одно слово о наших действительных отношениях, в ту же минуту сей меч омоется в крови твоей». Как громом пораженная, Евфимия упала без чувств, и варвар равнодушно оставил ее умирать. Но к несчастью своему Евфимия очнулась; она поверглась к ногам его, но злодей оттолкнул ее и, повторив те же угрозы, приказал не напоминать ему более, что она когда-нибудь была его супругой. Обманутой, поруганной Евфимии осталось только втайне оплакивать свою горькую участь и положиться на единого Бога, Покровителя всех скорбящих. «Боже родителей моих! — возводя очи и руки свои к небу, с глубоким воздыханием и горькими слезами восклицала она. Вонми гласу молитвы моей и воззри, сколь бесчеловечно обманул меня и мою родительницу сей клятвопреступник! Господи, избави меня от столь ужасного бедствия молитвами святых Твоих угодников, за Тебя пострадавших! А вы, святые страстотерпцы, помогите мне несчастной! На вас возлагая надежду, я вверилась чужестранцу; вы за меня будьте и ходатаями».
Оказалось, что гот в самом деле был женат на гордой, своенравной женщине, которая имела знатную родню и, доставив ему богатство, поступала с ним так, как хотела. Преступный муж не только боялся оскорбить родственников своей супруги, но захотел еще сделать ей приятный подарок, отдав ей в рабыни благовоспитанную и наученную всякому рукоделию гречанку. Жестокость, редкая и в варварской стране!
Непрестанно сетуя о своем злополучии, Евфимия наконец достигла дома вероломного супруга и была принята, как пленница и раба. Жестокая готянка, заметив красоту Евфимии, заподозрила прежние близкие отношения между нею и своим мужем и стала поступать с нею по-варварски: поручала ей работы тяжелые и низкие, непрестанно ругала, часто прибегала к побоям. Бедная Евфимия неоднократно намеревалась открыть ей всю истину; но обнаженный некогда пред нею меч и незнание языка готского всегда связывали язык ее. К большему несчастью, она разрешилась от бремени. Готянка осыпала ругательствами своего мужа; но варвар, который клятву ценил столь же мало, как и честь свою, свидетельствуясь Богом, что не знает за собою никакого порока, дал ей полную власть над жизнью и смертью матери и сына. Тогда злобная женщина положила в уме своем удовлетворить мщению, и однажды, когда Евфимия занималась обыкновенной работой, отравила невинного младенца. Кто опишет ужас и жалость матери, когда она, подойдя к колыбели, увидела сына своего мертвым, особенно когда приметила, что на устах его пенится что-то подобное яду?!
До сего времени Евфимия была невинной жертвой обмана и клятвопреступления. О, если бы она таковою осталась и с полным упованием на Промысел небесный ожидала лучшей участи! Но человек вообще слаб. Евфимия, потеряв терпение, не захотела платить своим мучителям одними слезами, и сделалась почти столь же виновною, сколько была несчастна. В отчаянии, забыв самое себя, она обтерла сыновние уста вулною и, спрятав ее, решилась увериться в истине своего подозрения опытом над тою, которой приписывала смерть своего сына. На другой же день открылся удобный случай: Евфимия, прислуживая за столом, успела омочить напитанную ядом вулну и выжать в питье, которое должно было подносить госпоже ее. Таким образом преступление было наказано преступлением, и готянка в ту же ночь внезапно умерла.
Соболезнуя об участи Евфимии, как обманутой девицы, отвергнутой супруги, осиротевшей матери, благовоспитанной женщины, угнетенной несносным рабством, — чувствительные сердца желали бы простить ее поступок с госпожою. Но у Бога нет лицеприятия! Сколь бы велики ни были наши несчастия, они не могут оправдать преступления. Достойная жалости, Евфимия в сем случае представляет нам разительный пример: ибо Господь наказал ее кратковременно, но ужасно, и если не до конца прогневался, то потому только, что ходатаями ее были — сердечное раскаяние и святые мученики Гурий, Самон и Авив. Но обратимся к повести.
Услышав о смерти госпожи, Евфимия поражена была смертным ужасом, беспрестанно обливалась слезами и в наказание просила себе у Бога смерти. Между тем прошло семь дней после погребения готянки — и над Евфимией начал совершаться суд Божий. Сродники и друзья умершей, собравшись вместе, начали рассуждать о ее внезапной кончине и обратили мысли свои на Евфимию; все утверждали, что она умертвила госпожу свою, и несчастную обрекли на смерть. По варварскому закону, который давал господам полное право над жизнью рабов, они приговорили погребсти ее живую в одном гробе с умершей. Безжалостный супруг первый возложил на нее руки. Злодеи в глухую полночь открыли склеп, бросили туда бедную жертву и, привалив камень к дверям гроба, поставили стражу. Полумертвая Евфимия, повергшись на землю, не могла произнести ни слова; у нее недоставало голоса даже для стона и рыдания. Она могла только устремить мысли свои к Богу и привести на память святых мучеников Гурия, Самона и Авива, и совершенно лишилась чувств.
Но нет столь мрачной и глубокой бездны, где бы уповающему на Бога не было спасения. Вдруг Евфимия видит перед собою страстотерпцев, поручителей ее жизни и здравия. «Радуйся, дщи, и познай, где ecu ныне! — вещают они. — Приспело твое спасение; иди с миром к матери твоей». После сего угодники Господни стали невидимы, а Евфимия, как будто пробуждаясь от сна, слышит церковное пение; с изумлением видит стены храма, ей известного; узнает знакомые лица молящихся и уверяется, что она в Едесе, в храме и подле гробницы святых мучеников Гурия, Самона и Авива. От неизреченной радости она воспрянула и, припав к святой гробнице, воскликнула: «Бог же наш на небеси и на земли, вся, елика восхоте, сотвори: посла с небесе и спасе мя: благословен ecu, Господи, спасали уповающих на Тя (Пс 113, 11). Вечер водворится плач и заутра радость» (Пс 29, 6). Все находившиеся в церкви, внезапно увидев подле мученической гробницы женщину и услышав вопль ее, с удивлением обступили Евфимию. Священник спросил: кто она? Но едва начала она рассказывать ужасную и чудную о себе повесть, все узнали ее, послали за Софией и, не объявляя зачем, приказали немедленно придти в церковь. Какая трогательная встреча! Обрадованная Евфимия поверглась в объятия матери. Изумленная София остановилась, внезапно увидев дочь свою, одетою в рабские рубища. Обнявшись, обе они рыдали и не могли промолвить ни единого слова. Потом Евфимия рассказала обо всех злодеяниях варвара, о всех несчастиях, с нею случившихся, и о внезапной помощи святых мучеников Гурия, Самона и Авива. Сердце нежной матери растаяло от жалости, и все слушавшие, удивляясь, прославляли всемогущую Божию силу и помощь. Припавши к гробнице святых мучеников, София и Евфимия пребыли тут в молитвах до самого вечера. Вся Греция узнала о славном чуде, и все восхвалили имя Господне.
Но Бог не оставил без наказания и клятвопреступного гота. Через некоторое время греческому воинству опять случилось идти чрез Едес, и варвар, привыкший к грабежам, неразлучным с войною, находился тут же. Не сомневаясь, что Евфимия погибла лютой смертью, он без всякого стыда посетил свою тещу. София, увидев его, скрыла Евфимию, приняла гостя с притворной ласковостью и начала спрашивать, здорова ли дочь ее? «Молитвами твоими живет благополучно, — отвечал варвар, — родила сына и через меня целует тебя. Если бы я, будучи дома, знал, что придется быть в Едесе, то непременно взял бы ее с собою; но поход назначен был в другую сторону, и уже в дороге получили приказание идти к Едесу. София будто поверила словам его, пригласила родственников и приятелей и вывела перед ним Евфимию. «Злодей! — сказала она, — знаешь ли эту отроковицу? Знаешь ли, кто она? Знаешь ли, где заключил ты и какой смерти предал ее?» Затрепетал преступный гот и сделался безгласен, как мертвый; а раздраженные едесяне схватили его, заключили в темную комнату и обо всем возвестили блаженному епископу Евлогию. Не нужно было новыми доказательствами удостоверяться в его злодеяниях: чудо святых страстотерпцев было в свежей у всех памяти; да и варвар признался немедленно. Преосвященный Евлогий о всем донес воеводе, начальствовавшему над греческим войском. Немедленно наряжен был суд, и гот, как нарушитель обязанностей супружеских, губитель невинности, клятвопреступник и убийца, приговорен к смерти. Сколько боголюбивый епископ и София вместе с дочерью, единственно из христианского милосердия, ни просили военачальника, чтобы пощадил жизнь его, но тщетно. «Боюсь прогневать святых страстотерпцев, если помилую столь ужасного злодея», — сказал воевода и приказал отрубить голову клятвопреступнику.
Однажды, когда святитель Христов Григорий Неокесарийский возвращался из Коман, где был для избрания и посвящения епископа, трое евреев захотели посмеяться над ним: на пути, где должно было проезжать человеку Божию, положили одного из своих товарищей, якобы теперь только умершего, а сами, сидя над ним, горевали. Едва святой Григорий повстречался с ними, евреи начали молить его, да покажет милость над усопшим, да покроет тело его и даст что-нибудь на погребение. Святой Григорий снял с себя верхнюю одежду и, прибавив денег, отдал просившим и поехал далее. Евреи начали смеяться над чудотворцем Божиим. «Если бы имел в себе Духа Господня, — сказали они, — то знал бы, что лежит пред ним живой человек». Потом кликнули своего товарища, но он не встал. Думая, что их спутник уснул, начали толкать его; но он не отвечал, ибо уснул вечным сном. Так Господь отмстил им поругание над святым человеком и смех их обратил в плач! Кощунники, не думая о том за минуту, должны были приготовляться к погребению мертвеца своего.
Святой мученик Варлаам, уже в глубокой старости предан был суду и претерпел много мучений за исповедание имени Христова. Наконец нечестивые, принуждая его к идолопоклонству, привели в капище Аполлона и, повелев протянуть руку над пылающим жертвенником, положили на оную горящие угли с ливаном и смирною для того, чтобы он от нестерпимой боли вынужден был отрясти сию жертву на идольский жертвенник; если бы он сие сделал, они хотели восплескать руками пред ним и с хохотом сказать: «Уже принес жертву богам нашим!» Но злочестивые не могли восторжествовать над твердостью мученика. Старец, держа в руке своей горящий огонь, явился тверже металла и, не тронувшись с места, не испустив ни единого вздоха, стоял, доколе отгорели персты его и с углями упали на жертвенник. Он произносил только тихим голосом: «Благословен Господь Бог мой, научаяй руце мои на ополчение, персты моя на брань» (Пс 143, 1). Так мужествен и непобедим оказался крепкий страдалец и воин Христов Варлаам! Имея десницу свою вместо алтаря Господня, как говорит святой Василий Великий, он принес себя в жертву всесожжения Господу и в руки Его предал святую душу свою.
Великий в постниках авва Диоскор имел обыкновение каждый год назначать себе какой-нибудь трудный подвиг, усовершающий инока. Например, он давал обет Богу: «Я весь год не покажусь в общежитии, чтобы беспрепятственно заниматься богомыслием; я налагаю на целый год молчание на уста мои; я весь год не буду вкушать плодов и елея», и тому подобное — и никогда не нарушал своего обета. Таким образом праведник поступал в продолжение всей жизни: совершив один подвиг, начинал другой.
Христиане! Жизнь преподобного Диоскора, без сомнения, была украшена множеством великих добродетелей, ибо он избрал лучший способ сделаться совершенным подвижником Христовым. Мы, напротив того, если делаем добро, то по большей части по случаю, когда дунет благоприятный ветер. Может ли быть оно прочно? Что же касается удовлетворения своих страстей, мы не только за год, но иногда и за десять лет предполагаем насытить их.
Однажды преподобный Диоскор, сидя в келии, плакал. Увидев это, ученик старца спросил у него: «О чем ты плачешь, авва?» — «Оплакиваю грехи мои», — отвечал Диоскор. «Ты не знаешь за собою никаких грехов», — возразил ученик. «Ах, сын мой! — сказал старец, — если бы я, к несчастию, дошел до того, чтобы мог видеть грехи мои, то мало было бы трех или четырех для меня помощников, чтобы достойно оплакать оные!»
Как справедливы слова преподобного старца! Грехи наши подобны змиям, которые редко показываются на распутии, но всегда почти скрываются под мягкой травою, под душистыми цветами. Тем более осторожности должно иметь страннику жизни сей!
Святой Михаил, великий князь Тверской, по злобным проискам Георгия Даниловича, князя Московского, домогавшегося получить великокняжеский престол, вызван был ханом Узбеком в Орду и отдан под суд за то, будто бы не хочет повиноваться татарской власти и, собирая с подданных дань для хана, намерен бежать с нею в немецкие земли, а что важнее всего, будто бы отравил сестру ханскую, бывшую супругу Георгиеву, которая взята была в плен и там скончалась. Клевету Георгия всех более поддерживал некто Кавгадый, вельможа татарский, которого побуждало к тому мщение.
Сколько великий князь ни старался доказать свою невинность и беспрекословное повиновение победителям, но властолюбие и мстительность взяли верх, и татарские вельможи не только не хотели внимать силе убеждений, но, едва удостоив выслушать оные, наконец объявили, что князь должен быть казнен. Здесь правосудие хана достойно внимания; не довольствуясь первым судом, он повелел своим вельможам вторично рассмотреть поступки русского князя. Но Кавгадый, поджигаемый злобою и Георгием, будто бы храня честь прежнего суда и славу государя, уговорил Узбека, чтобы Михаил предстал на суд уже в оковах, как виновный.
Измена, оскорбление верховной Ордынской власти в лице Кавгадыя, смерть сестры ханской — по мнению татар и Георгия не требовали подтверждения. Хотя невинный клялся Богом и своею совестью, что измена и злоумышление на жизнь княгини никогда и на ум не приходили ему, а оскорбление Кавгадыя было неумышленное, вполне возможное на войне и немедленно поправленное, но чем более справедливость обнаруживается перед теми, которые опровергают ее, тем более приходят они в озлобление. Вельможи татарские, приведенные в стыд силою оправданий, решительно сказали, что князь по всем законам достоин смерти; Кавгадый доложил о том хану. Властолюбивый Георгий возрадовался адской радостью.
На другой день после сего, хан со всею ордою пошел на звериную ловлю к реке Тереку, и сей знаменитый невольник, имея оковы на руках и ногах и цепь на шее, должен был идти за ханом. Двадцать пять дней находился он в сем мучительном путешествии, после чего надменный и грубый Кавгадый представил его на позор народа, иностранцев и данников и, обругав поноснейшим образом, по обычаю татарскому приказал перед смертью облегчить ему участь: ему позволено было видеться с сыном, который находился тут же, с духовником и с верными служителями. Все сие время князь-мученик употребил на приготовление себя к смерти: читал божественные книги, непрестанно молился, еженедельно приобщался Святых Тайн и рассуждал с духовным отцом о вечности.
Между тем Узбек находился с ордою близ Дербента, у так называемой «Темировой богатырской могилы». Здесь должна была решиться участь Михаила. В один день, когда великий князь преподавал сыну своему наставления в христианских и царственных добродетелях, вдруг вбегает в его комнату молодой служитель, бледность и трепет которого довольно и без слов показывали, какую весть принес он. Немедленно явились убийцы, разогнали всех служителей, насильно вывели рыдающего Константина (имя сына Михаила) и, по варварскому обычаю прилагая мучения к смерти, начали бить его [Михаила]; потом, взявши за цепь, которая была у него на шее, повесили его на стену, но стена, не сдержав тяжести, обрушилась; великий страдалец упал, но, еще сохраняя немного силы, вскочил на ноги. Варвары, вторично ударив его о землю, начали тиранить — и это продолжалось до тех пор, пока некто, по имени Романец, вероятно слуга Георгиев, не пронзил его ножом в бок и, поворачивая нож в ране, прекратил мучение и жизнь святого Михаила. Тогда убийцы, разграбив его имущество, пошли на торжище, где Кавгадый и Георгий, сидя на конях, ожидали — увы, столь приятного для них известия.
Лютейший кровожадного тигра родственник едет с Кавгадыем и равнодушно смотрит на тело убиенного князя, поверженное на землю, нагое, облитое кровью, между тем как сие зрелище и в самом суровом сердце татарина произвело некоторую чувствительность: видимо, преступление потрясло его душу! Объятый ужасом, с яростью воззрел он на Георгия и закричал: «Как можешь ты с таким хладнокровием смотреть на обнаженное тело твоего брата? Или еще не насытился его кровью?» Преступник затрепетал; из такого сурового вопроса он ясно почувствовал, чего должно ожидать ему от злобного татарина, и, не ответствуя, велел покрыть труп мученика; потом, показывая притворную печаль, испросил его у татар, чтобы отвезти для погребения на Русь.
Так пострадал и скончался великий князь Михаил. Христиане! Оплачьте смертоносные следствия властолюбия и берегитесь, чтобы сей идол даже издали не дохнул на сердца ваши: это неисцелимая зараза! Сколько история ни представляет примеров оного, везде следы его облиты кровью ближних.
Преподобный Пафнутий, как совершенный постник, никогда почти не пил вина. Но если апостол Христов всем вся бысть, да большия приобрящет, то святой Пафнутий, по крайней мере, в следующем случае поступил так же. В некотором путешествии встретился он с шайкою разбойников, которые пили вино. Разбойнический атаман знал преподобного Пафнутия и знал его постничество, но, захотев над ним посмеяться, поднес чашу вина и, потрясая мечом, сказал ему: «Пей или умри!» Святой старец не боялся смерти, но, желая приобрести Господу овча погибшее, повиновался и выпил.
Тогда разбойник поклонился ему. «Прости меня, раб Божий! — сказал он — Я жестоко оскорбил тебя!» — «Уповаю на Господа, — отвечал Пафнутий, — что Он за сию чашу покажет над тобою Свое милосердие в сем и в будущем веке». — «А я, — воскликнул тогда начальник грабителей, — клянусь Господом, что от сего времени никому не сделаю зла», — и сдержал свое обещание. Таким образом святой старец обратил на путь спасения всю шайку разбойников.
Варвары, жившие в Дамаске, выходя часто морем и сушей в окрестные страны, брали в плен христиан и торговали ими, как обыкновенным товаром. Однажды случилось им захватить черноризца, родом из Италии, по имени Косма. Когда по обыкновению вывели его на продажу, инок горько плакал. На тот раз шел мимо торжища один христианин, человек благочестивый, богатый и благородный, который, имея по своему характеру и знаменитости большое влияние на умы своих сограждан, был уважаем и от варварского правительства. Увидев черноризца, проливающего слезы, он подошел и, желая утешить его в скорби, сказал: «Зачем ты, человек Божий, плачешь о потере мира сего, для которого ты, как видно по одеянию, давно умер?» — «Ах! Я плачу не о мире, — отвечал старец, — ибо знаю, что есть другой, лучший мир, бессмертный и вечный, уготованный рабам Христовым, и надеюсь благодатью Господнею достигнуть оного; но рыдаю о том, что отхожу от мира сего бесчадным, не оставив по себе наследника». — «Но ты, если не обманываюсь, инок, обрекшийся пред Богом хранить чистоту, а не детей рождать! — возразил христианин. — Как же можно сетовать о бесчадии?» — «Государь мой! — сказал Косма. — Не разумеешь, о чем говорю. Я плачу не о плотском наследнике, но о духовном; хотя я и убогий инок, как видишь, но старался научиться всему, что по сие время мог изобрести ум человеческий. Красноречие и поэзия, любомудрие и богословие, равно и прочие науки были всегдашними предметами моего занятия; учась всему, я имел единственною целью познание моего Создателя. К несчастию моему, имея такие дары, я никому не был полезен; чему сам научился, никого тому не научил и — ах! — уже не могу научить, ибо приспело время тяжкого моего рабства между варварами, ненавидящими всякое просвещение. Итак, я должен явиться пред Господом моим, как древо неплодное, как раб, скрывший талант господина своего. О сем плачу, о сем рыдаю! Родители по плоти скорбят, когда не рождают чад: не должен ли и я скорбеть, что не родил духовного сына и наследника дарований Господних?»
Выслушав сие, дамасский гражданин перекрестился и сказал: «Слава Тебе, Господи, что обрел желаемое сокровище! Не скорби, добродетельный старец! — обратившись к иноку, продолжал он, — Господь поможет тебе исполнить желание твоего сердца». — После сего пошел он прямо к правителю Дамаска, испросил свободу преподобному Косме и, приведя его в дом свой, представил ему двух отроков. «Вот два воспитанника, сказал он, которым ты можешь даровать духовную жизнь и оставить по себе наследниками премудрости: один — родной мне сын, Иоанн, а другой — усыновленный мною сирота и тебе соименитый, Косма. Итак, умоляю тебя, святой старец, научи их твоей премудрости и благим нравам, сделай их твоими сыновьями и оставь их по себе наследниками некрадомого богатства духовного». Блаженный инок обрадовался несказанно и, прославив Бога, начал заниматься их просвещением.
Сии-то два отрока были Иоанн, после нареченный Дамаскиным, и Косма Святоградец, бывший после епископом Маиумским. Оба имели высокие дарования, были остроумны и успехами своими приносили великую радость сердцу преподобного Космы. Иоанн, как орел, по воздуху парящий, постигал высочайшие таинства богословия; а духовный брат его Косма, хотя имел разум медленнее Иоаннова, но обдумывал предметы всегда совершенно. Оба были добродетельны, кротки и совершенны в мудрости, как духовной, так и светской. Особенно Иоанн оказал столь великие успехи, что сам учитель смотрел на него с удивлением: он был великий песнопевец и великий богослов, а что наипаче украшало его — не гордился своею мудростью. Как благоплодное дерево, чем более приносит плодов, тем ниже приклоняется к земле своими ветвями, так любомудрый Иоанн, чем более возрастал в премудрости, тем менее думал о себе и укрощал мысли, свойственные юным умам.
Наконец, преподобный Косма сказал отцу Иоаннову: «Общее желание наше исполнилось: твои дети по плоти, а мои по духу научились всему и уже превосходят меня самого премудростью, ибо Господь чудесным образом умножил их дарования; теперь не нуждаются они в моих уроках, будучи сами способнее меня наставлять других. Итак, умоляю тебя, отпусти меня в монастырь, да там буду сам учеником и научусь от совершенных иноков высшей премудрости; ибо мирская философия предпосылает каждого человека, совершенно ею просвещенного, к философии духовной, которая чище и бесценнее оной и спасает душу». Долго родитель Иоанна не отпускал и уговаривал старца, чтобы не лишал дом его славы иметь столь великого наставника; но опасаясь оскорбить его, исполнил желание. Тогда истинно просвещенный муж, великий учитель, ушел в обитель святого Саввы, там пребыл до блаженной кончины и перешел к совершенной премудрости — Богу.
Святитель Христов Амвросий Медиоланский, насколько был строг к императору Феодосию Великому, когда тот, по внушению хитрых царедворцев, поступал против священного сана царей и забывал кротость веры евангельской, настолько же благоговел перед его добродетелями. С другой стороны, и христолюбивый самодержец все успехи и свою славу приписывал молитвам архиерея Божия, а свои горести считал не чем иным, как следствием преслушания наставлений его. Сколько они взаимно друг друга уважали, явствует из их встречи,
Феодосий Великий, победив тирана Евгения, почел первым долгом уведомить о сем Амвросия. Великий архипастырь, получив письмо великого царя, принес от его имени священную жертву, писание его положил на жертвенник, представляя оное Богу, как залог веры императора, и после того немедленно сам отправился для посещения его в Аквилею. Встреча двух великих особ была исполнена радости и любви. Епископ пал к ногам государя, благочестие которого и явное покровительство Божие сделали достойным почтения более, нежели все его победы и лавровые венцы, и молил Бога, дабы даровал ему блаженство на небе, как даровал счастье на земле. Император со своей стороны пал к стопам епископа, приписывая его молитвам милость, полученную им от Бога, и прося молитвы о его спасении. Потом начали они разговор о средствах совершенно уничтожить арианство и утвердить на незыблемом основании православие.
На первом вселенском соборе, созванном против злочестивого Ария, между святыми отцами находился преподобный Спиридон Тримифунтский. Последователи Ария, не надеясь своим лжеумствованием преодолеть истину, утверждаемую таким множеством богоносных пастырей, под разными предлогами испросили у Константина Великого позволение присутствовать на соборе и еллинским философам, из которых один, наиболее искусный в словопрении, с гордостью и бесстыдством издевался над учением православных. Преподобный Спиридон, будучи прост и неучен и зная только, что Христос есть Сын Божий и распят за нас грешных, пожелал выступить против философа. Хотя святые отцы, стараясь общими силами низложить столь ловкого врага, возбраняли святому Спиридону принимать на себя сие трудное дело, но человек Божий, уповая на дары Духа Святого, дерзновенно приступил к философу и с простосердечием сказал: «Во имя Иисуса Христа послушай меня. Един есть Бог, Который сотворил небо и землю, создал из брения человека и Словом и Духом Своим устроил все видимое и невидимое. Сие Слово и есть Сын Божий и Бог, милосердовавший о нашем заблуждении, родившийся от Девы, за нас пострадавший, воскресший в третий день и нас совоскресивший. Сей Бог некогда придет судить нас и воздаст каждому по делам его. Он Отцу единоестествен, сопрестолен, равночестен. Вот чему веруем мы без всякого испытания. И ты не дерзай испытывать, ибо таинства превышают твой разум и всякую человеческую мудрость». После сего, несколько помолчав, спросил у него самым невинным образом: «Не так ли думаешь и ты, самый искусный из всех мудрецов мира?» Хитрословесный еллин, как бы совершенно не зная философских наук, не отвечал ни слова; какая-то божественная сила действовала против него. Наконец, собравшись с духом, сказал: «Верю и я, что уста твои вещают истину». — «Итак, иди и приими знамение святой веры», — возразил преподобный Спиридон. Тогда философ, обратившись к арианам и своим ученикам, сказал: «Доколе препирались со мною словами, словам противополагал я слова и искусством красноречия опровергал мысли противников; но когда вместо слов некоторая сила вышла из уст сего старца, я признаю слабость мою, ибо слова против этой силы суть ничто, так же как и человек против Бога есть также ничто. Если кто из вас думает одинаково со мною, да верует во Христа, и да верует так, как учит сей мудрый старец, устами которого глаголет Сам Бог». Вскоре после того философ принял христианскую веру и крестился в церкви православных. Сие происшествие весьма унизило гордость ариан.
Преподобный Спиридон, доказывая арианам на том же соборе единство Пресвятой Троицы, взял в руку плинфу (кирпич) и стиснул. Мгновенно вышел из нее огонь к небу, вода потекла вниз, а брение осталось в руке святителя. «Се три стихии, а одна плинфа, — сказал преподобный Спиридон, — так и в Пресвятой Троице три лица, а един Бог».
В архипастырство преподобного Спиридона Тримифунтского однажды на острове Кипре свирепствовал чрезвычайный голод. Все бедные люди стекались к святому епископу просить или хлеба, или денег, или заступления у богачей. Вместе с другими пришел к нему знакомый издавна земледелец и, прося что-нибудь взаймы для покупки жита, слезно жаловался на немилосердного богача, который, повсюду забирая хлеб в свои руки, продает только на золото и по весьма высокой цене. Святитель, утешив и обнадежив земледельца, отпустил домой, а на другой день пришел к нему сам и принес большой слиток золота. «Отнеси это к корыстолюбивому хлеботорговцу в залог и бери хлеба, сколько тебе будет потребно, — сказал он, — когда Господь даст обильную жатву, выкупишь оное». Земледелец удивился, где преподобный бессребреник взял столько золота, и, поступив по его приказанию, не только был сыт и доволен, но и другим помогал. Скупец сделался для него так щедр, что часто сам напоминал, не надобно ли ему хлеба.
Наконец, голодное время миновало, благословенная жатва утешила сетующий народ, и земледелец, к неудовольствию ростовщика, выкупив залог, возвратил преподобному Спиридону. Чудотворец, приняв золото, повел земледельца в сад и, положив оное у забора, возвел очи свои к небу и сказал: «Господи, Боже мой, претворивший некогда в змия жезл Моисеев! Претвори опять сие сокровище в то же пресмыкающееся животное, из которого соделал его». Мгновенно слиток зашевелился и превратился в змия, который, извиваясь, пополз и скрылся в нору. Изумленный земледелец трепетал от ужаса и, повергшись к стопам святого старца, называл себя недостойным столь чудесного благодеяния. А преподобный Спиридон, поднимая его, сказал: «Бог долготерпелив и многомилостив; вот почему сие золото не превратилось в змия в ту самую минуту, когда жестокосердый хлебопродавец, с жадностью приняв оное, положил за пазуху. Но будь уверен, что этот змий первый начнет грызть сердце каждого безжалостного богача там, где вечный вопль и скрежет зубов будет жребием грешников».
Если, по несчастию, и между нами есть такие же корыстолюбцы и ростовщики, то пусть прочитают сию повесть как можно внимательнее.
Под державой Авраамия, благочестивого царя Омиритского, иудеи, будучи принуждаемы принять христианскую веру, просили у него позволения иметь с христианами прение: который закон справедлив и божествен — Ветхий или Новый? Авраамий воспылал гневом, но, по совету святого Григория, архиепископа Омиритского, согласился удовлетворить их желание. Вследствие сего были избраны с православной стороны архиерей Божий, а от еврейского сонмища — некто Ерван, искуснейший законоучитель, подкрепляемый притом множеством раввинов.
В присутствии Авраамия, духовенства, царского синклита и народа, на обширном поле продолжалось состязание их несколько дней. Сколько Ерван ни был хитр в оборотах, сколь ни искусно употреблял в свою пользу каждое место из Ветхого Завета, но всегда был побеждаем святым архиепископом. Рассуждали о трех Лицах Божества, о Приснодеве Марии, о воплощении от Духа Святого и о тридневном воскресении Иисуса, словом — о всех таинствах и обрядах христианской веры; но Ерван каждый раз оставался в посрамлении. Христиане радовались, иудеи унывали.
Уже наступил последний день прения о вере. Ерван колебался и не находил слов в оправдание упорства своих единоверцев. Но поскольку должно было на что-нибудь решиться, то наконец воззвал он: «Для чего столь долго утруждать себя рассуждениями и спорами? Я имею надежнейшее средство кончить общее дело. Учитель христианский! Если хочешь, чтобы я и все единоверцы мои без всякого притворства веровали твоему Иисусу, то покажи Его, как живого; соделай, да увижу Его и возглаголю с Ним — тогда только можем признаться, что христиане победили нас». Услышав сие, иудейское сонмище вострепетало; все начали умолять Ервана, чтобы в чем-нибудь не обманулся, а святой архиепископ сказал ему: «О, Ерван! Свыше сил человеческих твое требование; но жив Господь! Для уверения вашего и для утверждения христиан, Он силен и сие сотворить; итак, скажи решительно, чего желаешь от меня?» — «Умоли Владыку твоего, да снидет сюда и явится пред нами!» — отвечал Ерван. «Да явится чувственно, — голосом боязни повторило сонмище иудейское, — тогда только примем крещение».
Святой архиепископ знал, сколь важный подвиг предстоит ему, но знал и то, что аще имамы веру, яко зерно горушно, речем горе сей: прейди отсюду тамо, и прейдет: и ничтоже невозможно будет нам (Мф XVII, 20). Все упование свое возложив на Бога, он восстал с престола своего и несколько отступил от собрания. Царь и все христиане удивились его великому дерзновению к Богу. Смиренно и с умиленной душою преклонив колена, долго молился угодник Божий; вспоминал вслух народа все таинства воплощения Бога Слова, Его житие, страсти, восстание от гроба и славное вознесение; наконец, воскликнул: «Явися, о, Владыка, чувственно сим окамененным и ослепленным злобою людям, явися ради славы имени Твоего, да узрят телесными очами животворное человечество, в которое для нас Ты, сладчайший Иисусе, облекся и с которым вознесся на небо, да узрев Тебя, веруют в Тебя, единого истинного Бога». Едва святой архиепископ совершил молитву свою, вдруг от востока поднялась буря и покатился столь ужасный гром, что вся земля поколебалась. Весь народ от страха повергся на землю; но когда один после другого, как бы пробуждаясь, встали и посмотрели на восток — отверзлось небо, и облако, испускающее пламень и лучи солнечные, нисходило на землю, а посреди его узрели Мужа, краснейшего паче сынов человеческих: Господь наш Иисус Христос, неизреченно сияя лицом, в одеждах молниезрачных, ступая по облакам, приближался книзу и стал на воздухе против архиепископа. Небесная красота привлекала сердца и взоры как христиан, так и иудеев; но от страха славы Его и величества, как некогда на Фаворе, все опять поверглись ниц, царь и народ. Иудеи, пораженные трепетом, устремились в бегство, но колена их подогнулись; Божественное блистание опаляло их, невидимая сила отнимала у них движение. Тогда святой архиепископ, укрепившись и собрав мысли свои, вперенные в небесную славу, громогласно воззвал к Ервану: «Виждь и веруй, яко един свят, един Господь Иисус Христос во славу Бога Отца, аминь!» Ерван стоял как мертвый и не мог выговорить ни слова. Тогда от велелепной славы Господней услышан был глас: «Ради молитв архипастыря, исцелит вас Распятый отцами вашими», — отчего иудеи более прежнего вострепетали и пали на землю; имели открытые глаза, но утратили зрение.
Между тем пред лицом Господним снова начался шум; блистающее облако, поднимаясь кверху, начало мало-помалу свиваться; наконец Господь стал невидим. Христиане долго вопияли вслед Его: «Господи, помилуй!». Святой архиепископ, приникнув лицом к земле, воссылал к Богу слезные молитвы о людях своих. А иудеи, рыдая об утрате зрения, припадали к ногам его, да подаст им исцеление по слову Христа Спасителя; они поклялись, что от чистого сердца приемлют веру Евангельскую, и в тот же день все, от Ервана до последнего младенца, крестились водою и Духом. Еллины последовали их примеру. Вся Омиритская страна просветилась, о чем возрадовались не только царь и святой архиепископ, но и Ангелы небесные.
Священномученик Игнатий, нарицаемый Богоносцем, был епископ Антиохийской Церкви. Повествуют, что сей архиерей Бога Вышнего в младенчестве своем был то благословенное дитя, которого Спаситель мира, поучая народы о Царствии небесном, восприяв на руки, сказал: «Аще не обратитеся и будете яко дети, не внидете в Царство небесное. Иже аще примет отроча таково во имя Мое, Мене приемлет» (Мф XVIII, 2, 3, 5. Мк IX, 36, 37). С того времени святой Игнатий, как носимый руками воплощенного Бога, наречен был Богоносцем.
Но сей священномученик не менее был Богоносцем и потому, что сам носил в сердце и в устах Бога и был избранный сосуд Христов, подобно святому апостолу Павлу, что чудодеющая десница Господня показала и по страдальческой кончине его: ибо, будучи предан по повелению Траяна на съедение зверей, непрестанно имел он в устах своих имя Иисуса Христа, и когда нечестивые спросили у него, зачем он немолчно твердит имя сие, святой отвечал: «Оно написано в сердце моем; как же мне не исповедовать его устами?» Наконец, когда праведник был растерзан и съеден зверями, а сердце его Божеским произволением осталось цело и невредимо между костями, тогда злочестивые невежды, помня слова его, разрезали оное и к изумлению своему увидели, что внутри сердца начертано золотыми буквами: «Иисус Христос».
Христиане! Если мы, подобно священномученику Игнатию, всегда будем носить в сердце и устах Спасителя нашего Иисуса Христа, то на втором пришествии удостоимся быть в отеческих Его объятиях.
Святой Игнатий Богоносец, будучи однажды в небесном восхищении и сподобившись Божественного откровения, видел ангельские лики, поющие один с другим попеременно, так что, когда славословил Господа первый лик, безмолвствовал другой, а когда сей начинал хвалебную песнь, то с глубоким вниманием слушал первый, и таким образом оба лика, как бы передавая друг другу песнопения, славословили Пресвятую Троицу. Святой Игнатий, подражая Ангелам, установил сей же порядок в Антиохийской Церкви, а оттуда сие величественное и ангелоподобное обыкновение распространилось и по всему царству благодати.
Когда, по вознесении Господнем, везде начало возрастать слово Евангельское, то с распространением оного возрастали братолюбие и странноприимство. Святые апостолы были руководителями предназначенных для этой цели учреждений; но поскольку служение трапезам вдовиц и сирот несовместно было с великой обязанностью проповедовать Евангелие всему миру, то и советовали они верному народу избрать семь мужей, исполненных Духа Святого и премудрости. Посланники Господни возложили на них руки свои и нарекли диаконами; а Стефан, как первый из них по мудрости, благочестию и добродетелям, был наречен архидиаконом. Будучи силен словом и делом, сей равноапостольный муж утверждал верных в вере, обличал неверных и, возлагая руки на недужных, исцелял их от болезней; а особенно гремел против иудеев, укоряя их, что по единой зависти умертвили Сына Божия, Мессию, от всех веков ожидаемого, — за что и был ими ненавидим.
В одно время, когда между иудеями, фарисеями, саддукеями и еллинскими евреями было состязание о Господе нашем Иисусе Христе, святой Стефан, став на высоком месте, воскликнул: «Братья мои! Всуе умножилась в вас злоба и разделился весь Иерусалим. Блажен тот, кто уверовал в Господа нашего! Сей Господь приклонил небеса, сошел для искупления нас от рабства греховного, родился от Святой Девы, избранной прежде сложения мира». Нечестивые иудеи, будучи не в силах стоять против премудрости и божественного красноречия, воспылали гневом и яростью на святого Стефана и донесли великой архисинагоге еврейской, будто архидьякон изрыгает хулы на Моисея и Самого Бога, воздвигли на него старцев и народ и предали суду архиереев.
Святой архидиакон стоял посреди сонмища, как Ангел Божий, сияя благодатью Духа Святого. С великим благоговением воспоминая о праотцах и пророках, он старался опровергнуть клевету лжесвидетелей; но видя ожесточение архиереев и книжников, исполнился божественной ревности и укоризненно воскликнул: «Жестоковыйнии и необрезаннии сердцы и ушесы! вы присно Духу Святому противитеся, якоже отцы ваши, тако и вы (Деян VII, 51). Кого из пророков не изгнали отцы ваши? Кого из провозвестников Мессии не убили?» Тогда весь сонм распылался сердцем и заскрежетал зубами. А равноапостольный муж, воздев очи свои к небу, узрел славу Божию, узрел Иисуса, простирающего к нему десницу, и велегласно воскликнул: «Се вижу небеса отверсты и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога». Услышав сие, иудеи затыкали уши свои и, возложив на него руки, вывели из города, чтобы побить его камнями.
Сколь сладостная, хотя и посреди лютых мучений, готовилась смерть первострадальцу! От небесной высоты призывал его сладчайший Иисус, а с ближайшей горы на подвиг его смотрела Богородительница с Иоанном Богословом и молилась Сыну своему, да приимет душу его в руце Свои. Наконец, посыпался на святого Стефана каменный дождь. Весь окровавленный, до смерти изнеможенный, он повергся на колена и велегласно воскликнул: «Господи! Не постави им греха сего», — и, преклонив главу свою, скончался; а святая душа его воспарила в отверстые небеса к Господу и Царю славы, Которого он проповедовал и за Которого пострадал.
Войти с помощью соц. сетей: