Маруся ехала в Москву в электричке и прокручивала в голове разговор с Корольковым-старшим. Со стороны – все максимально вежливо. Не придраться. Но она чувствовала стоящее за этой беседой подспудное напряжение, невидимое бряцанье оружием: кто кого. Эдуард Николаевич был обходителен, но он хищник. Если она чуть-чуть зазевается – ее съедят без промедления. Нужно было во время разговора тщательно взвешивать слова и все время контролировать себя.

– А ты как думаешь? – спросила она вслух, обращаясь к коту. Деметрий сидел в сумке и недовольно щурился.

Квартира встретила Марусю тишиной. Она уехала отсюда, можно сказать, сбежала, не оглядываясь, от своей неправильной, неустроенной жизни, от иллюзий, которыми жила два года… И еще она поняла, что с иллюзиями расставаться очень больно. Они казались реальными, согревали и утешали, в них можно было закутаться, как в теплый плед осенью, а теперь Маруся ощущала себя так, как будто бы от нее отсекли кусок плоти, а болит и кровоточит до сих пор.

«Хватит! – приказала она себе. – Больше не буду. Это прошлое. Надо жить настоящим…» «Настоящее» терлось об ноги и требовало еды.

– Сейчас, сейчас, – заторопилась Маруся.

По дороге с вокзала она заехала в супермаркет и закупила продуктов для себя и Деметрия.

Насыпав коту еду в миску и потрепав по холке (кот в этот момент недовольно заурчал – его отвлекали от процесса поглощения пищи), Маруся задумалась. Где искать телефон Виолетты Сергеевны, она не знала. Хотя, скорее всего, он хранится в бабушкином ящике. Маруся туда не лазила со дня ее смерти… Где Виолетта живет, припомнилось смутно, кажется, где-то в районе Кропоткинской…

Когда Маруся была маленькой, бабушка часто водила ее туда гулять, особенно зимой, и припорошенные снегом здания выглядели как жемчужины в створках серебристого, по-московски пасмурного неба. После прогулки они часто заходили в гости к Виолетте Сергеевне, на чай. В большой комнате стоял круглый стол, накрытый нарядной скатертью, привезенной хозяйкой откуда-то из Средней Азии, а посередине стоял красивый медный самовар, блестевший так, что слепило в глазах. И пили они чай из чашек тончайшего фарфора с золотистым ободком. В сахарнице лежали серебряные щипчики… На стенах у Виолетты висели картины. Ее единственная дочь рано умерла – в сорок пять лет, осталась внучка-студентка, которая жила где-то в Европе. После смерти бабушки Маруся ни разу не видела Виолетту Сергеевну. На похоронах бабушкина подруга дала ей свой номер телефона, написанный на клочке бумаги. Может быть, ее уже и нет в живых?

Маруся разволновалась. Где же найти телефон, почему она не догадалась переписать номер в свою записную книжку? Нужно посмотреть в буфете. Самые важные записки и бумаги бабушка хранила в буфете. Вдруг и она сунула бумажку с телефоном туда?

Клочок бумаги нашелся между синей чашкой из кобальта и фарфоровой статуэткой балерины.

– Только бы была жива, – пошептала Маруся, набирая номер.

К телефону не подходили целую вечность, Маруся уже собралась повесить трубку, как из глубины раздался нежно-дребезжащий голос:

– Алло!

– Виолетта Сергеевна? – спросила Маруся, страшно волнуясь.

– Это я. С кем имею честь?

– Это Маруся, внучка Елизаветы Федоровны.

– Я почему-то так и подумала, только хотела удостовериться. Как поживаете, Маруся?

– Неплохо, но почему на «вы», Виолетта Сергеевна?

– Обращение на «вы» – признак уважения к собеседнику. Вы теперь девочка взрослая. – Она говорила чуть замедленно, словно прислушивалась к себе. – Так что вы хотите от меня, Маруся? Какое-то неотложное дело?

– Как вы узнали?

– Вы мне долго не звонили, раз решились нарушить традиции, значит, что-то нужно.

На миг Марусе стало стыдно.

– Простите, Виолетта Сергеевна. Все хотела позвонить, но как-то…

– Не хватало времени, – твердым голосом закончила собеседница. И рассмеялась. – Мне то же самое все время внучка говорит. Так что все в порядке, не переживайте.

– Виолетта Сергеевна, я хотела к вам приехать, поговорить. Можно?

Кот терся о ноги, прося добавки.

– Да, конечно, когда хотите…

– А если прямо сейчас?

– Прямо сейчас не получится. Мне надо еще к вашему приходу приготовиться.

– К чему такие церемонии, Виолетта Сергеевна! Ничего не надо…

– Вам, может быть, и не надо, а мне – необходимо. Не каждый день я гостей принимаю. Так что в шесть вечера пожалуйте… И не раньше.

– Хорошо, договорились, – ответила Маруся, взглянув на часы. – В шесть я буду у вас. Ой, я же адрес не спросила.

– Я думала, вы помните. Тогда диктую.

– Минуту, сейчас возьму карандаш или ручку…

После разговора Маруся прошла в комнату бабушки и тщательно пересмотрела все ее бумаги и фотографии, сложенные в тумбочке в аккуратные папки. После четырехчасовых поисков она нашла фото, на котором была запечатлена группа молодых людей в каком-то московском скверике. На обороте фотографии была надпись: «Я и «партийцы». Ни даты, ни пояснений. Маруся пристально всматривалась в лица людей, но, кроме бабушки и Виолетты Сергеевны, остальные были ей незнакомы. Хотя Марусе показалось, что один молодой человек ей кого-то напоминает. Но вот кого? Было смутное чувство, что она его знает. И видела раньше. Но на Королькова-старшего человек был однозначно не похож.

Нужный дом Маруся нашла не сразу. Она кружила и кружила по дворам, ныряя то в один, то в другой, потом выныривала на улицу, прищуривалась и смотрела на номера зданий. Память молчала, хотя она думала, что должна была бы вспомнить дорогу, по которой ходила девочкой, но оказалось, что детские воспоминания имеют свои законы. Тогда она видела все другим: более ярким, нарядным и сказочным… Сейчас дома были обычными, старыми и обветшалыми, не похожими на те, что запомнились в нежном возрасте.

– Простите, – обратилась Маруся к мальчику на велосипеде, – где тут дом двадцать три?

– Вот, – махнул рукой мальчишка, не останавливаясь. – Перед вами.

Виолетта Сергеевна открыла Марусе дверь не сразу. Сначала раздались шаги – медленные, неторопливые, потом долго гремел замок, но дверь наконец распахнулась, и свет обвил золотистым столбом пожилую женщину.

Виолетта Сергеевна похудела и стояла, опираясь на палочку. У нее были седые волосы, коротко подстриженные и завитые. Светлые глаза подкрашены, на губах бледно-розовая помада. Кожа – белейшая, как утренний туман на траве. Серые брючки и голубая накидка – элегантно и вне сиюминутной моды.

– Постарела, да? – усмехнулась она. – Можешь ничего и не говорить. Все по твоим глазам вижу. Лиза свет Федоровна мне часто говорила: «Моя Руська совершенно врать не умеет. Как она жить будет, ума не приложу. Таких сразу ломают. Моментально».

– Пока жива, Виолетта Сергеевна. Как видите…

– Ванная – направо, если ты не забыла, а потом в большую комнату – к столу. Посиделки на кухне я не признаю. А вот столовые и гостиные уважаю.

В столовой ничего не изменилось: на своих местах были картины в красивых тяжелых рамах. Посередине стоял круглый стол, покрытый все той же яркой скатертью, что и в прошлые годы. На буфете – фарфоровый кот. И пузатый самовар.

– Все по-старому, – протянула Маруся. – Как и было.

– Конечно, – кивнула хозяйка. – Это молодежь любит перемены, а нам, старикам, важны традиции, чтобы все оставалось на своих местах.

Маруся села на стул с изогнутой спинкой и сказала, не глядя на Виолетту Сергеевну:

– У меня тут дело такое…

– Сначала чай. Или кофе будешь? Сейчас мода пошла – пить кофе по вечерам, – покачала она головой, поправляя накидку.

– Нет, чай. Как в старые времена, – улыбнулась Маруся.

На столе уже стояли блюдца с выпечкой, конфеты.

– Еще с детства этот самовар помню, – кивнула Маруся на буфет.

– Старинный. Мне он от деда остался. Наш род дворянский, в революцию много чего потерял, ну не об этом сейчас печаль. Вот самовар выжил. Ему сто лет в обед. Эпохальная вещь, можно сказать. Две революции пережил, войну, перестройку. Сейчас я тебе чаю налью.

– Да вы сидите, Виолетта Сергеевна. Вам, наверное, тяжело туда-сюда мотаться. Давайте я за вами сегодня поухаживаю.

– Ни-ни. Я сама. Тебе чай с чем? С сахаром, медом? Мед – липовый и цветочный. Выбирай.

– С липовым. Я уже и не помню, как он пахнет и какой на вкус.

– Закрутилась, доченька, а? – вздохнула Виолетта Сергеевна.

И от этого «доченька» предательски защипало в носу. Давно ее так никто не звал.

– Как мать-то поживает?

Маруся подтянулась. Любое упоминание о матери действовало на нее как холодный душ. Мгновенно приводило в чувство.

– У нее все хорошо. И у нее, и у Андрея, и у… Ганса. Все время меня зовут к себе, – почему-то соврала она.

Мать ее к себе не звала. Если только пару раз и несколько лет назад. Еще при жизни бабушки, как будто бы знала, что Маруся ни за что ее не оставит. А когда бабушка умерла, звать перестала. Наверное, она бы им только мешала и путалась под ногами. Мать уже давно жила своей устоявшейся жизнью и ничего не хотела менять.

– Ну и ладно. Моя Катя тоже в Европах обитает. Во Франции. Пока о возвращении не думает. Это она, – кивнула Виолетта на фотографию, стоявшую на буфете. На фото была изображена коротко стриженная рыжая девушка. – Скучаю по ней, одна она у меня осталась. Девочка моя ненаглядная. – О Марусе так давно никто не говорил, и ей вдруг стало себя ужасно жалко. – С другой стороны, хорошо, что она там. – И Виолетта внезапно замолчала.

Чай пах цветами и скошенным лугом. Мед немного пощипывал язык, потому что Виолетта Сергеевна настояла на том, что этот мед нужно попробовать на вкус. А не только – в чай. Иначе, по ее словам, толком липовый мед и не распробуешь. А мед того стоит – его поставлял один знакомый, который, в свою очередь, брал прямо у пасечника.

– Оттого мед и знатный, такого нигде не купить и не достать, – пояснила хозяйка.

– Очень вкусно, – похвалила Маруся.

– Так что тебя привело ко мне? Рассказывай!

– Я сейчас работаю в одном городе… – начала Маруся, немного помялась и продолжила: – Работа у меня там непростая. Я работаю в штабе политика, который идет на выборы мэра. Но дело не в этом. Я там познакомилась с одним человеком, и, судя по всему, он когда-то знал мою бабушку. И довольно близко, раз запомнил некоторые ее словечки и выражения. И назвал ее Лизой Федоровной. Вряд ли это просто совпадение.

– Что за человек?

– Корольков Эдуард Николаевич. На выборы, на пост мэра идет его сын, Корольков Павел Эдуардович, на которого я и работаю.

– Нет, я такого не знаю.

– Вы хорошо знали бабушку… Вы были ее единственной близкой подругой… Посмотрите на эту фотографию. Здесь вы и моя бабушка. А остальные люди? Кто они?

Виолетта Сергеевна взяла в руки фотографию и всмотрелась. Марусе показалось, что в глазах у нее что-то промелькнуло. Узнавание? Страх? Недоумение?

– Так… – протянула она, поправляя сползшую с плеча шаль. – Все это так давно было… Многое стерлось из памяти. Меня тогда еще называли «стальной бабочкой». За твердость характера. Корольков, – медленно проговорила она.

– Вы его помните?

Виолетта Сергеевна покачала головой.

– Столько воды утекло, – виновато произнесла она. – Всего и не упомнишь. Корольков… Корольков…

– Вспомните, пожалуйста, – пытливо вглядывалась в нее Маруся. – Это очень важно. Бабушка одно время преподавала в Высшей партийной школе… Может быть, там они пересекались? Ведь могли же теоретически? Могли… Он говорил о ней как о хорошей знакомой. Значит, они близко общались.

Виолетта Сергеевна молчала. И так долго, что Маруся уже хотела окликнуть ее, но осеклась. Ее собеседница смотрела куда-то прямо перед собой, словно блекло-голубые глаза видели нечто, что больше никто не видел.

– Что-то я совсем плоха стала, девочка, – в голосе появились старческие нотки. – Голова разболелась. Ты уж меня прости…

– Виолетта Сергеевна, – решилась Маруся. Она смотрела в сторону, не глядя на свою собеседницу. Так ей было легче собраться с мыслями и сосредоточиться. – Я нашла у бабушки один документ. В тайнике. Как я поняла, это отрывки из дневника Освальда Ли Харви, того самого, который убил президента США Кеннеди в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году в Далласе. Как он попал к бабушке? Почему она его хранила? Она переводила этот документ? И где окончание?.. Ведь там… Ну вдруг там можно узнать – кто убил президента? Ведь высказываются сомнения, что это сделал Освальд? Я ничего не понимаю, – закончила Маруся уже шепотом, – как с этим была связана бабушка?

Виолетта Сергеевна внезапно побледнела. Кровь словно отхлынула с лица, и на нем обозначились родинки и пигментные пятна.

– Вам плохо? – испугалась Маруся.

– Да, что-то не очень. Прости, деточка, ничем помочь не могу. У меня нет ответов на твои вопросы. Видимо, у Лизы имелись и свои секреты… Очень жаль. Выбрось все из головы, деточка, – после недолгого молчания добавила Виолетта. – Как там, в Библии? «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Живи, работай… Что там было в прошлом – неведомо. Иногда лучше ничего и не знать.

– Что вы имеете в виду, Виолетта Сергеевна?

– Оставь все. Ты когда уезжаешь обратно на работу?

– Скоро.

– Ну вот и славно. Маме привет от меня. Полежать бы. Прости, что я тебе вечер испортила.

– Ничего, все в порядке. Главное, чтобы вы себя хорошо чувствовали. Давайте я вас доведу до кровати.

– Да-да, деточка. Спасибо, а то я совсем старой развалиной стала.

Опираясь на руку Маруси, Виолетта Сергеевна дошла до спальни.

– Если нужно, могу в аптеку сходить. У вас есть необходимые лекарства?

– Спасибо, все есть.

– Если требуется помощь – звоните. Виолетта Сергеевна, обязательно позвоните мне, и я приду!

– Спасибо. Ты хорошая девочка. Вот и Лиза всегда говорила: «Моя Руся – просто клад». Не то что… – и она поморщилась, но и без слов Маруся поняла, о ком хотела сказать Виолетта Сергеевна – о ее матери, которую бабушка в гневные минуты называла «отступницей», не эмигранткой, не беглянкой, а именно «отступницей». И грустно улыбалась Марусе: «Ты уж прости, что я так говорю…». «Ничего. Я все понимаю…» – отвечала она.

В комнате Виолетты Сергеевны было приятно-прохладно. На окнах тяжелые портьеры, почти не пропускающие свет, большая кровать аккуратно застелена светлым покрывалом. Вдоль стен книжные стеллажи. На полочках фарфоровые безделушки.

Виолетта Сергеевна опустилась на кровать.

– Может быть, вам помочь разобрать постель?

– Нет. Спасибо. Я полежу немного и скоро приду в себя. Не беспокойся, деточка, все нормально.

– Тогда я пойду.

В дверях Маруся обернулась.

– Виолетта Сергеевна!

– Да?

– Скажите, а кем работала моя бабушка? Я знаю, что она была специалистом по английской истории. Но чем конкретно она занималась?

Виолетта смотрела на нее почти с испугом.

– Историей Англии и занималась. Она была крупнейшим профессионалом в своей области. Английская история, мифология, символика… – Ее голос звучал все глуше и глуше. Словно ей было тяжело говорить, и она с трудом подбирала слова.

– Может быть, все-таки посидеть с вами, пока вы в себя не придете?

– Все нормально. Иди. Мне лучше побыть одной.

Дома Маруся заварила себе крепкий чай и забралась с ногами в большое кресло. Поставила чашку на столик и стала внимательно рассматривать фотографию «партийцев». Все стояли в один ряд. Может быть, решили прогуляться после занятий, вышли в сквер. Позади них стена дома. Но что это за дом – непонятно. Молодые, симпатичные ребята. Маруся внимательно всматривалась. И все же как будто бы один из молодых людей был ей знаком… Какое-то общее впечатление. Но все так неуловимо. Пытаясь вспомнить, Маруся морщила лоб и в раздражении легонько постукивала ложечкой о край чашки. Но на ум ничего не приходило.

Виолетта что-то скрывала. Это было ясно. Но почему она решила держать Марусю в неведении? Боялась за нее? Не хотела делиться тайнами прошлого?

На другой день она решила все-таки позвонить Виолетте Сергеевне: может быть, напроситься в гости еще раз? Попытаться разговорить старинную подругу бабушки. Вызвать на откровения. Сказать, что ей, Марусе, жизненно необходимо знать правду. Она должна знать все о близких людях и о тех, с кем ей предстоит еще работать. Сама мысль, что бабушка, милая ее бабушка имела какие-то опасные тайны, просто сводила с ума…

Маруся несколько раз звонила Виолетте Сергеевне. Но к телефону никто не подходил. И она подумала, что со старушкой, вероятно, что-то случилось и не стоило оставлять ее одну вчера. Старый человек есть старый человек, с ней все, что угодно, могло произойти. А Маруся повела себя крайне легкомысленно. Если не сказать – преступно. Угрызения совести мучили все сильнее, и, в очередной раз услышав в трубке лишь длинные гудки, Маруся собралась и поехала.

Небо заволокло тучами, и, уже подходя к дому Виолетты Сергеевны, она вспомнила, что не взяла зонтик.

Она ждала ответа в домофоне, но было глухо. И, простояв у подъезда минут десять, Маруся вошла вместе с пожилой парой, около которой трусила упитанная такса с блестящим ошейником.

За дверью квартиры стояла тишина. Маруся даже приложила ухо к замочной скважине. Никаких звуков. Она несколько раз позвонила, ударила кулачком по дерматиновой обивке. А потом решила позвонить соседке.

– Извините, – сказала она, когда распахнулась дверь и перед ней оказалась женщина лет шестидесяти с небольшим. – Я по поводу вашей соседки Виолетты Сергеевны. Дело в том, что я у нее вчера была, ей стало плохо, я предлагала остаться, но она меня прогнала. Сегодня звоню ей, стучу, но никакого ответа. Даже не знаю, что подумать. Вы ее сегодня видели?

Вместо ответа соседка развернулась и пошла в глубь квартиры. Через пару минут вернулась с ключами.

– Виолетта оставила мне ключи на всякий случай. Сейчас откроем и посмотрим.

Виолетта Сергеевна лежала на кровати. Лицо было синим. Около глаза – большое красное пятно. В квартире все перевернуто вверх дном: белье, книги, фотографии, осколки фарфоровых безделушек валялись на полу.

– Убили! – ахнула соседка. – Воры! Влезли и убили. Воспользовались тем, что старая женщина – одна. Я о таком по телевизору слышала, в программе «Криминальный патруль»…

– Сейчас не до этого. Надо вызвать полицию.

– Да… полицию… – соседка бестолково топталась на месте и взмахивала руками. – Какой ужас!

– Послушайте! – Маруся взяла себя в руки. – Мне сейчас нужно уезжать в другой город. Срочно. По работе. Я ничем помочь не могу. Вы вызывайте полицию. А я ухожу. Не говорите только, что я была здесь. Хорошо? У вас есть адрес Кати? Внучки Виолетты Сергеевны?

– Где-то был.

Ни слова не говоря, Маруся подошла к стене и сняла фотографию Кати. Перевернула. На обратной стороне было написано: Бретань. Поселок. 2014 год.

Она сунула фотографию в сумку.

– Вы все поняли?

– Ах, боже мой! Как же так… Виолетта! Святой человек!

– Как я уйду, звоните и вызывайте полицию. И оставьте мне ваш телефон. Я наберу вас. Найдите, пожалуйста, Катин адрес и телефон.

– Да-да.

– Как вас зовут?

– Серафима Петровна.

Женщина продиктовала телефон и разрыдалась.

– Я с ней была знакома двадцать лет. Не могу поверить…

Маруся сжала ей руку.

– Серафима Петровна, держитесь. И всего хорошего. Я обязательно позвоню вам.

Он был дома один. Стоял конец октября, и яркие густые краски осени постепенно тускнели, покрывались патиной, и легкий холод уже витал в воздухе. Его окно выходило во двор, прямо на старую липу.

Он любил сидеть за письменным столом в кабинете отца, вечерами, со стаканом чая в мельхиоровом подстаканнике, и размышлять над материалом.

На кого работал Освальд Ли Харви?

Версий было много. Самый простой ответ, лежавший на поверхности, – на ЦРУ. Другие версии – на КГБ. Были и те, кто утверждал, что Освальд был тесно связан с ФБР.

Хотя ФБР с момента возвращения Освальда в США постоянно нервировало бывшего «советского гражданина». У него даже был персонально опекающий, и однажды тот вообще явился в отсутствие Освальда и стал задавать вопросы Марине, чем впоследствии довел до белого каления «кролика Оззи».

Похоже, что ФБР и ЦРУ играли в «доброго и злого полицейского». Вот только с какой целью они раскачивали бывшего морского пехотинца? С целью сделать его психику еще более нестабильной и внушить, что кругом враги, даже в самой Америке? Например, в ФБР…

Он записывал в блокноте свои «размышления вслух», как он это называл…

Второй момент: Освальд был никудышным стрелком, это отмечали многие, почему же выбор пал именно на него?

Он задумался – на этот вопрос ответа не было.

Знание русского языка? И в этом Освальд не преуспел. И, видимо, – неспроста.

Так его образ был более правдоподобным. Кто-то старательно работал над «имиджем» Освальда, если так можно сказать…

Невинный наивный юноша начитался-нахватался марксистских идей и решил переделать мир… И вот к чему это его привело. Такая была канва, по которой вели «кролика Оззи».

«Джордж обращается со мной по-разному. Чаще всего доброжелательно, и тогда я готов летать от счастья. Ведь я никому не нужен. Почти никому. С Мариной отношения складываются неровно, но я ее понимаю – если бы не зависеть от этих чертовых денег и зажить спокойно своей семьей где-нибудь в тихом пригороде в собственном доме, тогда все было бы по-другому. Марина – хорошая женщина, и я ее люблю, вот только мне непросто, очень непросто быть с ней ровным и спокойным. Иногда я срываюсь и бью ее. И сам не понимаю, как это у меня выходит. Ведь я не хочу с ней ссориться. Я хочу ее любить, почему же я ее бью? Или это не я, а тот, кто сидит внутри меня? Чем дальше, тем чаще мне кажется, что я раздваиваюсь. Но я боюсь сумасшествия? И кому я могу сказать об этом? Джорджу?

Он задумался. После возвращения в Америку Освальд находился в непонятном подвешенном состоянии до тех пор, пока не появляется некий Джордж Мореншильд, очень интересный тип, к которому стоит присмотреться внимательней.

Джордж Мореншильд был тесно связан с Джорджем Бушем, будущим президентом США. Такие странные связи людей не возникают ниоткуда. Джордж Буш – Джордж Мореншильд – Освальд Ли. Странная цепочка, на одном конце которой могущественный человек, связанный с нефтяным бизнесом, на другом – бедный американец с неопределенным прошлым и еще более неопределенным будущим. И между ними как посредник – Мореншильд.

Он внезапно почувствовал волнение. Мореншильд! Возможно, нужно идти в этом направлении. Но будут ли ему даны все документы, касающиеся этого странного темного человека?

Через два дня он беглым торопливым почерком записывал биографию Мореншильда, полную драматизма и потерь. Георгий Мореншильд родился в Мозыре в Беларуси.

Он ощутил странное волнение. Почему-то все замыкается на этой республике Советского Союза.

Джордж Мореншильд. Человек с русскими корнями. Георгий Сергеевич Мореншильд – представительный мужчина, знавший несколько языков, геолог, участвующий в разработке нефтяных месторождений по всему миру, и личный друг нефтяных магнатов.

Помимо мафии, Кеннеди перешел дорогу нефтяным королям Америки и собирался лишить нефтяные компании льгот, полученных еще в начале ХХ века. Когда же Линдон Джонсон занял кресло президента США, он похоронил этот проект и к нему не возвращался.

Джонсон, без сомнения, тоже был причастен к этому «заговору века». Кеннеди все время старался задвинуть своего вице-президента на второй план, что приводило его в ярость. Южанин Джонсон и северянин Кеннеди. Север – Юг. Гражданская война между Севером и Югом в США. Противостояние, которое никуда не делось?

Он протер глаза.

Мореншильд! После революции в России семья бежала в Вильно. Мать вскоре умерла, и отец остался с двумя сыновьями – Дмитрием и Георгием. В 1938 году Мореншильды эмигрировали в США. Джорджа подозревали в сотрудничестве сразу с несколькими разведками, в том числе с французской и немецкой. За ним наблюдало ФБР, пытаясь поймать с поличным. Его брат Дмитрий тоже сделал внушительную карьеру в США – он был одним из основателей радиостанций ЦРУ «Свободная Европа» и «Радио «Свобода». Тесно контактировал с верхушкой ЦРУ…

Он сделал глоток чая и почесал переносицу. Да, братья Мореншильды основательно вросли в американский истеблишмент!

А вот еще… Джордж Мореншильд познакомился в Нью-Йорке с семьей Бувье и с молодой Жаклин, будущей Джеки Кеннеди. Жаклин называла Мореншильда «дядя Джордж», помимо этого, он был близким другом тети Жаклин – Бил Эдит.

После Второй мировой войны Джордж Мореншильд начал работать в нефтяном бизнесе, в числе его друзей и знакомых – влиятельные люди. Он был членом далласского нефтяного клуба и преподавал в местном колледже. В 1957 году Мореншильд по заданию Государственного департамента США работал в Югославии, чтобы произвести там геологические изыскания, но был обвинен местными властями в шпионаже и выдворен из страны. В этом же году Мореншильд женился в четвертый раз. На женщине русского происхождения Евгении Фоменко, которая выступала танцовщицей под псевдонимом Жанны Легоне.

И этот человек, друг бизнесменов и финансовых воротил, вдруг знакомится с ничем не примечательным Освальдом Ли Харви и его женой Мариной и начинает принимать в жизни его семьи самое непосредственное участие. Чудеса, да и только!

Дома Маруся ходила по комнате из угла в угол, металась, как загнанный зверь. Она без конца прокручивала вчерашний вечер. Все было непросто, но она не могла ни за что зацепиться, как ни старалась. Все расплывалось-расползалось у нее в руках, и только лицо мертвой Виолетты Сергеевны вставало перед ней четко. Где и что она упустила?

Маруся села в кресло и задумалась. До слез, до комка в горле было жаль старинную подругу бабушки. Зачем и кому понадобилось ее убивать? Да еще все ворошить в комнате? Дело было в ее визите? Но ведь Маруся ничего не узнала. Почему убийца посчитал, что Виолетта Сергеевна может быть опасной? Она все-таки знала какие-то секреты и тайны. Кто-то решил заставить ее замолчать навсегда?

Деметрий запрыгнул на ручку кресла и потерся о Марусину руку.

– Вот и я говорю, что-то здесь не так, – вздохнула Маруся, погладив кота, и вновь задумалась.

Она поела без всякого аппетита. Кусок застревал в горле, когда она вспоминала Виолетту Сергеевну.

Маруся зашла в комнату бабушки и стала внимательно просматривать книжный шкаф. Она искала научные труды, статьи, книги…

Во втором ряду на полке она наткнулась на небольшую книгу, изданную тиражом в тысячу экземпляров. Издание Института мировой митературы. Пролистав книгу, она нашла статью Русаковой Елизаветы Федоровны. «Старинные символы Шотландии». Маруся повертела книгу в руках. Англия, Шотландия… Она еще раз просмотрела книжный шкаф. Ничего.

Вечером позвонила Серафима Петровна, соседка Виолетты Сергеевны:

– Я нашла телефон Кати. Записывайте.

– Да-да.

Маруся записала телефон.

– Полиция была?

– Была, – всхлипнули на том конце. – Да что толку? Человека уже не вернешь. А этого супостата ищи-свищи. Никто ничего не видел и не слышал…

После разговора с Серафимой Петровной Маруся набрала Катю. Сработал автоответчик. Страшно волнуясь, Маруся проговорила: «Катя, перезвони, пожалуйста, как только сможешь. Это касается твоей бабушки, Виолетты Сергеевны. Перезвони. Я буду ждать».

Не успела Маруся дойти до кухни, как ей перезвонили.

– Вы кто? – раздался женский голос. – Что-то с бабушкой?

– Катя, я Маруся Громова. Внучка близкой подруги твоей бабушки Русаковой Елизаветы Федоровны. Может быть, ты помнишь, в детстве мы встречались, играли, ходили в зоопарк с нашими бабушками…

– Помню. А что с Виолой?

– Катя, она умерла. Ее убили.

– Убили?

– Да.

Возникла пауза.

– А почему мне это сообщаешь ты?

Маруся помолчала, а потом выпалила:

– Я пришла к Виолетте Сергеевне с одной фотографией, хотела, чтобы она опознала людей, которые на снимке. Старый снимок моей бабушки. А она побледнела, ей стало плохо… Я хотела остаться с ней, но она отправила меня домой. А сегодня утром я, не дозвонившись до нее, решила поехать. И увидела ее убитой. А в квартире все переворошили вверх дном…

Катя перебила ее:

– Приезжай ко мне. Может быть, здесь ты найдешь ответы на свои вопросы…

Она продиктовала адрес, и Маруся почувствовала, как ее затягивает в водоворот странных необъяснимых событий.

Она засела искать авиабилеты. Изучила маршрут, оказалось, что ей нужно лететь с пересадкой. Сначала до Парижа, а потом в Ланьон. На ближайший рейс оставался один билет, и Маруся решила, что это – знак судьбы.

Вещи она собрала быстро, но вот куда деть Деметрия? Отдать соседке? Понравится ли ей такой строптивый подарочек? Но и выхода нет. Маруся схватила кота в охапку. Он зажмурился. А затем открыл глаза:

«Тебе не стыдно?» – вопрошал его взгляд. Зеленые глаза смотрели не мигая. Маруся потерлась об него щекой.

– Стыдно, товарищ Фалерский, очень стыдно, но не везти же тебя во Францию?

«Как российская провинция, так везти меня можно, – продолжал так же взглядом упрекать кот, – а как разъезжать по за границам, так я сиди дома!»

– Ну все, – рассердилась Маруся. – Хватит глупостями заниматься. Еще скажи спасибо, если тебя возьмут. А то так и будешь сидеть взаперти и некормленый два дня. А если я задержусь…

Соседка взяла кота только после Марусиных уверений, что он смирный, воспитанный и ведет себя тихо.

В самолете Маруся сидела молча, был поздний вечер, место у окна занимала бабуля, которая время от времени поворачивалась к Марусе и, улыбаясь молочно-белыми зубами, щебетала по-французски.

Маруся помотала головой, объясняя, что она ничего не понимает, но бабка, словно не замечая этих знаков, по-прежнему пыталась что-то втолковать ей.

Маруся закрыла глаза, думая о том, что поспать или подремать ей вряд ли придется с такой назойливой соседкой.

Открыв глаза, она увидела, как за окном проплывают плотно сбитые серые облака, а когда соседка в очередной раз, тряся седыми буклями, что-то прочирикала, Маруся не выдержала:

– Них ферштейн, – и погрузилась в спасительный сон.

В Париже она купила билет до аэропорта Ланьон. И через час уже снова всходила на борт самолета.