Глава шестая
По следам теней
Узнать тебе пора,
Что при подъеме кажется сначала
Всегда крутою всякая гора.
Данте Алигьери «Божественная комедия»
Волжский город. Наши дни
Прошло две недели. Маруся работала в штабе Павла Королькова, дни были похожими один на другой, она приходила домой под вечер, усталая и вымотавшаяся. Капитолина кормила ее ужином, и Маруся, дойдя до кровати, отрубалась здоровым сном. Костя еще несколько раз присылал ей эсэмэски, потом замолчал, видимо, решил взять паузу или понял тщетность своих попыток восстановить утраченные отношения. Один раз звонила из Германии мать. Маруся скороговоркой отчиталась ей за свою жизнь, сообщив, что у нее все в порядке и сейчас она работает в красивом городе на Волге. Мать, как всегда, слушала ее вполуха, занятая своей жизнью и своими делами…
Через два дня предстояло большое выступление Королькова на центральной площади перед народом. Это было очень ответственное мероприятие, в подготовке которого Маруся принимала активное участие. Она без устали рассылала приглашения для разных «фокус-групп», составляла отдельно для каждой группы. Многодетным матерям обещалось счастливое будущее для детей и уверения, что Павел Корольков в этом лично заинтересован. Пенсионерам – спокойная достойная старость. И опять-таки ненавязчиво рассказывалось, что собирается сделать Павел Корольков для этой самой достойной старости, получив пост мэра. Студентам сулили поддержку вузов и открытие новых клубов, молодым и амбициозным – создание новых рабочих мест и переход на высокие технологии. Суть была ясна и проста – только Павел Корольков может создать то будущее, которое каждый хотел видеть лично для себя. Маруся надеялась, что все пройдет без сучка и задоринки и все останутся довольны ее работой: и Владлен Сергеевич, и Корольков-старший, и сам главный участник предвыборной кампании – Павел Эдуардович Корольков.
Про то, что Маруся предлагала неудачную концепцию предвыборной кампании, кажется, уже все забыли. И она была тому рада. Вот только ее беспокоил Марк, который позвонил еще несколько раз и сказал, что ничего не может найти о Королькове-старшем. Ничего, никакого компромата. Все чисто. Родился в Москве, окончил институт связи, еще в институте выдвинулся по комсомольской линии, потом работал на режимном предприятии, бы парторгом. Учился в Высшей партийной школе, работал в Средней Азии, Сибири, Урале… «Все в порядке», – сказал Марк.
Но Марусю грызли странные сомнения. И откуда они взялись – Маруся не знала.
Через два дня. Там же
– Дорогие друзья! – Павел широко улыбнулся и обвел взглядом присутствующих. Площадь была полна народа. Маруся с невольной гордостью подумала, что здесь есть и ее заслуга.
«Фигней ты занимаешься, Маруся, – говорила она несколько раз про себя. – Но никуда не денешься – работа есть работа».
И Маруся всегда старалась выполнить ее на «пять».
И вот теперь результат ее труда был налицо: заполненная людьми площадь. Все слушали Королькова внимательно. По краям трибуны реяли воздушные шарики – это тоже была ее, Марусина, придумка. Шарики поднимают настроение – раз, объясняла она Дэну, разбавляют унылый пейзаж – два. Да и с точки зрения эстетики отлично смотрятся.
– Ну, если с точки зрения эстетики, – протянул Дэн с едва уловимой насмешкой, – тогда конечно…
И теперь Маруся с гордостью убедилась, что все выглядит в лучшем виде.
После выступления был концерт с участием местных и заезжих звезд. Даже парочку знаменитостей выписали из Москвы за весьма и весьма приличные гонорары.
Корольков спустился с трибуны и подошел к своей команде.
– Все было отлично! – сказал он, сияя улыбкой. – Ребята, вы превосходно поработали. Всем – спасибо! А где Татьяна?
Татьяна, жена Королькова, была на четвертом месяце беременности, и этот факт тоже использовался на полную катушку для увеличения голосов избирателей.
– Татьяна уехала, – сказал Дэн. – Она себя неважно почувствовала.
– Сейчас я ей позвоню.
Отойдя в сторону, Корольков поговорил с женой, потом вернулся к ним.
– Все нормально! Когда ждали Дениску, она тоже переносила беременность неважно. Сейчас ждем девочку, но я и пацану буду рад.
– Аккурат к Новому году? – вставил Дэн.
– А то! – Корольков хлопнул его по плечу. – Маруся! Вам отдельное спасибо, – улыбнулся он. – Шарики – это было очень мило, как и заготовка с молодой мамой, которая выразила мне благодарность и сказала, что голосовать нужно только за Королькова.
Маруся невольно покраснела. Да, это была ее идея. Работа с молодой одинокой мамой, с годовалым ребенком на руках. Ей купили новую коляску, передали некую сумму денег и помогли с ремонтом дома.
– Это моя работа.
– Работа хорошая. – Корольков взял ее за локоть и ласково заглянул в глаза. – А давайте сейчас устроим пикник на Волге? Что скажете, Маруся? Просто съездим в укромное местечко! Как вам идея?
– Вместе со всеми?
– Конечно! В одиночку я похищать вас не собираюсь!
Маруся невольно оглянулась на Дэна, но тот смотрел куда-то в сторону.
– Ну что ж! День хороший, можно и прокатиться!
Корольков пошел к своей машине, стоявшей за домами во дворе. Она – за ним. За рулем сидел водитель. Маруся думала, что Корольков сядет впереди, но он сел на заднее сиденье рядом с ней. Шофер, высокий, плотный мужчина лет сорока пяти, смуглый, при виде Маруси хмыкнул.
– Дмитрич, – сказал Павел Эдуардович, – давай с огоньком.
– На дальнюю дачу?
– Туда именно!
– А Дэн? – спросила Маруся.
– Тебе нужен Дэн? – удивился Корольков, переходя на «ты». – А что такое? – В голосе прозвучал непривычный холод, Маруся стушевалась.
– Да нет. Я просто спросила. Он же тоже поедет с нами?
– Конечно, сейчас все присоединятся к нам. Дмитрич, трогай!
Машина рванула с места.
Некоторое время ехали в молчании. Пару раз Корольков ответил на телефонные звонки, потом раскрыл блокнот и сделал несколько пометок. Поворчал по поводу погоды и несколько раз одарил Марусю мягкой улыбкой, так, словно, находится в некотором недоумении – что она делает рядом с ним?
Маруся чувствовала себя неловко. Но когда машина выехала за пределы города, Корольков захлопнул блокнот.
– Теперь можно и расслабиться, – и то ли специально, то ли невзначай при очередном повороте придвинулся ближе к Марусе, и теперь их разделяло всего несколько сантиметров.
– Я рад, Маруся, что ты стала совсем нашенской. Не чураешься бедных провинциалов, а находишь общий язык.
– Это моя работа.
– Да что ты все заладила – работа, работа! Отвлекись от дел, – с некоторым раздражением сказал Корольков. – Мы едем отдыхать. После хорошей напряженной работы всегда следует отдых. Это, надеюсь, понятно?
– Дальняя дача – это далеко?
Теперь Павел Корольков смотрел на нее с явной насмешкой.
– Да какая разница – далеко или близко? Куда спешить-то? Спешить некуда! – проговорил он, словно припечатывая.
Маруся дорогу не знала, она смотрела в окно, в свою очередь, испытывая легкое раздражение, и уже жалела, что согласилась на эту поездку, особенно когда ощутила руку Королькова на своем колене.
– Это что еще? – начала было она сердито, но приняла решение все обернуть в шутку.
Но, посмотрев на Павла, увидела, что его лицо вытянулось, казалось, он был до ужаса напуган.
– Что такое? – тихо спросила она.
– Дмитрич! – сквозь зубы процедил Корольков. – Гони!
Маруся обернулась и теперь поняла причину замешательства Павла Эдуардовича, за ними ехала машина с затемненными окнами. Они неслись по шоссе, где машин было не так уж много, и то, что «Форд» ехал на определенном расстоянии, навевало плохие мысли.
– Нас преследуют? – вырвалось у нее.
– Дмитрич! – вновь воскликнул Корольков. – Быстрее!
– Вижу! Вижу! – пробурчал шофер.
Что было дальше, Маруся смогла восстановить только спустя некоторое время.
Все происходило, словно в замедленной съемке. Маруся увидела, что они едут прямо на дерево, стремительно увеличивающееся в размерах. Раздался скрежет металла, чей-то крик, вокруг посыпались осколки стекла, голова шофера неестественно дернулась, рука Павла соскользнула с ее коленки, его глаза, полные ужаса. Невообразимый грохот, боль в ноге, привкус крови во рту… И она провалилась в темноту.
Когда Маруся очнулась, то увидела машину, накренившуюся набок: дверцы хлопают на ветру, голова шофера безвольно свесилась на грудь, Корольков лежит поперек сиденья машины, а она – прямо на земле, видимо, ее отбросило в сторону. Маруся встала на четвереньки и подползла к машине.
– Павел Эдуардович! Вы живы? Павел… Паа… – она тормошила его снова и снова, пока из его груди не вырвался стон. И она с благодарностью прошептала слова молитвы, не замечая, как слезы текут по щекам.
Рядом, на шоссе, тормозила, останавливаясь, машина, а Маруся снова потеряла сознание.
Москва. 1975 год
Работа захватила с головой. Он внимательно читал и как будто бы расшифровывал «Тайный дневник Освальда Ли», анализировал материалы, которые ему приносили.
Данные были таковы: Освальд Ли Харви был объявлен убийцей президента Кеннеди. Якобы он выпустил три пули в президента, две из которых достигли цели. А первая пуля пролетела мимо.
Но противоречия в этой версии начались сразу. Траектория второй пули, выпущенной Ли Харви, была такова, что ее назвали «магической пулей». Согласно следствию, пуля попала в шею президента, затем срикошетила в грудь, запястье и бедро губернатора Конелли, ехавшего в одной машине с Кеннеди.
Ясно, что выстрел был с противоположного конца. Да и Жаклин Кеннеди заявляла, что роковой выстрел, поразивший ее мужа, был сзади.
Многие очевидцы, опрошенные по горячим следам, утверждали, что выстрелов было не три, а больше и стрельба велась с разных сторон.
Непостижимо, что мозг Джона Кеннеди, по которому можно было бы установить траекторию пуль, впоследствии таинственным образом исчез.
Освальд свою причастность к убийству президента отрицал. А вскоре был убит неким Джеком Руби, которого почему-то допустили к главному подозреваемому. И тот имел возможность выстрелить в Ли Харви практически в упор. Но через три года Джек Руби умер от рака.
Свидетели или причастные к делу об убийстве Кеннади умирали один за другим. Как по цепочке…
В книгохранилище, откуда стрелял Ли Харви, обнаружили принадлежащую ему винтовку с отпечатками пальцев и три гильзы. Получается, что за пять секунд Освальд должен был сделать три выстрела. Но это невозможно!
Противоречия, противоречия…
Он понимал, что должен все изучить, систематизировать, продумать, прежде чем данные и выводы войдут в окончательный отчет. Здесь нельзя допустить ошибок или небрежности. Все должно быть четко и выверенно. Он помнил напутствие, которое дал Корин. Первые дни он волновался. Спешил забежать вперед и охватить как можно больше материала, а потом понял – делать этого нельзя. Нужно двигаться постепенно, шаг за шагом, иначе какие-то детали могут ускользнуть от внимания, и тогда выдвинутая версия будет неверной или отчет неточным.
Он делал частые пометки в блокноте, записывал свои мысли, а потом размышлял над ними. Он не знал – наблюдают ли за ним каждую минуту или нет. Решил, что все-таки, скорее всего, находится под незримым колпаком – и это тоже заставляло порядком нервничать.
Корин позвонил через две недели и спросил: «Как дела?» Он не стал ходить вокруг да около, а выложил все свои страхи и опасения.
– Я не закончу этот обзор, я слишком волнуюсь, и это мешает мне сосредоточиться на материале. Мыслей порой слишком много.
– Ни о чем не думай, – сказал Корин. – Представь, что ты – один и рядом никого. Представил? Вот и действуй! А нервничать не надо, это не поможет. Я договорюсь, какие-то материалы можешь брать домой. Под личную ответственность.
Слова Корина успокоили, теперь он не волновался; несколько раз прочитывал материал и только потом выписывал из документов необходимое для дальнейшей работы.
Он ни на минуту не мог расслабиться и думал о порученном задании все время. Он даже потерял интерес к диссертации, теперь на первом месте был этот отчет.
Он прочитал начало дневника, медленно, снова вернулся к прочитанному, затем пошел дальше, постоянно возвращаясь и делая пометки. Сейчас он подошел к тому моменту, когда Освальд Ли Харви приехал в Минск.
«О Минске я писать буду мало. Я разрывался между желанием стать советским человеком, побыть немного в чужой шкуре, и в то же время Америка не отпускала меня, она все время жила во мне, хотя, видит бог, порой мне хотелось избавиться от нее и зажить другой жизнью. Как будто начать новую книгу. Но вряд ли это было возможно. И еще… У меня никогда не было столько красивых девушек в США, как здесь, в России. Иностранец – это был в Союзе особый статус, во мне автоматически видели голливудского актера, случайно залетевшего на чужую землю. Смешно сказать, но временами я чувствовал себя и вправду другим человеком – более удачливым, смелым, ослепительным. Да-да… ослепительным и великолепным. Я, тот, кого дразнили «кроликом Оззи», стал здесь совершенно другим, и мне это нравилось… Только почему-то казалось, что это все ненастоящее и в любую минуту рухнет, и наступит горькое пробуждение. Я нигде не был до конца своим – ни в Штатах, ни в СССР. Я всегда был сам по себе…
Римма уехала в Москву, Татьяну я иногда видел, пересекался с ней у знакомых, в компаниях.
У меня появились друзья. Я радовался поначалу, потом они стали меня раздражать. Я понимал, что приписывал им черты характера, которых на самом деле у них не было. Поэтому и разочаровывался в них. Иногда я напивался, но это для того, чтобы забыть растущий внутри страх… Я боялся, что опять встречу того человека-без-лица и он будет диктовать мне свою волю. Я не знал, кто он и откуда. И я никогда не помнил его лица, только смутное пятно, расплывающееся в сумраке. Почему-то мы всегда виделись вечером, и от этого у меня сильно болела голова – от напряжения, от попыток увидеть нечто ускользающее в темноте. Но ведь этот человек был! Был, не мог же я его придумать? Не мог придумать наши с ним разговоры, где он все время подбадривал меня, внушал, что все получится и что мир обо мне еще узнает. Но кто он? И откуда возникает?
А потом я встретил нового друга. Алекса. Или, кажется, его звали Андреем? Я точно не знаю. Но я звал его Алексом. Он был молодой, высокий, улыбчивый. С ним мне было хорошо и легко. И он мне кого-то напоминал. Человека, которого я знал когда-то в Америке? Не похоже… Иногда он напоминал мне человека-без-лица, и тогда я пугался, но улыбка Алекса возвращала меня к действительности. Он подшучивает надо мной, и я успокаиваюсь… Я не угрюмый человек, напротив, люблю хорошую шутку, смех, жаль, что жизнь была до этого ко мне не особо ласкова. Но я верил, что она обязательно наладится и станет другой.
У меня сложилось впечатление, что Алекс всегда находился со мной рядом. Но на самом деле это было не так. Просто, когда он появлялся, я забывал о других. С ним было весело. И рядом с ним часто крутились красивые девушки. И я мог с Алексом говорить обо всем, так он меня хорошо понимал…
Я работал на заводе слесарем-регулировщиком, получал приличные деньги по советским меркам, еще мне доплачивал Красный Крест – так что я мог жить, ни в чем себе не отказывая. Я ходил в кино, в оперный театр, меня приглашали в гости. Я ощущал себя нужным и был в центре внимания. Чего никогда не чувствовал в Америке.
Русскому языку меня обучал некий Станислав Шушкевич. Я запомнил его имя и фамилию. Но мне не нравилось, как проходили наши занятия. Ста-нис-лав очень, очень плохо знал английский и не мог быть хорошим учителем для меня.
Мне выделили отдельную квартиру. Приличные деньги, красивая жизнь, девушки, о чем еще мог мечтать простой американский парень? Но я понимал, что все в один момент внезапно кончится, когда появится тот самый человек-без-лица.
И тут на моем пути внезапно возникла Марина, яркая, красивая… Я был уверен, что я ей не нужен. И в самом деле – зачем я ей?
Но оказалось, что Марина тоже мечтала вырваться из той среды, в которой жила. Как когда-то и я…»
Он взял блокнот. Написал «человек-без-лица». А потом – «Алекс». И обвел кружком.
Волжский город. Наши дни
Маруся открыла глаза и увидела белый потолок.
– Где я? – прошептала она.
Все тело болело, она пошевелила рукой, поднять ее удалось с трудом.
Судя по всему, это была больничная палата. Маруся лежала здесь одна.
Маруся попыталась сесть, но не получилось.
Через пять минут в палату вошла медсестра – блондинка лет тридцати с подведенными глазами. Она остановилась около кровати.
– Как вы себя чувствуете?
– Главное, что чувствую! – попыталась пошутить Маруся, но ее шутку не поддержали. Медсестра оставалась серьезной и даже не улыбнулась.
– Сейчас померяем давление.
Давление было низким.
– Что со мной?
– Счастливо отделались, ничего серьезного нет. А вот Александр Дмитриевич погиб, не приходя в сознание.
– Это шофер?
– Да.
– А… Павел… Павел Корольков?
– Павлу Эдуардовичу тоже, можно сказать, повезло. Но меньше, чем вам. Впрочем, он скоро придет в норму, – несколько приторным тоном сказала женщина. Очевидно, обаяние Королькова-младшего распространялось и на нее. – И опять сможет вернуться к своей работе.
– Когда я отсюда выйду?
– Скоро. Но все вопросы не ко мне, а к врачу. Николаю Александровичу. Скоро он к вам заглянет. Есть хотите?
– Пить.
В голове все смешалось, события недельной давности помнились слабо, а вот то, что было пять или десять лет назад, вставало отчетливо и до боли реально. В памяти всплывали какие-то мелочи, детали, которые раньше Маруся считала неважными, но теперь понимала, что это и есть самое главное. Запах медовых трав на лугу, простиравшемся сразу за домом, который они снимали в деревне, речка с мелкими камешками-голышами, песчаный берег. Большая коряга, выступавшая из воды, на которой Маруся любила сидеть и греться, пока однажды не подсмотрела, как на ее месте расположилась большая жаба и пускала пузыри – тоже выползла на солнце погреться. Ее это рассмешило, и она перестала сидеть на коряге, а садилась прямо на берег, на горячий песок, и смотрела на реку. Как сестрица Аленушка на картине Васнецова.
Но когда Маруся вернулась в реальность, то здесь были больница, боль, отдававшая в правой ноге и ребрах, сухость во рту и слабость во всем теле…
Выписали ее через неделю. Приходила пару раз Капитолина Михайловна, один раз заглянула Маргарита.
– Видишь, как выкашивают нашу гвардию… Серпом и молотом. Только чтобы Павлу все каналы к власти перекрыть. Не хочет старый ресурс уступать новым силам дорогу, вцепился во власть и сидит на ней. Старой задницей пытаются усидеть на всех стульях. Ну ладно, выздоравливай, – пожелала ей Маргарита. – Лежи, отдыхай…
Когда Маруся вернулась в дом Капитолины, – она приехала на машине, которую за ней прислали от Королькова, – то первым делом увидела на крыльце рыжего разбойника. Он сидел и смотрел на нее.
– Деметрий! Ты хоть рад мне, голубчик?
В ответ рыжее и пушистое налетело на нее вихрем и закрутилось вокруг ног…
– Потише, потише, а то я сейчас упаду!
* * *
Через неделю Маруся чувствовала себя вполне выздоровевшей. Она отдыхала, в основном лежала в постели, зависала в Интернете. Костя больше не писал, и Маруся не знала, радоваться этому или огорчаться. Наверное, все-таки радоваться. Эта страница ее жизни теперь окончательно перевернута. Марк же прислал целое послание, где сокрушался, что находится в командировке и не может все бросить и примчаться к ней. Внизу письма обнаружилась приписка: «Береги себя, Руська! Ты мне очень нужна!» Получить такие слова было приятно. Маруся потянулась и встретилась с укоризненным взглядом Деметрия.
– Уже и расслабиться нельзя, и помечтать немного…
Она подошла к окну. Прямо под ним распустился куст небольших бледно-розовых роз. Маруся перегнулась, розы источали слабый аромат.
Через три дня за ней прислал машину Корольков-старший.
Все было так же, как и в прошлый раз: вышколенная секретарша, преданный Петруха, коньячок… Вот только Повелитель бурь выглядел сильно озабоченным и не скрывал этого.
– Какая же падла устроила все это?! – воскликнул он после краткого приветствия. – Головы бы поотрывал!
– А что, виновных не нашли?
– Нет. Скрылись. Машину бросили в лесу. Записана на какого-то бедолагу, у которого ее угнали. Как всегда, концов не найти. Полиция бездействует, несмотря на то что я навел шороху. Но, видимо, трудновато разыскать заказчиков. Как ты себя чувствуешь?
– Ничего. Терпимо.
– Голова цела?
– Цела!
Наконец Маруся решилась:
– Но, может быть, вы представляете себе круг ваших врагов?
Корольков-старший уставился на нее с немым изумлением.
– При чем здесь мои враги?
Маруся могла поклясться, что он переигрывает.
– Это тебя, девочка, не в ту степь занесло… Давай лучше по стопочке коньячка.
Выпив коньяк и закусив фруктами, Маруся решилась на вторую попытку:
– Эдуард Николаевич, выпад мог быть направлен не только против Павла. Но и против вас. Нужно отработать все версии.
– Ну и что? – Его рука, которой он держал бутерброд с копченой колбасой, замерла в воздухе.
– Ведь вы могли себе врагов нажить? В течение жизни? Не только в этом городе?
– Я? Врагов? – Старик расхохотался. Но опять переигрывал. – Какие враги? Бред! – фыркнул он. И сказал после небольшой паузы: – Паша сейчас возьмет небольшой перерыв. Подлечится, да и полезно исчезнуть на какое-то время из поля зрения. После этого акции обычно выше взлетают. Прием старый и простой. Так что пока все берут временную паузу. Да и ты тоже себя в порядок приведешь. The furthest way about is the nearest way home.
– «Самая дальняя дорога – это ближайший путь домой», – перевела Маруся. – И сколько будет длиться эта пауза?
– Думаю, недели три. Месяц максимум.
– Я пока… не нужна?
– Лечись, лечись… коза! Выздоравливай! Ну что, по стопочке коньяка?
– Нет… То есть да.
– Так «да» или «нет»? – насмешливо прищурился Корольков-старший и вдруг недовольно проговорил: – Ты напоминаешь мне одну старую знакомую. Вот та тоже ни да, ни нет обычно не говорила. А только что-то мычала про себя. А я думал, ну скажи хоть что-то определенное, только не надо вот так – ни середка, ни половинка.
«Хорошая у тебя была знакомая, – подумала Маруся, усмехнувшись. – Типичная женская душа. Ни да, ни нет – это же здравое женское поведение. Не то что я, которая всегда нараспашку. И так безоглядно влюбилась в Костю, ничего вокруг не замечала, дурочка. А если бы мне пораскинуть своим женским умишком – что и как. И вести себя более мудро. Более осмотрительно. Тогда, глядишь, и толк был бы. Эх, Маруся, Маруся, хорошая мысля приходит опосля, как говорила бабушка. А у тебя, Маруся, она не приходит, а ползет».
– Да. Выпью еще рюмочку.
– Женщин не поймешь, а я ей: «Лиза свет Федоровна, ты чего так неопределенно? Ты говори как есть. Да или нет…»
По позвоночнику прошел озноб.
«Но так же не бывает, – четко сказала себе Маруся. – Мало ли в принципе Елизавет на свете, и Федоровна – отчество не редкое. Это вообще ни о чем не говорит!» – одернула она себя. И тут же посмотрела на Эдуарда Николаевича более внимательно: коротко стриженные седые волосы, клок волос прилип ко лбу, глубоко впавшие глаза, правый указательный палец чуть скрюченный. Как бы проверить: что это за «Лиза Федоровна»?
Бывает так, что одно предложение может перевернуть все!
Так случилось и с ней.
Одно-единственное предложение, и все высветилось совершенно в другом свете.
И ракурсе.
Неужели они были знакомы? Эдуард Николаевич Корольков и ее бабушка Елизавета Федоровна?
Где могли пересечься их дороги?
Мысли Маруси лихорадочно крутились.
Но главное – ей нужно было следить за собой, чтобы не выдать внезапное волнение.
Маруся постаралась придать лицу непроницаемое выражение.
Вдруг ее осенило. Единственный человек, который может дать ответ на многие Марусины вопросы, – старинная подруга ее бабушки Виолетта Сергеевна. Она знала бабушку еще с незапамятных времен. И наверняка могла многое о ней рассказать и, возможно, вспомнить Королькова-старшего.
«В Москву! В Москву! В Москву!» – кричало все внутри нее.
Маруся впервые почувствовала аппетит к жизни после усталости и апатии последнего времени.
«Я вижу, что ты от меня многое скрываешь, а лжецов я люто ненавижу. И ты меня не согнешь, как бы ни пытался, Эдуард Николаевич. А эти выборы захватили меня. Может быть, даже помимо моей воли. Я – человек азартный, как говорила моя бабушка… Похоже, именно ее ты назвал Лизой Федоровной, поскольку некоторое время она преподавала в Высшей партийной школе. Она мне рассказывала, но без подробностей. Скорее всего, вы познакомились и пересеклись именно там. Но я могу и ошибаться. Надеюсь, Виолетта поможет мне узнать правду. Ах, ну почему я была так невнимательна к моей милой чудесной бабуле?»
Во время этого внутреннего монолога Маруся неотрывно смотрела в пустую рюмку.
Она прикусила губу, хотелось плакать от досады.
«Она была для меня всего лишь моей любимой, обожаемой бабушкой. А ведь у нее была своя жизнь… Яркая, насыщенная. Я помню один вечер, когда мы сидели вдвоем на кухне, и она посмотрела на меня и вздохнула: «Ах, Маруська, ничего вы, молодежь, в сегодняшней жизни не понимаете. Думаете, жили мы, прозябали в стране под названием СССР, и ничего-то у нас не было? И были мы людьми несчастными без ваших мобильных, компьютеров и прочих штучек? Неправда все это, милая моя Марусечка, людьми мы были счастливыми. Да-да, по-настоящему счастливыми. Потому что именно отсутствие чего-то иногда привносит в жизни привкус счастья. Когда долго голодаешь, хлеб становится сладким-сладким, вкусным-вкусным. Но это, конечно, пример очень примитивный. Хотя суть, наверное, ты уже ухватила…»
– О чем ты так глубоко задумалась? – Мужской голос вывел Марусю из забытья. Она резко тряхнула головой. Не стоит так уходить в себя. Эдуард Николаевич все насквозь видит. И от него ничего не укроется.
– О вашем городе, о выборах и о… Павле Эдуардовиче, – нашлась она.
– И что скажешь? – хмыкнул старик.
– Правду? – осмелела Маруся. Хотя прекрасно понимала, никакую правду она не скажет. Это просто такой «приемчик». Нужно вывести собеседника из себя. Авось проговорится в чем-то. Этот старый перец, Повелитель бурь – крепкий орешек и простыми приемами его не проймешь.
– Ее самую. Ту, которая «правда-матка».
– У Павла хорошие шансы, но ему не хватает… настоящей уверенности в себе. Не напускной, а внутренней, которая либо воспитывается с пеленок, либо приобретается в результате экстраординарных событий. Мне кажется, вы его слишком опекали с детских лет.
Собеседник уставился на нее с немым вопросом в глазах. Типа, девочка, знай меру, не зарывайся. И знай, о чем можно говорить, а о чем нельзя.
– Извините, – пошла на попятную Маруся. – Я, наверное, сказала что-то не так. Но я в интересах дела. Нашего общего дела.
Корольков-старший неопределенно махнул рукой, казалось, он потерял всякий интерес к разговору.
– Выздоравливай, – кратко сказал он, показывая, что встреча завершена. – Потом с тобой свяжутся.
Внезапно у Королькова зазвонил мобильный. Он посмотрел на экран дисплея и нажал на кнопку.
– Да! – кратко бросил он. Во время разговора его брови оставались сдвинутыми. Когда разговор был закончен, Корольков-старший повернулся к Марусе и хмыкнул: – Ну вот и выяснилось, кто напал на тебя. Люди, связанные с нынешним мэром. Решил попугать моих людей. – И он бросил на Марусю пронзительный взгляд.
Она невольно поежилась. Ей вспомнился Протасов и разговор с ним в ресторане. И последующее нападение на нее в тот же день. К выходу Марусю проводил все тот же вышколенный Петя. У ворот ее ждала Маргарита. Во время пути они вновь не разговаривали. Было видно, что Маргарита думает о чем-то своем.
А Маруся знала теперь одно. Ей срочно нужно в Москву.
Москва. 1975 год
За ним приезжали два раза в неделю. Во вторник и в четверг. Накануне вечером звонили домой и сообщали точное время, когда машина будет ждать у подъезда. Он уже почти привык к своей странной работе, тем более что в процессе изучения документов и дневника предполагаемого убийцы Кеннеди вставало много вопросов. Его охватил азарт – найти единственно верное и четкое объяснение происходившему. Все обвиняли Освальда Ли Харви в убийстве президента. Но сколько же было нестыковок!
Он читал и перечитывал:
«Когда я впервые встретил Марину? На танцах. Яркая и красивая. Нежная и упрямая. Наверное, такую девушку я и искал. Чем-то она напоминала мою мать. Но это сходство было только на первый взгляд, потом рассеивалось. Марина была более земной, более простой, и она была рядом! Мы поженились. У нас родилась дочь. Я почувствовал, что возможно счастье для меня есть. У меня как будто появились крылья… Алекс любил подшучивать надо мной. Бывало хлопнет по плечу: «Ну вот, старина Освальд, и ты стал приличным семейным человеком. Да еще подцепил такую красотку!» Слышать это было очень приятно, я ощущал, как тепло разливается по телу… Я ликовал – неужели я наконец обрел то, о чем мечтал всю жизнь – свою семью?
Но где-то на задворках сознания шевелился некий червячок сомнения: навсегда ли это? Не оборвется ли все в один момент? Наверное, нельзя думать о плохом. Потому что все так и случилось!
Однажды ко мне снова явился человек-без-лица и сказал, что мне нужно возвращаться в Америку. Обратно. Он ничего не объяснил, только насмешливо посмотрел на меня. «Ты понял, Освальд? – зазмеился, зашипел его голос. – Обратно. В Америку. Скажешь, что здесь тебя ничего не устраивает, ты разочаровался и хочешь уехать домой, в США».
Наша встреча, как всегда, произошла в сумерках. Он ушел, как растаял в полутьме, а я сидел на скамейке, оглушенный. Передо мной словно захлопнули дверь в яркий сияющий мир. И я остался в темной комнате без окон, со спертым воздухом. Я чуть не заплакал, а может быть, я сидел и плакал, понимая, что лучшее время осталось позади.
Похоже, свое задание я провалил. Я не узнал ничего, что представляло бы интерес для спецслужб. Более того, я ощущал себя никчемным человеком, который не смог помочь своей стране. Я не хотел даже думать о том, что меня ждет в Америке. Но иногда представлял, что меня оставляют в покое, и я живу прежней счастливой жизнью со своей семьей. Но, похоже, это всего лишь мечты. Однако кто знает, может быть, они сбудутся?
Уехать оказалось так же сложно, как зацепиться здесь. Но наконец вся предотъездная канитель осталась позади, и мы с Мариной и нашей девочкой сели на лайнер, чтобы прибыть в порт Нью-Йорка. Я сильно нервничал, не зная, как все сложится, но Марина подбадривала меня. Я любил ее и надеялся, что у нас все в конечном итоге будет хорошо. Во время этого путешествия несколько раз у меня мелькала мысль: а если бы мы остались? Может быть, так было бы лучше?
В Минске у меня была отдельная хорошая квартира, хорошая зарплата, любимая жена, я уже привык к людям, и когда мне сказали, чтобы я постепенно сворачивал контакты с русскими, – это далось нелегко. Я должен был бросать реплики о своем желании вернуться, о том, что я скучаю по Америке, не мог же я ни с того ни с сего сразу уехать… Все это далось мне гораздо труднее, чем я ожидал. Но я прекрасно понимал, что сижу на крючке, спрыгнуть с которого мне пока не удастся. И удастся ли вообще? Но я старался гнать эти мысли и смотреть в будущее с оптимизмом. Ради Марины и нашего будущего сына. Я был уверен, что нашим вторым ребенком будет сын. И его ожидает блестящее будущее. А вдруг он станет президентом США?
Я готовил вопросы на случай, если меня встретят журналисты. Кто знает, что этим акулам придет в голову? Но все обошлось.
Хотя проволочки и неразбериха начались сразу же, как только мы приехали. С трудом мы вылетели в Техас, меня встречал брат Роберт с женой и двумя детьми. Он нашел, что я сильно изменился и похудел. Не скажу, что услышать это было приятно. Но я стерпел. Я не мог сказать, что я похудел и осунулся в последнее время, когда понял, что мне нужно возвращаться.
Встреча с матерью еще усилила мое раздражение. Но я надеялся, что скоро все уладится. Правда, думал я так напрасно. Все только начиналось… Из меня стали сразу делать мальчика для битья. Да, я не рассчитывал, что меня встретят как героя (хотя почему бы и нет?), но к тому, что меня будут втаптывать в грязь, оказался не готов.
Меня никак не хотели оставить в покое. Я думал, что мое сотрудничество с ЦРУ дает мне определенную защиту. Но это было не так. За мной стало следить еще и ФБР. Я не понимал, что происходит, но твердо знал одно: я ни в коем случае не должен быть в положении одураченного. Я не мог поверить, что они – и ФБР, и ЦРУ – не знали обо мне и не контактировали друг с другом. А тот самый человек-без-лица стал появляться редко. Он встречал меня на улице, мы с ним сидели на лавочке, я всегда хотел ему сказать что-то важное, но он быстро уходил, махал мне на прощание рукой и исчезал. Вот и все. А вокруг меня был настоящий дурдом. На работу меня никуда не брали, мать постоянно вмешивалась в нашу жизнь и пыталась учить Марину, что приводило ее в ярость. Мы переезжали с места на место, но с работой по-прежнему не везло. Марина то впадала в истерику, то наоборот – старалась быть ласковой и нежной. И у нас с ней временами бывал просто потрясающий секс, и я вновь думал, как мне повезло, и у меня – лучшая жена в мире. Моя Марина. Сколько ей пришлось вынести с тех пор, как мы пересекли океан… Я должен был быть сильным, умным, смелым и богатым ради Марины и нашей дочери, ради нашей семьи…
Я хотел только одного – покоя. И денег, много денег, чтобы зажить по-настоящему хорошо. Так, как моя семья этого заслуживает. И ради этого я готов был на все. Я думал, что честно выполнил часть своей работы и теперь смогу расслабиться. Получить деньги, но денег не было, и мне по-прежнему приходится колесить по Америке. Как в детстве и в юности. Но теперь я не один и отвечаю за тех, кто рядом. Марина мечтала стать стопроцентной американкой, и я знал, что у нее получится. Марина очень красивая и целеустремленная. Если бы я был похож на нее хоть чуточку. На мою Марину… А вокруг нас вились разные люди и не давали нам спокойно жить.
Я думал, что приеду в Америку и осяду. Но у меня как не было своего дома, так и не появилось. Получается, что дом был у меня только в СССР, в Минске. Только понял я это не сразу, а позже… А тогда мне казалось, что свою часть плана я выполнил, и в Америке меня ждут награда и поощрение. А это оказалось не так. И я стал опять нервничать, мне казалось, что все меня пытаются обмануть. И по-крупному.
Все изменилось, когда появился Джордж Мореншильд. Когда я увидел его в первый раз, то ощутил, как теплая волна прошла по моему телу. Словно я встретился не просто со старым знакомым, а с человеком, которого хорошо знал и который мне сделал много добра.
Джордж и вправду мог легко развеять все мои сомнения и страхи. Он это умел. Рядом с ним я чувствовал себя намного уверенней, я уже не был кроликом Оззи или тем, кто не может обеспечить свою семью самым необходимым. Я был человеком, который достигнет всего. Так я себя чувствовал. И я был готов сделать все, что он скажет…»
Он задумался и посмотрел в окно. Загадка на загадке. И никаких подсказок…
