Глава 7
26 января 2002 года
Зои, это мама.
Я сонно протираю глаза. Меня будит надрывающийся телефон, я едва-едва успеваю ответить, буквально на последнем гудке.
– Привет, мам.
– Ты в порядке. Я что, тебя разбудила?
– Мм… Хм… Да нет, все нормально.
Я смотрю заспанными глазами на часы. 7:15. С чего это вдруг мама звонит в такую рань? И где я?
Дав мне сориентироваться, мама продолжает разговор, и я судорожно пытаюсь понять, о чем речь.
– Я только позвонила, чтобы пожелать тебе сегодня удачи. Мы с папой вчера весь день о тебе думали. Обещай сообщить мне, как все прошло, когда освободишься!
Не понимая, о чем она толкует, я оглядываю комнату в поисках ключа к разгадке, пытаюсь ухватить обрывки воспоминаний, порхающих в голове, точно легкокрылые бабочки.
– Зои, ты еще здесь?
– Да-да, прости. Я тебя слушаю.
– Ты ведь не плачешь? Любимая, только не плачь! У тебя все будет хорошо. – Мамин голос странно срывается, и у меня екает сердце. Какого черта здесь происходит?
– Я тебе позвоню, обещаю.
– Тогда договорились. Хорошо. Ладно, а теперь иди одевайся, поговорим попозже. Удачи. Я люблю тебя.
– Спасибо, мам. Я тоже тебя люблю.
Мама заканчивает разговор, я продолжаю стоять с телефоном в руке, в полной растерянности. Босые ноги мерзнут на деревянном полу, мне становится зябко. Накинув халат, я иду на кухню в надежде найти там хоть какую-нибудь подсказку. Эда нигде не видно, но это наша квартира, по крайней мере наша старая квартира, та самая, в которую мы «вчера» переехали. На сушилке стоит несколько тарелок, на прилавке – полупустой кофейник. Возле него – любимая кружка Эда, на внутренней поверхности темно-коричневый ободок. А так вроде все как обычно. Я перевожу взгляд на кухонный стол. Как ни странно, на столе нет ни бумаг, ни счетов, ни конвертов, но зато там лежит записка, я тотчас же узнаю каракули Эда. И у меня обрывается сердце.
Уехал на работу. Не хотел тебя будить. Увидимся в больнице в 2. Люблю. Эд.
Больница.
Ноги вдруг становятся ватными, я поспешно придвигаю к себе стул. Последние несколько лет я провела много-много часов и дней в больнице, где меня резали, кололи и обследовали. И что на этот раз? И чего мне сегодня ждать: хороших новостей или плохих?
Есть только один способ получить ответ.
Собрав волю в кулак, я тащусь в нашу крошечную ванную. Естественного освещения здесь нет, но сейчас это не имеет значения. Я включаю свет, встаю перед зеркалом и задираю верх пижамы.
И вот теперь я знаю. На моей левой груди есть небольшой шрам. В принципе, он практически не заметен, но я его вижу. И этот шрам, впрочем, так же как и боль, которую я теперь чувствую в груди, сразу говорит о том, что меня сегодня ждет.
Сейчас январь 2002 года: в Рождество я обнаружила уплотнение в груди. Я тогда принимала очень горячую ванну, все вокруг было окутано таким плотным облаком пара, что я не видела ни шкафчика на стене, ни пальцев ног. Я лениво терла тело, смывая мыло, но внезапно остановилась. Снова потерла правую грудь. Как я могла?.. А что, если?.. Неужели у меня опухоль?
Я встала – вода полилась с меня ручьем – и практически выпрыгнула из ванны. Завернулась в полотенце и, оставляя за собой мокрые дорожки, прошла в гостиную. Эд, утомленный садовыми работами, валялся с бокалом вина в руке на диване, вперившись в экран телевизора. Когда я вошла, он поднял на меня глаза и слегка нахмурился.
Не дав ему открыть рот, я с ходу выпалила:
– У меня опухоль. – Я бросилась на диван рядом с ним, сняла полотенце и показала на уплотнение. – Вот, потрогай. Ну и как тебе это на ощупь?
Эд, сообразив, что сейчас не самое подходящее время для шуток, послушно пробежался рукой по моей груди. И остановился, добравшись до опухоли. Я сразу поняла, что он тоже ее нащупал. Я оцепенела.
– Тут ведь что-то не так? – едва слышно прошептала я.
– Зо, если честно, не знаю, – пожал он плечами.
Я понимала, что он говорит правду, но мне хотелось услышать совсем другое, и я разрыдалась.
– Эд, у меня рак груди! – воскликнула я дрожащим голосом.
– Зо, а тебе не кажется, что ты слегка драматизируешь? Может, нет ничего страшного. Скорее всего, ничего страшного. Не стоит паниковать раньше времени. Сперва надо узнать, есть ли вообще повод для паники.
– Тебе легко говорить! – огрызнулась я.
– Почему?
– Что? – не поняла я.
– Почему это мне легко говорить? – Его тон стал более жестким. – Думаешь, приятно видеть, как ты рыдаешь, расстраиваешься и паникуешь из-за возможной болезни? Это весьма нелегко. По правде говоря, чертовски тяжело. Но не вижу смысла впадать в истерику, пока не выяснится, что там у тебя такое.
Его эмоциональная отповедь слегка ошарашила меня.
– Ты прав. – Снова завернувшись в полотенце, я вытерла краешком мокрое от слез лицо. – Извини, ради бога. Мне просто очень страшно. Ну, ты знаешь… о таких вещах много пишут, и это всегда плохие новости, вот я и…
– Ты – что? – осторожно спросил Эд.
– Мне даже страшно подумать, что я могу покинуть тебя. – Мой голос дрожал.
– Да ладно тебе, глупышка! Ты меня никогда не покинешь. Я тебя ни за что не отпущу.
Он чмокнул меня в макушку, и я немножко успокоилась, еще толком не зная, стоит ли принимать его слова на веру. Но я почувствовала себя защищенной. Эд не допустит, чтобы со мной что-нибудь произошло.
Все случилось в Рождество, поэтому мне оставалось только набраться терпения. Рождество мы отмечали с моими родными в Донкастере. Мы очень давно не виделись, и я с нетерпением ждала встречи.
– Давай не будем говорить маме с папой, пока точно не выясним, – предложила я.
– Ты уверена? – Эд знал, что я терпеть не могу обманывать родителей.
Я задумалась. Зачем волновать их раньше времени, если мы и сами не знаем, есть ли для этого повод?
– Да, лучше подождать. Давай не будем портить себе и им Рождество, а проблему решим уже в новом году.
На том и порешили. Но, оказавшись в окружении искренне любивших меня людей, я поняла, что мне нужна их поддержка. Они мне нужны. Поэтому, когда мы с мамой остались вдвоем на кухне, где шли приготовления к рождественскому обеду, я сказала:
– Мам, у меня есть кое-какие новости.
– Ой, хорошие или плохие?
Я замялась:
– Боюсь, не слишком хорошие.
Мама положила нож, которым резала морковку:
– Зои, в чем дело? Что случилось?
Подойдя сзади, мама положила руки мне на плечи. Я повернулась и уткнулась лицом ей в грудь. Из глаз ручьем полились слезы, прямо на мамин джемпер с оленями.
Вдоволь наревевшись, я вытерла слезы и, хлюпая носом, сказала:
– Извини. Я вам еще не говорила, но мне предстоит… обследование. В новом году. Я обнаружила опухоль в груди, теперь необходимо проверить, является ли она злокачественной.
Мама явно расстроилась, но промолчала. Просто убрала мои волосы с лица и ласково поцеловала в лоб.
– Мам, мне страшно, – прошептала я.
– Я знаю, дорогая. Знаю. Но все будет хорошо.
Возможно, мама и сама не слишком верила в то, что говорит, но я была ей благодарна. Ну а еще за то, что она не стала мучить меня, выпытывая подробности.
Я попросила маму посвятить в курс дела папу с Беки, поэтому атмосфера за обеденным столом была весьма мрачной.
Когда мы пустили по кругу овощи, я встала с места. И все взгляды устремились на меня.
– Ладно, хватит ходить вокруг да около. Я знаю, что мама уже сообщила вам мои… наши новости. – Я посмотрела на Эда, он неуверенно улыбнулся. – Но я не желаю портить сегодняшний день. Поэтому давайте сделаем вид, будто ничего не случилось, и насладимся обедом! Я вас очень прошу.
Над столом повисло напряженное молчание, но тут на помощь пришел папа. Взяв рождественскую хлопушку, он велел мне потянуть за конец. Я улыбнулась, хлопушка выстрелила, обстановка за столом разрядилась.
После этого мы практически не говорили о моей проблеме, но, когда я садилась в машину, родные пожелали мне удачи, и я была благодарна им за то, что они так сильно старались.
Затем наступил новый год, я отправилась к своему лечащему врачу получить направление на обследование. Мне сделали ультразвуковое сканирование и биопсию, после которой и остался маленький шрам. В больнице Эд держал меня за руку. Я была счастлива, что он рядом. Мама тоже хотела приехать, но я категорически отказалась:
– Все нормально, честное слово. Как только будут известны результаты, я сразу вам сообщу.
И даже сейчас, спустя более десяти лет, когда я знаю, какие результаты получила в тот день, при мысли о том, что придется снова через все это пройти, у меня начинает сосать под ложечкой. Да и вообще, кто его знает, будут ли результаты такими же!
Я вполне могла умереть раньше Эда. Осознание этого факта становится для меня настоящим шоком. Я сижу и тупо разглядываю кухню в нашей старой квартире. Меня всегда поражало то, как некоторые детали из прошлой жизни намертво застревают в памяти и через десять лет или даже через двадцать кажутся до боли знакомыми.
Это, например, отвалившаяся керамическая плитка, которую мы всегда хотели приклеить, и неработающая горелка на электроплите. Я знаю, что если открою подвесной кухонный шкафчик, то найду там семь-восемь разномастных кружек, коробку чайных пакетиков и банку растворимого кофе. А хороший кофе – кофе для кофеварки – хранится у нас в холодильнике. Лампочка холодильника мигает и очень скоро испустит дух. На деревянной столешнице – два въевшихся темных кружка в том месте, где мы с Джейн поставили бокалы, когда как-то вечером прилично набрались. В полу в районе стола не хватает половицы, и, если я поставлю стул не под тем углом, ножка провалится в дырку.
Все это мне хорошо знакомо, хотя я уже много лет живу в другом месте.
Но если разум человека играет с ним в странные игры, то мой – в еще более странные.
Царапая пол ножками стула, я облокачиваюсь на стол, чтобы встать. Всякий раз, как я просыпалась в своем прошлом, я обнаруживала, что мое тело было гораздо более молодым и сильным по сравнению с тем, каким оно стало в мои теперешние тридцать восемь. Раньше я не ощущала чисто физических признаков процесса старения, но теперь, когда появилась возможность сравнивать, я заметила, что стала менее гибкой и какой-то окостеневшей.
Да и вообще, я чувствую себя сейчас ужасно старой. Возможно, это из-за страха, а возможно, я реально больна, но я твердо знаю, что сегодня мне придется гораздо труднее, чем в тот последний день, который я, попав в прошлое, провела с Эдом.
Настенные часы показывают 9:00. Обычно в это время я уже на работе, но сегодня у меня выходной.
В квартире холодно, и я натягиваю на себя несколько слоев одежды: майку, футболку с длинным рукавом, джемпер, джинсы, толстые носки. Включаю радио, готовлю завтрак и механически пережевываю пищу за кухонным столом.
Позавтракав, мо́ю посуду и аккуратно ставлю ее на сушилку. Тщательно вытираю идеально чистые рабочие поверхности, а затем обвожу глазами кухню в поисках того, чем бы занять руки. До встречи с Эдом еще целых четыре часа, и мне нужно как-то убить время. Я понимаю, что больше не могу бесцельно слоняться по квартире, а поскольку в такой холод особо не погуляешь, остается только пойти в художественную галерею. В художественных галереях есть нечто успокаивающее. И не важно, что за картины висят на стенах – я вообще не разбираюсь в искусстве, – но это отличный способ отвлечься на пару часов, затерявшись в толпе туристов.
Час спустя я уже в огромном, похожем на пещеру вестибюле галереи современного искусства «Тейт модерн». За годы, прошедшие после сегодняшнего дня, я успела побывать здесь множество раз, не уставая удивляться масштабности этого места.
Примерно час я брожу по залам, рассматривая картины и инсталляции. У меня все плывет перед глазами, краски и структуры изображаемых предметов сливаются. Я, конечно, ни в коем случае не умаляю заслуг художников, создававших эти произведения, но для меня их картины – одно большое расплывчатое пятно, помогающее успокоить нервы!
Я спускаюсь в кафе, заказываю капучино и кусок морковного торта – слава богу, здесь нет никого, кто в курсе, что я ненавижу кофе! – сажусь за столик у окна и смотрю, как серые облака медленно плывут по хмурому лондонскому небу. На часах всего лишь 12:30, а на улице уже темно. Небо налито свинцовой тяжестью, такое чувство, будто вот-вот пойдет снег, и где-то в глубине души мне хочется, чтобы именно так и было.
Посидев еще немножко в кафе, я выхожу на улицу и останавливаюсь у парапета с видом на Темзу. Водная гладь усеяна редкими точками лодок. В темной воде отражается сумрачное небо, и река кажется бездонной. У меня невольно возникает мысль: а что, если взять и прыгнуть с парапета вниз, в ледяную воду? Но кого тогда унесет течением? Реальную Зои, которой суждено было, уснув в 2013 году, попасть в 2002 год, чтобы больше никогда не вернуться?
Нет, я не готова так рисковать. Да, Эда больше нет, и боль утраты еще не прошла, но у меня есть обязательства перед другими людьми: перед теми, кто нуждается во мне.
Бросив взгляд на часы, я быстрым шагом иду по мосту Ватерлоо, поднимаюсь по лестнице и бегу к метро «Эмбанкмент». Ровное постукивание колес поезда действует расслабляюще, и, когда через двадцать минут я оказываюсь на платформе станции «Арчуэй», на душе уже не так тревожно.
Я медленно бреду в сторону больницы Уиттингтона, где сегодня решается моя судьба. Вот и вход в больницу, но Эда пока что-то не видно. На улице ждать слишком холодно, и я, зябко кутаясь в пальто, иду с низко опущенной головой к дверям. И сразу попадаю из холода в приятное тепло. А затем замечаю Эда. Он стоит с курткой в руках возле витрины магазинчика при больнице и лениво изучает подборку журналов. Я с шумом ловлю ртом воздух и тихо радуюсь про себя, что в больничной суете никто не заметит столь бурного проявления эмоций. Эд выглядит чуть старше, чем во время нашей последней встречи, но все-таки потрясающе молодо. Волосы, ставшие чуть короче, по-прежнему сексуально падают на глаза. Одет он во все черное, словно пришел на похороны. В священном ужасе я смотрю на Эда долгим взглядом, а затем решительно направляюсь к нему. Мне необходимо почувствовать тепло его рук. Эд видит меня и, словно прочитав мои мысли, раскрывает объятия.
– Ты в порядке? – спрашивает он, и я молча киваю. – Тогда давай поскорее со всем этим покончим.
Взявшись за руки, мы направляемся к лифту. Я стою в кабине, вцепившись мертвой хваткой в Эда, все мое тело напряжено, в животе нервные спазмы. И вот лифт наконец останавливается на нужном нам пятом этаже. Эд нежно сжимает мою ладонь, и мы выходим.
Мы садимся на жесткие зеленые пластиковые стулья.
– Ты в порядке? – снова спрашивает Эд.
Я сдержанно киваю. В приемной еще три женщины: дама в тюрбане из шарфа в цветочек и две женщины, пришедшие вместе, судя по всему мать и дочь. Они практически не разговаривают, а лишь иногда шепотом обмениваются короткими репликами, которых мне с моего места не разобрать. Они держатся за руки так крепко, что побелели костяшки пальцев. Кто из них двоих ждет решения своей участи? Я сдержанно улыбаюсь им, они отвечают мне понимающей улыбкой. И мы, не сговариваясь, отворачиваемся. Если честно, мне отнюдь не легче оттого, что и другим приходится пройти через это испытание. И ощущение ужаса не становится менее острым.
Я машинально рассматриваю убранство приемной. Бледно-зеленые стены, плакаты, предлагающие помощь и советы профессиональных психологов; ряды зеленых стульев, привинченных к полу – можно подумать, кто-то захочет вынести стул, спрятав его под пальто! – на низких столиках кипы потрепанных старых журналов. Я снова и снова читаю текст на обложке: «Ее бросили, потому что она похудела». Интересно, что должна чувствовать женщина, решившаяся поведать о своих переживаниях всему миру? И поверит ли кто-нибудь моей истории, если я расскажу, что со мной происходит?
И тут я слышу свое имя. Эд ласково помогает мне подняться, мы проходим в кабинет хирурга, снова садимся. Женщина-врач смотрит на меня участливыми глазами, Эд держит меня за руку, а мое сердце громко колотится под ребрами и, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди, чтобы приземлиться на письменный стол доктора. Я пытаюсь вздохнуть, но у меня перехватывает дыхание, мой вздох похож, скорее, на всхлип, и Эд еще сильнее сжимает мою ладонь.
Я смотрю невидящими глазами на плакат на стене за спиной докторши. Забытые переживания воскресают в памяти, пока я сижу ни жива ни мертва, гадая, что скажет доктор. Пауза длится всего несколько секунд, но мне кажется, проходит целая вечность. Тишину заполняет лишь шум в ушах, такой оглушительный, что я зажимаю уши руками.
Но вот докторша начинает говорить. У нее мягкий голос, словно специально предназначенный для того, чтобы смягчить удар, который она может нанести своим пациентам. Должно быть, очень полезное качество, думаю я. Пока длилось обследование, она сообщала мне новости, которые я не желала слышать: Зои, нам надо взять биопсию; Зои, нам нельзя медлить; Зои, твои результаты готовы. Прежде новости были не слишком радостными, и когда я слышу вкрадчивый голос докторши, то жду повторения прежней истории, а потому слушаю вполуха. Докторша останавливается и выжидающе смотрит на меня, но я не уловила из ее речи ни слова. Все точь-в-точь как в прошлый раз, причем мне даже нет нужды притворяться.
Я нервно кошусь на Эда. Он заглядывает мне в глаза и, нахмурившись, ждет моей реакции.
– Простите… Что вы сказали?
На лице докторши появляется теплая улыбка.
– У тебя все чисто, – мягко произносит она. – У тебя нет онкологии.
– Ох! – хрипло вскрикиваю я, выплескивая с этим коротким словом все накопившееся за долгие дни напряжение.
Я чувствую невыразимое облегчение. Затем я поворачиваюсь к Эду, он меня обнимает, и я захлебываюсь слезами. И я плачу не только от радости, что у меня нет рака, поскольку в глубине души и так это знала. Нет, я оплакиваю все то, что с тех пор потеряла, все то, из-за чего до этой самой секунды не позволяла себе рыдать.
Но вот через три… четыре… пять минут я беру себя в руки и уже внимательно слушаю, что говорит доктор. По ее словам, биопсия показала, что моя опухоль – это самая обыкновенная киста, так что поводов для беспокойства нет. Операция мне тоже не нужна, киста рассосется сама собой. Она говорит то, что я уже слышала в прошлой жизни, и тем не менее испытываемое мной облегчение ничуть не меньше, чем тогда. У меня нет рака. У меня все будет хорошо.
Ничего не изменилось. Я не умру раньше Эда. Правда, теперь я не уверена, радоваться этому или нет.
Я встаю, ноги еще дрожат, но уже не так сильно.
– Спасибо вам большое. – Я крепко жму руку докторше.
– Не стоит благодарности.
Мы с Эдом говорим «до свидания», покидаем кабинет, проходим через приемную, стараясь не встречаться глазами с теми, кому, возможно, повезло меньше, чем мне, спускаемся на лифте вниз и оказываемся на улице, где по-прежнему сумрачно и промозгло.
И тем не менее ветер, который утром казался мне пронизывающим, приятно обдувает лицо, а свинцовые тучи уже не пугают, а, скорее, успокаивают.
Я смотрю на Эда. В уголках его глаз блестят слезинки. Он смахивает их рукавом.
– Это было неожиданно, – говорит он.
– Действительно неожиданно.
Эд умолкает, его дыхание вылетает изо рта облачками заледеневшего пара. Я чувствую, что начинаю потихоньку замерзать, и поворачиваюсь к Эду:
– Пошли отсюда, я совсем окоченела.
Он берет меня за руку, и мы идем туда, где можно спрятаться от холода, в кофейню на углу улицы. Кофейня встречает нас приятным теплом, я расстегиваю пальто. Занимаю столик. Эд заказывает напитки, а я под аккомпанемент уютного завывания кофемашины выстукиваю на мобильнике мамин номер.
Мама хватает трубку прежде, чем раздается гудок:
– Зои?
– Мама. Все нормально. Я в порядке. У меня нет рака.
Мама облегченно вздыхает:
– Слава богу, Зои! Слава богу! Я так волновалась. Ой, погоди-ка! – Слабый треск, и я слышу, как мама говорит папе: – Джон, она в порядке. У нее все будет хорошо. – Папиного ответа я не слышу, а мама между тем снова берет трубку: – Только никому не говори, но папа плачет.
– Ни черта подобного! – рычит папа.
Приятно слышать, что родители как ни в чем не бывало снова шутливо пикируются.
– Скажи ему, что я буду держать рот на замке! – просит мама, после чего в разговоре повисает длинная пауза.
Тем временем Эд ставит на стол два пластиковых стаканчика и садится напротив меня. Я отвечаю ему благодарной улыбкой. В трубке слышатся странные хлюпающие звуки.
– Мама, ты ведь не плачешь, да?
– Нет, дорогая, не плачу. Это просто… Ох, Зои, у меня словно камень с души свалился! Я тебя очень люблю.
– Мама, я тебя тоже люблю.
И тут я неожиданно решаю сделать нечто такое, что совсем не в моем характере:
– Мама, почему бы тебе немного не погостить у нас? Я буду очень рада. Мы так редко видимся!
– С удовольствием, дорогая. Я с удовольствием проведу с вами время. Надо только переговорить с папой, и мы что-нибудь придумаем. Хорошо?
– Хорошо. Мама, послушай?
– Да, дорогая.
– Может, ты сама расскажешь все Беки? А то у меня больше нет сил. – Обжигая нижнюю губу, я делаю глоток горячего шоколада.
– Конечно.
– Ладно, мам, я позже позвоню, и мы всласть поболтаем. Договорились?
– Договорились, солнышко. Папа шлет тебе привет.
– Поцелуй его за меня крепко-крепко.
– Ему понравится. Пока, – смеется мама.
Мы заканчиваем разговор. Эд, потягивая свой кофе, внимательно за мной наблюдает.
Уютная атмосфера кофейни действует успокаивающе, стаканчик горячего шоколада приятно греет руки, я чувствую, как напряжение потихоньку исчезает. Вот теперь я полностью довольна жизнью.
– Как насчет того, чтобы отметить это дело? – спрашивает Эд.
Бедняга, ему сейчас столько всего пришлось пережить!
Я вспоминаю наш тогдашний поход в ресторан. Мы пили шампанское и заказывали неприлично дорогую еду. Это было очень мило, но сейчас, когда Эд снова со мной, мне хочется побыть с ним наедине. Кто знает, представится ли еще один шанс?
– А знаешь что? Мне хочется просто пойти домой и расслабиться. Можно взять еду навынос. Как тебе моя идея? Не слишком скучно?
– Угу, ужасно скучно, – ухмыльнулся Эд. – Отличная идея, Зо!
– Вот и хорошо.
Мы выходим из кофейни. На улице стоит зверский холод, ветер такой пронизывающий, что перехватывает дыхание. Мы спешим к автобусной остановке, чтобы спрятаться за пластиковой загородкой, но и она не спасает от вездесущего ветра. Эд прижимает меня к себе, а я, уткнувшись лицом ему в грудь, забираюсь ему под куртку и обнимаю за талию. Он упирается подбородком в мою макушку, и, согретая его любовью, я забываю о холоде. Я готова стоять так целую вечность.
На ковре пластиковые контейнеры от еды навынос, свет от экрана телевизора падает Эду на лицо, озаряя его мягким сиянием.
– Может, пойдем в постель?
Эд смотрит на меня сонными глазами:
– Давай. Я только немного приберусь.
– Ладно, потом. Уберем утром.
Эд явно не нуждается в повторном приглашении. Я беру его за руку и тяну за собой. В спальне мы скидываем одежду прямо на пол и ложимся под пуховое одеяло. Я уютно устраиваюсь у Эда под мышкой, и мы начинаем потихоньку засыпать. От Эда веет теплом, его кожа немного влажная, несмотря на стоящую в спальне прохладу. Я вдыхаю родной запах, пытаясь сохранить его в памяти, на всякий случай. Я слышу биение его сердца – тук, тук, тук, – Эд кажется таким живым, и мне с трудом верится, что он мог умереть. Как такое может быть, если он лежит сейчас здесь, рядом со мной?
– Эд?
– Мм? – Вибрации его грудной клетки передаются моему телу.
– Ты ведь знаешь, что я всегда буду тебя любить, да?
– Мм… Я тоже. – Голос Эда со сна немного хриплый, но я еще не готова его так просто отпустить. Я хочу попытаться заставить его понять.
– Признайся… – Я делаю паузу, сомневаясь, стоит ли продолжать. – Признайся, ты тогда серьезно говорил, что ни за какие коврижки не готов жениться?
Эд сразу напрягается и удивленно смотрит на меня:
– Что?
– Ты говорил, что брак – пустая трата времени и это не для тебя. Я просто хотела поинтересоваться: а что, если ты в один прекрасный день передумаешь?
Мой вопрос не совсем уместен, но для меня очень важно знать ответ. Я старательно избегаю взгляда Эда из опасения прочесть в его глазах то, что мне отнюдь не понравится. А потому я лежу, уткнувшись ему в грудь, и рассматриваю тоненькие волоски на мягкой коже.
– Нет, Зо, я говорил вполне серьезно. Просто не вижу смысла.
У меня сжимается сердце.
– Но… – начинаю я и останавливаюсь.
Настало время высказаться до конца, и он обязан меня выслушать, пусть это ничего не изменит. Я сажусь, чтобы лучше его видеть, и поджимаю под себя ноги, упираясь локтями в колени.
– Послушай, Эд. Да, ты уже заявлял, явно основываясь на опыте твоего отца, что брак ничего не меняет. Но ты не твой папа, а я не твоя мама. Никто ведь не требует, чтобы ты женился прямо сейчас, и я вовсе не хочу тебя пугать. Хотя, если честно, мне немного обидно, что ты с завидным упорством отказываешься обсуждать со мной этот вопрос. Ну хотя бы как вариант. – Эд собирается возразить, но я решительно его обрываю: – Я понимаю. Это всего лишь клочок бумаги, который ни на что не влияет. И я не могу объяснить тебе почему, но – да, это все меняет. Такие дела. В один прекрасный день мне захочется выйти замуж, и ты должен быть к этому готов. Вот и все.
– Зо, даже и не знаю, что сказать. Я и не думал, что оформление брака так важно для тебя.
– Еще как важно. – Мой голос звучит раздраженно. Что ж, ну и пусть.
– Все понятно. – Эд садится, накинув одеяло на плечи, и заглядывает мне в глаза. – Ладно, послушай. Я обещал хорошенько подумать и не собираюсь спускать все на тормозах. Но ты должна дать мне немного времени. Ну как, договорились? – Я киваю. По крайней мере, хоть какой-то прогресс. Эд нежно берет меня за руку и продолжает: – Но если я решу, что брак – это не для меня, не для нас, ты ведь меня не оставишь, а? Потому что такого я точно не переживу.
По правде говоря, у меня не было ответа. Я не представляла себе жизни без Эда, и пусть у меня не будет заветной бумажки, неужели это настолько принципиально? Я не знала.
– Нет, я так не думаю. – Лучшее, что я могу ему предложить, по крайней мере в данную минуту. Я не могу объяснить, почему придаю официальному браку такое значение, но его ответ я воспринимаю как отказ от меня, от нас. Возможно, дело было в некой неопределенности, так что проблема была моей, а не его. – Нет, скорее всего, нет.
– Вот и хорошо. – Эд отпускает мою руку со словами: – Ладно, а теперь давай немного поспим.
Я с облегчением ныряю под одеяло, край которого любезно приподнимает для меня Эд. Меня внезапно начинает знобить. Эд выключает свет, и я лежу, уставившись в серый потолок. Я слышу дыхание Эда, поначалу неровное, затем – все более глубокое. Значит, он уже спит.
Я поворачиваюсь к Эду лицом, пытаясь запечатлеть в памяти любимый образ. Эд лежит, закинув руку за голову, и кажется удивительно умиротворенным. И мне, уже в который раз, хочется остановить время, чтобы остаться с Эдом навсегда.
Наконец усталость берет свое, я не могу больше сопротивляться. И, забыв о перипетиях сегодняшнего дня, я отдаюсь во власть сна.