Глава 11

У каждого человека должен быть тот, кто способен понять и простить не по обязанности, не по родству, а просто потому, что иначе не может. В жизни каждого мужчины должна быть женщина, которая знает все его недостатки, слабости, ошибки, но все равно любит его. Такой женщиной для Дмитрия была Лена, и они помирились. Иначе быть не могло – они прожили бок о бок более четверти века, они уже стали частью друг друга. Преданная и внимательная, она изо всех сил старалась сделать их жизнь уютной, была рядом. В доме вкусно пахло – почти каждый день она изобретала новые блюда. Она похудела и стала похожа на ту Леночку, с которой он познакомился. Она все время улыбалась, но во сне иногда стонала, вздрагивала, кричала, и он будил ее, оберегая от плохих сновидений. Она брала его за руку и снова засыпала. По вечерам, сидя рядом, они смотрели телевизор и вспоминали, как первый раз пошли в кино и весь сеанс целовались. Как выбирали обручальные кольца, мебель для квартиры. «Вот этот ковер ты выбрала. Мне он не понравился, помнишь? А он сделал наш дом таким уютным!» Вспоминали, как их родители первый раз пришли к ним в гости. Это было летом, и рассольник, над которым Лена колдовала полдня, скис. Лена закрылась в кухне и так плакала! Она сделала этот рассольник по особому рецепту, ездила в шесть утра на Благовещенский базар за почками, два дня их вымачивала…

Не вспоминали они только о том, как покидали город и останавливались в первой попавшейся загородной гостинице, а потом, истощенные бессонной ночью, возвращались обратно. После таких ночей Лена сообщала, что беременна.

Они старались многое не вспоминать и многое изменить: каждый раз покупали другой чай – мелочь, но с чего-то же надо начинать новую жизнь, новые отношения. Решили, что в новом доме не будет старых вещей. Гриша молча изменил проект, и к началу ноября дом был полностью закончен. Они занялись меблировкой. Вернее, занималась Лена – в конце года Дима часто ездил в Киев. Возвращаясь домой, он наблюдал за Леной, склонившейся над каталогами, и думал о том, что Тарас был прав: он живет с самой надежной женщиной в мире. Новоселье решили совместить со встречей Нового года, пригласить Савченко, Андруховичей и Ярового. Дядя Валя, как обычно, уезжал в Буковель, а Тараса с Людой она навсегда вычеркнула из жизни. Что не радовало, так это прогноз погоды – конец декабря обещал быть ненормально теплым, а хотелось снега, сугробов, санок и лыж.

На фоне всего этого видимого благополучия Дмитрия беспокоило упрямое молчание Катерины. Ему было стыдно и больно – он незаслуженно обидел добрую душу, которая тянулась к нему, хотела помочь, да и сама нуждалась в помощи и защите. Дима много раз звонил ей, но ее номер был недоступен – она, конечно, поменяла его. Она писала дяде Вале на электронный адрес, и Дима знал, что Катя живет в Бердичеве, что окончила курсы секретарей, а работает на «Новой почте», совсем не по профилю. Она передавала Диме приветы, но это не успокаивало. И еще она прислала Диме и дяде Вале работы своей мамы – на них были старые бердичевские дворики. Надо сказать, очень уютные.

Наряженные елки уже красовались в витринах магазинов и прямо на улице, в большущих зеленых кадках.

Декабрь! В этом названии есть что-то сказочное, и хочется сказки независимо от возраста. Какие бы тяготы ни давили на плечи, в этом месяце их старались не замечать. В декабре проще расстаешься с деньгами, радостнее делаешь подарки, хочется всех простить и любить, хочется уехать далеко-далеко, туда, где никогда не был, хочется шалить, быть немножко безумным и немножко ребенком, хочется, чтобы сбывались мечты. В декабре дни коротки, не успел пообедать – уже вечер, уже зажглись огни на елках, и начинается волшебство…

Рабочий день в самом разгаре. На Майдане украшают елку. Дима открыл окно – снежинки таяли, едва коснувшись руки. В церковном дворике работник сметал снег с дорожек. Мужчина и мальчик тащили елку. Вернее, тащил мужчина, а мальчик, совсем маленький, шел рядом и держался за веточку, тормозя папу. Однажды, когда Дима был совсем крохой, папа привез огромную ель и сунул в ведро с песком. Она заняла половину комнаты и наполнила сказочным запахом всю квартиру – даже много лет спустя Дима помнил ее красоту и смолистый аромат. Утром и вечером он лил воду в песок, но елка все равно потихоньку засыхала. Он разговаривал с ней, поправлял игрушки, не трогал ни конфеты, ни мандарины, завернутые в фольгу, но она все равно засохла. Иголочки осыпались, обнажив коричневый скелет. Он долго не разрешал ее выбрасывать и продолжал поливать водой, соком, чаем, рассказывал ей сказки и веселые истории, но однажды утром проснулся, а ее нет. Остался только запах и фотографии…

Глядя на дворника, очищавшего от снега крыльцо церкви, он вспомнил о книжках в его комнате, о том, как мама читала ему сказки. Удивительно, но в декабре сказки перестают казаться сказками и сердце верит, что волшебство существует. Стоит только по-настоящему захотеть, и добро победит зло, больной обретет здоровье, немощный станет сильным, бедный – богатым, одинокий найдет семью, а уродец превратится в прекрасного принца. Вернется любовь, и придут те, кого ждешь. И все это обязательно сбудется в новогоднюю ночь – для этого и существует декабрь. И уже начало декабря действует на всех магически – люди становятся улыбчивее, добрее, сентиментальнее, задумчивее и… пугливее.

Да, они боятся поверить в волшебство. Одного останавливает слишком здравый рассудок, другого – страх: а вдруг волшебство существует? Существует! Волшебство живет рядом с нами, надо только открыть свое сердце, и оно войдет в него. И не бояться осуждения, не думать: я что, совсем с ума сошел? Я отличаюсь от других? Раз отличаюсь, то не ровен час со мной здороваться перестанут, будут обходить десятой дорогой, в психи запишут.

Запишут, обязательно запишут, потому что у таких вот «психов» жизнь складывается так, будто ею управляет волшебник, – они получают то, что хотят, потому что для них нет фразы «Так не бывает!», а есть только фраза «Так будет!». И еще стоит задуматься, почему добра и волшебства хочется именно в декабре. Почему воздух буквально наэлектризован мечтами, которые люди называют несбыточными? А если их назвать «сбыточными» – что будет? А?

Что мы делаем, когда слышим запах клубники? Мы начинаем искать ее глазами на полках магазина и находим. Остановитесь на улице, освещенной елочными гирляндами, и просто принюхайтесь, если не верите ощущениям. Слышите запах? Он особенный, он вызывает биение сердца и покалывание в ладонях. Не сомневайтесь, перед вами готовое свершиться волшебство, просто вы его не видите.

Попробуйте открыть сердце…

Из приемной донеслись крики секретаря. Дима вышел из кабинета и увидел Ярового – он стоял посреди приемной с картонной коробочкой в руках.

– Юрий Николаевич, уберите эту гадость! – кричала Юля, с ужасом глядя на коробку.

– Это не гадость, это нижняя челюсть твоей ровесницы, умершей двести пятьдесят лет назад. Неужели тебе не интересно? – С этими словами он вынул на свет божий коричневую челюсть с желтыми зубами. – Смотри, какие зубы! Без кариеса…

С криком «Ой, мама дорогая!» Юля выскочила из приемной.

– Не пойму я этих женщин. – Юра пожал плечами. – Никакого уважения к предкам. Кому ни покажу – разбегаются, как крысы с тонущего лайнера.

– Зайди ко мне, разговор есть, – сказал Дима.

Юра вошел и поежился:

– Ну и холодина у тебя! Знаешь, я чего-то себя неважно чувствую…

И поставил коробку на большой стол. Дима закрыл окно, включил кондиционер на обогрев и сел в кресло. Юра устроился на диване, в том месте, где его обдувал поток теплого воздуха, и чихнул.

– Слушай, где ты Новый год встречаешь? – спросил Дима.

– Как где? Дома, с Давинчи. А что?

– Давай в Харькове отметим. Мы дом закончили, мебель покупаем.

Юра снова чихнул.

– Да я уже как-то отвык от компаний.

– Не будет никакой компании. Мы с Леной, ты, Савченко и Андруховичи.

Юра пожал плечами:

– Ну, не знаю, я Давинчи одного не оставлю.

– Так бери его с собой.

– Серьезно?

– Конечно. Место найдется для вас обоих.

– А вдруг он ваш ремонт испортит?

– Не испортит, он у тебя дисциплинированный.

Юра улыбнулся:

– Спасибо, Димка. Ну, раз так… Я рад. Если честно, я давно хотел встретить Новый год с кем-то, а то все время один. А елка будет?

– Конечно будет. И во дворе сосну нарядим. Юра, и еще… Почему бы тебе не пригласить Таню Калашник?

Юра тронул усы и отвел взгляд.

С Таней Калашник Юра встречался еще в институте. Но уж очень робко встречался. На пятом курсе Таня вышла замуж за другого, неробкого. Говорили, что она сделала это назло Юре – мол, давно пора было замуж позвать. Через два года этот другой ушел, и теперь Таня жила одна – дочка уехала с мужем в Германию, внуков еще не было.

Когда Дима и Юра создали фирму, Дима предложил Тане работу. Она согласилась. И тогда Дима заметил, что между Юрой и Таней по-прежнему что-то происходит. Это «что-то» проскакивало во время совещаний, корпоративов. А однажды, оказавшись с ними в лифте, Дима физически ощутил, как они мечут друг в друга стрелы – то горячие, то холодные. Поэтому быстрота, с которой Юра покинул Харьков, его не удивила.

– А почему бы тебе не позвонить ей?

– Да не надо ей звонить! Мы не пересекаемся по работе, – запыхтел Юра, изо всех сил стараясь выглядеть равнодушным, но у него это плохо получалось.

– А тебе не приходило в голову позвонить ей как давней знакомой, а не как сотруднице?

– Хм! Зачем?

– Затем, чтобы все ей сказать.

– А что я должен ей сказать?

– Что все еще любишь ее.

– С чего бы это?

– Потому что ты любишь ее. И боишься сказать!

– Она предала меня! Она…

Дима поднял руку:

– Ой, прошу тебя, не надо молоть чепуху! Ты же взрослый человек!

– Это не чепуха, это моя жизнь. Она меня бросила! И замуж вышла… за этого козла! Все, назад дороги нет! – Лицо Юры потемнело, между бровей пролегли две глубокие складки. – Поздно. Уже очень поздно. – Он поправил очки, сползшие на кончик носа.

– Ну и дурак, поздно бывает только на кладбище.

Лицо Юры помрачнело.

– Знаешь, иногда мне не хочется просыпаться, – задумчиво сказал он. – Я уже облысел, уже брюхо растет, о какой любви ты говоришь?!

– Это не я говорю, это Таня говорит. Не словами, а всем своим существом. Она светится, когда встречает тебя. Неужели ты не видишь? Неужели не чувствуешь? Влюбленные чувствуют друг друга за тысячи километров, потому что любовь – это чудо.

– Не выдумывай… – хмыкнул Юра.

Дима пожал плечами.

Юра беспокойно заерзал на диване, будто сидел на раскаленной сковороде.

– Мне всего этого не надо, у меня все есть. Давинчи есть, работа есть. – Он потер колени руками.

– Ну и живи со всем этим! – беззлобно бросил Дима.

– Вот и буду, – буркнул Юра.

– Ну и дурак!

– Что-то ты сегодня слишком обзываешься! – проворчал Юра.

Зазвонил телефон. Номер был незнакомый.

– Слушаю.

– Дмитрий Семенович…

– Катерина?! Откуда?

– Я в Киеве.

Юра встал с дивана.

– Подожди секундочку. – Дима прикрыл телефон рукой. – Юра, ты подумай, ладно? Пока мы живы, мы все можем изменить. Прости за банальщину. – Дима улыбнулся.

Юра кивнул и вышел из кабинета. Дима прижал телефон к уху.

– Катя, я рад, что ты позвонила. – Он старался быть сдержанным.

В дверь постучали.

– Катя, подожди. Входите!

Это был Юра.

– Я коробку забыл.

Юра сунул коробку под мышку и вышел. Вид у него был растерянный, будто на него вылили ушат воды.

– Говори, я тебя слушаю, – продолжил Дима.

– Как ваши дела?

– Как? Да нормально мои дела. А ты как?

– Вы не сердитесь на меня?

– Я больше волновался за тебя, чем сердился. Ты могла бы позвонить.

– Я писала Валентину Васильевичу.

– Но мне же не писала…

– Дмитрий Семенович, можно с вами встретиться?

– Встретиться? Конечно можно. Ты где?

– Я рядом с вашим офисом.

– С моим офисом? Я сейчас выйду.

Он схватил пальто и, не дождавшись лифта, бросился вниз по лестнице.

Она стояла, прижимая сумочку к животу. В вязаной шапочке, в куртке. А поверх куртки толстая вязаная шаль. Ну прямо кокон на тоненьких ножках. Увидев Диму, она сделала движение, будто хотела уйти. Но остановилась и, теребя шаль, смотрела, как он приближается.

Дима за секунду оказался рядом.

– Я рад, что ты объявилась. Ты так неожиданно исчезла…

Он не знал, что делать: обнять ее – не обнимать? Вдруг она испугается? Она все такая же худая и беспомощная, и все те же глаза.

– И я рада вас видеть.

Он потоптался, потер руки и осмотрелся.

– Не будем же мы тут стоять… Идем в кафе, – он показал рукой через дорогу и подставил свой локоть. – Держись, а то скользко.

Она сняла рукавичку и взяла его под руку.

Кафе было полупустым – обеденный перерыв в офисах уже закончился. Дима повесил пальто на вешалку и стал ждать, пока Катя разденется.

Она сняла шапочку, размотала шаль, расстегнула кнопки на куртке, и сердце Димы сжалось то ли от счастья, то ли от тоски: толстый свитер обтягивал округлый животик. Катя отдала ему куртку, набросила шаль на плечи и села. Он никак не мог надеть куртку на вешалку – руки дрожали, – но больше всего он не хотел поворачиваться к Катерине лицом. В голову лезли дурацкие мысли, особенно самая неприятная – что она одна, что у нее нет мужа, потому что на руке не было обручального кольца, она не писала дяде Вале ни о свадьбе, ни о том, что у нее будет ребенок. Наконец он повесил куртку и, расстегнув пиджак, сел.

– Выбери что-нибудь, – сказал он, придвигая меню. – Тут хорошая кухня.

– Спасибо, я сыта.

– Ты слишком худая. – Он хотел добавить «для твоего положения», но промолчал.

– Я правда не хочу…

Они помолчали, оглядывая кафе. Катя вообще чуть шею не свернула.

– Катя, я хочу попросить прощения за мою выходку…

Она взмахнула руками:

– Да что вы, Дмитрий Семенович! Это вы меня простите, что уехала и слова не сказала. Вы так много для меня сделали, а я поступила по-хамски.

– Не наговаривай на себя, не надо.

– Хорошо… – Она снова обвела взглядом соседние столики и посмотрела на Диму. – Я сейчас на многое смотрю иначе, я сейчас другая.

– Повзрослела?

– Угу.

– Ну, тогда говори, как живешь?

– Нормально. Живу, работаю…

– На «Новой почте»?

– Да.

– Это тяжелая работа.

– А что делать? Другой нет, а тут еще беременность…

– Ты могла позвонить, я бы помог.

Она опустила голову:

– Я не могла, вы и так слишком много…

– Опять ты за свое! – перебил он ее.

Подошел официант.

– Я ничего не хочу, – сказала Катя.

Дима протестующе поднял руку:

– Я закажу на двоих, а там посмотрим.

Он сделал заказ. И снова наступила тишина.

– Тут такое дело… – Катя провела дрожащей рукой по волосам, щекам. Рука остановилась на груди, тоненькая, голубые вены проступают. – Отец моего малыша, он нас оставил…

– Вот сволочь! – вырвалось у Димы. – Кто он?

– Да ну его, – она махнула рукой. – Я сама виновата – влюбилась по уши. – Катя покраснела. – Мама сразу сказала, что с ним счастья не будет, и еще сказала, чтоб я ни о чем не думала, что ребенка на ноги поставим.

От ее слов Дима воспрянул духом. Это, конечно, было некрасиво, но его радовало отсутствие мужа, потому что он сможет помогать уже не только Кате, но и малышу. Ох, как он этого хотел!

– Когда тебе рожать?

– Через два месяца, я со вчерашнего дня в декрете. Так я вот что хотела… Голова у меня продолжает болеть, два раза я просто грохнулась на все четыре… – Она грустно усмехнулась. – Хорошо, что дома…

Дима подался вперед.

– И что? Что говорят врачи?

– Ничего, – Катя мотнула головой. – Я никому об этом не говорила, ни маме, ни врачам, вообще никому. Бердичев – маленький городок, маме сразу донесут, а у нее недавно был гипертонический криз. Она так обо мне волнуется, по ночам не спит. – Катя опустила голову. – Я все время изображала здоровую, сказала, что в Киев еду по музеям походить, в театр, что ребенку это полезно, что остановлюсь у знакомой из Луганска. Знаете, – Катерина потупилась, – мама про вас не знает, и про дядю Валю тоже не знает, я боялась ей сказать. Она очень гордая, если бы узнала, что я у кого-то на шее сидела, что кто-то за меня платил, она бы меня убила.

– Строгая у тебя мама.

– Это точно, – кивнула Катя. – Она в Луганске работала директором школы, так ее все боялись. – Она усмехнулась. – Она у меня слишком правильная. – Катя открыла сумку. – Дмитрий Семенович, у меня есть деньги, – для подтверждения она вынула из сумки толстый кошелек. – Пожалуйста, позвоните Петренко, я хочу лечь к нему на несколько дней, мне надо знать, что со мной.

– Деньги оставь себе, – возмутился Дима, – а к Богдану поедем прямо сейчас.

– Нет, что вы, я хорошо зарабатываю, я декретные получила!

Дима рубанул ладонью по столу:

– И знать не хочу! Тебе есть на что тратить, тебе вон рожать! Дядя Валя знает, что ты приехала?

– Нет, я ему еще не звонила.

– Ты приехала с какими-то вещами или как?

– Вещи в камере хранения на автовокзале.

– Хорошо. Сейчас едем на автовокзал, оттуда – к Богдану.

Дима вынул телефон из кармана и позвонил Петренко:

– Привет. Скажи, ты можешь сегодня положить к себе Катерину Шумейко?

– А что с ней?

– Она беременна, рожать через два месяца. У нее серьезные проблемы со здоровьем, – отчеканил Дима.

– Окей. Ее снова надо откуда-то забирать?

– Нет, я сам привезу ее через пару часов.

Официант принес заказ, и Катя набросилась на еду. Прикончив котлету по-киевски, она вытерла губы салфеткой и покраснела:

– Извините, соврала, я давно не ела. Спешила, боялась, что вас не застану.

Дима улыбнулся:

– Кушай, кушай.

– Я еще салат съем…

– Конечно. Заказать еще что-то? Посмотри меню.

– Нет-нет, спасибо, салата вполне хватит.

– Что будешь пить?

– Сок какой-нибудь.

Он подозвал официанта:

– Два апельсиновых, пожалуйста. Пирожное хочешь?

Катя кивнула:

– Пахлаву.

– Две пахлавы, – распорядился Дима, и официант ушел.

Катя положила вилку на стол и побледнела.

– Что с тобой? Опять голова болит? – встревожился Дима.

– Немножко, я уже привыкла. – Она болезненно скривилась. – Я вот еще хотела… Дмитрий Семенович, я боюсь, что упаду где-то – и все. Ладно меня не спасут, так хоть его, это мальчик. Я вот написала, – она вынула из сумочки сложенный вчетверо листок, – это на случай, если со мной что случится.

Дима пробежал записку глазами. Это было коротенькое обращение к кому бы то ни было на случай, если она умрет. В обращении были указаны номера телефонов Димы и дяди Вали и отдельным абзацем обращение к Диме: «Пожалуйста, отвезите моего ребенка к маме, Шумейко Оксане Романовне», – адрес и два номера телефона.

– Только вы можете помочь, если со мной что…

– Не говори так, с тобой ничего не случится. Ты поела?

Катя кивнула.

– Я тоже. – Он вытер губы салфеткой. – Все, поехали.

Они встали. Он обнял ее, а она – его.

– Дмитрий Семенович, – прошептала Катя, дрожа всем телом, – это так, – она запнулась, – так приятно, когда заботятся. У меня не было отца, вы такой хороший, вы мне как отец… Спасибо вам большое…

– Ну-ну… – Он похлопал ее по плечу. – Ты что, плачешь?

Ее глаза действительно были мокрые.

– Не плачь, я с тобой, и все будет хорошо! Мы навсегда в ответе за тех, кого приручили.

– Я тоже люблю «Маленького принца», у меня есть очень старая книжка, еще мамина, таких уже не выпускают.

Вдруг раздался гром, хлынул дождь. Он растапливал островки снега на тротуаре, смывал его с веток, ступенек и превращал в бурлящие потоки. Казалось, кто-то льет теплую воду из гигантского ведра и не перестанет, пока не затопит весь город. Кафе наполнилось людьми и запахом дождя. Люди стряхивали одежду и смеялись: это весенний дождь! Он теплый! Надо же, какое чудо в декабре!

На самом деле чудо случилось не на улице, а прямо у них под носом…

Из клиники Дима ушел в начале девятого. За это время Лена звонила раз десять – такого давно не было. Он спокойно отвечал, что занят, что перезвонит, но она не унималась. То она звонила из магазина посоветоваться, какие шторы заказать, то из парикмахерской – может, ей коротко постричься? То жаловалась, что уже полчаса стоит в пробке на Пушкинской, возле Макдональдса. Она звонила, когда он шел с автостоянки, и снова, когда он подходил к подъезду.

Но в этот раз звонила не Лена, это был Яровой.

– Слушай, тут такое дело, – сказал он и громко чихнул. – Завтра девятнадцатое декабря, День святого Николая.

– И что?

– Надо отца Николая поздравить, я ему давно подарок купил. Я что-то разболелся, температура нехорошая…

– Какая?

– Тридцать семь и два, ни то ни се.

– Да, нехорошая. И что с подарком?

– Как что? Отвезти надо.

– И что я ему скажу? С Днем святого Николая? Ты же знаешь мое отношение ко всему этому.

– Скажешь: «С днем ангела», – язык не отвалится. Не забывай, он наш клиент.

– Я не забываю, но клиентов вообще-то поздравляют с днем рождения.

– Дима, – Юра сделал паузу и снова чихнул, – не пререкайся. Купи цветы и заедь ко мне. Это книги, полное собрание сочинений Серафима Саровского… А-а-апчхи!

У лифта стояли немолодая женщина и мальчик лет шести. Несколько дней назад Дима ехал с этим мальчиком в лифте. Было это так: двери лифта открылись, и Дима, как и должно быть по правилам, хотел войти в кабину, но мальчик опередил его.

– Дружочек, – сказал Дима, когда лифт пополз вверх, – первым должен войти мужчина, потом входят женщины, а уж потом дети. Это для твоей же безопасности. А выходят наоборот.

– Как наоборот? – спросил мальчик.

– Сначала дети, потом женщины, а мужчина последний.

Дима поздоровался с женщиной и мальчиком и хотел войти в лифт первым, но женщина оттолкнула его плечом, пропустила вперед ребенка и закрыла проем своим грузным телом:

– Нечего к чужим детям приставать! Увижу в лифте с внуком – посажу!

– Бабушка, ты что! – Мальчик оттеснил ее и выскользнул из лифта. – Дядя правильно хотел сделать, я в интернете прочел. Давай, выходи, пусть он зайдет первым.

Но женщина не вышла.

– Я пойду пешком, – заявил мальчик и пошел к лестнице.

Дима и женщина переглянулись, и Дима тоже пошел на лестницу.

– Дядя, у вас есть дети? – спросил мальчик, остановившись на площадке.

– Нет.

– Почему?

– Не знаю.

– А вы собираетесь заводить детей?

– Собираюсь.

– А вы разрешите мне дружить с ними?

– Конечно…

– Это хорошо, – заключил мальчик, – у вас будут хорошие дети, воспитанные.

И он побежал вверх.

Утром Дима заскочил на работу и там узнал подробности болезни Ярового: уже приболевший, он, видите ли, днем обедал с простуженным приятелем, ему очень надо было. А ближе к концу рабочего дня так расчихался, что одна сердобольная сотрудница отвезла его домой, по дороге заскочила в аптеку, купила лекарства и заставила измерить температуру. Градусник показал тридцать семь и два. Как известно, любой мужчина при температуре тридцать семь и один пишет завещание, так что сотрудница не покинула Юру, пока он не дозвонился сестре. Несмотря на слабый голос братца, сестра не приехала, а прислала какую-то девчонку с лимонами, имбирем и чесноком. И сотрудница передала девчонке свой «пост».

Ближе в одиннадцати часам Хованский купил цветы, заскочил к Яровому, и тот, в маске на пол-лица, закутанный в толстый халат и поблескивающий розовой лысиной, отдал Диме довольно увесистый пакет. Давинчи мягко поскуливал и выглядывал из-за халата, глаза у хозяина и пса были одинаково печальными. Прощаясь, Яровой предупредил, что отец Николай утром на службе и освободится к часу дня.

Машин на трассе было мало, двигались осторожно – утром снова был дождь. К отцу Николаю Дима приехал в половине третьего. Он решил, что в доме священника будет толпиться народ, как это бывает в день рождения начальства, но народа не было, только белолицая и белобровая женщина лет сорока с добрым лицом, в платке, темном платье и переднике. Ходила она бесшумно.

Отец Николай передал женщине розы и открыл пакет, после чего долго вздыхал и благодарил, любовно выкладывая каждый томик на большой буфет. Когда полное собрание сочинений было рассмотрено и разложено, Дима попросил разрешения выйти и осмотреть маячки на стенах церкви – его люди приезжали в ноябре, но вчера был неожиданно теплый ливень, мало ли что.

– Проведу вас, – сказал священник, – обрыв опасный, знаете ли.

Маячки были на местах.

– Довольны? – спросил отец Николай, останавливаясь у могилы философа.

– Да, доволен.

– Ну, а теперь к столу, – гостеприимно пророкотал священник, – а то бульон остынет.

В столовой, аккуратно придерживая черную рясу, отец Николай сел на солидный деревянный стул с высокой спинкой. Дима опустился на такой же.

Вино и водка на столе были, но, узнав, что Дима не останется на ночь, священник распорядился унести графины. Первые минут десять Дима чувствовал себя немного скованно и разговор не выходил за пределы тем о состоянии церкви, возможных проблемах с фундаментом в будущем и удивительно теплом декабре. Но хорошо натопленная столовая, увешанная картинами библейского содержания, и горячий суп с пирожками согрели душу и тело и способствовали неторопливой беседе.

– Отец Николай, хочу спросить…

– Да, спрашивайте, – предложил священник, придерживая бороду, чтобы она не попала в суп.

– Сегодня ваши именины, а когда вы родились? Год мне не нужен, мне дата нужна – я хотел бы поздравлять вас с днем рождения.

Священник стукнул ложечкой, положил надкушенный пирожок на маленькую тарелочку и задумался.

– Вы в Бога верите? – спросил он неожиданно, так что Дима вздрогнул.

– Нет, не верю.

Отец Николай вытер губы накрахмаленной белой салфеткой и приосанился.

– У каждого своя дорога жизни, своя дорога к Богу. Я, знаете ли, пришел к Богу уже в зрелом возрасте.

– А как это случилось? – с неподдельным любопытством спросил Дмитрий.

– Давайте покончим с первым, а потом я расскажу. – Отец Николай снова склонился над тарелкой. – Простите, не люблю холодный суп, особенно зимой.

Разговор они продолжили, когда унесли глубокие тарелки.

– Случилось это после войны, после Отечественной войны, а до нее я воевал на Финской. – Отец Николай ковырнул вилкой картофель – наверное, хотел убедиться, что хорошо прожарен, – и отложил вилку в сторону.

Дима удивленно поднял брови:

– На Финской?

– Да, молодой человек. Даже не знаю, как я дожил до таких лет. Так вот, на Финскую меня провожала любимая девушка, мы вместе учились в школе. Она писала мне письма. Хорошие были письма, – он задумчиво улыбнулся, – они поддерживали меня. Да… С Финской я сразу попал на Отечественную, и летом сорок первого меня тяжело ранило. Очнулся – а надо мной немцы стоят. В немецком плену я пробыл до сорок пятого, а для всех я пропал без вести, так-то… Из плена меня, ну, и таких, как я, прямиком отправили в ГУЛАГ, откуда я чудом выбрался в пятьдесят втором. Приехал домой – я тогда жил в Харькове – родители, понятно, чуть разума не лишились от счастья – я был единственным сыном. А девушка моя к тому времени уже вышла замуж. Вот представьте, прихожу я к ней через столько лет – у нее муж, сын, работа… М-да…

На какое-то время отец Николай замолчал, а потом продолжил:

– И все началось снова. Она хотела уйти от мужа, но я был против. Я бы ей всю жизнь испортил, и сыну тоже. Вы не знаете, Дмитрий, что это за времена были, особенно для таких, как я.

– Я читал.

– Читать – это совсем другое. Так вот… Мне нельзя было жить в больших городах, и я уехал в село недалеко от Харькова, работал в лесхозе сторожем, сторожил кабинет директора по ночам, а днем работал на лесопилке. Если заводились лишние деньги, я посылал ей и родителям. И вот однажды деньги вернулись. Я почувствовал неладное, но боялся поехать к ней, страшно боялся, а потом получил письмо от родителей, что она умерла, сердце остановилось. М-да… Поехал. Муж ее могилу показал. Вернулся я домой – сразу на работу. Лесхоз наш располагался в бывшем имении помещика. На дежурстве я обычно сидел за столом директора, прямо возле сейфа. Сижу я за этим столом, голову обхватил руками, а тут телефон звонит. Ночью. Такого еще не было – лесхоз не больница скорой помощи. Я даже не думал подходить, решил, ошиблись номером. Сижу, слушаю, а он звонит. Вдруг какая-то сила заставила меня подняться. Встаю, делаю шаг – и вдруг туда, где я только что сидел, падает тяжеленная люстра. У люстры этой внизу такая капелька острая была, как наконечник стрелы, и вот этой капелькой она в стул воткнулась, а потолки в здании были высоченные. Лампочки лопнули, висюльки разлетелись, темнота, а телефон звонит. Я снимаю трубку и слышу ее голос, еле слышу, далеко-далеко… «Сашенька, я люблю тебя». Вот так-то, молодой человек. И случилось это девятнадцатого декабря. Утром я написал заявление и ушел. К Богу ушел. – Отец Николай снова принялся за еду. – В ту ночь Бог подарил мне новую жизнь, новое имя, и нет у меня другого дня рождения, кроме этого.

– А в миру вы Александр?

– Нет, я теперь Николай и для мира тоже. – Священник прервался, но вилку не отложил и посмотрел сквозь Диму. – Я не мог оставаться Александром, да и вообще не мог оставаться тем человеком, мне же нельзя было жить в городах, а я хотел учиться. Мне ничего было нельзя, только умереть можно. Вот я и решил умереть, вернее, изменить имя и фамилию. И я стал Николаем, это имя в моем паспорте. И день рождения у меня другой, девятнадцатое декабря.

– А что, в то время поменять имя было просто?

– Что вы! – священник махнул рукой. – Мне добрые люди помогли. Это было очень сложно. Мне пришлось далеко уехать, в Мурманск, а уже оттуда я вернулся Николаем. Пошел работать на плиточный завод, добрые люди свели меня там с бывшим священником, он Богу служил сердцем, а не в церкви, потому что в то время под рясами священников были энкавэдэшные мундиры. Он и стал моим наставником, проводником к Богу, а работал бухгалтером тут же, на плиточном. В это время Сталин сдох, прости Господи, – отец Николай перекрестился, – но легче жить не стало. Наставник посоветовал идти учиться, и я пошел в политехнический на вечернее, по плиточному делу. А сан принял в девяносто первом. – Он помолчал и снова продолжил: – Я, молодой человек, встречал очень много людей, которые вот так, как я, становились другими. Люди идут на это не от хорошей жизни.

Они проговорили до сумерек, и первым спохватился отец Николай:

– О, скоро стемнеет, да и гололед может быть. Может, все-таки заночуете, а завтра утром с Божьей помощью отправитесь в дорогу?

– Спасибо за гостеприимство, но не могу, дела.

Дел действительно было много. Завтра с утра на работу, а в обед он поедет с Катей за покупками: у нее ни тапочек нет, ни халата, ни шампуня. Она согласилась при одном условии – за все заплатит сама. Ладно, там видно будет.

А потом снова на работу.

Священник проводил до машины.

– Спасибо, молодой человек, за подарок и приятную беседу. Передайте нижайший поклон Юрию… И вот что я вам еще скажу. – На его лице появилась мягкая улыбка. – Вы не поверили моему рассказу о телефонном звонке, решили, что старец совсем выжил из ума…

– Ну что вы! – воскликнул Дима и покраснел: он действительно счел этот рассказ выдумкой и, конечно, чем-то себя выдал. – Я… я просто не знаю, как к этому относиться.

– Как бы вы к этому ни относились, – священник интонацией выделил слово «этому», – законы мироздания продолжают действовать, а вы можете им помочь. – Он сделал упор на последней фразе.

– Помочь? – учтиво спросил Дмитрий и немного напрягся – он не любил беседы на философские темы, считая их бесполезной тратой времени. – Зачем?

Отец Николай посмотрел ему в глаза:

– Это только вы знаете, Дмитрий… Есть два взгляда на жизнь: первый – чудес на свете не бывает; второй – все, что происходит, – сплошное чудо.

– Альберт Эйнштейн, – вежливо продолжил Дима.

– Как давно вы ждете чуда? – Вопрос прозвучал как гром среди ясного неба.

– Я?! – Дима ткнул пальцем себе в грудь и покраснел. – Я не жду чуда, я сам строю свою жизнь.

И тут, как по мановению волшебной палочки, у Димы на глазах лицо священника стало изменяться, розоветь – перед ним стоял не отец Николай, а настоящий святой Николай. Только без мешка с подарками.

– А вы ждите, и оно случится, – вкрадчиво произнес святой Николай, и в его добрых глазах, окруженных морщинками, вспыхнули озорные огоньки, совсем как те, что он видел много лет назад, и уже голосом священника немного встревоженно добавил: – Поезжайте, Дмитрий, а то я вас не отпущу на ночь глядя. Как приедете домой, сразу позвоните.