Глава 10
Перед сном он позвонил дяде Вале, потому что мамин брат был лучше любого снотворного и любого антидепрессанта. Он умел подобрать такую интонацию и такие слова, что сразу становилось легче – проблема казалось пустячной, а горе – не таким тяжелым. После разговора Дима сразу уснул.
К Лене Дима пришел утром.
Разговор был напряженным. Лена отвечала на вопросы так, как будто у нее сгорел дом, а Дима интересовался, переживает ли она из-за старого сломанного стула, который много лет назад забросили на чердак. Она так и сказала ему – про стул и чердак.
Он не обиделся. Обижаться он уже не мог – Лена уничтожила его сердце. И его жизнь.
Он смотрел на жену и ничего не чувствовал.
Она смотрела на него сухими глазами.
«Уезжай», – сказала она.
И он уехал.
В киевской квартире пахло пылью, затхлым воздухом и еще чем-то. Так обычно воняет из канализации, если долго не бывать дома. А всего три дня назад запаха не было или он его не чувствовал. Он постоял в коридоре и, не раздеваясь, пошел в столовую. Там он пробыл дольше, чем в коридоре, – обдумывал, что выпить. Напитков было три. Он выбрал виски. Налил полстакана и пошел в кухню за льдом. По дороге ударился рукой об угол, разбил стакан, залил пальто и обои.
Он тупо смотрел, как виски затекает за плинтус. Даже на корточки присел.
В кухне он повертелся, открыл окно и сел за стол, как был, в пальто. Внизу, во дворе, шумели дети, лязгали двери подъездов, лаяли собаки – март набирал силу…
Дима успокоился, только когда все со стола разлетелось по полу кухни. Хрустя осколками, солью и леденцами, он вышел в коридор. В кармане зазвонил телефон.
– Дима, привет, – сказал дядя Валя, – ты где?
– В Киеве.
– Правда? А где? На работе?
– Нет, я дома.
– А-а… Ну, тогда давай к нам, у нас тут борщ вкусный, Катя сварила под моим чутким руководством.
– Спасибо, но я немного устал. Давай завтра…
– Завтра борщ будет не такой вкусный.
– Неправда. Ты всегда говорил, что на второй день борщ вкуснее.
– Дима, ты должен поесть!
– Дядя Валя, я очень устал, я не хочу есть, я хочу спать.
– А что у тебя на ужин?
– Не знаю. Выйду, куплю что-нибудь.
– Ну ладно, отдыхай.
Дима облегченно вздохнул, но отдохнуть ему не пришлось – через пятнадцать минут дядя Валя стоял на пороге с сумкой.
– Я не буду тебе мешать, сразу уйду, – сказал он, ставя сумку на пол. – Тут котлеты, компот, борщ в термосе, еще горячий. Сало с чесноком в баночке. Сметана в пакете. Ты сколько дней не брился?
Дима потрогал щетину.
– Сутки. А вообще, не знаю.
– Не знаешь? А когда ел последний раз?
– Ну… в поезде пил кофе, булку съел. Я не хочу есть.
– Хочешь не хочешь, а я покормлю тебя и сразу уйду, честное слово.
Дядя Валя снял пальто и хотел снять туфли, но Дима остановил его:
– Не надо, порежешься.
– Порежусь? Где? – Он окинул глазами прихожую.
– Да я тут немного насорил. – Отступая к кухне, Дима неопределенно взмахнул рукой.
Дядя Валя взял сумку и, вытянув от нетерпения шею, последовал за Димой.
– Ни-че-го се-бе, – по слогам произнес он, остановившись на пороге кухни. – М-да… – Он поставил сумку на пол. – Без Фрекен Бок нам не обойтись.
– Фрекен Бок?
– Да, без Кати.
– Нет-нет, – Дима замахал руками, – я позвоню в агентство, и мне пришлют уборщицу.
– Вот прямо сейчас?
– Ну, не прямо сейчас. Сейчас мне не нужно.
– Слушай, хватит выпендриваться! Ты как собираешься тут жить? Знаешь что? Ты никуда не собираешься звонить и бриться не собираешься. И вообще ничего не собираешься делать! – Он наклонился. – А это что? – Он потрогал обои и лизнул палец. – Ни черта себе!
– Дядя Валя…
– Молчи! И слушать не хочу! – Он рубанул ладонью воздух. – Хочешь хлестать горе стаканами? На здоровье. Только в чистоте это делать приятнее, я на себе проверил. Вернее, Катя на мне проверила. Где у тебя пылесос?
– В кладовке.
Дима показал на дверь рядом с гардеробной.
– А веник есть?
– Да, возле пылесоса.
– Знаешь, почему у меня всегда не убрано? – спросил дядя Валя, возвращаясь из кладовки с веником и совком.
Дима пожал плечами – он не знал. Просто у дяди Вали всегда было не убрано, и это не вызывало у него удивления.
– Все женщины, которые приходили ко мне, старались навести порядок, а я боялся.
– Чего боялся? – вяло спросил Дима.
– Что уберет и останется. Насовсем.
– Слушай, я не боюсь, что Катя останется, ты меня знаешь.
– Да, я тебя очень хорошо знаю, поэтому помолчи, пожалуйста. Так вот, я стал бояться женщин и порядка. – Дядя Валя принялся сметать большие осколки в совок. – Потом заметил, что по утрам не принимаю душ, не всегда, а так, иногда. Потом забывал побриться. А потом женщины перестали приходить ко мне… Вот так я остался один. Совсем один. А ведь я хотел семью, двоих детей, мальчиков. А теперь я мытый, бритый, в квартире чисто, но я старый и никому не нужный.
– Неправда, ты не старый и ты мне нужен.
Дядя Валя выпрямился и усмехнулся:
– Ты тоже нужен мне, Малыш. И я не могу видеть, что ты не бреешься, что ходишь по квартире в пальто и в твоей жизни черт знает что происходит!
Карлсон накормил Малыша борщом, заставил побриться и принять душ. Уложил в постель, сказал, что завтра они с Фрекен Бок придут утром, к девяти, а Малышу лучше свалить на работу и без звонка не возвращаться.
– Спасибо, дядя Валя. – Дима зевнул. – Что бы я без тебя делал…
– Взял бы веник, тряпку…
– Я не про это. – Дима закрыл глаза. – Ты хороший, я люблю тебя, Карлсон.
– И я тебя люблю, Малыш.
Дядя Валя выключил свет и вышел из спальни.
Как он ушел из квартиры, Дима не слышал. Он уже крепко спал.
В шесть вечера Катя еще убирала.
– Я уже заканчиваю, тут на час-полтора, – в трубку проворковала она.
– Может, на завтра перенесешь? – спросил Дима.
– Дмитрий Семенович, у вас тут… Извините, если все не убрать, то никакого толку не будет. А вы приезжайте, я вам мешать не буду.
Дима вышел из офиса в начале восьмого, купил на углу пиццу и поехал домой. Если Катя еще не ушла, то они вместе поужинают, и надо, чтобы она взяла деньги. Обязательно.
Катерина убирала коридор. Она встретила его с тряпкой в руке, раскрасневшаяся, растрепанная и с улыбкой до ушей. На ней были широченные то ли голубые, то ли салатовые бриджи, из которых торчали тоненькие ножки, футболка, из-под которой виднелись ключицы, и тапочки. Ее локти привлекли внимание Димы – они были очень острые.
Его душу сковала жалость, не сиюминутная, а непреходящая, родительская жалость сильного взрослого человека к слабому молодому созданию. Он уже не раз испытывал ее, теряя своих так и не увиденных детей, но сейчас он не плакал от бессилия, а осознавал, что может помочь, может сделать так, что эти нелепые локти округлятся, а тело под футболкой обретет красивые женские формы. И для этого не нужно что-то сверхъестественное, нужно всего лишь помочь. Нужно пристроить ее на курсы, а после платить достойную зарплату. Нужно помочь ей обрести уверенность в том, что завтра все будет лучше, чем сегодня. И никогда не забывать, что она видела войну, – только так можно помочь ей забыть весь этот ужас.
– Добрый вечер. – Она вытерла лоб тыльной стороной ладони. – Я сейчас домою коридор и площадку да еще входную дверь вытру.
– Хорошо, я не буду тебе мешать.
Дима замешкался, не зная, куда ступить. Катя бросила тряпку на пол и поставила перед ним тапочки:
– Ваши?
– Да.
– Туфли оставьте на тряпке.
Дима сунул ноги в тапочки и повесил пальто в шкаф.
– Составишь мне компанию? – Он помахал коробкой с пиццей.
– Спасибо, я у Валентина Васильевича поем, – смущенно ответила Катя.
– Ну, как знаешь, – сказал он и пошел в кухню.
Уговаривать не хотелось.
Покупая пиццу, он чувствовал голод, а сейчас аппетит пропал. Он поставил коробку в холодильник и пошел в гардеробную. Там он снял пиджак и сел на стул. Он любил после работы сидеть здесь в полной тишине. Если закрыть дверь, будет слышно только тиканье наручных часов. Его взгляд скользил по пиджакам, рубашкам, полкам с аккуратно сложенными джемперами и безрукавками и вдруг наткнулся на большую белую коробку на верхней полке.
Он не видел ее раньше. Или видел и не обращал внимания?
Дима придвинул к шкафу лестницу и снял коробку с полки. Открыл – и его руки дрогнули: внутри лежало белое детское одеяло, вышитое пестрыми котятами, щенками, телятами и гусятами, и по всему одеялу зеленела травка. Дима сел на стул, опустил голову на руки и закрыл глаза…
Это потом он ругал себя на чем свет стоит, вспоминая испуганное лицо Кати, как она сидела у его ног на корточках, заглядывала ему в глаза и спрашивала, чем может помочь, утешить в горе. И тоже плакала. Это потом, терзая себя, он сотни раз вспоминал, как вытирал одеяльцем слезы, свои и Катины. И что она говорила: «Все будет хорошо», – и гладила его по голове, по плечам. Она поднялась на ноги, и он прижался лицом к ее животу. И вдруг почувствовал необычайное тепло…
Дима оттолкнул Катю довольно резко и грубо. Она испугалась и начала в спешке собираться. Он стал совать ей деньги, она отказалась и убежала. Потом позвонил дядя Валя и сообщил, что Катя уже дома и чем-то расстроена. Диме не понравилось, как она убрала?
– Нет, что ты, очень даже понравилось. Но она отказалась взять деньги.
– Малыш, – после короткой паузы сказал дядя Валя, – зря ты так.
– Она мне ничем не обязана.
– Но с деньгами все равно зря!
Дядя Валя был прав.
– Я сейчас позвоню ей и извинюсь.
– Она в ванной, позвони позже.
Позже Катя не ответила, а ввязывать в ситуацию дядю Валю – звонить на его телефон и звать ее – он не хотел.
Дмитрий проснулся довольно поздно, в начале девятого. Всю ночь ему снилась Катерина, она плакала и спрашивала: «Зачем вы так? Я ничего плохого вам не сделала!» Он хватал часы и проклинал время за то, что оно ползет слишком медленно. Дядя Валя уйдет на работу без четверти девять, вот тогда он позвонит.
Без десяти девять он позвонил, но она не ответила.
Он позвонил дяде Вале. Тот сказал, что утром Катя была дома, но собиралась искать работу.
– Но она должна идти на курсы секретарей, она обещала.
– Не знаю, она сказала, что пойдет работать.
Дима быстро оделся и помчался на улицу Заньковецкой, но дверь никто не открыл. Весь день он не находил себе места, на работе все валилось из рук, а Катя не отвечала на его звонки. Он даже пошел на хитрость и позвонил ей с телефона Ярового. Катя ответила, но, услышав голос Димы, прервала разговор. Он написал ей эсэмэску, что нужно поговорить, но она не ответила.
Вечером он отправился к дяде Вале. Шел и ругал себя, что незаслуженно оскорбил Катю, что слишком сильно оттолкнул и она ударилась о дверной косяк. Больно ударилась, потому что вскрикнула и схватилась за плечо.
Все случилось так неожиданно… Дима прижимался лицом к ее животу, она гладила его по голове, и ему вдруг показалось, будто это Настя, будто он в комнате с амурами на потолке, будто амуры спустились к нему и касаются крыльями его лица. Он боялся открыть глаза, боялся, что волшебство исчезнет, боялся разжать пальцы, боялся, что Настя выпорхнет из объятий и улетит к амурам.
– Я люблю тебя, – прошептал он, испугался и открыл глаза.
И грубо оттолкнул Катю.
Она расплакалась и выбежала из гардеробной. Дима пошел за ней, умоляя простить его. Она скрылась в ванной. Он стоял под дверью, просил выйти и поговорить с ним. Она вышла переодетая и бледная.
– Я не лезла к вам, я всего лишь хотела облегчить ваше горе.
Он протянул ей деньги, а она ударила его по руке, крикнула: «Нельзя так с людьми!» – и выбежала из квартиры.
Он помчался за ней – думал, что она поедет на лифте и сейчас ждет его. Но она не ждала – эхо ее быстрых шагов гулко раздавалось на лестнице.
Вечером Катя не пришла домой, и дядя Валя нашел на кухне записку: «Спасибо вам за все, я никогда не смогу отблагодарить вас за вашу доброту и щедрость. Не волнуйтесь, я позвоню. Дмитрию Семеновичу передайте, что я на него не сержусь. Всегда ваша Катька». И смайлик.
Он называл ее Катькой…
В тот вечер Дима ужинал у дяди Вали и остался у него на ночь. Они легли поздно, вдоволь наговорившись обо всем, но дядя Валя ни словом не обмолвился о случившемся. И Малыш был за это бесконечно благодарен Карлсону.
