Книга: У каждого свой путь в Харад
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Глава 6

– Что ты знаешь об истории Латфора?
Шелест и Дарина лежали рядом на берегу, нависающем над рекой своеобразным глиняным козырьком. Очень близко друг к другу – так, что края рясы монаха почти касались одежды девушки.
Перед ними были воткнуты в ряд несколько невысоких, чуть выше стеблей росшей здесь травы самодельных удилищ. Поблескивающие на солнце нити, шедшие от них, течение вывело в совершенные параллельные линии. Спины с перепончатыми плавниками всплывали то тут, то там, нисколько не интересуясь приманкой.
– Очень своевременный вопрос, что тут скажешь. – Рина тихонько потрогала одну леску, проверяя натяжение. Наверное, уже в сотый раз. Ожидание затягивалось, превращая рыбалку из охоты в тягость. – В этом весь ты…
– В смысле? – Шелест слегка повернулся в ее сторону. Он уже давно заметил, что его прямой пристальный взгляд нервирует девушку, и старался в упор смотреть на нее как можно реже.
– В прямом, – буркнула Дарина. – Вот мы сейчас что делаем?
Шелест хмыкнул. Если бы ее взгляд мог проникнуть сквозь тьму, скрывающую его лицо, она бы увидела, что монах улыбается.
– Правильно, – сама за него ответила девушка, – рыбу ловим. При чем тут Латфор? Снова правильно – ни при чем. Я сосредоточена на рыбе, думаю только о том, что никак не могу поймать эту треклятую чешуехвостую дрянь, хотя закинула шесть мормышек, а плещется рыбы у этого берега немыслимо просто сколько… Столько, что еще немного, и я спрыгну отсюда в воду, чтобы хватать их голыми руками. Потому что, если нам чуть-чуть еще повременить, Гыду по второму разу придется ставить на огонь котелок. Ага, первая-то вода уже, наверное, выкипела благополучно. Без рыбы. Но тебя это, вероятно, волнует не особо, вот ты и влезаешь с очередным вопросом, не касающимся дела. Зачем?
Рина подтянула к себе леску, на воде появился след, будто кто-то тронул горячим ножом кусок масла. Девушка вся напряглась, ее внимание полностью поглотила уходящая в толщу струящейся воды тонкая нить. Она потихоньку подтягивала к себе невидимую пока еще добычу.
– Ты сейчас очень похожа на кошку, – заметил монах.
Дарина заворчала, метнув в собеседника злобный взгляд. Шелест меж тем чуть выглянул за край. Его тень, упав на воду, заскользила по волнам.
Леска, подтягиваемая девушкой, вдруг дернулась и вылетела из воды, сверкнув острием крючка. Рыба ушла в глубину, предварительно объев с него наживку. Рина ругнулась с досады и пару раз стукнула по земле затянутой в перчатку рукой.
– Слушай, не высовывайся! – В своей неудаче она, разумеется, винила не себя. – Убери свою дурацкую тень сейчас же! О-о-о… – Она была так зла, что казалось, еще немного, и стукнет его.
– Угораздило же тебя увязаться за мной! – Дарина снова забросила невезучую псевдоудочку, предварительно поплевав от сглаза на судорожно извивающегося червя. – В лагере, что ли, дел не нашлось? Хворост собирал бы…
– Хворост собрал Гыд, – возразил монах.
– Вот-вот, хворост собрал Гыд, Саммар начистил овощей и приволок ароматной травы, Дарина занялась рыбой – вот и ты, Шелест, чем-нибудь полезным бы занялся.
– Чем? Если все полезное, как ты выражаешься, уже сделано?
– Не сделано, как раз еще не сделано. А только делается… Вот помолился бы каким-нибудь рыбьим богам, чтобы их рыбы одурели и прекратили наживку вхолостую жрать. А то ведь нам самим холостой супчик на воде жрать придется.
– Богохульствуешь, – возразил Шелест.
– Ну не без того. Хотя боги-то у нас с тобой разные, так моим, думаю, не обидно, – наигранно согласилась Рина. – И вот, чтобы молился ты вдохновенно и молча… А то привязался: «Что ты знаешь про Латфор?» – передразнила она монаха, подражая его произношению. – Что я знаю… Я точно знаю, что мне совершенно не нравится, как ведет себя их рыба! И ты тоже, со своей тенью… Знаешь, если уж мне не по себе от того, как ты смотришь – я даже спиной твой взгляд чувствую, – то что уж удивляться, что рыба поперепугалась.
– Подсекай, – тихо произнес Шелест.
– Что?
– Ну не знаю, как там у вас говорят, вытаскивай, в общем. Третья удочка, посмотри!
Рина уже сматывала леску, подтягивая к берегу блестящую чешуей рыбу.
– О-о-о! – Это было уже совсем другое «о-о-о», чем произнесенное немного ранее. Восхищенное и радостное. – Вот это другое дело!
Рыба билась на берегу, то зарываясь в траву, то выпрыгивая из нее. Дарина вмиг повеселела.
– Отличный экземплярчик! Килограмма под два, верно. Видишь, как хорошо получается, если делать так, как я говорю, монах? Помолился – и все. – Она подмигнула Шелесту. – Могу поклясться, сейчас попрет.
Им не то чтобы поперло, но тем не менее улов был вполне приличным. Когда они через час возвращались обратно к лагерю, у Рины на пруте, пропущенном через влажные красные жабры, болтались четыре рыбины. Девушка выпотрошила их еще у реки, промыв в проточной воде, очистила от серебристой липкой чешуи.
– Что-то долго, – проворчал Саммар.
– Да неужели? В следующий раз Шелеста займите чем-нибудь, он мне всю рыбу распугал. Видимо, заботился о ее безопасности.
– У нас картошка переварилась, – мрачно перебил ее Гыд. – Теперь не уха, а каша получится.
– Картофельная каша с рыбой – тоже неплохо, – примирительно произнес монах. И добавил: – После двух дней перехода даже очень хорошо. Горячая еда. А у меня еще есть лепешки.
– Пятый день пути, а латфорский хлеб у тебя, как погляжу, не переводится. – Дарина заглянула в котел через плечо Гыда. – С чего бы?
– Просто это единственное, что мне по-настоящему нравится из их кухни.
Не слушая его ответ, девушка уже тянула носом воздух. – Пахнет здорово! Эх, Гыд, не тем ты занимаешься, пристроился бы на кухне в каком-нибудь замке, в тепле и сытости, стал бы знатным поваром…
– Поговори еще, – буркнул Гыд, стыдящийся своего таланта.
Приготовление пищи не входило, по его мнению, в список приличествующих воину достоинств. Но что поделать, если кроме него в этой компании никто ничего не пытался сделать хоть сколько-нибудь вкусным. Для Саммара и Дарины единственной приправой, к пополнению запасов которой они относились всерьез, была соль, все остальное считалось излишеством или баловством. Он же вырос в Хараде, где количество специй и смесей из них огромно. Самый тонкий и привередливый гурман был бы в восторге. И зачастую в походах по равнине Гыд страдал, оставшись без разнообразия вкусов.
А монах продолжал оправдываться:
– Во дворце, когда вам вручили торбу с едой, мне дали стопку лепешек. Я не счел возможным отказаться.
– М-да? – Гыд отвлекся от помешивания ухи и перевел взгляд на Шелеста. – Я думал, что монахи вообще ничего не едят.
– Да ну тебя, – устало отмахнулась Рина. – Как же ничего не едят? А огромные монастырские угодья им тогда для чего?
– Ну не знаю… – Гыд слегка смутился и извиняющимся тоном, глядя на монаха, произнес: – Просто я еще ни разу не видел, чтобы ты ел.
Саммар тем временем устраивал место для ночлега. Он обрубил несколько нижних веток у молодых елей и уложил их одну за другой на землю, сверху расстелил одеяло – получилось ложе, на котором холод от земли чувствовался значительно меньше. Он завернулся в плащ и сел к огню.
Его взгляд скользил по спутникам, перебегая с одного на другого.
«Как трудно принять решение. Оказывается, насколько все было проще, когда Ольм был рядом. Было ясно, куда идти и зачем. Был приказ, и вопрос относительно его исполнения возникал только один: «Как это осуществить?» А что сейчас? Мне нужно выбрать, какой дорогой идти в Харад, а я даже не уверен, стоит ли вообще туда возвращаться».
Гыд уже разливал варево по плошкам, желудки урчали у всех, и поэтому серьезный разговор Саммар решил отложить на потом.

 

В костре догорало полено. Саммар разворошил его распаленное нутро длинным прутом, и мириады искр вспыхнули, подхваченные поднимающимся к небу жаром.
– Каждый из вас в свое время принес клятву верности благородному Хальмгардскому дому, – начал бородач. Он задумчиво оглаживал свою бороду и говорил медленно, тщательно подбирая каждое слово.
Гыд молчал, ожидая продолжения, а Дарина удивленно приподняла одну бровь, пытаясь понять, куда он клонит. Один лишь Шелест, как всегда, казался внешне невозмутимым.
– Как и я. – Саммар сделал паузу. Ощущая одновременно прикосновение к собственным мыслям извне. Он поморщился: «Зачем, Шелест, зачем ты снова пробрался в мою голову? Я и так сейчас скажу все, о чем думаю».
«Может, как раз не следует говорить все, о чем ты думаешь?»
«Может. Но сейчас я твердо уверен в обратном».
«Остановись».
– И мы ни на йоту не отходили от уставного права. Ни один из нас.
«Остановись, Саммар»! – В голосе Шелеста появились холодные нотки.
– Но я думаю, что настало время пересмотреть многое.
– Ты можешь говорить яснее? – Дарина устала вслушиваться в паузы. Она не любила недомолвок и неясностей.
– Не перебивай, – оборвал ее Гыд.
– Вы привыкли относиться ко мне, как к старшему. И как старший, сейчас я не могу не сказать то, что мучает меня с момента отбытия из Латфора. Принц Ольмар остался в замке Иорета и тронется оттуда только лишь во главе огромной армии. В ином случае он остается там под покровительством латфорских князей. До прояснения ситуации. Мы больше не могли оставаться в замке – вооруженная охрана принца бросала тень на способность Иорета уберечь в собственном доме гостя. Таким образом, в данный момент мы оказались предоставлены сами себе.
«Еще раз прошу – остановись, Саммар. Это ошибка. Все, что ты собираешься сказать». – Шелест так сжал в руках сухую ветку, что она сломалась.
– Пока мы вместе. Но в какой-то момент каждый из вас должен будет сделать выбор.
– Выбор? Какой выбор? – Рина нахмурилась. – Ты имеешь в виду…
– Я имею в виду, куда идти. Чью сторону выбрать. Мы наемники. Сейчас, когда власть хальмгардцев слабеет, когда Озерный край пал…
– У тебя нет прав судить об этом! – зазвенел в тишине голос Шелеста, словно отрезав все последующие слова, которые мог обронить харадец.
– Монах, ты сдурел? – Глаза Дарины округлились от неожиданности.
– Слова Саммара можно расценивать только как измену, и он об этом осведомлен прекрасно.
– Да мы же просто разговариваем! – не унималась Рина. – Как ты можешь! И кстати, у тебя-то уж вообще никаких прав нет на обсуждение этой темы. Монашеский орден вне закона и государственной власти, правда? Так чего ты взвился?
– Каждый из вас, как только что сказал Саммар, принес в свое время присягу на верность князям Ольмхольма. Раз так, это для вас что-то да должно значить. – Его рука вынырнула из складок рясы. На ладони, затянутой в черную кожу перчатки, блеснуло отполированным металлом кольцо.
Гыд сидел к Шелесту ближе всех, и в его руки кольцо перешло от монаха первым. Парень повертел его в пальцах, прищурился, рассматривая вязь гравировки на внутренней стороне и печать на плоской перстневой пластине.
– Гербовый перстень. – Он передал кольцо Саммару. – Что скажешь?
Дарина подалась вперед, присматриваясь к драгоценности, оказавшейся сейчас в руках бородача.
– Я знаю, что это, – произнесла она. – Это перстень Ольма. Шелест, откуда ты его взял?
Саммар долго разглядывал кольцо.
– Это не кольцо Ольмара, – наконец изрек он.
– Да говорю тебе – это точно его вещица! Я сто раз его видела. И даже в руках держала. Он сам его тебе дал, что ли? – Девушка снова обратилась к Шелесту. – Чтобы ты был проводником его воли? Или как там у вас это называется – представителем с полномочиями?
Саммар устало покачал головой, отметая ее предположение.
– Ты ошиблась, это не кольцо Ольма, – еще раз повторил харадец. – Но оно очень похоже. Если не сказать точно такое же. Вот и немудрено перепутать. – Он потер переносицу. – Это один из фамильных перстней Хальмгардов.
– То есть? – Дарина переводила взгляд с одного спутника на другого. – Что-то у меня в голове никак не укладывается…
– Ты уже все прекрасно поняла. – Шелест протянул ладонь, чтобы вернуть себе кольцо. – Лишние разговоры ни к чему. Все остается как раньше.
Над костром на некоторое время повисло молчание. Было слышно только, как потрескивает подброшенный в огонь хворост.
«В голове не укладывается. Немудрено, что уж тут говорить…» – Саммар припомнил, сколько лет он верой и правдой служил князьям Озерного края. Как стал личным телохранителем Доноварра.
«Ольм практически вырос у меня на руках. Я обучал воинскому искусству его старших братьев. Жил в их доме. И как, интересно, я мог проморгать еще одного сына Доноварра? Ни единого упоминания, никогда и нигде».
Он снова и снова переворачивал прутом поленья в костре, давая им быстрее разгораться. В воздух взлетали искры. Саммар с надеждой ловил их свет, желая, чтобы он пролился на его собственные догадки. Но те гасли в воздухе одна за другой.
Дарина с Гыдом переговаривались вполголоса, пытаясь прояснить для себя, в какой степени родства находится монах с Доноварром и Ольмом. Гыд удивлялся в своем обычном простодушии тому факту, что у монаха может быть родня среди обычных людей. Дарина, с опаской поглядывая в сторону маячившего на берегу реки Шелеста, отметала сомнения Гыда насмешками. Она, пересыпая речь присказками, объясняла, что монахи от монахов не происходят, рожают их по-прежнему бабы, и, следовательно, по крайней мере одна родственница в миру у них быть должна обязательно. Саммар в их пустую болтовню не ввязывался. Он думал.
«Это кольцо – знак принадлежности к монаршей семье. Его невозможно украсть, тот, кто захочет завладеть им силой, поперек воли истинного хозяина, попросту перестает его видеть. Вот оно лежит перед тобой, поблескивая влажными гранями камней, словно кричит о своей баснословной стоимости, и ты желаешь обладать им, несмотря ни на что, тянется рука – но хватает воздух. Кольцо тает, как мираж.
Старая эльфийская магия.
Магия тех давних времен, когда монахов в Озерном крае в помине не было. И вот теперь оно у одного из них, и свойств своих не потеряло, так же служит хозяину. Невозможно и подделать его. Как подделать кольцо с заклятием, завязанным на имени, которое накладывается при рождении владельца? Много еще чего болтают про волшебные свойства подобных колец. Но точно никто ничего не знает. Кроме самих князей, разумеется. У благородных свои тайны. – Мужчина невесело усмехнулся. – И как оказалось, они касаются не только драгоценностей».
Наконец его спутники, не сговариваясь, расползлись в противоположные стороны, завернулись кто в одеяло, кто в плащ и уснули. Он видел, что спит даже вездесущий Шелест.
Безопасность, которую мог обеспечить Саммар, казалась им безусловной. Или это был просто эгоизм уставших молодых людей, и они просто выбрали сон, небольшую передышку для себя, наплевав на его собственную возможность отдохнуть?
Харадец поудобнее устраивал себе место для ночного бдения. Одеяло под спину, плащ на плечи, ноги поближе к теплу.
Ко всем многочисленным, приобретенным на полях сражений болячкам не так давно прибавилась ноющая, донельзя раздражающая боль в пояснице. Болело не так, как болит один из шрамов, воспоминанием о старой ране. К такой боли он привык, сроднился с ней. Но сейчас ныли мышцы вдоль позвоночника, затягиваясь в судорогу нервов, не давая шанса даже чуть-чуть расслабиться.
Это не мешало ему ходить, стоять и даже держаться в седле. Но стоило на какое-то время замедлить свой бег по жизни, и спина вновь напоминала о себе. Словно стараясь вытолкнуть из состояния покоя.
«Старость подкралась. Или погода зашалила, сквозняк какой-нибудь поймал. Или не время пока еще сидеть, и это знак». – По большому счету причина Саммара интересовала не особенно. А вот вопрос, когда новое ощущение лишит его ночного сна, был весьма актуален. Он слушал свою спину и ясно понимал, что если сейчас больно сидеть, то очень скоро станет невозможно спать.
Припомнилась берегиня с ее врачевательским талантом и противостоящие ей силы монашеского ордена. И та, и другая сторона могла бы на раз облегчить его страдания. Независимо от различий между ними и вызванной этими различиями вражды.
Харадец с тоской посмотрел на темнеющую напротив него через костер фигуру Шелеста. Как ни странно, ему никогда прежде не приходилось прибегать к их магии. После битв его латали сельские знахари или, если дружине полагалось по рангу присутствие ученых мужей, то лекари. Берегинь уже давно загнали в глубинку. А монахи всегда были заняты умирающими и тяжелоранеными, Саммару же везло.
Дело даже было не в умении или особой ловкости. В сече, когда против одного опытного с мечом может выйти тысяча оголтелых с вилами, это не самое главное.
Есть сила, которая одним дает выжить в самых немыслимых условиях. Цепочка случайностей, роящихся без видимой причины, в нужный момент принимает форму неотвратимой судьбы.
Какая-нибудь ничего не значащая мелочь может оказаться воистину фатальной. Жизнь на самом деле может погубить что угодно.
Впрочем, так же, как и спасти.
А спина делала его более уязвимым, но теперь в свете открывшихся обстоятельств было непонятно, возможно ли обращаться к монаху, прямому потомку правящего князя, за врачебной помощью.
Харадец сидел, вслушиваясь в ночные разговоры леса. Привычно шумел запутавшийся в кронах деревьев ветер, поодаль ухала сова, потрескивал у ног костер. Саммар подбросил в огонь еще одно полено. Пламя затанцевало в высохших бороздках коры. Тепло расползалось от костра, отодвигая обратно в темноту холод ноябрьской ночи.
Для ночлега была выбрана небольшая полянка, скорее даже не полянка – пятачок, не занятый деревьями. От берега реки, продуваемого всеми ветрами, спутников отгораживал небольшой пригорок, а с другой стороны надежной стеной стоял лес.
С каждой минутой Саммар незаметно для себя все больше и больше сползал вниз по пригорку, к которому прислонился. Тепло убаюкивало, а спина, принявшая удобное для себя горизонтальное положение, прекратила петь свою заунывную песню и замолчала.

 

Проснулся харадец от легкого толчка в плечо.
– Смотри, – послышался рядом с ухом голос Дарины. – Только тихо.
Мгновенно стряхнув с себя сон, Саммар попытался вскочить, но с двух сторон его прижали к земле сильные руки.
– Не вставай, – откуда-то сверху прозвучал приглушенный голос девушки. – Просто повернись и смотри.
Саммар так и сделал. В голове вертелись всевозможные проклятия в собственный адрес.
«Как можно было заснуть в дозоре? О Саммар, великий воин, личный телохранитель князя Доноварра! Позор на твои седины!» – Он выглянул из-за пригорка и посмотрел в ту сторону, куда указывала Рина.
– Это… это что такое?!
В нескольких десятках метров от них, ближе к берегу реки был разбит самый что ни на есть настоящий военный лагерь.
«Каким образом? Как они сумели подойти? И когда? – Голова Саммара была готова взорваться. Получалось, что он не только проспал свое дежурство, но и прошляпил появление прямо под носом огромного количества вооруженных людей. Харадца охватила паника. – Разбить лагерь такого уровня и так быстро – как? Сколько, получается, я спал?»
– Смотри-ка, а дар разговаривать вернулся к нему быстро, – с усмешкой прокомментировал Гыд. Он жевал сухую травинку.
– Подожди, это он еще самого главного не видел, – произнесла Рина.
А харадец продолжал таращиться на лагерь, не в силах никак поверить, что все это происходит на самом деле.
«Чертов Латфор! Никогда его не любил!»
На берегу реки, словно грибы после дождя, появились огромные белые шатры, шпили которых обвивали гербовые стяги. Прочная коновязь размещалась почему-то прямо у кромки воды. Несколько жеребцов, несомненную породу которых выдавали крутые изящные шеи, вертели мордами и фыркали, перебирая копытами, клеймили мокрый песок следами подков.
На пороге одного шатра чистил сапоги одетый в военную форму гвардеец. У его ног развалились две большие лохматые собаки, одна скребла лапой за ухом, вторая отчаянно зевала. В импровизированной кузне неподалеку раздувал мехи дюжий кузнец.
Почти на границе лагеря в ряд стояло несколько клетей с курами и кроликами. Живность пищала и кудахтала, создавая естественный фон для одного-единственного, разносимого над лагерем, рекой и лесом голоса. Человек говорил на простонародном потловском диалекте. Его экспрессивная речь не прекращалась ни на минуту.
Вслушавшись в слова, Саммар поймал себя на том, что краснеет. Такой отборной ругани он не слышал со времен своей шальной молодости.
Голос принадлежал самой колоритной фигуре из всех, кого мог со своего места видеть Саммар. Мужчина этот был не по погоде раздет до пояса, пот стекал по его мощному телу, пропитывая фартук, прикрывавший огромный пивной живот. Ныне плешивый, некогда он, несомненно, был рыжим, о чем свидетельствовали растущие на затылке и над ушами клоки огненных прядей.
В такт своим словам он потрясал в воздухе руками. Словно призывая в свидетели некие силы. Так как в руках при этом была зажата наполовину ощипанная тушка молодой индейки, зрелище очень смахивало на ритуал языческого жертвоприношения.
И вдруг вмиг все исчезло.
Палатки с развевающимися стягами, коновязь, кузница, матерящийся повар – все. Саммару оставалось только изумленно хлопать глазами:
– Да что это такое? Что за напасть?!
– Во-о-от, – наставительно протянул Гыд. – И мы о том же.
– Он уже раза три исчезал и появлялся, – произнесла Дарина. Решив, что основная угроза исчезла вместе с лагерем, девушка оторвалась от земли и, выпрямившись во весь рост, потянулась, разминая затекшие мышцы. – Это все хорошо. Они будут исчезать и появляться, появляться и исчезать. Но ты не знаешь самого главного. Верно, Гыд?
– А тут еще и главное есть? – Саммар поскреб пятерней бороду. – Потрясающе.
Гыд осклабился, сверкнув сразу всеми тридцатью двумя зубами, но потом осекся под взглядом харадца. Улыбка слетела с его лица.
– Саммар, ты не ори только, но Шелест-то наш, княжич новоявленный, кажись, к ним подался.
– Что?!
Похоже, время перестать удивляться не наступит никогда. Какой-то кошмар.
А Гыд продолжал объяснять:
– Ну, сначала он с нами лежал рядом. Вглядывался, вглядывался… Потом говорит: «Послушай-ка, Гыд, а не знаком ли тебе герб на стяге?»
– Ну а ты? – Саммар наморщил лоб, вспоминая узор виденного флага. Картинка, всплывшая в памяти, была четкой, но герб харадцу знаком не был. Или все же был? Перед внутренним взором замелькали, быстро сменяя одна другую, гравюры, собранные в научных залах Ольмхольмского замка.
– А я что? Я, когда не знаю, что сказать, я молчу.
– Весьма мудро, – вставила Дарина.
– А потом он сказал: «Стоит попробовать». И как рванет туда! А потом все исчезло. И Шелест вместе с ними теперь, короче. Появляется и исчезает.
– Ага, мы его видели, – подтвердила Рина. – Он там в одной палатке крутится.
Саммар судорожно сглотнул.
– Стоит попробовать? – повторил он вслед за Гыдом. – Попробовать – что? Рина, как вы могли его отпустить?
– Я-то тут при чем? Мне что, его за рясу нужно было хватать?
– Не передергивай. Если вдруг лагерь не появится, где прикажешь искать теперь этого кровного родственничка Доноварра?
– Да появится он, появится, – успокоил Саммара Гыд. – Вот только чуток подождать придется. Слушай, Саммар, раз уж мы тут вынуждены задержаться, так, может, я к реке спущусь поодаль – рубаху обновлю? Раз уж выдался такой случай.
Саммар пожал плечами.
– Что время зря терять…
На этот раз появления лагеря ждать долго не пришлось. Он возник, словно сгустившись из утреннего тумана, принесенного порывом ветра с реки.
Снова появились шатры с флагами, коновязь и кудахчущие в клетках куры. Повар все так же материл всех и вся, размахивая в сердцах индейкой. В какой-то момент его нервы окончательно сдали, он выкрикнул что-то совершенно непристойное и швырнул тушку птицы в сторону возникающей время от времени перед ним стены леса.
И снова все исчезло. Индейка шлепнулась на землю в том месте, где между лесом и лагерем, по-видимому, находилась невидимая граница.
Рина ткнула Саммара локтем в бок.
– Кажись, стрелять зайцев сегодня идти не придется. Как ты относишься к прилетевшим из видения индейкам? – Не дожидаясь ответа, девушка выскочила из убежища и вскоре вернулась обратно с трофеем.
– Смотри, Саммар, смотри! – Она растянула перед его глазами тушку за крылья. – Видишь, как ее разрезало?
Саммар провел пальцем по идеально ровному срезу. Часть индейки была словно отсечена. Недостающий кусок исчез вместе с лагерем.
– Может, это ее повар так? – с сомнением произнес харадец.
– Чем? – фыркнула Рина. – Огнем из глаз? Осторожнее надо с этим лагерем. Во всех смыслах.
– Да уж, на его границе останавливаться точно не стоит.
Дарина все еще рассматривала птицу:
– И руки просовывать туда тоже. Либо тут, либо там, одним словом… Пойду, промою ее, что ли. Смотри, сколько налипло всякой дряни – хвоя, листики какие-то, песок. Хотя Гыду, наверное, больше понравилось бы именно так. Он же мастер добавлять всевозможную ерунду и переводить продукты. Угли еще горячие у нас хоть? За костром-то никому в голову не пришло следить…

 

Вновь лагерь появился, когда куски нанизанной на прутики индюшатины, шипящей на углях, покрылись аппетитной румяной корочкой, а рубаха Гыда сохла, раскинув рукава на ветвях кустарника.
На одном из шатров был откинут полог. В проеме маячила фигура в рясе. Вскоре монах вышел оттуда и не торопясь пересек расстояние, отделяющее его от спутников.
Он присел к костру на свое привычное место напротив Саммара. Без вступления спросил:
– Узнал герб?
– Это вместо объяснений? – вопросом на вопрос отпарировал харадец.
– Это объяснение и есть.
– Шелест, как он есть, – прокомментировала манеру Шелеста вести диалог Дарина. При этом она не утрудилась оторваться от поедания индюшки и жевала за обе щеки. – То есть – обычный Шелест.
– Так что там с гербом? – перебил Гыд.
– Значит, никто не узнал… А я думал, Саммар, что ты вспомнишь.
– Но я не вспомнил. – Харадец отбросил косточку в огонь. – Почему ты меня не разбудил?
– Ну, я думал, что ты поймешь, когда увидишь флаг, и вспомнишь.
– Так что это за лагерь? Чьи они? – спросил Гыд, чувствуя, что и на этот раз его вопрос останется без ответа.
– Шелест, даже если бы я во сне за полгода увидел их регалии и все заранее знал… Почему ты полез туда первым?
Шелест пожал плечами:
– Времени не было. – Он вылил воду из стоящего у костра котелка, гася тлеющие угли. – Им там нужна была помощь. И я подумал, почему бы не попытаться? Возможно, тогда и к нам придет помощь, откуда не ждали. Такой неожиданный союзник мог бы стать мощным козырем в игре против Удматории.
– Ага, только вот жаль, что мы по-прежнему с Удмом не играем, а воюем, – продолжая сверлить подопечного взглядом, не успокаивался Саммар. – А ты точно игровую площадку устроил со своими прыжками.
Дарина с возмущением следила за тем, как монах заливает ее костер. Помрачнев, она кивнула, указывая на мокрый пепел:
– А сейчас, видимо, ты еще что-то придумал, да? Одному тебе известный план.
– Не сейчас. – Монах вытряхивал из посуды последние капли. – Нужно собираться. В ближайшее время нам будет предложено нанести визит одной княжеской особе. Повторяю, в нашем положении пренебрегать им не стоило бы.
– Не стоило бы… – осекшись, Дарина закусила губу. Помолчала, а потом сказала: – Может, соваться туда не стоило бы – уж больно мельтешит твой лагерь. А то не разделить бы участь птичью… Раз – и отсечет там что-нибудь! Может, даже что-нибудь важное.
Шелест покачал головой:
– Он пока не будет исчезать. Это точно.
Саммар посмотрел в сторону лагеря.
– Предложение о визите придет оттуда? – Вопрос был риторическим. – Мы будем исчезать вместе с ними?
Монах пожал плечами:
– Не знаю.
– Вот еще не хватало! – Дарина в сердцах плюнула на землю и топнула ногой. – С чего это я должна исчезать с каким-то там чужим лагерем?
На Саммара так вообще лучше было не смотреть. На скулах заходили желваки:
– Ты же только что сказал, что он никуда не исчезнет?!
– Да, но это только сейчас. Пока тот, кто устраивает кавардак с перемещениями, спит. Но я не знаю, сколько мы там пробудем. Если долго, возможно, он проснется. И тогда может быть все что угодно.
– Кто этот он? – безрадостно спросил Гыд. Он собирал вещи. Не дожидаясь официального приказа от Саммара. Потому что для себя решил: пойдут они в чужой лагерь или не пойдут, разницы для него, Гыда, особой нет, а вот порядок в любом случае дело хорошее.
Саммар поднялся на ноги, осторожно потянув затекшую спину. Боясь услышать какой-нибудь подозрительный хруст или почувствовать молниеносную, протяженную по всем нервам позвоночника боль. Но ничего такого не было.
– Кто он, кто… Тот, кого наш монах усыпил. Верно?
Гыд и Дарина замерли, внимательно посмотрев на Шелеста. Нельзя сказать, что эта информация пришлась им по вкусу.
– Замечательно, – пробормотала Рина. – Рыб пугает. Усыплять он умеет. В сны, часом, не влезает?
– Кто знает, – в свою очередь пробормотал Гыд. – Уж лучше бы ты, Рина, хотя бы иногда молчала. Если еще и спать рядом со своими бояться…
– А вон, кажется, уже идут нас приглашать. Их неизвестные благородные величества не заставили ждать. – Голос девушки приобретал все более ехидные нотки. – Вот досада, а я неподобающе одета.
Со стороны белых шатров шла фигура, облаченная в расшитые золотом одежды. Приблизившись, фигура поклонилась, прижав к груди сложенные перед собой в замок ладони:
– Принц Эльяди имеет честь пригласить вас присоединиться к его утренней трапезе.
Рина картинно всплеснула руками и, усиленно заморгав глазами, изобразила гротескный книксен:
– О, надо же, как неожиданно! Мы польщены, невероятно польщены!

 

Полог над входом в самый большой шатер был сдвинут в сторону. Ветер трогал его складки, и колыхались вместе с ними сплетенные для украшения нити, идущие от захвата, сдерживающего ткань.
Саммар со спутниками вошли под его сень.
Внутри нельзя было увидеть ни клочка земли – весь пол был устлан коврами песочного цвета. В центре стоял массивный овальный стол. Ножки, стилизованные под лапы льва, словно вцепились в ворс ковра. Столешница цвета молочного шоколада была украшена узкой каймой цветочного орнамента, вырезанного по самому краю.
Дарина коснулась его, как только подошла. Пальцы пробежались по тронутым позолотой изгибам рисунка, ощущая невероятную гладкость переходов. Она на секунду прикрыла глаза:
«Как красиво. Словно музыка».
Слуга отодвинул кресло, чтобы девушка могла сесть, и оно едва слышно скрипнуло, царапнув ножками по ковру. Рина чуть вздрогнула, словно очнувшись. Приветственно склонила голову, встретившись глазами с каждым из трех сидящих за столом незнакомцев. Лишь на одном ее скользящий взгляд задержался чуть дольше, чем на остальных. Девушка заметила внимание к ней с его стороны. Дарине оно показалось мимолетным, ведь она не знала, что мужчина, сидящий во главе стола, не отрываясь смотрел ей прямо в глаза с того момента, как она вошла.
Мужчин было трое. В центре – принц Эльяди, который восседал на кресле с высокой спинкой. Чтобы придать ему больше сходства с троном, его задрапировали белой тканью, расшитой гербовыми мотивами.
По левую и правую стороны от него – два советника. Оба в высоких церемониальных головных уборах, скрывающих волосы и верхнюю часть лба. Верхние золотые одежды с широкими рукавами схвачены на талии белыми широкими поясами. Белые же выглядывают из отворотов рукава нижних шелковых рубах.
Принц весь с ног до головы в белом. Золотое шитье тонкой полосой бежит вокруг шеи и стремится вниз, петляя в междурядье пуговиц. Голова его не покрыта. Волосы довольно коротко острижены на затылке, но на лоб падает густая непослушная челка. Корона, венчающая монарха, из платины. Пластина металла неширокая, с фигурными зубцами через каждые полпяди, по ним россыпью бриллианты и сапфиры.
Правильные черты лица его высочества портил полученный, вероятно, когда-то очень давно и не до конца исправленный перелом носа. Короткая борода, которую принц оглаживал, рассматривая своих нежданных гостей, была под стать волосам совершенно белой.
«Сколько, интересно, лет этому мудрецу? – Дарина вскинула глаза на принца, тут же, к своему неудовольствию, столкнувшись с его прямым взглядом. – Если бы не эта странная борода и седина… Как-то это не вяжется с молодым взором и полнейшим отсутствием морщин. Хотя, может, все они сползли на нижнюю половину лица, и именно их прячет борода».
Эльяди Энер, должно быть, высок. У него довольно широкие плечи и красивые руки. Лицо молодое, но полностью седые волосы так сильно старят его, что возраста не угадать. Персты князя унизаны перстнями, цвет камней синий, черный и прозрачный. Проникающие в шатер лучи солнца разбиваются об их грани в снопы радужных искр. Руки свободно лежат на столе, пальцы то скрещены, то поигрывают по лакированной деревянной поверхности. Он все время молчит, лишь смотрит то на одного из пришедших в его лагерь, то на другого. За него говорит человек, сидящий по правую руку.
– От имени всего высокородного дома Энер прошу принять искреннюю благодарность за проявленное участие в решении нашей проблемы. Нет нужды скрывать, что та затруднительная ситуация, в которой мы оказались, вынудила нас принять помощь, которую вы так любезно и кстати предложили…
Дарине стало тоскливо. Протокольная беседа, как обычно, ничего, кроме сна, ей не навевала. Одна сплошная скука. Слова обтекали ее сознание, ничуть не рискуя проникнуть внутрь и задеть даже краешек мыслей.
Сначала она углубилась в изучение понравившегося узора, потом переключилась на украшающие центр стола вазы с цветами и фруктами.
– Прекрати, – донесся сбоку еле слышный шепот Гыда. Харадец наступил ей под столом на ногу.
Рина перевела на него вопрошающий и немного недовольный взгляд:
– Что?
Гыд прикрывал перчаткой рот и делал вид, что сдерживает кашель.
– Саммар уже полчаса сигналит через стол.
Девушка перевела глаза на насупившегося харадца.
– Оставь в покое виноград, – объяснил выражение его лица Гыд.
– Почему? Он же здесь для чего-то лежит… И если я его не съем, тогда для чего?
– Однако агрессия Удматории не может не затронуть и ваше королевство. – Голос Шелеста звучал, сменяя голос советника. Они не оставляли места для пауз. – Она затронет всех. Проблема значительно глобальнее, чем кажется на первый взгляд. Это не конфликт, возникший между империей Удма и Озерным краем. Это конфликт, в который одна за другой будут втянуты все и каждый.
Принц чуть наклонил голову влево, и на этот раз выражать королевское мнение выпало второму советнику.
– Мы давно и внимательно следим за происходящими изменениями на внешнеполитической арене. И мы не можем не быть обеспокоены. Но вы должны понимать, что королевский дом Энер уже довольно долго придерживается принципа невмешательства, и принц Эльяди считает для себя невозможным отклоняться от него. Мы сочувствуем происходящей с вашим государством катастрофе, но, к сожалению, – советник на секунду перевел дух, – к нашему величайшему сожалению, мы не можем предоставить ту помощь, которая необходима вам.
Эльяди посмотрел по правую руку, и вновь заговорил первый советник:
– Однако это нисколько не должно умалять в ваших глазах той благодарности, которую королевский дом Энер испытывает к вам и вашим соратникам. Великодушие, проявленное вами в этой ситуации, тронуло нас до глубины души. И поэтому мы не можем не сказать о том, что ваша благородная помощь поставила нас в затруднительное положение. Давайте проясним ситуацию. Королевские особы династии Энер не привыкли быть должными кому бы то ни было. И поэтому принц Эльяди рассмотрит все возможные варианты того, что с нашей стороны может быть сделано для вас, чтобы долг был погашен полностью.
Снова изменился наклон головы, и заговорил тот, что сидел по левую руку от принца:
– Его высочество принц Эльяди просит вас принять его предложение остаться в качестве гостей в нашем скромном лагере на некоторое время, необходимое нам для принятия решения.
Все поднялись со своих мест, кроме принца. Советники поклонились, дабы выразить свое почтение при прощании. Шелест со спутниками склонились в ответ.
У самого порога Саммар оглянулся. Принц, смотревший Дарине вслед, тут же перехватил его взгляд. Харадец еще раз поклонился и опустил глаза.
Залетевший в шатер ветер всколыхнул полог над входом, заиграли края драпировки на кресле. С одной стороны она задралась вверх, и Саммар увидел то, что скрывалось под ней. Отполированным металлом блеснули металлические спицы соединявшие края колеса.
«Вот оно как… – Бровь Саммара на мгновенье взметнулась вверх. – Теперь понемногу что-то проясняется. Но вообще-то я думал, что это детская сказка. Принц-неудачник из Небывалого королевства! С ума можно сойти…»

 

Слуга проводил спутников к палатке, которая была подготовлена для их пребывания. Он вежливо придержал полог над их головами, давая всем войти вовнутрь, и аккуратно завесил вход.
На протяжении всего времени в голове у Саммара вертелась всплывшая в памяти детская считалочка:
Принц-неудачник,
Калека на троне,
Беги быстрей ветра,
А то он догонит!

«Кто бы мог подумать, что этот фольклор имеет реальную основу! – Вспомнилось детство в Предгорном Потлове, разбитые коленки и дети, ватагой носящиеся по окрестностям, шмыгающие носом и орущие всякую ерунду. – Принц-неудачник из Небывалого королевства… Им еще малышей пугали, потому что он как-то раз уже умер, но в могиле ему отчего-то не лежалось, и он стал ездить по ночам, поскрипывая своей коляской, и воровать маленьких непослушных детей. Чтобы отнять у них здоровые ножки, вероятно. Иногда, правда, эта версия приобретала еще более ужасное продолжение: отнять ножки и съесть все остальное. Вот тебе и пожалуйста…»
– Ого, – присвистнула Дарина, – а ребята в услужении у этого принца шустрые! – Она кивнула, указывая в один из углов палатки. – Смотри, все наши вещи перетащили.
Эта палатка ничем не уступала по убранству той, в которой они только что были. С той лишь разницей, что здесь одну половину пространства от другой отделял ряд красивых ширм, деревянный каркас которых был обтянут расшитым золотой нитью шелком.
На натянутой ткани, заменяющей в шатре стены, на уровне глаз были подвешены картины в облегченных тонких рамах из покрытых лаком реек.
Ковры устилали пол, в центре красовался небольшой круглый столик, опирающийся на резную ножку с отходящими в разные стороны лапами. Вокруг него стояли четыре уютных кресла. Стол был сервирован на четыре персоны. Посуда с витиеватыми узорами, хрупкие хрустальные бокалы, серебро столовых приборов с тонкими зубцами и рукоятками, украшенными полудрагоценными каменьями. Все было так изысканно, роскошно, но в то же время не помпезно.
Саммар провел пальцем по кольцу на сложенной веером белоснежной салфетке. На нем был выгравирован тот же герб, что и на стягах. Как и на тарелках, и стоящих среди них двух хрустальных кувшинах с напитками, и на каемке блюд с фруктами и разнообразными миниатюрными канапе.
«Небывалое королевство… Так как же ты называешься? Столько вопросов о гербе, выходит, Шелест узнал его, потому не побоялся войти в лагерь, с которым творилась такая чертовщина. Хотя, с другой стороны, он монах – кто их поймет, что они там думают. – Харадец нахмурился. – Цветы, львы и драконы – вечно как намешают всего. У тех, кто занимается геральдикой, явно проблем с фантазией нет. Львы много у кого на гербе присутствуют. Любви к большим кошкам знати не занимать. Но дракон с цветком в пасти не так уж и часто встречается… Если бы я видел его раньше, наверняка бы запомнил».
«Не мучайся, раз сразу не вспомнил, значит, не знаешь, – пробрался в его голову голос Шелеста. – Этот герб встречается только в древних рукописях».
«А я их, выходит, видеть – рылом не вышел, так ты считаешь?» – Оскорбился Саммар, проводивший в свое время немало времени в библиотеках Хальмгарда.
«При чем тут рыло? Не только ты, это вообще мало кому известно. Довольно специфическое чтиво. И если твои интересы не охватывают…»
«К твоему сведению, я разбираюсь в гербах так же хорошо, как и в стендах для стрельбы».
«Ну да, в стендах-то столько мудреного…»
Рина и Гыд разоблачились, свалив всю верхнюю одежду на спинку одного из кресел.
– Смотри-ка, Дарина, гора винограда отдельно лежит. – Гыд толкнул девушку локтем в бок. Он плюхнулся в кресло, звякнув амуницией. – По твою душу.
Дарина фыркнула:
– Я сама о себе позаботилась. – Она достала из кармана накидки небольшую красно-фиолетовую гроздь, которую сумела прихватить со стола в шатре принца.
Саммар слегка поморщился:
– Зря напрягалась. Можно было не воровать. Тут сами все дают.
– Предугадывают желания, – прошелестел Шелест.
– А я и не воровала. – Дарина заглянула за одну из ширм. – Нельзя украсть то, что лежит просто так перед тобой и это заведомо можно брать. Если можно было брать там, значит, можно прихватить с собой.
– Из Латфора ты ничего не прихватила, интересно, руководствуясь такими правилами? – усмехнулся Гыд. Он сидел в кресле и с хрустом грыз сочное яблоко.
– Представляешь, как-то в голову не пришло. Да и не было там, честно говоря, ничего стоящего. – Ее голос доносился уже из-за ширмы. – А тут здорово! Какая кровать, вот это да! – Было слышно, как она плюхнулась на кровать, а потом взобралась на нее с ногами, чтобы попрыгать. – Я буду здесь спать – это мое место, и точка. – Почти тут же кровать снова скрипнула, и спрыгнувшая с нее Рина вышла обратно. – У вас тоже такие замечательные кровати?
Она не поленилась зайти за каждую из четырех ширм. Вышла довольная:
– Везде одинаковые. А какие тумбочки, видели? А кувшин для умывания?
– Затянувшийся перерыв в войнах действует на тебя странно. Тебя начинает интересовать быт. Ты становишься похожей на женщину, – поддел ее Шелест. Его вымотали события сегодняшнего утра, и пустая болтовня Дарины очень раздражала.
Девушка стрельнула в его сторону глазами:
– Да уж, когда все это закончится и я начну обставлять свой дом, увиденное может пригодиться. И хочу сказать, что кувшины для умывания здесь лучше, чем те, в которых в твоем разлюбезном Латфоре подают на приемах вино и воду.
– «Моем разлюбезном Латфоре», – передразнил монах. – Надо же…
– А разве не так? Вот, Саммар может подтвердить: ты единственный, кто мог там нормально дышать, ходить, общаться с местными людьми, и тебя не тошнило при этом.
Саммар зевнул:
– Я не собираюсь ничего подтверждать.
– Хотя нет, Шелест не единственный. – Дарина тут же опровергла сама себя. И решила не упускать случая подколоть, добавив:
– Он и Ольм. Видимо, это в крови, да?
– Скорее в воспитании. Плюс ко всему, Шелест менее конфликтный, чем мы. – Саммар улыбнулся. – У нас, если нет настоящих перестрелок с врагами, сами собой организовываются словесные перепалки.
– Думаю, это что-то вроде тренировки, – вполне серьезно заявил Гыд. – Чтобы не потерять форму. Как в тренировочном лагере. Там все друг с другом все время воюют, но это не бывает всерьез.
– А я думаю, чтобы не потерять форму, стоит воспользоваться передышкой. И нормально выспаться. – Саммар поднялся со своего кресла.
– А в Латфоре ты не выспался? – наигранно удивилась Дарина. – Это вроде было твое основное занятие.
– Это он запасы делал на будущее, – хрюкнул Гыд. И засмеялся своим тихим смехом. – А теперь их тратить не хочет.
Гыд потянулся, вставая со своего кресла:
– А вроде недавно встали… Такое ощущение, что спать хочется всегда. – Он направился в сторону своей кровати. – О, за такую кровать можно отдать что угодно… Рина, а ее с собой прихватить не получится? Может, ее тоже как-нибудь в карман твоей накидки запихнуть?
– Дети… – Саммар продолжал улыбаться. – Дети, идите спать. Взрослым необходимо поговорить.
Дарина развеселилась, наполнила себе стакан из графина и утащила его за облюбованную ширму.
– Спокойной ночи! – крикнула со своего места она. – Хоть сейчас и день.
– И тебе, – ответил Шелест. Он откинулся в кресле, скрестил перед собой руки на столе и посмотрел в сторону бородача.
«Приглашаешь к беседе? – Саммар устроился поудобнее. – Думал, ты уже не снизойдешь до объяснений».
«Перестань… – Шелест покачал головой, словно отрицая для себя столь явное нежелание окружающих людей понимать очевидное. – Ну что ты начинаешь? Что еще за «снизойдешь»? Я же сказал – все должно остаться по-прежнему».
«Это ты перестань. Все никак не может остаться по-прежнему. Ты – князь… Вернее, мы теперь знаем, что ты – князь. Нужны новые рамки».
«Уфф… – Монах громко вздохнул. – Я так устал, хочется разговаривать голосом… Не успеваю за всеми твоими мыслями. Почему люди не могут думать только о чем-нибудь одном?»
«Могут, – возразил Саммар. – Когда что-то действительно важно, можно думать только об этом».
«И не отвлекаться? Я думал, вы не умеете не отвлекаться. Всегда, когда слушаю, мысли у всех скачут с одного на другое, как рассыпавшийся горох. Устал, не могу просто…»
«Ну, обсуждать проблемы субординации вслух при подчиненных тоже не стоит».
«Нет никаких подчиненных, Саммар. Поэтому нет и проблем с субординацией».
«Шелест… Или не Шелест? Я даже не знаю, как тебя теперь называть. Может, ваша светлость? Шелест – это монашеское имя, раз ты князь, то и имя должно быть другим».
«Скажи, Саммар, в тот момент, когда я открыл тайну своего происхождения, я перестал быть монахом?»
«Ты перестал быть одним из тех, кто мог стоять с нами рядом».
«Рядом? Где – рядом?! Вчера ты практически озвучил свои дезертирские мысли! И это ты – доверенное лицо Доноварра! Об остальных тогда что говорить?»
«Я не о том. Я имею в виду, что ты был одним из нас, у нас была общая миссия…»
«Общей она была, пока ты со своей стороны не решил ее провалить».
«Ну уж нет, Шелест. Не надо вешать на меня всех собак. Со своей стороны, я выполнил то, что от меня требовалось. Обеспечил безопасность принца крови. Однако теперь миссия видится мне совсем под другим углом».
– О, Саммар, – вслух простонал монах. Он сжал в ладонях виски. – Ты все усложняешь.
«Нет, погоди. Это двойные игры. Я не знаю, кто это затеял. Орден послал за нами соглядатая? Вместо лекаря – монах. Или Доноварр решил перестраховаться? Два сына вместо одного?»
Монах молчал. Его взгляд скользил по картинам, украшающим палатку. Это были исключительно пейзажи. И не какие-то абстрактные картины природы, домысленные художником и собранные из кусочков воспоминаний разного времени. Это были виды конкретных мест. Шелест был в этом уверен абсолютно. Уникальные детали, ничего не значащие в концепции картины, несбалансированность композиций – были присущи каждой. В общем, ни одна из них не была картиной как предметом искусства. А просто картиной – как копией какого-то места.
Одна из них сразу бросилась Шелесту в глаза. Это была латфорская набережная. Мощенная булыжником мостовая, столбы с чугунными решетками, закрывающие вход на пристань. Двух– и трехэтажные дома с высокими скатами крыш, арочные окна с аккуратными ставенками, знакомые названия на вывесках магазинов и лавок. Шелест бывал здесь добрую сотню раз.
И чем дольше он всматривался в полотно, тем больше ловил себя на мысли, что даже выщербинки между булыжниками были нарисованы на тех самых местах, где они были в реальности.
«Ты же знаешь, все намного сложнее, Саммар, – наконец высказался он. – Политика государства…»
«Вот именно, – прервал его Саммар. – Политикой государства как раз должны заниматься такие, как Доноварр и Ольм. И, по-видимому, ты. Вас волнует все в целом. Я занимаюсь тем, что говорят мне делать такие, как вы. А волнуют меня конкретные люди. Мои люди».
«Твои люди являются частью государства, и на них влияют все принятые нами (как ты выразился) решения».
«Шелест, к чему эти банальности? По-твоему, этого никто, кроме тебя, не знает?»
«А ваши решения – это множество решений маленьких групп людей, которые все вместе влияют на то, что происходит с государством».
Саммар покачал головой и улыбнулся.
«В идеале. В идеале могло бы быть так. Где-нибудь. – Харадец подумал, что Шелест порой бывает еще большим наивным ребенком, чем Ольмар. – Каждый сам за себя. Больше всего людей интересует только то, что происходит с ними самими. Они блюдут только свои собственные интересы. Всегда и везде. Потому что рождаемся мы в одиночестве и в последний путь уходим поодиночке, не держась с кем-то за руки».
«Но живут-то они не по одному! Люди заботятся друг о друге. О своих семьях, соседях. И их интересует, что будет с ними дальше. Их интерес в том, чтобы все оставалось по-прежнему хорошо или стало еще лучше. И к вопросу обо мне – я не ребенок. Успокой свое улыбчивое подсознание».
«Но это никак не влияет на политику, Шелест. Никак. – Саммар устало зевнул. – Я вообще не понимаю, к чему эти пустые разговоры. Ты думаешь так, я иначе… Меня интересует другое. Почему я не был поставлен в известность, что нужно оберегать две персоны?»
«Ответ, что на это были причины, тебя, я полагаю, не устроит?»
«Шелест, ты не понимаешь. Меня не интересуют эти самые причины. С меня было достаточно, чтобы на тебя указали пальцем и сказали, что ты номер два. С кем, в какой степени родства ты состоишь, никто бы выяснять не стал. Тебя бы просто нормально охраняли. Ты вспомни, сколько раз тебя могли убить за последнее время. И никто не бросался закрывать тебя грудью».
«И не надо было».
«Нет уж, позволь теперь мне решать, что в этом вопросе необходимо, а что нет. Уже только то, как ты в избу этого проводника малохольного сунулся, чего стоит. Один, за закрытую дверь, за которой неизвестно сколько таких малохольных, как Вых этот, могло оказаться по углам! Сдуру да со страху чего только не могли учудить. Думаешь, много надо, чтобы монаха со спины лопатой огреть да по темечку?»
«Оберегать две цели сложнее, чем одну. Нужно больше телохранителей. Это раз. Спецохрана для монаха – это могло вызвать дополнительные вопросы. Это два. Повышенные знаки внимания, понимаешь? И тогда мое происхождение могло получить огласку. Ну а после у всех посвященных возникли бы вопросы о влиянии ордена на политику Доноварра. Сын князя – монах! Это сильный компромат. В свою очередь, это могло сказаться на результатах проводимых нами переговоров».
«Шелест, одно могу сказать: сейчас огласки получилось больше, чем могло быть при предложенном мной раскладе. То, во что стоило посвятить одного меня, теперь знают еще два человека, Рина и Гыд. Я не говорю, что они будут со всеми и каждым болтать об этом, я даже уверен, что и невзначай не обмолвятся. Но что они будут вести себя с тобой иначе, чем с другими, наблюдательный человек заметит. Я уж не говорю о том, что они будут думать об этом – а ты не единственный любитель подслушивать чужие мысли. – Саммар поднялся с кресла. – Я, пожалуй, тоже пойду прилягу. Не спится, знаешь ли, что-то последнее время по ночам. – Он сам улыбнулся своей шутке. – С чего бы?»
– Может, потому что спина болит? – вопросом на вопрос ответил монах и, чтобы скрыть свою информированность, добавил: – Ну мне так кажется. Помочь?
– Нет, нет, увольте, ваше высочество. Не утруждайте себя по мелочам. – Саммар отвесил шутливый поклон. – Вас ждут дела большей важности, касающиеся всей нации. Какое вам дело до одной больной спины… Думайте о судьбе всей нации. Не смею отвлекать вас.
И харадец скрылся за ширмой, оставив монаха в одиночестве размышлять о судьбах мира. До Шелеста все еще доносились его немного сонные мысли:
«Боялись предубеждений они… У меня никаких предубеждений нет, меня-то чего было бояться? Зачем скрывать? Есть здравое зерно в этом, конечно, но оно какое-то махонькое слишком. Бояться предубеждений против ордена можно было в Озерном крае, в Потлове – это да, но – Латфор? Это же колыбель для монахов!»

 

Шелест не знал, сколько времени он уже сидел в кресле, не занимаясь ничем, кроме своих собственных мыслей. В шатре не было часов. Если не считать тех, что были изображены на картине с видом набережной. Но их стрелкам можно было верить лишь дважды в сутки.
Глаза скользили по нарисованным улицам города. Монах все больше убеждался в том, что художник прекрасно срисовывал с натуры. Картина разве что не дышала утренним бризом. Чем больше Шелест смотрел, тем сильнее росло ощущение, что с минуты на минуту он услышит крики прибрежных чаек и почувствует запах свежей сдобы, долетающий из булочной на углу.
В сущности, отдавая размышлениям предпочтение перед сном, он всего лишь скрашивал время ожидания. Шелест знал, что принц Эльяди не задержится с принятием решений, касаемых их участи. Он ждал прихода слуги, который пригласит его обратно в шатер принца для продолжения разговора. Но те чувства, которые пробудила в нем картина, бросили на его мысли тень воспоминаний.
Перед глазами возник Латфор. Таким, каким он был, когда Шелест жил там. Все его обучение прошло в Латфоре.
Монах смутно помнил дорогу из Озерного края. Его и еще трех семилетних детей привезли в самый большой монастырь Латфора. У всех четверых проявились в раннем возрасте таланты, для развития которых многие монахи тратят всю жизнь.
Все дети, обучавшиеся в монастыре, были родом из разных княжеств. Шелест не помнил, чтобы с ним учился хотя бы один латфорец. Старшие монахи шутили, что провинции не в пример богаче на таланты, чем столица. Латфор издревле считал себя самым главным из государств, входящих в состав Ордена Чести. Памятуя о том, что на самом деле основали его намного севернее и в жилах основателей не текло ни капли латфорской крови. Здесь все и каждый считали себя живущими в центре мироздания.
Выходить из монастыря никто не запрещал, и послушники часто гуляли за его стенами. Шелест, не особенно любивший компании, в такие путешествия предпочитал пускаться в одиночку. Это продолжалось до тех пор, пока однажды ему в спину не прилетел камень, брошенный кем-то из тут же пустившейся наутек ватаги местной ребятни.
Тогда предупреждающие слова старших о том, что даже здесь, в просвещенном Латфоре, многие относятся к представителям ордена без должной терпимости, наконец-то были им осознаны в полной мере.
Никогда у Шелеста – ни тогда, ни после – в подобных ситуациях не возникало желания отомстить обидчикам. Как, впрочем, и объяснить их неправоту. Вообще человеческие создания казались ему в своем абсолютном большинстве слишком примитивными, скучными и не заслуживающими внимания. Самой максимальной из всех испытываемых им к человеческому роду эмоций была на тот момент жалость.
Такая, которую можно испытать к кому-то намного глупее себя, кто, не сознавая ответственности за себя самого, постоянно вредит себе по любому поводу.
Чем дольше он наблюдал за людьми, тем больше их мировоззрение ставило Шелеста в тупик. Истинность философии, исповедуемой монашеским орденом, никогда им сомнению не подвергалась, так как она казалась более чем логичной. Вся жизнь – это путь к Создателю, ничего особо не значащее путешествие к заветной цели, к Нему. И все, что требовалось от рожденных на земле, так это принять этот простейший факт. Но люди с самой ранней зари цивилизации упрямо цеплялись за жизнь. За ее материальные мелочи, за перипетии судьбы, стремясь удержаться здесь как можно дольше и любой ценой.
Шелест не понимал их терзаний. Не видел смысла в большинстве исторических фактов, и многие грандиозные свершения казались недостойными внимания. Шелест откровенно зевал на уроках человеческой истории все семь лет, отведенных в монастыре для ее освоения. Впрочем, и по этому курсу оценки были выше всех похвал, так же, как и по всем остальным.
Когда десять лет обучения в монастыре подошли к концу, Шелест вернулся в замок Хальмгардов. Перед отъездом из Латфора монахи поставили его в известность о родстве с монаршей фамилией. Новость не стала для юного монаха шокирующей. Он воспринял ее довольно спокойно, так как это объяснило догадки о странном перстне с гербовой печатью, который всегда был при нем.
Но о том, что он, Шелест, самый что ни на есть чистокровный принц, он и помыслить тогда не мог.
Следующие два года своей жизни в Озерном крае он провел, радуясь обилию древних фолиантов в библиотеках Хальмгарда и занимаясь врачебными практиками монашеского ордена. Времени для тренировок его собственных талантов тоже хватало с лихвой.
И все было прекрасно, пока Удматория не нарушила западных границ.
Последние полгода Шелест провел в полевых госпиталях, непосредственно в зоне боевых действий. До того момента, как из замка за ним не прибыл гонец с депешей, обязующей немедленно предстать перед лицом Доноварра IV.
– Здравствуй, Шелест, – приветствовал его князь. – Мой мальчик.
Семидесятичетырехлетний глава дома Хальмгардов восседал на троне в самом конце огромного, непривычно пустого сейчас приемного зала. С момента начала войны князь сильно сдал. Тень печали, проступившая на его челе, словно сделала очевидными все накопленные за жизненный путь тяготы.
– Ваше величество, – поклонился монах.
Доноварр сделал взмах рукой, подзывая его к себе. Пока Шелест широким шагом пересекал зал, князь не отрываясь смотрел в высокое, украшенное витражами окно. Из него было видно небо. Огромный лоскут чистой лазури и больше ничего.
Подойдя к ступеням, ведущим к трону, монах встал на одно колено, опустив голову. Князь перевел взгляд от окна и вперил его в фигуру перед собой.
– Подними голову, Шелест.
Монах заметил блеснувшие в глубоких глазах Доноварра едва сдерживаемые слезы.
– Подойди, сядь рядом. Ты мог бы узнать причину моей печали, едва переступив порог этой залы, не так ли?
– Я бы не посмел. – Шелест все еще топтался в непосредственной близости от трона.
– Я сказал – присядь. – В голосе князя проскользнули такие знакомые безапелляционные нотки. – Ты бы посмел, я уверен, если бы мог это делать, не будучи обнаруженным. Я знаю, что как вы с латфорскими монахами ни старались, а в этом направлении твой дар развиться не пожелал.
У молча внимавшего до этого момента Шелеста вырвался неопределенный возглас.
– Ты можешь не удивляться – я знаю о тебе все. – Князь снова перевел взгляд на окно. – А моя печаль… Сегодня я получил известие о смерти своего старшего сына.
Доноварр замолчал. На этот раз он так долго не отрывался от окна, что Шелест решил, что о его присутствии забыли. Наконец князь вновь заговорил:
– В первые десять лет брака Всевышний послал нам с княгиней пятерых сыновей. Я считал это благословением. Считал, что улыбка Бога осветила мой брак, мое правление и весь Озерный край. Пятеро сыновей, пять провинций. Я никогда не видел разлада между ними. Уж не знаю, чья это заслуга – княгини или небес. Дети любили друг друга искренне. Я знаю, о чем говорю – у меня есть брат и сестры, и наши отношения далеки… Так далеки…
Монарх замолчал. Он отер ладонью глаза, повернулся к Шелесту и заговорил вновь:
– Прошло четырнадцать лет, и личный врач княгини обрадовал нас всех известием о ее новой беременности. Но в этот раз все протекало совсем не так, как раньше. Очень скоро она заболела и слегла, ни один из лекарей не мог ничего сделать. Одни говорили – возраст, другие – слабое здоровье, мол, туманы с озер подорвали его…
С каждым днем она таяла все сильнее. По княжеству поползли слухи. Поговаривали, что это проклятие Светлого Братства. Ты слышал об этой организации и, думаю, можешь представить, что именно могло породить подобные слухи. Месть Светлого Братства за изгнание. Люди боялись, что после княгини придет черед остальных быть проклятыми.
Отдельные личности решили воспользоваться всей этой возней вокруг болезни, и она стала предлогом для возникновения смуты. Я первый раз в жизни был в отчаянии, мать моих детей при смерти, страна на пороге гражданской войны…
Все рушилось, и тогда я пошел на то, на что бы раньше не решился ни при каких других обстоятельствах.
Я прибег к помощи монашеского ордена. Вплоть до начала родов моя жена находилась во власти их магии. Конечно, мне пришлось пообещать им кое-что взамен за помощь. Взамен за ее жизнь.
Шелест почувствовал, как разгоняется для бешеного скачка его сердце. Он уже обо всем догадался, для этого совсем не обязательно было прибегать к телепатии. И он не хотел слышать того, что дальше собирался сказать Доноварр.
– Роды принимали монахи в присутствии личного врача. Повитухи, вопреки обыкновению, находились за дверью. Им передали на руки одного малыша. Мальчика назвали Ольмаром. Я получил ребенка и жену, орден Стирающий Лица – доступ к власти. Он был официально признан на всех уровнях истинно и единственно верно трактующим Откровение о Создателе. Так я сдержал в отношении их данное слово.
Монахи принялись распространять свое учение. И я не видел в нем угрозы, в свое время я изучал досконально их трактаты. И после я всегда держал под контролем все передвижения, все изменения… И, наверное, я слишком отвлекся на них, слишком. Это была ошибка. Я так сильно опасался затаенной угрозы внутри, что проморгал ее извне… А теперь я потерял моего первенца, и это убивает меня. Медленно и мучительно. И для меня не важно стало все остальное.
Шелест прокрутил на пальце под перчаткой перстень. Руки у него дрожали, а в горле пересохло. Проведя несколько месяцев так близко к фронту, пресытившись смертью, людскими страхами и горестями, не раз и не два рисковавший собственной жизнью, монах никогда не испытывал такого чувства беспокойства и скорби, как сейчас.
– Мало кто знает, но в день, когда появился на свет мой младший сын, княгиня после долгих часов мучений произвела на свет еще одного ребенка. Врач признал его мертворожденным и передал тельце монахам для проведения ритуала погребения.
Доноварр прерывисто вздохнул.
– Трудно делать такие откровения. Особенно после стольких лет. Особенно мне, монарху. Я никогда ни перед кем не держал отчет, а вот теперь… – Он снова вздохнул. – Врач вышел из покоев княгини, сообщив об ее тяжелейшем состоянии и смерти второго ребенка. Я – грешен, сто тысяч раз грешен! – подумал в тот момент, что и стольких детей с нас довольно, так пусть уж одного из них Создатель сразу заберет к себе.
Понимаешь?
Сразу, не дожидаясь, пока он вырастет, пройдет свой путь, постареет и наконец скончается… Что я говорю, ты же монах – ты как раз понимаешь лучше, чем кто-либо. В этом философия вашей религии. – Князь потер лоб. – Я так подумал, входя в покои княгини. Я уже попрощался с ним, даже ни разу не видя, мысленно похоронил и засыпал землей. И поэтому, когда я вошел и услышал, как монахи говорят, что ребенок был мертв несколько минут, а потом задышал и что им нужно забрать этого малыша к себе – я не сразу понял, что именно они говорят. Я не обрадовался, что он выжил. И видит Создатель, мне не было и на одну сотую так больно тогда, по сравнению с тем, что я чувствую сейчас. А ведь это тоже был мой сын. Ты тоже был моим сыном, Шелест. – И словно в этот момент вернувшись из прошлого, князь тут же исправился: – Ты тоже мой сын.
Голова у монаха была совершенно пуста. Он смотрел на Доноварра и никак не мог понять, кого он видит в этом старом человеке? Боящегося разгрома своих войск монарха, раздавленного горем отца? Того, кто отнял его у матери и лишил семьи или того, кто спас от погребения, придав иную форму существования?
Молчание затягивалось. В голову сами по себе пришли единственные слова, которые он и произнес, посчитав уместными в данной ситуации:
– Как здоровье княгини?
Доноварр поморщился и снова поднес к лицу руку.
– Она ничего не знала, если ты об этом. До сих пор она уверена, что у нее шестеро сыновей… Вернее, теперь следует говорить так: была уверена, что у нее было шестеро здравствующих сыновей и маленькая могилка на фамильном кладбище. Ирония судьбы – здравствующих детей действительно шесть, но только вот могилы у павшего, чтобы мы могли оплакивать его, нет… Его мать не просто горюет – свет в ее глазах погас. Тут уже никакая магия не поможет.
– Не поможет, – согласился монах. – Но я могу облегчить боль скорби. Она не будет ее так остро чувствовать на протяжении определенного времени. А время, оно лечит само по себе.
Князь покачал головой:
– Это неправда, поверь мне. Мне семьдесят четыре, а есть воспоминания, которые каждый раз ранят, как только я вытаскиваю их из памяти.
– В замке не осталось ни одного монаха?
– Ни одного. Все ушли. Даже самые древние. И не только отсюда. Я знаю, они дежурят по несколько человек в монастыре, сменяя друг друга. Но основная часть на позициях. Они там нужней. А здесь – зачем нам монах?
– Ну вот ведь, один понадобился…
– Ты не можешь не понимать, что я вызвал тебя не поэтому. Поверь мне, мы справимся. Хальмгарды и раньше справлялись – скорбели и умирали без помощи со стороны монашеского ордена.
– Тогда…
Князь отрицательно помахал кистью руки, отметая любые его возможные догадки.
– Я вызвал с позиции всех. Всех своих детей. Как хочешь понимай: малодушие, эгоизм… Но это решение монарха, а потому неоспоримо. Я отправляю всех вас, моих любимых детей, с посольством в страны дружественные и обязавшиеся предоставить нам помощь. Я знаю, кольцо окружения сжимается. Выбираться из него тоже рискованно, но все же так шансов больше… – его голос предательски дрогнул, – чтобы кто-то из вас остался в живых. Мне дорог каждый житель моей страны. Создатель видит, когда к замку подойдет удматорская нечисть, я собственноручно возьмусь за меч, который уже более полувека ржавеет в ножнах, и прихвачу с собой десяток этих собак на тот свет. Но смотреть, как перемалывает в мясорубке моих детей, это выше того, что я могу вынести.
Шелест покачал отрицательно головой, а вслух произнес:
– Я все понимаю. Безотносительно к каким бы то ни было шансам. Вы скажите, что надо делать, а я буду выполнять, не просчитывая никаких вероятностей для себя лично. – Он помедлил с вопросом. – Мне разрешено будет зайти к княгине?
Доноварр на секунду прикрыл глаза:
– В качестве представителя монашеского ордена.
– Разумеется. – Шелест вдруг ощутил нечто совершенно новое. Что-то нехорошо царапнуло в области сердца. – «Это что? Это называется тоска? Почему я должен страдать из-за того, что не смогу назвать «мамой» женщину, которую видел лишь издали на приемах? Не смогу прикоснуться к ее руке, прижаться к ней, как ребенок, в порыве нежности? В сущности, это совершенно посторонняя для меня женщина». – И Шелест снова повторил: – Разумеется. В качестве монаха. И только.

 

Вошедший слуга вынужден был несколько раз кашлянуть, чтобы привлечь к себе внимание.
«Дурацкая картина… Практически всосала меня в свое нутро. Такое ощущение, что уснул – и увидел во сне свое точное прошлое». – Шелест встал, пружинисто оттолкнувшись от ручек кресла.
– Принц Эльяди Энер имеет честь пригласить вас отведать настоящий вильярдский кофе.
– С превеликим удовольствием, – пробормотал Шелест, стараясь приноровиться к быстрому шагу слуги.
Они пересекли лагерь в обратном направлении. Шелест видел нескольких военных, слуг, повара. Тот уже не ругался на чем свет стоит. Все занимались своим делом, не обращая на монаха особого внимания.
За границей лагеря стоял все тот же латфорский лес. То, чего боялась Дарина, не произошло – лагерь не перенесся неизвестно куда, прихватив их с собой. Их лошадей расседлали, помыли, расчесали им гривы – и они стояли в ряд, отливая на солнце шелковистыми спинами.
К удивлению Шелеста, они прошли мимо входа в княжеский шатер, завернули за него и спустились по пологому берегу вниз к реке.
Принц сидел на своем кресле в шаге от воды. Напротив него стояло еще одно кресло, а между ними – небольшой столик, сервированный кофейными чашками из серебра. Черной вязью по ним вился узор из распустившихся роз. Неподалеку усатый мажордом с очень серьезным видом грел в миниатюрных тиглях кофе. Россыпь покрытого шоколадной глазурью зефира подтаивала на солнце.
Тот, кто сидел за столом, не обращал на это ни малейшего внимания, взгляд Эльяди терялся среди волн бегущей мимо реки. В его чашке дымился обжигающий кофе, но принц лишь грел о нее ладони и медлил поднести к губам.
Монах поклонился:
– Ваше высочество…
Эльяди перевел на него взгляд. Слегка улыбнулся:
– Вероятно, в приватной обстановке мне тоже стоит называть вас настоящим титулом. Сейчас не перед кем бояться раскрыть ваше инкогнито. Могу я пригласить ваше высочество присесть?
Шелест расположился в предложенном кресле. Его чашку тут же наполнили кофе. Слуга замер рядом, ожидая дальнейших распоряжений.
– Одно из самых красивейших зрелищ на свете. Солнечный свет. Он идеален, – произнес Эльяди. В его глазах прыгали отражения солнечных зайчиков, рожденных рекой.
Шелест молчал, ожидая, когда закончится аллегорическое вступление и начнется беседа, ради которой он был приглашен. Но вместо этого принц спросил:
– Что вы думаете об этом?
– О чем? О свете?
– Да, я имею в виду свет. Или разговор о нем противоречит вашим религиозным убеждениям?
– Убеждениям? – Шелест был сбит с толку.
– Да, убеждениям. Философии ордена.
– Философия ордена не распространяется на солнечный свет. – «Более того, это не убеждения, а система взглядов».
Принц улыбнулся. Он поднес к губам чашку. Вдохнул аромат кофе. Густой, бархатный, словно обволакивающий, он был великолепен. Это понимал даже весьма условно относящийся к ценителям кофе Шелест.
– Вы ходите по этой земле, дышите этим воздухом, смотрите на все великолепие вокруг, которое подарил Создатель, и презираете при этом каждое прожитое мгновенье. Думаю, солнечный свет вы должны презирать не меньше всего остального.
Шелест резко выдохнул. У него моментально пересохло во рту, в памяти всплыли высказанные перед его отъездом из Ольмхольма опасения князя Доноварра. Монах, стараясь скрыть нервность движений, прокрутил чашку за ручку вокруг своей оси. По глянцевой поверхности пробежала рябь:
– Отказ в оказании помощи государству, которое я представляю, связан с моей принадлежностью к касте монахов?
– Ой, нет, нет! – Эльяди замахал на Шелеста руками. Бриллианты рассыпали во все стороны радугу искр. – Вы неверно толкуете причину возникшего у меня вопроса. Уж простите мою прямоту – от монарха этого не ожидают, но беседа за чашечкой кофе располагает к пренебрежению протоколом. Независимо от того, кто бы оказался в роли дипломата – вы, монах, ваш дражайший батюшка Доноварр IV или какой-нибудь высокопоставленный эльф из княжеской свиты, – ответ был бы одинаков для любого. Королевством Вильярд в любом случае было бы отказано в осуществлении какой бы то ни было помощи вашему народу.
Шелест не поднимал глаз от края чашки. А чувствовал себя так мерзко, как будто его в этот кофе только что у всех на глазах макнули носом. Его надежда, рожденная тем фактом, что Эльяди не попросил их убраться из лагеря сразу после изъявления благодарности, да еще и пригласил для повторной беседы с глазу на глаз, таяла на глазах. Значительно быстрей, чем истекавший на солнце глазурью зефир.
– Королевство Вильярд придерживается действительного нейтралитета. Вы понимаете? Это основной столп нашей внешней политики.
– И, по-видимому, единственный, – пробормотал монах. У него понемногу начала расти уверенность, что он попросту теряет здесь время.
Эльяди согласно кивнул:
– Наш нейтралитет – это предельное невмешательство в дела других стран. Мы никогда не выходили на мировую арену. Ни в каком качестве. Нашему королевству не нужно было быть ни купцом, ни агрессором. Мы наблюдатели – и только.
– То есть вас не касается ничто из происходящего…
Принц поднял руку, останавливая поток слов, готовых сорваться с губ собеседника. Его глаза были полны участия.
– Когда меня касается ваша боль, я не могу ей не сочувствовать. То отчаяние, которое сквозит в ваших словах, сколь бы вы ни старались его скрыть, ужас положения жителей Озерного края – это скорбь. Но сделать что-либо глобальное, что призывает сделать моя человеческая природа, я не могу. Иначе я предам свой народ и своих предков.
Монах поднял голову. Он смотрел прямо на принца сквозь вечный мрак, окутывающий его лик. Солнце оставляло серебряные блики на седых волосах Эльяди, прыгало по полировке короны, оттеняя серые глаза, окруженные угольно-черными изогнутыми ресницами. Стол между ними был значительно меньше того, в шатре. И теперь лицо принца был намного ближе, чем раньше. Невольно взгляд Шелеста выхватил во внешности собеседника то, что тот старался не афишировать. С правой стороны виска по всей коже щеки раскинулась сетка сглаженных временем шрамов. Они распространялись на подбородок и, несомненно, прятались под густой белой челкой.
«Рубцы от ожога. Его кто-то бил по лицу чем-то горящим. Это не след от одного удара – шрамы бегут в разных направлениях, и они разные по глубине. Один еще мог бы оказаться шрамом от несчастного случая, а тут все лицо. – Про себя монах присвистнул: похоже, у тебя в твоем королевстве так не все уж и гладко. – Его почти рассыпавшаяся в прах надежда возродилась с новой силой. – Может, я просто не с той стороны подошел к переговорам. Нужно нарисовать совсем другую картину – не конец света под лапами Удматории, а приближение этих лап к Вильярду».
Он начал осторожно:
– В нашей истории королевство Вильярд упоминается крайне редко. Это действительно так. Наши предки не прибегали к сотрудничеству с Вильярдом. Я имею в виду как Озерный край, так и все государства, входящие в Орден Чести…
На этих словах принц вдруг хмыкнул, поспешив спрятать усмешку в очередном глотке кофе. Шелест нахмурился, одновременно радуясь, что в отличие от Эльяди ему свою мимику скрывать нет нужды.
«Очень интересно, – думал монах. – Значит, это не так. Значит, кто-то из Ордена Чести с ними все же поддерживал связь. Интересно, кто и какого характера был их взаимный интерес. Выходит, Вильярд не для всех был Небывалым королевством».
Он сглотнул и продолжал:
– Ну что же, видимо, действительно не было друг в друге нужды. Но теперь многое изменилось. Представим самый неблагоприятный прогноз развития событий: разросшаяся империя Удматора проползла по странам Ордена Чести. Что остановит его перед завоеванием вашего королевства?
– Все очень просто. В королевство Вильярд нет дорог – тихо произнес принц Эльяди. – Разве вы не знали?
– Слышал, – сухо парировал Шелест. Его мысли вертелись вокруг бессмысленности монастырского курса человеческой истории. – «Столько времени потрачено, столько пыльных фолиантов прочитано – и все для того, чтобы мне в лицо хмыкнули, опровергнув во второй раз за месяц величие единства Ордена Чести крошечным фактом. Сначала Потлов, ведущий переговоры с Удматорией, теперь таинственный некто, якшающийся неизвестно зачем с королевским домом Энер в обход всех договоренностей». – Только вот дороги обладают тем свойством, что их в любой момент можно построить.
– Дороги такого характера, дорогой мой Шелест, построить не под силу никому.
«Чертовщина какая-то! – Монах на секунду зажмурился. – Очередной тупик».
А принц продолжал:
– Вы сами успели убедиться в специфике используемых нами методов пересечения пространства. Они очень удобны, но конечно же далеко не безупречны. Собственно, из-за их несовершенства нам и выпал шанс познакомиться.
– Так или иначе, дорогой принц Эльяди, – Шелест незаметно для себя перенял у собеседника манеру общаться, – раз вы со свитой умудряетесь выбраться оттуда, я не понимаю, что может помешать Удматору найти способ вместе со своей армией пробраться туда? Мне понятно, что вы желаете отгородиться от всех, но эти все могут иметь обратное желание.
Принц в очередной раз едва заметно улыбнулся:
– Желание порождает интерес. А мы исключили саму возможность его возникновения. Вот у вас лично возникало когда-нибудь желание встать с утра пораньше и отправиться в Небывалое королевство, к которому и дорог-то нет?
– У меня лично – нет. Так и на соседние государства нападать у меня желания не возникало! Ни с утра пораньше, ни вообще. Потому что я не Удматор. Думаю, после того как он уничтожит всех нас, ему не захочется останавливаться. Вы не думали, что вот тогда-то он и возьмется за тех, кто остался?
– Уничтожит всех нас, – повторил за монахом Эльяди. – Как вы лихо это сказали. Почему вы обобщаете, говорите «всех нас»? Кто-то пойдет на сделку с империей…
– Не будет никаких сделок. – Голос Шелеста зазвучал тише. – Я шесть месяцев провел на передовой. Я видел, что происходит на полях сражений. Я знаю, что творится на оккупированных территориях.
– Разговор все время сводится к запугиваниям с одной стороны и глухой стене отрицания с другой, – произнес Эльяди. – Словно на разных языках говорим. Словно не за чашкой кофе.
– У меня не было достаточно времени, чтобы подготовиться к дипломатической миссии. Возможно, представленные факты не кажутся убедительными…
– Не в этом дело, дорогой монах. Вы стараетесь добиться от меня решения ваших проблем. Я пытаюсь объяснить причины своего отказа.
Монах отрицательно покачал головой:
– Я пытаюсь использовать выпавшую мне возможность. Я не верю, что мы наткнулись на ваш лагерь случайно. Разве вы на моем месте не поступили бы так же?
– Мне практически невозможно представить себя на вашем месте. – Брови принца удивленно приподнялись.
– Почему? Неужели вам не приходилось просить у кого-нибудь милостей для своего народа?
– Разве что у Создателя. – И Эльяди добавил, чтобы весомо подчеркнуть уже сказанное: – И только у него.
– И никогда не требовалась никакая помощь? – Не сдавался монах, уже скорее из принципа. Надежда получить помощь умерла несколькими минутами ранее. Но не мог же он, в самом деле, встать, развернуться и, откланявшись, уйти, оборвав принца Энер на полуслове.
– Нет. Никогда. Я повторяю: мы не прибегали ранее и не видим причин прибегать ныне к контактам с другими государствами для создания долговременных связей. Для королевства Вильярд это не имеет перспектив. Мы полностью обеспечены внутренними ресурсами – у нас совершенно отсутствует необходимость во внешних экспедициях для их пополнения.
– Хорошо, отсутствие внешней угрозы никогда не толкало вас к поиску союзников. Но неужели государству ни разу не требовалась помощь? Засухи у вас никогда не бывало? Наводнения? Неурожая?
Эльяди лишь пожал плечами:
– Стихия страшна лишь тому, кто к ней не готов. Не хочешь быть затопленным – не селись у рек, в предгорьях велика вероятность оползней, берег океана страшен цунами. Если иметь под рукой наблюдения за несколько сотен лет, можно довольно точно предугадывать по изменениям, происходящим вокруг, что должно случиться. А неурожай всегда компенсируется запасами прошлых лет.
– Хорошо. Предположим. А эпидемии?
– Еще проще. Извне болезни не проникают, а внутренние достаточно хорошо изучены, чтобы успешно с ними бороться.
Тут Шелест нехорошо улыбнулся и ехидно спросил, указывая кивком головы на одну из палаток за своей спиной:
– Успешно бороться, говорите? А как же ваш бредящий от высокой температуры телепортер? Вся ваша экспедиция оказалась зависима от его здоровья. А вы не смогли справиться с его недугом. Прыгали то сюда, то в пустыню какую-то, то на водопады – хорошо еще, что не растеряли по дороге всю свиту. – В голосе Шелеста появились вкрадчивые нотки. – А такое ведь тоже было возможно, учитывая его состояние. Мало ли куда могло занести его сознание, мало ли что могло ему еще привидеться. И вам все-таки понадобилась помощь. И пришлось ее принять, несмотря на все ваше нежелание контактировать со мной. Я помню, как вы меня встретили. Нежеланный гость, принять помощь от которого сродни получению пощечины.
Эльяди склонил голову набок и чуть прищурил глаза:
– Принятие помощи говорит о неспособности справиться с ситуацией самостоятельно. Почему у вас вызывает удивление то, как я лично воспринял ваше появление? Расписаться в собственной слабости… Да, для меня, Эльяди Энер, это оскорбительно. Я бы предпочел, чтобы об этом не было известно. Это единичный случай. Можете не верить мне на слово, но такого действительно не бывало раньше. Если кто-то заболевает во время путешествия, мы всем лагерем ждем выздоровления, чтобы не тащить эту напасть с собой в Вильярд. Вы спрашивали об эпидемиях, я вам ответил. А то, что происходит с лагерем, носит частный характер и интересов государства не затрагивает. Из-за болезни одного человека под угрозой оказалась лишь моя собственная безопасность и безопасность моих людей. Для страны угрозы эпидемии нет. Пока мы не убедимся в его полнейшем избавлении от этого недуга, мы будем оставаться здесь, в Латфоре.
– А проблемы внутренней нестабильности?
– Что вы имеете в виду? – Эльяди наконец решился покуситься на один зефир. При этом он перепачкал кончики пальцев глазурью. Безмолвный слуга тут же протянул смоченную водой салфетку, которая исчезла благодаря его ловким рукам сразу же после использования.
– Конфликты между сословиями?
– Что? А… Я понимаю, что вы имеете в виду. У нас нет таких конфликтов, так как нет и такого понятия, как сословие.
– Но вы же сам Эльяди – принц по праву рождения! – Монах был искренне удивлен. – Раз есть принцы, значит, есть и знать. И простолюдины.
– Все верно. Но в королевском доме Энер я не единственный. Если бы я не заслуживал этого, принцем был бы кто-то другой. Кто заслуживал доверия больше, чем я. – Эльяди протянул было руку, чтобы взять следующую зефиринку, но передумал, вспомнив о последствиях. – По-моему, это вас в тупик не должно ставить – нечто похожее существует в вашем Хараде. Там тоже, чтобы быть уважаемым, человек должен делать то, что вызывает уважение.
– А если кто-то добивается уважения силой?
– Навряд ли силу можно уважать. – По лицу принца пробежала тень. – Только бояться. Если с детства учить человека быть человеком, если дать ему это право, он будет это понимать.
– И никто не пытался узурпировать власть? – «И что значит: учить человека быть человеком?»
– О! – Принц искренне рассмеялся. – Власть – это такая головная боль! Очень утомляет. Любой умный это понимает. Она отнимает слишком много времени.
– Я вас не понимаю, – честно признался Шелест. Все его познания о человеческой природе рушились при общении с этим человеком. Мир, окружавший его, был полон людьми, стремящимися к власти, пользующимися этой властью в своих интересах и получавших от этого колоссальное удовольствие. Шелест наблюдал за ними, скрывшись за рясой своего ордена. Он испытывал отвращение ко многим порокам, испортившим человеческую расу, как гниль бьет яблоко. Но никогда не задумывался о причинах, которые породили их и дали возможность множиться, подобно спорам плесени.
Эльяди смотрел на монаха, а тот отмечал небывалый блеск молодости в глазах принца.
– Человеческая жизнь обладает рядом обязательных свойств. Во-первых, она строго ограниченна. И тратить ее скоротечность на что-то трудоемкое и скучное, по меньшей мере, странно. Во-вторых, она стремится быть наполнена счастьем.
– Это идеализм, – недовольно произнес Шелест, он уже не считал нужным скрывать от собеседника свое раздражение. – И существует он в отдельно взятом королевстве и только судя по вашим словам.
– Это – правда, – коротко ответил принц. Он улыбнулся. – Когда нет возможности заполнить жизнь счастьем, человеческой натуре свойственно стремиться заполнить пустоту всяким хламом и поверить в то, что это счастье.
Он продолжал улыбаться и смотреть на Шелеста, словно мог наблюдать за тем, как меняется выражение его лица от пробегающих мыслей. Наконец тот произнес:
– Каждый понимает счастье по-своему.
– Это не так. Счастье – самая простая категория. Ты знаешь, что дает ощущение счастья с самого раннего детства, на примере своих родителей, своей семьи. Все сложности создаются, когда оно в жизни отсутствует. В душе возникает дисгармония и жажда поиска чего-то, что способно эту дисгармонию устранить. У тех, кто его ищет, возникает странный вопрос: в чем оно состоит? Когда спрашиваешь у самого себя, о чем имеешь весьма смутное представление, вариантов ответа получается множество. И то, что ты решил наиболее подходящим, замещает истинное значение. Вот только тогда и начинается путаница по поводу того, что каждый понимает счастье по-своему. – Эльяди повертел в руках чашку с холодным остатком кофе. – А по поводу того, что подобная идеология культивируется в отдельно взятом королевстве, – это, конечно, да. Только это не по моим словам – я люблю свою родину, но приукрашать действительность не в моих правилах. Все сказанное объективно.
– А понятие «свободы выбора» в ваше счастье включено? Или на государственном уровне массам приказано думать, что они могут быть счастливы исключительно на этой закрытой территории?
Брови Эльяди вновь поползли вверх.
– Мы не ограничиваем своих граждан в передвижениях. Мигрировать из страны вполне возможно – тот, кто задался подобной целью, всего лишь должен подать прошение и ждать времени ближайшей экспедиции в ту страну, в которую ему заблагорассудится отправиться. И все. Единственный минус – обратно вернуться намного сложнее, сами понимаете.
– Вы принимаете подобных беглецов обратно? Разве желание покинуть Вильярд не считается изменой королевству?
– Нет, конечно. Да и не беглецы они.
Задумчивый прищур Шелеста не был виден, но он сквозил в каждом слове следующего вопроса:
– Не беглецы. А может, тогда – шпионы?
– На этот раз ответ тоже – нет. Это было бы непоследовательно с нашей стороны. Заявлять о невмешательстве, а после засылать своих граждан со шпионской миссией, говорить о ценности каждой жизни – и бросать их на произвол судьбы, без какой бы то ни было фактической поддержки. Тех, кто из Вильярда в других странах – единицы. В подавляющей массе это личности, для которых необходимо постоянное ощущение новизны. Для вдохновения или в познавательных целях. Люди творческих профессий, или иные – те, которые, как губка, впитывают новые знания, стремятся узнать все о том, что является предметом их страсти. Но я повторюсь – их действительно единицы. Кто бы что ни говорил, как бы ни менялся мир из поколения в поколение – люди остаются консервативны, привязаны к своим корням, тяжелы на подъем. Переезд в другую страну – это, опять же, такая морока…
– А как ваших соотечественников принимают в других странах?
– Ну… – Эльяди запнулся. – Честно говоря, мы специально не отслеживаем их судьбы. На самом деле бывает, что люди переезжают с места на место, и если это, к примеру, художник или поэт, это не вызывает вопросов. Это кажется вполне естественным.
– А те, кто возвращаются?
– Возвращаются в основном из-за ностальгии. Но это редкость. Слишком много всего должно совпасть, чтобы наши пути вновь пересеклись.
– И вы боитесь, что в ваш идеальный мир проникнет что-то противоречащее основам его устройства?
– Вы постоянно употребляете слово «идеальный». И вы постоянно пытаетесь поймать меня на том, что я представляю Вильярд как образцово-показательную модель. Это неверно. И ваших собственных бед это не решит никак. Так что не понимаю, что это упорство докажет. – Эльяди говорил, стараясь сдерживать запальчивость, впервые за все время разговора появившуюся в голосе. – Да, у нас есть внутренние проблемы, с которыми мы боремся, есть люди, преступающие закон из-за своей лени или алчности, даже тюрьма есть. Правда, она одна осталась на целое королевство и большая часть ее пустует. Но люди, заключенные в ней, далеки от идей государственного переворота, на которые вы все время намекаете. И не принадлежат они ни к инакомыслящим, ни к возвратившимся переселенцам. Вильярд не принадлежит к тоталитарным государствам, подавляющим волю своих граждан в угоду одной психически больной личности!
– Я не хотел вас обидеть своими словами. Но все столь закрытое и оберегаемое вызывает подозрение.
– Все столь оберегаемое лучше сохраняется от разрушения извне. Вы хорошо знаете историю, так ответьте мне: череда постоянных войн, в которые втягиваются ваши страны, это то, к чему вы предлагаете приобщить мой народ? Междоусобицы и смуты – вот вся ваша свобода, где вам разрешено лишь выбрать сторону, за которую пойдете умирать. И никто, никто не будет думать о вас лично, прикрывая все лозунгами о всеобщем счастье.
Монах молчал. Он поймал себя на мысли, что искренность принца Эльяди подкупает безоговорочно. И многие бы отдали все, чтобы иметь возможность жить в эпоху его правления.
«Император, который думает о тебе лично, а не через призму всеобщего благополучия нации – это тот, кто вызывает абсолютное доверие. – Шелест вновь и вновь всматривался в глаза Эльяди. – Но как ему это удается?»
– Как это осуществляется в масштабах государства? Учесть интересы каждой личности одному правителю не под силу!
– Я же говорю: власть – это та еще головная боль. Но если досконально изучить харадскую модель и взять за основу, доработать с учетом особенностей менталитета, все становится возможным. Надо только потратить на это достаточно времени и убедиться, что все работает и все подводные камни обойдены.
– Вы хотите сказать, Вильярд не всегда был таким, как сейчас?
– Вильярд – нет, мы все еще учимся, как надо жить. А вот Харад – он на самом деле изначально гениален. Там это в крови. Шелест, вы обращались когда-нибудь к изучению этой области? Это невероятно увлекательно.
Отрицательно покачавший головой монах вздохнул:
– Только вскользь. Из всех Хальмгардов искренний интерес к Хараду мною был замечен только у принца Ольмара. Мне кажется, он знает об этом крае все. Я думал, эту страсть заронил в его сердце самый близкий друг, скорее даже второй отец, который сам родом оттуда. Мне же он казался примитивным. Да и в латфорских книгах о нем отзываются немногословно и сухо. В них можно было мало что найти.
– Особенно мало можно найти, если этого не ищешь, не так ли? – Эльяди вновь улыбнулся мягкой, многозначительной полуулыбкой.
– А сейчас так это уже и не имеет смысла. Скоро не будет Озерного края, где можно было попробовать изменить к лучшему государственное устройство. Не будет в горах такого феномена, как Харад, который вы приводите в пример.
– Вы не можете знать, что будет. Вы расстроены, вы не так давно пришли оттуда, где боль и мрак. Но такие картины о будущем рисовать нельзя. Вы же не желаете этого на самом деле.
– Конечно нет. Но поймите, я бьюсь, чтобы доказать вам – это не обычное ведение войны. Это истребление. Но вы не знаете того, что творят удматорцы.
– Почему же… Я был в Удматории. И то, что я видел там, даже в глубоком тылу, мне категорически не понравилось. Слишком много сделок с совестью по поводу человечности. Что уж говорить об увиденном вами на передовой.
Некоторое время монах молчал, потому что произнесенное принцем полностью лишило его дара речи. Поэтому он спросил не сразу:
– То есть вы утверждаете, что в недалеком прошлом были в империи Удма?
– Конечно. Последний раз месяца полтора назад. Экспедиции из Вильярда довольно часто бывают там, – кивнул Эльяди. – Мы наблюдаем за всеми, это основа нашей безопасности. Особенно интересно было изучать Удматорию, когда в ней менялся строй. Это по времени совпало с началом реформ, которые проводились в моей стране. И там, и в Вильярде изменение мышления людей занимало длительное время. Результат был везде. Но хотя мы шли похожими дорогами, пришли к разным целям.
– И все же, Эльяди Энер, если бы Вильярд был атакован, если бы вы находились на том месте, которое сейчас занимает каждый из Хальмгардов, что бы вы делали?
– То же, что я делаю сейчас. То же, что делаете вы. Защищал бы свой народ.
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7