Гудини предчувствовал, что его дни сочтены – по крайней мере, так говорил Фултон Орслер, директор издательской корпорации «Макфадден» и союзник знаменитого разоблачителя медиумов. Орслер вспоминал, что незадолго до отъезда из Нью-Йорка в Бостон Гудини сказал, что «уже отмечен смертью» на множестве спиритических сеансов повсюду. Но другие утверждали, что Гудини не считал себя в большей опасности, чем обычно. Напротив, последнее лето его жизни прошло очень спокойно. Он удалился со сцены, работал над новой книгой о ведовстве и планировал новый этап своей карьеры: Король побега собирался преподавать спецкурс по истории магии в Колумбийском университете. После следующего гастрольного тура он хотел и сам поступить в Колумбийский университет, чтобы отточить свои навыки английского и другие умения, необходимые для дальнейшей карьеры преподавателя.

Осенью, во время гастролей, в жизни Гудини началась полоса неприятностей. В Бостоне, правда, все шло своим чередом, если не считать восстановления репутации Марджери. Но в Провиденсе Бесс пострадала от серьезного пищевого отравления, а Гудини, после того как просидел с ней всю ночь, выступая с номером побега из китайской водяной камеры пыток в Олбани, подвернул лодыжку. Он не обращал внимания на боль в ноге и через пару дней прибыл в Монреаль, где восторженные толпы собирались на его шоу в театре «Принсесс» и лекции в студенческом клубе университета Макгилла. Среди слушателей на выступлении под названием «Великое заблуждение» оказался и студент кафедры изобразительного искусства Сэмюел Смиловиц, который пришел нарисовать портрет Гудини.

Смиловиц ждал совсем другого, когда впервые увидел иллюзиониста, направлявшегося, прихрамывая, на трибуну. Неужели это действительно Король наручников, «внушавший восхищение и благоговение половине мира»? Гудини плохо выглядел, «щеки запали, под глазами пролегли темные круги». Но когда иллюзионист заговорил, первое впечатление Смиловица развеялось. Гудини будто впитывал восхищение аудитории и лучился энергией. Его серые глаза сияли, он излагал свою точку зрения смело и без обиняков. Смиловиц заметил, что и толпа чувствует силу оратора, «острый ум» и жизнелюбие.

Но иллюзионист не был сверхчеловеком. Большинству людей не хватало способности видеть, как сказал он аудитории. Если бы только люди натренировали свое зрение и сознание, они с легкостью заметили бы подоплеку всех его «чудес», как и «чудес» таких медиумов, как Марджери, чьей подлинной силой было обаяние и сексуальность. «Марджери потчует исследователей какой-то чушью на постном масле, и я знаю это наверняка, поскольку и сам мастак в разнообразнейших рецептах подачи изощренной чуши», – уверял Гудини.

И хотя он устоял перед ее соблазном, Марджери была лишь одной из его многочисленных врагов. «Умри я сегодня – спиритуалисты и медиумы закатили бы пир на всю Америку».

Смиловиц рисовал, другой же человек в аудитории делал пометки в блокноте, слушая рассуждения иллюзиониста о верховенстве науки и разума. Настойчивый и любопытный, Джоселин Гордон Уайтхед хотел понять, как все обстоит на самом деле. Он был помешан на мелких деталях и скрытых смыслах. Читая дома газеты, Уайтхед всегда держал под рукой словарь и географический атлас. Ростом под метр девяносто, мускулистый, он ничуть не напоминал ученого. Ему уже исполнился тридцать один год, и потому не походил он и на студента-первокурсника, хотя именно таким официально и являлся. Даже на первый взгляд становилось понятно, что с Уайтхедом что-то не так. Неизвестно, почему он поступил в университет после тридцати. Одним он говорил, что изучает религию, другим – медицину или машиностроение. Он занимался спортом, и доказательством тому был его мощный удар правой рукой. И он был одиночкой. Аплодируя Гудини, Уайтхед, вероятно, находился в каком-то своем, внутреннем мире. После шоу Гудини в театре двое соучеников Смиловица попытались пробраться к своему кумиру, чтобы тот подписал нарисованный их собратом портрет. Их усилия увенчались успехом: иллюзионист принял их в своей гардеробной и, поставив автограф на рисунке, попросил передать художнику, что будет рад увидеть его завтра и готов позировать для другого портрета. Быть может, мистер Смиловиц согласится?

Придя в восторг от такого интереса со стороны Гудини, Смиловиц на следующий день с другим студентом, Джеком Прайсом, ждал Гудини перед театром, где собралась огромная толпа поклонников великого иллюзиониста. Когда к театру подошел Гудини, его окружили почитатели, умоляющие дать автограф. Среди всей этой суеты Смиловиц услышал, как медсестра уговаривает Гудини поскорее отправиться в гримерку и что-нибудь съесть. Ответив, что он не голоден, но всегда может себе что-нибудь наколдовать, Гудини достал хот-дог из-за отворота лацкана одного из поклонников. Пока остальные аплодировали, Смиловиц протянул Гудини свой скетч и представился.

И вскоре Смиловиц вновь рисовал легендарного иллюзиониста. На этот раз Гудини позировал, сидя на диване в гримерке. Он был расслаблен, «в отличном расположении духа» и оказался интереснейшим собеседником, как вспоминал потом художник. Перед позированием он просмотрел поступившую почту, и юноша заметил, с какой ловкостью, будто выполняя очередной фокус, Гудини вскрыл конверт. Но художник понял, что его первое впечатление о Короле наручников достаточно точно. Извинившись, Гудини попросил разрешения откинуться на спинку дивана, поскольку ему нездоровится и он хотел бы «отдохнуть немного». При ближайшем рассмотрении Смиловиц увидел усталость в глазах иллюзиониста и заметил нервное подрагивание губ.

Великий Гудини развлекал юношей историями о своих фокусах. Он заверил их, что последний трюк в отеле «Шелтон» отнюдь не был чудом. В этом ящике ему просто удалось добиться состояния предельной неподвижности, будто само его сердце остановилось и ему больше не нужно было дышать.

Гудини откинулся на стуле, и Смиловиц приступил к рисованию. Вскоре в дверь постучали, и Уайтхед – похоже, уже знакомый с Гудини – вошел в гримерку. Он был одет в синий габардиновый костюм на размер меньше, чем было нужно. В руках он сжимал три книги – видимо, собирался вернуть их иллюзионисту. Было в нем что-то странное, да и пришел он неожиданно. Уайтхед говорил с нарочитым оксфордским акцентом, негромко, но, с точки зрения Смиловица, слишком часто. Сев, он полностью переключил на себя разговор с Гудини, и художнику незваный гость не понравился даже внешне, особенно его раскрасневшееся лицо и жидкие волосы.

Вскоре Гудини и Уайтхед начали занятную игру. Гудини утверждал, что сумеет разгадать сюжет любого детективного рассказа, услышав лишь пару предложений оттуда. Уайтхед принес сборник типичного бульварного чтива, и стоило ему прочитать абзац-другой, как Гудини успешно отгадывал концовку. Затем разговор с подачи Уайтхеда перешел на совсем другую, куда более известную книгу – именно ту, о которой Гудини хотелось говорить в последнюю очередь.

– А что вы думаете о чудесах, описанных в Библии? – спросил Уайтхед, ведь он, в конце концов, изучал историю религии.

Гудини терпеть не мог подобные вопросы. Он сказал, что предпочтет не отвечать, но предложил студентам задуматься, как бы воспринимались его собственные фокусы в библейские времена? Может быть, их тоже сочли бы чудесами?

Судя по виду Уайтхеда, его оскорбило такое предположение. Он вновь сменил тему и на этот раз завел разговор о знаменитой неуязвимости Гудини. Ни с того ни с сего он вдруг спросил:

– А правда, мистер Гудини, что вы можете выдержать любой сильный удар в живот?

Гудини ушел от ответа, переключив внимание гостей на свои стальные мышцы рук и спины.

– Потрогайте, – предложил он, напрягая бицепс.

Студенты рассыпались в комплиментах, коснувшись его руки, но тут Уайтхед повторил свой вопрос: правда ли, что Гудини может принять любой удар в живот? Гудини явно не хотелось говорить об этом, но Уайтхед не сдавался:

– Вы не против, если я попробую пару раз ударить вас?

Гудини рассеянно кивнул, но он все еще сидел и не приготовился к удару, когда Уайтхед внезапно набросился на него, нанеся «четыре или пять сильных ударов в низ живота».

– Вы что, с ума сошли?! – завопил Прайс. – Что вы вытворяете?!

Но Гудини только ухмыльнулся, отмахиваясь.

– Достаточно, – сказал он.

Гости были потрясены этой вспышкой насилия, но с Гудини, казалось, все было в порядке. Он принял условленную позу, и Смиловиц закончил его портрет.

Уайтхед клялся, что Гудини дал ему ноябрьский выпуск журнала «В мире науки», обратив его внимание на статью под названием «Как смерть сдает карты: тысячеликая, она постучится в дверь каждого». И она постучалась в дверь Гудини, который ошибся, приняв Уайтхеда за очередного преданного поклонника. История Уайтхеда до сих пор остается загадкой. Известно, что он покинул университет через пару месяцев после отъезда Гудини из Монреаля. Затем он исчез, будто пустился в бега. Однажды его арестовали за мелкую кражу, когда он попытался вынести из магазина несколько книг о боксе и хиромантии. Намного позже его имя всплыло вновь: он жил в насквозь отсыревшей квартирке, доверху набитой журналами и книгами. Его единственными собеседниками были две эксцентричные женщины, интересовавшиеся мистикой, в частности нумерологией и «Наукой бытия» – учением, являвшимся одним из направлений спиритуализма. К этому моменту Уайтхед жил на пособие по инвалидности – устроившись разнорабочим на стройку, он получил серьезную травму головы. Все, что у него оставалось, – это металлическая пластина в черепе и воспоминание об ужасном несчастном случае, о котором он никогда не говорил. Когда-то столь огромный и внушительный, Уайтхед умрет от истощения, так почти никому и не признавшись, что именно он убил великого Гудини.

Вскоре после ухода Уайтхеда Гудини сказал своей племяннице Джулии, что из-за «некоторого недоразумения» один из студентов ударил его, прежде чем иллюзионист успел встать и приготовиться. Он пожаловался на боль в животе, но постарался не обращать на это внимания. Считая, что способен справиться с любой болезнью, Гудини выступал на сцене тем вечером, хотя после шоу у него не хватило сил, чтобы самостоятельно переодеться. В поезде в Детройт, где ему предстояли очередные выступления, боль стала невыносимой, и Бесс отправила телеграмму в больницу, чтобы после прибытия в город их встретил доктор.

Несмотря на то что врач диагностировал у него аппендицит, Гудини отказался отменить выступление. Тем вечером температура у него поднялась под сорок, и, хотя он вышел на сцену, медлительность помешала ему выполнить все привычные трюки. После первого акта он потерял сознание. Его привели в себя, и он продержался до тех пор, пока не опустился занавес. Его снова вывели из обморока – и он отправился в гостиницу. Ночью Бесс запаниковала и вызвала врача, молодого хирурга по имени Чарльз Кеннеди. Доктор приехал в три часа утра. Когда ему рассказали об ударах в живот, доктор Кеннеди заявил, что Гудини немедленно нужно отправиться в больницу. Но тот отказался. Пришлось звонить его нью-йоркскому врачу, чтобы тот уговорил упрямого пациента.

Осмотрев Гудини в больнице Грейс, врачи диагностировали у него перитонит. По их словам, из-за удара в живот у него разорвался аппендикс. Они считали, что он умрет в течение суток. Но врачи недооценили необычайную силу своего пациента. Гудини прожил еще шесть дней и перенес две операции. Боль была чудовищна. Его пищеварительную систему парализовало, но он ни разу не жаловался. Гудини оставался вежлив, улыбался и шутил со своими медсестрами и членами семьи, съехавшимися в больницу. Он говорил, что вскоре выздоровеет и вернется на сцену. Но его тяжелое состояние ни для кого не было секретом. Вся Америка следила за новостями в прессе о здоровье Короля наручников и надеялась на его выздоровление, прочитав о том, что после приема чудодейственной сыворотки у Гудини нормализовалась температура. Но сколь безосновательной была надежда на медиумов, столь же неоправданной оказалась и вера людей в силу медицины.

В одном из разговоров с доктором Кеннеди Гудини сказал, что хотел бы быть хирургом. «Вы действительно делаете что-то важное для людей. А я почти во всех аспектах моей жизни… я подделка». В другой раз он рассказал доктору о своем детстве в Эпплтоне и как ему хочется отведать цимес – овощное рагу, которое он так часто ел еще ребенком. Доктор Кеннеди отправился в еврейскую лавку неподалеку и купил это блюдо, порадовав своего пациента. На смертном одре Гудини не молчал. Он часто говорил о спиритуализме, о том, какой победой станет его смерть для этого движения.

Наконец он сказал своему брату Дэшу, что больше не может сопротивляться.

Вскоре он произнес имя Роберта Ингерсолла – странные последние слова, поскольку Гудини никогда не был знаком с великим оратором, умершим четверть века назад. Но Ингерсолл, «Великий агностик», выступал против засилья религии и приравнивал христианство к суевериям, он, как и Гудини, считал суеверием спиритуализм. Они были двумя величайшими скептиками своих поколений, и на пороге смерти иллюзионисту вспомнилось имя его предшественника.

День был солнечным, но едва Гудини закрыл глаза, как «небо затянули тучи и хлынул такой ливень, какого я еще никогда не видел», вспоминал Дэш. Гудини умер в 13:26 в Хэллоуин 1926 года. Даже время смерти связывало его с духами, и некоторые сочли поэтичным, что он покинул этот мир в тот день, когда духи мертвых возвращаются на бренную землю.