Глава 9. Новые знакомства

Аккуратно очистив монетку от налипшей на нее влажной земли, Вася спрятала ее в кармашек шорт и побрела обратно, к оставленному рюкзачку и пакетам с земляникой и грибами. Сердце ее учащенно билось от понимания важности находки. Монета, скорее всего, имела отношение к убийству Вахтанга, хотя Вася и представить себе не могла, какое именно.

Монета была из далекого прошлого, и разгадка преступления, видимо, тоже крылась в прошлом. Том самом прошлом ее семьи, о котором ей ничего не было известно.

«С бабушкой бы поговорить, – в который уже раз за последние дни тоскливо подумала она. – Ну почему я, раззява, никогда не спрашивала у нее о прошлом деда, о том, откуда взялась у него эта монета, у кого еще могла быть точно такая же! Какие такие тайны скрывает наша семья, что о них не принято говорить вслух? Кто мой отец? Мама не хотела говорить на эту тему, а я и не настаивала. Дура, ей-богу, дура!»

В кустах раздался треск, но она не обратила на него внимания, увлеченная своими мыслями. До места убийства оставалась всего пара шагов, Вася уже видела между деревьями свой рюкзачок и невольно ускорила шаг, подстегиваемая тайной, которая пока не имела разгадки. Монета сквозь джинсовую ткань жгла ей кожу, как будто была раскалена.

Треск повторился, Василиса, нагнувшись к рюкзачку, инстинктивно повернула голову в сторону ломающихся сучьев и обомлела. Из кустов на нее смотрел здоровенный кабан. Это был взрослый секач, и Василиса с запозданием вспомнила, что, прочесывая территорию в поисках важных улик, к коим можно было отнести найденную монету, видела характерные кабаньи следы – острое раздвоенное копытце, но по беспечности своей не обратила на это внимания, как и на яму с водой, изрытую все теми же копытцами.

Для деревенской девчонки это было непростительно. Василиса лучше многих знала о печальных последствиях встречи с разъяренным диким вепрем, которые в большинстве случаев заканчивались серьезными травмами, зачастую даже несовместимыми с жизнью.

Сдерживая панику, разраставшуюся в груди как снежный ком, летящий с горы, она пыталась вспомнить, как нужно себя вести при встрече с кабаном. Лучше всего было незаметно скрыться, однако секач уже увидел ее и теперь, не двигаясь, отслеживал своими крохотными, налитыми кровью глазками малейшее ее движение.

Единственная мысль билась в голове у Василисы: нападет или нет. Задумай кабан спастись от нее бегством, у нее появлялся бы шанс. Реши напасть, шансов у нее не останется.

Бежать было бессмысленно. Василиса помнила, что кабаны бегают гораздо быстрее людей. Лучшее из всего, что она могла бы сделать, это залезть на дерево. Василиса медленно и неторопливо подняла голову к веткам того дерева, рядом с которым стояла. Пожалуй, они были расположены не очень высоко от земли, и она попыталась на глаз прикинуть траекторию своего движения: сначала подпрыгнуть и уцепиться руками за нижние сучья, потом подтянуть ноги к животу, затем попробовать закинуть их на сук. Последний раз она лазила по деревьям лет пятнадцать назад, но попробовать явно стоило.

Выстрел, раздавшийся из кустов, прозвучал так неожиданно, что Вася вздрогнула, потеряла равновесие и со всего маху шлепнулась на землю, так и не успев совершить спасительный кульбит.

В кустах, где стоял кабан, послышался визг, затем шорох и треск, и сидящая на земле с вытаращенными глазами Вася увидела, как тяжелая туша вепря рухнула на землю, подминая под себя ветки.

– Не бойтесь, он уже не причинит вам вреда.

Вася замотала головой, пытаясь понять, откуда сначала раздался спасший ее выстрел, а теперь доносился голос. В противоположной от секача стороне раздвинулись кусты, и из них выбрался высокий, довольно крепкий мужчина с седоватым ежиком на голове.

Солнце било ему в спину, так что черт лица было не разобрать. Василиса лишь отметила, что одет он был в летний вариант охотничьего костюма, распространенный в любой местности и продаваемый в магазинах «Охота и рыбалка». В ее родной деревне такие костюмы были практически у каждого мужика.

– Вас не учили, что, когда вы находитесь в незнакомом лесу, нужно громко петь? – спросил мужик, подходя и протягивая Васе руку, чтобы она смогла подняться.

– Петь? – Руку Василиса решительно отвергла и, собрав остатки гордости, поднялась с земли самостоятельно.

– Ну да, чтобы громкими звуками отгонять живность, притаившуюся в лесной чаще. Я, конечно, видел, что вы собираетесь залезть на дерево, и такое решение, честно говоря, очень похвально, потому что оно единственно разумное в данной ситуации, но было бы гораздо проще, если бы вы спугнули кабана заранее и не дали ему на вас выйти.

– Я понятия не имела, что в этом лесу водятся кабаны, – по мере того как до нее доходил смысл случившегося, у Василисы начал дрожать подбородок.

– Так что же вы одна отправляетесь в незнакомый лес, даже не спросив, существует ли в нем опасность?

– Да, я не права, – призналась Вася. – Спасибо, что вы меня спасли. На дерево я бы, конечно, залезла, но что было бы дальше, представляю себе плохо.

Она повернулась к своему спасителю спиной, чтобы поднять с земли рюкзак, и услышала его тихий смех.

– Что смешного? – осведомилась она достаточно агрессивно. Василиса Истомина больше всего на свете не любила, когда над ней смеются.

– Боюсь, что в лес вы сегодня сходили напрасно, – голос незнакомца дрожал от веселья, и Василиса судорожно схватилась за карман, в котором лежала драгоценная монета. Монета была на месте, но, повертев головой в поисках того, что могло вызвать такой искренний мужской смех, Василиса обнаружила, что, падая, раздавила не только пакет с белыми грибами, превратившимися в мало пригодную для готовки кашу, но и пакет с земляникой. Теплый ароматный сок пропитал ее джинсы аккурат в районе попы.

Пережитый страх, напряжение последних недель и острая жалость по поводу потерянной земляники смешались в какой-то невиданный коктейль, по разрушительной силе равный коктейлю Молотова, и Вася отчаянно зарыдала, размазывая слезы по лицу и всласть завывая, не стесняясь даже совершенно чужого мужика, который озадаченно стоял перед ней.

– Ну хватит-хватит, – он сделал еще один шаг вперед, обнял ее сильными руками и прижал к груди, которая под тонкой тканью пятнистой рубашки оказалась твердой и рельефной. – Испугалась, я понимаю. Но все уже позади. Не плачь.

Рыдать на груди незнакомца было неожиданно приятно, так что Вася позволила себе пошмыгать носом еще минуты две, после чего решительно отстранилась. Он отпустил ее сразу, не пытаясь удержать.

– Спасибо вам, – дрожащим голосом сказала Вася. – И за то, что кабана убили, и за то, что сейчас утешаете. Так-то я не имею привычки рассупониваться перед незнакомцами, просто тут совпало все, ужасно неблагоприятно.

– Бывает, – он вытащил из кармана штанов большой клетчатый носовой платок, очень чистый, и протянул ей. Вася высморкалась и благодарно посмотрела на незнакомца. Смотреть приходилось снизу вверх.

– Меня Василисой зовут, – сказала она, хотя он ни о чем ее не спрашивал. – А вас?

– А меня Валерой, – тут же отозвался он, не обратив на ее необычное имя никакого внимания. – Пойдемте, я вас из леса выведу.

– А кабан? – спросила она, повернувшись в сторону неподвижно лежащей туши.

– Дичь жареная, не улетит, – процитировал он фразу из известного кинофильма. – Я вас до края поля доведу и за тушей вернусь. Хоть сезон охоты еще не открыт, оставлять такой трофей в лесу я не намерен.

– А что же вы делали в лесу, если охота еще запрещена? – спросила Василиса и тут же поймала себя за язык. Это было довольно невежливо – задавать такие вопросы незнакомому человеку. Он усмехнулся.

– Скажем так, гулял. А ружье прихватил с собой, потому что в отличие от вас знаю, что здесь водятся кабаны.

Валера повернулся и широкими шагами двинулся прочь из лесной чащи. Подхватив рюкзак, еще раз тайком проверив, на месте ли монета, и бросив последний, полный сожаления взгляд в сторону своей неудавшейся грибной и ягодной добычи, Вася засеменила вслед за ним.

– А вы в Авдеево живете? – крикнула она, чтобы заставить его снизить скорость.

– Да, – односложно ответил он. – А вы приезжая?

– Да, дачница. Снимаю комнату у тети Ангелины.

– Знаю, – он остановился, поджидая ее, и глядящая под ноги Вася со всего маху снова ткнулась в его твердую грудь. – Вчера вы бродили неподалеку от моего дома, так что я уже имел честь вас видеть. Вы, правда, были с ног до головы мокрая.

– А, так это вы проехали мимо меня на мотоцикле, – догадалась Вася. – У вас дом такой… – она замолчала, подыскивая подходящее слово, – …основательный. Непохожий на все остальные.

– Я все в жизни делаю основательно, – согласился Валера. – Если захотите, приходите в гости, покажу свои хоромы изнутри.

– Спасибо, – пискнула Вася, понимая, что никогда в жизни не войдет к нему в дом. Во-первых, это неприлично – незамужней девушке ходить к едва знакомому мужчине. Во-вторых, от него исходило ощущение какой-то невиданной ею доселе силы. И, пожалуй, опасности.

Сезон охоты был еще не открыт, и тем не менее он оказался неподалеку от того места, где убили Вахтанга, да еще с ружьем в руках. На грибника он был совсем не похож, а больше в эту пору в лесу было делать совершенно нечего, так что Вася вдруг запоздало испугалась.

К счастью, впереди уже виднелось поле, по которому она сюда пришла, затем луг, а там и до деревни было рукой подать. Гул железной дороги стал едва различим за оставшимися позади деревьями.

– Ну ладно, Василиса, до свидания, – попрощался Валера, и Васе почему-то стало приятно, что он запомнил ее имя. – Если еще раз окажетесь в наших лесах, то послушайтесь моего совета: пойте, да как можно громче. Поняли?

– Поняла, – засмеялась Вася. – Еще раз спасибо вам.

Вернувшись домой, она со вкусом поведала тете Ангелине о своих лесных приключениях. Квартирная хозяйка встретила ее как-то настороженно, но во время рассказа оттаяла, охала и ахала, всплескивая полными руками, смеялась, когда Вася описывала, как упала точно на грибы и землянику.

– Иди уж, отмывайся да отстирывайся, – сказала она, когда Вася закончила свой рассказ. – А в лес одна и впрямь не суйся. Места у нас глухие. Да и вообще. Окаянные места.

Василиса целый вечер думала над тем, что значат эти слова, но так ничего и не придумала. Отстирала шорты, предусмотрительно перепрятав серебряную монету, сбегала их прополоскать на речку и, чтобы хоть как-то сгладить неприятные воспоминания дня, решила затеяться с пирогами.

– Тетя Ангелина, можно я пирогов напеку? – спросила она.

– Пеки, – удивленно ответила та. – Только печь-то с утра уже остыла.

– Не беда, я протоплю, – уверенно ответила Вася. – Сейчас несколько поленьев кину и, пока топится, в магазин сбегаю, за творогом. Вы что больше любите – рогульки или открытый пирог?

– Да мне что, – медленно и как будто нехотя ответила Ангелина. – С чем напечешь, с тем и будет. Яйца вон бери свежие. Тебе бабка Наталья принесла, в благодарность.

– За козу, что ли? – Василиса засмеялась, вспомнив утреннюю дойку. – У меня сегодня весь день сплошные приключения. Что ты будешь делать!

Спустя три часа румяные горячие пироги – с творогом, с капустой, с картошкой и с яйцом, накрытые найденным в комоде чистым вафельным полотенцем, – доходили в центре стола. Рядом пыхтел обнаруженный Васей в сенях и натопленный дедовским методом медный самовар. Как все в доме Ангелины, начищен он был до блеска, даже глазам было больно смотреть в его яркие бока.

Заварив чаю с мятой и листочками смородины, гордая своими домашними умениями, Вася пригласила возившуюся в огороде хозяйку к столу.

– Вот что, девка, – решительно сказала та, откусив от пирога с творогом и вдруг отложив его в сторону. – Я недомолвок и экивоков не люблю. Поэтому спрошу сразу. Почто ты мне соврала?

– В смысле? – непонимающе посмотрела на нее Василиса и вдруг сообразила и начала краснеть, наливаясь помидорным румянцем.

– В смы-ысле, – передразнила ее Ангелина. – Ты мне что сказала? Что городская. Что в деревню в первый раз в жизни приехала. А я что вижу? Когда у картошки первый урожай, ты в курсе, печь топишь, самовар растопляешь, любо-дорого смотреть. Козу доишь. Одежду в комнате на веревке развешиваешь, как испокон веку деревенские делают. От борщевика бережешься. Баню любишь. Пироги в печи печешь. Деревенская ты девка! Навык у тебя такой, что в кровь въелся, не вытравишь. А раз так, то зачем ты мне соврала и по какой такой надобности в глушь нашу приехала?

– Правда ваша, – Василиса понурила голову, так ей было стыдно. – Сама не знаю, зачем соврала, тетя Ангелина. Я ведь действительно в деревне родилась и выросла. Только далеко отсюда, в Вологодской области. А сюда приехала, потому что тут, неподалеку от вашей деревни, друга моего убили. Не хотелось мне про это говорить. Расспросов не хотелось. Да вот все равно приходится. Правильно меня бабушка всегда учила: не умеешь врать – не берись.

– Это в лесочке пару недель назад мужика нашли, так это твой? – охнула Ангелина и приложила руки к губам. – Ну надо же! Как же, помню-помню. Как нашли его, сердешного, так милиции понаехало ужасть сколько!

– Полиция сейчас, – машинально поправила Василиса.

– Да без разницы. Три дня тут крутились, по домам ходили, как же. А потом уехали. Так и не нашли, выходит, кто его? – в ее внимательных глазах светилось горячее любопытство.

– Не нашли, – вздохнула Вася. – Я и решила приехать, посмотреть, что к чему. Понимаете, нечего ему тут было делать. Совсем нечего. Не было у него тут никаких знакомых.

– А ты уж всех его знакомых знаешь? – усомнилась Ангелина.

– Всех не всех, но мы много раз мимо вашей деревни вместе на поезде ездили, и никогда он даже полсловечком не обмолвился, что тут кто-то живет.

– А ты-то чего разузнать хочешь?

– Сама не знаю, – призналась Вася. – Но чувствую, что ответ тут искать надо.

– Эх, девка, молодая ты еще. Не понимаешь, что не каждый вопрос ответа требует, – Ангелина снова взяла пирог, откусила от него и прихлебнула успевшего остыть чаю. – От иного ответа подальше держаться надо, вот что я тебе скажу. Тогда и проживешь дольше и спокойнее.

– Тетя Ангелина, а когда полиция по домам ходила, так и не выяснили, знал кто-нибудь Вахтанга из местных или нет?

– Никто его не признал, – Ангелина снова шумно отпила чаю из чашки.

– А тут все давно живут?

– В Авдеево-то? Давно. Тут место не престижное, богатые не строятся. Как жили десятки лет назад, так свои дома по наследству детям и внукам и передали. У меня дом этот, к примеру, – родина отца. Он как на пенсию вышел, так сюда вернулся. И муж у меня из этих мест. – На этих словах Вася вздрогнула.

– Эх, девка. Жизнь штука сложная. Я тебе уже говорила. Иной грех всю жизнь отмаливать надо. Так что не суди ты меня.

– Да что вы, я и не сужу, – пробормотала Вася и, чтобы перевести разговор с неловкой темы, спросила: – А Валера местный?

– Валера??? А-а-а-а, Валера. Местный, конечно. С пятидесятых годов тут живут. Ссыльные они. Немчура – она немчура и есть. Приехали сюда из Казахстана. Бабку его звали Магда. Маленькая такая, жилистая была, глаз злой. Посмотрит, как рентгеном прошьет насквозь. И сын ее, Валеркин отец. Адольфом звали. Вся деревня над этим именем потешалась. Парня этого иначе как фашистом и не кликали. Потом он уехал куда-то, возвращался только мать проведать. Говорили, в Питер, учиться, да мне то неведомо. С женой приезжал да с ребенком. Вот с этим самым Валерой. На самом-то деле его Вальтером зовут. Валера – это так, для удобства.

– Вальтер – красивое имя, – Вася покатала его на языке, как льдинку.

– Да уж чего красивого, – Ангелина поджала тонкие губы. – Вальтер Адольфович Битнер. Язык сломаешь, пока выговоришь.

Адольф открыл глаза. Хмурое утро вползало в комнату сквозь щели в ставнях. За те полгода, что они тут жили, он так и не мог привыкнуть к тому, что на ночь мама закрывала окно ставнями. В Казахстане было иначе. Там и зимой, и летом он просыпался и сразу видел в окно укутанные дымкой горы. Даже в жару горы были одеты в кокетливые снежные шляпки, а дымка была чем-то типа вуали, которую дамы опускали с тульи шляпы на лицо, закрывая его от нескромного взгляда.

В жизни женщин в шляпке с вуалью Адольф никогда не видел, только на картинках в книжке. Но они были так же изысканны и прекрасны, как горы, которые всегда оказывались рядом, куда бы он ни шел. Это была обязательная часть пейзажа, и, поселившись в Авдеево, Адольф в первое же утро, проснувшись, испугался, что случился апокалипсис, потому что гор в окне не увидел. Он закричал от страха и разбудил маму, а потом вспомнил, что просто он не в Казахстане, а в России.

Острое чувство потери от отсутствующих в окне гор он испытывал каждое утро недели две, а потом мать начала на ночь запирать окна деревянными ставнями, потому что иначе им по ночам били стекла. Они были чужаки, фашисты, немчура, но к этому, в отличие от того, что здесь не было гор, привыкать не требовалось. В Джамбуле, где он родился и вырос, его дразнили точно так же.

Самое первое его детское воспоминание было связано с маслом. До того, как отец собственными руками построил мазанку, в которой они жили уже только своей семьей, они обретались в бараке, в котором спали, выясняли отношения, стонали в бреду, рождались и умирали пятнадцать семей. В уголке барака, отгороженные занавеской, стояли трехэтажные нары, на которых Битнеры вместе с Адольфом занимали второй этаж. На первом этаже спала семья крымских немцев, также сосланных за пособничество врагу, – сорокалетние муж с женой и двое сыновей. Третий этаж был отдан во владение пятидесятилетней семейной пары, вечно мрачной жены и худого, сутулого, суетливого мужичонки.

Мрачная женщина работала в столовой при кожевенном заводе. И как-то принесла с работы горшочек топленого масла. С соседями по нарам супруги поделились, что было, то было, а затем задвинули горшочек под нары, в самый дальний и темный угол, чтобы не украли.

Адольфу тогда было года полтора. Уходя на работу, родители оставляли его на полу, чтобы не упал с высоченных нар. Магда стелила пуховый платок и сажала на него сынишку, а чтобы он не уполз, его за ноги привязывали веревкой к ножке трехъярусной кровати. Оставляли в досягаемости горшок и чашку с водой. Вот, пожалуй, и все.

Горшочек Адя нашел, ползая под кроватью. Открыл, ощутив божественный сладкий запах, вспомнил, как вчера перекатывал вечером во рту маленький тающий комочек, зажмурился и колупнул не очень чистым пальцем жирную, крупитчатую желтую массу.

Несмотря на совсем юный возраст, он знал, что поступает плохо, беря чужое, но остановиться не мог, азартно колупал в горшке и облизывал пальцы, по которым, как и по подбородку, стекало масло.

Вернувшиеся с работы соседи нашли его обессилевшим от еды, сладко спящим в обнимку с пустым горшком прямо под нарами. Всю ночь его рвало так, что Магда всерьез начала опасаться, что ребенок не выживет. С тех пор он никогда и ни при каких обстоятельствах не ел масла, ни сливочного, ни тем более, упаси бог, топленого.

Сколько Адольф себя помнил, он всегда рисовал. Углем на найденном куске картона, грифелем на доске в школе, подаренным отцом карандашом на оберточной бумаге. Втайне ото всех, даже от родителей, он мечтал стать настоящим художником, понимая, впрочем, что дорога в художественное училище, а уж тем более в институт культуры ему закрыта.

В Авдеево мечта и вовсе потускнела, разве ж в деревне художником станешь. Только и остается, что рисовать для себя. Это Адольф и делал в любую свободную минуту. По памяти он рисовал Казахстан, в котором вырос. Тюльпановые поля в окрестностях Джамбула. Горы в дымке – легкой вуали, прикрывающей их летом, в теплом, пуховом, в тончайшую нитку связанном платке зимой.

Адольф скучал по горам так же сильно, как по отцу. А еще он все время мерз, потому что летом привык к раскаленному полуденным солнцем песку, по которому бегала босоногая детвора. Привык к сладкому соку персиков, стекающему по подбородку. Сладкой-пресладкой черешне, которую можно было воровать из чужого сада. Здесь же даже лето было мокрым и холодным, а из фруктов доступны только мелкие, кислые и, с точки зрения Адольфа, абсолютно несъедобные яблоки. Казахстан грезился ему по ночам, как всегда снится далекая, оставшаяся в прошлом родина.

После того как в пятьдесят пятом году был отменен указ о депортации немцев и они были сняты с учета в спецпоселениях, мать бредила мечтой уехать из Казахстана обратно в Россию. Глядя в одну точку горящими немигающими глазами, она часами рассказывала сыну о Ленинграде, его улицах, каналах, памятниках, мостах, исторических зданиях, Эрмитаже и своем родном доме в колонии на Гражданке.

Ее эйфория быстро развеялась, потому что переезжать немцы могли куда угодно, кроме тех мест, где они жили до ссылки, поэтому дорога домой была им заказана. Мать все-таки предприняла попытку и взяла билеты на поезд Джамбул – Ленинград, который больше недели тащился по пыльным пустынным степям, потом по средней полосе, все ближе и ближе к городу Ленина, который, как и дам с вуалью, Адольф видел только на картинке. Выйдя на Невский, мальчик застыл, потрясенный мощью и величием города, который всегда снился его отцу.

Ленинград ему понравился, о чем он и сказал матери. Магда горько улыбнулась, жесткая складка прорезала ее щеки, как всегда, когда она пыталась воспроизвести что-то, отдаленно похожее на улыбку.

– Генетическая память, – сказала она, совершенно непонятно для сына. – Это генетическая память в тебе говорит. В этом городе жили твои прадеды и деды. Этот город очень любил твой отец и мечтал в него вернуться. Не успел.

К отцовскому другу, которого Адольф мельком видел всего один раз в жизни, они и отправились сразу с вокзала. Дверь никто не открыл.

– На работе, наверное, – расстроенно сказала Магда. – Что же нам теперь, до вечера ждать? Вот что, поедем-ка в Александровскую больницу.

– Зачем в больницу? – испугался Адольф, в котором еще с болезни отца жил неистребимый страх перед всем, что было связано с медициной. – У тебя что-то болит?

Потеряв отца, он до колик в животе, до рвотных спазмов и судорог боялся, что мама тоже заболеет, но она только тихо улыбнулась его испугу и взъерошила рукой кудрявые, белокурые, нестриженые вихры.

– Ничего у меня не болит, сынок. Просто в этой больнице работает человек, к которому мы приехали. Его зовут Вася Истомин. Возьмем у него ключ, чтобы под дверью не сидеть.

Больница оказалась довольно большой, и Магда даже растерялась, потому что понятия не имела, как и где им искать Истомина. Она беспомощно тыкалась то в одну дверь, то в другую, но в ответ на ее расспросы все лишь пожимали плечами. Василия тут никто не знал.

– Может, и зря приехали, – расстроенно сказала Магда, – домой-то он в любом случае вернется. А тут ищи его, свищи. Хоть встань перед окнами и закричи во всю глотку: «Вася Истомин, где ты?»

– Вы Истомина ищете? – рядом остановился мужчина с седым чубом. Он был еще не старым, но седина в волосах придавала ему излишней солидности.

– Да-да, Истомина, – встрепенулась Магда. – Вы не подскажете, как нам его найти?

– Это невозможно, – покачал головой незнакомец. – Василия Николаевича уже два года нет в Ленинграде.

– А где же он? – неподдельно удивилась Магда.

– Сослали его. В Вологодскую область, – и незнакомец рассказал Битнерам о незавидной истоминской судьбе, о газете с портретом Сталина, выброшенной в мусорное ведро, и о том, как Василий чудом избежал ареста.

– Вот оно как… – задумчиво протянула Магда. – Я-то всегда считала, что Васька – счастливчик, его любая беда и война стороной обходят, не то что моего Генриха. А оказывается, одинаковая у них судьба. Не зря они столько лет дружили.

Согнув плечи, как под непосильной ношей, Магда пошла прочь от больницы. Наскоро попрощавшись с незнакомцем, Адольф побежал вслед за ней. На всю жизнь ему врезалась в память страшная картина, как мать стоит на мосту, который она называла странным словом Аничков, вцепившись руками в перила, смотрит в темную, мертвую гладь воды в реке Фонтанке, а он не понимает, что у нее на уме, и вдруг пугается, что она сейчас бросится в стылую октябрьскую воду.

– Подождите, – оклик был негромким, и Адольф даже не сразу понял, что он обращен именно к ним. Все его внимание было сосредоточено на маме. – Извините, но я не могу отпустить вас просто так. Вы упомянули имя Генрих, это же лучший друг Василия Николаевича, верно?

– Верно, – Магда повернулась спиной к воде и облокотилась на перила моста. Мужчина с седым чубом стоял перед ними и смотрел с внимательным сочувствием. – А вы вот кто?

– Простите, что не представился. Волохов. Игнат Волохов. Мы с Василием Николаевичем вместе воевали. Всю войну прошли, от первого до последнего дня, а потом вот в Александровскую больницу вместе устроились. Я все про него знаю. И то, как расстроился в сорок пятом, когда про ссылку узнал, и то, как он к вам в Казахстан ездил. Вы ведь Магда, верно, а мальчик ваш Адольф.

– Да, – Магда смотрела на незнакомца уже не так настороженно.

– Вам же ночевать негде, вы к Василию Николаевичу ведь приехали, так что давайте я вам помогу. Пойдемте ко мне домой, моя жена рада будет.

– Да нет, это неудобно, – пробормотала Магда, зябко поводя плечами под стареньким тонким пальто, под которое уже проникла вездесущая ленинградская сырость.

– Да что тут неудобного, боже мой? Василий Николаевич столько раз про вас рассказывал, что мне кажется, я вас тоже всю жизнь знаю! Пойдемте, пойдемте. Не стесняйтесь, прошу вас.

Так они оказались в доме у Игната, где хозяйничала его милая, глубоко беременная жена. Точнее, жили Волоховы в большой коммунальной квартире на Лиговском проспекте. Комнату Игнату дали от больницы благодаря усилиям хлопотавшего за него Василия.

– Я сам-то не местный, – рассказывал он Магде, подливая чая погорячее. – Я в Ленинград в медучилище приехал учиться, на фельдшера. А сам-то я из-под Загорска, знаете такой город в Московской области? – Про Загорск Магда ничего не знала, но Игната это ничуть не сконфузило. – Из деревни Авдеево я. Нас тогда три человека поступать приехали. Очень хотелось именно в колыбели революции жить. Мы училище окончили, а дипломы-то получить не успели, так на фронт и забрали меня. А там уж с Василием Николаевичем жизнь счастливо свела. Он меня и старше-то всего на четыре года, а такое чувство, будто он мне отец. Все время помогал. И когда из окружения выходили, и потом на войне, и когда в больницу устроились работать, и с комнатой вот. Он эту квартиру вообще для медиков выбил. Здесь шесть комнат, так во всех врачи и медсестры из Александровской больницы живут.

Далеко не все, кто работал в этой больнице, оказались приятными людьми, в этом Магда убедилась, когда выходила в туалет. Востроносая, с мелкими чертами лица молодая женщина, толкающая впереди себя девчушку лет пяти, грубо задела ее плечом и прошипела вслед: «Понаехали тут. И так не протолкнуться, так еще некоторые гостей приперли на ночь глядя».

– Какие у вас соседи… неприятные, – огорченно сказала Магда, вернувшись в комнату.

– Это вы, наверное, про Клавку, – догадался Игнат. – Не обращайте внимания. Муж у нее пьет, дерет ее как сидорову козу, вот она и озлобилась. А так она баба неплохая. Мы с ней из одной деревни, она тоже из Авдеево в медучилище приехала, тоже в больнице работает. Дочка у нее – чудо.

В разговорах засиделись до полуночи, и так уж вышло, что Магда рассказала, что ехать им с Адольфом некуда.

– Так что же вы будете делать? – всплеснула руками Игнатова жена и даже заплакала от огорчения.

– Не знаю, – честно призналась Магда. – Я думала, Вася нам поможет, придумает что-нибудь. А оно вон как вышло. Адреса-то его вологодского вы не знаете?

– Нет, – покачал головой Игнат. – Я даже друга Василия нашел, грузина, с которым он с института дружил. Думал, он мне адрес даст, я бы съездил или написал хотя бы. А грузин со мной даже разговаривать не стал, послал по-матерному – и все. Не в настроении, видать, был человек. Но знаете что, давайте я вам адрес своих родителей дам. Они так в Авдеево и живут. Деревня у нас большая, колхоз крепкий, работа для вас найдется, да и дома свободные есть, устроитесь как-нибудь.

Так Магда и Адольф Битнеры с легкой руки Игната Волохова оказались в Авдеево, неподалеку от намоленного поколениями города Загорска, когда-то называемого Сергиевым Посадом. Председатель колхоза встретил их хмуро, но на работу Магду все-таки взял. Домик им выделили на окраине деревни, старый, маленький, покосившийся, с прохудившейся крышей. Ее следующим летом подремонтировал приехавший в отпуск Игнат вместе со своим отцом. Волоховы-старшие, как могли, помогали Битнерам – то картошкой, то хлебной краюшкой.

Адольф пошел в школу, терпеливо снося насмешки деревенских мальчишек и медленно, но верно завоевывая новых друзей. И продолжил рисовать горы, даже в самую сильную жару покрытые кокетливой шляпкой снега, а в мороз закутанные в тонкий пуховый платок туманной дымки.