Книга: Зеленый Марс
Назад: Часть третья Дальний пробег
Дальше: Часть пятая Бездомные

Часть четвертая
Ученый как герой

Зажать ее между большим и средним пальцами. Почувствовать закругленный край, рассматривать плавные изгибы стекла. Увеличительная лупа: в ней была простота, элегантность и вес древнего инструмента. Сидеть с ней в солнечный день, держать над кучкой сухих веточек. Двигать вверх и вниз, пока не увидишь яркую точку на высушенных растениях. Помнишь этот свет? Как будто за хворостинками томилось крошечное солнце…
Амур, превращенный в лифтовый трос, состоял преимущественно из углеродистых хондритов и воды. Еще два Амура, перехваченных автоматикой в 2091 году, состояли в основном из силикатов и воды.
Вещество Нового Кларка было преобразовано в длинную углеродную нить. Вещество двух силикатных астероидов – в простыни солнечных парусов. Пары силикатов, застывшие между валиками длиной в десять километров, растянули в паруса, которые затем покрыли тончайшим слоем алюминия. А потом космические корабли, пилотируемые людьми, развернули обширные зеркальные паруса в круглую сетку, удерживающую свою форму благодаря вращению и солнечному свету.
Вот из такого астероида, вытолкнутого на полярную орбиту Марса и названного Берч, и создали зеркальные паруса, построив кольцо диаметром в сто тысяч километров. Гигантское зеркало крутилось вокруг Марса по полярной орбите: обратив к солнцу, его повернули под таким углом, чтобы свет отражался в некую точку внутри орбиты Марса, рядом с одной из точек Лагранжа.
Второй силикатный астероид, названный Солеттавиль, был транспортирован как раз в точку Лагранжа. Автоматика развернула солнечные паруса в сложную сеть щелевых колец. Они были соединены друг с другом и повернуты так, что в конце концов уподобились громадным линзам из жалюзи. И они послушно вращались вокруг втулки, которая представляла собой серебряный конус с широким концом, обращенным к Марсу. Огромный изящный объект десяти тысяч километров в диаметре, красиво и величественно кружащий между Марсом и солнцем, был назван солеттой.
Солнечный свет, бьющий прямо в солетту, прыгал между пластинами жалюзи – от тех, что «смотрели» на солнце, к тем, что были обращены к Марсу, – и падал на поверхность планеты. Свет, падающий в кольцо на полярной орбите, отражался на внутреннем конусе солетты и тоже падал на Марс. Разумеется, свет попадал на обе стороны солетты, поэтому противонаправленные воздействия сохраняли ее на нужной позиции – примерно в ста тысячах километров от Марса – ближе в перигее, дальше в апогее. Угол наклона пластин постоянно корректировался искином солетты, дабы сохранять орбиту и фокус.
И пока два грандиозных флюгера ткались астероидами, как силикатные сети – каменными пауками, наблюдатели на Марсе практически не замечали их. Разве кто-нибудь случайно видел изгибающуюся белую линию в небе или периодические вспышки днем или ночью, будто блеск иной вселенной пробивался сквозь неплотные швы в ткани нашей реальности.
Когда же все было завершено, отраженный свет кольцеобразного зеркала направили на конус солетты. Ее округлые пластины пришли в движение, и солетта сместилась на другую орбиту.
А однажды люди, живущие на Фарсиде и прилегающих территориях, посмотрели вверх, поскольку небо резко потемнело. Они увидели солнечное затмение, какого на Марсе не было никогда. Светило уменьшалось, словно его лучи загораживал спутник размером с Луну. Как ни странно, но похожее затмение можно было наблюдать и с Земли… Черный полумесяц рос, все глубже вгрызаясь в сияющее солнце, пока солетта занимала свою позицию между ним и Марсом, а ее зеркала еще не передавали свет. Затем небосклон стал густо-фиолетовым, а солнечный диск помрачнел, оставив лишь тонкий сияющий полумесяц, но вскоре и он исчез. И вместо солнца в небе повис черный круг, обрамленный призрачной короной, а потом все исчезло. Мир погрузился во тьму…
Вскоре на угольно-черном диске возник слабый муаровый проблеск, которого не бывает во время настоящего затмения. Люди на солнечной стороне Марса затаили дыхание, задрав головы к небу. Внезапно жалюзи солетты открылись одновременно, и солнечный свет хлынул с небес.
Сияние затопило все вокруг!
Теперь лучи просто-напросто ослепляли, поскольку светило стало гораздо ярче и теплей, чем до начала затмения. Солнечный диск теперь казался того же размера, что и видимый с Земли, освещенность увеличилась примерно на 20 %, и красные просторы равнин предстали во всей красе. Как будто одновременно вспыхнули прожекторы над колоссальной сценой.
Спустя несколько месяцев в верхних слоях марсианской атмосферы развернулось третье зеркало, гораздо компактнее солетты. Эта линза, составленная из округлых пластин, выглядела как серебряная летающая тарелка. Она улавливала часть света, направляемого солеттой, и переправляла его на поверхность Марса – на участки менее километра в диаметре. И она летела над планетой, как планер, фокусируя луч света, пока на земле не расцветали маленькие солнышки, а камни не начинали плавиться, становясь из твердых жидкими. А затем они сгорали дотла.
Для Сакса Рассела подполье не представляло особого интереса. Он хотел вернуться к работе. Он мог бы переехать в «полусвет» и стать преподавателем в университете Сабиси, который действовал вне сети, прикрывая многих коллег Сакса и предоставляя образование детям подполья. Но позже Сакс решил, что не хочет ни преподавать, ни оставаться на периферии. Он решил вернуться к терраформированию – в сердце проекта, если это возможно – ведь оно того стоило! Короче говоря, Сакс понял, что теперь ему пора выбираться в «большой мир» на поверхности. Недавно Временное Правительство сформировало комитет, чтобы координировать работы по терраформированию, и команда «Субараси» получила проект синтеза, над которым некогда трудился Сакс. Это было неудачей, поскольку Сакс не говорил по-японски. Зато ведущая роль в биологической части проекта досталась коллективу швейцарских компаний, названных «Биотик», с главными офисами в Женеве и Берроузе. Они-то как раз и поддерживали тесные связи с транснациональным синдикатом «Праксис».
В общем, сперва следовало проникнуть в «Биотик» под чужим именем и добиться назначения в Берроуз. Десмонд взял операцию под свой контроль, создав для Сакса виртуальную личность – точно так же, как много лет назад он сделал это для Спенсера, когда тот переехал в Эхо-Оверлук. «Свежая» личность Спенсера, а также обширная косметическая хирургия позволили ему успешно работать в лаборатории Эхо-Оверлук и в долине Касэй – в центре системы безопасности транснационалов. Сакс верил в систему Десмонда. Новая личность имела физические параметры Сакса: геном, сетчатку глаза, голос и отпечатки пальцев. Параметры были лишь слегка изменены и по-прежнему подходили Саксу, но могли запросто ускользнуть от сравнительных изысканий в сети. Этим данным было присвоено другое имя и прошлое, проведенное исключительно на Земле, а еще – кредитный рейтинг, имиграционная запись и вирусная ловушка, призванная сбить с толку возможный кросс-поиск по физическим параметрам. Весь пакет отправили в швейцарский паспортный стол, который без лишних вопросов выписывал документы новоприбывшим. Словом, в раздробленном мире транснациональных сетей уловка отлично сработала.
– Готово, – подтвердил Десмонд с довольным видом. – Но любой из первой сотни – звезда телеэкранов. Тебе нужно новенькое лицо.
Сакс был склонен с ним согласиться. Он понимал, что другое лицо ему действительно необходимо, к тому же внешность ничего для него не значила. Все равно то, что отражалось в последние дни в зеркале, не соответствовало представлениям Сакса о самом себе. Поэтому он убедил Влада поработать над ним, упирая на потенциальную пользу своего пребывания в Берроузе. Влад являлся одним из ведущих теоретиков сопротивления Временному Правительству и мигом уловил резон в доводах Сакса.
– Наши люди должны оставаться в «полусвете», – заявил он. – Но иметь своих людей в Берроузе совсем неплохо. Пожалуй, мне стоит попрактиковаться в косметической хирургии на столь безнадежном материале, как ты.
– Я не безнадежный! – возразил Сакс. – И серьезные обещания должны быть исполнены! Я рассчитываю стать симпатичнее, чем раньше.
Удивительно, но он и впрямь стал смазливее, хотя этого нельзя было сказать наверняка, пока не сошли эффектные синяки. Саксу выпрямили прикус, нижнюю губу сделали пухлой, придали носу-пуговке явно выраженную переносицу и вдобавок смастерили благородную горбинку. Щеки сделали впалыми, а подбородок увеличили. Хирурги даже подрезали мышцы в его веках, и он уже не моргал так часто. Теперь он превратился в настоящую кинозвезду, как выразился Десмонд. Или в экс-жокея, поправила Надя. Или в бывшего инструктора по танцам, сказала Майя, которая много лет честно посещала собрания анонимных алкоголиков. Сакс, которому воздействие алкоголя никогда не нравилось, лишь отмахнулся от нее.
Десмонд добавил в пакет данных дюжину фотографий Сакса и успешно внедрил ворох электронных материалов в файлы «Биотика», наряду с приказом о переводе из Сан-Франциско в Берроуз.
Новая личность неделей позже появилась в списках швейцарского паспортного стола. Увидев документы с физиономией Сакса, Десмонд усмехнулся.
– Ты только посмотри, – фыркнул он, указывая на фотографию Сакса. – Стивен Линдхольм, гражданин Швеции! Эти ребята, без сомнений, прикрывают нас! Готов поставить что угодно – они взяли в обработку наши данные и проверили твой геном по старым записям! Не сомневаюсь, что, несмотря на мои исправления, они вычислили, кто ты на самом деле.
– Ты уверен?
– Нет… Но кто их разберет… Они – дотошные ребята!
– Так это хорошо?
– Теоретически – нет. Но на практике, если кто-то про тебя знает, приятно видеть, что он ведет себя как друг. Никогда не помешает обзавестись приятелями среди швейцарцев. Они уже в пятый раз выписывают паспорт одному из моих созданий. У меня самого имеется паспорт, выданный ими, но сомневаюсь, что они вычислили, кто я таков! Еще бы – ведь у меня, в отличие от вас, ребят из первой сотни, никаких записей не было никогда. Интересно, верно?
– Да.
– Они – любопытные люди. Не представляю, что у них на уме, но мне очень хотелось бы на них взглянуть. Думаю, они приняли решение прикрывать нас. Может, они хотят знать, где мы находимся. Но нам остается только гадать, потому что швейцарцы страстно любят свои секреты. Хотя вопрос «почему» уже не важен, когда у тебя есть новая внешность и нужные документы в придачу!
Сакса коробило от подобного отношения, но он с облегчением подумал, что будет в безопасности под охраной швейцарцев. Это был народ его склада: рациональный, осторожный и методичный.

 

За несколько дней до отлета в Берроуз он решил прогуляться вокруг озера Гаметы, что в последние годы делал лишь изредка. Озеро, безусловно, являлось произведением искусства. Что-что, а экосистемы Хироко конструировать умела. Когда она и ее команда исчезли из Андерхилла, Сакс был порядком заинтригован. Он не знал, почему так случилось, и побаивался, что они начнут препятствовать терраформированию. Затем ему удалось выжать из Хироко ответ по сети, и он успокоился. Она вроде бы симпатизировала основным целям терраформирования, а ее собственный концепт viriditas оказался иной версией той же идеи. Но Хироко нравились иносказания, что с ее стороны было очень ненаучно. Кроме того, за годы своего затворничества Хироко потворствовала себе так, что понимать ее стало просто невозможно. Сакс ломал с ней голову даже при личном общении, и только спустя пару-тройку лет совместного существования его осенило. Хироко, как и он сам, жаждала марсианской биосферы, которая поддерживала бы жизнь людей. Похоже, Сакс не мог себе придумать союзника лучше, разве что председателя Временного Правительства. Хотя тот, возможно, тоже являлся его союзником. Что ни говори, а мир тесен…
А сейчас на берегу одиноко сидела Энн Клейборн, костлявая, как цапля. Сакс помедлил, но она уже заметила его. Поэтому он побрел дальше, пока не остановился рядом. Она бросила на него пристальный взгляд и снова уставилась на белое озеро.
– Ты и правда выглядишь иначе, – произнесла она.
– Ага, – Сакс до сих пор чувствовал боль в мышцах лица, хотя синяки уже исчезли. И ощущение, словно он носит маску, внезапно смутило его. – Но перед тобой – по-прежнему я, – добавил он.
– Конечно. – Она не поднимала взгляд. – И ты уезжаешь, чтобы начать все заново?
– Да.
– Чтобы вернуться к своей работе?
– Да.
Она, наконец, посмотрела на него.
– Как думаешь, для чего нужна наука?
Сакс пожал плечами. То был их старый, как мир, спор, всегда один и тот же, независимо от того, каким образом он начинался. Терраформировать или не терраформировать, вот в чем вопрос… Сакс ответил на него давным-давно и хотел бы, чтобы они примирились и оставили все дискуссии позади. Но Энн была неутомима.
– Чтобы понимать суть вещей, – буркнул он.
– Но терраформирование не помогает понять суть вещей.
– Терраформирование не наука, – возразил Сакс. – Я никогда не утверждал ничего подобного. Это то, что с наукой делают люди. Нечто прикладное, конкретная технология, понимаешь? Выбор, как распоряжаться знаниями, полученными опытным путем. Как бы ты это ни называла.
– То есть – вопрос ценностей.
– Полагаю, что да. – Сакс задумался, стараясь упорядочить мысли по поводу столь дремучего вопроса. – Но наши… расхождения – лишь одна из граней того, что называют проблемой факта и ценности. Последние относятся к типу сложных систем, это – некий человеческий конструкт.
– Наука тоже человеческий конструкт.
– Верно. Но взаимосвязь между двумя системами не ясна. Отталкиваясь от одинаковых фактов, мы можем прийти к разным ценностям.
– Но наука сама полна ценностей, – настаивала Энн. – Мы говорим о силе и элегантности теорий, о чистых результатах, о красивых экспериментах. И жажда знаний – сама по себе некая ценность, если учитывать, что знание лучше неведения или тайны. Правда?
– Возможно, – пробормотал Сакс.
– Твоя наука – банальный набор ценностей, – произнесла Энн. – Цель науки твоего типа – устанавливать законы, ограничения, точность и определенность. Ты хочешь, чтобы все было объяснено. Ты жаждешь ответов на вопрос «почему», на всю цепочку вплоть до «большого взрыва». Ты – редукционист и любишь скупость, отточенность, экономию. А если тебе удается что-то упростить, ты считаешь это достижением, верно?
– Но такова суть самого научного метода, – улыбнулся Сакс. – Дело не во мне, так работает природа. Физика. И ты поступаешь так же, Энн.
– Ты имеешь в виду человеческие ценности, вложенные в физику.
– Вряд ли, – он вытянул руку, чтобы остановить ее на секунду. – Я не собираюсь с тобой препираться. Смотри, энергия и материя делают то же, что и всегда. Но если ты хочешь порассуждать о ценностях, давай поговорим именно о них. Они, несомненно, возникают из фактов. Но это уже другая тема, что-то вроде социобиологии или биоэтики. Может, лучше говорить напрямую и без обиняков. Ценности – наибольшее благо для большинства.
– Некоторые экологи скажут, что сейчас ты дал научное описание здоровой экосистемы. Или наивысшей точки ее развития.
– Но и ты только что выдала оценочное суждение, Энн! Нечто вроде биоэтики. Интересно, но… – Решив сменить тактику, Сакс покосился на собеседницу с любопытством. – Почему бы не попытаться развить экосистему до максимума, Энн? Нельзя говорить об экосистемах без живых организмов. То, что существовало на Марсе до нас, не было экологией, только геологией. Можно утверждать, что экология здесь когда-то давно начинала развиваться, но что-то пошло не так, и мир замерз, а теперь мы начинаем все заново…
Она зарычала в ответ, и Сакс умолк. Энн верила в некую самостоятельную значимость минерального мира Марса. Подобие земной этики, только без земной биоты. Своеобразная каменная этика. Экология без жизни. И вправду самодостаточно!
Он вздохнул.
– Думаю, мы снова говорим о ценностях. И предпочтение отдается живым системам. Полагаю, мы не можем обойтись без ценностей, как ты и утверждаешь. Забавно… Я просто чувствую, что хочу разобраться, почему все работает именно так, а не иначе. Но если ты спросишь меня, почему… или чего бы я хотел, ради чего я работаю… – Он недоуменно пожал плечами. – Мне сложно выразить свою мысль… Это что-то вроде чистой прибыли в информации, Энн.
Для Сакса это было ясное описание самой жизни, которая продолжает бороться с энтропией. Он протянул Энн руку, надеясь, что она согласится, по крайней мере, с парадигмой их спора, с определением конечной цели науки. В конце концов, они оба являлись учеными, а Марс – их совместное исследование…
Но она лишь проворчала:
– Похоже, вы разрушаете поверхность целой планеты, возраст которой составляет почти четыре миллиарда лет. При чем здесь наука, если вы возводите на Марсе тематический парк?
– Мы используем науку ради определенных ценностей. Тех, в которые я верю.
– И в которые верят транснациональные корпорации.
– Ты права.
– Разумеется, – язвительно откликнулась Энн. – Это им, конечно, поможет.
– И всему живому.
– Если только не убьет. Поверхность планеты дестабилизирована, каждый день случаются оползни.
– Верно.
– Они уничтожают растения. Убивают людей. Постоянно.
Сакс убрал руку, и Энн вскинула голову, уставившись на него.
– Необходимое убийство? Каким ценностям оно служит?
– Нет! Ты упомянула о несчастных случаях, Энн! Людям нужно держаться подальше от оползней и подождать.
– Обширные регионы превращаются в грязь, они будут полностью затоплены. Мы говорим о половине планеты!
– Вода стечет вниз. Образуются бассейны.
– Но земля-то будет затоплена, – упорствовала Энн. – И вот она – совершенно другая планета! Грандиозная ценность, как же!.. Но еще живы люди, которым дорог истинный Марс! Мы будем бороться с вами, на каждом шагу.
Он снова вздохнул.
– Очень жаль. В данный момент биосфера поможет нам больше, чем транснационалы. Они руководят из городов под куполами и разрабатывают поверхность при помощи машинерии, пока мы прячемся и выживаем. Столько усилий потрачено впустую, Энн, а ради чего – ради того, чтобы наши секреты никто не выдал! Если бы мы могли жить на поверхности, сопротивлению стало бы легче.
– Любому, кроме Красных.
– Да, но в чем смысл?
– В Марсе. В месте, которое ты никогда не знал и толком не видел.
Сакс посмотрел вверх, на высокий белый купол, чувствуя недомогание, словно после внезапного приступа артрита. Спорить с ней оказалось бесполезно.
Но что-то внутри заставляло его продолжать спор.
– Послушай, Энн. Я выступаю на стороне тех, кто придерживается модели с минимальными условиями для выживания человека. Надо учитывать, что пригодная для дыхания атмосфера не поднимается выше двух-трех километров над поверхностью планеты. Выше данного уровня она окажется слишком разреженной для человека, там вообще не будет особой жизни, только высокогорные растения и крошечные микроорганизмы, невидимые невооруженным глазом. Вертикальный рельеф Марса настолько велик, что над атмосферой останутся обширные нетронутые участки. Подобный план кажется мне разумным. Он выражает понятный набор ценностей.
Она отвернулась. Это причиняло ему боль, настоящую муку. Однажды в попытках понять Энн, суметь говорить на ее языке Сакс провел исследование в области философской науки. Он изучил изрядное количество материалов, концентрируясь преимущественно на этике земли и дихотомии «факт-ценность». Хотя очевидной пользы тут не было: в стычках с Энн ему никогда не удавалось использовать полученную информацию с толком. Сакс помотал головой, стараясь отвлечься от ноющей боли в мышцах, и вспомнил кое-что из трудов Куна, когда тот писал о Пристли. Ученый, продолжающий упорствовать после того, как вся его отрасль науки сменила парадигму, может казаться идеально логичным и рассудительным, но в силу самого факта перестает быть ученым. Если нечто подобное случилось и с Энн, то в кого же она превратилась? В контрреволюционера? В пророка?
Она и впрямь напоминала пророка: суровая, изможденная, злая, неумолимая. Она никогда не изменится и никогда не простит его. Он хотел рассказать ей все: о Марсе, о Гамете, о Питере… о смерти Саймона, которая терзала Урсулу даже сильнее, чем Энн… Но это было невозможно. Именно поэтому он частенько принимал решение вообще не разговаривать с ней. Было слишком больно – никогда не приходить ни к какому итогу, сталкиваться с неприятием в лице того, с кем он знаком не меньше шестидесяти лет. Сакс использовал разумные и логические аргументы, но ни разу не добивался результата. Он знал, что с некоторыми людьми всегда можно зайти в тупик, но понимание этого не спасало. А самым удивительным оказался психологический дискомфорт, порожденный отсутствием эмоционального отклика.

 

На следующий день Энн уехала с Десмондом. А вскоре Сакс отправился с Питером на север в одном из стелс-самолетов, в которых Питер летал по Марсу.
Маршрут, проложенный Питером до Берроуза, провел их над Геллеспонтскими горами, и Сакс с любопытством разглядывал гигантский бассейн Эллады. Они мельком заметили край ледяного поля, покрывавшего Лоу-Пойнт, – белую массу на черной как ночь поверхности, – но сам Лоу-Пойнт оставался вне пределов видимости. Увы, Сакс так и не смог увидеть, что стало с мохолом Лоу-Пойнта! Мохол достиг тринадцати километров в глубину, когда его заполнил поток, а значит, вода на дне с высокой долей вероятности оставалась достаточно теплой и могла подняться на значительную высоту. Возможно, ледяное поле в действительности являлось морем, покрытым твердой коркой, свидетельства чего можно было бы наблюдать на его поверхности.
Но Питер не стал менять маршрут, чтобы предоставить Саксу лучший обзор.
– Заглянешь туда, когда будешь Стефаном Линдхольмом, – сказал он, усмехнувшись. – Сделай это частью своей работы для «Биотика».
И они полетели дальше. Ночью они приземлились на разбитых холмах к югу от равнины Исиды, на высокой стороне Большого Уступа. Сакс направился к входу в туннель, через который выбрался в служебное помещение на вокзале Ливия, маленьком железнодорожном комплексе на пересечении линии Берроуз-Эллада и недавно проложенной ветки Берроуз-Элизий. Когда подошел очередной поезд в Берроуз, Сакс выскользнул из-за двери и присоединился к толпе. Он доехал до главной станции Берроуза, где его встретил парень из «Биотика». Тогда-то Сакс и стал Стефаном Линдхольмом, впервые прибывшим в Берроуз и на Марс.
Тот сотрудник из «Биотика», кадровый секретарь, сделал Саксу комплимент по поводу его ловкой походки и повел в квартиру-студию на горе Хант, неподалеку от центра старого города. Лаборатории и офисы «Биотика» расположились у подножия горы, а их панорамные окна выходили на Парк-Канал. Только такой дорогой район и мог подойти ведущей в проекте терраформирования биоинженерной компании.
Из окон офиса «Биотика» Сакс видел обширную часть старого города. Сперва он решил, что здесь почти ничего не изменилось. Правда, спустя минуту он понял, что ошибся. Теперь стены горы еще гуще прочерчивали стеклянные окна. Четкие горизонтальные линии медного, золотого, металлически-зеленого или синего цвета буквально бросались в глаза, и казалось, что в горе пролегали слоями по-настоящему удивительные минералы! Исчезли и купола, покрывающие холмы-останцы. Сейчас здания привольно раскинулись под гигантским куполом, который укрывал девять холмов и даже ближайшие окрестности. Развитие технологии достигло нереальных высот – купола могли укрывать обширный мезокосм! Сакс слышал, что одна из транснациональных корпораций собиралась укутать подобным образом даже каньон Гебы, проект, однажды предложенный Энн в качестве альтернативы терраформированию (альтернатива, над которой Сакс тогда посмеялся). А сейчас ее претворяли в жизнь! Никогда не стоит недооценивать потенциал материаловедения, сейчас это стало очевидно.
Парк-Канал и широкие бульвары, разбегающиеся между останцами, зеленели, разрезая оранжевые плитки крыш. А двойной ряд соляных колонн до сих пор высился у голубого канала! Однако, хотя в Берроузе и появилось множество новых зданий, очертания города были прежними… но не совсем. Теперь городская стена лежала далеко за пределами девяти останцев, и вокруг был укрыт приличный участок земли, в основном уже застроенный.
Кадровый секретарь провел Сакса по «Биотику», знакомя его с бо́льшим количеством людей, чем тот был в состоянии запомнить. Затем его попросили с утра пораньше явиться с отчетом в лабораторию и предоставили остаток дня на обустройство.
Как Стефан Линдхольм, он планировал проявлять признаки интеллектуальной энергии, готовности общаться, любопытства и энтузиазма, поэтому весьма правдоподобно – район за районом – исследовал Берроуз. Он прогуливался туда-сюда по дорожкам, заросшим травой, и размышлял о загадочном феномене роста городов. Культурный прогресс не имел подходящих физических или биологических аналогий. Сакс не видел объективных причин, по которым нижняя оконечность равнины Исиды должна стать местом для крупнейшего поселения на Марсе. Ни одна из реальных причин, побудивших основать здесь город, не объясняла ничего должным образом. Насколько он знал, город возник как обычная станция на ветке из Элизия в Фарсиду. Может, именно благодаря стратегической незначительности он и процветал, поскольку то было единственное поселение, не разрушенное и не поврежденное в 2061 году. Вероятно, именно поэтому рост в послевоенные годы начался как раз отсюда. Какая ирония! По аналогии с моделью прерывистого равновесия можно было утверждать, что этот конкретный вид чудом пережил катастрофу, уничтожившую все живое, и получил экосферу для своего будущего развития.
И, без сомнения, изогнутая, словно лук, форма региона с его архипелагом столовых гор производила впечатление. Пока Сакс шагал по бульвару, ему казалось, что девять останцев разбросаны случайным образом, и каждый из них немного отличается от другого. Грубые скальные стены были испещрены характерными выступами и гладкими участками, навесами и трещинами, а теперь еще и горизонтальными линиями ярких зеркальных окон. Плоское плато каждой горы венчали дома и парки. С любой точки улицы всегда можно было рассмотреть парочку останцев, разбросанных, как величественные соборы, и пейзаж был весьма приятен глазу. А если подняться на лифте на плато любой из гор (они высились над Берроузом на добрую сотню метров) – можно было вдоволь любоваться окрестностями. Отсюда открывался потрясающий вид, а обзор был больше, чем обычно бывает на Марсе, поскольку город находился на дне чашеобразного углубления. И поэтому было видно все – от плоской равнины Исиды на севере до угрюмого подъема к Сирту на западе и склона Большого Уступа, закрывающего южный горизонт, словно Гималаи.

 

Берроуз, 2100 год

 

Конечно, вопрос, повлиял ли прекрасный вид на становление города, оставался открытым… Занятно, но ряд историков утверждали, что многие древнегреческие поселения были основаны исключительно ради вида, открывавшегося с места их основания. В общем, и этот фактор был вероятен. Так или иначе, но Берроуз стал оживленным местом с населением около ста пятидесяти тысяч человек. Он стал самым крупным марсианским городом. И по-прежнему рос.
Вечером, после длительной прогулки, Сакс отправился на внешнем лифте вверх по стене горы Бранч, центральной в северном парке. Именно с ее плато он увидел пригороды, усеянные новостройками вплоть до стены купола. Даже вокруг отдельно стоящих останцев за пределами купола кипела работа. Определенно, здесь достигло своей критической массы нечто вроде коллективного психоза. Стадный инстинкт сделал из Берроуза столицу, общественный магнит, сердце событий. Групповая динамика людей всегда чрезвычайно сложна и даже – Сакс скорчил гримасу – необъяснима.

 

К несчастью, «Биотик» в Берроузе тоже оказался пресловутой динамичной группой. Вскоре Сакс обнаружил, что определить свое место в толпе ученых, корпящих над проектом, ему будет непросто. Он потерял этот навык – находить свое место в команде, а вернее, никогда его и не имел. Максимальное число отношений в любом сообществе исчислялось по формуле n(n–1)/2, где n представляло собой количество людей. Здесь трудилось несколько тысяч сотрудников, а значит, число возможных взаимоотношений составляло 499 500. Саксу казалось, что такие цифры абсолютно абстрактны. Даже 4950 возможных взаимоотношений в группе из ста человек – гипотетический «расчетный предел» размеров группы – казалось гигантским числовым значением. Во всяком случае, так обстояли дела в Андерхилле, когда у них был шанс это проверить на практике.
Иными словами, сейчас ему было необходимо найти наименьшую группу внутри «Биотика», что Сакс и собирался предпринять. Конечно, он знал, что разумно в первую очередь сконцентрироваться на собственной лаборатории. Он присоединился к ней, как биофизик, что оказалось немного рискованно, но ставило его на нужную ступень. И он надеялся удержаться на плаву. В противном случае он всегда может заявить, что пришел в биофизику из физики, что было правдой. Его начальницей оказалась японка по имени Клэр, женщина средних лет, близкая ему по духу, которая хорошо справлялась с работой. Она охотно включила Сакса в команду, занимавшуюся дизайном растений второго и третьего поколений для покрытых ледниками регионов северного полушария. Недавно гидрированные земли Марса предоставляли потрясающие возможности для ботанического конструирования, поскольку у конструкторов уже не было необходимости создавать все виды на основе пустынных ксерофитов. Сакс предвидел это с самого начала, когда в 2061 году впервые увидел поток, с ревом бегущий вниз по каньону Мелас. И теперь, сорок лет спустя, он действительно мог заняться чем-то стоящим.
Сакс с воодушевлением принялся за работу. Сначала он ознакомился с тем, что уже было представлено в северных регионах. Читая запоем в своей обычной манере и просматривая видеозаписи, он выяснил, что атмосфера до сих пор оставалась разреженной и холодной, и весь лед, выходящий на поверхность, истончался, пока его верхний слой не превращался в кружево. Это означало, что появлялись миллиарды карманов, в которых могла зародиться жизнь. И одной из первых широко распространившихся форм стали снежные водоросли. Им добавили свойства фреатофитов, поскольку, когда лед начал очищаться благодаря всепроникающим ветрам (они-то как раз и разносили мелкие частицы), он сразу покрылся соляной коркой. Генетически сконструированные, устойчивые к соли водоросли показали себя очень хорошо. Они росли в ноздреватой поверхности ледников, а иногда и прямо во льдах. А поскольку они были темнее – розовые или красные, черные или зеленые, – лед под ними таял, особенно в летние дни, когда температура поднималась выше точки замерзания. Естественно, в такие моменты с ледников начинали сбегать быстрые ручьи. Однако на Марсе существовали и другие участки, вроде вечной мерзлоты, как в полярных и горных регионах Земли: разнообразия хватало и здесь.
Помимо прочего Сакс узнал, что бактерии и кое-какие растения из земных регионов (как правило, чуть-чуть измененные, чтобы легче было преодолевать распространяющуюся повсюду соленость) впервые были рассажены именно командой «Биотика». Произошло это несколько марсианских лет назад. Сейчас они процветали в буквальном смысле слова, как и водоросли.
А теперь конструкторская команда пыталась, отталкиваясь от раннего успеха, внедрить и другие растения, а также насекомых, выращенных со способностью справляться с высоким содержанием CO2 в воздухе. У «Биотика» имелся отличный набор образцов, из которых дозволялось брать хромосомные последовательности, и семнадцать М-лет полевых экспериментов. Да, Саксу было что наверстывать! В свои первые недели в лаборатории и в заповеднике компании на горе Хант он концентрировался исключительно на растениях, предпочитая работать по-своему, дабы в должное время увидеть общую картину.
Дел у Сакса было по горло. Он без конца штудировал научные труды, смотрел в микроскоп на различные марсианские пробы, пропадал в заповеднике наверху, а когда выдавалась свободная минутка – усердно работал над собой. Новая личность по имени Стефан Линдхольм отнимала у него кучу времени! К счастью, в лаборатории Стефан мало чем отличался от Сакса Рассела. Но в конце рабочего дня Саксу часто приходилось совершать сознательное усилие и присоединяться к сотрудникам, поднимающимся вверх по лестнице в кафе на плато, чтобы выпить и беззаботно поболтать.
Итак, несколько недель спустя он привык «быть» Линдхольмом, который, как выяснилось, задавал слишком много вопросов и громко смеялся. Это оказалось на удивление просто и, пожалуй, забавляло Сакса. Да и вопросы от других, преимущественно от Клэр, от английской эмигрантки Джессики, а также от кенийца по имени Беркин, почти никогда не касались земной жизни Линдхольма. Сакс понял, что может быть кратким: Десмонд разумно предоставил Линдхольму прошлое в собственном доме Сакса, в Боулдере, штат Колорадо, – а затем адресовал уже свой собственный вопрос к тому, кто его задал, в манере, которую часто использовал Мишель. Ну а люди… они были рады пообщаться с новичком. Да и Сакс никогда не был молчуном вроде Саймона. Он всегда активно участвовал в интересующей его беседе, и если редко вставлял слово, то лишь потому, что интерес его пробуждался, когда ставки достигали определенного уровня.
Подобное развлечение, как правило, было зря потраченным временем, зато теперь Сакс коротал вечера в компании и не чувствовал себя одиноким. Вдобавок коллеги затрагивали интересные профессиональные темы. Он тоже вносил свой вклад, рассказывая о прогулках по Берроузу, закидывая знакомых ворохом вопросов об увиденном, об их прошлом, о «Биотике», о ситуации на Марсе и так далее. Для Линдхольма это имело такое же большое значение, как и для Сакса.
Однажды Клэр и Беркин подтвердили его догадку насчет города. Берроуз был своеобразной столицей Марса, и главные офисы крупнейших транснациональных корпораций располагались именно здесь. В общем, транснационалы являлись эффективными правителями планеты. Благодаря им стала возможна победа или хотя бы выживание «Группы одиннадцати» и некоторых сильных индустриальных стран в войне 2061 года, а теперь они сплетали все в единую мощную структуру. Впрочем, было не совсем ясно, кто на самом деле стоит у руля: правительства стран или мегакорпорации. Однако на Марсе это было очевидно: как ни крути, а УДМ ООН лопнуло в 2061 году, как один из купольных городов! Временное Правительство ООН, занявшее его место, являлось административной группой, в которой состояли управляющие транснационалов, и его решения претворялись в жизнь силами их служб безопасности.
– ООН не имеет к этому никакого отношения, – заявил Беркин. – На Земле ООН – такая же мертвая структура, как и УДМ ООН. Их название – банальное прикрытие.
– Их и называют Временным Правительством!
– Сразу видно, кто есть кто, – буркнул Беркин.
Между прочим, полицейская форма транснациональных служб безопасности частенько мелькала на улицах Берроуза. Эти громилы носили ржаво-рыжие прогулочники с нарукавными повязками разных цветов. Ничего особо зловещего… кроме очевидного факта их присутствия.
– Но зачем? – спросил Сакс. – Кого им бояться?
– Их беспокоят богдановисты, прибывающие с холмов, – ответила Клэр и рассмеялась. – Как глупо!
Сакс вскинул брови, промолчав. Он был заинтригован, но тема оказалась слишком рискованна. Лучше просто слушать, когда разговор завязывается сам собой. Однако, прогуливаясь по Берроузу, он всматривался в толпу пристальней. Теперь он замечал суровых полицейских повсюду. «Консолидэйтед», «Амекс», «Ороко»… И почему они еще не объединились в одно подразделение? Возможно, транснационалы до сих пор оставались и соперниками, и союзниками, что объясняло наличие отдельных подразделений служб безопасности, а может, и резкое увеличение систем распознавания личности. Но именно по этой причине повсюду и появились лазейки, позволяющие Десмонду внедрять своих агентов в систему и помогающие им просочиться дальше. Швейцарцы, как свидетельствовал личный опыт Сакса, покрывали людей, приходящих «из ниоткуда». Разумеется, другие страны и транснационалы занимались тем же самым.
В общем, в текущей политической ситуации информационные технологии создавали не единство, а раздробленность. Аркадий предсказывал подобное развитие, но Саксу это казалось чрезмерно иррациональным, чтобы воплотиться в жизнь. А сейчас он вынужден был признать, что так все и произошло. Компьютерные сети не в состоянии были отслеживать каждый чих граждан, поскольку вечно конкурировали друг с другом. А полиция, которая рыскала по городу в поисках людей, подобных Саксу, была не способна на всяческие подвиги.
Он же был Стефаном Линдхольмом. Ему принадлежала комната Линдхольма на плато Хант, работа Линдхольма и каждодневные обязанности, привычки Линдхольма и его прошлое. Квартира-студия мало походила на идеальное жилище в представлении Сакса. Одежда хранилась в шкафу, ни в холодильнике, ни на кровати не валялись экспериментальные образцы, а на стене были развешаны репродукции картин Эшера, Хундертвассера и парочка неподписанных набросков британца Спенсера, безусловно – нечаянная неосторожность. Однако Сакс чувствовал себя в безопасности под прикрытием своей новой личины. А если бы его обнаружили, последствия были бы лишены истинного трагизма. Вероятно, он смог бы вернуть себе часть былого влияния. Он всегда был аполитичен, интересуясь только терраформированием, и исчез во время безумия 2061 года лишь потому, что другой выбор мог стать для него фатальным. Конечно, транснационалы увидят все именно в таком свете и попытаются переманить Сакса на свою сторону.
Однако он просто строил гипотезы. В реальности он мог и дальше вести жизнь Линдхольма.

 

Что он и делал, обнаружив, что работа ему и впрямь нравится. В старые времена, стоя во главе целого проекта по терраформированию, невозможно было не погрязнуть в болоте администрирования или не распыляться на самые разные вопросы, стараясь всюду успеть и взвешенно принимать решения. В действительности тот образ жизни вел к отсутствию глубины в любом из направлений и, в итоге, к отсутствию понимания. Теперь же Сакс был сосредоточен на создании гибридных растений, предназначенных для внедрения в примитивные экосистемы, которые распространялись в области ледников. Сперва он занимался лишайниками, основанными на виде из антарктической долины Райта и сконструированными так, чтобы расширить границы биорегионов. Базовый лишайник обитал в расселинах антарктических скал, и Сакс хотел повторить то же самое, заменив одну водорослевую часть другой, которая развивалась быстрее. Он намеревался получить лихо растущий симбионт, который бы обогнал своего медлительного предшественника. А еще он пытался внедрить в лишайник гены фреатофитов, относящихся к солестойким растениям, вроде тамариска или алленрольфии. В случае успеха гибриды смогут жить в условиях, в три раза превышающих соленость морской воды. Помимо этого, механизмы, регулирующие проницаемость клеточных мембран, должны будут передаваться на клеточном уровне. Если Сакс все верно рассчитает, он создаст устойчивый соляной лишайник на Марсе! Сакса подгоняло осознание прогресса, который был достигнут в данной области со времен их первых грубых попыток в Андерхилле создать организм, который выживет на поверхности. Хотя тогда условия были посложнее, а теперь и познания в генетике, и набор методов значительно расширились.
Но одна задачка потребовала массы усилий: приспособление растений к нехватке азота на Марсе. Основная часть концентрированных азотистых соединений была разработана сразу после открытия месторождений и высвобождена в атмосферу непосредственно в виде азота. В общем, процесс, начатый Саксом еще в сороковых, был, безусловно, необходим, так как атмосфере отчаянно требовался азот. Но он требовался и почве, и, поскольку почти весь азот выпустили в воздух, растительная жизнь страдала от его нехватки. С этой проблемой не приходилось сталкиваться земным растениям, во всяком случае – не в таких масштабах, поэтому не имелось адаптивных механизмов, которые можно было бы вмонтировать в гены ареофлоры.
Проблема азота постоянно поднималась в спорах во время вечерних посиделок в кафе «Лоуэн» на краю плато.
– Говорят, азот настолько дорог, что стал мерой обмена между членами подполья, – сообщил Саксу Беркин. Сакс лишь неловко кивнул в ответ.
Их компания отдавала дань уважения ценности азота, вдыхая N2O из баллонов, передаваемых по кругу. Считалось – без должных на то оснований, но с большой уверенностью, – что это поможет их усилиям по терраформированию. Сакс взял баллончик в руки и, прищурившись, посмотрел на него. Он уже заметил, что такие безделушки можно приобрести в туалетах: теперь там имелись целые фармакологические отделы, и настенные автоматы продавали закись азота, омегендорф, пандорф и другие вещества. Очевидно, вдыхание газов было распространено в этой среде. Сакс не слишком интересовался подобными развлечениями, но разве он мог отказаться? Ведь сама Джессика передала ему баллончик, а потом прислонилась к его плечу! Да уж, теперь поведение Сакса и Стефана явно расходилось!
Поэтому Сакс послушно надел маску, закрывающую рот и нос, и сразу же почувствовал под пластиком худое лицо Стефана. Он вдохнул холодную струю газа, задержал ее ненадолго и почувствовал легкость – таково было субъективное восприятие. Было любопытно наблюдать, как настроение отзывалось на химические манипуляции, несмотря на то что эмоциональный контроль и здравый смысл пребывали в очень шатком равновесии. Не самое приятное состояние, на первый взгляд, но в тот момент ему было на это наплевать. Сакс ухмыльнулся. Он посмотрел поверх перил на крыши Берроуза и вдруг заметил, что в кварталах к западу и северу крыши были синими, а стены – белыми, что придавало им сходство с Грецией. Надо же, а старая часть города походила на Испанию…
Джессика крепко вцепилась в его руку. Возможно, ее способность сохранять эмоциональный контроль пошатнулась под воздействием веселящего газа.
– Пора выйти из альпийской зоны! – выпалила Клэр. – Меня тошнит от лишайников, мхов и травы! Наши экваториальные арктические пустыни превращаются в луга, у нас есть криволесье, они круглый год получают солнечный свет, а атмосферное давление у подножия уступов не отличается от давления в Гималаях.
– На вершинах Гималаев, – подчеркнул Сакс и мысленно проверил себя. Это был поступок Сакса, почувствовал он – и добавил, как Линдхольм: – И в Гималаях есть высокогорные леса.
– Точно! Стефан, со времени своего прибытия ты проделал чудесную работу! Почему бы тебе, Беркину, Джессике и СиДжею не начать работать над субальпийскими растениями? Что, если вы сделаете миленькие перелески?
Они приветствовали идею очередным вдохом закиси азота. Мысль о соленых ледяных бассейнах, превращающихся в поля и леса, внезапно показалась Саксу невероятно смешной.
– Нам нужны кроты, – пробормотал Сакс, стараясь стереть ухмылку с лица. – Они, как и мыши-полевки, играют решающую роль в превращении арктических пустынь в луга. Но сумеем ли мы сотворить арктических кротов, способных выжить при высоком содержании CO2 в атмосфере?
Его коллеги дружно расхохотались, но Сакс неожиданно для самого себя погрузился в раздумья.
– Послушай, Клэр, как ты считаешь, мы можем посмотреть на какой-нибудь ледник? Есть там полевые работы?
Клэр прекратила хихикать и кивнула.
– Конечно. Кстати, мы располагаем экспериментальной станцией с хорошей лабораторией на леднике Арена. С нами связывался биотехник из группы «Армскора», тот, который имеет нешуточное влияние на Временное Правительство. И они совсем недавно выказали желание посетить этот ледник! Думаю, они собираются построить похожую станцию в долине Маринер. Мы можем сопровождать их, показать им все красоты и провести полевые исследования. Убьем двух зайцев одним выстрелом.
Планы по подготовке поездки заставили их спуститься из кафе в лабораторию и пройти в головной офис. Одобрение было получено с легкостью, как и всегда в «Биотике». Короче говоря, Сакс усердно трудился, готовясь к полевым работам, и грезил о леднике. Рано утром он упаковал сумку, сел на метро и поехал к Западным воротам. Именно там, в швейцарском гараже, он заметил несколько человек из офиса в компании незнакомцев. Они еще не успели представиться друг другу. Когда Сакс подошел, Клэр увидела его и втянула в толпу. Выглядела она возбужденно.
– Хочу представить тебя нашим гостям! – воскликнула Клэр. – Стефан, познакомься с Филлис Бойл. Филлис, это Стефан Линдхольм.
Женщина в яркой блузке обернулась.
– Как поживаете? – произнесла Филлис, протягивая руку.
Сакс пожал ее ладонь.
– Хорошо, спасибо, – выдавил он.
Влад стянул его голосовые связки, чтобы, на всякий случай, придать голосу Сакса другое звучание, но все в Гамете сошлись на том, что его интонации ни на йоту не изменились. И теперь настороженная Филлис склонила голову набок.
– С нетерпением жду поездки, – сказал Сакс и покосился на Клэр. – Надеюсь, я вас не задержал?
– Нет, мы еще ждем водителей.
– Ясно, – Сакс отступил. – Приятно познакомиться, – вежливо обратился он к Филлис. Она кивнула и, окинув его взглядом, повернулась к другим собеседникам.
Сакс пытался сконцентрироваться на том, что Клэр говорила о водителях. Вероятно, управление вездеходом на Марсе теперь требовало отдельной специализации.
«Ничего себе», – подумал он. Конечно, опасаться мог лишь Сакс, не Стефан. Возможно, ему следовало наброситься на Филлис, заявить, что он знаком с ней по старым записям и восторгался ею годами. Хотя он понятия не имел, как кто-то мог восторгаться Филлис. Она прошла войну с огромными потерями – пусть и вместе с победителями, но только она из первой сотни выбрала эту сторону. Коллаборационистка, так ее называли. Ну, конечно! По правде говоря, она была не одна такая из первой сотни. Василий оставался в Берроузе, Джордж и Эдвард были на Кларке с Филлис, когда астероид оторвался от троса и его выбросило из области эклиптики. Выжить после такого наверняка было не просто. Сакс и не думал, что это возможно, но сейчас убедился в обратном. Филлис стояла возле него и беседовала с толпой обожателей. Хорошо, что он узнал о ее спасении несколько лет назад. Иначе, увидев ее сейчас, он испытал бы настоящий шок.
Филлис – седая, голубоглазая женщина, носящая украшения из золота и гелиотропов – выглядела лет на шестьдесят, хотя родилась в том же году, что и Сакс. Но ей уже исполнилось сто пятнадцать! Ее блуза переливалась всеми цветами спектра: спина сияла оттенком индиго, но, когда Филлис поворачивалась и окидывала взглядом Сакса, ткань становилась изумрудно-зеленой. Сакс притворился, что не замечает ее пристального взора.
Наконец, прибыли водители, все погрузились в марсоходы и тронулись в путь. К счастью, Филлис села в соседнюю машину. Мощные марсоходы двигались на север по бетонированной дороге, и Сакс не видел необходимости в специально обученных водителях, хотя признал, что ехали они быстро, разогнавшись до ста шестидесяти километров в час. Для Сакса, который привык к скоростям примерно в четыре раза ниже, мини-путешествие стало приятным развлечением. Остальные пассажиры жаловались на ухабы и слишком низкую скорость – вероятно, по сравнению с экспресс-поездами, которые курсировали по железным дорогам на скорости примерно 600 километров в час.
Ледник Арена лежал приблизительно в восьмистах километрах к северо-западу от Берроуза, спускаясь с нагорья Большой Сирт на север – к долине Утопия. А разместился он вдоль канала Арены на расстоянии в триста пятьдесят километров. Клэр и Беркин при участии других попутчиков рассказали Саксу о леднике, и Сакс отчаянно старался выказать всепоглощающий интерес. Но скучать ему не пришлось, потому что подробности были захватывающими: ведь именно Надя перенаправила прорыв водоносного горизонта Арены. (Некоторые из тех, кто был тогда с Надей, осели после войны в Южной Борозде и сообщили миру эту историю, которая вмиг стала общественным достоянием.)
Похоже, коллеги Сакса действительно думали, что много знают о Наде.
– Она выступала против войны, – доверительно сообщила ему Клэр. – Надя делала все, что могла, чтобы предотвратить ее, а потом устраняла причиненный ущерб, когда война уже началась. Люди, которые видели ее в Элизии, говорили, что она не спала и постоянно принимала стимуляторы. Она спасла десять тысяч жизней за неделю работы в Южной Борозде.
– Что с ней случилось? – спросил Сакс.
– Никто не знает. Она исчезла.
– Она отправилась в Лоу-Пойнт, – встрял Беркин. – Если Надя была там во время затопления, то, вероятно, погибла.
– Да, – Сакс грустно кивнул. – Тогда были плохие времена.
– Ужасные, – убежденно произнесла Клэр. – Столько разрушений… Естественно, послевоенный урон отбросил терраформирование на десятилетия назад.
– Но прорывы водоносных слоев были полезны, – пробормотал Сакс.
– Да, но их можно было сделать и в мирное время. Мы бы проконтролировали процесс.
– Верно, – Сакс пожал плечами, и разговор продолжился без него.
После столкновения с Филлис участвовать в обсуждениях 2061 года стало опасно.
Сакс до сих пор не мог поверить, что Филлис не узнала его. Пассажирский отсек, в котором они сидели, имел блестящие магниевые панели над окнами, и среди лиц коллег мелькало лицо Стефана Линдхольма – лысого пожилого человека с крючковатым носом. Этот самый нос придавал его глазам не просто птичье, а прямо-таки ястребиное выражение. Четкие губы, волевой подбородок – нет, он совсем не похож на прежнего Сакса. Филлис, конечно, оставалась в неведении.
Но внешность – это еще далеко не все.
Сакс пытался не нервничать, пока они катили по дороге на север, и сконцентрировался на пейзаже. В пассажирском отсеке была куполообразная крыша, а окна выходили на все четыре стороны, и обзор был превосходный. Они ехали вверх по западному склону равнины Исиды, по той части Большого Уступа, которая выглядела словно подрезанная насыпь. Острые, как пилы, темные холмы Большого Сирта поднимались над северо-западным горизонтом. Воздух был чище, чем в старые времена, и в пятнадцать раз менее разрежен. Пыли в нем поубавилось: снежные шторма прибивали мелкие частицы к земле и скрепляли их в ледяную корку. Конечно, ураганы часто ее разбивали, и пойманные частички клубились в воздухе, но то были локальные явления, а очищающие небо шторма постепенно уходили в другие – более высокогорные районы.
И небо меняло цвет. Прямо над головой оно было насыщенно-фиолетовым, а над западными холмами – белесым, переходящим в бледно-лиловый и еще какой-то странный оттенок, нечто между фиолетовым и бледно-лиловым, названия которого Сакс не знал. Глаз способен распознавать оттенки, отличающиеся лишь на несколько длин волн! Разумеется, небольшого количества названий цветов, лежащих между красным и синим спектрами, совершенно недостаточно для этого зрелища! Но, так или иначе, а цвета на небосклоне разительно отличались от золотистых и розовых красок прошлых лет. Пыльные бури всегда будут ненадолго возвращать небу его первозданный охристый оттенок, а когда атмосфера совсем очистится, цвет будет свидетельствовать о ее толщине и химическом составе. Интересно, что люди увидят в будущем? Сакс вынул из кармана планшет, чтобы произвести некоторые вычисления.
Он уставился в маленький экран, вдруг сообразив, что это планшет Сакса Рассела и при проверке он точно попадется. Это было все равно, что носить в кармане настоящий паспорт.
Сакс отогнал от себя гнетущую мысль – теперь уже ничего не поделаешь! – и сосредоточился на пейзаже за окном. В чистом воздухе цвет неба определялся тем, как рассеивали свет молекулы воздуха, и поэтому толщина атмосферы являлась критическим параметром. Когда они только прибыли на Марс, давление воздуха составляло 10 миллибар, а сейчас – в среднем около 160. Но поскольку это давление было создано его весом, 160 миллибар на Марсе означали, что воздуха здесь почти втрое больше, чем в любой точке с таким же давлением на Земле. Поэтому 160 миллибар на Марсе должны рассеивать свет почти так же, как 480 миллибар на Земле. Значит, небо над головой должно быть темно-синего оттенка, который можно увидеть на фотографиях, снятых в горах, на высоте около четырех тысяч метров.
Однако цвет, просачивающийся в окна и купол их марсохода, был красным. И даже ясным утром после сильного шторма на Марсе Сакс никогда не замечал того чистого синего оттенка, столь обычного для неба Земли. Он задумался. Странной особенностью марсианской гравитации являлось то, что колонна воздуха здесь поднималась выше, чем на Земле. Вероятно, мелкие частицы на Марсе легче поднимались вверх, и их выносило выше уровня облаков, поэтому ураганы не могли прибить их к почве. Сакс вспомнил туманные слои, которые они фотографировали – те достигали высоты в пятьдесят километров над уровнем облаков. Другим фактором мог стать состав атмосферы. Молекулы углекислого газа рассеивали свет эффективней, чем кислород или азот, а Марс, вопреки усилиям людей, до сих пор содержал в составе атмосферы больше CO2, чем на Земле. Результат этих различий поддавался подсчету. Сакс вбил уравнение для закона распределения Рэлея, который утверждал, что энергия света рассеивается в единице объема воздуха обратно пропорционально длине волны падающего света в четвертой степени. Затем Сакс принялся царапать на экране планшета, меняя переменные, сверяясь со справочниками или подставляя цифры по памяти и наугад.
В результате Сакс понял, что если атмосфера уплотнится до одного бара, то небо, вероятно, станет белым, как молоко. Сакс также подтвердил теорию о том, что сейчас марсианское небо должно быть гораздо более синим, чем на самом деле, поскольку с таким рассеиванием интенсивность синего – в шестнадцать раз сильнее красного. Последний факт позволял предположить, что частички, парящие в атмосфере, и придавали всему красный цвет. Если данное объяснение верно, напрашивался вывод, что еще многие годы цвет и прозрачность марсианского неба будут варьироваться в зависимости от погоды и других параметров, влияющих на чистоту атмосферы…
Сакс продолжал таращиться в планшет. Он попеременно включал в формулы силу отблеска потолочного света в кабине, уравнение переноса излучения Чандрасекара, степень того или иного цвета и химический состав атмосферы с взвешенными частицами пыли. Затем он добавил в свои расчеты многочлены Лежандра для оценки степени углового рассеяния и не забыл присовокупить функции Риккати-Бесселя, чтобы рассчитать сечение рассеянного света. Он был занят большую часть пути к леднику Арена, упрямо игнорируя окружающий мир и ситуацию, в которой очутился.

 

К полудню марсоходы добрались до поселения, носящего название Брэдбери. Оно было покрыто куполом класса Никосия и напоминало городки Иллинойса. Здесь имелись окаймленные деревьями асфальтированные улицы, крытые веранды двухэтажных каменных домов, покрытых черепицей, главная улица с магазином и паркоматами, центральный парк с белой беседкой под гигантскими кленами…
Марсоходы направились на запад по узкой дороге – через вершину Большого Сирта. Тропа оказалась сделана из черного песка, очищенного от камней и сбрызнутого фиксативом. В принципе, весь район был очень темным. Большой Сирт стал первым объектом на поверхности Марса, зафиксированным земными телескопами. 28 ноября 1659 года Христиан Гюйгенс различил Марс именно благодаря этим темным камням. Земля здесь иногда отливала фиолетовым, словно баклажан. Холмы и откосы, между которыми виляла дорожка, были угольно-черными, как и отдельно стоящие столовые горы с низкими кряжистыми гребнями. Гигантские камни на другой стороне, принесенные ледником, имели ржаво-рыжий оттенок. Они как будто настойчиво напоминали людям о том цвете, от которого те временно ускользнули.
Наконец, марсоходы перевалили через ребро скального основания, и у Сакса перехватило дыхание. Перед ним раскинулся ледник, рассекающий мир слева направо, словно след молнии, ударившей в землю. Выступ скальной породы на дальнем краю шел параллельно тому, который они миновали, и казался копией своего собрата. Могучие марсианские выступы даже походили чем-то на боковые морены, хотя на самом деле это были два параллельных гребня, которые направляли прорвавшийся поток.
Ледник достигал примерно двух километров в ширину. Толщиной он, казалось, был не больше пяти или шести метров, но, очевидно, бежал вниз по каньону, а значит, там имелись скрытые глубины.
Поверхность его частично выглядела как обыкновенный реголит – каменистый и запыленный – с мелким гравием наверху, так что льда не было видно. Другие фрагменты напоминали поверхность хаоса, но только полностью ледяного, с узлами белых сераков, торчащих из подобий валунов. Некоторые сераки представляли собой разбитые плиты, расставленные, как пластины на спине стегозавра. Их цвет варьировался от полупрозрачно-желтого и переходил к более темному, пламеневшему в лучах закатного солнца.
Здесь до самого горизонта царила абсолютная неподвижность, словно весь мир в один миг замер и оцепенел. Ледник Арена лежал тут уже сорок лет. Но Сакс не сразу вспомнил, когда в последний раз видел нечто подобное, и невольно бросал взгляды на юг, как будто поток мог прорваться в любой момент.

 

Станция «Биотик» располагалась в паре километров выше, на краю кратера, из которого открывался великолепный панорамный вид. Солнце опустилось к горизонту, и постоянные сотрудники станции уже заканчивали свою работу. Сакс прошел с Клэр и гостями из «Армскора», включая Филлис, в обзорную комнату, которая находилась на самом верхнем этаже. В просторном помещении можно было вдоволь полюбоваться раздробленной массой льда в затухающем свете дня.
Даже в такой ясный вечер горизонтальные лучи солнца окрашивали воздух в яркий насыщенно-красный цвет, и поверхность ледника сверкала как гигантская драгоценность. Багровые отблески бежали пунктирной линией между свежерасколотым крошевом и солнцем, но кое-где на поверхности ледника свет отражался под очень странными углами. Филлис отметила, насколько большим казалось солнце теперь, когда солетта вышла на орбиту.
– Разве не чудесно? Зеркала почти различимы, правда?
– Похоже на кровь.
– Нет, на юрский период.
Сакс решил, что все это скорее напоминает звезду типа G на расстоянии около одной астрономической единицы. И все было замечательно, поскольку в действительности они находились на расстоянии полутора астрономических единиц от нее. Что же касается рубинов или динозаврьих глаз…
Светило скользнуло за горизонт, и красные вспышки мгновенно исчезли. Грандиозный веер тусклых лучей протянулся через небосклон. Затем розоватые зарницы взрезали темно-фиолетовое небо. Филлис ахнула, увидев настолько чистые и прозрачные цвета.
– Интересно, что порождает эти удивительные лучи? – спросила она.
Сакс автоматически открыл рот, чтобы рассказать про тени холмов или облаков за горизонтом, когда ему вдруг пришло на ум, что а) вероятно, это был риторический вопрос, и б) дать технический ответ – значит, поступить так, как поступил бы Сакс Рассел.
Поэтому он захлопнул рот и подумал, что в такой ситуации мог сказать Стефан Линдхольм. Этот вид самосознания оказался новым для Сакса и причинял ощутимое неудобство, но ведь должен он хотя бы иногда изрекать нечто разумное! Увы, длительное молчание тоже было очень по сакс-расселловски и совсем не походило на Линдхольма, каким Сакс отыгрывал его до сих пор. Так что он постарался не ударить лицом в грязь.
– Только подумайте, как близко подошли к Марсу фотоны, – произнес Сакс. – Теперь они полетят через всю вселенную.
Коллеги покосились на него, услышав столь диковинную реплику. Но это вновь втянуло Сакса в группу. Что ни говори, а он добился поставленной цели!

 

Через полчаса они спустились в обеденный зал, чтобы съесть пасту под томатным соусом и свежеиспеченный хлеб. Сакс сидел за главным столом и не отставал от своих коллег. Он стремился казаться обычным, но отчаянно старался следовать неуловимым правилам светской беседы и социального дискурса. Вот что всегда ставило его в тупик! Забавно, но чем больше Сакс размышлял о социальных коммуникациях и работе в команде, тем меньше он понимал. Сакс знал, что его всегда считали эксцентричным, и слышал анекдот о том, что вместо мозга у него – сотня мутировавших лабораторных крыс. Какой неловкий момент: он стоял в темноте за дверью лаборатории, слушая, как кое-кто из поколения постдоков весело рассказывает эту байку своим младшим коллегам, и ощущал крайний дискомфорт от того, что видел себя чужими глазами. Он словно стал кем-то другим, каким-то удивительно особенным персонажем.
Но теперь-то он превратился в Линдхольма – в свойского парня! А тот знал, как ладить с людьми. Он был тем, кто умел распить бутылку «Зинфанделя» и мог внести свою лепту в общее веселье за ужином. Тем, кто интуитивно понимал скрытые алгоритмы доброго товарищества и мог функционировать в этой системе, даже не задумываясь.
Сакс потирал пальцем переносицу, пил вино, которое подавляло его парасимпатическую нервную систему до такой степени, что он становился менее зажатым и более разговорчивым, и болтал, как ему казалось, весьма успешно. Правда, его слегка встревожило, что в разговор его неоднократно втягивала Филлис. Она сидела напротив и внимательно смотрела на него. Кстати, и он тоже поглядывал на нее очень и очень пристально! Для подобного рода вещей существовали свои протоколы, но Сакс их тоже никогда не понимал. Теперь он вспомнил, как Джессика опиралась на него в кафе, плеснул себе еще вина, кивнул и улыбнулся, с трудом размышляя о сексуальной привлекательности и ее причинах.
Кто-то задал Филлис неизбежный вопрос о ее спасении с Кларка, и когда она заговорила, то часто посматривала на Сакса. Может, она хотела заверить его, что рассказывает это в основном для него. Сакс вежливо слушал, борясь с желанием отвести взгляд, что могло бы выдать его волнение.
– Нас никто ни о чем не предупредил, – говорила Филлис. – Мы были в лифте на орбите Марса. Мы мучились, зная о том, что творилось внизу, на поверхности, и всеми силами пытаясь придумать способ остановить беспорядки… Внезапно нас тряхнуло, как при землетрясении, и мы полетели прочь из Солнечной системы. – Она улыбнулась и выдержала паузу, подождав, пока стихнет смех.
Сакс понял, что она уже много раз рассказывала историю своего спасения в той же самой манере.
– Вы, должно быть, изрядно испугались! – заметил кто-то.
– Удивительно, но в чрезвычайных ситуациях нет времени бояться, – ответила она. – Как только мы разобрались, что произошло, то поняли одно: каждая секунда, проведенная на Кларке, уменьшала наши шансы на выживание. Поэтому мы собрались в командном центре, пересчитали людей по головам, обсудили ситуацию и подвели итоги. Все делалось в спешке, но без паники, если вы понимаете, о чем я говорю. Как бы там ни было, оказалось, что в ангарах находится стандартное количество транспортников класса «Земля – Марс», а расчеты искина показали, что почти для каждого из них нам понадобится направляющее ускорение. Мы сообразили, что сможем вернуться на плоскость эклиптики в тот момент, когда войдем в систему Юпитера. Нас как раз относило в направлении Юпитера, что было благословением. Ну, или стало благословением, когда дела пошли совсем плохо. Мы решили вывести грузовые суда из ангаров и держаться рядом с Кларком, а потом сцепить их и загрузить до предела кислородом с Кларка, горючим и самым необходимым оборудованием. Мы отчалили на сооруженных на скорую руку спасательных суденышках лишь тридцать часов спустя, что сегодня кажется мне невероятным. Боже мой…
Она покачала головой, и Сакс подумал, что стал свидетелем того, как реальные воспоминания вторглись вдруг в ее историю, слегка растревожив Филлис. Тридцатичасовая эвакуация была проведена крайне быстро, и, без сомнения, время тогда промелькнуло, как в кошмарном сне, в состоянии, настолько отличающемся от нормального, что это сложно было вообразить.
– Мы забились в каюты, нас было двести восемьдесят человек… В конце концов, мы вышли в открытый космос, отсекая ненужные части транспортников. Оставалось лишь надеяться, что нам хватит горючего и мы сможем проложить курс к Юпитеру. Мы осознали, что у нас все получилось, лишь спустя два месяца. А потом началось самое трудное – мы десять недель входили в систему Юпитера! Мы использовали планету, как гравитационный рычаг, чтобы повернуть по направлению к Земле, которая тогда была ближе, чем Марс. Но мы крутанулись вокруг Юпитера так резко, что для торможения нам понадобились атмосфера Земли и притяжение Луны, поскольку горючего у нас почти не осталось. И в тот момент мы в два раза превысили скоростной рекорд, поставленный людьми. Восемьдесят тысяч километров в час – думаю, примерно с такой скоростью мы шли, когда первый раз соприкоснулись со стратосферой. На самом деле это был неплохой результат, ведь у нас уже кончались еда и кислород. Мы голодали, но зато сделали это – мы увидели Юпитер вот с такого расстояния, – Филлис расставила большой и указательный пальцы на пару сантиметров друг от друга.
Все дружно рассмеялись, но отблеск триумфа в глазах Филлис не имел с Юпитером ничего общего. Хотя в уголке ее рта пряталась горечь: что-то в финале этой истории омрачало ее триумф.
– А вы были лидером, верно? – спросил кто-то.
Филлис повела рукой, дескать, не могу отрицать, как бы мне ни хотелось.
– Это были совместные усилия, – сказала она, – но иногда нужен ответственный человек, когда требуется принимать решения или взять ответственность на себя. А до катастрофы я была главной на Кларке.
Филлис широко улыбнулась, уверенная, что им понравился рассказ. Все зааплодировали. Сакс удовлетворенно кивнул, когда она взглянула на него. Филлис была привлекательной женщиной, но, по его мнению, не очень яркой. А может, такая оценка являлась следствием того, что Филллис ему не слишком нравилась. Без сомнения, в некотором смысле она была умна и, конечно, обладала высоким IQ. И она была отличным биологом! Однако не каждый интеллект поддается тестированию. Сакс заметил данный факт еще в студенческие годы: люди, показывающие замечательные результаты в тестах на сообразительность, могли пойти на вечеринку и уже через час вызвать презрительный смех у окружающих. А самые легкомысленные университетские чирлидерши, умудрявшиеся дружить со всеми и оставаться крайне популярными, казались Саксу обладателями интеллекта столь же мощного, что и у любого блестящего, но неуклюжего математика. Вычисления социальных взаимодействий были гораздо вариативнее любой физики – что-то вроде новой области математики, каскадный рекомбинантный хаос, только еще сложнее. Словом, имелось две разновидности ума, а может, и больше: к примеру, пространственный, эстетический, морально-этический, интерактивный, синтетический, аналитический… В общем, везде можно было натолкнуться на людей, который были по-своему умны, а уж среди них иногда попадались исключительные, почти гениальные личности…
Филлис купалась в лучах внимания слушателей, которые были младше нее (по крайней мере, внешне), и сияла от собственной значимости. Наверное, Филлис не принадлежала к действительно умным людям. Наоборот, она была непроницательна, когда дело касалось того, что о ней думают другие. Сакс, который знал за собой подобный недостаток, смотрел на нее с лучезарной линдхольмовской улыбкой. Но для него была очевидна тщета и даже некоторая самонадеянность ее представления. Самонадеянность всегда глупа. И часто скрывает неуверенность в себе. Трудно догадаться, что за успешной и привлекательной личностью кроется застенчивость и хрупкость. А Филлис, конечно же, была привлекательной…
После ужина они вернулись в обсерваторию и под сверкающей чашей из звезд устроили вечеринку. Кто-то принес инструменты и заиграл музыку в стиле «нуво калипсо», столь популярную в Берроузе, а другие принялись танцевать. Мелодия неслась в ритме сотни ударов в минуту, согласно подсчетам Сакса, – он предполагал, что это идеальный ритм для физиологической стимуляции сердца, секрет настоящей танцевальной музыки.
И вдруг Филлис оказалась рядом с ним, хватая его за руки и втягивая в круг танцующих. Сакс едва удержался от того, чтобы не отпрянуть от нее. Теперь он не сомневался, что его ответная улыбка выглядела, в лучшем случае, вымученной. Насколько он помнил, он никогда в жизни не танцевал. Но то была жизнь Сакса Рассела. Вполне логично, что Стефан Линдхольм обожал всякие пляски. Поэтому Сакс начал мягко подпрыгивать вверх-вниз в такт басу стального барабана и принялся махать руками в отчаянной попытке имитировать добродушное удовольствие.

 

Чуть позже, пока молодые сотрудники «Биотика» еще танцевали, Сакс спустился на лифте в кухню, чтобы взять несколько упаковок холодного молока. Когда он снова вошел в кабину, то увидел Филлис – она возвращалась наверх со спального этажа.
– Давай я тебе помогу, – предложила она и взяла два из четырех молочных пакетов.
Забрав их, Филлис склонилась к Саксу – она была на несколько сантиметров выше – и крепко поцеловала его. Сакс ответил на поцелуй, но был так шокирован, что не осознавал происходящего до тех пор, пока не отшатнулся. А воспоминание о ее языке между его губами оказалось очень ярким, как и второй поцелуй. Он попытался взять себя в руки, но по тому, как она рассмеялась, понял, что не преуспел.
– Смотрю, ты не такой сердцеед, каким кажешься, – произнесла она, что не на шутку его встревожило. Ничего подобного с ним никогда раньше не случалось. Сакс постарался сосредоточиться, и как раз в этот момент лифт замедлил ход и двери с шипением разъехались в стороны.
Филлис игнорировала его до конца вечеринки. Но когда все решили разойтись по комнатам и Сакс вновь направился к лифту, она проскользнула между закрывающимися дверями и в третий раз поцеловала его. Он обнял ее, приник к ее губам и стал размышлять, что бы в данной ситуации сделал Линдхольм. Кстати, не навлечет ли такое поведение лишние проблемы на него и на Филлис?
Она шагнула назад с мечтательным, затуманенным взглядом.
– Проводи меня в мою комнату, – прошептала она.
Немного пошатываясь, Сакс взял ее под локоть, словно чрезвычайно хрупкое лабораторное оборудование, и повел в крохотную комнатку, точно такую же, как и остальные спальни. Замерев на пороге, они опять обнялись. И хотя Сакс чувствовал, что это его последний шанс сбежать и не выглядеть дурнем, но почему-то поступил по-другому и стал весьма страстно ее целовать.
Она отклонилась, чтобы пробормотать:
– Можешь войти.
Что он и сделал без лишних слов.
В действительности его член был уже на полпути к своей слепой дороге, ведущей прямо к звездам, а все хромосомы громко пели – вот глупость! – в предчувствии шанса на бессмертие. Сакс очень давно не занимался сексом ни с кем, кроме Хироко. Те соития, хотя и были дружескими и приятными, не отличались страстностью, а скорее являлись продолжением их совместного купания. А вот Филлис, шарившая руками по его одежде, когда они, целуясь, упали на кровать, была явно возбуждена, что мгновенно передавалось Саксу. Филлис спустила с него штаны, и его член охотно выскочил на свободу, будто иллюстрируя эгоистичную генную теорию, а Сакс игриво рассмеялся и рванул длинную вертикальную молнию ее костюма. Линдхольм, свободный от комплексов и тревог, был явно взбудоражен предстоящим. Это было понятно. Значит, и он, Сакс, должен испытывать то же самое. Кроме того, хотя Филлис ему особо не нравилась, он ее знал – то были узы первой сотни, воспоминания о годах, проведенных вместе в Андерхилле. Было нечто провокационное в осознании этого факта: сейчас он займется сексом с женщиной, с которой был знаком очень долго. Остальные в первой сотне оказались полигамны – вероятно, все, кроме них с Филлис. В общем, теперь они наверстывали упущенное. В конце концов, она была соблазнительна и, кроме того, желала его…
Но выводы, возникшие в его голове в ту минуту, были мгновенно забыты под напором сексуального влечения. Однако сразу же по окончании акта Сакс снова начал нервничать. Должен ли он вернуться в свою комнату, или ему надо остаться? Филлис заснула, перекинув руку через него, будто хотела убедиться, что он никуда не уйдет. Во сне все выглядят как дети. Сакс скользнул взглядом вдоль ее тела, шокированный различными признаками полового диморфизма. Она дышала спокойно и безмятежно. Как же все просто… Ее пальцы лежали на ребрах его грудной клетки. И он не покинул ее, хотя и долго не мог заснуть.
Назад: Часть третья Дальний пробег
Дальше: Часть пятая Бездомные