Часть третья
Дальний пробег

Северная граница оползня врезалась в ледник Меласа, растопив лед и смешавшись с ним в кипящем желобе камней и грязи. Пыль мешала рассмотреть детали. Энн перешла через дайку и направилась к основанию оползня. Камни внизу все еще были горячими. Казалось, они повреждены не больше, чем камни наверху. Энн глядела на новую черную стену, в ушах у нее звенело. «Так нечестно», – подумала она.

Энн каждый день понемногу продвигалась вперед, потом выходила из машины и шагала по поверхности планеты, упорно, как робот. Она просто выполняла свою работу.

По обе стороны возвышенности Фарсиды располагались впадины. С восточной стороны лежала равнина Амазония, низкая долина, глубоко вдающаяся в южные взгорья. На востоке – озеро Хриса, впадина, бежавшая от равнины Аргир через Жемчужный залив и равнину Хриса, самая глубокая точка. Озеро было примерно на два километра ниже окружающих земель и всей хаотической поверхности Марса, там располагались самые древние трещины.

Энн вела машину на восток вдоль южного окоема долины Маринер, пока не очутилась между долиной Ниргал и хаосом Золотой Рог. Она остановилась пополнить запасы в убежище под названием Дольмен Тор, куда Мишель и Касэй отвезли их во время побега в 2061 году. Вид маленького убежища не встревожил ее, она едва его помнила. Все ее воспоминания постепенно стирались, и Энн это устраивало. На самом деле она осознанно работала над этим, концентрируясь на настоящем так сильно, что даже оно ускользало от нее. Каждый момент становился вспышкой света в тумане, словно образы, проявляющиеся в ее голове.

Конечно, озеро появилось раньше хаоса и раньше трещин, которые, без сомнения, и возникли именно благодаря водоему. Возвышенность Фарсиды служила бесконечным источником дегазации горячего центра планеты: все радиальные и концентрические изломы вокруг источали горячие испарения. Вода в рыхлом реголите бежала вниз, во впадины по обе стороны возвышенности. Возможно, сами эти впадины были прямым следствием образования возвышенности: вещество литосферы прогнулось по краям, когда его изнутри толкало вверх. А может быть, под впадинами истончилась мантия, тогда как под возвышенностью она пошла складками. Стандартные модели теплообмена подтверждали эту теорию: в конце концов, подъем шлейфа должен был где-то закончиться спуском, его края обязаны были загнуться и прижать расположенную ниже литосферу.

Вода же в рыхлом реголите как обычно бежала вниз, наполняя впадины, пока водоносные слои не прорвало и поверхность над ними не треснула. Так образовались каналы и хаос. Эта рабочая модель была сильной и правдоподобной, объясняющей многие особенности.

День за днем Энн ехала, искала подтверждения, объясняющие теплообмен в мантии, образовавший озеро Хриса, бродила по поверхности планеты, проверяя старые сейсмографы и собирая образцы. Стало сложно продвигаться дальше на север: поднятие пласта в 2061 году практически заблокировало путь, оставив лишь узкий участок между восточным концом большого ледника Маринера и западной частью меньшего ледника, заполнившего долину Арес. Этот участок был единственной возможностью пересечь экватор не по льду восточнее Лабиринта Ночи, который лежал в шести тысячах километрах отсюда. Поэтому здесь сделали дорогу и лыжную трассу, а также установили довольно большой купол на краю кратера Галилей. К югу от Галилея самая узкая часть участка составляла всего четыре километра в ширину: годная для передвижения равнина, лежащая между восточным рукавом хаоса Гидасп и западной частью хаоса Арам. Было сложно двигаться через эту зону, не упуская из виду дорогу, так что Энн осторожно вела машину по краю хаоса Арам, глядя вниз, на беспорядочный пейзаж.

К северу от Галилея стало проще, а потом она выехала за пределы участка, на равнину Хриса. Это был центр впадины с гравитационным потенциалом -0.65: самое легкое место на планете, легче даже Эллады и равнины Исиды.

Как-то раз она въехала на вершину одиноко стоящего холма и увидела в центре Хриса ледяное море. Длинный ледник бежал от долины Симуд и вливался в низшую точку Хриса, покрывая землю вплоть до горизонта на севере, северо-востоке и северо-западе. Она медленно повела машину, огибая западное, а потом северное побережья. Ледяное море насчитывало порядка двухсот километров в диаметре.

Однажды ближе к вечеру она остановилась на почти стершемся краю кратера и посмотрела на обширное пространство колотого льда. В 2061 году произошло активное обнажение пород. В те дни у повстанцев было много интересной ареологической работы: искать водоносные слои и направлять взрывы или расплавления в реакторах туда, где гидростатическое давление было наивысшим. И похоже, они использовали множество ее открытий.

Все это было в прошлом. Здесь и сейчас есть лишь ледяное море. Старые сейсмографы, которые подобрала Энн, имели записи недавних подземных толчков на севере, где проявлялась небольшая сейсмическая активность. Возможно, таяние северной полярной шапки провоцировало движение сжатой литосферы вверх, запуская целую серию марсотрясений. Волнения, записанные сейсмографами, были короткими и прерывистыми, больше похожими на взрывы, чем на настоящие марсотрясения. Энн еще много вечеров подряд заинтригованно изучала экран бортового компьютера.

День за днем она ехала и бродила по поверхности. Она миновала ледяное море и поехала дальше на север, к Ацидалийской равнине.

Великие равнины северного полушария обычно описывались как плоские, и по сравнению с хаосами или северными взгорьями они такими и были. Но они не были плоскими как футбольное поле или поверхность стола – совсем нет. Повсюду на волнистом пространстве виднелись торосы и низины, хребты разрушающейся породы, складки оползшего мягкого грунта, огромные поля булыжников, отдельно стоящие скалистые вершины, карстовые воронки… Вид был внеземной. На Земле почва заполнила бы впадины, ветер, вода и растительная жизнь сгладили бы голые вершины холмов. Потом все это было бы погребено, или стерто до основания ледяными пластинами, или, наоборот, приподнято вследствие тектонической активности; все бы регулярно менялось и перестраивалось с течением времени, но всегда сглаживалось бы погодой, флорой и фауной. А эти древние гофрированные равнины, продырявленные метеоритами, не менялись миллиарды лет. Причем это были одни из самых юных поверхностей Марса.

Ехать по такой шероховатости было сложно, а вот заблудиться во время прогулок ничего не стоило, учитывая, что марсоход выглядел как один из множества разбросанных повсюду булыжников. Тем более если внимание рассеивалось. Не раз Энн приходилось искать марсоход по радиосигналу, а не по внешнему виду, иногда она подходила к нему вплотную, не узнавая, и лишь потом приходила в себя и забиралась внутрь с трясущимися после каких-то забытых уже мыслей руками.

Лучшие проездные пути лежали вдоль низких гребней обнаженной породы. Если бы эти высокие базальтовые дороги можно было соединить друг с другом, стало бы намного проще. Но они часто были разбиты поперечными разломами: узкие поначалу трещинки становились потом глубже и шире, и чем дальше, тем их становилось больше. Они раскрывались, словно ломти нарезанного хлеба, пока не превращались в открытые разломы, наполненные каменными обломками и частицами, и дайка снова становилась частью усеянного булыжниками поля.

Она продвигалась дальше на север, к Великой Северной равнине. Ацидалийская равнина, Северная равнина… древние названия звучали так странно. Энн всеми силами пыталась не думать, но в долгие часы за рулем это порой было невозможно. В такие минуты было безопаснее читать, чем пытаться и дальше держать разум опустошенным. Иногда она наугад листала библиотеку искина. Чаще всего кончалось все тем, что она таращилась на ареологические карты, и однажды вечером, на закате, во время такого разглядывания, она проникла в суть марсианских названий.

Оказалось, что большую их часть придумал Джованни Скиапарелли. На своих картах, построенных с помощью телескопа, он обозначил свыше сотни видимых объектов, большинство из которых были так же иллюзорны, как и марсианские каналы. Но когда во второй половине двадцатого века астрономы уточняли карту видимых неоспоримых объектов, которые можно было сфотографировать, большинство названий, данных Скиапарелли, оставили. Это была дань той силе разума, которой он обладал, дань памяти, пусть даже при отсутствии полного соответствия. Он был классическим ученым, последователем библейской астрономии, и среди данных им названий было много латинских и греческих, отсылок и к Библии, и к Гомеру, все сразу. Тем не менее, у него было хорошее чутье на имена. Доказательством его таланта стал контраст между его картами Марса и множеством других, которые конкурировали друг с другом в девятнадцатом веке. Карта англичанина по имени Проктор, к примеру, опиралась на зарисовки преподобного Уильяма Доуса, и поэтому на его карте, которая даже близко не походила на стандартную карту видимого с Земли Марса, был континент Доуса, океан Доуса, пролив Доуса, море Доуса и разветвленный залив Доуса, а также Просторное море, океан Де Ла Рю и море Пива. Хотя надо признать, последнее было названо в честь немца со схожей фамилией, который нарисовал карту Марса еще хуже, чем это сделал Проктор. В сравнении с ними Скиапарелли был гением.

Но весьма непоследовательным. Было что-то не то, что-то опасное в этом смешении отсылок. Все объекты на Меркурии были названы именами великих художников, объекты на Венере – в честь знаменитых женщин, которые однажды прилетят и будут разъезжать по тамошней земле, чувствуя, что живут в логичном мире. И только на Марсе собралась ужасающая мешанина призраков прошлого. Возможно, это и являлось причиной катастрофической путаницы на поверхности планеты: озеро Солнца, Золотая долина, Красное море, гора Павлина, озеро Феникса, Киммерия, Аркадия, Жемчужный залив, Гордиев Узел, Стикс, Аид, Утопия…

В темных дюнах Великой Северной равнины ее припасы подошли к концу. Сейсмографы фиксировали ежедневные толчки на востоке, и Энн ехала туда. Во время пеших прогулок она изучала темно-красные песчаные дюны, их наслоения вскрывали климат прошлого, словно годовые кольца на дереве. Но снег и сильные ветры сметали хребты дюн. Западные ветры могли быть невероятно сильными, настолько, что подхватывали слои крупнозернистого песка и бросали их в машину. Песок всегда оседает дюнами, таков простой физический факт, но дюны Марса медленно набирали темп в своем шествии по всему миру, и записи, сделанные ими в прежние годы, постепенно уничтожались.

Энн гнала последнюю мысль прочь из головы и изучала феномен, как если бы в его ход не вмешивались никакие искусственные силы. Она концентрировалась на своей работе, очищала геологический молоток и брала пробы камня. Прошлое дробилось по кусочку. Оставь его позади. Не думай о нем. Но она не раз резко просыпалась, видя надвигающийся на нее дальнепробежный оползень. И окончательно вставала, потная и дрожащая, встречая раскаленный рассвет: солнце пылало, словно кусок серы.

Койот оставил ей карту своих тайников на севере, и теперь она приближалась к одному из них, скрытому в куче камней высотой с дом. Она пополнила запасы, оставив короткую благодарственную записку. Согласно последнему маршруту, переданному ей Койотом, он должен был появиться здесь уже скоро, но пока тут не наблюдалось и следа его присутствия, так что не было смысла ждать. Она поехала дальше.

Она ехала и шла пешком. Но ничего не могла с собой поделать: воспоминание об оползне преследовало ее. Ее мучило не столько то, что она прошла на волосок от смерти, – что, без сомнения, случалось много раз и раньше, причем большинство случаев она даже не заметила, – а то, насколько случаен был ее последний раз. Он был бессмысленен и неуместен, чистое совпадение. Акцентированное равновесие при его отсутствии. Следствие, которому не было причин, незаслуженное милосердие. Она много времени проводила под открытым небом, постоянно подвергаясь воздействию радиации, но от рака умер Саймон. Это она уснула за рулем, но погиб Фрэнк. Просто по воле случая – случайная жизнь и случайная смерть.

Трудно было поверить, что в подобной вселенной может действовать естественный отбор. Под ее ногами, во впадинах между дюнами, на песчинках размножались архебактерии, но атмосфера быстро насыщалась кислородом, и все они умрут, кроме тех, которым повезет оказаться под землей, подальше от кислорода, – хотя они сами его выделяли, он был для них ядовит. Естественный отбор или случайность? Вот ты стоишь, вдыхая смесь газов, пока смерть несется на тебя, а в итоге ты либо покрыт булыжниками и мертв, либо покрыт пылью и жив. И ничего из сделанного тобой не повлияет на исход этого или-или. Ничего из сделанного тобой не имеет значения. Однажды днем, бессистемно читая с экрана искина, чтобы развлечься до ужина, она узнала, что царская полиция хотела казнить Достоевского, но спустя несколько часов ожидания в очереди его отвели обратно в камеру. Закончив читать об этом случае, Энн еще долго сидела на водительском сиденье, положив ноги на приборную панель и вглядываясь в экран. Еще один аляповатый закат лился на нее сквозь окна марсохода, солнце казалось причудливо-большим и ярким в утолщающемся слое атмосферы. Приговор отменили, как заявлял автор в простом всеведении биографа. Эпилептик, склонный к насилию и отчаянию. Он не смог примириться с этим. Вечно злой. Боязливый. Одержимый.

Энн покачала головой и рассмеялась, разозлившись на писателя-идиота, который просто ничего не понял. Конечно же, он не смог примириться с этим. Это бессмысленно. Это опыт, примириться с которым нельзя.

На следующий день на горизонте показалась башня. Энн остановила марсоход и уставилась на нее через телескоп. Позади башни стояли клубы пыли. Сотрясения, которые регистрировал сейсмограф, были теперь очень сильны и несколько сместились к северу. Она даже почувствовала один сама, – учитывая амортизационные механизмы машины, это значило, что они действительно были очень сильными. И, по-видимому, имели какое-то отношение к башне.

Энн выбралась из машины. Вечерело, небо выгибалось огромной аркой яростных цветов, солнце низко висело в туманной дымке на западе. Свет будет падать из-за спины, и увидеть ее будет очень сложно. Она прокралась между дюн, взобралась на одну из вершин и проползла последние метры, после чего взглянула из-за гребня на башню, высившуюся теперь всего в километре к востоку. Увидев, как близко основание башни, Энн вжала подбородок в песок, вклинившись между осколками лавы размером с гермошлем.

Там находилось что-то вроде мобильной сверлильной установки, только очень большой. Массивное основание было окаймлено гигантскими гусеницами вроде тех, которые используются для транспортировки больших ракет по территории космопорта. Сверлильная башня поднималась от этого колосса больше чем на шестьдесят метров, а основание и нижняя часть установки, очевидно, содержали помещения для техников, оборудование и припасы.

За этой штукой, чуть дальше к северу, виднелось море льда. Рядом со сверлильной установкой прямо изо льда поднимались хребты больших барханов: сначала ухабистый пляж, дальше – сотня изогнутых полумесяцем островов. Но через пару километров дюны исчезали, оставался только лед.

Лед этот был чистым, без примесей – полупрозрачный багрянец под закатным небом, – чище любого льда, какой она видела на поверхности Марса, и гладкий, не потрескавшийся, как все ледники. Поднимавшийся от него легкий пар тут же уносило ветром к востоку. А на льду, словно муравьи, катались люди в прогулочниках и гермошлемах.

Все стало ясно в тот момент, когда она увидела лед. Давным-давно она сама подтвердила гипотезу большого удара, которая рассматривала дихотомию между полушариями. Низкая, гладкая северная полусфера являлась гигантским ударным кратером, результатом едва ли представимого столкновения Марса с громадным планетоидом в доисторические времена. Камень планетоида, который не испарился при столкновении, стал частью Марса. Кстати, в научной литературе приводилось множество аргументов в пользу того, что периодические подвижки в коре, вызывавшие образование возвышенности Фарсиды, стали поздним следствием возмущений, вызванных столкновением. Энн сомневалась в этом, но было очевидно, что большое столкновение состоялось, оно сгладило поверхность всего северного полушария, понизив ее примерно на четыре километра по отношению к южному. Впечатляющий удар, пусть и произошедший невероятно давно. Удар сопоставимой силы, скорее всего, породил из Земли Луну. Однако некоторые не соглашались с теорией удара, утверждая, что если бы с Марсом произошло подобное, у него был бы спутник, сопоставимый по размерам с Луной.

Но теперь, пока Энн лежала, распластавшись, и рассматривала гигантскую сверлильную установку, она поняла, что северное полушарие было даже ниже, чем это казалось поначалу, поскольку его скалистое основание лежало удивительно глубоко, в пяти километрах под поверхностью дюн. Удар проник на эту глубину, а затем впадина была снова заполнена: смесью выбросов от столкновения, принесенными с ветром песком и осколками камня, остатками новых столкновений, эрозионными массами, соскальзывавшими вниз по уклону Большого Уступа, и водой. Именно водой, искавшей, как всегда, самую низкую точку. Влагой из ежегодного морозного покрывала и из древних прорывов водоносного слоя, – влагой, которая испарялась из покореженного скального основания и растапливалась с вершины полярной шапки, – вся она, очевидно, стекала в данную глубокую область и собиралась, формируя воистину колоссальный подземный резервуар. Лед и жидкий бассейн, опоясывавшие планету, лежали подо всей территорией к северу от шестидесятой широты, кроме (какая ирония!) островка скального основания, на котором как раз и возвышалась полярная шапка.

Энн сама много лет назад открыла это подземное море, и по ее прикидкам, около 60–70 % воды на Марсе было сконцентрировано именно здесь. Это был, фактически, Северный океан, о котором говорили некоторые терраформаторы, глубоко скрытый и преимущественно замороженный, смешанный с рыхлыми поверхностными образованиями и плотными мелкими частицами. Океан вечной мерзлоты, – немного жидкости сохранилось лишь внизу, у самого скального основания, – был заперт здесь навсегда, так, по крайней мере, ей казалось. Сколько бы тепла терраформаторы ни передавали поверхности планеты, океан вечной мерзлоты не мог таять быстрее, чем на метр в тысячелетие. И даже когда он растает, то все равно останется под землей, такова уж суть гравитации.

Итак, перед ней была бурильная установка. Они добывали воду. Напрямую разрабатывали водоносные слои, плавили океан вечной мерзлоты взрывами, может, даже ядерными взрывами, а потом собирали жидкость и выкачивали ее на поверхность. Вес рыхлого реголита должен был помогать проталкивать жидкость вверх по трубам. Вес воды на поверхности помогал еще сильнее. Если существуют другие бурильные установки, подобные этой, они смогут выкачать на поверхность невообразимое количество воды. В конечном итоге у них получится мелкое море. Оно застынет и на некоторое время снова станет ледяным морем, но при прогреве атмосферы, солнечном свете, действии бактерий и усиливающихся ветрах опять растает. Тогда появится Северный океан. Старая Северная равнина, с ее окутывающими весь мир черно-красными дюнами, станет дном. Она будет затоплена.

В сумерках, неуклюже ступая, Энн вернулась к марсоходу. Еле управилась со шлюзом, с трудом сняла шлем. Забравшись внутрь, она села перед микроволновкой и не двигалась больше часа. В ее голове мелькали разные образы: муравьи, горящие под увеличительным стеклом, муравейник, тонущий в грязевой запруде… Она полагала, что уже ничто не может тронуть ее в предпосмертном существовании, которое она вела, но ее руки дрожали, и она с отвращением смотрела на рис и семгу, остывающие в микроволновке. Красный Марс умер. Ее желудок сжался в комок. В случайном потоке вселенской непредсказуемости ничто не имело значения. И все же, все же…

Она поехала прочь, не придумав, что еще ей делать. Она возвращалась на юг, поднимаясь по пологим склонам равнины Хриса и его ледяного моря. Рано или поздно здесь будет залив океана. Энн сконцентрировалась на своей работе или, по крайней мере, попыталась. Она заставляла себя не видеть ничего, кроме камней, и думать, как камень.

Однажды она выехала на равнину, покрытую черными булыжниками. Местность была более гладкой, чем обычно, горизонт – в привычных пяти километрах от нее, – картина, знакомая по Андерхиллу и остальным низменностям. Маленький мир, заполненный черными булыжниками, похожими на окаменелые мячи из разных игр, только черные, и все – граненые в той или иной степени. Это были вентифакты.

Энн выбралась из машины и прогулялась вокруг, осматриваясь. Камни притягивали ее, и она ушла далеко на запад.

Фронт низких облаков катился над горизонтом, Энн чувствовала порывы ветра. В преждевременной темноте вдруг заштормившего полудня каменистое поле обрело причудливую красоту. Она стояла в струе тусклого воздуха, несущегося меж двумя полями комковатой черноты.

Это был базальт, отшлифованный ветрами с одной, обнаженной стороны так, что сторона стала плоской. Возможно, этот процесс занял миллионы лет. А потом ветер сдул слой подложки, или редкое марсотрясение потревожило участок, и камни сместились, обнажив другую свою сторону. И все началось сначала. Новая грань будет медленно полироваться неустанным скребком из абразивов размером с микрон, пока равновесие камней не нарушится еще раз или пока не упадет метеорит. И тогда все повторится опять. Каждый камень на поле переворачивался примерно раз в миллион лет, а потом лежал спокойно под ветром день за днем, год за годом. Тут были камни с одной гранью, с тремя, с четырьмя, с пятью и так далее, вплоть до совершенных форм шестигранников, октаэдров, додекаэдров. Вентифакты. Энн поднимала их один за другим, размышляя, сколько лет заключено в их плоских сторонах, и спрашивая себя, может ли и ее разум быть так же сглажен, чтобы целые участки стерло до основания временем.

Пошел снег. Сначала кружащиеся снежинки, потом – мягкие хлопья, стекающие с неба вместе с ветром. Было относительно тепло, и снег был мокрым, затем он стал слякотным, а позже превратился в мерзкую смесь мокрого снега и града, закручиваемого порывами сильного ветра. По мере того, как буря разрасталась, снег становился очень грязным. Очевидно, его уже долго мотало между землей и небом, и он вбирал в себя мелкие частицы пыли и смога, затем влага кристаллизовалась и уходила наверх с очередным порывом ветра в грозовую тучу, чтобы снова упасть вниз, и так – пока снег не стал практически черным. Черный снег. С неба падала застывшая грязь, заполняя дыры и пробелы между вентифактами, покрывая их сверху, скатываясь с их граней, словно сильный ветер вызвал сход миллиона маленьких лавин. Энн бесцельно шла, пошатываясь, пока не подвернула лодыжку и не остановилась. Она дышала с трудом, в каждой затянутой в перчатку ладони было стиснуто по камню. Она поняла, что оползень до сих пор не окончил свой дальний пробег. И грязный снег сыпался из черного воздуха, погребая под собой равнину.

Но ничто не вечно: ни камень, ни отчаяние.

Энн вернулась в машину, сама не зная, как и зачем. Она понемногу ехала каждый день и неосознанно вернулась к тайнику Койота. Целую неделю она бродила по окрестным дюнам, с трудом заставляя себя есть.

А потом она услышала:

– Энн, ы есь ешь?

Она поняла только слово «Энн». Шокированная вернувшейся к ней глосолаллией, она прижала обе руки к микрофону и попыталась говорить. Но смогла издать лишь какой-то сдавленный звук.

– Энн, ы есь ешь?

Это был вопрос.

– Энн, – выдавила она.

Десять минут спустя он уже был у нее в машине и тянулся, чтобы обнять ее.

– Как давно ты здесь?

– Не… недавно.

Они сели. Энн попыталась собраться. Это все равно что думать, только думать громко. Несомненно, она все еще думала словами.

Койот все говорил, может быть, чуть-чуть медленнее, чем обычно, и пристально смотрел на нее.

Она спросила его про буровую установку.

– А, я как раз гадал, не наткнешься ли ты на одну из них.

– Сколько их там?

– Пятьдесят.

Койот увидел выражение ее лица и коротко кивнул. Он набросился на еду, и она вдруг поняла, что он пришел к пустому тайнику.

– Они вкладывают крупные деньги в эти проекты. Новый лифт, бурильные установки, азот с Титана… громадное зеркало между нами и солнцем, чтобы направлять на нас больше света. Ты об этом слышала?

Она пыталась собраться с силами. Пятьдесят. О боже…

Это привело ее в бешенство. Прежде она злилась на планету за то, что та не отпустила ее. За то, что напугала, но не подкрепила угрозу делом. Но теперь ее наполнила злость другого рода. Глядя, как Койот ест, и думая о затоплении Северной равнины, она почувствовала, как гнев сжимается внутри нее, словно первичная материя, сжимающаяся до тех пор, пока не взорвется, воспламенив все вокруг. Это была до боли горячая ярость. И вместе с тем – старое знакомое чувство: злость на тех, кто занимался терраформированием. Старая выгоревшая эмоция, ставшая в последние годы сверхновой, теперь уплотнялась, чтобы снова рвануть. Энн не хотела этого, действительно не хотела. Но, черт возьми, планета плавилась у нее под ногами. Распадалась. Была низведена до грязи в изыскательском предприятии Земного картеля.

Нужно было что-то делать.

И Энн на самом деле намеревалась сделать кое-что, хотя бы для того, чтобы заполнить часы, которые ей остались, пока какая-нибудь милосердная случайность не освободит ее. Кое-что, чтобы занять ее предпосмертные часы. Месть зомби – почему бы и нет? Склонного к насилию, склонного к отчаянию…

– Кто их строит? – спросила она.

– Я знаю, что их заводы расположены в Мареотисе и Брэдбери-Пойнт. – Койот снова набросился на еду, потом поднял взгляд. – Тебе это не нравится.

– Нет.

– Хочешь остановить их?

Она не ответила.

Койот, кажется, все понял:

– Я не говорю об остановке терраформирования в целом. Но есть кое-что, что стоит попробовать. Взорвать заводы.

– Они просто выстроят их заново.

– Кто знает, но это замедлит их. А за это время может случиться что-нибудь более значительное в планетарных масштабах.

– Красные, ты имеешь в виду.

– Да. Думаю, люди будут называть их Красными.

Энн покачала головой.

– Я им не нужна.

– Нет. Но, может быть, они нужны тебе, а? Ты для них герой, знаешь ли. Ты значишь для них больше, чем просто еще один человек.

Разум Энн снова ускользнул. Красные – она никогда не верила в них, никогда не думала, что такое сопротивление хоть что-то даст. Но теперь… что ж, даже если это не сработает, все будет лучше, чем ничего. Палку им в глаз!

А если это сработает…

– Дай мне подумать.

Они еще долго проговорили о разных вещах. Внезапно на Энн навалилась усталость, что было странно, ведь она столько времени провела, ничего не делая. Разговор ее истощал, она отвыкла от разговоров. А разговаривать с Койотом было трудно.

– Тебе надо пойти поспать, – сказал он, прерывая свой монолог. – Выглядишь уставшей. Руку… – Он помог ей перебраться на кровать, и Энн легла, не раздеваясь. Койот подоткнул одеяло. – Ты устала. Мне кажется, тебе нужно пройти еще один курс омоложения, старушка.

– Я больше не буду проходить их.

– Нет! Ну, ты меня удивляешь. А теперь спи. Спи.

Она поехала с Койотом обратно на юг, и вечером за ужином он рассказал ей о Красных. Как и само подполье, это была скорее вольная группа, нежели четко организованное движение. Энн знала кое-кого из основателей: Ивану, Джина и Рауля из фермерской команды, которые не соглашались с ареофанией Хироко и ее понятием viriditas; Касэя, Дао и еще нескольких эктогенов из Зиготы; некоторых последователей Аркадия, спустившихся с Фобоса, которые потом конфликтовали с Аркадием по вопросу влияния терраформирования на революцию. Множество богдановистов, включая Стива и Марианну, стали Красными в годы, последовавшие за 2061-м, как и последователи биолога Шнеллинга. Нельзя было не упомянуть и радикально настроенных японцев – нисеев и сансеев из Сабиси. А еще были арабы, которые желали, чтобы Марс остался арабским, и бежавшие заключенные из Королева… Целая куча радикалов. «Совсем не мой случай», – подумала Энн, вспомнив, что ее протест против терраформирования базировался на рациональном научном основании. Или, по крайней мере, на доказуемой этической и эстетической точке зрения. В ней вновь вспыхнула злость, и она покачала головой, испытывая отвращение к самой себе.

Кто она такая, чтобы судить этику Красных? Они хотя бы выражают свое недовольство, не боясь критиковать вслух. Может быть, это помогает им чувствовать себя лучше, даже если они ничего не достигли. А может, они и достигли чего-то, по крайней мере, за прошлые годы, до того как терраформирование вошло в новую фазу транснационального гигантизма.

Койот утверждал, что Красные значительно замедлили терраформирование. Некоторые даже вели записи, пытаясь подсчитать их достижения. По его словам, среди Красных росло движение, призванное смириться с реальностью и признать, что терраформирования не избежать, но настаивающее на необходимости разработать документы в защиту наиболее щадящих его вариантов.

– Есть парочка конкретных идей насчет атмосферы, состоящей преимущественно из углекислого газа, теплой, но сухой, она будет поддерживать растительную жизнь, а люди смогут ходить в масках, не переключая планету на земную модель. Очень интересно. Еще предлагают модель так называемой «экопоэзис», или ареобиосферы. Мир, в котором низменности остаются холодными, тем не менее приспособленными для выживания человека, в то время как более высокие места выходят за пределы слоя атмосферы и сохраняют свое естественное состояние, ну, или близкое к нему. Кальдеры четырех больших вулканов в таком мире останутся в своем первозданном виде, по крайней мере, так говорят.

Энн сомневалась, что большинство этих предложений достижимы или имеют предсказуемые последствия. Однако объяснения Койота ее заинтриговали. Он активно поддерживал все усилия Красных и с самого начала много им помогал: и поддержкой из подземных убежищ, и установлением связей между ними. Он помогал им также строить собственные убежища, которые большей частью были спрятаны неподалеку от Большого Уступа, откуда проще было следить за терраформирующей программой. Да, Койот был Красным, по крайней мере, симпатизировал им.

– На самом деле я никто. Старый анархист. Полагаю, ты можешь звать меня теперь бунианцем, поскольку я верю в объединение всех и вся, что может освободить Марс. Иногда я думаю даже, что пригодная для жизни человека планета лишь ускорит революцию. Но только иногда. В любом случае, Красные – это большой партизанский отряд. И я разделяю их точку зрения, что мы тут не за тем, чтобы, знаешь ли, воссоздавать Канаду, упаси бог! Вот почему я им помогаю. Я умею прятаться, и мне это нравится.

Энн кивнула.

– Так ты хочешь присоединиться к ним? Или хотя бы встретиться?

– Я подумаю об этом.

Ее зацикленность на камнях пошатнулась. Она уже не могла не замечать, сколько признаков жизни появилось на земле. На десятых и двадцатых южных широтах лед вышедших на поверхность ледников таял на солнце, и холодная вода стекала вниз по холмам, разрезая землю новыми простейшими бассейнами и превращая осыпи склонов в то, что экологи называют каменистой арктической пустыней. Эти скалистые клочки земли стали первыми островками жизни после того, как лед отступил, – жизнь на них была представлена простейшими водорослями, лишайниками и мхом. Песчаные реголиты, насыщенные текущей сквозь них водой и микробактериями, преобразовывались в каменистые пустыни с пугающей скоростью, и хрупкие формы рельефа быстро разрушались. Большая часть остаточного грунта на Марсе была сухой настолько, что при соприкосновении с водой возникали мощные химические реакции, высвобождалось много перекиси водорода, кристаллизовалась соль. В сущности, грунт рассыпался, утекал песчаной грязью, оседая ниже, на свободных террасах, называемых солифлюкционными, и в новых морозных протокаменистых пустынях. Прежние формы исчезали. Поверхность планеты плавилась. После долгого дня поездки по меняющемуся ландшафту Энн сказала Койоту: «Возможно, я поговорю с ними».

Но сначала они вернулись в Зиготу, или Гамету, где у Койота были какие-то дела. Энн осталась в комнате Питера, поскольку самого его не было, а комнату, которую она раньше делила с Саймоном, отвели под другие нужды. В любом случае там бы она не остановилась. Комната Питера была расположена над комнатой Хармахиса: круглый бамбуковый сегмент, в котором имелись стол, кресло, серповидный матрас на полу и окно с видом на озеро. В Гамете все было прежним, но другим, и несмотря на годы, проведенные в Зиготе, она не чувствовала с ней связи. Ей было трудно вспомнить, какой была когда-то Зигота. Энн и не хотела вспоминать, она усердно пыталась забыть. Как только к ней являлся образ из прошлого, она вскакивала и бралась за что-нибудь, требующее концентрации: изучала образцы камней и данные сейсмографов, или готовила сложные блюда, или выходила поиграть с детьми, пока образы не тускнели, а прошлое не исчезало. Со временем можно научиться уклоняться от прошлого почти идеально.

Однажды вечером Койот просунул голову в дверь комнаты.

– Ты знала, что Питер тоже Красный?

– Что?

– Да, но работает сам по себе. По большей части в космосе. Я думаю, он загорелся космосом после того, как прокатился на лифте.

– О боже! – вырвалось у нее.

Это было еще одно случайное происшествие. По всем законам Питер должен был умереть при падении лифта. Каков был шанс, что рядом найдется космический корабль, который подберет его, оставшегося в одиночестве на ареосинхронной орбите? Нет, это было нелепо. Только случайности и существовали.

И все-таки Энн разозлилась.

Она уснула, думая об этом, и в своем беспокойном сне увидела, как идет с Саймоном по самой живописной части каньона Кандор. Это была их первая совместная прогулка, когда все еще было безупречно и оставалось нетронутым миллиарды лет: первые люди, идущие в широком ущелье между слоистых и грандиозных стен. Саймону нравилось там почти так же, как ей, и он молчал, поглощенный реальностью камней и неба, – не было спутника лучше для столь величественного зрелища. И вдруг во сне одна из гигантских стен каньона начала рушиться, Саймон произнес: «Дальний пробег», – и Энн мгновенно проснулась, вся в поту.

Она оделась и вышла в маленький мезокосм под куполом, с его белым озером и кривым лесом на низких дюнах. У Хироко был очень странный гений, способный создать такое место, а потом убедить многих других присоединиться к ней. Зачать стольких детей без позволения отцов, без контроля над генетическими манипуляциями. Все-таки это было своего рода безумие, божественное оно или нет.

Вдоль ледяной отмели маленького озера шел выводок Хироко. Их уже нельзя было назвать детьми, самым младшим было по пятнадцать-шестнадцать земных лет, старшим… старшие были раскиданы по всему миру. Касэю, вероятно, было уже пятьдесят, а его дочери Джеки – около двадцати пяти, она выпускница нового университета Сабиси и активная участница политики «полусвета». Группа эктогенов вернулась навестить Гамету точно так же, как и сама Энн. Они шли вдоль пляжа во главе с Джеки, высокой изящной брюнеткой, красивой и властной, лидером их поколения. Им мог бы стать веселый Ниргал или задумчивый Дао. Но вела их Джеки, а Дао следовал за ней с собачьей преданностью, и даже Ниргал не спускал с нее глаз. Саймон любил Ниргала, как и Питер, и Энн понимала почему: он единственный из всей банды эктогенов не отталкивал ее. Пока остальные развлекались погруженностью в себя – короли и королевы своего маленького мира, – Ниргал покинул Зиготу вскоре после смерти Саймона и потом уже почти не возвращался. Он учился и жил в Сабиси, ездил с Койотом и Питером, посещал города на севере. Был ли он тоже Красным? Сложно сказать. Но его интересовало абсолютно все, он был в курсе всего на свете и старался везде побывать – словом, юная Хироко в брюках, если можно так выразиться. Разве что Ниргал не был таким странным, как Хироко, а был сильнее связан с другими людьми, был более человечным. Энн никогда в жизни не удавалось нормально поговорить с Хироко, инопланетный разум которой придавал, похоже, совершенно иные смыслы всем словам в языке. К тому же, несмотря на блестящие успехи в дизайне экосистем, Хироко совсем не была ученым, но кем-то вроде пророка. Ниргал же, кажется, интуитивно обращался прямо к тому, что было важно для человека, с которым он разговаривал, и он концентрировался на этом и задавал вопрос за вопросом – любознательный, восприимчивый и сочувствующий. Наблюдая, как он следует за Джеки по отмели, прыгая то туда, то сюда, Энн вспомнила, как медленно и осторожно он ходил рядом с Саймоном. Каким напуганным он выглядел в ту последнюю ночь, когда Хироко в своей особой манере привела его попрощаться. Было слишком жестоко привлекать тогда мальчика, но в то время Энн не возражала: она была в отчаянии и готова на все. Еще одна ошибка, которую уже не исправить.

Расстроившись, она разглядывала светлый песок под ногами, пока эктогены не прошли мимо. Даже обидно, что Ниргал увлечен Джеки, для которой он так мало значит. Джеки в целом была чудесной девушкой, но она слишком походила на Майю: капризная и склонная к манипуляциям, не любящая никого, кроме, может быть, Питера, который, к счастью (хотя в те времена Энн так не казалось), путался с матерью Джеки и ни в малейшей мере не интересовался ее дочерью. Грязное дельце, из-за этого Питер и Касэй больше не общаются, а Эстер так и не вернулась. Не самый славный час для Питера. А уж как это все повлияло на Джеки… Последствия не заставят себя ждать – осторожно, тут черная дыра из ее же глубокого прошлого, – да, и так без конца, все их маленькие жалкие жизни обречены на бесконечное повторение в бессмысленных циклах…

Энн постаралась сконцентрироваться на структуре песка.

Белый был не самым обычным цветом песка на Марсе. Очень редкий гранит. Энн стало любопытно, искала ли Хироко такой специально или ей просто повезло.

Эктогены на той стороне озера пропали из виду. Она осталась на пляже одна. Где-то тут, под ее ногами, был Саймон. Как сложно перестать думать обо всем этом.

По направлению к ней через дюны шел человек. Издалека ей показалось, что это Сакс, потом – Койот, но это был не тот и не другой. Он помедлил, заметив ее, и по этому движению она поняла, что это действительно Сакс, но очень сильно изменившийся внешне. Влад и Урсула провели над ним какую-то косметическую операцию, чтобы он стал не похож на себя. Он собирался переехать в Берроуз и присоединиться там к какой-то биотехнической компании, используя швейцарский паспорт и одну из вирусных идентификационных записей Койота. Собирался снова вернуться к работе над терраформированием. Энн отвернулась к воде. Он подошел и попытался заговорить с ней, этот странный не-Сакс, симпатичный старый дурень. Но это по-прежнему был он, и гнев переполнял ее так, что она едва могла думать, едва могла удержать нить разговора.

«Ты и правда выглядишь иначе», – это было все, что она потом вспомнила. Пустая болтовня. Глядя на него, она думала, что он никогда не изменится. Но в его грустном взгляде мелькало что-то пугающее, что-то смертельное, готовое прорваться наружу, если она это не остановит… Энн продолжала говорить с ним, пока он не скорчил напоследок гримасу и не ушел.

Она долго сидела, замерзая и приходя в еще большее замешательство. Наконец, она опустила голову на колени и погрузилась в дрему.

Ей приснился сон. Вся первая сотня стояла вокруг нее, и живые, и мертвые. Сакс, с прежним лицом, но новым опасным выражением горя, сказал:

– Чистая прибыль в сложности.

– Чистая прибыль в здоровье, – вымолвили Влад и Урсула.

– Чистая прибыль в красоте, – заявила Хироко.

– Чистая прибыль в доброте, – выпалила Надя.

– Чистая прибыль в глубине эмоций, – сказала Майя, и Джон с Фрэнком позади нее закатили глаза.

– Чистая прибыль в свободе, – произнес Аркадий.

– Чистая прибыль в понимании, – добавил Мишель.

– Чистая прибыль в силе, – сказал Фрэнк из заднего ряда, и Джон, стоявший с ним плечом к плечу, крикнул:

– Чистая прибыль в счастье!

И все они уставились на Энн. Она встала, дрожа от ярости и страха, и поняла, что она единственная среди них не верит в возможность чистой прибыли от чего бы то ни было, она просто сумасшедшая реакционерка, и все, что она может, – это ткнуть в них трясущимся пальцем и ответить: «Марс. Марс. Марс».

Вечером, после ужина и общего собрания, Энн выловила Койота и спросила:

– Когда ты выезжаешь?

– Через пару дней.

– Ты все еще хочешь познакомить меня с теми людьми?

– Да, конечно. – Он смотрел на нее, склонив голову набок. – Ты должна быть там.

Она лишь кивнула и оглядела общую комнату, думая: «Прощай. Скатертью дорога».

Через неделю она сидела с Койотом в сверхлегком самолете. Они летели по ночам на север, в экваториальный регион, потом – к Большому Уступу, к горе Дейтеронил, севернее Земли Ксанфа, – дикий, неспокойный район. Гора была похожа на архипелаг сбившихся в кучу островов, усеявших песчаное море. «Они станут настоящим архипелагом, – подумала Энн, пока Койот опускался между двумя из них, – если бурение на севере продолжится».

Койот приземлился на короткой дорожке пыльного песка и вырулил в ангар, вырезанный в одной из боковых сторон столовой горы. Северная оконечность представляла собой острую каменистую точку, а на вершине была вырыта треугольная комната для встреч. Войдя, Энн в удивлении остановилась: комната была набита битком, несколько сотен человек сидели за длинными столами, готовясь приступить к трапезе, и тянулись через столы, чтобы налить друг другу воды. Люди за одним из столов увидели ее и замерли, люди за следующим заметили это, оглянулись, увидели ее и тоже замерли – и этот эффект прокатился по залу, пока они все не застыли. Затем встал один, другой, и в неровном порыве все поднялись на ноги. Еще одна пауза, а потом они начали аплодировать, их ладони неистово взлетали, лица светились. И они разразились приветственными криками.