Типичный салун. Архив истории джаза им. Хогана, Университет Тулейна

К 1919 ГОДУ ИМПЕРИЯ ТОМА АНДЕРСОНА ПОГРУЗИЛАСЬ В ХАОС. После закрытия изолированного района и неудачных попыток отменить это решение через суд бизнес Андерсона сильно пострадал. Какое-то время он, как и другие воротилы греха Нового Орлеана, надеялся, что окончание мировой войны остановит махину пуританства, но натиск со временем лишь усилился. «Лига граждан» и другие объединения реформаторов ничуть не ослабили напора после окончания Первой мировой. Напротив, теперь они оказывали такое давление на городские власти, что даже полиция, по-прежнему находившаяся под контролем Кольца, была вынуждена ответить на это агрессивными мерами принуждения.

Городское подполье не столько потерпело крах, сколько раскололось, рассеялось, буквально ушло в подполье. Открыто функционирующие бордели остались в прошлом, их сменили тайные публичные дома, девушки по вызову и временные лупанарии, которым приходилось закрываться, едва об их существовании узнавал какой-нибудь назойливый проповедник. Как вскоре обнаружили некоторые прежде влиятельные бандерши, тот, кто пытался вести дела по-старому, теперь платил за это дорогой ценой. В первые годы после ликвидации Сторивилля Лулу Уайт и Вилли Пиацца были арестованы как минимум единожды, а возлюбленной Андерсона, Гертруде Дикс, даже пришлось провести некоторое время в тюрьме за попытки содержать бордель. Конечно, порок не исчез из города – как однажды заметил мэр Берман, «проституцию в Луизиане можно объявить вне закона, но ее нельзя сделать невостребованной», – но становился все менее и менее надежным источником доходов.

Тем временем доля Тома Андерсона даже на этом сжавшемся рынке сокращалась. Он начал избавляться от своих порочных заведений еще в 1907 году, когда продал свой ресторан «Холостяк» Генри Рамосу (уже прославившемуся в качестве изобретателя коктейля «Джин Физз»). В 1918 году, разочаровавшись в себе из-за того, что ему не удалось спасти Сторивилль, он избавился от так называемого здания администрации Округа – «Флигеля» на Бейсин-стрит, передав его своей правой руке, Билли Струве. Даже роскошный дом на Канал-стрит больше ему не принадлежал; его он отдал своей дочери, Айрин Делса, чтобы они с мужем могли растить его внуков в комфорте (договорившись, однако, что Андерсон сможет использовать его для досуга и политических целей). Сам он теперь жил в скромной квартире на Рампарт-стрит, недалеко от единственной оставшейся в его владении штаб-квартиры «Арлингтон», заведения, с которого мистер Андерсон начал строительство своей империи в 1890-х. И даже там его не оставили в покое. Полиция постоянно досаждала ему, вменяя нарушения то одного, то другого закона. Предпринимательство теперь требовало постоянной бдительности, не говоря уже о бесчисленных добрых услугах, необходимых, чтобы закрывать глаза властей на нарушения. Для бывшего мэра Сторивилля сложившаяся ситуация была просто унизительной.

Но городские реформаторы не довольствовались этим. Главной их целью было окончательное свержение «Кольца» – не только в Новом Орлеане, но во всем штате. И они знали, что добиться этого можно, сфокусировав свои атаки на символе порочности «Кольца», с помощью которого можно будет дискредитировать всю организацию в преддверии выборов 1920 года. Этим символом, конечно же, стал Томас К. Андерсон, переизбранный в законодательное собрание штата уже на пятый срок. Реформаторы считали, что если уничтожить Андерсона, то Мартина Бермана и «Кольцо» можно будет победить – сначала на выборах в генассамблею штата, намечавшихся в начале 1920 года, а затем и на муниципальных выборах в Новом Орлеане в конце того же года.

Реформаторы начали новое наступление в конце 1918 года. В церквях и лекционных залах по всему городу ораторы неустанно громили Андерсона и его сторонников из «Кольца». Джин Гордон и Уильям Рэйли из «Лиги горожан» вновь, как и до закрытия Сторивилля, изливали свой гнев большим скоплениям народа, требуя, чтобы власти привлекли Андерсона к ответственности за вопиющее нарушение закона Гея-Шаттака.

«Почему Андерсон не понес наказания за неоднократные нарушения этого закона? – вопрошал Рэйли в открытом письме “Таймз-Пикайюн”. – Неужели районный прокурор находится в неведении о том, что хорошо известно каждому жителю города? Полицейские не настолько тупы, чтобы не подозревать, где процветают азартные игры, если это известно всем горожанам. [Но районный прокурор] Лутценберг бездействует; [Суперинтендант] Муни бездействует; полицейское управление бездействует, мэр бездействует. Что остановит эту вакханалию азартных игр и беззакония, каждый день бушующую в нашем городе прямо у всех на глазах?».

Остановить его, как хорошо понимал Рэйли, мог единственный правоохранительный орган, не подверженный влиянию «Кольца», – Военное министерство США. Хотя активные боевые столкновения в Европе прекратились 11 октября, официально мировая война не считалась законченной до подписания формального мирного договора, и правительство США было по-прежнему обязано ограждать солдат и моряков Нового Орлеана от греха. Под давлением местных реформаторов федеральные власти начали собственное расследование в отношении Тома Андерсона и других владельцев городских кабаре. В июне 1919 года Гарольд Уилсон, директор комиссии Военного министерства США по подготовке кадров, и Уильям Эдлер, сотрудник министерства здравоохранения и соцобеспечения США, провели личную инспекцию городских кабаре. Но у Андерсона имелись превосходные информаторы. Он был отлично осведомлен об этой тайной операции и дожидался «особенных гостей». Но он не мог присутствовать в «Арлингтоне» каждый вечер. И, что еще важнее, у него не было никакой уверенности, что проститутки, посещавшие его заведение, успеют затаиться, если в него войдет федерал. Некоторые из этих женщин просто не понимали, что проституция объявлена вне закона и блаженные деньки, когда они могли открыто предлагать свои услуги, давно ушли в прошлое.

Вечером 26 июня 1919 года Уилсон и Эдлер наконец появились в «Арлингтоне» и сели за маленький столик на людном первом этаже. Том Андерсон, разговаривавший со знакомым за барной стойкой, заметил, что они пришли.

– А вот и он, – пробормотал Андерсон своему собеседнику. – Я знал, что сегодня он придет.

Затем он поговорил с менеджером. Вскоре по залу разошлись официанты, принявшиеся нашептывать что-то женщинам за столиками бара. «Капитан Уилсон и доктор Эдлер здесь, – сказал официант двум женщинам, сидевшим за одним из столиков (где они, сами того не зная, флиртовали с помощником Уилсона, сержантом Томасом Пирсом в штатском). – Сидите тихо, не шевелитесь».

В зале разрасталась тишина, но официанты не успели предупредить всех женщин. Одна из них – «миниатюрная девушка в черном с очень большими глазами» – подошла к столику Уилсона и Эдлера. «Эта дурочка, – зашептала женщина за столиком Пирса, – она все испортит».

И она все испортила. Девушка в черном подсела к Уилсону и весьма недвусмысленно сделала ему непристойное предложение. Когда Уилсон отказался, она повернулась к Эдлеру и спросила его, не хочет ли он «повеселиться». В этот момент заиграл джаз-бэнд «Арлингтона». Согласно показаниям, позже данным Эдлером в суде, «девушка начала извиваться и трястись. Она подняла голову и закатила глаза, а когда я спросил, в чем дело, она сказала, что “вампует”. Затем женщина за соседним столиком ткнула меня в спину и подмигнула…».

Другими словами, это была катастрофа. В следующие полчаса на глазах Уилсона и Эдлера многочисленные женщины, не услышавшие предостережений официантов, как ни в чем не бывало, продолжили увлекать мужчин в комнаты на верхнем этаже для забав и развлечений. Том Андерсон был не в силах остановить происходящее и лишь в отчаянии хватался за седую голову.

И действительно, уже через несколько дней после визита Уилсона в бар в адрес Андерсона посыпались обвинения. «Большая коллегия присяжных новоорлеанского округа, – писала “Дейли-Айтем” 29 июня, – потрясла основы, на которых покоился “Пояс танго” Нового Орлеана, утвердив обвинительные акты в отношении Тома Андерсона, члена законодательного собрания Луизианы». Андерсон, фигурировавший в деле вместе с двумя другими владельцами кабаре, едва ли был сильно встревожен первым обвинением. В конце концов, в окружном уголовном суде у него было множество друзей. После ареста он беспечно выплатил залог в $250 и в тот же вечер отправился смотреть боксерский поединок. Но десять дней спустя, получив схожее обвинение от Окружного суда США, он осознал серьезность ситуации. Судья федерального суда мог не поддаться влиянию сторонников Андерсона из «Кольца». А залог в $1000, который ему пришлось заплатить, чтобы избежать тюрьмы, говорил о том, что суд твердо намерен добиться торжества справедливости.

Утром в понедельник, 6 октября 1919 года, дело Андерсона было представлено на рассмотрение судье Ландри в Уголовном окружном суде Нового Орлеана. «Дейли-Айтем» назвала этот день «Днем кабаре в суде». В тот день, как сообщила газета, дали показания «многие из беспечных танцоров, веселившихся до зари несколько лет назад на Балах двух известных господ.

В добропорядочности Тома Андерсона в тот день поручилось не менее семидесяти свидетелей. Среди них были: судья, ассистент районного прокурора, член школьного совета, два президента банка и множество бизнесменов, следователей и полицейских.

В 1919 году Том Андерсон оказался в стесненном положении, но у него по-прежнему оставалось множество друзей.

И они оказались настоящими друзьями. «“Кафе Андерсона чисто, как стеклышко”, говорят бизнесмены», – гласил заголовок в номере «Дейли-Айтем», вышедшем в тот вторник. Несколько дюжин уважаемых граждан города единогласно заявили под присягой, что знаменитое кабаре «Арлингтон» на севере Рампарт-стрит, в сердце новоорлеанского «пояса танго», принадлежащее Тому Андерсону, было «приличным и высококлассным рестораном». Более того, ни одному из этих свидетелей в кабаре никогда не предлагали секс. «Заметили ли вы в поведении присутствовавших женщин что-либо, что могли бы счесть аморальным?» – спросил обвинитель Томаса Дж. Хилла, бывшего менеджера управления туризмом, утверждавшего, что он много лет был завсегдатаем «Арлингтона».

– Ни в коем случае! – ответил Хилл с величайшей серьезностью (вызвав всеобщий смех в зале).

Этому шквалу обвинитель мог противопоставить только двух свидетелей с противоположной точкой зрения – Гарольда Уилсона и Уильяма Эдлера. Они пылко настаивали на том, что проститутки буквально осадили их, едва они ступили за порог «Арлингтона». Но судья Ландри, желавший поскорее избавиться от дела, из-за которого он, несомненно, подвергался давлению со всех сторон, услышал достаточно. Взвесив имеющиеся свидетельства, он решил, что вину Андерсона доказать не удалось. «Нет никаких доказательств того, что мистер Андерсон… знал о том, что происходило, [когда Уилсону и Эдлеру сделали непристойное предложение], и никаких подтверждений того, что он намеренно нарушил закон». Вердикт? Иск отвергнут, обвиняемый оправдан.

«Я не буду обсуждать это дело! – кипятился Уильям Эдлер, выходя из зала суда. – Если я скажу, что думаю, меня арестуют за неуважение к суду!»

Самого подсудимого ничуть не удивило то, что он был оправдан. «Я держал салун и ресторан высшего класса, – позже заявил он репортерам, – частыми посетителями которого были самые влиятельные бизнесмены и лучшие профессионалы Нового Орлеана. Многие из них приходили в мой ресторан с семьями. За последние тридцать лет я создал себе репутацию добросовестного предпринимателя. Я – последний человек в городе, который посмел бы нарушить закон».

У Гарольда Уилсона, конечно же, имелись свои мысли по поводу последнего заявления, но он все же увидел положительную сторону вердикта. Он настаивал на том, что результаты суда – особенно «то удивительное зрелище, когда уважаемые горожане один за другим уверяли суд в добропорядочности места, о котором знают даже в самой захолустной деревушке США» – послужат своего рода «общественным раздражителем». Они разъярят респектабельных горожан и укрепят их в решимости завершить чистку Нового Орлеана от порока. «Лучшие граждане города возмущены», – сказал он. И поклялся, что приложит все усилия, чтобы Томас Андерсон снова предстал перед судом – на этот раз федеральным.

Адвокаты Тома Андерсона приложили все усилия, чтобы добиться обратного. В ходатайстве в федеральный суд они утверждали, что дело о шести федеральных обвинениях находится в юрисдикции суда Луизианы и суд штата уже снял их с подзащитного. Версальский договор был подписан 28 июня, а значит, «период чрезвычайного положения окончен, и законы, предназначенные для этого времени, больше не имеют силы». Другими словами, федеральный запрет проституции как чрезвычайная мера, введенная в связи с военным положением, с окончанием войны не имел силы. Обвинения в адрес Тома Андерсона – даже если его вину удалось бы доказать – таким образом, уже не были нарушениями законов США и находились вне компетенции федерального суда.

Обоснования этого аргумента были несколько запутанными, но не лишенными смысла, и в середине октября пошла молва о том, что федеральное правительство действительно собирается закрыть дело. Но эти слухи лишь вызвали новые приступы ярости у местных реформаторов. Преподобный У. Г. Фут, председатель Новоорлеанского союза духовенства, призвал местное духовенство высказаться с кафедр и выразить «недовольство лучших граждан города». И проповедники откликнулись, даже пригрозив отставкой генпрокурору США.

Но если духовенство города направило свой гнев на бывшего мэра Сторивилля, то их единомышленники среди политиков охотились на более крупную дичь. Пусть Андерсон и выиграл первый день в суде, но общественный резонанс дела был прекрасным оружием, которое можно было использовать против его политических союзников во время грядущих выборов губернатора штата. Кандидата в губернаторы от «Кольца», полковника Фрэнка П. Стаббза, вскоре уничижительно сравнивали с Томом Андерсоном на митингах по всему штату. Оппоненты предупреждали, что его избрание «томандерсонизирует» власти города и штата. Вскоре кандидат от реформаторов тоже взял на вооружение эту тактику.

– В этом штате, – заявил Джон М. Паркер на митинге, – есть два вида демократии: демократия Томаса Андерсона и демократия Томаса Джефферсона… Демократия Томаса Джефферсона – это власть народа и для народа. Демократия Томаса Андерсона – это власть боссов над народом ради их личной выгоды. Признаюсь, что я никогда не был ее сторонником… Я всегда боролся с этой системой и надеюсь с вашей помощью уничтожить ее.

Даже амбициозный молодой член железнодорожной комиссии по имени Хьюи П. Лонг (вскоре ставший заклятым врагом как Паркера, так и «Новоорлеанского Кольца») ополчился против Андерсона и политической машины, которую он собой олицетворял. «Это “Новоорлеанское Кольцо” отправляет в законодательное собрание мужчин, заправляющих кварталом красных фонарей, и эти люди принимают законы, по которым должны жить мальчики, девочки и священники всего штата, – говорил он в заявлении, опубликованном в газетах. – Страна должна позаботиться о том, чтобы жители Нового Орлеана смогли вырваться из щупалец этого спрута».

Столкнувшись с подобным натиском, спрут мог лишь избавиться от своего нездорового щупальца. «Кольцо» сняло кандидатуру Андерсона с выборов в палату представителей, лишив его возможности баллотироваться на шестой срок (позже в частных беседах он возмущался «неблагодарности» своих бывших друзей). Но шквал критики не утихал.

«Таймз-Пикайюн», яростный противник «Кольца», внесла в это свою лепту, опубликовав серию разоблачительных статей в начале января, накануне принятия сухого закона и праймериз в законодательное собрание штата. Эта серия под названием «Ночи Нового Орлеана» описывала приключения молодой парочки, желавшей немного поразвлечься в ночных заведениях города. Вместо этого они окунулись в омерзительный мир разврата и беззакония, злых проституток, заядлых игроков и продажных полицейских, закрывающих глаза на происходящее. Кульминацией этой серии – включавшей в себя, конечно же, и полночный визит в кабаре «Арлингтон» Тома Андерсона – стала гневная тирада против политической машины, позволившей этой мерзости процветать. «За 20 ЛЕТ ПРАВЛЕНИЯ “КОЛЬЦА”, – жаловалась газета, – это ползучее, зловонное, грязное чудовище из ПОДПОЛЬЯ росло и росло, отравляя и оскверняя все, к чему прикасалось». Газета настаивала на том, что каждое слово, опубликованное в «Ночах Нового Орлеана», – чистая правда. «Мы молимся за вас, матерей, отцов и добропорядочных граждан Нового Орлеана. ИСТИНА СДЕЛАЕТ ВАС СВОБОДНЫМИ».

Для Стаббса и остальных кандидатов от «Кольца» это был смертельный удар. Через несколько дней прошли праймериз Демократической партии, и Джон M. Паркер – реформатор, который в юности был одним из тех почтенных горожан, что учинили суд Линча у новоорлеанской окружной тюрьмы, – победил своего соперника Стаббза с перевесом в 12 000 голосов и стал губернатором. Он поклялся, что не остановится на этом. «Мы добьем “Новоорлеанское Кольцо”, – заявил он своим сторонникам во время митинга на площади Лафайет, – отправим его в нокаут последним решительным ударом на муниципальных выборах в сентябре!».

Тома Андерсона тем временем ждали другие плохие новости. Несмотря на попытки адвокатов снять с него обвинения, иск был рассмотрен в Федеральном окружном суде США. В 11:51 утра во вторник, 3 февраля 1920 года, судья Фостер призвал к порядку присутствовавших на слушании дела, которое, по словам «Таймз-Пикайюн», «привлекло к себе больше внимания, чем любое другое, рассматривавшееся в федеральном суде за последние годы». Официально Андерсон обвинялся в «целенаправленном содержании распутного заведения в 10 милях от военного лагеря». Слово «целенаправленно» стало ключевым в этом деле. Принимая во внимания доказательства, присяжные не могли сомневаться в том, что в ресторане «Арлингтон» царил разврат, гораздо сложнее было доказать, что Андерсон сознательно принимал в этом участие.

Первым свидетелем был Уильям Эдлер, сотрудник министерства здравоохранения, показания которого во время первого слушания оказались столь роковыми для Андерсона. Он снова описал свой визит в «Арлингтон» с Гарольдом Уилсоном в июне (большая часть его показаний, по словам «Дейли-Айтем», оказалась «непечатной»). Адвокаты Андерсона выдвинули множество возражений на эти показания, и обмен репликами между защитой и обвинением был довольно напряженным. Но сам Андерсон лишь безразлично сидел, укрывшись за своей «ширмой адвокатов». «Ни одна прядь его редеющих, железно-серых волос не выбивалась, – писала “Дейли-Айтем”, – и единственное, что выдавало в его облике волнение или тревогу, – это слегка отвисшая нижняя челюсть, из-за которой его рот был слегка приоткрыт».

Эта хладнокровие было нарушено лишь однажды, когда давал показания сержант Пирс, солдат в штатском. Пирс сидел в баре недалеко от Андерсона и своими ушами слышал, как владелец кафе приказал всем присутствующим вести себя пристойно. По словам «Дейли-Айтем», «когда свидетель рассказал об этом, неизменно румяное лицо мистера Андерсона стало пунцовым, и он что-то пробормотал в аккуратно подстриженные седые усы».

И это было неудивительно, ведь Пирс только что представил суду доказательства того, что Андерсону было хорошо известно о том, что каждый вечер происходило в его ресторане.

На второй день слушаний давал показания сам Андерсон. Сохраняя спокойствие, невозмутимость и любезность, он категорически отрицал все обвинения. «Мне ничего не известно о женщинах, посещавших мое заведение с аморальными намерениями, – заявил он (под присягой). – Я просто держал салун и ресторан. Несомненно, туда иногда заходили женщины легкого поведения, но только для того, чтобы поесть и выпить. Я не давал им разрешения на то, чтобы предлагать свои услуги и, насколько мне известно, нашим посетителям никто и никогда не делал непристойных предложений».

К несчастью для Андерсона, его показания противоречили словам капитана Уилсона, прибывшего в Новый Орлеан тем утром из Вашингтона. Описание вечера, проведенного им в кабаре «Арлингтон», было еще более шокирующим, чем во время первого слушания.

Он в ярких красках описал «вампующую» незнакомку за его столиком и женщин, которые сидели, задрав юбки до колен, «строили глазки и улыбались мужчинам» за другими столиками.

«Оркестр играл то, что обычно называют джазом, – заметил капитан в очках, используя термин, который к тому времени для многих новоорлеанцев стал синонимом разгульного образа жизни. – Женщины ходили от столика к столику, заговаривали с мужчинами… Многие из них курили. Все они соблазнительно извивались в такт музыке».

Этот образ присяжные едва ли могли бы забыть. Когда слушание сторон наконец завершилось и присяжные удалились на совещание, будущее Тома Андерсона казалось мрачным. Но минуты и часы тянулись без вердикта, и у него появилась надежда. Мог ли мэр Сторивилля вновь избежать наказания? Когда в четверг присяжные наконец вернулись, Андерсона ждали хорошие новости.

– Если это удовлетворит суд, – объявил председатель коллегии, – мы не смогли прийти к консенсусу.

Это не удовлетворило суд. Но выяснив, что присяжные не смогут прийти к согласию, даже если продлить совещание, судья Фостер был вынужден признать, что вердикт не был вынесен. Присяжные были непоколебимы: семеро за оправдание, пятеро против.

– Мне не хватает слов, чтобы выразить свою радость, – с облегчением признался репортерам Том Андерсон, покинув зал суда. – Обвинение – или, лучше сказать, травля – было довольно жестоко к старику, а я уже стар. Но я рад, что большинство присяжных сочли справедливым оправдание, и вдвойне я рад за свою дочь и внуков.

Его главный адвокат был менее любезен.

– Похоже, кто-то пытался подставить мистера Андерсона, – заявил прессе Чарльз Байн. – Кто-то решил отомстить ему любой ценой… Вам не кажется, что его хотели подставить намеренно?

Правдой это было или нет, федеральное правительство отказалось повторно разбирать дело Тома Андерсона. Местные реформаторы и газеты были в ярости от такого финала; «Таймз-Пикайюн» саркастически заметила, что если Андерсон действительно не знал о проституции в «Арлингтоне», то он «должно быть, из тех, кто не видит зла, не слышит зла и не верит в зло». Не оставив намерений наказать порочного магната, реформаторы обвинили его в мошенничестве на выборах и нарушении судебных запретов – но ничего этим не добились. Однако, хотя Андерсон и избежал тюремного заключения, он фактически превратился в «политический труп». Его имя превратилось в яд – в оружие, которое могло быть использовано против любого его старого друга из «Кольца», в том числе и самого Мартина Бермана.

И это оружие широко использовалось той осенью во время муниципальных выборов. «Томы Андерсоны, владельцы кабаре, сутенеры, сводники – вот сторонники Бермана и его организации» – так звучала типичная очерняющая тирада. Реформаторы и разочаровавшиеся сторонники «Кольца» объединились под знаменами Орлеанской Демократической Ассоциации (ОДА) и решились упрочить свои недавние успехи и вернуть себе власть в городе раз и навсегда. На митингах они снова и снова безжалостно громили мэра, прослужившего городу четыре срока, порицая его за связи с преступным миром, неудачные попытки реформировать городскую полицию, попустительство порокам и печально знаменитую поездку в Вашингтон ради спасения изолированного района. Иногда их борьба приобретала апокалиптический оттенок. «Наш город стоит на распутье, – заявил один оратор из ОДА на большом митинге незадолго до праймериз. – Нашим гражданам предстоит решать, какой путь они изберут. Один путь – путь “Кольца” – ведет к смерти, к смерти политической, финансовой, моральной и гражданской. Но другой путь – путь против “Кольца” – ведет к жизни; к процветанию нашего города; к экономическому развитию; к политической свободе; к добропорядочности горожан и честности государственных служащих, к лучшей жизни для всех наших граждан. Выбор – за ними. Им решать, остаться ли в оковах или выбрать свободу».

В итоге жители Нового Орлеана выбрали свободу, по крайней мере в понимании реформаторов. Выборы прошли в напряженной борьбе, но Берману помешала болезнь, из-за которой большую часть времени ему пришлось провести в Билокси. Он проиграл реформатору Эндрю Макшейну всего 1450 голосов; ОДА получила четыре из пяти мест в городском совете. «“Кольцо” повержено!» – восклицала «Таймз-Пикайюн».

Это была последняя победа в тридцатилетней войне за душу города полумесяца. Впервые в жизни целого поколения власть в Новом Орлеане оказалась в руках реформаторов.

Итак, Новый Орлеан в начале нового десятилетия – 1920-х – был совсем иным и во многом гораздо менее колоритным местом, чем всего лишь тридцать лет назад. Местные и федеральные реформы развеяли уникальную атмосферу узаконенного греха. Сухой закон и избирательное право для женщин, которые, по словам таких реформаторов, как Джин Гордон, были залогом добродетельной жизни и большей политической ответственности, к 1920 году были законодательно закреплены. Джим Кроу, укрепившийся в Новом Орлеане столь же прочно, как и в остальных городах Юга, на много десятилетий утвердил превосходство белой расы. И хотя проблема преступности не была решена, былые времена «Черной руки» и «Мафиозных вендетт» явно ушли в прошлое.

Другими словами, эпоха Тома Андерсона закончилась, и символом этого стал закат самого Андерсона. Лишившись кресла в законодательном собрании после двадцати лет властвования Четвертым районом, он вскоре отошел и от нелегального бизнеса. К 1921 году он избавился от последнего значительного владения в своей империи греха, продав «Арлингтон» на Рампарт-стрит своему зятю Джорджу Делса, давнему менеджеру заведения. Андерсон по-прежнему был богат; его нефтяная компания «Либерти Ойл» процветала, и именно этому легальному бизнесу он посвятил остаток своей жизни. Но он уже не был королем новоорлеанского подполья, которым правил так долго.

«Таймз-Пикайюн» отметила здоровую атмосферу, царившую в городе в июле 1921 года. Рассказывая о планах нового начальника полиции Нового Орлеана, газета описала беспрецедентную решимость полицейских обуздать грех при помощи усиленных патрулей и ужесточения протоколов ареста и освобождения: «Полиция считает азартных игроков, держателей лотерей и владельцев непотребных домов организованными преступниками, и намерена так жестко преследовать их, что их противозаконные занятия перестанут быть прибыльными». Результаты были многообещающими. «Ройал и Северную Рампарт-стрит можно бомбардировать из пушки, – заявил газете один капитан полиции, – и не зацепить ни одного преступника».

Сравните эту картину с эпохой расцвета порока в Новом Орлеане, когда такой же пушечный снаряд лишил бы жизни бесчисленное количество сутенеров, проституток, шулеров и других негодяев. Пусть на это потребовалось тридцать лет, но реформаторы, наконец, получили тот «чистый» город, о котором мечтали.

«C азартными играми и развратом покончено», – подытожила газета.

Но было рано радоваться.