Рисунок на обложке нотной тетради с композицией Давиллы. Архив истории джаза им. Хогана, Университет Тулейна

Кто же этот Дровосек и каковы его мотивы? Неужели изверг, зверствовавший в Гретне, – тот же человек, что убил супругов Маджио и Романо и покушался на другие семьи? Если так, то кто он: безумец, грабитель, мститель или садист?

ЭТО УБИЙСТВО БЫЛО ВО МНОГИХ ОТНОШЕНИЯХ САМЫМ ЖЕСТОКИМ: двухлетняя девочка мгновенно скончалась от удара по голове; ее родители получили многочисленные критические травмы головы. Кровь разбрызгалась по стенам и занавескам и сгустками спеклась на кровати, где они лежали. И все же, несмотря на все свидетельства беспощадной резни, никто из соседей ничего не услышал. Злоумышленник ускользнул, не оставив ни единого свидетеля, за много часов до того, как содеянное было обнаружено. Похоже, Дровосек освоил свое ремесло.

Убийство было обнаружено в семь часов воскресным утром. Соседи пытались зайти в бакалею, обычно уже открытую в пять утра, но ушли, обнаружив, что это не так. Однако маленькая девочка по имени Хейзел Джонсон оказалась более настойчивой. Не получив ответа у входной двери, она решила постучаться в заднюю. В переулке, ведущем к двери, она нашла стул, стоящий под окном. Забравшись на него, она заглянула внутрь, но не смогла ничего разглядеть в тусклом утреннем свете. Поэтому она прошла на задний двор и обнаружила, что задняя дверь закрыта, но одной из нижних панелей нет на месте. Смутившись, она подозвала прохожего, и тот убедил ее пробраться внутрь, возможно, потому что она была достаточно мала, чтобы пролезть через дыру на месте вырезанной панели. Она протиснулась внутрь – и несколько секунд спустя с криками выбежала через заднюю дверь.

На шум прибежали молодой сосед Кортимилья, Фрэнк Джордано и его пожилой отец Иорландо. Они обнаружили, что Чарльз Кортимилья лежит на полу, а его жена Роуз сжимает в объятиях бездыханное тело дочери и рыдает. Младший Джордано помог Чарльзу прийти в себя, и тот сел на пол.

– Фрэнк, – проговорил он. – Я умираю. Сходи за моим шурином.

Это было последнее, что он сказал за несколько дней.

Поскольку город Гретна находился в округе Джефферсон, расследование дела Кортимилья проводили Питер Лезон, начальник полиции Гретны и шериф Джефферсона Луи Марреро. Подчиненные Муни лишь оказывали им посильную помощь издалека. Но весь вид места преступления недвусмысленно связывал его с теми, что произошли в прошлом году на другом берегу реки. Индивидуальный почерк Дровосека бросался в глаза – дверная панель вырезана, дом перевернут вверх дном, но почти ничего ценного не похищено. На этот раз в спальне обнаружили нетронутую шкатулку с деньгами и драгоценностями, а также $129 наличными под матрасом Кортимилья. Но два чемодана и шкаф были едва ли не разломаны на куски; даже у часов на каминной доске был оторван циферблат. Как и в случае других преступлений Дровосека, отпечатков пальцев не было обнаружено, а следы во дворе вытоптала толпа любопытных соседей, сбежавшихся на крики Хейзел Джонсон.

На месте преступления обнаружилось два топора: один, очевидно, послуживший орудием убийства, был перепачкан кровью, а другой – свежей грязью, и это навело Лезона на мысль, что нападавших было двое. Возможно, один из них, встав на стул в переулке, наблюдал за жертвами и за улицей, пока его сообщник вырезал панель из задней двери, чтобы попасть в дом. Теория о двух сообщниках даже могла бы пролить свет на главную особенность всех предыдущих нападений, не дававшую покоя следователям. Если у Дровосека имелся сообщник, то это объяснило бы, почему он так легко оставался незамеченным, даже когда пилил заднюю дверь – хотя услышать его в это время мог любой прохожий или жилец, читающий в постели перед сном. Другими словами, может быть, у Дровосека и не было крыльев (как предположила впечатлительная девочка Бруно), но у него могла иметься вторая пара глаз – наблюдатель, стоявший на стреме, пока он вершил свое темное дело внутри.

Но Лезон и Марреро не были заинтересованы в раскрытии старых преступлений; их интересовало только то, что произошло непосредственно в их юрисдикции, и они вели расследование с агрессивной целеустремленностью, о которой позже пожалели. Допрашивая соседей семьи Кортимилья, они получили намеки на то, что Джордано могли оказаться совсем не теми добрыми самаритянами, какими казались поначалу. По словам соседей, семьи давно враждовали, с тех самых пор, как Кортимилья отняли у семейства Джордано убыточную бакалею в 1916 году и превратили ее в процветающий бизнес. Джордано вернули лавку под контроль всего несколько месяцев назад, вынудив семью Кортимилья открыть другую бакалею в Гретне. Но недавно Кортимилья вернулись, открыв новую бакалею по соседству с лавкой Джордано. И теперь, всего две недели спустя, они лежали при смерти после жестокого ночного нападения. Джордано настаивали, что помирились с Кортимилья и стали добрыми друзьями, но Марреро не доверял им.

На другом берегу реки суперинтендант Муни продолжал убеждать публику, что все нападения (возможно, за исключением убийства Гарриет Лоу) совершил «безумец-дегенерат», который «обшаривает взломанные дома, чтобы создать впечатление, что его мотив – ограбление». Рабочий стол Муни теперь был завален картами, полицейскими рапортами и фотографиями со всех мест преступлений Дровосека, произошедших в городе, и он день и ночь сосредоточенно изучал их. «Таймз-Пикайюн» писала, что в его коллекции имелись «заключения авторитетнейших ученых Юга», согласно которым убийца принадлежал к тому же типу дегенератов, что и Катерина де Медичи или французский писатель де Сад.

Но власти Гретны считали что преступник, совершивший нападение на семью Кортимилья, был гораздо более заурядной личностью. Полицейские были так уверены в виновности Фрэнка Джордано, что снова и снова спрашивали у Кортимилья, не он ли напал на них. Пострадавшим по-прежнему с трудом давалась связная речь, они могли только кивать или шептать в ответ. И хотя Чарльз Кортимилья (по некоторым свидетельствам) продолжал настаивать, что не узнал нападавшего, его сильно травмированная двадцатиоднолетняя жена, судя по всему, жестом ответила на этот вопрос утвердительно. Начальнику полиции Лезону этого было достаточно. Он немедленно арестовал Джордано-младшего, несмотря на то, что врач Кортимилья отказался «поручиться за трезвость рассудка» своих пациентов.

– И Чарли Кортимилья, и его жена Рози подтвердили, что преступление совершил Фрэнк Джордано, – заявил Лезон скептически настроенной прессе. – Мы собрали немало свидетельств его вины, и я доволен тем, что обстоятельства оправдывают его арест.

Фрэнк Муни не обращал внимания на происходившее в Гретне, предпочитая развивать собственную теорию. Во время прошедшей с широкой оглаской пресс-конференции, используя для наглядности большую карту города, на которой были отмечены места шестнадцати предполагаемых нападений Дровосека, начальник полиции изложил то, что он называл «теорией панелей». Он утверждал, что обнаружил сходства не только между различными нападениями «Дровосека», но и между многочисленными попытками вторжения в жилые дома с применением топора, случившимися в городе за последний год. И эти сходства убедили его в том, что преступления были делом рук одного человека.

«Таймз-Пикайюн» напечатала полный список этих сходств:

МЕСТО – Почти всегда дом на углу улицы, окруженный с трех сторон высоким дощатым забором, в большинстве случаев это бакалея, салун или их комбинация.

ВРЕМЯ – Около трех после полуночи.

СПОСОБ ПРОНИКНОВЕНИЯ – Преступник проникал в дома, вырезая нижнюю панель задних дверей. Почерк во всех случаях весьма схож.

ОРУДИЕ – Орудием нападения был топор (за исключением одного случая, когда это был малый топорик). Иногда убийца находил орудие на месте, иногда приносил с собой, но это неизменно был старый топор, выбрасываемый после преступления.

НАПАДЕНИЕ – Всегда на спящих жертв, без разбора между мужчинами и женщинами, как правило, используя лезвие топора в качестве оружия.

МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ – Обнаружить отпечатки пальцев не удалось, а на месте одного из преступлений были найдены резиновые перчатки. Это наводит на мысль, что убийца использует перчатки, чтобы не оставлять следов.

ЛОЖНЫЙ МОТИВ ОГРАБЛЕНИЯ – В случае почти всех нападений преступник вскрывал и обшаривал шкафы, сейфы и комоды, но почти ничего не было украдено, деньги и ценности, лежавшие на виду, оставались нетронутыми. Небрежность преступника, в случае неоднократных попыток «ограблений со взломом» ставит под сомнение версию о том, что подлинным мотивом была кража.

Муни признавал, что нападения и взломы могли оказаться отдельными, никак меж собой не связанными преступлениями. Кроме того, он понимал, что все они могли оказаться частью систематической кампании мести или террора со стороны Мафии или «Черной руки». И все же оставался убежден в том, что большинство из этих преступлений совершил «маньяк-одиночка» – «кровожадный демон, хитроумный и расчетливый», как описала его «Таймз-Пикайюн», «скрытный пособник Сатаны, появляющийся под утро, в дьявольский час».

В воскресенье, 16 марта, город получил своеобразное подтверждение этого жуткого описания. «Таймз-Пикайюн» напечатала любопытный документ, пришедший в редакцию почтой в ту пятницу. Это было открытое письмо жителям города, якобы написанное самим Дровосеком. Послание было адресовано редактору газеты и написано почерком, напоминавшим о письмах, которые суперинтендант Муни получал от анонимного криминолога.

Эффектное начало приковывало внимание:

Автор письма высмеивал полицию за неумелое расследование его преступлений. Поведение полицейских было настолько «идиотским», что позабавило не только его, но и «Его Сатанинское Величество», недавно усопшего императора Австрии Франца Иосифа и других обитателей ада.

«Я не сомневаюсь, что вы, жители Нового Орлеана, считаете меня опаснейшим убийцей. И я действительно таков, – продолжал он. – Но если бы я захотел, то мог бы стать гораздо опаснее. Я мог бы посещать ваш город каждую ночь. Стоит мне лишь захотеть, и тысячи горожан лишатся жизни, ибо сама Смерть стоит за моим плечом».

Автор письма продолжил его угрозой, указав точное время своего появления: «Если быть точным, в 12:15 (по земному времени) ночи в следующий вторник я снова навещу Новый Орлеан».

Но тем, кто опасался за свою жизнь, автор оставил способ защитить себя:

«Я очень люблю джаз, – писал он, – и клянусь всеми чертями преисподней, что пощажу всякого, в чьем доме в упомянутое время будет свинговать джаз-бэнд. Если джаз-бэнды будут играть в каждом доме – что ж, тем лучше для новоорлеанцев. Одно известно точно – некоторые из тех, кто не будет слушать джаз ночью в этот вторник (если таковые найдутся), познакомятся с моим топором». Письмо было подписано просто: «Дровосек».

Можно лишь вообразить, какой фурор произвело это письмо в городе – особенно в бедных этнических районах, сильнее всего пострадавших от нападений Дровосека. Ясно, что если не большинство, то многие из жителей города сомневались в подлинности письма. В нем чувствовалось что-то пижонское, слишком ироничное, чтобы его можно было всерьез принять за угрозу безумного маньяка.

И тем не менее для горожан, травмированных серией жестоких и таинственных убийств, это письмо было шокирующим. Что-то рыскало ночью по улицам города с преступными намерениями. И если для того, чтобы умилостивить демона, нужно было уйти в отрыв на одну ночь, то Новый Орлеан, стараниями реформаторов изголодавшийся по музыке и пирушкам, был готов оторваться по полной.

И действительно, в ночь вторника – канун дня Святого Иосифа, большого праздника для итальянцев города – Новый Орлеан постарался умилостивить своего Дровосека.

«Звуки джаза, доносившиеся из дюжин новоорлеанских домов в 12:15 утра в среду, продемонстрировали, что очень многие новоорлеанцы восприняли послание Дровосека серьезно, – писала “Таймз-Пикайюн” 19 марта, – а множество тех, кто этого не сделал, нашли в нем лишний повод для веселья».

Жилые дома и кафе по всему городу всю ночь сверкали яркими огнями, и отовсюду звучал джаз. Одна компания гуляк из городского центра даже пригласила Дровосека на свой мальчишник. «Входите через ванную возле лестницы, – гласило их приглашение. – Вам не придется вырезать панели, все двери будут открыты».

Один предприимчивый местный композитор даже воспользовался возможностью для саморекламы: Джозеф Джон Давилла утверждал, что сочинил «Джаз таинственного Дровосека», ожидая, когда объявится маньяк. К утру четверга Давилла уже выставил свою композицию – содержавшую «все синкопы, диезы, бемоли, инциденты и катастрофы, известные человечеству» – на продажу. Эта композиция, посвященная духовому оркестру полиции Нового Орлеана, вскоре уже рекламировалась в ежедневных газетах («Всем домам, где будет звучать эта музыка, гарантируется пощада», – настаивала реклама). Рекламный трюк Давиллы был настолько изобретательным, что даже возникает сомнение, не сам ли он написал письмо Дровосека, чтобы подогреть интерес к своему новому сочинению.

Был ли тому причиной джаз, повсюду звучавший в городе, или решение суперинтенданта Муни привести полицию в повышенную готовность, но в канун дня Святого Иосифа маньяк с топором так и не появился в Новом Орлеане. Эта ночь торжеств была манной небесной для городских джазменов, страдавших от нехватки занятости из-за недавних запретов, и проклятьем для городских воришек («Ни один вор, – заметила “Таймз-Пикайюн”, – не захочет вламываться в дом, где его могут встретить с обрезом»). Но Дровосек затих.

Возможно, он, как и остальные жители города, затаив дыхание, следил за процессами над подозреваемыми в своих преступлениях. Во время первого из них, прошедшего в начале мая, Луи Безьюмер наконец дождался своего звездного часа в суде. Выступив в роли своего лучшего свидетеля, словоохотливый бакалейщик давал показания целых четыре часа, рассказывая присяжным ту же самую историю, которую уже много месяцев слушала в его исполнении полиция: что он крупный бизнесмен, державший маленькую бакалею в качестве хобби, что Гарриет Лоу была его экономкой и компаньонкой и что на них наверняка напал тот самый «Дровосек», уже давно зверствующий в городе. Он повторил, что не имеет ни малейшего понятия, почему миссис Лоу обвинила его в нападении, и предположил, что сделать это предсмертное признание ее мог силой вынудить окружной прокурор. В конце концов, присяжные поверили ему – или же не поверили покойной Гарриет Лоу. Посовещавшись всего семь минут, они вернулись с вердиктом «невиновен».

Позже в том же месяце Фрэнк Джордано и его отец Иорландо (которого арестовали через два дня после ареста сына) предстали перед судом по обвинению в убийстве малолетней Мэри Кортимилья. И вновь защита попыталась доказать, что Роуз Кортимилья – чьи показания были главным свидетельством против обвиняемых – вынудили на обвинение при помощи сомнительных и агрессивных методов допроса. Чарльз Кортимилья продолжал настаивать на том, что человек, с которым он боролся в своей спальне, – это не Фрэнк Джордано. Но его жена, представшая перед судом с коротко остриженными волосами и перебинтованной головой, не собиралась отказываться от своих показаний. И хотя защита представила в качестве свидетелей суперинтенданта Муни и Луи Безьюмера, надеясь уверить присяжных, что они имели дело с очередным нападением Дровосека, судья постановил, что их показания не имеют отношения к делу. Показания выжившей жертвы убедили присяжных, и они признали обоих Джордано виновными. Позже Джордано выиграли апелляцию в Верховном Суде штата, но сейчас Фрэнка приговорили к смертной казни, а его отца – очевидно, приняв во внимание возраст – к пожизненному заключению. После объявления вердикта Роуз Кортимилья встала и попыталась сделать заявление перед судом.

– Говорите что хотите, но клянусь Богом… – начала она, но судья не дал ей договорить.

Итак, по крайней мере один подозреваемый был осужден, но лишь немногие новоорлеанцы верили в то, что на виселицу отправился истинный виновник преступлений. (Более того, никто даже не предполагал, что другие нападения Дровосека могли быть делом рук Фрэнка Джордано.) Тем временем суперинтендант Муни и его полицейские подвергались нарастающей критике за свою бесполезность. «Невозможно закрыть глаза на то, что городская полиция некомпетентна», – гласило открытое письмо «Лиги горожан», напечатанное в «Дейли-Айтем». Семь нераскрытых убийств топором, новый всплеск проституции, многочисленные скандалы в полиции – все это, по мнению Лиги, свидетельствовало о кризисе власти в Новом Орлеане. Неужели победы реформаторов в годы войны, одержанные с таким трудом, были напрасны? Суждено ли Новому Орлеану вновь погрузиться в пучину хаоса, беззакония и разврата из своего недавнего прошлого?

Словно бы отвечая на эти вопросы, Дровосек вскоре объявился снова. В 3:15 ночи в воскресенье, 4 августа, в доме 2123 на Второй улице, за углом от того дома в рабочем районе, где жил Бадди Болден, тишину летней ночи вновь нарушил крик. Сара Лауманн, девятнадцатилетняя девушка, спавшая в доме родителей, проснулась от боли и обнаружила, что чей-то силуэт высится над ее кроватью. «Я почувствовала жжение у левого уха, – позже объясняла она, – и через сетку от насекомых увидела мужчину, стоявшего надо мной…». Она закричала, и незнакомец рванулся прочь и вылез через открытое окно. К тому времени, когда из соседней спальни прибежали родители, преступник уже скрылся.

Но был ли это Дровосек? На постели не было крови, и Сара Лауманн поняла, что ранена, лишь через несколько часов, когда обнаружила небольшой, но болезненный порез за левым ухом. Был ли он результатом скользящего удара топором, запутавшегося в противомоскитной сетке? (Интересно, сколько жизней мог спасти этот необходимый в Новом Орлеане предмет.) Но Лауманн не видела топора в руках человека, стоявшего у ее кровати. Несколько часов спустя топор обнаружили под зданием соседней школы, где шел ремонт, но на нем не было пятен крови. Кроме того, Лауманны, в отличие от многих других жертв, не были ни итальянцами, ни бакалейщиками. И все же описание нападавшего, составленное со слов Сары, совпадало с тем, которое дала девушка Бруно по делу Романо годом ранее. «Он был смуглый, ростом примерно в 172 сантиметра, – заявила она полиции, – весом около 70 килограммов, на нем была шляпа, надвинутая на глаза, черное пальто и брюки, белая рубашка в черную полоску».

Было ли нападение на Лауманн делом рук Дровосека или нет, но в городе начался новый всплеск истерии. Не прошло и недели, как бакалейщик Стив Бока, шатаясь, постучался в дверь своего соседа на Элизиан-Филдс-Авеню. На голове его зияла кровавая рана, и он не имел ни малейшего понятия о том, что с ним произошло. Осмотрев его дом, полиция обнаружила вырезанную из задней двери панель и окровавленный топор, брошенный на кухонном полу.

Позже, 2 сентября, аптекарь Уильям Карлсон, лежавший в постели с книгой, услышал шум, доносившийся из-за задней двери его дома. Запаниковав, он предупредительно вскрикнул, но шум не прекратился. Тогда он выстрелил в запертую дверь из револьвера. Когда же Уильям собрался с мужеством и открыл дверь, то обнаружил царапины от стамески на одной из нижних панелей.

Жители Нового Орлеана были готовы поверить в то, что Дровосек вездесущ, и Муни со своими полицейскими не способен его остановить. Это стало пугающе очевидно 27 октября, когда помощник шерифа Бен Коркоран, живший на Скотт-стрит в центре города, возвращался после полуночи домой и услышал крик из итальянской бакалеи. Он побежал в дальний конец площади и обнаружил на улице одиннадцатилетнюю Рози Пипитоне, «кричащую, что ее отец истекает кровью». Когда он вошел в дом, то обнаружил там свою соседку миссис Пипитоне на грани истерики.

– Мистер Коркоран, – причитала она, – похоже, что Дровосек был здесь и убил Майка.

Место преступления выглядело до дрожи похожим на остальные. Майк Пипитоне лежал в окровавленной постели с проломленным черепом. Левая сторона его лица была превращена в кровавое месиво. Это нападение было особенно зверским. Стены спальни были заляпаны кровью от пола до потолка. Орудие убийства лежало на стуле у кровати. Но на этот раз им оказалась массивная железная палка тридцати сантиметров в длину с прикрученной к концу большой железной гайкой.

Майк Пипитоне, которого немедленно отвезли в Больницу Милосердия, скончался там в 3:15 утра от обширного кровоизлияния в мозг. Позже, после того, как суперинтендант Муни и следователь Лонг прибыли на место преступления, миссис Пипитоне объяснила, что случилось. Она крепко спала, пока сквозь сон не услышала, как ее муж, лежащий рядом, кричит в темноте.

– Кто-то звал меня, – сказала она. – Крик становился все громче и ближе, и когда я смогла открыть глаза и проснуться, то разобрала, как муж простонал «Боже мой!». Это все, что он сказал. А затем я увидела двух мужчин, только их силуэты. Они выбежали из нашей комнаты в детскую и исчезли во тьме. Я повернулась к мужу и ужаснулась. Каждый раз, когда он поворачивал голову, с волос и лица текла кровь. Она залила всю кровать.

Она вскочила, подбежала к окну столовой и принялась кричать и звать на помощь.

Это преступление было ужасающим, но, как и в случае с делом Лауманн, некоторые особенности наводили на сомнения, что за ним стоял Дровосек. Самая очевидная из них: орудием убийства был не топор. Способ проникновения в дом – через разбитое боковое окно – тоже был совершенно не характерен для Дровосека. К тому же миссис Пипитоне была уверена, что видела, как в темноте скрылись двое мужчин, а не один. Если бы не ее первые слова, сказанные помощнику шерифа, – не говоря уже о всеобщем помешательстве горожан на серийных убийцах – это преступление едва ли сочли бы делом рук Дровосека.

В конце концов, следователи Муни выдвинули другую любопытную версию, связав убийство Пипитоне с волной покушений на мафиози, захлестнувшей город после похищения Ламана в 1907 году. Ди Кристина был застрелен в 1910 году у дверей дома отца Майка Пипитоне, Пьетро (некоторые следователи в то время даже полагали, что именно Майк был стрелявшим). Пипитоне-старший, обвинявшийся в том преступлении и освобожденный досрочно, был дома, когда убили его сына. Но хотя полиция допросила его и многих других людей, причастных к убийству Ди Кристины – включая всех, кто присутствовал на похоронах Майка Пипитоне, – никакой связи с недавним преступлением обнаружить не удалось. Когда репортер «Таймз-Пикайюн» спросил Муни, есть ли у него объяснение этому странному совпадению, суперинтендант честно ответил, что «полиция не имеет ни малейшего понятия».

Так или иначе, но это преступление Дровосека стало последним. В последующие недели были арестованы несколько подозреваемых в прошлых преступлениях, приписываемых ему, но из-за отсутствия доказательств все были освобождены. Со временем истерия утихла. Даже Джордано, признанный виновным по делу Кортимилья, был отпущен на свободу. Ночью к юной Роуз Кортимилья явился святой Иосиф, призвавший снять с души грех перед смертью, поэтому она отказалась от своих показаний против Джордано.

– Мне все твердили, что это они, – объяснила она. – Я была не в себе, так что и сама в это поверила, – но теперь она осознала всю серьезность ложного обвинения и извинилась перед своими старыми соседями. – Боже, надеюсь, теперь я смогу заснуть, – сказала она судье, который после некоторых проволочек смог добиться того, чтобы осужденные за убийство вышли на свободу.

Итак, даже это «раскрытое» преступление обернулось провалом. Но несмотря на то, что ночные убийства прекратились, таинственный Дровосек погубил еще одного человека. Суперинтендант полиции Фрэнк Муни, постоянно критикуемый за неспособность раскрыть убийства, был вынужден уйти в отставку в конце 1920 года. Он вернулся к той работе, которую делал лучше всего, и до самой смерти от инфаркта в августе 1923 года управлял железной дорогой в диких дебрях Гондураса.

Однако у истории Дровосека имелся и свой финал. В конце 1921 года полиция Нового Орлеана узнала то, что пролило свет на длинную череду нападений и указало на закоренелого преступника, который мог стоять за вакханалией (см. послесловие). Но пока дело Дровосека оставалось нераскрытым, и Новый Орлеан словно бы позабыл о своем заклятом враге. На улицах воцарился порядок, и город вновь обрел свой послевоенный облик. Неизменно консервативная «Таймз-Пикайюн» была в восторге от тишины и порядка. После новогодней ночи 1920-го газета отметила похвальную трезвость, с которой отмечался праздник. «Щепетильность, строгость и чопорность преобладают здесь», – гласил заголовок статьи о сдержанности обычно шумного праздника в номере от 2 января. «На этот раз Новый год не столько праздновали, сколько просто отмечали, – писала газета, – приглушенной тихой церемонией… [Новоорлеанцы] провели парад с достоинством и апломбом и выглядели настолько же благородно, насколько ощущали себя». Обошлось без происшествий, и арестов «почти не было».

Но новоорлеанские реформаторы, праздновавшие победу, еще не сложили руки. Ведь по крайней мере одна знаменательная фигура пережила этот так называемый триумф добродетели. Том Андерсон, бывший мэр Сторивилля, по-прежнему занимал кресло в законодательном собрании штата. Многие считали, что для окончательной победы реформ эту ситуацию необходимо исправить. Том Андерсон и политическая машина, поддерживающая его, должны были быть уничтожены.