Поль сидел за столом, то есть за барной стойкой, отделяющей в его двухкомнатной квартире гостиную от кухни. Съехав от родителей, он нашел себе жилье в Маре – с паркетом, камином и лепниной – и с тех пор так там и жил. Педантично обставил его в соответствии с каталогом фирмы Habitat, отчего приходилось регулярно обновлять меблировку: евангелие от Хабитата переписывалось каждый год. Единственным пятном, портившим этот интерьер, идеал хорошего вкуса, был он сам, развалившийся в компьютерном кресле, облаченный только в замызганную футболку, без трусов – в своем излюбленном наряде, пусть даже сейчас, в солнечном, но холодном октябре, из-за этого приходилось включать отопление, растапливать арктические льды ради удовольствия держать член в тепле. Но ему было плевать. Он вообще сроду не любил белых медведей.

Рядом с компьютером стояла чашка черного кофе и тарелка с горкой круассанов. Один из них он в эту минуту чуть не выплюнул в экран. Прокрутил назад переписку, проверил, все ли правильно понял.

Пока все шло хорошо. Он, как всегда, весьма удачно острил.

Перечитав, Поль еще яснее ощутил, что ему между лопаток вонзили ржавый нож. Первым его желанием было натянуть штаны и ботинки, отправиться к Марианне и придушить ее собственными руками, но потом он вспомнил, что живет она за пределами магического круга с радиусом пятьсот метров от его дома, а его фобия дальних прогулок не позволяет преодолеть эту незримую стену. А значит, Марианна не может, НЕ МОЖЕТ, в бога душу мать, его взять и бросить. Это что ж получается? Деньги будут скапливаться на банковском счету, а он должен подыхать с голоду в Париже?

Марианна, видя, сколько времени Поль молчит, уже представляла себе, как он точит топор, чтобы заявиться к ней и отрубить ей голову. Может, он уже в пути. Она залпом проглотила чашку чаю и в ожидании палача укрылась в туалете, по дороге натянув вторую пару носков и свитер. Снова усевшись за компьютер, она увидела, что мигает сигнал видеовызова. Кликнула “принять”. В открывшемся окне ей предстало лицо Поля, искаженное совместным воздействием его воплей и плохо отрегулированной веб-камеры. Он едва не утыкался в камеру лицом, видимо, чтобы орать еще громче. Она не решалась включить звук. В любом случае она прекрасно знала, что он говорит. “Это невозможно, ты не можешь завязать, ты не отдаешь себе отчет, бла-бла-бла”. Она решила все-таки попробовать и включила динамик.

– …не отдаешь себе отчет, это совершенно иррациональное решение, ты не можешь так со мной поступить, Марианна, мы партнеры. ПАРТНЕРЫ. Дело идет о нашем шедевре. Дело идет о Maxipenis. О лучшей в мире идее по извлечению бабла.

Марианна пожала плечами и увидела себя, пожимающую плечами, в окошке снимавшей ее веб-камеры.

– Я больше не хочу этим заниматься. Когда мне надо ехать забирать деньги, как вчера, я просто заболеваю от страха. И потом. Ты прекрасно знал, что так не может продолжаться до бесконечности. Но это не значит, конечно, что и ты должен завязать.

Лицо Поля превратилось в большой красный шар из пикселей.

– Ну да, конечно. Только я болен. Не могу выезжать из Парижа, у меня паника.

– Из Парижа? Скорее ты от дома на полкилометра боишься отойти.

Поль откинулся на спинку кресла, он явно бесился, но продолжал пристально смотреть в камеру. За его спиной виднелся диван и окно гостиной. Хорошо устроился, ублюдок, окнами на юг. Минута прошла в молчании. Марианна встала и пошла на кухню за чашкой кофе. Пока закипала вода, она сказала себе, что ее бесит, когда он так себя ведет. Она яростно швырнула в мусорку пустой стаканчик из-под йогурта. Это как по телефону или когда разговариваешь наедине: другой злится, а ты не решаешься уйти или повесить трубку, потому что знаешь, что будет еще хуже. Ладно, ей хоть по квартире можно передвигаться сколько угодно. С полной чашкой в руках она уселась обратно за стол. Поль сидел в той же позиции. В глубине души она надеялась, что он отключился. Но нет, этот так просто не отвяжется. С него станется торчать вот так, неподвижно, до завтрашнего утра. Марианна не выдержала:

– Да блин, скажи уже что-нибудь.

Поль словно врос в кресло в своей футболке, заляпанной загадочными пятнами, и по-прежнему неодобрительно созерцал камеру.

– Нечего со мной в гляделки играть. Иначе я отключусь. Мне есть чем заняться.

Она увидела, как он стукнул кулаком по столу рядом с компом.

– Ну ни фига себе, ты мне ломаешь жизнь и на меня же и злишься?

– Я не ломаю тебе жизнь, я завязываю с максипенисом, вот и все. Мы на нем годы сидели, очень было хорошо.

– Ты права. Если однажды ты выиграешь в лотерею, то через какое-то время пойдешь в “Лото Франции” возвращать бабки и объяснишь, что попользовалась и хватит.

– Не передергивай…

– Милая моя Марианночка, позволь задать тебе один вопрос. – Поль выпрямился и наклонился вперед, снова приблизив лицо к веб-камере, отчего оно расплылось окончательно. – Скажи, пожалуйста, как ты надумала деньги зарабатывать?

– Как все.

– Ах-ах-ах… Только не говори, пожалуйста, что ты собралась… работать?

– А почему нет?

– Потому что работа – это смерть.

– Ок. Согласна. Я тоже ненавижу работу. Для меня работа – это отчуждение.

– Марианна, позволь тебе напомнить, что ты не хочешь (он поднял один палец) “сидеть от звонка до звонка” (теперь он махал перед камерой двумя пальцами) и “работать с другими людьми в опен-спейсе”.

– Мне не в чем оправдываться. Я делаю то, что хочу. И нечего разговаривать со мной как начальничек-патерналист, притом что ты меня на пять лет младше. И вообще, с тех пор как мы открыли Maxipenis, ты больше ничем другим не занимаешься. Ты вроде собирался писать сценарий. Ну и где он, твой сценарий? Из-за этого максипениса в тебе заглох двигатель. Тебе больше не нужно отрывать задницу от стула, чтобы что-то сделать. А мне это помогало написать диссер. Да… это заняло на несколько лет больше, чем я думала, но я дописала. И мне надо переходить к чему-то другому. И тебе тоже.

– Про меня не будем, хотя многие университетские деятели считают, что это самая завлекательная тема на свете. Поговорим о тебе, Марианна, о твоей ситуации. Следует ли мне тебе напомнить, что у тебя чудесная пятилетняя дочка и ее надо кормить?

– Ей четыре. И даже не думай превращать ее в аргумент. Дочь мою оставь в покое. Честно говоря, меня уже задрало оплачивать ее обеды, продавая методику удлинения члена.

Поль потащил с тарелки новый круассан: видимо, это означало, что он начинает успокаиваться.

– По-моему, ты не понимаешь. Мы же помогаем людям. Тебе не понять, у тебя нет члена. Но член, – продолжал он, размахивая волглым круассаном перед камерой, – штука для мужчины драгоценная. Мы помогаем людям раскрыть свой потенциал, примириться с собой, со своим телом, ну и наверно со своей телкой тоже. Это что, не считается?

– Но мы же какую-то херню продаем. Ты сам свою методику даже не опробовал.

На его лице мелькнула самодовольная улыбка.

– А я не могу. Я и так оборудован, как жеребец. Если у меня член подрастет на три сантиметра, он у моих партнерш изо рта вылезет.

– Блин… Каким же ты иногда бываешь мудилой… В общем, хватит мне пудрить мозги своими жалкими доводами, я остаюсь при своем мнении. Попроси кого-нибудь другого.

– Кого-нибудь другого?! – Он возвел глаза к небу, затем продолжал, как бы обращаясь к невидимой публике: – Она мне будет говорить про “кого-нибудь другого”. Но ведь нужен кто-то, кому я должен полностью доверять, с кем я не буду ссориться, кто меня не предаст. Короче, нужен друг. А ты ведь, стерва такая, прекрасно знаешь, что ты моя единственная подруга.

Сигнал IRC дал Марианне возможность отвести глаза.

Марианна подняла глаза к окошку веб-камеры. Поль глядел на нее с насмешливой улыбкой.

Ее довольно сильно задела шутка Кристофа, и она подыскивала подходящий ответ, но тут зазвонил телефон. На дисплее высветился номер “Напасти и проблемы”: неизвестный номер.

– Алло?

– Мадам Маларе? – спросил женский голос.

– Да…

– Говорят из школы вашей дочери. Леони упала во дворе, на перемене. Похоже на перелом. Скорая уже в пути, не могли бы вы подъехать прямо сейчас?

– Да, конечно, еду.

Она была еще в пижаме, но, к счастью, пижама состояла из топа, толстовки с капюшоном и спортивных штанов. Завязывая кроссовки, она подумала, не стоит ли потерять лишнюю минуту и надеть бюстгальтер, но в итоге отбросила эту идею. Вместо этого натянула кожаную куртку и вылетела из дому. После родов она почти сразу поняла одну вещь: дети – это вечные проблемы. То у них режутся зубки, то они плохо едят или их тошнит, то они кашляют, или температурят, или падают, или у них очередной кризис (боязнь темноты, страх расставания, кризис двухлеток и пр., и пр.). Короче, иметь ребенка значит постоянно нарываться на очередную напасть, которая перевернет все ваши планы на день.

Через пять минут она входила в школу. Консьержка отвела ее к Леони, лежащей во внутреннем дворе; едва та заметила мать, как ее мужественные стоны превратились в отчаянные вопли. “Маа-мааа… Боооль-но…” Марианна села рядом, обняла ее, погладила по голове. Заодно сняла жуткую красную эластичную ленту, которую ее папаша надел поутру на дочь, видимо решив, что так красиво. Несколько минут они просидели в обнимку, потом появились накачанные санитары в облаке мужских запахов и попросили ее отойти.

В ту же секунду из холла донесся голос Оливье: “Где моя дочь, черт бы вас всех подрал?!”

Он бегом вылетел на улицу; Марианна перехватила его на краю внутреннего двора и успокоила. Малышка упала, сейчас ею занимается скорая, не надо мешать. Учительница Леони, красивая брюнетка одних лет с Марианной, но вполне успевшая накраситься, надеть лифчик, пуловер и джинсы, воспользовалась моментом и отвела их в сторону.

– Как хорошо, что я могу поговорить с вами обоими. Я как раз собиралась предложить вам встретиться. Когда вам удобно?

– Когда удобно вам, мадам, – ответил Оливье таким тоном, словно проглотил банку меда. Марианна терпеть не могла его манеру лизать задницу любому представителю власти, хоть полицейскому, хоть врачу, все едино. Вот непременно надо встать на уши: месье, мадам, мы же взрослые просвещенные люди, просто карикатура на родителя трудного ребенка. В роддоме, после ее родов, это был просто тихий ужас. Ее разбивал паралич от эпидуральной анестезии, а он расшаркивался с акушерками. Марианне казалось, что ее он изначально исключает из взрослой беседы. Она спросила учительницу, о чем та хотела поговорить.

– Сейчас, наверное, не очень уместно, – заметила учительница, бросив взгляд на группу санитаров, стоявших поодаль на коленях. – Но я немного беспокоюсь за Леони.

Марианна и Оливье обменялись паническим взглядом. Ну вот, мелькнуло в голове у Марианны, ее травят в школе. Так бывает, она наверняка не сама упала, кто-то из детей нарочно сломал ей руку. Но учительница успокаивающе улыбнулась:

– Нет-нет, ничего страшного. Она ведет себя совершенно нормально. Но на днях детям предложили нарисовать свою семью, и то, что получилось у Леони, наводит меня на мысль, что она, возможно, дезориентирована. Мне бы хотелось, чтобы мы нашли время и поговорили об этом.

– А что она нарисовала? – спросил Оливье; сахара в его голосе заметно убавилось.

– Ну… – учительница провела рукой по волосам, – ну, она нарисовала маму, папу и Жюльена, папиного друга.

– Да, и что? – недоуменно спросила Марианна.

– Ну… это довольно своеобразно, согласитесь, – игриво отозвалась учительница.

– Не вижу ничего своеобразного, – отрезал Оливье, на сей раз без капли учтивости.

– Не обижайтесь. Я просто хочу понять, в каком семейном окружении растет Леони, чтобы ей помочь.

Марианна выворачивала шею в надежде увидеть дочь за спинами санитаров, но видела только кусок ее красного пальто.

– Она ни в какой помощи не нуждается, – огрызнулся Оливье.

– Значит, Жюльен – это ваш сожитель, с тех пор как вы расстались?

– Да, – ответил Оливье.

А Марианна уточнила:

– На самом деле нет. Мы с Оливье никогда не жили вместе.

– А-а… То есть Леони – это результат случайности?

– Ничего подобного! Мы вместе приняли решение зачать Леони.

– Но, месье… Вы тогда еще не сознавали… свою ориентацию?

– Я гей с рождения, мадам.

Учительница озадаченно смотрела на них. Потом в ее глазах вспыхнул огонек понимания, и она повернулась к Марианне.

– А-а, мадам, значит, вы были суррогатной матерью?

– Что?! Вы с ума сошли? Леони – моя дочь. И дочь Оливье. По-моему, ничего сложного.

– Прекрасно, тогда начнем сначала. Леони живет неделю с матерью-одиночкой, неделю с отцом и его сожителем, по очереди, так?

– Именно так.

– И как вам кажется, она справляется с этой ситуацией? – спросила учительница, кивнув в знак того, что понимает и сочувствует.

– Ей не с чем справляться, – отрезал Оливье. – Это просто ее жизнь. Она так живет с рождения. Проблемы, похоже, это вызывает скорее у вас.

Учительница подняла ладони в знак несогласия.

– Вы неправы, месье. Я вам не судья, ни в коей мере. Но вы же должны сознавать, что реакция других детей… что сравнение с другими моделями семьи может задеть Леони.

– Если другие дети – идиоты и консерваторы, то мы здесь ни при чем.

– Все дети консерваторы, как вы говорите. Им нравится норма. Кажется, вас не слишком интересует, как Леони может переживать эту ситуацию в школе.

– Никакой проблемы здесь нет. Вы сами сказали, что с ней все в порядке. И создать проблему, заклеймив Леони, рискуете именно вы.

– Я просто хочу сказать, что стоит внимательнее относиться к тому, как она переживает ситуацию. Именно поэтому мне хотелось с вами поговорить. Теперь я лучше понимаю ситуацию в вашей семье.

Марианна решила вмешаться, и учительница сразу повернулась к ней. Магия материнской роли.

– Вы правы, нужно быть внимательнее, и мы вам благодарны за ваше внимание. Оливье иногда склонен всюду видеть гомофобов. Согласна, мы должны за этим следить вместе. Но на данный момент, похоже, все идет хорошо. Леони понимает, что существует множество разных моделей семьи. И что ее семья, в сущности, не лучше и не хуже, чем любая другая, просто встречается реже. К тому же она это прекрасно видит в рассказах, которые ей читают, или в мультфильмах. И по-моему, пока это не вызывает у нее никаких затруднений. Она с рождения живет в стабильном окружении. Кроме того, она очень привязана к Жюльену, спутнику отца. Короче, все хорошо. Но конечно, если вам покажется, что начинается какая-то фигня… то есть что-то вызывает у нее проблемы, обязательно сообщите нам.

Марианна, улыбаясь, смотрела на учительницу. Учительница, улыбаясь, смотрела на Марианну. И Марианна чувствовала, что Оливье смотрит на нее, а его зрачки похожи на дула автоматов.

Подошел врач и сказал, что у малышки, судя по всему, перелом руки. Они должны отвезти ее в больницу на обследование. И хотя на этой неделе Леони жила у отца, Оливье надо было возвращаться на работу. Марианна спросила, можно ли ей тоже сесть в машину и поехать с ними в больницу. Пока санитары переносили Леони в фургон, Оливье схватил Марианну за локоть.

– Оливье склонен всюду видеть гомофобов? Блин, Марианна, ты что, тупая? Эта дрянь объясняет нам, что у нас дерьмовая модель семьи, что у Леони травма, а ты ей поддакиваешь?

– Кончай, я же сказала, что с ней все отлично. Но лаяться с училкой тоже не стоит. Совершенно незачем.

– Незачем? НЕЗАЧЕМ? Нет, есть зачем. Когда перед тобой глупость и мерзость, надо возмущаться.

– Не такую уж глупость она сказала. Ты же знаешь, мы с тобой об этом говорили. Ты извращаешь ее слова.

– Ах да, ведь я же параноик. Я и забыл. Ты меня предала, Марианна. Впрочем, ты уже давно от всего отошла.

– Это ты о чем?

– Ни о чем. Проехали.

Он развернулся и, не попрощавшись, ушел. В машине Леони, похоже, совсем забыла про свою боль: она была в полном восторге от того, что вокруг нее такие сильные мужчины и все говорят, какая она храбрая и какие у нее красивые волосы.

В детской больнице Некер Марианну попросили подождать, пока дочери сделают рентген. Коридор освещали только неоновые лампы, поэтому казалось, что вокруг глубокая ночь. Она со вздохом упала на стул. До ее слуха со всех сторон доносились крики невидимых детей. Отопление жарило так, что было душно. Она расстегнула куртку и толстовку. Подумаешь, кусок сиськи будет торчать из топа, в больнице и не такое видели.

Сегодня она собиралась поискать идеи для статей, чтобы предложить их в разные газеты. А тут дело гиблое, разве что продать текст в “Официальный журнал стульев в зале ожидания”. Они с Оливье с самого начала условились, что сидеть с дочерью будут по очереди, но Марианна была свободнее на случай всякого форс-мажора. Зарабатывать деньги, не ходя на работу, – величайшее преимущество. Можно без помех заниматься дочерью. Она спрашивала себя, как Кристоф прежде умудрялся работать дома с Люком. Отчасти по привычке запечатлевать любой, самомалейший момент своей жизни, отчасти от нечего делать или из желания поныть она сфотографировала стенку напротив и выложила в интернет.

Какая-то женщина села рядом и тихо сказала: “Мы же не животные”, потом встала и ушла.

Марианна застегнула молнию на толстовке, устроилась поудобнее на стуле, подняла голову и стала разглядывать потолок. На какое-то мгновение ей вспомнилась загадочная фраза Оливье. Интересно, это он о чем? “Ты уже давно от всего отошла”. Она задумалась, что бы это значило, и пришла к выводу, что Оливье в приступе гнева вообще любит делать широковещательные безапелляционные заявления, сам не вполне понимая, что имеет в виду. Подтверждение ее новой теории: хоть они никогда не были парой, воспитывать общего ребенка, оставаясь друзьями, оказалось невозможно. Ребенок убивал любую дружбу, потому что вынуждал каждого вмешиваться в жизнь другого, а в вопросах воспитания никто никогда ни с кем не согласен. Раньше надо было думать. Слишком поздно Марианна это поняла. Заиметь ребенка от одного из своих лучших друзей казалось идеальным выходом для ее жажды материнства, но только в теории. На деле они ругались совершенно так же, как любая разведенная пара.

Оливье все время твердил одно и то же. Ему не нравилось, что Марианна живет одна, он считал, что это нездорово, что она замыкается с Леони в семейной рутине. Что Леони как бы заменяет для нее мужчину. Черт-те что. Да, Марианна действительно уже несколько лет ни с кем не жила. Собственно, после Готье. Но ее начинало бесить, что люди считают это чем-то ненормальным. Они не желают видеть правду, может, потому, что эта правда их шокирует: дело не в том, что Марианна никого не встретила. У нее просто не было ни малейшего желания жить с кем-то. Осознав это, она тем не менее не сумела понять, почему отказ от семейной жизни непременно должен означать отказ от материнства. В конце концов, все разведенные пары отделяют любовь от родительских обязанностей. Они с Оливье просто слегка забежали вперед, избавили себя от этапа совместной жизни, а заодно и от ссор, расставания и разрыва.

И спасибо, ее холостяцкая жизнь вполне устраивает. Неделю она целиком посвящала себя Леони, а в следующую – гуляла с друзьями, засиживалась допоздна в интернете, заводила любовников. Спокойствие и безмятежность. Принцип минимальных траблов. Она не видела в своей жизни ни единого момента, когда бы ей не хватало присутствия другого. Леони считает ее красивее всех принцесс на свете и всячески ласкается, с друзьями она веселится и разделяет их заботы, а ее сексуальная жизнь явно активнее, чем у большинства семейных пар. Так чего ради расшибаться в лепешку, чтобы уложить кого-то в свою постель? Единственная стоящая причина – влюбиться. Но сколько семейных пар до сих пор любят друг друга?

Для большинства людей семья, пара – не одна из опций жизни, а ее конечная цель; те, кто не укладывается в это правило, автоматически попадают под подозрение. Как у Оливье, который с годами становился все большим реакционером. Одинокая женщина вызывала у него тревогу. Это ненормально, это не в порядке вещей. Естественно, модель, которую они предлагают Леони, можно свести к матери – стороннице позиции “можно прекрасно прожить и без мужчины” и отцу, утверждающему “мне в жизни нужен мужчина”. Ну и ладно. Ничем не гаже, чем другие модели родителей – “мы вместе, потому что боимся одиночества, боимся остаться без денег, боимся разочаровать окружающих и т. д.”. Да, ее дом – гинекей, но пока это еще не запрещено.

Она никак не могла понять, почему Поль, прекрасно живший холостяком долгие годы, обходясь романчиками средней продолжительностью месяца в два, вот уже полгода упорно остается с бабой, у которой, по его собственным словам, извилин не больше, чем у апельсина. Марианна считала это одной из форм трусливого конформизма. Он каждый день твердил, что выставит ее вон, – и ничего. Ему не хватало смелости, а чем дольше он тянет, тем труднее будет разойтись.

Но в одном Поль не ошибался. Перед Марианной стояла проблема денег – или проблема морали. За неимением места научного сотрудника, которое ей не светило, практически все места, где она могла бы зарабатывать, противоречили ее принципам. Она могла бы, к примеру, стать редактором-фрилансером в рекламном агентстве. Но реклама – это смерть. В самом прямом смысле. Вихрь, высасывающий из человека все его содержание и заменяющий его совокупностью фантасмагорических образов.

Она задумалась, приемлем ли, согласно ее логике, сам факт зарабатывания денег. Не являются ли деньги мерзостью сами по себе. К несчастью, жизнь в самоуправляемой коммуне ее тоже не устраивала. Она не любила работать, но любила тратить бабло. У нее было сознание рантье, зажатое в тисках противоречий. Любовь к увлажняющим кремам вступала в конфликт с ее принципами.

Она еще внимательнее вперилась в потолок.

Она будет предлагать свои материалы каким-нибудь журналам. Найти настоящее место маловероятно, но если набрать побольше заказов, то, скорее всего, она выкрутится. Ей уже несколько раз предлагали вести под псевдонимом блог о сексе на женском сайте. Одно из немногих преимуществ того, что она стала героиней первого французского порноролика и первого случая “порномести”, как это потом окрестили.

Поль между тем пребывал в полнейшем пищевом помрачении сознания. Когда он нервничал, он всегда ел. А судя по его полноте, нервничал он часто. Годами Поль играл роль дежурного кощея, которого все время спрашивают с беспокойством, не болен ли он, но теперь потолстел. Вернее, его разнесло. И ему очень нравился статус толстяка. Во-первых, он занимал больше пространства в реальной жизни. Во-вторых, видел в набранном весе сразу две причины для гордости. Выставляя напоказ округлившийся живот, он слал далеко и надолго общество с его требованиями худобы и мускулатуры. Ага, я толстяк и тем не менее валяюсь с симпатичными телками. А кроме того, показывал кукиш матери, вечно жаловавшейся на чрезмерную худобу сына. Его круглые щеки словно говорили: “Это ты не умела меня кормить”. Полнота имела только одно неудобство: член казался меньше. Но он и тут нашел выход – брил лобок, и ему казалось, что тем самым, благодаря оптическому эффекту, обнаженный член представал во всей своей мощи.

К несчастью, в тот день в холодильнике Поля почти ничего не осталось. За неимением жратвы он решил зайти в твиттер и слегка постебать Надин Морано.

Через несколько секунд пришел ответ:

Поль возликовал. Надин была совершенно не способна избегать расставленных для нее сетей провокации. Она так и не усвоила, что самым действенным оружием было бы не отвечать Полю, преследовавшему ее уже несколько месяцев. Он продолжал ее оскорблять, потому что она подставлялась. “Сударыня, знайте, что любой тролль живет за счет того, кто ему отвечает, этот урок точно стоит злобного твита”. Но мозгов в голове у Надин было не больше, чем у курицы, и усвоить урок она не могла. Наверно, не понимала, что такое тролль. В интернете, да и в жизни, роль Поля заключалась в том, чтобы говорить жуткие гадости, портить любой разговор, паразитировать на любой речи. Надин Морано могла бы понять его, как никто другой, потому что сама только тем и занималась в политическом пространстве. Несла ахинею, готова была подобрать весь мусор и гадость мира, нападая на своих врагов. Собственно, Поль в основном поэтому и превратил ее в любимую мишень. Чем запредельнее были ее речи, тем сильнее он ее доставал.

Он ответил: “а у меня есть такая же, но со свиной спермой”. Обычно перепалка с Надин прибавляла ему сил. Но не сегодня. На самом деле ему становилось все хуже. Сначала он взбесился от заявления Марианны, как голодная гиена, а теперь начинал осознавать масштаб катастрофы. Марианна его уволила. Сделала его безработным. И как теперь выпутываться? В ближайшие годы он рассчитывал заниматься Penissimo. А может, и всю жизнь. Он завелся, а есть нечего. Надо сходить в магазин, слегка проветриться. К тому же он страстно любил покупать еду. Когда Марианна рассказывала про свою любовь к увлажняющим кремам, он говорил себе, что у него та же страстная зависимость от колбасы. Блин… Марианна. Его лучший друг. Бессердечная мерзкая шлюха. Он натянул куртку и взял ключи. Не хотелось думать о неизбежном дерьме, в которое превратится его жизнь.

Купив хамона в своем любимом магазине деликатесов (с которым конкурировала кулинария на углу и все окрестные рестораны), он решился переступить порог ближайшего “Франпри”.

Любовь Поля к хорошей жрачке возрастала прямо пропорционально ненависти к супермаркетам. По счастью, он спасался доставкой из интернет-магазинов – за исключением тех дней, когда, как сегодня, неожиданно кончалась туалетная бумага. Раньше проблему решал араб-бакалейщик, но полгода назад он закрыл магазин, и теперь на его месте был суши-бар. Мужество, с которым Поль вступил во врата ада, коим являлся “Франпри”, зиждилось на надежде, что сейчас, во второй половине дня, он проведет внутри не больше десяти минут.

Он решительно зашагал вдоль стеллажей, стараясь не смотреть на окружавшие его пирамиды еды. Взял упаковку бумажных рулонов в глубине магазина и вернулся к единственной открытой кассе. Стоявшая перед ним пожилая дама с трудом извлекала из хозяйственной сумки свои покупки, одну за другой. Он почувствовал легкую тошноту. Боковым зрением он видел бесконечные ряды продуктов, расставленных друг на друга в строгом геометрическом порядке: специи, макаронные изделия, замороженные полуфабрикаты… Тонны и тонны жрачки, громоздящиеся от пола до потолка, небоскребы потребления. Вся эта жратва, все эти штуки предназначались для того, чтобы их пережевывали, смешивали со слюной, глотали, переваривали и, наконец, извергали в унитаз. Только представьте, в каких коричневых упаковках будут красоваться экскременты, которые вы произведете, переварив эти восхитительные брусочки мерлана. От сверхизобилия фальшивой еды его мутило. На висках выступил холодный пот. Старушка перед ним болтала с кассиршей про артрит. Поль старался контролировать дыхание, но голова у него кружилась, а по спине, бросая в дрожь, стекали струйки пота. И последний удар: чертова бабка никак не найдет банковскую карту. А кассирше приходит в голову худшая из идей, она предлагает заплатить чеком. Чеком… блядь. Три часа она достает чековую книжку, потом отрывает чек, та сует его в кассовый аппарат, потом просит предъявить удостоверение личности, а старуха его ищет, а потом кассирша ищет ручку, чтобы переписать номер. За спиной стояла Смерть. Поль был уверен, что если обернется, то увидит в очереди, прямо за собой, скелет с косой, который дружески помашет ему рукой: приветик! В стеклянной двери “Франпри” отражались стеллажи магазина. Все эти формы, горшки, краски, тубы, коробки, пластиковые бутылки, а внутри одно и то же месиво, хоть в порошке, хоть в жидкости, в креме или в заморозке, хоть для стирки, хоть на десерт, хоть для чистки туалета или для приправы макарон. На него сошло прозрение: точно, в них один и тот же продукт, с одной и той же химической формулой. Одна и та же штука, пригодная и для борьбы с известковым налетом, и для кормления новорожденного.

Он больше не мог, это было выше его сил. Он бросил туалетную бумагу и бегом выскочил из супермаркета, борясь с приступом тошноты. Дома он растянулся на диване и включил телевизор, ожидая, когда приступ пройдет. Постарался сосредоточиться на фильме, там кто-то говорил: “Я не сошла с ума, я знаю, что она умерла, но мне надо, чтобы так было и дальше”. Блин, мне плохо, мне плохо, мне плохо. Он схватил телефон и послал Софии эсэмэску.

Я сейчас сдохну, я сейчас сдохну, я сейчас сдохну. Она ответила:

Когда София приехала, Полю стало немного лучше. В отличие от Марианны и Кристофа, она ничего не понимала во всяких кризисах, сотрясавших больной мозг Поля. И, в отличие от них, ей удавалось эти кризисы снимать. Наверно, потому, что она спускала его с небес на твердую рациональную землю. Ближе к вечеру он с удивлением спросил, как ей удалось так быстро уйти из офиса в разгар рабочего дня. Она работала в довольно известном коммуникационном агентстве. Она весело улыбнулась.

– Я сказала, что у меня сын заболел. – И, видя изумленную физиономию Поля, объяснила: – Я с самого начала сказала в агентстве, что у меня ребенок, просто чтобы время от времени уходить, когда мне удобно. А поскольку они хотят быть суперсовременными и супермилыми, то никогда не прикапываются, если я говорю, что у меня дома неприятности. Я даже в компьютере на рабочий стол поставила фотку трехлетнего мальчика, чтобы было правдоподобнее. Практично, а потом, мне нравится, есть о чем поболтать с коллегами.

Это признание, сделанное самым небрежным тоном, подтвердило вещь, которая уже какое-то время назад пришла Полю в голову: София – женщина его жизни. Та, что суждена ему свыше.

Ему нравилось, что она всегда в хорошем настроении, особенно по сравнению с той атмосферой невротического нигилизма, в которой вечно барахтался он сам. Ему нравилось, что она красива. Нравилось, что она хорошо одета. И пусть он сам ходил зимой в черном свитере и синих джинсах, а летом – в черной майке и синих джинсах, ему это не мешало внимательно следить за модой. Он прилежно читал Elle, Grazia и Vogue. И ему нравилось, что София приходит домой разодетая так, словно собирается провести всю ночь на светской вечеринке.

Но до сих пор их главной точкой соприкосновения была способность весь вечер вместе торчать у плиты. Они оба обожали готовить. Хоть София и жаловалась, что из 42-го размера перелезла в 46-й.

Он не мог открыть друзьям ужасную правду, это слишком бездарно, банально, глупо, недостаточно цинично или забавно. Он – и влюблен! Угу. Кошмар. Катастрофа. Это шло вразрез со всеми его жизненными принципами, с его неповторимой индивидуальностью, но он ничего не мог поделать. Ему хорошо с Софией. Она его успокаивает.

Проблема состояла в том, что он не мог сказать об этом Марианне. Хуже того, едва всплывала эта тема, он считал своим долгом поносить Софию. Сначала потому, что боялся разорвать их негласный уговор, согласно которому пара, семейная жизнь – это понятие, с помощью которого люди маскируют свои страхи и неудовлетворенность. Но он знал, что Марианна способна его понять. Истинным препятствием была сама София. Она воплощала в себе все, от чего Марианну тошнило. Работа в агентстве, болтовня о тряпках, легкость, беззаботность. Даже представить невозможно, о чем они могли бы говорить. Тем более что Поль прекрасно понимал: София – отнюдь не звезда. Ему самому на это плевать. Если Мир это шокирует, тем хуже для Мира, а ему не требуется от подружки глубоких мыслей. Для всяких умных разговоров у него есть приятели. Но он знал, что не может познакомить Софию с Марианной, это будет чудовищный фейл, а Марианна сочтет его либо гнусным мачо, либо полным идиотом. И в обоих случаях будет разочарована. А ему ни за что на свете не хотелось бы ее разочаровать, хоть он никогда бы в этом не признался. Она была первым человеком, доверявшим ему целиком и полностью, она стала его, как принято говорить, лучшей – а на самом деле единственной подругой. Поэтому перед Марианной он издевался над Софией и тем самым предавал их обеих.

В тот вечер, когда София уснула, Поль сдвинулся на край кровати и подхватил стоящий на полу ноутбук. Помимо прочих своих достоинств, София спала как убитая и засыпала за десять минут, тогда как Поль мог только рухнуть от изнеможения перед монитором.

Назавтра Поль сделал над собой усилие и встал одновременно с Софией, чтобы с ней позавтракать, а потом улегся обратно. Целый день он валялся в постели, злясь на себя, на весь свет, на деньги и на Марианну. Вечером в баре по соседству была вечеринка, где собиралось немало, так сказать, интернет-деятелей, то есть журналистов и блогеров. В шесть вечера он решил предложить Софии там встретиться. Отчасти потому, что ему хотелось ее видеть, а еще чтобы вставить Марианне, показать ей, что она не единственное существо женского пола в его жизни. А это вечеринка, больше трех фраз девицы друг другу сказать не успеют.

Дойдя до конца улицы, он увидел перед баром гудящую толпу курильщиков и чуть не повернул обратно. Десять минут пешком, и он дома. Но если он вернется, то в следующий раз раньше чем через месяц уже не выйдет. Он сделал глубокий вдох и с улыбкой подошел к группе.

– Хай, привет, как дела?

– Хай, Поль! Ты явился без Надин Морано?

Марианна не совсем поняла, когда это случилось, но в какой-то момент она психологически выпала из праздника и осознала, какой гомон стоит в баре, как толкают ее все эти люди. Краем глаза она наблюдала за Максом. Размышляла, как бы так устроить, чтобы они провели ночь вместе. Может, если напиться в стельку, у нее случится оргазм? Но тогда назавтра она уже ничего не вспомнит. Отсюда вытекала еще одна гипотеза: может, у нее уже случался оргазм, просто она так надиралась, что все забыла? Короче, ей хотелось секса. Хотелось, чтобы кто-нибудь отнес ее в кровать. Но Макс разговаривал с девицей, которой явно тоже хотелось, чтобы ее отнесли в кровать. Надо было собраться, подойти к ним, одержать победу. Но она устала. Слишком много выпила, слишком быстро напилась. Ей нужен был стакан воды, но протискиваться к бару? Она быстро поняла, что миссия невыполнима. И протолкалась к выходу.

На улице ей стало получше. Она увидела Кристофа, он одиноко сидел перед баром на капоте чьей-то машины. Не говоря ни слова, она уместилась рядом. Черты у него заострились, лицо восковое. Вокруг рта появились новые морщинки, только непонятно, от старости или от забот. Куст шатеновых волос, казалось, увял. Похоже, он давно не ходил к парикмахеру. Она подумала, что, общаясь по интернету, таких вещей все-таки не замечаешь.

– У тебя усталый вид.

Он улыбнулся.

– Посоветуешь мне какой-нибудь крем?

– Вообще-то да. Только ты его все равно не купишь, я же знаю.

Голова у нее опять кружилась. Она положила ее на плечо Кристофу, а он обнял ее за плечи.

– Ты слишком много выпила.

– Знаю. Не хочешь мне сказать, что у тебя не в порядке?

Он не ответил.

– Опять на работе?

– На работе все в порядке. Обычный ад.

Через стекло она увидела, как Макс в баре целует другую девицу. И почувствовала себя совсем разбитой.

– Явилась эта баба по контент-маркетингу?

– Ага. Это кошмар. Ее зовут Палома. Совершенный суккуб, у которого одна цель – изгадить мне жизнь.

Ей хотелось что-то сказать, но она не знала, что именно.

– Хочется что-то тебе сказать, но не знаю что.

– Ты слишком много выпила, Марианна. Ты всегда слишком много пьешь по вечерам, а потом невесть что творишь.

Каждый раз, когда кто-нибудь входил или выходил, из открытой двери бара до них с удвоенной силой доносилась музыка.

– Все еще тревожишься из-за дочки?

– Да. У меня от страха просто ком в животе. Умом я понимаю, что нет у нее никакого преждевременного созревания, но избавиться от страха все равно не выходит.

Марианна выпрямилась и повернулась к нему:

– Хочешь, попробую объяснить, почему ты так зациклился на месячных дочки? Предложу гипотезу?

Кристофу внезапно захотелось исчезнуть. Ему совершенно не хотелось, чтобы она рассуждала про вытесненную педофилию, но он никак не мог придумать, как бы половчее сменить тему. И предпочел промолчать, не отрывая глаз от огромных окон бара. Но когда Марианна напивалась, тормоза у нее отказывали совсем.

– Время уходит. Вот в чем причина. Ты винишь себя, что редко бываешь рядом, что упускаешь кучу вещей, которые с ней связаны. Ты пашешь и пашешь без остановки, а когда не пашешь, все равно не отрываешься от компа или телефона. Надо смотреть на вещи здраво. На данный момент мы для детей – центр жизни. Но это в конечном счете ненадолго. Потом они вырастают, и ты уже только один из спутников в их вселенной. Предположим, наши дети доживут до ста лет, предположим, что их повседневная жизнь вертится вокруг нас до десяти лет. Значит, у нас есть только одна десятая их жизни. И эта одна десятая невосполнима. И ты знаешь, что проходишь мимо. И злишься на себя. И винишь себя настолько, что не можешь примириться с тем, что скоро она повзрослеет, перестанет быть ребенком и для тебя уже станет слишком поздно.

Кристоф почувствовал облегчение. Да, точно. Именно так.

– Да, точно. Именно так, – произнес он.

Марианна могла бы еще глубже вогнать гвоздь, продолжить свой монолог, но она умолкла, положила голову Кристофу на плечо, и они несколько минут сидели, не говоря ни слова.

– Нельзя так напиваться. Тебе надо пить почаще, чтобы привыкнуть.

Дверь бара открылась, музыка зазвучала громче. Они увидели, как из бара вышел Поль. Кристоф уже не помнил, рассорились они с Марианной или нет. Он слегка запутался в их еженедельных сварах.

Постояв секунду в нерешительности, Поль заметил их, подошел и выстроился перед ними.

– Блин, я только что говорил с менеджером по работе с интернет-сообществами, нет, это правда такая работа? И вакансии такие бывают?

– И за нее, похоже, даже нехило платят, – ответила Марианна, но вдруг осознала, что Поль обращается только к Кристофу. А ее как будто вообще не существует.

– Да Поль, твою ж мать! Когда ты наконец соизволишь снова начать со мной разговаривать?

Поль улыбнулся странной улыбкой. Вытащил телефон, нажал на кнопку и протянул Марианне. Механический голос произнес по слогам: “Поль-отклю-чил-ся-от-канала-друж-бы-в-реаль-ной-жизни”.

Его рот растянулся от уха до уха.

Марианна затопала ногами:

– Горд собой, да? Вот так и вижу, как ты дома, перед вечеринкой, готовишь эту штуку.

Улыбка Поля стала еще шире. Он нажал на другую кнопку, и голос бесстрастно произнес: “Мари-анна-мы-с-тобой-не-зна-комы”. Марианна выпрямилась, а ее голос сорвался на визг:

– Больной на всю голову! Ну, раз ты так, я пойду и сама починю нашу дружбу!

Кристоф смотрел, как Марианна, шатаясь, направляется к бару.

– Слушай, чувак, по-моему, ты заигрался.

Поль пожал плечами:

– Так ведь смешно, разве нет?

– Она перепилась. Она сейчас натворит бог знает что. Иди догони ее и поговори.

– Ты у нас ее подружка, а не я. – Он замялся. – Я хотел с тобой поговорить об одном деле… Ты бы не согласился один раз, только в будущем месяце, съездить в Брюссель за моими деньгами?

Кристоф резко повернулся к Полю:

– Может, отвяжешься наконец? Даже не заговаривай. У меня и без того забот полно.

– Не, ну ведь всего на один день. Возьми с собой Клер, съездите в романтическое путешествие. Могу оплатить вам суперский отель, если хочешь.

– Эй, по-моему, что-то стряслось, – оборвал его Кристоф.

Поль обернулся посмотреть, на что уставился Кристоф. Внутри бара возникла какая-то сумятица, дверь рывком распахнулась, и он увидел… Софию? Да, София вылетела оттуда как фурия. Подбежала к нему и влепила такую звучную пощечину, что у него чуть голова не слетела с шеи.

– Сраный ублюдок!! – со всхлипом выкрикнула она, развернулась и исчезла.

Ошарашенный Поль застыл столбом. Потом понял, что с десяток человек молча пялятся на него, ожидая развития событий. Крикнул им:

– Ну-ну, валяйте, доставьте себе удовольствие, напишите в твиттере.

А затем увидел Марианну; она с довольным видом протолкалась к нему и заявила:

– Ну вот. Я тебя от нее избавила. Мы снова друзья.

Поль почувствовал, как краска схлынула с его лица.

– Ты что сделала?

– Э, ну то, что ты хотел, чтобы я сделала. У тебя не получалось ее выставить, я это сделала за тебя.

– Нет, но что ты сделала-то?

– Да ничего особенного. Сказала ей, что ты ей с самого начала изменял. Желание и дальше тебя доставать у нее, похоже, пропало.

– Ты совсем больная, женщина?! – Он обернулся к Кристофу. – Нет, ну правда, она больная? То есть она вообще с дуба рухнула, твоя подружка. Ну знаешь, бля, таких отмороженных еще поискать.

Марианна была слишком потрясена его реакцией, чтобы что-то ответить.

– Чтобы починить нашу дружбу, ты решила искорежить мне жизнь, вот твоя логика, да? Да отвечай же, Марианна, твою мать!

– Не знаю. Ничего не понимаю…

– Чего ты не понимаешь? Что ты дурища дефективная?

Кристоф понял, что Марианна сейчас расплачется, и решил вмешаться:

– Поль, иди догони Софию и разберись с ней. Это сейчас важнее всего.

– А ты пока отправь эту полоумную в психушку.