Сыновья короля
Есть границы, которые лучше не пересекать. Опоры, которые лучше не рушить. Только тогда в королевстве все будут счастливы. Или… почти все.
Когда кто-то, кто держит на своих плечах твой мир, вдруг оказывается предателем, тебе хочется крепко прижать ладони к глазам и не видеть, как стирается привычный грим или трескается маска. Но тогда сталкиваешься с проблемой: нужна еще пара рук, чтобы зажать уши. Так или иначе, ты либо видишь, либо слышишь.
Я не закрываю глаз. И я слушаю.
– Я родился и вырос в Бронксе, но я – не американец. Во мне намешано много кровей, в частности мои предки были первыми русскими поселенцами, которые прибыли на тот берег три века назад. Прибыли, чтобы освоить земли, найти золото, возвести дороги. Сгнить. Стать прахом, помогая построить еще один уродливый мир.
Я сирота. Меня воспитала бабушка, благодаря ей я и выучил язык. Она не знала сказок, но часто рассказывала мне всякие истории. Про необъятную и дикую Россию, про ее мудрых императоров и веселые зимние праздники. В своих мыслях я частенько переносился туда.
Бабушка держала большую закусочную. Место пользовалось популярностью, каждый вечер – вал посетителей. Кукольные женщины, белозубые улыбающиеся мужчины при галстуках. Люди, добившиеся пресловутого успеха, о котором талдычили газеты. Все они воплощали американскую мечту, суть которой я так и не смог понять за всю свою жизнь. Я всегда думал: я не хочу быть таким. А наблюдая за тем, как оборванные дети роются в наших помойках после того, как заведение закроется, – убеждался в этом. У каждого мира есть изнанка. Наша мне не нравилась.
Когда бабушка умерла, я продал ее дело. Было немного жаль отдавать то, чему она посвятила свою жизнь, место, в которое было вложено немало ее труда. Но я решил уехать. К снегу. К свободе. Туда, где мне представлялись тройки лошадей и бесконечные дороги.
Я увидел Москву. Меня приняли в университет вольным слушателем. И я встретил ее.
– Черные волосы… алый рот…
Это произносит Элмайра. И мэр кивает, прежде чем продолжить.
– Да. У Динары были черные вьющиеся волосы, бледная кожа и зеленые, как у тебя, глаза. Она всегда красила губы алой помадой. Алого цвета было и наше знамя… Дитя революции, она донесла ее и до меня. Через Динару я познакомился со всем кружком. Началась война… приехал Вождь… И я опьянел. Это всегда так – когда чувствуешь себя нужным, частью команды, когда ты за кем-то идешь, а товарищи постоянно рядом… – Он бросает быстрый взгляд на Гамильтона, потом на Глински и на нас с Элм и Джоном. – Вы когда-нибудь чувствовали нечто подобное? Или вам это недоступно?
«Единоличник», чуть откинув голову, зажмуривается. Элм не сводит глаз с Анны. Нам тяжело дается «реверс» – молчание прямого эфира, молчание подземелья. А там, наверху, захватывают наш город.
– Среди вас есть тот, кто помнит, что было дальше, правда, Ван? Впрочем, лучше молчи…
Глински открывает глаза, но не отвечает. И избегает направленного на него взгляда.
– Тогда казалось, мир летит в тартарары, правда? Все шли друг на друга. Красные на белых, белые на красных. Погибла моя алая девочка, в нее, знаете ли, всадили шесть пуль, а перед этим ее изнасиловали четверо. Но революция… она уже срослась со мной. Она была во мне. Я был ею.
…Уже тогда я вошел в ближний круг. Сама судьба послала нам Вождя, мы верили, что, когда революция завершится, мы распространим наши идем по всему миру. Особенно я. Но вместо этого… алые волны стали стихать. Идея изменилась. Все чаще звучало одно и то же.
«В отдельно взятой стране».
Я резко высказывался против. Меня стали считать опасным. Пришли новые – более молодые, злые и глупые. У них были свои мечты, которые сильно отличались от наших с Динарой.
Еще раньше началась дикая обезьянья свистопляска, иначе все это не назовешь. Погоня за эликсиром молодости – кое-кто слишком цеплялся за жизнь, ха… Формула одного печально известного средневекового алхимика, Танталум-Роксис, была испытана на мне, скорее в расчете меня угробить… вот только не угробили. Эликсир высушил меня изнутри, и я стал похож на кусок камня. Впрочем, это не так уж далеко от истины. Я – та гора, к которой рано или поздно должен был прийти Магомет. И вы все пришли ко мне однажды.
Я не верю в Бога. Если Бог есть, то это огромная собака, которая самозабвенно роется в мусоре и иногда находит что-то ценное. Но кто-то – кто бы это ни был – кинул мне кость именно тогда, когда я был сломлен. Кость улетела в темноту. Когда открыли это место, я предложил построить здесь город. «Красную колонию в мире диком и непредсказуемом». Это и был проект, который я назвал «Дети Гекаты-1936». Мою кандидатуру одобрили, сочтя инициативу попыткой выслужиться. Я стал мэром, потому что все равно больше никто не пошел бы на такой риск. Даже те, кто побывал со мной в пекле.
Новый Вождь был слишком занят подготовкой к Большой Войне, чтобы внимательно следить за мной. Он, вероятно, просто ждал, что я все же сдохну или мутирую, – как те белые твари. А я все никак не умирал. И пользовался своей свободой. Строил королевство, которое было почти идеальным. Да, это возможно – построить королевство на обломках. Даже если это обломки тебя.
Главным моим желанием было обойтись малой кровью, всего-то. С нами были «братья» из Америки, люди неглупые и богатые. Я помогал фермерам, развивал предпринимательство, возводил церкви. Пошел на риск и не стал строить тюрем, как родных принимал всяких репрессированных интеллигентов и попов. Мне легко удавалось убедить ЦК, что все, что я делаю, – лишь поблажки, необходимые, чтобы привлечь людей.
Началась Большая Война. Тогда в первый раз было временно остановлено квантовое переходное кольцо, наш портал – в Город сбежало множество партийных, опасавшихся, что столицу возьмут. Они заперли Коридор. Это было просто сделать. Даже тогда.
Квантовых колец было два. Одно стояло в лаборатории на Земле, в маленьком научном городке. Другое – здесь, в Восточном гарнизоне. Они работали на портативных генераторах, потом оказалось, что использование кристаллов, от которых сейчас питается техника, намного удобнее. Мы включали одновременно оба кольца – на Земле и в Городе, – хотя достаточно было одного транслирующего. Принимающее включалось само. Условие было таково: оба кольца должны работать на одинаковой мощности. Если одно лишить источника энергии, переход будет невозможен. Подсказка упала мне в руки. И я ее запомнил.
После Войны началась ядерная гонка. Пошли разговоры о том, чтобы закрыть мой Город и проводить на этой территории испытания оружия. Вроде бы лишь разговоры, но вот… на меня начали сыпаться обвинения в либерализме и множестве других вещей. Припомнили все – церкви, частные предприятия, тот факт, что я не участвовал в Войне. В Город прибыл Их человек. Они наивно думали, что смогут меня контролировать…
Мэр смотрит в упор на главу партии Единства. Тот смотрит на него в ответ. Уголок рта, рассеченного шрамом, дергается.
– Мне достаточно было одного взгляда на тебя, Ван, чтобы понять, что и тебе не везло там, среди красных. Правда, я не думал, что все так плохо, иначе… – он щурит глаза и сжимает кулаки, – раскроил бы тебе череп в первый же день.
– Что вы, господин мэр, подразумеваете под фразой «так плохо»? – резко вмешивается Джей Гамильтон.
«Единоличник» смотрит на него с удивлением, но сразу отворачивается. Бэрроу усмехается:
– Товарищ мэр, Джейсон. А остальное… Спроси у него сам, когда вы будете закапывать мою могилу. Он многое сможет тебе рассказать.
Мэр поглядывает на часы – словно его признание расписано по минутам. Вздыхает и медленно, с явным усилием, продолжает:
– За много лет я хорошо изучил работу квантовых колец. И даже несмотря на то, что образования физика-ядерщика у меня нет, я понял: чтобы сделать переход невозможным навсегда, достаточно положить в отсек питания кусок кристалла большей мощности, чем обычно. Я дождался момента, когда в Городе не будет земных ученых, и спровоцировал замыкание. Произошел взрыв. От кольца ничего не осталось, Коридор был замкнут. Мое королевство… Отныне было в безопасности.
Я всматриваюсь в красивое породистое лицо и сомневаюсь в том, что я не сплю.
– Но люди… их близкие с Земли и…
– Это маленькая жертва. Ты просто не знаешь, Эшри.
Я жду. Будто обращаясь теперь только ко мне одной, он с улыбкой качает головой:
– Ад не здесь. Ад вырастает в тебе самой, когда ты постоянно боишься. Представляешь… на милой Земле можно умереть за ерунду. За то, что попал в плен на чужой войне, например. За другой цвет кожи. За любовь к кому-то, кого любить нельзя. Жутко… правда, Ван?
Сайкс, поднявшись, начинает ходить по комнате.
– Вы преувеличиваете. Думаю, если вы спросите присутствующих, что бы выбрали они, их ответы вас бы удивили.
– Вот как… и что бы выбрала… например, ты, Эшри-огненная-девочка? Знаешь, что делают любопытные земляне с теми, кто хоть чем-то отличается от них? Знаешь, сколько шагов ты успела бы пройти, крылатая дурочка, прежде чем тебя привязали бы к столу и выпотрошили?
Я опускаю глаза и сцепляю руки в замок.
– Мы не думали, что через пару поколений далеко не все будут помнить о существовании Земли, а некоторые начнут считать ее выдумкой. Но люди имеют поразительную способность привыкать к тому, что окружает их постоянно, и принимать это как норму. Если их окружает тьма, они привыкнут к тьме. Впустят ее. Подружатся с ней. Может, так устроено, чтобы мы не спятили; так или иначе, я решился это культивировать. Книги с Земли похоронили в самых допотопных библиотеках, фильмы частично изъяли из эфира, хотя вдохновляющую романтическую ерунду мы оставили… для полета фантазии. Они прекрасно разбавляли ситкомы и шоу, давали странную, но безобидную иллюзию «чего-то большего где-то там». Все шло прекрасно, но вскоре начали открываться зоны слепых частиц. Через ворота кто-то постоянно приходил, притаскивал сюда музыку, идеи, вещи, воспоминания. Тьма проснулась. На Земле, на других планетах, в открытом космосе она начала охоту – издеваясь надо мной. Мешая. И мне пришлось разбудить их. Дикие Пули…
Наши страшилки. Пули из воздуха, летающие во всех направлениях и настигающие любую жертву. Точно читая мои мысли, мэр посмеивается. Как над очень удачной шуткой.
– Изначально я просто сажал солдат в разные концы пустыря, близ укреплений прежних поселенцев. Там легко прятаться, потому что укрепления обладают занятным свойством: сидя поблизости, ты попадаешь под воздействие какого-то энергетического или магнитного поля и сливаешься с ними. Когда кто-то появлялся, открывали перекрестный огонь. Это было нетрудно выдавать за учения, но я опасался, что ты, Ван, догадаешься. И решил немного изменить план. Убрать тебя с поста министра и поставить во главе партии. Для этого ты был достаточно…
– …глуп?
– …верен. Ну, а потом я понял, что надежнее использовать роботов. Так меньше шума. Меньше риска. И болтовни.
После неповторимого ругательства «единоличника» наступает тяжелая давящая тишина. Ван Глински снова нарушает ее:
– Значит, вы… убили его брата? – Его здоровая рука указывает на главу «свободных».
Тот выпрямляется в кресле.
– С Кларком все…
Единоличник отвечает глухо, глядя исподлобья и будто сомневаясь, что поступает правильно:
– Я имею в виду того, с кем ты прилетел. Его труп нашли на пустыре. Ваша настоящая фамилия – Уоллес. Вы американцы. Я узнал это… когда копал под тебя.
Гамильтон смотрит на мэра. Тот пожимает плечами:
– На пустыре убили десятки. Не понимаю только, как выжил ты. Знал бы я, что ты устроишь…
Он для него больше не «сынок». Это равнодушие, граничащее с ненавистью. Гамильтон опускает голову, но через секунду его глаза вдруг будто вспыхивают:
– Хотите знать? Я лежал, пока они не перестали свистеть. Прополз несколько километров, содрав все локти и колени, и эти шрамы видно до сих пор. Я почти спятил. – Глава «свободных» закусывает губу. – Это… то, что я помню. Мне достаточно этого, чтобы быть тем, кто я есть. И я хочу знать одно…
– Что же, щенок?
«Свободный» проглатывает оскорбление. Тихо, сквозь зубы, не обращая внимания на пристальные взгляды Глински и Сайкса, он спрашивает:
– За что? В ы говорили, важен каждый человек. Вы учили нас так, и…
Мэр, скривившись, резко бросает:
– Сентиментальный. Аполитичный. Бред.
– …Вы говорили о королевстве. Идеале. Утопии.
– Идеалы и утопии замешаны на крови. Если это кровь таких, как ты, они держатся долго.
Мои глаза чем-то застилает. Я не сразу понимаю, что это слезы. Сквозь горячую дрожащую пелену я вижу, как Джей Гамильтон сжимает кулаки. Элмайра обнимает его за плечи и шепчет что-то на ухо, ее глаза тоже странно блестят, и она скрывает это, перекинув пряди волос на лицо. Она никогда не любила мэра так беззаветно и доверчиво, как я, в ее отношении к нему – впрочем, как и почти ко всем людям, с которыми она не спала, – чувствовалась настороженность. Но… быть настороженным и ждать нож в спину – разные вещи.
– А чтобы была хотя бы видимость крови… нужна видимость оппозиции. Партия Свободы – одна из лучших моих идей.
– Сами сделали все, чтобы вернуться было нельзя, и сами создали тех, кто врал, что это возможно? – Элм отпускает Гамильтона и со злостью вскидывается. – Да вы сумасшедший! Отобрать надежду, и…
– Надежда и обещание – двигатели политики и жизни. Все было в прекрасном балансе. – Бэрроу снова поворачивается к Гамильтону. – Твой приемный отец никогда не верил в возможность найти эту вашу свободу. Соглашаясь назначить тебя, я не думал, что…
– А иначе убил бы? – усмехается Ван Глински. В его интонации чувствуется смесь восхищения и отвращения. – Ах ты, паскуда… да я бы тебя…
Мэр разводит руками. Будто демонстрируя некое недоумение.
– Я понял, что ошибся, когда вы начали грызться. Как тупые щенки, которые рвут зубами одеяло, на котором спят! Тогда я решил, что самым лучшим вариантом будет отказаться от партий и решать все вопросы с правительством без совещательных аппендиксов. Как в… королевствах. Да, я же строил королевство! Но для этого нужно было еще больше драмы. Я всегда любил театр. Мы с Динарой в университете, знаете, ставили Чехова, и Горького, и кое-что из греческого…
«Свободный» и «единоличник» смотрят на него одинаково зло. Правда, у Гамильтона во взгляде больше боли, у Глински – ненависти.
– Вами было легко управлять. Вы бросались друг на друга по любому поводу. Я даже позволил себе поразвлечься – завел газету, в которой говорил правду о вас обоих. Я ведь хорошо знаю, Ван, что ты всегда всюду видишь врагов. Но никогда не заглядываешь в зеркало.
– Заткнись…
Но мэр уже не обращает на него никакого внимания. Его следующие слова адресованы Сайксу.
– Ты угадал. Благотворительная организация «Жизнь» вела разъяснительную работу в бедных районах. Нашлись союзники, разделявшие мое мнение по поводу этих двух уродов. Но это не все, – он смотрит на Гамильтона, – даже в твоей боевой своре есть такие. Ты задумывался когда-нибудь… как сильно тебя ненавидят на самом деле?
«Свободный» опускает голову. Ван Глински неожиданно, не поворачиваясь, утешает его:
– Расслабься. Меня больше.
Элмайра издает нервный смешок, скорее похожий на всхлип. Морган Бэрроу заговаривает вновь:
– Я не мог решить, что лучше, – отстранить вас, когда терпение народа лопнет, или стравить окончательно, чтобы вы убили друг друга. И я решил, что второе надежнее, но чуть-чуть не рассчитал. А ведь тебя, Ван, могли пристрелить, когда мой памятник еще стоял. – И мэр бросает взгляд на Элм. – Если бы не ты, драная шалава. Ты всегда спишь только с сильными?
Элмайра вздрагивает. В моем рассудке отчаянно протестует все, что может протестовать. Нет…
Нет.
Он не мог. Он наш мэр, наш отец, мудрый король с двумя глупыми сыновьями. Он жалел Гамильтона. Жалел меня. Ел со мной одно яблоко, а когда-то не дал сделать самую большую и последнюю ошибку в своей жизни. Я ведь была самым верным из его пажей…
– Кстати, свора. Вам понравился наш подарочек? Каруселька? Хорошо поспали?
Ван Глински пристально смотрит на него. Я вижу, что его зрачки сузились, но усталый голос звучит почти мягко:
– Я отвечу за них. Мы… премного благодарны.
Мэр обдумывает слова, но вряд ли понимает их суть. А я – понимаю. И я не отвожу глаз, когда Ван Глински смотрит прямо мне в лицо. Человек, давший мне имя. И, возможно, передавший некоторую часть своей живучести и упрямства.
– Вопросы будут, Сайкс? – Бэрроу с улыбкой поднимает брови. – Прежде чем меня пристрелят? Только я не собираюсь выдавать имена друзей, лучше предоставлю вам самим право отгадывать, с какого конца гниет рыба. Что еще?
Сайкс молчит. Теперь голос подает Элм. Но она не спрашивает, а утверждает:
– Вы знаете, где Серебряная колба. Вы не воспользовались ею. Вы могли рассеять темноту и ликвидировать аномалии, у вас была бы целая планета, с которой все равно никто бы не убежал. Земля далеко…
Какое-то время Бэрроу молчит. А потом вдруг начинает тихо смеяться. И это пугает едва ли не сильнее его слов.
– А теперь представим, что случилось бы потом. Люди и разумные твари типа вот этого, – мэр машет рукой в сторону Джона, – расползаются и плодятся. Пять-шесть тварей вроде него, – Бэрроу указывает на Сайкса, – основывают государства. Пара десятилетий, и планета – уменьшенная копия Земли, какой я ее помню. И все жрут, гадят, убивают друг друга. Ну а потом… – он делает взмах в сторону единоличника, – тварь вроде него нажмет какую-нибудь кнопку и запустит ракеты, которые всех убьют. Ну а так… посмотри, Элмайра, и вы все тоже посмотрите. Мы вместе. Едины. Осторожны. Трясемся над каждым кусочком земли, чтобы не сделать хуже.
– И прячемся от мертвых ангелов?
– Ангелы… всегда карали и хранили. Это они делают и здесь.
– Вы просто…
– За все надо платить, а страх – отличная валюта. И потом… – Мэр отворачивается от Элмайры и, потягиваясь, встает. – Придется расстроить вас. В гробу я видал вашу Серебряную колбу, а знавшие о ней мертвы уже около шестидесяти лет. Я даже не уверен, что Гранге и Борельский довели работу до конца. Правда, у них вроде бы была карта с каким-то тайником, но вот незадача… все сгорело.
Он делает паузу, явно наслаждаясь эффектом. Но его перебивает Элм:
– Карта цела. У Гранге была внучка. Большую часть своей жизни она посвятила попыткам починить кольца. Но знаете…
В этот миг в ней что-то меняется – настолько резко и пугающе, что все, даже Сайкс и Анна, вздрагивают. Ее глаза вспыхивают зеленым, и по комнате начинают гулять сквозняки. Их все больше. Они воют сотней дурных голосов, играют нашими волосами, треплют одежду. Наконец они образуют кокон – невидимый, но осязаемый. Точно вокруг Элм, парящей над полом. Два сияющих провала ее глаз вглядываются в лицо мэра. А когда снова раздается ее голос – чужой и холодный – я понимаю, что произошло. Перед нами королева. И королева в ярости.
– Не надо было убивать Мари. Она бы не нашла дорогу через Коридор! Алхимик Майриш Лафау, один из адъютантов Ставки Духов, был вчера брошен в Душерубку. Имей я власть над живыми… вы отправились бы вслед!
Глаза Элм вспыхивают еще раз, а затем гаснут. И сквозняки чуть утихают.
– А теперь позвольте, господин… ах да, товарищ… мэр, рассказать коротенькую историю о вас двоих. Действительно… коротенькую.
Ее ногти – еще более длинные, чем обычно, загнуты, как у монстра. Подлетев вплотную, она хватает мэра за правую руку и дышит ему на ладонь. Бэрроу молчит. А на его коже отчетливо проступает широкий черный след. Ожог? Нет, это…
Следы гниения. Точно такие же уродовали щеку красивого призрака.
…Он был алхимиком. Из тех, кто всегда бросал вызов высшим силам, славных, но слишком жадных до знаний. А еще он любил себя – свой ясный ум и свою красоту. Хотел уберечь это… и поэтому искал формулу, которая возвращала бы молодость, продлевала бы жизнь. Бесчисленные эликсиры, которые один за другим вливал в горло своим женам, слугам, друзьям.
Майриш Лафау не довел формулу до конца, это сделали много веков спустя, расшифровав его записи. Он же был сожжен на костре, а после смерти – навечно проклят собственной красотой и меткой гниения. Но его острый ум не могли не оценить. Ему позволили стать призраком. Он поднялся достаточно высоко, а с течением времени его преступления поблекли. Их затмили другие.
Например, ваши. Вы построили свое королевство и делали все, чтобы его сохранить. Холили тьму, которая его окружала. Вас можно понять… но я не хочу.
Девочка по имени Мари Гранге очень любила своего дедушку, даже не зная его. Она шла по его следам. Была ученым. Рвалась сюда. Вы пожелали, чтобы она исчезла. И вас нашли. По формуле, которая сделала вас таким.
Вы были похожи – гнили, один посмертно, второй заживо. Вы заключили простую сделку: Мари в обмен на… меня. Глупую малышку, которую взял под крыло Ван Глински. Вы…
– Тогда я тебя пожалел. А теперь раскаиваюсь в этом.
Его рука все еще лежит в ее руке. Черное пятно разрастается шире и шире.
В случае смерти моя сила перейдет к тому, кто окажется ближе всех. Совсем не обязательно, чтобы этот кто-то был живым. Более того… такие подарки редко дарят смертным, а потом старательно пытаются забрать. О том, чтобы быть рядом, Майриш бы позаботился. Он… просто не успел.
Он сделал так, чтобы Мари исчезла из двух миров одновременно. Сбил ее с пути. Он отнес ее, умирающую, с переломанными костями, к ближайшей зоне слепых частиц, хотя призраки не имеют права вредить живым.
Была еще одна жертва тьме, почти случайная. Майриш нашел девочку… Маленькую девчонку из приюта, не умевшую обращаться с колдовством. Может, помните ее? Ее звали Лавайни. Он поймал ее и увез на Белом Билли.
В мире духов время течет иначе. По следу, оставленному пропавшей душой, Мари легко перешла Коридор и забыла все. Майриш заточил ее в гроб, но не дал умереть. Ей предстояло провести там вечность наедине с тьмой.
Ни я, ни генерал Гром, ни кто-либо из Ставки – мы бы не хватились. Но был Вуги и была связь – на уровне красных роз в далеком пристанище Высших, на уровне, который не доступен и не понятен ученым, но о существовании которого знает каждый влюбленный… Мари спасена. Ей вернули память. Вторую девочку уже не вернуть. Тьма приняла эту жертву. Вскоре… она примет и вас.
Сквозняки окончательно утихают, и Элм глубоко вздыхает. Брезгливо отряхивая свою руку после ее пожатия, мэр качает головой:
– Тьма? Не драматизируй, девочка. Тьма нашего города – это ты сама. Вы все. Полуразложившийся ублюдок, рвавшийся к власти. Псих с кофе, морочащий вам головы и наводнивший улицы ходячими железками. И ты… – Он смотрит прямо на меня. – Маленькая рыжая дрянь. Я должен был сам вышвырнуть тебя в окно.
Может быть, лучше бы он это сделал. Я чувствую резкую боль в спине. Проклятье… а ведь я почти ее забыла. Боль начала проходить в день, когда, сидя рядом на больничной кровати, он сказал: «Бескрылые тоже умеют летать». И она опять со мной сегодня. Мягкий, добрый голос добивает меня:
– Лучше бы. Ты. Сдохла.
Я закрываю глаза и чувствую, что их сильно щиплет.
– Эшри…
Я не хочу смотреть на Элм. Она видела мои слезы и больше не увидит. Ей хватит ее собственных.
– А сколько тьмы… если сравнивать ее с моим фирменным черным кофе… в вас, товарищ мэр?
Но в ответ на это Бэрроу коротко смеется. Когда я открываю глаза, он поднимает ладонь. Мэр проводит ею по воздуху, и черные пятна метки оставляют за собой дымный след.
– Оставьте ваши грехи себе. Я виновен лишь в том, что, кроме меня, никто не готов отвечать за такое королевство. Никто. Всем хочется иметь его чистым. Светлым. Таким, каким ему не суждено быть.
Он поднимается и, повернувшись к экранам, смотрит на свое собственное лицо.
– Вы правильно делаете, что прячетесь под землей, Тамерлан. На поверхности вас съедят те, кого вы хотите куда-то там вести.
Странно… но Сайкс не спорит. Более того, он кивает и встает заварить себе еще кофе, не забыв уточнить, не хотим ли мы присоединиться. Машина гудит, изливая темную струю и обильно сдабривая ее белой пенкой. Мигает индикатор. Вокруг царит тишина.
– А знаешь, Ван…
«Единоличник» сидит, опустив голову. Пальцы здоровой руки беспокойно теребят значок на воротнике – маленькую красную звездочку.
– Если бы не твоя бесхребетность, все кончилось бы по-другому. Ты доволен? Тебе же так нравилась моя программа.
Темно-серые глаза закрываются. На один миг.
– Когда в ней не было пуль, массовых расстрелов, потери памяти. Я верил, что ты… не похож на меня.
На этот раз Бэрроу, явно задетый, скалит зубы:
– О да, Ван. Не похож, и слава богу! Я долго наблюдал за тобой, и еще недавно ты был другим. Я думал посвятить тебя во все, ведь тебе ничего не стоило бросить пару-тройку человек во имя чего-то большего! А потом… не знаю, что и когда сделало тебя таким… мягким. – Он выплевывает последнее слово, как что-то мерзкое, случайно попавшее на язык. – Я ведь хотел в последний раз проверить тебя. Ты даже не разрешил стрелять, чтобы усмирить горожан, а я рассчитывал на это, чтобы потом обвинить тебя. Но… ты стал слабым, Ван. Трусом.
– Может быть.
«Единоличник» отрывает звездочку и бросает ее под ноги. Глаза Джея Гамильтона расширяются от удивления. Глаза мэра – сужаются.
– Даже так? Ты просто тряпка…
Но договорить он не успевает. Крупная дрожь бьет все его тело, на шее и висках проступают вены. Горло рвет кашель. Я хорошо помню, что нечто подобное уже случалось, и тогда мэр пил какие-то таблетки. По моим щекам все еще бегут слезы. Болит спина. И все же я…
– Эшри!
Я вскакиваю. Бросаюсь вперед и начинаю шарить по карманам пиджака.
– Где они? Скажите, где…
– Не нужно…
Я цепляюсь за большую, теплую, дрожащую руку, которая однажды гладила меня по волосам, и перехватываю его взгляд.
– Пожалуйста…
Но меня отталкивают, и Элмайра прижимает меня к себе. Неотрывно глядя на нас, мэр опускается на колени, потом тяжело падает, но продолжает широко, с оскалом, улыбаться.
– Я дарю вам… всю свою тьму. Подавитесь.
Его тело дергается. Изо рта течет бело-кровавая пена, и… мэру будто становится велик его костюм. Он высыхает. Стареет. Глаза теряют свой яркий цвет, в котором и трава, и вереск, и заводи Большой Воды в летние дни. И мой дом. И моя жизнь.
– Сделайте что-нибудь…
Меня не слышат. Руки Элмайры сцепляются на моей спине в замок.
– Кто пошевелится – застрелю, – чеканя слова, обещает Сайкс и делает маленький глоток из стакана. – Сахара маловато… хм.
Один из лучших полицейских Старшего офицера мистера Бога не перестает улыбаться. Он замирает. Еще мгновение – и он просто рассыпается.
* * *
Дорогой темно-бурый костюм, присыпанный прахом, похож на медвежью шкуру. На лацкане краснеет маленькая звездочка, точно как та, что лежит под ногами Вана Глински. Тикают часы с разбитым циферблатом – и это единственный звук, который сейчас слышен в помещении. Я не могу говорить и чувствую ком в горле.
– И… что вы теперь будете со всеми нами делать? Убьете? – спрашивает Элм, гладя меня по волосам. Ее рука ледяная, словно лапка лягушки. Я отстраняюсь, с усилием вытираю лицо и вижу, как Анна качает головой:
– Почему ты так думаешь?
Подруга быстро переглядывается с Ваном Глински.
– Хм… дай подумать… Может, потому, что я знаю, что в этом подземелье ходят две-три сотни роботов, готовых пристрелить нас?
– Боюсь, вы ошибаетесь, роботы наверху…
Сайкс огибает горстку праха и встает так, чтобы его лицо оказалось на всех экранах. Он выпрямляет спину, приветливо улыбается, прокашливается и салютует стаканом кофе. Помещение заполняет его гулкий голос:
– Дорогие горожане. Просьба оставаться на своих местах и ждать зари. До скорой встречи.
По щелчку его пальцев изображение на экранах меняется: там появляется сцена театра Станиславского. Становятся видны темные мрачные декорации и девушки-роботы в белых пачках. Вспоминаю: нас водили на этот балет.
«Лебединое озеро».
Его уже однажды показывали в том самом эфире. Сайкс поворачивается к нам:
– Элмайра, позовите, пожалуйста, Мари сюда. Пора забрать сокровище.
Элм смотрит на него, не веря своим ушам.
– Неужели…
Сайкс кивает, но она все еще колеблется. Наконец, возможно, решив, что терять нечего, закрывает глаза и начинает что-то шептать. Снова воют сквозняки, а от кожи Элм идет слабое зеленое сияние. Воздух в центре помещения серебрится. Появляется уже знакомая мне девушка, рядом тут же возникает Вуги, держащий под мышкой книгу.
– Привет, старушка!
Заметив Элмайру, Мари чуть склоняется. Потом оглядывает зал, делает несколько неуверенных шагов и приподнимается над полом.
– То самое место…
Сайкс встает почти вплотную и задумчиво оглядывает призрака с ног до головы. Наконец он приветливо, даже галантно наклоняет голову:
– Мы готовы идти, куда ты укажешь.
– Никуда мы не… – начинает Элм, но темнокожий антроид вдруг вынимает из кобуры пистолет. Сайкс залпом допивает кофе и, поправив волосы, уточняет:
– Каждый из нас.
Мари смотрит серьезно, недоверчиво и взлетает выше. Сайкс направляется к приборной панели, чтобы нажать какие-то кнопки. Створки дверей с жужжанием разъезжаются.
– Есть тоннель до окраин. До лабораторий… – Сайкс делает паузу, – прежних жителей этих мест.
Я бросаю взгляд на Джона. Ни он, ни Анна не рассказали, кем были раньше мертвые ангелы, поэтому обтекаемая формулировка – «прежние» – так и осталась. Неужели Сайкс способен что-то понимать?
…Все уже вышли: два светящихся силуэта и Сайкс впереди, Гамильтон, Глински и Элм следом. Последними идут Анна и Джон.
Уходя, я в последний раз оборачиваюсь и смотрю на разбитые часы мэра. Стрелка остановилась. В спешке кто-то прошелся по циферблату.
