Часть IV
Тамерлан

Такое сообщение от мистера Сайкса гордо высветилось на всех наблюдательных экранах, стоило нам с Элмайрой переступить порог. Послание повисело с минуту и пропало. Отличное дополнение к утреннему кофе.

И вот уже трое суток в Городе тишина. Никто не стреляет, не устраивает взрывов и не бунтует. Хорошая тишина, которая позволяет прийти в себя. Плохая тишина, которая будто предвещает бурю. Впрочем, может быть, я буду считать такой теперь любую тишину.

Суббота. Мы с Элм выбрались погулять вместе: в предыдущие дни шеф будто намеренно ставил нас в разные двойки, а возвращаясь, мы падали с ног от усталости и едва могли говорить. Но сегодня, в наш законный перерыв, нам наконец удалось ускользнуть из штаба.

Мы стоим, глядя, как догорают страницы дневника Лютера. Раз там нет никаких наших тайн, его пора уничтожить. Избавиться от всей его тоски, от парня по имени Альфред, от десятка мелких предательств… Бочка, в которой обычно жгут костры парковые бродяги, оказалась как нельзя кстати.

В этой части Северной зеленой зоны сейчас никого, кроме нас. Дорожки покрыты снегом, голые черные деревья смыкаются стеной. Мы молчим, наблюдая, как обугливается последний краешек обложки. Тогда Элмайра протягивает к огню руки:

– Хоть какая-то польза от этого дневника. Ужасная неделя, а?

Пожимаю плечами: ведь если бы не эта «ужасная неделя», я бы оставалась все той же недалекой Эшри, верящей, что у нее все хорошо. Другое дело, что правда оказалась настолько омерзительной, что мне ничего не поможет, кроме стирания памяти. Все уродства Города, все мои уродства и уродства моих друзей обрушились на меня разом. И хотя вроде бы ничего не изменилось… Хм, или все же изменилось?

Меня греет только одно. У нас с Джоном все как раньше. То есть никак.

Элм, поворошив золу палкой, снова прячет руки в карманы и поднимает взгляд на меня:

– Не знаешь, какие ужасы живут в сознании нашего шефа?

Я совсем не ожидаю этого вопроса, но сразу ловлю себя на том, что мне тоже было бы интересно это узнать. Когда мы с Элм вернулись с кладбища, все уже были на ногах, Ван Глински убрался прочь, а шеф совершенно не собирался обсуждать с нами произошедшее. Он задал каждому направление текущего патрулирования, пожелал удачи, будто ничего не случилось, и заперся у себя. У меня не было времени поговорить ни с ним, ни с Джоном. Впрочем, едва ли, поинтересовавшись, чего боится Львовский, я получила бы ответ.

– Джон не выдает чужих тайн.

Элм кивает и поеживается.

– Я постоянно мерзну. Я не разбираюсь в газах, но, может, это побочный эффект от отравления? Кстати… – тень ложится на ее лицо, – знаешь, ко мне приходили вчера из Ставки Духов. У меня был сам… – она тыкает пальцем в куртку, изображая пулевые раны, – генерал Гром, такой здоровенный старик, один из Привилегированных Двенадцати. И двое типов, с которыми мне не приходилось встречаться.

Я настораживаюсь. Если я все понимаю верно, начальство Вуги редко наведывается в Город, а после погружения в его воспоминания не приходится удивляться, почему. И тем подозрительнее, что кто-то навестил Элм после Майриша.

– Что им было нужно?

Элмайра подергивает плечами и начинает рисовать ногой цветок на снегу.

– Поговорить. По поводу Мари и вообще всего. Они косо смотрят на Город, говорят, что здесь пропадают души. Ты ведь знаешь, тут нет призраков. И даже Майриш нервничает, когда притаскивается. И мороженщики – тоже призраки – не могут надолго оставаться тут.

Я невольно улыбаюсь:

– Не понимаю, как можно потерять такую нематериальную штуку, как душа. Должен же вестись какой-нибудь учет… Ну, например, Старшим офицером.

Цветок – ромашка из узких длинных следов – закончен. Элм встает прямо в его серединку и складывает руки на груди.

– Ты о Боге? И апостоле Петре с ключами, как нам в детстве говорили?

– Ну… что-то в этом духе. Ты с ними знакома?

– Ты что, конечно, нет! Они намного выше.

Вряд ли я могла бы это понять или даже сделать вид.

– Ну… – Она начинает щелкать пальцами, подбирая слова. – Там, куда Вуги не захотел уходить. Что-то вроде… рая, наверное. И так же далеко – то место, которое зовут адом. Вряд ли оно так называется, но… мне говорили, плохие парни проводят там долгие отпуска после того, как их прокрутят через такой гадкий пыточный агрегат – Душерубку.

А может, мы в аду… Что-то подобное Элм говорила в своем кошмаре, в лаборатории. Я уточняю:

– Так ад все-таки не здесь?

Элм отвечает строго, тоном лектора, вроде тех профессоров, что выступают иногда по нашему радио:

– Поверь, мы в мире живых. – Тут она подмигивает: – Расслабься, Огонечек. Никто нас не поджарит.

Хм. Раз она решила вот так пооткровенничать, задам-ка я еще пару давно интересовавших вопросов. И начну с самого главного:

– Эта проклятая белая машина, и Майриш, и вообще все эти высшие призраки… они тоже из… рая?

На этот раз Элмайра просто качает головой:

– Это… даже не мир. Скорее как огромный пограничный город, между нами и тем, что выше. Из всех, кого можно там встретить, я знаю только некоторых призраков. Есть всякие другие… те, которые наблюдают за живыми. Помогают, мешают…

– Ангелы-хранители? Демоны?

– Что-то вроде того, хотя вряд ли они так называются. Мне самой интересно, надеюсь побывать там, когда… для меня все кончится. Генерал Гром говорил, что в этих местах – между мирами – дома с цветными стеклами. И растет много красных роз. Каждый раз, когда кто-то из живых влюбляется, распускается новая. Люблю розы.

Какое-то время она молчит, в этом молчании есть что-то тоскливое. Затем она продолжает:

– Хотя сомневаюсь, что там обитают только такие милашки, как ангелы и демоны. Там есть, например, Водитель, который возит мороженщиков. Но… б-р-р, ну его.

– А сами мороженщики? Ты всегда гнала какую-то пургу про их внешность, и…

– Ничего я не гнала. Они действительно выглядят так, как я описывала. Это провинившиеся. Их «перевоспитывают» мелкими добрыми делами. Учат дарить детям радость, ведь что может быть радостнее волшебного эскимо?

Ответить нечего. Но разговор чертовски занятен. И… есть еще кое-что, что я обязана узнать, просто чтобы спать спокойнее.

– Послушай… ты помнишь, как стала ведьмой? К то правил призраками до тебя?

Подруга, уже направившаяся в сторону ближайшей парковой дорожки, оборачивается и качает головой:

– Впервые Майриш и Гром пришли в ночь моего появления здесь, и тогда я чуть не обделалась. Они объяснили мне, что та, кто была до меня, навредила своему мужчине. Смертному. Кажется, тот предал ее, и она убила и его, и всю свою семью. За подобные вещи тебя лишают права на спокойную смерть, и ты умираешь мучительно, тебя словно разрывает изнутри, пока ты не передашь дар. Та женщина искала преемницу, и ей попалась я. Я не помню нашей встречи, но… видимо, преемника ищут в самых доступных духам местах, то есть в аномальных зонах. Как сказал Майриш, инфернальных. Там, где творятся странные вещи. Туда нечасто попадают смертные, но, как видишь, я все же очутилась там, когда проходила Коридор.

Я вспоминаю кровь, текущую из рта и ушей несчастной беглянки в белом халате.

Так говорила она. К ней шло какое-то существо, вокруг которого витала смерть. Но лучше Элм об этом не знать.

– А что еще тебе говорили вчера?

Она опускает глаза, ковыряя носком снег:

– Ничего важного.

Мне снова кажется, будто она что-то скрыла, но лучше оставить расспросы на потом: слишком холодно, да и голод дает о себе знать – мы не успели поесть перед тем, как смыться, удрали, как школьницы с урока. И Элм явно солидарна со мной, потому что предлагает:

– Пойдем к Макиавелли в забегаловку? Там такие вкусные…

Закончить она не успевает. Какой-то прохожий задевает меня плечом и стремительно удаляется прочь.

– Осторожно!

Темно-русые волосы, джинсовый плащ. Художник сегодня без мольберта – просто шагает вперед, спрятав руки в карманы. На его шее повязан красный шарф – именно такой я когда-то давно, в детстве, хотела подарить ему.

– Прошу прощения, – говорит он, обернувшись, и улыбается. – Холодный день…

Мы не успеваем ответить: Художник, посмотрев на нас еще несколько секунд, сворачивает на боковую тропинку. Я машинально устремляюсь за ним и вижу под ногами лишь гладкий снег без малейшего намека на следы. Ветки кустарника колышутся, точно их задела птица, но… больше ничего.

– Странный тип. – Элм встряхивает головой, точно избавляясь от наваждения. – Он приносит одни несчастья.

Кто знает… в последнее время мы часто видим Художника. Мы встретили его перед пожаром и митингом, я говорила с ним накануне скандала в штабе, теперь еще и сегодня. Б-р-р. Может, все-таки не несчастья, а перемены? У нас почти не осталось сил, и если Сайкс пришлет очередную убийственную игрушку или устроит резню на какой-нибудь из центральных улиц, некоторые… возможно, даже я… опустят руки.

– Черт с ним. Пошли.

Некоторое время мы молча идем по аллее и наконец выходим к мелкой речке. Это единственная река в Городе, она вытекает на востоке, откуда-то из черноты, и впадает в Большую Воду. В Городе ее зовут Зойкой, хотя Элм любит называть ее Белкой – из-за стремительного, капризного течения. Но через парк Белка бежит ровно, в этом месте она наиболее глубока.

– Привет, сестренка! – здоровается подруга с рекой. Затем Элм ускоряет шаг, подходит к краю берега, но вскоре возвращается ко мне и указывает куда-то пальцем: – Орленок, смотри! Какие люди…

Навстречу нам по тропинке идет Морган Бэрроу вместе с девушкой в меховой шубке. И когда они приближаются, я убеждаюсь, что вкусы мэра ничуть не поменялись.

Все подружки мистера Бэрроу (а они у него обычно не задерживаются) похожи, как сестры: высокие, хрупкие, черноволосые, белокожие и любят ярко-красную помаду. И эта пассия ничем не отличается от предыдущих, разве что взгляд у нее, кажется, немного поумнее. Заметив нас, она берет мэра под руку, чтобы свернуть, но тот уже машет нам рукой:

– Мое почтение!

Элм останавливается. Мы ждем, пока мэр и его девушка поравняются с нами. Когда они подходят, Бэрроу пожимает нам руки.

– Юлия. Одна из лидеров благотворительной организации «Жизнь». Юлечка, это Эшри и Элмайра, они работают в департаменте безопасности, – представляет нас мэр.

Видя, что Бэрроу к нам явно расположен, девушка изображает улыбку, но по-прежнему ничего не говорит.

– Гуляете? – спрашиваю я, глядя на мэра, и вполне искренне улыбаюсь. – Вам надо почаще это делать.

Бэрроу всегда полон энергии, но если внимательно посмотреть на его лицо, сразу становятся видны тени под глазами и глубокие морщины. Да и прогулки для него – редкость, обычно он безвылазно сидит в мэрии, которая, плюс ко всему, объединена с Думским комитетом. А почти каждое заседание, на которое приходят Гамильтон с Глински, рано или поздно превращается в бойню.

– Да, вышли подышать воздухом. Как вы? Джейсон говорил, у вас что-то случилось несколько дней назад?

Наверно, он о той самой карусели. Странно, что никто не рассказал ему подробности, хотя… откуда они могли взяться, если шеф предпочитает не распространяться о произошедшем? Может, это и к лучшему, не хотелось бы, чтобы мэр понял, что мы тоже… уязвимы.

– Ерунда, утечка газа, – отвечает Элм и сразу перескакивает на интересную ей тему: – Как комитет?

– Заседания пока не проходят. – Вздохнув, мэр смотрит на свои наручные часы. – Пусть эти двое выпустят пар. Если в ближайшие дни не произойдет ничего экстраординарного, я восстановлю их полномочия.

– А если произойдет?

– Будем решать вопрос радикально. Я уважаю и Вана, и Джейсона, они мне как дети, но из-за того, что они совсем не умеют уступать…

Интересно, он может хоть на минуту представить, какие кошмары видит по крайней мере один из его «сыновей»? От воспоминания о трупах в церкви мне становится не по себе, я чувствую уже знакомый приступ тошноты. Я закрываю глаза и тут же слышу голос Элм:

– Я очень надеюсь, что радикальные решения не понадобятся.

Элмайра говорит довольно мрачно. Но тут же безмятежно улыбается, а потом поворачивает голову к Юлии:

– Знаете, ваша организация все время в тени. Если бы не один мой знакомый редактор, я бы про вас даже и не узнала бы.

Юлия кивает, слегка хмурясь:

– В городе и без нас есть о чем поговорить. Мы просто помогаем, чем можем.

– Но о вас совсем ничего не слышно…

– И славно! – Юлия улыбается, постукивая ногой по снегу. – Это и не нужно!

– Я вас не совсем понимаю…

Юлия смотрит на Бэрроу, и тот добродушно кивает, словно дает молчаливое согласие. Подойдя на пару шагов поближе, девушка начинает оживленно объяснять:

– В основе нашей программы лежат… как бы сказать… забота и уважение. Не публичность. Люди просто верят нам, им нужно то, что мы делаем – зарядки, лекции, волонтерство, курсы. Особенно на окраинах. Чем ближе к тьме, тем… тяжелее. В центре это забывают, ведь там жить проще. А мы… стараемся. Если вам интересно, конечно.

Элм кивает, уважительно приподнимая брови, и берет меня под руку. Склонив голову к плечу, она добродушно мурлычет:

– Более чем интересно. А вы не хотите создать третью партию? Партию… Поддержки, к примеру?

Яркие губы Юлии вдруг поджимаются. Кажется, она раздражена.

– Мы независимы. Никто из членов «Жизни» не состоит ни в одной партии. И не будет.

Бэрроу легко касается ее руки:

– Я считаю это несправедливым, Юленька рубит с плеча. Но, возможно, пока это к лучшему.

Элм закусывает губу, как-то слишком резко давит каблуком сапога снег и наконец сдержанно кивает. Черноволосая Юленька буравит ее взглядом. Ревнует? Или…

Бэрроу опять смотрит на часы и изящно прерывает повисшее молчание:

– Что ж, нам пора. До встречи. Идем.

Обогнув нас, они продолжают путь. Элм задумчиво смотрит вслед, потом направляется в противоположную сторону.

– Хоть бы раз выбрал себе блондинку для разнообразия. Фетишист…

Она старается шутить, хотя ее голос звучит натянуто. И все же я с готовностью подхватываю:

– У тебя тоже склонность к широкоплечим мужчинам старше тебя.

– Гамильтон не в счет?

– Ага, он исключение.

Элм подмигивает и ускоряет шаг, не оглядываясь на мэра. Но я чувствую, что она думает об этой встрече. Почему?..