…Дождь. Мы около маленького деревенского домика. Вокруг тени других домов, а где-то впереди… люди называют это горизонтом? Никакой тьмы?

– Джон, это же… Земля!

Он кивает. Открывает калитку. Мы, пройдя травянистый пустырь, движемся вдоль стены. Чавкает мокрая земля под ногами, сверху давит разбухшее ночное небо. Я жадно вдыхаю чужой воздух и озираюсь.

Окно приоткрыто, в комнате горит свет. Встав на носки, я вижу мужчину: широкоплечий и улыбающийся, он прижимает Элмайру к себе.

– Там… все будет иначе. Да?

Элм такая, какой я впервые ее увидела: очень худая, со стянутыми на макушке темными волосами и уже со шрамами. Рука мужчины лежит у нее на затылке, на пальцах блестят несколько тяжелых колец.

– Да… Будем жить во Флориде. В самом красивом доме у моря. Ты будешь кататься на серфе.

– Как в фильмах про близняшек Олсен?

– Лучше.

Она кладет голову ему на плечо. Умиротворенная, такая беззащитная. И без знакомого свечения в глазах. Она не ведьма. Но тогда как…

– Джон…

Калитка распахивается. К дому бегут несколько вооруженных мужчин. Я не успеваю даже понять, откуда они явились, как они проносятся мимо нас и ломятся в дверь.

Вопль одного из них заставляет Элмайру вздрогнуть и вскочить. Она узнала голос, грубо назвавший ее по имени. Ее лицо стало белым как полотно.

– Папа…

Он вытряхивает из сумки какие-то детали. Капает маслом. Это… оружие? Его руки движутся быстро, привычно, почти механически. С такой скоростью собирать ствол не умею даже я. И, кажется, никто в нашем Отделе.

– Уходи через окно. – Он подталкивает Элм. – Я тебя найду. Давай в лес.

– Я…

– Я найду тебя! Всегда!

Она всхлипывает, но бежит. Выбирается, мчится через участок, ей стреляют в спину, но ни один выстрел не достигает цели. Пули свистят и рядом с нами. Когда распахивается калитка, нас отрывает от земли и несет на невидимой привязи памяти. Это похоже на самые сумасшедшие водные лыжи в моей жизни.

Элм петляет, как зайчонок. Преследователи не могут ее догнать. Вскоре все затихает, и я слышу только ее сбитое, испуганное дыхание. Куда же ты вляпалась, Элм? Кто ты?

Судя по боевой подготовке, могла быть наемницей. Так писал Лютер?

Поворот. Еще поворот. Лают собаки, потом затыкаются – как-то резко, будто кто-то отключил в телевизоре звук. Элмайра останавливается, останавливаемся и мы.

Впереди стена. Тьма? Нет… густой еловый лес, перед которым еще одна калитка. Безобидная бело-розовая калитка с надписью «Поселок Светловка».

Я пытаюсь хоть что-то понять. Нет, это точно не ворота на Севере. Не ворота, за которыми живут огоньки.

Элмайра подходит и смотрит в глубину чащи, как ныряльщик перед прыжком. Я тоже не могу оторвать взгляда, ищу Джона и сжимаю его пальцы. Его рука дрожит.

Секунда.

Еще одна.

В этом месте в страшилках становится по-настоящему страшно. Но ведь впереди просто… лес?

– Д-джон…

Сквозь его стиснутые зубы вырывается стон боли и сливается с моим – более громким, переходящим в крик. Страшилка кончается, пора уснуть. Остается последнее. Они.

Из провала поднимаются голубые огоньки, они появляются из-за сосен. Близятся. А тело Элмайры сползает на землю, лишаясь всех костей. Я понимаю, что то же происходит и со мной, а потом…

Боль не отпускает. Раскаленные шурупы долбят мозг. Кожа отходит слоями, сосуды лопаются, сочится кровь. Мне хуже, чем было в гробу: тогда я хотя бы чувствовала тело, могла царапаться и цепляться за жизнь, а сейчас руки не подчиняются, точно мне выдрали позвоночник, и теперь что-то мягко обволакивает и уносит все, что осталось. Тьма предельна. Баюкает и нашептывает ласковую колыбельную.

…Он держит меня за руку. Это первое, что я понимаю. Мы стоим в абсолютной темноте, ладонь у него теплая, и я жива.

– Что это… было?

– Скорее всего, нас расщепили на атомы, а потом собрали их в той же последовательности. Теоретически именно это происходит в пространственных дырах.

Из объяснения я понимаю только два или три слова. Немного боясь ответа, я спрашиваю:

– А… где Элм?

– Здесь. Вокруг нас. Тьма – часть ее сознания.

– Что?..

– Такая же, как вокруг Города. Она есть в каждом. Эта… тьма.

Я вспоминаю пятно на прозрачном теле Вуги. Черное, вязкое…

– Надо идти. Не бойся, Эшри. Тебя здесь точно ничего не убьет.

– Не боюсь. – Я улыбаюсь, хотя он едва ли видит мое лицо. И спохватываюсь: – Стоп. А… тебя?

Он колеблется, прежде чем спокойно ответить:

– Конечно, нет. Это же просто сон.

Я не выпускаю его руку. Мы делаем первый шаг. Интересно, как долго можно сохранять рассудок, плутая в темноте? Сколько бродила Элмайра, пока не нашла Город? А ведь из наших никто не владеет телепатией. Некому будет вытаскивать нас, если… если?

– Может, попробую посветить?

– Здесь это не выйдет.

– А ты знаешь, куда идти?

– Нет. Но Элмайра – знает.

И он прав. Вскоре – а может, десять лет спустя – все вокруг нас начинает меняться.

Неровные полоски света. Их все больше, пространство под нами и вокруг принимает очертания пазла с белыми границами фрагментов. Нога наступает на одну из них. Не определить, холодная она или теплая. Но она бьется, как сердце, и глухо гудит.

– Чувствуешь?

Я цепляюсь за его руку крепче и больше не решаюсь двигаться.

– Лучше не…

Пазл оживает и начинает расползаться в стороны, он трясется и неистово ревет. Ему не нравятся гости. И, кажется, он скоро их уничтожит.

– Осторожно!

Нас расшвыривает. Мы на разных кусочках пазла, из щелей которого лезут вверх черные, как и все вокруг, щупальца. Фрагмент, на котором замер Джон, резко взмывает вверх. Два щупальца оплетают запястья Айрина, одно лезет к горлу, и… он исчезает. Просто исчезает, мелькнув в ослепительно-белой вспышке.

– Джон!

Меня встряхивает. Я теряю равновесие и проваливаюсь куда-то вниз. Я думаю о том, что никогда не вернусь. Щупальца летят за мной.

Я жива. С трудом поднимаюсь и растираю ушибленные колени. Странно, что не сломала спину – я летела бесконечно долго и ударилась обо что-то твердое. Летела… одна.

– Э-э-эй!

Тишина.

Слова перестали меня успокаивать, накатила самая настоящая паника. Я осталась на задворках сознания Элмайры, я потеряла Джона, заблудилась. Да, возможно, меня ничего не убьет. И никто не найдет.

Но кое-что поменялось. Тьма уже не предельна. Посмотрев на руки, я различаю их – совсем слабо, но все же они видны. Как если бы я выключила свет и мои глаза привыкли к его отсутствию. Да, я вижу. Все больше и больше.

– Детка… подойди сюда.

Торопливый перестук шагов. Элмайра близко, она тоже напугана и бежит на зов. Щурюсь. Впереди женщина: бледная и худая, она прячет одну руку за пазухой медицинского халата. На изможденном лице Элм бесконечное облегчение: она думает лишь об одном – что рядом наконец взрослый. Элм останавливается и прижимает ладони к своей груди, точно стараясь отогреть их или убедиться, что ее сердце бьется:

– Я… вы… спасатель?

В это же мгновение женщина, пошатнувшись, падает. Из ее горла вылетает серое облачко и тут же пропадает. Элмайра опускается на колени рядом, дергает женщину за руку, будто не видит кровь, сочащуюся изо рта, ушей и огромных ран на теле. Крови все больше, халат постепенно мокнет. Элмайра отдергивает руки и прижимает их к губам. Она всхлипывает, пытаясь поднять незнакомку и повторяя как заведенная:

– Пожалуйста!

Когда слово звучит в третий раз, женщина с трудом открывает глаза.

– Не трогай. Мне лучше умереть до того, как меня заберут.

– Кто заберет? Кто вы?

Женщина смотрит вверх. В темноту. Она молчит, но откуда-то я знаю ответ. Знаю так хорошо, что тело мгновенно покрывается мурашками, а тошнота сдавливает горло.

– Кто помянет, к тому он придет. Он наделяет и отбирает. Он правит здесь… и правит там… крадется по твоим следам.

Эти слова мне что-то напоминают… Детскую считалку, которую бормотала иногда Лавайни! И надпись на боку фургона с мороженым. Не смыслом, нет… Просто столько же скрытой угрозы, столько же тревоги…

– Он… сильный? Сила – это хорошо. Если бы у меня была…

Гаснущие глаза незнакомки вспыхивают. Она пришла к какой-то мысли и собирается с силами. Тянет руку – страшную, высохшую, как птичья лапа, будто инородную, – сама женщина не стара, ей нет и сорока.

– Я дам тебе.

– Но…

– Мой далекий предок хорошо ладил с ему подобными. Из поколения в поколение они щедро одаривали нас силой. Власть над духами. Любовь неба. Магия. Хочешь?

И еще ближе к Элмайре тянется скрюченная кисть. Уже почти касается щеки.

– Какая ты красивая…

– Это… добрая сила?

– Добрых и злых сил не бывает, как не бывает добрых и злых собак. Добрые и злые – хозяева.

– Я…

Женщина перебивает ее и прижимает подрагивающую руку к губам.

– Чем ты сильнее, тем больше вокруг тех, кто попытается тебя уничтожить. Они всюду, как и он, они – его псарня. Шепчут, запутывают. Но другие… тоже шепчут. Принимают разный облик, иногда ты даже не догадываешься… Помни. Ты выбираешь, чей шепот слышать. Всегда выбираешь. Я…

Элмайра неожиданно понимает и склоняется ближе. В ее голосе чувствуется жалость:

– Вы услышали не того.

Незнакомка ласково отвечает:

– И видишь, что со мной стало. Это… за дело.

У нее снова идет кровь из горла, женщина начинает кашлять. Неужели так же будет умирать моя подруга, когда сила разъест ее изнутри?

– Если я соглашусь… я помогу вам?

Та кивает. В то мгновение, когда их ладони соприкасаются, мир вспыхивает. Зеленый огонь окутывает Элмайру со всех сторон, вторгаясь в ее ноздри, рот, глазницы и уши, и вскоре исчезает, оставив только слабенький след на радужках глаз и кончиках пальцев. Женщина слабо улыбается:

– Как ты чувствуешь себя, дитя?

Элмайра прикладывает к груди ладони. Когда она поднимает их выше, между пальцев вспыхивает маленькая искра. Искры поменьше – в зрачках.

– Сильной.

Искра превращается в птицу. Взмахнув крыльями, она взмывает, чтобы тут же рассыпаться.

– Я…

Элм не успевает больше ничего сказать, она вздрагивает и прислушивается.

– Кто-то нашел нас. Он поможет?

Я тоже услышала за спиной шаркающую поступь, но приняла ее за галлюцинацию. Теперь я слышу шаги снова, отчетливее и ближе. Кто-то идет. Кто-то нас ищет. Нас. Да, это прошлое и память, но кто-то знает, что я – непрошеный гость – здесь.

– Это…

В голосе женщины слышится ужас. Она отползает в сторону.

– Не жди его!

– А… вы?

Я знаю, я чувствую. Она не встанет. Будет ждать, пока некто из Коридора, может быть, хозяин, подойдет и оборвет ее мучения.

– Немного отдохну… просто отдохну. Беги. Тебя выведут!

…Когда Элм бежит через темноту, увлекая за собой меня, впереди движется что-то светящееся, стремительное, в чем угадываются зыбкие человеческие силуэты. Призраки.

Призраки ведут новообретенную госпожу.

Я знаю, что ни за что не обернусь. Тех, кто ходит по этому Коридору, не должны видеть создания вроде меня.

…Элм вываливается из тьмы, оказавшись на пустыре. Она разбивает коленки и локти и тут же вскакивает. Свет бьет ей в глаза, она начинает тереть их кулаками и…

– Стой на месте.

Элм замирает, пытаясь что-нибудь рассмотреть, видит фигуру с винтовкой и слабо, жалко взвизгивает, делая шаг назад.

– Лучше не дергайся.

Ван Глински совсем не изменился за все эти годы, только морщины на лице обозначились четче. Кроме оружия я замечаю веревку у него на поясе и свисток на шее. Волосы собраны в хвост. Политик опускает ствол и подходит поближе.

– Ты откуда?

Моя подруга пятится, с ужасом глядя на покрытое шрамами лицо. Она вскидывает руку, шевелит губами, пытаясь что-то крикнуть. Ее глаза вспыхивают. В Глински летит широкий зеленый луч и рассыпается искрами под ногами. Взгляд «единоличника» не выражает ничего, кроме сдержанного любопытства:

– Промахнулась. Жаль. Что это за фокусы?

Он по-прежнему приближается, но Элмайра и не пытается убежать. Она стоит, потерянно глядя ему в лицо, по вымазанным кровью щекам катятся слезы, и только руки крепче сжимаются в кулаки. Глински останавливается в шаге от нее и… улыбается.

– Тихо. Никто тебя не тронет. Откуда ты?

Я никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном. В его голосе нет агрессии, он звучит тихо и ровно и, кажется, успокаивает. Кулаки Элм медленно начинают разжиматься.

– Я… – она запинается, – не помню. Где я?

Политик хмурится. Я замечаю, как он быстро косится на оружие в собственных руках, будто сомневаясь, не пустить ли все же его в ход? Но, видимо, в итоге «единоличник» принимает другое решение и задает новый вопрос:

– Значит, ты с Земли?

– Я помню, как бежала и увидела ворота… И огоньки, мне от них было больно, а потом… – Она устало потирает лоб и хмурится. – Больше ничего. Вы кто?

– Как тебя зовут?

– Элмайра… – Она смотрит в светлое небо. – Элмайра Белова, – неуверенно продолжет она.

Лицо Глински снова становится спокойным:

– Красивое имя. Что ж… если уж мы встретились, Элмайра Белова, сейчас я выведу тебя. А твои родители…

Она шмыгает носом.

– Ладно. Только не реви. Не реви, слышишь?

Он протягивает руку. Элм доверчиво сжимает ее и привстает на цыпочки, все пытаясь заглянуть политику в глаза. Но он этого взгляда старательно избегает. Его тон становится жестким:

– Пока не говори никому, что ты… странная. Совсем никому.

– А я… странная?

Он усмехается и подносит к губам свисток. Резкий звук нарушает тишину. Видимо, так военные зовут друг друга, отправляясь в Коридор. Но я уже не рассматриваю выступающие из тьмы человеческие тени.

В следующий миг я вижу себя со стороны. Мне одиннадцать, мы с другими приютскими девчонками выглядываем из комнаты. По коридору идет комендантша по кличке Крокодилище, с ней – высокая худая девочка с темными волосами. Новенькая оглядывается вокруг, в ее зеленых глазах уже нет ни испуга, ни удивления.

– Это Элмайра Белова, она будет жить с вами.

Девочка смотрит на нас молча. Ее губы растягиваются в неуверенной, дрожащей улыбке. Я помню ее… скоро эта улыбка станет совсем другой. Наглой. Хищной. Лживой.

– Не обижайте ее.

Приют расплывается, превращаясь в цветную полоску, и картинка опять сменяется кромешным мраком. А потом…

– Ты так ничего и не вспомнила?

Пахнет кожей и куревом. Я сижу на заднем сиденье мощной черной машины Глински. «Единоличник» с Элм – впереди. Машина остановилась возле приюта. Вокруг глубокая ночь, во дворе не горят фонари. Валит хлопьями крупный снег, в динамике играет какая-то классическая музыка. Шостакович или кто-то похожий… Глински слушает такое?..

Элмайра, прищурившись, смотрит на желтый квадратик веранды – единственное освещенное окно нашего довольно убогого серого дома – и качает головой:

– Спасибо, что показали Город. Он… красивый. Такой разный. Север и Юг…

– Поверь, не такой красивый, как место, где ты раньше жила.

– Я все равно его не помню. Как и все остальное. И…

Возможно, он боится, что она заплачет, и поспешно напоминает:

– Тебе пора.

Но Элм не двигается.

– Знаете, я… я совсем не хочу жить здесь, как какая-то… ущербная.

Между бровей Глински проступает глубокая морщина. Он качает головой:

– Я строил приют не для ущербных. А для тех, о ком некому позаботиться. Так бывает, и тебе стоило бы…

Элм улыбается ему и протягивает руку, касаясь его плеча. Когда она успела накрасить ногти? Легкое, осторожное движение, и, к моему удивлению, Глински не сдавливает ее кисть. Просто разглядывает тонкие пальцы, застывшие на ткани плаща.

– Я боюсь оставаться одна. Вот и все. Наверно, всегда боялась, хотя и не помню. И… вы ведь тоже боитесь, да?

Он молчит. Элм пожимает плечами. Но это не просто жест невинного понимания, мне ли не знать. Он несет другой смысл. Элмайра берет изуродованную шрамами кисть и опускает ее на свою щеку. И произносит:

– Сейчас вы засмеетесь или закурите. Но на самом деле вы попались.

Он не отстраняется. Более того, пальцы начинают перебирать ее длинные тусклые волосы – легкими движениями, как если бы гладили шерстку зверька, который может и укусить.

– Опасная девочка… ты слишком много понимаешь. Наверно, тебя стоило уничтожить.

Элм поводит головой. Его пальцы ложатся ей на шею.

– Девочка? Вы забыли, сколько мне. – Она придвигается ближе, не сводя с него глаз. – Вам плевать. И мне плевать.

– Ведьма…

Он облизывает губы. И я вижу, что в эту минуту Элм не выглядит на тот свой возраст. Она похожа на себя взрослую. Покрытая шрамами рука гладит ее шею, вторая тянется к приборной панели. Замолкает мотор. Останавливаются дворники.

– Зачем ты это…

Она тоже тянет руку. К его поясу, беззастенчиво кладет ладонь поверх широкого командирского ремня и слегка проводит вниз.

– Я помню кое-что… довольно много из того, что, наверно, помнить не должна. Вы будите эту память. Вы.

– «Ты».

Ее рука не меняет положения. Одним движением Элмайра перебирается к «единоличнику» на колени. Ей, такой худой и ловкой, достаточно места между его корпусом и рулем. Она запускает обе руки в его темные волосы, прислоняется лбом к его лбу и шепчет:

– Ты похож на кого-то, кого я знала.

В тот момент, когда она целует его, а изуродованные шрамами руки ложатся на ее лопатки, меня снова окутывает тьма – лишь на несколько секунд. Отвращение. И я распахиваю глаза.

– Куда мне идти? Училкой? Или официанткой? Ты… правда видишь меня там?

Она стоит посреди кабинета – взрослая, красивая и злая. Ван Глински медленно подходит к ней и дотрагивается до ее щеки.

– У меня есть другая мысль.

Элм прижимается к нему, привстав на носки, крепко обхватывает его, сцепленные руки дрожат. Даже теперь Элмайра все равно значительно ниже его.

– И что бы ни случилось, ты можешь…

– Заткнись. Заткнись, Ван.

Это самая извращенная версия «Красавицы и чудовища», какую я могу себе представить. Со шлюхой-красавицей и монстром, который вряд ли хоть когда-то был принцем.

– Ты мой воздух. Мое все. Так говорят только дуры в книгах, но знаешь, я…

Он не пытается ее оттолкнуть. Улыбается той улыбкой, о существовании которой несколько часов назад я не могла и подозревать. На мгновение его тяжелые веки опускаются.

– Ты меня не любишь.

Элмайра вздрагивает как от удара и тоже зажмуривает глаза. Хана она никогда так не обнимает. Долго, будто пытаясь врасти в него всем существом.

– Люблю.

– Нет. А я не люблю тебя.

Она отстраняется и поднимает взгляд. Ее лицо мгновенно меняется, искажаясь желчной ухмылкой:

– Раньше было интереснее?

Глински достает из кармана сигареты, зажимает одну губами и чиркает зажигалкой.

– Ты была единственной, о ком такая сволочь, как я, – тут он кривится, явно кого-то цитируя, – заботился здесь. В некотором смысле… это неплохая подделка настоящей любви.

Элм тянет руку и тоже вытаскивает из пачки сигарету. «Единоличник» подносит огонь, моя подруга прикуривает, выдыхает дым прямо ему в лицо и пожимает плечами:

– А растлевать сироток… общество знает об этом увлечении своего ненаглядного лидера?

Под ее немигающим взглядом Глински плавно отступает к столу. Он берет пистолет и резко разворачивается, целясь Элм точно в лоб. Она стоит, зажав сигарету между средним и указательным пальцами. В глазах – прежняя насмешка, но колени дрожат.

– Тебя никто не хватится.

– Ты так никогда не поступишь.

– Ты тоже.

Она кивает. Опускает голову, тушит сигарету о стену и мнет окурок в руке. Все так же спокойна и неподвижна, только глаза стали мокрыми от слез.

– Твоя подделка была качественной. Моя… тоже. Не будем пугать друг друга.

– Пугать?.. Ты же даже не снял его с предохранителя, Ван.

И он кладет оружие на стол.

– Я не оставлю тебя. Ты сама забудешь.

– Не хочу.

Он берет Элм за подбородок и наклоняется. Две страшные серые бездны, в которые, наверное, нельзя смотреть так долго, но она смотрит, кусая уголок губы.

– Сегодня у меня день рожденья, Элмайра. Знаешь… сколько мне?

Она встряхивает головой, избавляясь от хватки грубых пальцев. Кусает губы еще сильнее, немного повышает голос:

– Мне плевать! Сорок, сорок пять, да хоть шестьдесят, я…

– Сотня.

Элм вздрагивает, но тут же растягивает губы в усмешке и склоняет голову к плечу. Протянув руку, она касается лба «единоличника».

– Лжешь мне? Или… пьешь кровь?

Глински легонько сжимает ее пальцы и целует их. С благодарностью и… облегчением?

– Мне вкололи сыворотку в тридцать три. Как говорят, возраст Христа?

– Какую… сыворотку?

– Государственная тайна.

Элмайра уже полностью овладела собой, она высвобождает руку. Отступает, пересекает кабинет и садится в кресло, закидывая ноги на подлокотник. Привычная поза. Поза хозяйки.

– Что ж. Если хочешь оригинально расстаться, государственная тайна вполне сойдет.

Ван Глински улавливает шутку. Криво усмехнувшись, он прислоняется к столу. Молчит, собирается с мыслями – слышно только тиканье часов и уличный шум. Элм не торопит, ждет, не спуская глаз, и наконец…

– Это вещество создавали, опираясь на древние алхимические тексты, пытаясь связать их с современной наукой. Разработчики действовали по особому распоряжению, чтобы лидер моей страны, которого некем было заменить, прожил подольше. Ученые не успели, он умер, и все же… Танталум-Роксис, полученная ими формула, дала результаты. Уже другим. Например, мне.

– Ты… бессмертен?

Политик зажигает очередную сигарету. Холодное солнце за окном отражается в его глазах.

– Если бы я стал бессмертным, давно бы повесился. Нет, Элмайра. Просто мои десять идут за один. Хотя иногда мне кажется, что я всего лишь гнию. Ты… не чувствуешь этого, когда трахаешься со мной?

Она вздрагивает. Будто режется об новую, очень горькую усмешку. Молчит, болтая левой ногой.

– Модификаций было несколько. Первую вкололи Моргану Бэрроу, и ему не повезло. Была ошибка в расчете, вещество не подействовало до конца на гипофиз, вызвало отторжение у всей эндокринной системы. Теперь, чтобы оно не запускало разрушающие процессы, мэру приходится пить какие-то стимуляторы. Я испытывал формулу на себе через несколько лет. Я не особо рвался, у меня был простой выбор: стать подопытным или отправиться в лагеря. На мне все и закончилось. – Глински выпускает через нос облачко дыма. Едва мне вкололи эту дрянь, началось что-то вроде болевого припадка. Я схватил две колбы и швырнул их в лицо главному разработчику. Едкая кислота. Профессор ослеп, а вскоре и тронулся. Он уже не смог ничего восстановить, а ведь он даже не записывал формул, ему запрещали, так боялись утечки. Я все равно оказался в лагере, а потом… командованию Большой Войны не хватило офицеров. Меня выпустили. И вот – сотый день рождения. На который давно не стоит заказывать тортов со свечами. Поздравишь?

– Ван, я…

– Не веришь?

– Верю.

– А в то, что я хочу, чтобы хоть кто-нибудь уже меня пристрелил?

Она молчит. «Единоличник» начинает ходить по помещению, и его шаги напоминают поступь пойманного зверя. Наконец он останавливается возле окна, упирается ладонью в стекло и смотрит на улицу.

– Ван…

Элм подходит к нему и кладет руку ему на спину. Он поворачивает голову, наклоняется и вдруг шепчет:

– Я разнес эту лабораторию… разнес все. Но одну ампулу спрятал, и ее не нашли в охранке. Она еще у меня. Хочешь? Будешь вечно молодая… красивая… гнилая… со мной.

Снова это «хочешь?»… Другой соблазн, другим голосом, от другого человека, но снова – ей. И она…

– Нет, – отвечает Элмайра.

Ее рука скользит по широкому плечу вниз, до локтя, накрывает изувеченное шрамами запястье. Их пальцы переплетаются, и Элм, глядя на свою руку в плену чужой, качает головой:

– У тебя есть почти вечность. Тебе надо разделить ее с кем-то. Это вряд ли должна быть… подделка. Даже такая хорошая, как я.

Он целует ее в щеку, они не разжимают рук и просто смотрят на город. Изображение пропадает. В опустившейся темноте я успеваю услышать одну фразу:

– Говоришь… Дмитрий Львовский?

В следующем воспоминании она склоняется над моей приютской кроватью. Элм плачет. Я ни разу не видела ее настоящих слез, почему же она все время плачет в своих лабиринтах памяти?

– Прости, Огонечек. Прости.

За спиной, возле двери, темнеет собранный старый чемодан.

Мир меркнет. Пролетев какое-то расстояние в черной пропасти, я оказываюсь в незнакомой комнате. Судя по наличию столов, приборов и стеллажей, это лаборатория. Но я не бывала здесь раньше. Научная Академия? Или… что-то другое?

Экраны разбиты, на полу хрустят мелкие осколки стекла. Горит длинная лампа, самая дальняя, да и она мигает. Другие пять кажутся угольно-черными. Воздух спертый, тяжелый. Под моими ногами проползает жук.

– Эй! – неуверенно кричу я и вздрагиваю, когда слышу хриплый ответ.

– Эшри?..

В первый миг я не узнаю девушку, забившуюся в угол и обнявшую колени, – грязные темные волосы закрывают лицо, но она явно наблюдает за мной. Наконец поняв, кто это, я с криком облегчения бросаюсь навстречу:

– Эй! Что с тобой, что…

Она отводит глаза.

– Снова пришла. Снова убьешь меня.

– Элмайра…

– Давай же!

– Но я… даже не знаю, где я.

Она смеется в ответ. Нет, не смеется. Гогочет, будто ее рвет этим смехом. Заливается, ее смех режет слух.

– Элм!

Я приближаюсь, опускаюсь на колени напротив, беру ее руки в свои и крепко стискиваю. Я стараюсь говорить спокойно:

– Нас отравили. Мы в кошмарном сне. Понимаешь?

– О да, Орленок… мы в кошмарном сне. Это новость?

Снова смех. Ее ладони потные, холодные и дрожат.

– Элм! – Я встряхиваю ее руки в ответ. – Джон меня спас, мы пришли вытащить тебя, но… он пропал. Какие-то щупальца в твоей голове его забрали. Я не знаю, где он. Ты… не знаешь?

– Нет. Я не знаю.

Странно… ничего из сказанного не впечатлило ее. Может, она просто не поверила? Ведь я тоже не поверила сразу.

– Надо его найти. Зачем вообще ты разводишь в голове щупальца, это ненормально!

Она не слышит мою шутку. Встряхивает головой, откидывая волосы назад, и я замечаю, какое худое и заострившееся у нее лицо. Лицо психопатки, которую к тому же долго морили голодом. Элм вдруг подается ближе.

– Ты уже очень его любишь? – спрашивает она.

Я стараюсь улыбнуться. Она не в себе. Мы все не в себе, но у нее это зашло слишком далеко. Я должна все понять и справиться с этим. Я пытаюсь не терять самообладания.

– Нашла о чем спросить, да и время подходящее. Давай обсудим это за кофе или пивом, пойдем домой, а то…

Тут я осекаюсь. А то… что? Почему мои мысли возвращаются к твари из Коридора? Почему ледяная дрожь заставляет меня крепче сжать тонкие пальцы подруги? Она высвобождает их, пробормотав:

– Уходи.

Если бы тут был Джон… Я лихорадочно прокручиваю в голове нашу встречу и то, как он привел меня в чувство. Как он меня спас? Да много ли мне было надо, вытащил из гроба и немного потискал, значит…

Два огромных жука проползают мимо моих ног. Я тяну Элмайру за руку вперед, чтобы обнять ее, но она не шевелится. И вдруг, точно смирившись, она начинает говорить:

– Это навсегда, понимаешь? Это наказание. Ты – наказание.

Я дергаю ее еще раз и, сдавшись, падаю без сил на грязный пол рядом.

– Вуги в беде! И Бэни! И Глински! Ты не можешь допустить, чтобы он умер, да? В ставай!

Но она опять опускает голову и утыкается лбом в коленки.

– Послушай, мне надо сказать…

Я перебиваю ее, кладу руку ей на затылок:

– Конечно, Элм. Я слушаю. Только быстро, а то…

– Я начну сначала.

– Но…

– Это касается тебя. И твоего… дома.

Жуков под нашими ногами становится все больше, я стараюсь не обращать на них внимания, пока не замечаю одну деталь. Они ползут у Элм из рукава. И…

– Ладно. Говори. Все, что хочешь, только…

Я не произношу этого вслух, а просто прислоняюсь лопатками к стене. Жуки копошатся. Они минуют освещенный участок пола и растворяются в тени: блестящие спинки, шершавые лапки. Когда исчезает последний, Элм вновь подает голос:

– Хан. Он упал, потому что мы его подбили. Вот как он появился.

– Мы? К то – мы?..

Она сыплет цифрами и именами. Называет кого-то из окружения Глински, приводит модели оружия и цитирует мне военный устав. Я с трудом понимаю этот поток информации, такой же бешеный, как и скопища насекомых вокруг. Мне не нравится, как моя подруга раскачивается из стороны в сторону. У меня опускаются руки. И тут она горько усмехается.

– Дура. Начала не с того. Тебе же интересно другое. Ну что ж. Мое другое – Ван Глински. Из-за него я стала такой. Такой же, как он. Чокнутой и несгибаемой. и я так же мерзко обращаюсь с теми, кто решится меня полюбить. Он меня научил.

Мой воздух. Мое все. Я понимаю, что должна задать эти вопросы. И задаю:

– Он тебе очень дорог, да? Как это… случилось?

Забавно. Таким или примерно таким тоном допрашивают выживших после ограблений, изнасилований и прочих ситуаций, заставляющих мозг съехать набекрень. Я же спрашиваю о любви. Элмайра медленно убирает прядь волос.

– Он спас меня. Был рядом, когда не было никого. Стал моим ангелом. Жутким, покрытым шрамами ангелом, трахающим меня почти каждую ночь. Однажды он собрал осколки, на которые я разбилась. Только чтобы разбить еще раз. Достаточно?

Еще два жука – огромных, скользких, длинных. Я с трудом сдерживаю тошноту.

– Он устроил меня в приют, потом в гарнизон, к Дмитрию. Ему я тоже понравилась, и он принял меня. Я… поверила, что это мое. Я – женщина-солдат, винтик. Я решила все забыть – приют, Вана, даже тебя. Я так редко приходила. Знаю, что ты до сих пор обижена.

Я молча кусаю губу. Она смотрит в пол и продолжает:

– В Восточном гарнизоне базируется единственный космический корабль Города. Он собран давно, в лучшие времена «свободных». На нем даже надеялись улететь, но ничего не вышло. Маломощный движок, протекающие баки. Он взлетел всего один раз и сломался. Бэрроу берег его только на случай космической атаки, там было кое-какое вооружение. И вот… нам сообщили, что над Городом появился крупный посторонний объект. Шеф встревожился. Он вызвал меня и еще пятерых ребят, мы поднялись и запустили ракеты. Была вспышка, потом наступила темнота. Когда потом мы это обсуждали, то пришли к выводу, что нас просто «не пропустили». Возможно, чтобы вырваться с этой планеты, нужно совершить гиперпрыжок, на который наш космический корабль «Икар» не способен. А возможно, мы просто в аду.

Газ убивает ее. Прямо сейчас, поэтому это всего лишь бред и агония, вот и все. Из ее рукава снова выползают жуки, и я опять упрашиваю ее:

– Пожалуйста… давай уйдем.

Она смотрит сквозь меня и продолжает говорить:

– На сбитом корабле нашли только раненого Хана и шестерых людей – его заложников. Они ничего не помнили о своем прошлом, как я когда-то, четверо из шести не могли даже назвать своих имен. Мы вызвали мэра, Вана Глински и тогдашнего главу «свободных», Артура Гамильтона. Мы не знали, что делать. В конце концов людей взяли в программу реабилитации, а вот с Ханом было сложнее. Глински хотел подорвать корабль с ним вместе, и шеф согласился. Но Артур Гамильтон упирался, да и мэр считал, что с носителем разума так поступать нельзя. И они спросили меня – просто потому, что я была в курсе, шеф мне доверял, рассчитывал на мой голос. Я поддержала Бэрроу. Хана поселили на острове без права появляться в Городе. Вскоре мы стали дружить.

– И… как произошло это?

– Я никогда не была красавицей. Но меня всегда тянуло к чудовищам. Мы встретились у озера, и я села с ним рядом. Просто сказала «привет». Так начинается много дурацких историй длиною в жизнь… правда?

– Он не хотел бежать, используя тебя? – приглушенно спрашиваю я.

– Он полюбил плен и не пытался вырваться.

– Но… почему?

– Однажды он сказал, что космос слишком большой и там он чувствует себя удивительно маленьким. Здесь он почувствовал себя огромным. Как… уродливая звезда. А я – другая звезда. Его путеводная.

За спиной мигает лампа. Там, близ нее, бесятся тени.

– Мы много говорили, пытаясь связать два наших разных мира. Иногда я таскала его танцевать в один из южных джаз-клубов. Он влюблялся в Город, мы влюблялись друг в друга. Вскоре об этом узнал Львовский – донесли конвойные. Он взъелся, еще когда Хана оставили в живых, а после того, как ему стало известно о нашей связи, его словно переклинило, и мне пришлось уйти. Перевестись в Западный гарнизон, и там… Джей. Жаль, он увидел во мне «девушку с Земли» вместо того, чтобы увидеть просто девушку. Он был помешан. Уже тогда.

Из ее рукава вылетает голубая стрекоза, каких я видела только в заводях Одинокого Острова.

– Он был членом партии. Но, как и многие, только и ждал, что его любимый папочка облажается. Джей считал его неудачником и трусом. При всех его романтических бреднях он тот еще урод, правда? В прочем… он расплачивается за это. Немногие добровольно согласятся влезть в мясорубку, да еще и покрутить ручку. Он – такой. И как гребаный феникс, каждый раз возрождается. Только… не из пепла. Из тьмы.

Элм ловит стрекозу и, к моему ужасу, отрывает ей сначала одно крыло, потом второе, а затем отбрасывает прочь. Заговаривает снова. Голос начинает обрываться и прыгать.

– Артур Гамильтон облажался, когда явилась Объединенная Делегация Разумных Цивилизаций.

Я думаю о стрекозе. Представляю, как она корчится в темноте, так же, как я когда-то корчилась на полу золотохранилища. Но я стараюсь сосредоточиться и слушать дальше. И то, что я слышу, все меньше похоже на бред.

– Это произошло весной, два года назад. Они приземлились перед мэрией, поздно ночью, обойдя наши радары. После случая с Ханом «Икар» уже не летал, да мы и не смогли бы ничего сделать против их главного корабля. В ОДРЦ входило пять следователей с разных планет. Их целью был поиск материалов по некберранскому делу. Джон и Анна тогда уже прилетели, насколько мне известно, но не дали о себе знать. Все разгребали мы. От нас потребовали помощи, поскольку почему-то эти твари считали, что некберранцы здесь когда-то… были.

– А иначе?

– Отказ приравнивали к пособничеству агрессорам. На корабле имелось оружие, которое сделало мэра более сговорчивым. Он согласился обыскать окраины Севера, поставив условие предельной секретности. Мы осознавали, что народ не готов к контакту с чужой цивилизацией. Нас поняли. Глава «свободных» отказался, по его словам, «плясать под дудку гуманоидов». Даже когда мэр намекнул, что от этого будет зависеть результат перевыборов. Джей к тому времени уже номинально стал главой Западного гарнизона. А я…

– Постой, Элм. Некберра погибла, когда на нее напала неизвестная раса, да? Но… это было так давно…

Она кивает:

– На войне неизбежны военные преступления. Победители часто раскрывают их, не только желая восстановить справедливость, но и чтобы засиять еще ярче. Следы искали по всем галактикам – но все было безуспешно. Не особенно надеялись и на нас, но когда Джей рассказал о случившемся, я уже знала, где искать.

Я встаю и начинаю ходить по лаборатории, разгребая ботинками осколки. Мне тяжело сидеть рядом с человеком, из которого выползают жуки. Пусть это моя подруга. И путь она рассказывает мне правду, впервые за долгие годы. В этом есть что-то… противоестественное. И я вдруг сознаю, что именно. Я просто не уверена, что Элмайра Белова все еще жива.

– И… что ты нашла?

Элм дергается всем телом.

– В одном из странствий у Хана сломался корабль. Чтобы починить его, он сел на ближайшей планете. В той галактике он ничего не знал и доверился радару. Это оказалась Некберра.

– Боже…

– Еще на входе в атмосферу у корабля вылетели иллюминаторные стекла и окончательно сгорел один из двигателей. Воздух состоял почти полностью из раскаленного газа и ядовитых испарений. Хан не нуждается в кислороде, чтобы дышать, поэтому ему было вполне комфортно. Снизившись, он быстро понял, что планета мертва.

Из рукава Элм снова кто-то вылетает. Белый мотылек, еще один и еще. И все они летят ко мне.

– Казалось, катастрофа случилась недавно. Некберра продолжала гореть. Моря еще не совсем высохли, сохранилась часть лесов, но он всюду видел тела разных животных, которые лежали вдоль русел. Видимо, звери выползали к воде, чтобы умереть, но они не разложились и не стали скелетами… они словно высохли. Многие здания также еще стояли. В одном – возможно, это был командный пункт – Хан нашел носители информации с данными о последних днях этих мест. Информация всегда стоит денег, Хан прихватил диски с собой. Хан… чокнутый, он убивал десятками и сотнями и даже сожрал некоторых своих врагов, но… он сказал, что отдал бы все, чтобы забыть то, что видел там. Также, пока он там бродил, ему попадались странные белые цветы, которые кричали тысячами голосов…

Мне на голову сели три бабочки. К ним летит четвертая. Яркая. Большая.

– Когда я рассказала об этом Гамильтону и шефу, они велели украсть диски. Забавно… Дмитрий был уверен, что Хан не отдаст их, и ужасно удивился, когда тот расстался с ними в обмен на относительную свободу. Мы посмотрели записи, прежде чем отдать их, и узнали, что за раса напала на Некберру.

Элм прижимает руку к горлу и опускает глаза. Большая бабочка летает прямо передо мной, и, рассмотрев ее, я ощущаю тошноту.

Это павлиний глаз.

– Кто они? Они… чудовища?

Бабочка садится мне на плечо, за ней – вторая. Их маленькие лапки щекочут меня.

– Они родом с небольшой планеты Кхарганд. Огнепоклонники. Воины. Сначала они воевали племенами, потом общинами, потом государствами. Когда раса эволюционировала до более высокого уровня и были изобретены космические корабли, они стали воевать с другими планетами. Кхаргандцы не брали пленных, не грабили, не захватывали территорий. Просто любили убивать. А еще больше – сжигать. Некберра стала лишь одной из множества уничтоженных планет, не первой и не последней. Для них она была жертвой Великого Пепла.

Я поднимаю руку, бабочка садится мне на палец. Ее крылья дрожат.

– К тому времени, как началось расследование ОДРЦ и первая флотилия достигла Кхарганда, эта планета ничем не отличалась от других. Если там и был какой-нибудь бог, он давно покинул те места. Космические войны снова сменились локальными, враждующие страны испепелили друг друга. Живых не нашли, остались лишь некоторые сведения о расе: по физиологии они были близки к людям, но некоторые из них умели летать. Крылья не были частью их анатомии, а материализовались у отдельных представителей популяции. Большинство также могли управлять огнем. Длинные когти. Светящиеся золотым глаза. Хороший слух, хорошее зрение. И… все были рыжие. Как ты.

Элм не видит, что я застыла в ужасе. Крылья бабочки подрагивают. Дрогнуло и что-то у меня внутри. Сердце?

– Родители отослали тебя с планеты в капсульном корабле в надежде, что тебя найдут. Тебя отыскал Ван. Он принес тебя в приют, дал имя, хотя ничего не знал о твоем происхождении. Теперь ты… это ты. Пепел. Мой… король Артур.

Она замолкает и смотрит на меня – только что уничтоженную и еще стоящую по какому-то недоразумению на ногах. Вдыхаемый воздух словно заполнился битым бутылочным стеклом, я не могу проталкивать его в… легкие? А есть ли у меня легкие? Я вдруг замечаю, что сжимаю кулак и давлю в нем чертову рыжую бабочку. А по полу снова ползут полчища черных жуков.

– ОДРЦ покинула нас. Гамильтон получил пост. Тогда, в знак того, что ничего уже не будет как раньше, он подарил мне красные цветы. Хана амнистировали, и мы договорились молчать. И мы молчим до сих. Эшри… Я хотела, чтобы так и продолжалось, я хотела уйти и не смогла. Но когда появился Джон, и особенно в последнее время, когда ты, кажется…

– Заткнись.

Я опускаю руку, стряхиваю раздавленное мохнатое тельце. Делаю шаг, и разлетаются остальные бабочки. Одна за другой они устремляются в темноту.

– Он… знает, да?

Я удивляюсь звучанию своих собственных слов. Элмайра грустно улыбается:

– Ты думаешь, он не узнал бы кхаргандку? О н сразу понял. Анна тоже. Но они тебя…

– Тварь.

Я замечаю в своей перепачканной пыльцой правой руке металлическую биту. Когда я вынула ее из крепления? Когда я успела нагреть ее и напитать пламенем? Я подхожу к Элмайре, и под моими подошвами хрустят жуки. Она не пытается защититься. Темные пряди опять закрывают ее лицо.

– Одним ударом. Пожалуйста…

Я очень хочу размозжить череп этой дряни. Предательнице. Лживой девчонке с Земли…

Моей лучшей подруге, которая пыталась спасти меня от моего прошлого. Моему Мерлину. Ушедшему ради меня в другой замок.

– Элмайра…

Бита с грохотом падает у меня из рук, и жуки разбегаются. Я опускаюсь на колени и быстро обнимаю Элм, снова ощутив холод. Но теперь я точно знаю: она не мертва. Просто… околдована. Ждет моей помощи. Ждет, что я разорву круг, в который она сама, моя глупая девочка, загнала себя. Я отстраняюсь и снова всматриваюсь в ее бледное лицо.

– Я люблю тебя. Слышишь?

По ее щекам текут черные от туши слезы, да и я плачу. Элм поднимает левую руку и кладет ее мне на плечо, при этом из рукава вылетают несколько светлячков. Золотые. Крошечные. И я точно знаю – последние.

– Огонечек…

Я качаю головой.

– Довольно соплей. Обсудим все за кофе.

– Черным, как наша жизнь?..

Я нервно усмехаюсь и качаю головой:

– С карамелью. От Макиавелли. Как ты любишь.

Мы смеемся. Я внимательно смотрю Элмайре в глаза:

– Джон в заднице. Спасем?

– Конечно, я с тобой.

Какая-то часть меня хочет этого. Но что-то мне подсказывает, что лучше нам пока держаться подальше друг от друга. Чтобы осмыслить произошедшее и окончательно все принять. Я ловлю на палец светлячка.

– Я не могу тебя взять. Если не проснусь, тебе придется спасать остальных.

– А… что надо делать?

– Когда очнешься, увидишь горы наших трупов. Не обделайся. Сосредоточься и дотронься до лба того, в чье сознание хочешь проникнуть. Ты ведьма – справишься. И… ты моя ведьма. Ведь правда?

– Правда. Эш…

Я с усилием улыбаюсь, выпуская ее:

– До встречи.

Светлячки слетаются в круг. Пространство искажается. Стираются очертания предметов, и мы опять стоим посреди темноты, которая на этот раз даже не разбита на пазл.

– Я…

Но что-то уже тянет Элм прочь, она становится прозрачной и словно растворяется. Я остаюсь одна.

Теперь я знаю все о ней и о себе, и это совсем не та правда, которая делает сильнее. Это правда, которая ломает уже и без того поврежденные крылья, но с ней придется жить. Пусть и без Джона… Я убила бабочку. И… сейчас я просто верну Айрину долг, а потом постараюсь забыть.

Так будет лучше.

Всем.

Я зажмуриваю глаза и лечу.