Огонечек
Я точно не сплю – по крайней мере, у меня без проблем получается себя ущипнуть, и иголочки боли пронзают кожу. Но так или иначе, передо мной тянутся бесконечные ряды могил, над некоторыми из которых возвышаются белокаменные изваяния. Как я оказалась здесь, зачем я вышла, когда? Видимо, с этой работой я совсем схожу с ума. Может, это лунатизм? Наверно, не так трудно стать лунатиком, когда ты постоянно плохо спишь, а когда не спишь – во что-то влипаешь. Как же холодно…
Я озираюсь. Могила слева от меня выглядит свежей, цветы, брошенные рядом с ней, привлекают внимание. Маргаритки. Мелкие. Красные.
Я читаю надпись на камне: ни даты рождения, ни даты смерти. Только имя: Элмайра Белова. На той, которая рядом: «Дмитрий Львовский, капитан дальнего плавания, скорбим и любим». На третьей высечено старое имя Хана, то самое, которого я совсем не помню – оно занимает почти всю серую плиту. А дальше…
Я усмехаюсь и пинаю носком ботинка надгробие с коротким словом «Орленок» – до меня наконец доходит. Черта с два! Очередной тупой розыгрыш Сайкса… Надо будет притащить всех сюда, пусть посмеются. А сейчас пора сваливать, а то еще напорюсь на ангела. Вот дура. Идиотка, чем я только…
Я разворачиваюсь в сторону, где, по моему предположению, должны быть кладбищенские ворота и трасса. Там обычно виднеются силуэты дальних домов и телеграфные столбы, оттуда приезжают на похороны почти все северяне, но теперь…
Ни домов, ни подсвеченного шоссе нет. Все вымазано. Только тьма, растекающаяся по кованому забору. Я безучастно понимаю: тьма поглотила всех. Но тогда… кто выкопал свежие могилы?
Ветер подталкивает меня в спину. Я шагаю дальше, видя все больше знакомых имен. Джейсон Артур Гамильтон. Ван Глински. Кики Стюарт, Вейл Харперсон, Морган Бэрроу, над могилой которого дремлет громадный каменный гризли. Очередная надпись: «Джон Айрин». Сердце замирает, потом начинает неистово биться, словно готовясь взорваться. Это чушь, злая шутка, это… сон?
Я снова щиплю себя и царапаю кожу ногтями. Слизываю кровь. Но не просыпаюсь.
– Нет!
Ноги подкашиваются, и я вдруг ощущаю за спиной полузабытую безболезненную тяжесть. Слышу шорох чего-то мягкого и поворачиваю голову.
– Нет…
Крылья. Мои рыжие крылья. Затекшие мышцы с непривычки сводит, суставы скрипят. Меня шатает, и я не хочу лететь, но что-то само тянет меня вверх. Поднимает за шиворот, как упрямого щенка.
В небе горят созвездия. Треугольник, и зигзаг, и уродливое чудовище с голубой альфой в сердцевине… Созвездие Цепных Псов. Оно здесь.
Я зависаю, раскинув руки, смотрю сначала вниз, потом – опять в небо. Кажется, я спятила. Спятила? Да, глупая сумасшедшая Эшри. Зажмурилась, а сейчас сложит крылья и…
– Фас! Ату ее! – слышу я голоса.
Когда я открываю глаза, альфа в небе вспыхивает особенно ярко, падают ее белые соседки. Псы сорвались с поводка. Псы рядом.
Три мертвых ангела прячут лица за масками. Кукольные, разрисованные собачьи морды, напоминающие те, что висят в кабинете у шефа. Он всегда так бережно смахивает с них пыль…
– Здравствуй.
Ангелы сужают кольцо. Тот, что напротив, сдергивает маску и бросает вниз. Даже теперь я не могу закричать, хотя я узнала это лицо.
Элмайра бледна. На шее нет ленты, обычно скрывающей шрам. Шрам безобразен, безобразно лицо с застывшей улыбкой.
– Нет… не надо.
Вторая бесцветная фигура – Хан – он держит меня. Третья – Бешеный Барон, он давит ледяной рукой прямо мне на грудь. Призрачные пальцы легко проникают сквозь ребра, начинают сжиматься и…
Больно. Но призрак с пустыми глазами не успевает раздавить сердце. Элмайра подлетает поближе, кладет ладони мне на плечи и касается губами щеки.
– Люблю тебя, Огонечек. Пока.
Тело пронизывает холод, и мои друзья резко толкают меня вниз, под камень с моим именем, в яму, на дне которой стоит гроб. Я не вижу его, но знаю, что он там есть. И знаю, что крылья не смогут меня удержать. Я разучилась летать.
…Подкладка мягкая, дорогой бархат. Ангелы стоят на краю могилы и смотрят вниз. Крышка закрывается. Глухо сыплется земля, каждый удар отдается в висках, и наконец становится тихо. Бархат… он приятный, теплый, как одеяло. Одеяло, под которым я просплю вечность.
Меня нет. Нет мира. Наверно, это был сон. Яркий сон, где я умела летать и даже любить. С небом и бабочками, которые садятся на чужие пальцы. Пальцы кого-то, кто читал Сартра. Он, этот кто-то, улыбался мне. Не хотел, чтобы я умирала, а в итоге тоже оставил меня, и я… а я даже не похоронена с ним рядом! Не помню о нем ничего, только имя…
Имя, похожее на выстрел. Выстрел, от которого я просыпаюсь.
Джон.
– Помогите! Кто-нибудь! Пожалуйста! Джон! Элмайра!
Я колочу руками в крышку гроба, царапаю обшивку когтями, ощущая, как они трескаются и ломаются. Я содрогаюсь от боли.
– Джон!
Истерика, сильнее с каждой секундой. Я хочу жить и не собираюсь подыхать здесь, подыхать так! Еще удар в крышку. Но сил биться уже нет. Ощущается нехватка воздуха, приходится делать два-три вдоха подряд, чтобы только…
– Джон!
Меня никто не слышит. Никого не осталось. А когда тьма укроет кладбище, не станет и меня.
Я закрываю глаза, пытаюсь успокоиться, представить, что я все-таки просто сплю. Сплю. Сплю. Щиплю себя, снова и снова. Но меня только больше клонит в сон, щипки становятся все слабее…
Впусти меня.
Я прислушиваюсь. Сверху доносится мягкий шорох.
Впусти.
Земля, точно превратившаяся в гигантское чудовище, отползает.
Впусти.
Я узнаю этот голос.
Крышку гроба поднимают и швыряют прочь. Я чувствую ветер! На мое лицо падают капли дождя, я жадно вдыхаю прохладный воздух, не открывая глаз. Я…
– Давай руку.
Да. Я впустила его, я не могла не впустить. Впустила, что бы это ни значило. И теперь я прижимаюсь к нему изо всех сил.
Над кладбищем бушует гроза. Я слышу рев грома и ветра, но больше ничего не могу различить. Меня вытаскивают из могилы. Я решаюсь открыть глаза.
– Джон…
Мой голос охрип, будто я не разговаривала несколько недель. Кажется, я реву. И мне… совсем не стыдно. Я устала быть «горячей штучкой», «огненной девочкой» и «королем Артуром», я…
– Этого не повторится, слышишь? Только не плачь.
Его пальцы легко гладят меня по волосам. Я не отвечаю, обняв его и уткнувшись лицом в свитер, в очередной раз замечая, насколько Айрин выше меня. Да я же просто шмакодявка… Ливень постепенно утихает. Дай мне еще минуту, Джон. Просто дай мне ее.
– Тебе… лучше?
Когда Джон осторожно отпускает меня, приходится разжать руки. И вот теперь я в смущении отползаю подальше. Вот же размазня…
– Что произошло? Как я сюда попала? Как ты вообще остался жив? Здесь была Элмайра, и…
Джон слушает меня, не перебивая, но отвечает на все коротко:
– Ты спишь.
Ха. Я поднимаю руку со сбитыми костяшками и обломанными ногтями, под которыми застряли клочья обшивки, и начинаю нервно облизывать кровоточащие пальцы.
– Я скребла крышку настоящего гроба, мне было больно. В плохих снах такого не бывает. Даже в очень плохих.
Поморщившись, он вынимает мою руку изо рта.
– Заразу занесешь.
– Но я же сплю!
– Ладно. Но это просто отвратительно.
Я нервно усмехаюсь, и он тоже. Но почти сразу начинает хмуриться.
– Вы отравились. Та карусель была накачена газом очень необычной консистенции. Он… вызывает у человека кошмарные видения.
– А почему ты… спишь… э-м-м… со мной, как бы это ни звучало?
Он поднимает брови. Я прикладываю ладони к щекам. Черт, горят…
– Это особые сны, Эшри. И проснуться почти невозможно, если не поможет телепат или…
– Ах вот оно что. – Я стараюсь выкинуть из головы все, что я себе напридумывала. Следующая фраза Джона помогает мне сделать это почти мгновенно:
– Подействовало даже на Вуги. Призрака. Мертвеца. Подумай, что это значит.
Я встряхиваю головой и окончательно прихожу в себя. Да, все слишком плохо, чтобы фантазировать. Как вообще работают мои мозги, что я думаю о всяких глупостях, даже когда вокруг творится мини-апокалипсис?
– А… еще кто пострадал?
– Элмайра, шеф, Бэни и Глински.
– Он-то как? Кто его пустил?
Джон, глядя на мое лицо, нервно усмехается:
– Спросишь у Львовского, если он выживет. Давай. Мы уходим.
Наши пальцы крепко переплетаются, и синие глаза Айрина загораются огнем. Я смотрю в них, не способная оторваться, перестаю дрожать от холода… и далеко не сразу осознаю, что мир вокруг вращается. Быстрее. Быстрее. Как та проклятая карусель.
* * *
Мы в комнате – я в кресле, Джон передо мной на корточках, моя рука все еще в его холодной ладони. Тихо потрескивают дрова в камине, мигает одна из лампочек на потолке. Карусель, стоящая на полу, не вращается. Ее накрывает большая стеклянная банка.
– Ох…
И тут я вижу Вуги – посреди комнаты, где-то в метре над полом, точно повешенного на невидимой веревке: голова склонена, по телу течет что-то — черное, вязкое, аморфное и пульсирующее. Вуги почти прозрачен. Он мертв. Намного мертвее, чем обычно, и когда я касаюсь его, на пальцах мгновенно проявляется ледяной ожог.
Бэни отключился с ним рядом. Свернулся, по-детски подложив под щеку руки, поджав коленки. Элмайра так же, как я, обмякла в кресле. Волосы почти закрывают белое как мел лицо.
Джон подступает к ней. С болезненным страхом смотрю на расслабленные запястья и понимаю, что готова закричать.
– Она под действием газа дольше всех. Надо вытаскивать. Возьми меня за руку и сосредоточься.
Абсурдность этой просьбы и понимание того, что стоит за ней, заставляет отшатнуться:
– Чокнулся? Предлагаешь мне лезть в ее мозги вместе с тобой? А если я что-нибудь там сломаю?
Ладонь Джона ложится на лоб моей подруги. Он мягко надавливает, заставляя голову приподняться. В следующее мгновение некберранец убирает руку, и я замечаю, что его кожа покраснела, на ней мгновенно вздуваются волдыри.
– Нужен кто-то, кто знает ее ближе. Меня она не пускает. С тобой так не было, Эшри.
Потому что я доверяю тебе, дурак.
– Я… могу навредить.
– Тогда она умрет.
Он опять бережно касается лба Элм, и по радужке глаз начинает расползаться знакомое мне алое сияние.
– Скорее.
Я сдаюсь. Моя дрожащая ладонь сжимает его пальцы. Элмайра беспокойно дергается, поднимает во сне брови… Получается удивительно легко!
Два вдоха, слабый жар, головокружение. Комната растворяется. Карусель снова в движении.
