Крайний Юг
Южные районы не похожи на наши. Здесь даже пахнет не так, как на Севере: лесом, хлебом, табаком и землей. Необычная смесь, но она мне очень нравится – в ней есть что-то успокаивающее. Да и английский язык, на котором общается большинство южан, – равно как и приятный акцент, с которым они говорят на русском, – ласкает слух.
Сев в нашу служебную машину, я ухитрилась сразу заснуть, да еще и уткнулась лбом в плечо Джона. И вот теперь «южный» запах, особенно отчетливо чувствующийся по вечерам, разбудил меня.
– Ауч… – Я потираю затекшую шею. – Сколько времени?
– Почти девять. – Джон поворачивается ко мне. – Не поверишь, но мы постояли в пробке. Кто-то сегодня сильно опоздал домой из-за того, что часть центра перекрыта.
В темноте глаза у него все такие же синие, а кожа выглядит совсем бледной. Темно-русые жесткие волосы развевает ветер, врывающийся в салон из приоткрытого окна. На улице по-прежнему метель, и даже она не может перебить кружащий голову аромат другой жизни. Я перевожу взгляд на лихорадочно лупящие по лобовому стеклу, но абсолютно бесполезные дворники.
– Не волнуйся, я только отдам Анне кое-что и уеду. Не хочу никого обременять.
– Брось. Останешься на ночь. У Анны большой дом.
– Но я не знаю никого из ее семьи.
– Вот и познакомишься.
– Можно тогда я буду спать в сарае?
Он издает какой-то звук, напоминающий фырканье, и снова отворачивается.
– У Анны нет сарая. Но есть амбар.
– Что это?
– Я сам не силен в сельскохозяйственных терминах. В любом случае миссис Гамильтон не пустит тебя к свиньям и курам. Она считает, что все мы немного… странноваты. А куры – дорогое удовольствие.
Именно в этот момент я достала из сумки бутылку минералки и начала пить. И очень зря: слова заставляют подавиться:
– Миссис… – хватаюсь за горло. – Постой, твоя сестра замужем за… Джеем Гамильтоном? Тем самым?
Айрин все так же невозмутим.
– Нет. – Оторвав от руля руку, он хлопает меня по спине. – За Кларком. Но да. Это та самая семья.
– У Гамильтона есть брат? Но он…
Джон чуть снижает скорость. Мы уже выехали за черту Города и теперь плетемся по слабо освещенной пустой трассе. Дворники работают медленнее, и снег иногда успевает прилипнуть к стеклу.
– Джей Гамильтон, как и Элмайра, с Земли. Дом, в который мы едем, принадлежит его приемной семье.
А вот этому я почти не удивляюсь. Могла ли я ждать иного от человека, возглавившего такую партию? И с таким упрямством куда-то ее ведущего?
– А…
Джон слабо улыбается, напоминая:
– Моя сестра замужем за родным сыном его отчима. Почему мне кажется, что ты сердишься?
– Потому что мне кажется, что чтение мыслей у тебя – условный рефлекс… – я скрещиваю на груди руки.
Некберранец снова усмехается, не поворачивая ко мне головы, и продолжает:
– Свекор моей сестры – бывший глава партии Свободы.
– Тот самый, о котором я ничего не помню, потому что он ничего не делал?
– Да. Только не говори такого при нем.
Он произнес это хмуро, почти жестко, и я торопливо прикусываю язык: наверное, действительно не стоит болтать подобное о том, к кому отправляешься в гости, даже если едешь со святошей вроде Джона Айрина.
– Где он откопал нашего Гамильтона? – Я откидываюсь на спинку, чуть вытянув ноги. – Расскажешь? И ли это семейная тайна?
Джон не напряжен. Руки на руле лежат ровно. Но голос – совсем бесцветный.
– Семейная тайна. Я знаю только, что его подобрали на пустыре. Гамильтону было лет шесть, и он не мог говорить – эмоциональное потрясение. На той окраине есть овраг, в котором обнаружили разбившийся двухместный самолет. За ним даже спускались, но в итоге бросили эту затею.
– Значит, он прилетел не один…
Джон хмуро смотрит на часы.
– Неподалеку нашли труп мужчины лет двадцати пяти. Но мальчик, когда к нему вернулась речь, не упоминал, что его сопровождали взрослые. Гамильтоны решили взять его на воспитание. Искать больше ничего не стали. Пустырь – опасное место.
– Но Джон… – я смотрю на замершие дворники и пытаюсь осмыслить все сказанное. – Ведь это еще раз доказывает, что мы не… в замкнутом пространстве.
Айрин явно доволен этим прозрением.
– Не в замкнутом, просто в труднодоступном.
– Я никогда не спрашивала… Как вы с твоей сестрицей попали сюда?
Он устало потирает глаза и, оглядев пустую дорогу, немного прибавляет скорость.
– Наш корабль упал. Знаешь, я плохо это помню, как ни странно, и Анна тоже. Будто что-то отрезало. Вероятно, мы пытались уклониться от астероидного скопления, по крайней мере, корабль так пострадал, что его пришлось разобрать. Я понимал, что он больше не полетит, к тому же он потреблял топливо, которого здесь нет. Если бы я знал тогда Вуги, может…
– Джон…
– Да?
На некоторое время я замолкаю, собираясь с мыслями. Мне очень хочется рассказать ему про то, что мы с Элм и Ханом пытаемся раскопать, но что-то меня останавливает. Воспоминание об обыске в комнате лишь укрепляет опасения. И я начинаю издалека.
– Сегодняшние разборки… и то, что вчера на площади выкрикивали люди… Так вот. Как думаешь, Глински, он что-то знает? О том, почему Город, как ты сам сказал… труднодоступен?
– Что ты имеешь в виду?
– Он лжет? О н знает, как отсюда выбраться, и поэтому бесится из-за Гамильтона?
Джон чуть наклоняет голову. Я смотрю на его руки, все так же спокойно лежащие на руле, и вдруг понимаю, что разговор Айрину малоинтересен. Или даже не интересен абсолютно. Ведь я болтаю с, мать его, Последним Принцем… Джону давно плевать, где жить – здесь или на Земле. И я буду круглой дурой, если попытаюсь не замечать этого. Помедлив, некберранец все же отвечает:
– Нет, Эшри. Он ничего не знает. Ничего, что могло бы помочь в ваших поисках.
Я вздрагиваю и нервно цепляюсь пальцами за ремень безопасности. Начать паниковать? Некберранец ведь мне соврал, что не читает мысли. Он что-то знает или, по крайней мере, подозревает. И, может, именно поэтому сейчас тащит меня на Юг, в темноту, в чужой дом… черт возьми!
– Ты залезал к нему в голову? – Стараюсь, чтобы голос звучал спокойно. – К Вану Глински?
– Да. Приходилось.
– И что там? Есть планы подорвать наш уютный домик?
– Не думай о нем хуже, чем он есть.
Я уже слышала нечто подобное. Ах да, Кики… Может, он и неплохой. Не трус. Хороший военный, у него есть мозги. Но почему тогда все, что я вижу вокруг него, это битвы машущих хвостами сторонников вроде Дэрила и придушенной оппозиции? Долго еще Гамильтон сможет сопротивляться? В едь я не знаю ничего о предыдущем руководителе партии, который пятнадцать лет занимал этот пост. Когда он начинал, я была маленькой. Может… этот прошлый тоже вначале сражался, а потом просто махнул рукой…
– Нет, Эшри. – Голос Джона обрывает мои размышления. – Артур Гамильтон был личностью другого склада. Он сразу понял, что Глински ему не по зубам. Прости, но ты думала очень громко.
– То есть Артур Гамильтон…
Некберранец просто кивает:
– Глински действительно опасен.
– А сколько лет этот «опасный» и «не такой плохой» человек уже на посту?
– Насколько я знаю, не меньше тридцати.
Джон сворачивает на узкую проселочную дорогу. Мы едем мимо Южного кладбища – его ограда покосилась, кресты и памятники на фоне метели выглядят какими-то особенно огромными и тяжелыми. Я спешно отворачиваюсь – боюсь могил.
– А тебя не настораживает, что он выглядит довольно свеженьким?
Айрин неожиданно усмехается:
– А наш мэр? Он тоже неплохо сохранился.
– И хорошо, что сохранился, ведь лучше него…
– Никто не справится с Городом, – заканчивает Айрин. – А кто лучше Глински справится с его работой?
– Чем он там занимается, я не знаю и знать…
Отняв одну руку от руля, Джон загибает пальцы:
– Например, он построил приют, в котором ты выросла. До этого хорошо обустроенных домов для детей вообще не было, законопроект «О беспризорниках» разрабатывал он. Он расширил гарнизоны. Подписал документы на наше снабжение: хоть мы принадлежим «свободным», но у них не хватает денег. Его люди выводят заблудившихся из Коридора и отслеживают все происходящее на границах. И…
– Окей. Господин Бэрроу держит его не просто так. Но раз уж он такой крутой, бывший военный, самый авторитетный тип среди солдат, то как же его задача защищать людей? Если ты не заметил, вчера он справился с ней не очень хорошо.
Глаза Джона опять мерцают алым. Он разозлился? Может, и не зря нас с ним почти не ставят в боевые двойки…
– Глински не обязан расплачиваться за нерасторопность министров. За то, что оружие медленно разрабатывают. За то, что солдат перестали нормально тренировать. И ты кое-что перепутала, Эшри. Защищать людей – наша работа. И мы тоже с ней вчера не справились.
Его голос звучит спокойно. Хотя лучше бы он был раздражен или даже зол. Не было бы так погано это слышать.
– Джон…
К горлу подкатывает комок. Наверно, стоит что-то ответить, но я не могу; впрочем, я никогда не могла огрызаться на Джона. Сжавшись на сидении и не глядя на замелькавшие за окном постройки, я потерянно бормочу:
– Мы делали, что могли.
– Он тоже. Иначе его солдаты открыли бы огонь до вашего прихода.
– Но…
Впереди появляется огромный силуэт дома с ярко освещенными окнами. Распахиваются сами собой тяжелые кованые ворота. Я успеваю прочесть витые буквы на английском языке.
«Солнечная сторона».
– Приехали. – Джон останавливает машину. – Вылезай, Эш.
До моих ушей доносится звон маленьких колокольчиков, подвешенных над крыльцом. Анна ждет, стоя на верхней ступеньке. В руках она держит керосиновую лампу, в которой теплится золотистый огонек. Анна улыбается, сбегает с крыльца и одной рукой обнимает брата, кладет голову ему на плечо. Я слышу, как она что-то говорит на непонятном мне языке, а Джон отвечает. Потом он смотрит на меня и говорит уже нормально:
– Помнишь Эшри?
– Да, конечно! – Анна подходит ко мне. – Ваш рыжий огонек…
Она улыбается еще шире, окидывая меня с головы до ног критическим взглядом:
– Хорошо выглядишь.
Голос у нее грудной и такой же глуховатый, как у Джона. В нем всегда звучат эти мягкие успокаивающие нотки. Я по-прежнему думаю обо всем, что сказал Айрин, и поэтому, наверное, вид у меня хмурый.
– Замерзла? И дем в дом. Джон, затащишь огородную штуку в амбар?
– Есть, моя госпожа. – Он улыбается, изображая поклон.
Надо же, только мы пересекли границу фермы, как в нем будто что-то изменилось. Он стал еще спокойнее и… неужели хотя бы иногда он шутит? Определенно, последние дни богаты открытиями.
В доме темно и пахнет яблоками. Покачивая керосинкой, Анна идет по коридору, а я следую за ней. Некберранка останавливается перед дверью со вставкой из цветных стеклышек – они переливаются и сияют, намекая, что в комнате пока еще не спят.
– Вот вешалка.
Я отряхиваю волосы от снега и цепляю свою куртку на крючок, а Анна тихонько открывает дверь.
Уютное помещение, обитое светлым деревом: большой очаг, веревочные плетеные занавески на окнах, покрытый голубоватым линолеумом пол. Огромный холодильник, возвышающийся сбоку от меня, деловито урчит. За столом широкоплечий молодой мужчина в очках набирает что-то на маленькой печатной машинке. Увидев нас, он поднимает взгляд от листа и улыбается:
– Здравствуйте…
– Эшри, – подсказываю я, разглядывая его. – Здравствуйте, Кларк.
Это и есть муж Анны? Да, с лидером «свободных» у него общая только фамилия. Волосы у Кларка черные, лицо – добродушное, открытое, спокойное, с широковатым выступающим подбородком. За стеклами очков видны зеленые глаза. Его невозможно представить с пистолетом или нейтрализатором дроидов. Насколько я помню по рассказам Анны, Кларк – журналист, он пишет для «Харперсон Викли». И это единственное, что я о нем знала до сегодняшнего вечера.
– Что пишешь? – Анна садится рядом и указывает мне на стул напротив.
– Я? – Кларк рассеянно бросает взгляд на лист. – Скандальную статейку про последнюю кинопремию. Эшри, хотите чаю? Пирог с вишней на столе, мама испекла.
Я и правда проголодалась. Анна наливает мне чай, Кларк снова начинает выстукивать на клавишах. А я не могу не спросить:
– А про то, что вчера случилось, будете писать? Про бойню на площади? Там пострадал ваш брат.
Анна слишком резко ставит чайник на стол. Кларк смотрит на меня в упор.
– Мой… брат?
– Джей Гамильтон.
На губах журналиста появляется прохладная улыбка.
– У моего отца нет детей, кроме меня, Эшри. Давно уже. К тому же, к счастью, я веду светскую колонку. – Он поворачивается к жене: – Поработаю в комнате. Не буду вам мешать. Спокойной ночи.
Короткий сухой поцелуй в щеку. Дверь закрывается. Анна снова садится напротив меня, подпирает кулаками подбородок. В ее взгляде нет ни капли осуждения, но я все равно чувствую себя не в своей тарелке. Повела себя как дура, как всегда ляпнула. Я подношу к губам чашку, вдыхаю нежный мятный запах. Черт… Неужели я не могла догадаться, что если сам «свободный» не распространяется о родных, да и Джон не был настроен рассказывать мне подробности, значит, что-то в семье…
…не так.
– Мы не говорим о Джее Гамильтоне, – подтверждает мои мысли Анна и протягивает мне блюдо с пирогом. – Но не переживай.
– Почему не говорите?
– Эшри, а зачем тебе это?
– Я…
Действительно, зачем? Мне нет дела до «свободного». Он мне никто. Да и кое-что наверняка знает Элмайра. Если подождать, пока она напьется…
– Извини, Анна. – Я откусываю кусок пирога. Лучше поскорее сменить тему. – М-м-м, обалденно.
Она заправляет волосы за ухо и вдруг смущенно опускает глаза:
– Ох. Я ведь не подумала… Джей Гамильтон – ваш босс, и, конечно же, ты…
Я делаю еще один глоток и всматриваюсь в лицо некберранки:
– Я интересуюсь не потому, что он платит мне. Но если что, я не считаю его плохим.
– Что ты, что ты… я тоже. Да и моя семья, наверное, понимает, что… в общем, не бери в голову. Из-за того, что ты работаешь на него, никто здесь не будет относиться к тебе хуже.
– Тогда забудем.
Я улыбаюсь и снова принимаюсь за пирог. Анна не присоединяется, а просто подливает себе чаю и бросает взгляд в окно. Барабанит пальцами по столу – явно задумалась. Я снова обращаюсь к ней после некоторой паузы:
– Извини, если что не так. За эти два дня я изрядно вымоталась. И Гамильтон с Глински постоянно у меня на пути. Мне кажется, об их нелегких взаимоотношениях я знаю больше, чем любой самый голодный до сенсаций журналист.
Анна поднимается из-за стола и подходит ко мне. Она становится за моей спиной и кладет ладони мне на плечи.
– Ты много думаешь о других и совсем мало – о себе. Как твои крылья?
А вот-то ты и ошибаешься, Анна. Именно о себе я и думаю. И происходящее так воспринимаю в основном потому, что это касается меня. Может, именно поэтому меня бесит, как все вокруг постепенно становятся психопатами?
– Нормально. Спина в этом месяце не болела.
– Ты… летала?
– Нет. Ни разу.
– Ох, Эшри. – От ее ладоней исходит приятная прохлада, которую я ощущаю даже сквозь ткань свитера. – Хочешь, я…
Что-то в ее движении вызывает иррациональное отторжение. Такого не было, когда до меня дотрагивался Морган Бэрроу, хотя его прикосновение – между лопаток – можно было даже назвать немного интимным. Что же не так сейчас? Может быть, снисходительная мягкость? Вроде той, которую так любит навязывать Элм, со всеми ее «крошками», «милыми» и «огонечками»? Осточертело. Я отстраняюсь, разрывая контакт:
– Не напрягайся. Сама справлюсь, окей? – И, чтобы смягчить грубость, добавляю: – Джон и так слишком много помогает мне. Недавно меня ранили, так он волок меня до отдела на себе. Мне было стыдно. Знаешь, я не из тех, кого надо носить на руках. Скорее сама закину какого-нибудь принца на плечо. Может, даже вместе с конем, драконом или на ком там они скачут по долинам…
Анна улыбается и отходит от меня:
– Как у вас тут говорят, женщин надо носить на руках.
– У вас так не говорили?
Уже задав вопрос, я понимаю, что опять облажалась. У каждого – и у этой девушки тоже – есть свой проклятый, ненавистный тот день, когда рухнула жизнь. И вот Эшри Артурс опять напоминает ей об уничтоженной родной планете. Хороша гостья.
– Забудь, – быстро добавляю я, стараясь поймать ее взгляд. Но Анна по-прежнему кажется расслабленной и умиротворенной.
– Я была намного младше Джона, когда… все случилось. По вашим меркам мне было лет десять. Я… выросла в путешествиях.
– Меня кто-то звал?
На кухню заглядывает Джон. Анна оборачивается и подмигивает:
– Нет, братец. Мы болтаем на женские темы. Есть хочешь?
– Нет, спасибо. Пойду на чердак. Не забудь показать Эшри… – он вдруг усмехается, – сарай, где она будет спать.
Дверь закрывается.
– Что такое сарай? – с интересом смотрит на меня Анна. – Я приготовила тебе комнату, но если…
– Забудь. Комната сойдет. И, наверное, лягу прямо сейчас. Я так устала за день, что могу развалиться на куски и все такое…
Анна смотрит на меня как на полную идиотку. Моя болтливость в этой семейке явно не доведет меня до добра. Моя бестактность – тоже. Думая об этом, я поглядываю в окно, за которым по-прежнему валит крупный снег. Он все еще напоминает пепел.
* * *
Воздух Крайнего Юга пронизан лучами солнца и пахнет травами. Даже сейчас, глубокой снежной осенью. Такого больше нигде нет, разве только на Земле. Но, говорят, Земли не существует.
Я открываю глаза. В комнате светло, занавески тихо колышутся, хотя окно плотно закрыто. На обитых деревом стенах лежат косые полосы золота. Вокруг – приятная тишина.
Я спускаю ноги с кровати и иду по теплому деревянному полу. Мое окно выходит в сад. Деревья – яблони, буки и березы – давно стоят без листьев, земля покрыта толстым слоем снега. Но у забора снега нет и что-то золотится. Если присмотреться… да, это вереск. Так и не завял. Может, открыть окно?
– Уже проснулась?
В дверях стоит Анна – растрепанная, в длинной рубашке, но абсолютно не сонная. Она щурится от солнца:
– Не открывай, продует.
Я послушно опускаю руку.
– Ты всегда так рано встаешь?
– Да… привычка. Сейчас только восемь.
– А я люблю поспать. Я сова. Знаешь, такая поедающая мышей тварь, ведущая ночной образ жизни.
– Да, это похоже на тебя. Ну, кроме мышей… Зажарить тебе парочку на завтрак?
Хмыкнув, я возвращаюсь в кровать и закутываюсь в плед. Спешить некуда. И вряд ли в ближайшее время еще удастся выбраться в такие дикие места. Анна по-прежнему стоит в дверях, глядя на меня:
– Послушай, Эшри. Элмайра говорила, вы что-то хотите мне отдать…
Я вынимаю из-под подушки черную тетрадку. Чтобы я оставила дневник без присмотра? Ну уж нет, он сегодня спал со мной, а этой чести давно не удостаиваются даже плюшевые игрушки. Анна смотрит с разочарованием. Ожидала чего-то поинтереснее? Тем не менее она снова улыбается, склонив голову:
– Принесу кофе, и ты все мне расскажешь, ладно?
Анна, не дождавшись ответа, исчезает. Некоторое время я сижу, греясь на солнце и наслаждаясь тишиной, а потом – убедившись, что за мной никто не наблюдает, – раскидываю руки и плюхаюсь на спину. Как тут здорово! Совсем не как на унылом Севере и даже не как на острове.
Юг – удивительное место. Где еще можно увидеть летом столько пшеницы, подсолнухов, овса? Здесь хорошая земля, какой нигде больше нет. А самое странное и страшное – что Коридор проходит прямо сквозь поля. Точно кто-то испортил красивую картину, густо мазнув по краю черной гуашью. Шершавые колосья, облитые солнцем, и вдруг это – темное, пустое, мертвое. Ничего. Тьма предельна.
Звонок мобильного обрывает мои размышления. На экране высвечивается номер Элм. Некоторое время сомневаюсь: сейчас, когда я здесь, почему-то не хочется говорить. Вообще не хочется подпускать к себе что-либо связанное с той, северной жизнью. Но телефон надрывается, требуя ответа. Я сдаюсь и нажимаю кнопку:
– Да, мамочка.
– Орленок, привет. Разбудила?
Ее голос, как обычно, звучит спокойно и жизнерадостно. Значит, ничего не случилось, трубку можно было не брать.
– Уже встала.
– Скоро возвращаешься?
– Не знаю. Сейчас поговорю с Анной и, наверное, заберу машину. А что?
– Харперсон хочет нас видеть. Позвони, когда будешь выезжать.
– Хорошо, Элм. Пока.
Я отключаю телефон и некоторое время смотрю на померкший экран. Интересно, что от нас понадобилось великому и могучему королю газет? Но задуматься об этом не успеваю: Анна заходит в комнату, держа две маленькие чашки на овальном пластиковом подносе. Она ставит их на тумбочку и садится со мной рядом:
– Ну что?
– Элмайра звонила.
– Требует?
В ее синих глазах видна легкая насмешка. Анна, насколько я знаю, не завела подруг, и необходимости куда-то бежать по первому зову она просто не понимает. Она не раз говорила, что самое ценное ее вложение – личное пространство. В которое, вероятно, не допущен никто, кроме членов небольшой фермерской семейки. Что ж… быть одиночкой круто: никто не пудрит тебе мозги, все твои проблемы – только твои. Но это не для меня: после пары дней изоляции я готова говорить с цветочными горшками.
Мне остается лишь пожать плечами:
– Работа.
– Несомненно.
Вздохнув, я решаю замять тему и просто протягиваю ей дневник.
– Вот, посмотри на наш «секрет».
Некоторое время некберранка разглядывает тетрадь и осторожно водит рукой по замку.
– Надо же, какая интересная дырка…
– Хозяина застрелили из арбалета. Осиновой стрелой.
– Ого… – Теперь она проводит пальцами по обложке. – На нашей планете тоже были существа, которых убивали деревянным оружием. Они летали, обладали очень большой силой и пили… как это у вас называется… плазмокровь.
Забавно…
Некберра находилась очень далеко, но некоторые вещи удивительным образом повторяются. Наверняка там и привидения водились. Вуги говорит, они есть везде.
– Лютер – хозяин тетради – тоже этим баловался. Мы называем таких вампирами.
Анна кивает.
– Почему ты носишь это с собой? Он твой друг? Парень?
– Да я не ношу… Мы нашли ее совсем недавно. Точнее, Элмайра нашла в… немного неожиданном месте. И нам кажется, что с этим дневником что-то не совсем…
Я спохватываюсь. А нужно ли Анне знать? Наверно, лучше поменьше посвящать других, целее будут. Разумнее сделать скорбное лицо и соврать:
– Понимаешь, он был скрытным парнем. Нам надо узнать, что внутри. Может, Лютер что-то хотел сделать перед смертью или кому-то сказать. Но за дневником охотятся, и мы хотим его спрятать там, где искать не будут. Может, ты…
Анна по-прежнему держит тетрадь в руках. Судя по лицу, она о чем-то задумалась.
– Погоди, Эшри. Если ваш друг пил кровь и убили его деревянной стрелой… то он и существа с Некберры, наверное, принадлежали к каким-то родственным расам?
– Не знаю, я не сильна в этом. Я со своей-то расой не определилась.
– Просто если так… – она кладет тетрадь на колени и тянется за чашкой кофе, – я знаю, как открыть замок. Это простая хитрость, все эти…
– Вампиры?
– Ин’куррад. Темные, как говорили у нас… умели защищать свои вещи.
– Ну так давай!
Я беру тетрадь в руки, наблюдая, как Анна пьет – изящно, держа чашку за ручку и чуть оттопырив мизинец. Все-таки она немного сноб. Хотя и по-своему милая.
– Лучше ты сама. Погладь корешок.
– Что?
Анна усмехается:
– Ну давай.
Я провожу пальцами по шершавой обложке, абсолютно ни на что не надеясь. Скорее всего, Анна меня дурачит, но…
– Черт!
Щелкает замок. Тетрадь распахивается на середине. Мельком я вижу записи, сделанные шариковой ручкой, и быстро захлопываю. Мне очень хочется узнать, что внутри, но читать это, когда рядом Анна, не стоит. Теперь я не оставлю дневник на ферме. И вообще… пора возвращаться. Обстоятельства изменились.
– Как ты… это же просто книга! Она не живая!
Анна понимающе улыбается и встает с кровати.
– Некоторые смотрят на вещи не как мы. Нет предметов, которые не чувствуют ласки или злобы. Книга, особенно написанная от руки, – это тело. Самый лучший способ попросить ее открыть тайну – обращаться с ней как с живым существом.
Нет предметов, которые не чувствуют ласки или злобы. А я пинаю мотоцикл, когда он капризничает. Теперь мне даже немного стыдно.
– Анна, ты гребаный гений. Спасибо!
Да, мне и в голову такое не могло прийти. И не только мне, если вспомнить, как размахивал бедной тетрадкой Вуги.
– Рада была помочь. Останешься завтракать? Миссис Гамильтон сегодня испекла блинчики… – Анна вспоминает мою шутку и добавляет: – С мышами.
Стоит подумать. Судя по вчерашней реакции Кларка, в доме я не особенно желанный гость. С другой стороны… Нет, я не хочу уезжать, не попрощавшись с Джоном. У меня до сих пор осталось мерзкое чувство после вчерашнего разговора в машине, и мне хочется увидеть его, чтобы убедиться, что все по-прежнему нормально. Хотя бы нормально, на большее надеяться бессмысленно. Да и с приемными родителями Джея Гамильтона я даже не поздоровалась…
– Ненадолго, если ты не против.
Она с улыбкой кивает. Остается надеяться, что я не успею ничего испортить.
* * *
В доме пахнет чем-то очень вкусным: кажется, свекровь Анны – мастер готовки. Она стоит у кухонной плиты – блестящие черные волосы собраны в пучок, рукава светло-зеленого хлопкового платья закатаны по локоть. Булькает большой ярко-красный чайник, сразу в трех сковородках что-то жарится с негромким шкворчанием.
– Солнышко, доброе утро.
Обернувшись, она приветливо улыбается. Моложавое лицо не похоже на лицо фермерши: ухоженное, незагорелое, со следами легкого утреннего макияжа. Глаза, ясные и пронзительные, останавливаются на мне.
– Вы, должно быть, Эшри?
– Да, это я. Помочь вам чем-нибудь?
– Расставьте тарелки, девочки, все почти готово. Сейчас придет Артур… А вот и он.
Дверь, ведущая на улицу, распахивается, и в помещение заходит плечистый мужчина в ковбойке и джинсах. Он снимает широкополую соломенную шляпу – волосы у него светлые и мягкие, совсем как у Джея Гамильтона. Глаза голубые. Хм… не знай я всей этой истории с усыновлением, подумала бы, что они правда родственники.
– Доброе утро. – Анна кивает свекру.
– Доброе, Энни, привет, Роуз. – Он подходит к жене, быстро целует ее в щеку и тут же берет с тарелки блинчик.
– Не хватай, Арчи! – Миссис Гамильтон замахивается ложкой.
Анна смеется. Я продолжаю с интересом рассматривать Гамильтона-старшего. Он тоже замечает меня и даже перестает жевать:
– О, у нас гости?
– Да, это Эшри, она моя подруга с Севера и коллега Джона.
– Я скоро уезжаю, мне надо на работу. Приятно познакомиться.
Он смотрит на меня в упор. Выжидающе, с каким-то не очень добрым любопытством.
– Партийная?
Поспешно качаю головой. Тогда он подходит, протягивая свободную руку. У него огромная ладонь в сравнении с моей. Шершавая, неприятная на ощупь, горячая. Хватка железная. Интересно, что бы он сделал, скажи я «да»?
– За кого вы…
– Арчи! – Голос миссис Гамильтон звучит совсем не так ровно и спокойно, как минуту назад. Бывший лидер «свободных» выпускает мою руку и улыбается, окидывая всех нас взглядом:
– А я что? Я так, статистику провожу. Мне тоже очень приятно познакомиться, мисс. – Он садится за стол, на котором Анна уже расставляет посуду. – Как дела на северной стороне?
– С переменным успехом. – Я машинально растираю пальцы, которые он так сильно сдавил. Руку будто прокрутили в мясорубке.
– Правда? Никогда бы не подумал. Что-нибудь случилось?
– Можно и так сказать. В городе погромы.
– Кого громят? Моего непутевого сына?
Интересно, он знает, что «непутевого сына» еле привели в чувство в госпитале? Нет, наверно, не надо этого говорить. Я смотрю на побледневшую Розу Гамильтон и осторожно отвечаю:
– Не только. Правящую партию тоже. Но штаб «свободных» позавчера горел.
Гамильтон-старший хмурится и впервые отводит глаза, правда, только на пару мгновений.
– Я говорил ему не связываться с этим ублюдком. Доигрались… Быть войне.
– Не думаю, – я холодно улыбаюсь, глядя ему в лицо, – что мы допустим войну. Ее хочет только мистер Сайкс. Наша задача – следить за порядком. И ваш… хм… сын это понимает.
– Сомневаюсь, Эшри. Очень сомневаюсь.
Анна резко ставит на стол молочник. Как и накануне с чайником, движение выходит чересчур резким, Анна даже проливает немного молока.
– Эшри, сходи, пожалуйста, наверх, разбуди Джона.
В ее голосе слышится напряжение. Ну зачем я осталась, зачем?
Я покидаю кухню, миную коридор, поднимаюсь по широким деревянным ступеням. Скрип… скрип… я стараюсь не шуметь. И дышать ровнее.
На чердаке всего одна комната, из огромного окна которой льется золотой свет. Что-то пролетает мимо, задев меня по щеке. Я делаю еще несколько шагов и вдруг замечаю, что это была бабочка павлиний глаз: сейчас она застыла на обитой деревом стене.
– Эшри?..
Джон, уже одетый и явно давно проснувшийся, сидит с книгой на подоконнике. На его плече расположились еще несколько крупных, ярко-рыжих с фиолетовыми пятнами на крыльях, бабочек. Крылья складываются. Раскрываются. А с крыльев смотрят яркие, холодные, будто нарисованные «глаза».
– Я… думала тебя будить.
Я произношу первое, что пришло в голову. Бабочки меня заворожили, и я с трудом отвожу взгляд. Красота…
– Как спала?
– Здесь? Прекрасно!
Тут же я вспоминаю, что на кухне сидит хмурый Гамильтон-старший. И витает тень кого-то, кто давно не живет в этом доме, но чье присутствие здесь ощущается нутром.
– Прекрасно… правда.
Джон замечает перемену на моем лице и откладывает книгу. Жан-Поль Сартр, «Тошнота». Айрин медленно вытягивает руку – пересаживает бабочек на подоконник.
– Что-то не так?
– Да нет, просто… Джон, я, наверное, вчера несла чушь, и…
Он подходит ко мне и строго качает головой. Я замолкаю и опять кошусь на книгу в серой, без рисунка, обложке. «Тошнота»… Гадкое название. О чем она, интересно?
– Не переживай. Просто… – Айрин вдруг улыбается, – этот город был создан для перемен. Теперь их есть кому принести.
Я не хочу выяснять, с чего он это решил, может, он до сих пор под впечатлением от книжки? Нет сил ни соглашаться, ни спорить.
– Надеюсь, это перемены в лучшую сторону?
– Да. Идем вниз.
Я поворачиваюсь и снова смотрю на широкий деревянный подоконник, залитый утренним светом. Бабочки неподвижны, одна застыла прямо на книге. Будто мертвые, но весной – снова полетят. Интересно, они каждую весну учатся заново или… просто живут не больше одной весны?
Странная мысль. Я гоню ее прочь. Слишком много необоснованной надежды, больше, чем можно позволить себе в такую тяжелую неделю.