То ли я страдаю рассеянностью, то ли утром дверь нашего служебного здания еще не болталась на одной петле. А еще тут почему-то очень тихо, точно все обитатели штаба внезапно умерли, хотя даже от мертвого Вуги обычно достаточно шума… Где все?

Я не решаюсь снять куртку и медлю в холле, пытаясь убедить себя, что не ошиблась домом. Потом переступаю через осколки чего-то, что, возможно, еще недавно украшало нашу убогую обитель (ваза? графин с водкой? банка варенья?). Решившись, я быстро миную коридор, чтобы попасть в кухню, откуда доносятся слабые голоса.

Шеф, Элмайра, Вуги, Бэни и Кики чинно сидят за столом, как пионеры на «Свечке». Перед ними возвышается человек, которого я вовсе не привыкла видеть в своем гнезде, – Ван Глински. Он оборачивается. Его лицо перекошено от злости, что не очень-то располагает к теплому приветствию, учитывая, что в руках политик держит небольшую, но оснащенную штыком винтовку. Мимолетно скользнув по мне взглядом, он продолжает свою речь:

– …Мне приходилось мириться с его существованием. Я закрывал глаза на вас…

– Как и на людей, которых мы спасаем? – Элмайра усмехается. – Делая работу солдат, которых ты бросил? Они вчера показали, на что способны, нет?

«Единоличник» подступает и хватает ее за воротник рубашки. Он не пытается поднять ее на ноги, а просто встряхивает, как кошку. Ткань трещит. Кошка не сопротивляется. Лицо Элм остается непроницаемым, даже когда он склоняется к ее уху:

– Заткнись, Элмайра. Лучше заткнись. Тебе ли говорить о спасении? Ты много берешь на себя.

– Отпусти мою девочку, урод!

– Не стоит так говорить с ней.

Эти две фразы произносятся почти одновременно, первая громко, вторая глухо, но я различаю обе. За моей спиной появляются Хан и Джон, видимо, вернувшиеся с Юга.

– Ребята…

Пират повинуется почти незаметному жесту руки Элмайры и замирает. Некберранец обходит меня и делает несколько шагов по направлению к столу, явно собираясь вмешаться. Глински напряженно следит за ним, готовый кинуться при любом резком движении. Его пальцы выпускают Элм, и Айрин медленно проходит мимо и останавливается у окна.

– Мне не нужна защита. – Элм расправляет ворот и опускает взгляд на стол, сцепив руки так, что они белеют. – Не лезь не в свое дело, Джон. Так что вы еще скажете мне, Ван?

– Да как ты…

Львовский хлопает по столу тяжелой ладонью.

– Прекратите цирк! Вы заглянули на огонек, чуть не выбив дверь, просто чтобы убедить нас во всепоглощающей ненависти? Пятнадцать минут орете на моих людей и так и не объяснили…

Странно, что шеф не получил пулю в лоб еще в середине своего монолога. Но не получил. Более того, дослушав, Глински лишь криво усмехается и склоняет голову:

– Не надо увиливать. Я знаю, митинг устроили вы. Доказательства у меня есть.

Бред, абсолютный бред. Какие могут быть… Шеф остается невозмутимым. В его тоне даже появляется что-то снисходительное.

– Где они? Птичка, нарисованная какими-то дегенератами? И ли что-то посолиднее?

«Единоличник» вынимает из кармана какой-то лист. Я издалека вижу, что это черно-белая газетная полоса. Он расправляет ее и начинает читать:

– «По словам Джея Гамильтона, молчание длилось слишком долго, недавние волнения – лишь капля в море по сравнению с тем, что планируется осуществить благодаря скрытым резервам партии». – Газета снова исчезает в его кармане. – Я мог бы разочароваться в вас, Дмитрий… но я, к сожалению, вас неплохо знаю. Это сегодня положили в ящик нашего штаба.

Улыбка сходит с лица Львовского. Я ничего не понимаю. Ведь еще утром… Нет. Я не верю. «Харперсон Дэйли», наша официальная газета, не стала бы такое публиковать, а Гамильтон просто не мог…

– Бога ради. – Кажется, шеф охрип. – Профанация. Провокация. Вы должны сами понимать…

Глински явно нравится, что Львовский разозлился, нравится некоторое колебание в его голосе. Он чует слабину, и его ноздри хищно раздуваются.

– Понимать должны вы. Гамильтон – наивный дурак. Только поэтому он еще вас не убил.

– Мы…

Он затыкает шефа плавным движением ладони по воздуху. И его пронзительные глаза внезапно смотрят на меня.

– Юная мисс Артурс… А что вы забыли вчера вечером около сгоревшей библиотеки?

Вот это удар под дых. В последний раз я ощущала такое, когда восьмилеткой меня поймали ночью на приютской кухне и отволокли к директрисе. И, как и тогда, я затравленно озираюсь, понимая, что едва ли кто-то меня защитит. Бэни и Кики стараются сделать вид, что их здесь нет. Вуги и Элмайра ждут. Айрин будто погружен в себя, а Хан… у него на меня зуб, и я не «его девочка».

– У вашей расы принято чистить уши? Их забивает серой?

Как и в кабинете директрисы, я выдавливаю единственно возможное:

– Я ничего не делала.

Он чувствует мой страх. Так, наверное, чуют бешеные животные.

– Как вы попали на площадь? – Он впивается взглядом в мою подругу. – Ты, Элмайра!

– Хватит! – Шеф обрывает допрос. – Эшри, не смей раскрывать рта, и ты, Элм!

– «Не смей»… – Ван Глински повторяет почти нараспев и наконец перестает таращиться на нас. Шеф – мишень поинтереснее.

– На вашей совести двадцать семь погибших горожан за один вчерашний день. И этого вполне…

– А сколько их на твоем счету за все дни?

Еще одна личность, которую я не хотела бы видеть здесь. На пороге, спрятав руки в карманы куртки, стоит Джей Гамильтон.

Он бледен и растрепан, его глаза лихорадочно блестят. Движения – нервные и не совсем твердые: поврежденное плечо явно дает о себе знать. Но глава партии Свободы прямо держит спину и ровно дышит. И лишь чуть заметно покусывает губы.

– Не хочешь ответить за погром? И я даже поверил, будто…

Знакомая горькая усмешка. Еще шаг. Гамильтон подходит к противнику почти вплотную.

– Интересно, откуда ты выкопал свое «доказательство»? Купил статью в «Харперсон Дэйли»? И ли болтовня кого-то проплаченного из моего аппарата? Ну?

«Единоличник» не отступает и щерит зубы. Говорить с нами ему уже не нужно. Главная добыча пришла сама.

– Оппозиционная газета «Правда». Кто еще мог придумать подобное название?

Гамильтон лишь пожимает плечами:

– Я не знаю никакой газеты. Не переводи стрелки. Кроме тебя, сильных врагов у меня нет. Я… ничтожество.

Неплохой удар. По крайней мере, с последним не поспоришь. Эти двое смотрят друг другу в глаза, а затем Глински со знакомой прохладной учтивостью уточняет:

– Как подтвердишь? Тоже найдешь… – Его губы растягиваются в легкой улыбке – доказательство?

Ответ Гамильтон почти выплевывает ему в лицо:

– Мое свидетельство было бы надежнее твоих. У меня нет возможности купить вранье!

Они повышают и повышают голос, бросая новые и новые оскорбления. Никто не вмешивается. Даже шеф, скрестив на груди руки, просто смотрит в одну точку между потолком и дверным проемом. Я нервно дергаю молнию куртки – ужасно жарко, спина совсем взмокла. И тут мы слышим слова «трусливый красный выродок»…

…Когда глава партии Единства замахивается, я закрываю глаза и жду удара, но слышу лишь глухой щелчок.

– Потише, Ван. Мне уже не терпится.

Они застыли: штык винтовки Глински подрагивает, касаясь горла Гамильтона. В подбородок самого «единоличника» упирается дуло пистолета: указательный палец «свободного» лежит на курке. Так заканчиваются многие их попытки конструктивного разговора. Слишком многие.

Кики коротко вскрикивает и, сорвавшись с места, выбегает из помещения через боковую дверь. Топот маленьких ног похож на череду выстрелов. Гамильтон провожает ее взглядом. Сдавленный голос Глински нарушает наступившую тишину:

– Почему я не убил тебя вчера, когда твои цепные собачки бросили тебя…

О чем мы думали, оставляя Джейсона Гамильтона наедине с этим ублюдком? И зачем Элм вчера вообще спасла его шкуру?

– Пожара было вполне достаточно. Моих людей резали, когда они пытались выбраться, как какой-то… скот.

– Идиот. – «Единоличник» медленно выдыхает. – Я мог отдать приказ – и тебя, да всех вас, тихо зарыли бы на кукурузном поле. Зачем мне…

«Свободный» слегка наклоняет голову. Штык задевает кожу.

– Здание – это наше сердце. Впрочем, тебе не понять.

– Не понять?!

– Я знаю… – игнорируя его, продолжает Гамильтон. – Ты заходил в госпиталь, Ван. Хотел проверить, подыхаю ли? Но даже не рискнул показаться на глаза? Трус.

Можно ли придумать более нелепый и болезненный способ самоубийства, чем назвать трусом самого опасного человека в городе? Но Глински не двигается и тихо отвечает:

– Не за этим.

– Заплатить кому-нибудь, чтобы мне сломали шею на лестнице?

– Я…

– Вчера мне не стоило спешить на поиски. В Городе могло стать на одного диктатора меньше… – Он смотрит на меня, на Элмайру и вдруг крепко зажмуривает глаза. – Ради этого я готов пожертвовать парой своих людей.

– Не сомневаюсь. Жертвовать людьми просто.

– Ненавижу!

Левая рука Глински внезапно меняет положение: пальцы касаются рукояти пистолета. Так отец мог бы учить сына стрелять. Если бы существа вроде него могли бы быть отцами.

– Чего ты ждешь? Не можешь поднять руку на командира? Кто здесь еще трус.

Они опять смотрят друг на друга: лицо «свободного» искажено гневом, «единоличник» словно превратился в каменную статую. Командир… Элмайра, услышав это, вздрагивает. Нет, не просто вздрагивает. Ее передергивает, она бледнеет…

– Ван, хватит! – срывается с ее губ. Точно разбуженный этими словами, с места встает шеф.

– Оба. Вон. Я не буду повторять дважды.

Я напряженно перевожу взгляд с Гамильтона на Глински и жду, что случится раньше – хлынет кровь из перерезанного горла или брызнут мозги из пробитого черепа. В голову приходит мысль: хорошо бы одновременно. Тогда все проблемы закончатся за один раз. Я даже согласна сама вымыть после этого полы на кухне. Но не происходит ни того, ни другого.

– Айрин!

Джон отходит от окна. Он направляется к мужчинам, кладет руки им на плечи и отталкивает их друг от друга – без усилий, как котят. Странно… за несколько секунд, что он приближался, не шевельнулся никто. Точно некберранец остановил время или загипнотизировал всех. Впрочем, не удивлюсь, если он умеет и это. Его глаза встречаются с темными глазами Глински:

– Вы не правы. И… правы.

«Единоличник» всматривается в его лицо, потом отворачивается. Отводит оружие и покидает кухню, оттеснив Хана плечом. Быстро, без угроз. Гамильтон смотрит в пол, опершись рукой о стену. Мы не двигаемся. Становится так тихо, что я слышу ревущую в соседней комнате Кики, у которой, видимо, окончательно сдали нервы.

Я выглядываю в окно: Глински, привалившись спиной к зданию, чиркает зажигалкой, закуривает и выдыхает струйку дыма. Вскоре он исчезает в темноте улицы. Прямая высокая фигура, абсолютно черная, будто вырезанная из бумаги.

– Господи…

Элмайра стоит около меня и все еще трясется. Ее кулаки крепко сжаты, ногти наверняка впились в кожу.

– Что…

Не дослушав, она разворачивается и скрывается за той же дверью, куда убежала Кики. Сработал материнский инстинкт, или она струсила?

– Эшри.

От звука собственного имени я вздрагиваю. Джей Гамильтон кладет на стол какую-то папку.

– Документы по белым тварям. Там ничего интересного. Но если вам нужно…

Сказав это, он будто чего-то ждет. Я спешно отвечаю:

– Спасибо.

– Не за что.

Я замечаю, что его руки слегка подрагивают, а лицо опять побледнело: ранение напоминает о себе. Вчерашнее или… другие? Секунду я колеблюсь, говорить или нет, но все же говорю:

– Не переживайте. То, что он сказал о вас…

Я действительно собираюсь пожалеть его? Ха. Мы оба понимаем, что это бессмысленно. Джей Гамильтон разворачивается и идет к выходу, бросая:

– Вы знаете, что я всегда стараюсь быть честным со своими людьми.

Шеф, опершись обеими ладонями о стол, смотрит на «свободного». Пристально, тяжело, без привычной полуснисходительной улыбки.

– Настолько честным, что готовы пожертвовать парочкой, чтобы избавиться от собственного прошлого?

Словно контрольный в затылок… Но Гамильтон, обернувшись, спокойно отвечает:

– Возможно, Львовский. Но когда-то это предложили вы, а не я. Не забывайтесь.

Хлопает дверь. Шеф сверлит ее взглядом, будто хочет проделать в ней дыру. Бэни, Хан и остальные потихоньку расходятся, переглядываясь. Никто ни о чем не спрашивает, не возмущается, не шепчется. Собаки просто лезут в свои будки.

– Я поправлю петли, не волнуйтесь! – я слышу голос Вуги из коридора и иду в сторону рекреационной или – что для меня звучит проще – гостиной.

Элмайра и Кики сидят на широком подоконнике и смотрят, как падает снег. Света нет, я различаю лишь силуэты на фоне мутно-оранжевого неба. Две склоненные друг к другу длинноволосые головы, два профиля – хищный и по-детски нежный.

– Пора привыкать. Или ты тут не задержишься, как бы ты ни хотела. А ты нам очень-очень нужна. Эти двое…

Кики хватается за голову.

– …рано или поздно сведут Город в могилу. Я не хочу, чтобы первой пострадала ты.

– Но мистер Гамильтон – добрый! И мистер Глински не такой плохой. Папа говорит, дело в шрамах. Не на лице, а…

Кики закрывает глаза ладонями и не видит, как Элм страдальчески морщится. А я – вижу.

– Да. У него много шрамов, которых мы не видим.

– Ты хорошо знаешь, о чем говоришь… Откуда, Элм?

– Ничего я не знаю, Кики, – раздается ее сухой, насквозь фальшивый смешок. – А тебе лучше пойти спать. Ты такая бледная. Оставайся ночевать, я позвоню твоим предкам.

Кики понимает, что ей ничего не расскажут, но покорно принимает очередное проявление материнской любви. Она поднимается и идет к лестнице.

– Спокойной ночи.

Стучат ее быстрые дробные шаги. Элмайра по-прежнему мрачно смотрит в окно, чуть наклонив голову. Я подхожу, сажусь на место Кики и пискляво ее передразниваю:

– Ты хорошо знаешь, о чем говоришь…

Элм пристально смотрит на меня, будто не сразу узнает, и кривит губы:

– Подслушивала?

– Просто стояла рядом и не перебивала.

– Логика… – На этот раз она улыбается. – Да нет, Эш… все, что я знаю, – меня это бесит. То, что происходит. Я хотела бы видеть всех близких счастливыми. Не истекающими кровью. Не ненавидящими друг друга.

– И это все?

– Да. – Она смотрит на меня и вдруг как-то сально ухмыляется. – Грин опять к тебе приставал?

– Даже не стану спрашивать, как ты догадалась.

– Где ты его закопала? Лишила классной возможности подрочить на любимого партийного лидера, глупая девчонка.

Она смеется над своей гадкой шуткой, но я делаю вид, что вовсе пропустила ее мимо ушей.

– Ушел домой. А у нас… – перевожу тему, – проблема.

Она продолжает нервно, как-то даже истерично посмеиваться, потом протягивает:

– Пробле-е-е-ма? У нас? Какая новость!

Ее бы встряхнуть сейчас, но она меня ударит. И я просто спокойно отвечаю:

– Я видела антроидов Сайкса. И тех белых роботов. Они искали что-то в сгоревшей библиотеке. В итоге один из антроидов все-таки умыкнул оттуда какую-то папку… И я его не остановила.

Она уже не смеется и внимательно меня слушает. Качает головой, вынося простой вердикт:

– Плохо. Да вот только… это не все проблемы, Эш. – Она подается чуть ближе и говорит чуть тише: – В твоих вещах рылись. В моих тоже.

– Да ладно? Когда?

– Утром, пока мы были у Гамильтона. Я успела немного прибраться. Но комнаты были просто вверх дном, как если бы проводили обыск.

– У тебя… пропало что-то?

Она задумчиво потирает подбородок и хмурится.

– Нет. Посторонних в штабе не было, камеры никого не зафиксировали… И знаешь, я даже не стала поднимать шум. Вообще никому ничего не сказала.

– Почему?

В ее глазах появляется слабый зеленоватый блеск.

– Что-то случилось, Эш. И… что-то подсказывает мне, что искали дневник Лютера. Но не нашли.

Я задумчиво смотрю за окно, на совсем пустую, темную улицу. И ловлю себя на том, что опять думаю о Гамильтоне. Может, надо было ему сказать?

– С чего ты взяла, что искали именно дневник? К то мог видеть его у нас?

– Дэрил, который был со мной в хранилище. Вэнди по какой-то случайности. Вуги и Хан. Да и Бэни мог увидеть. Или услышать наш вчерашний разговор.

– Ты еще скажи, что Бэни главный злой гений Города.

Элм фыркает, но тут же снова хмурится:

– Дневник надо увезти. Раз он не открывается, лучше его спрятать, пока не сперли.

– Есть идеи?

– Одна. Только она вряд ли тебе понравится.

– Ну?

Ее обутая в тяжелый ботинок нога что-то выстукивает по батарее. Шифр? Я пытаюсь разобрать сигналы в стуке, но понимаю, что он не имеет смысла. Элм, наклонившись, шепчет мне на ухо:

– Поехали к Анне. На Юг. Прямо сейчас.

– Сдурела? Почти стемнело! Может, завтра?

Она почему-то смущается и рассеянно отвечает, глядя в окно:

– У Джона выходной. Я собиралась съездить с ним. Отвезти какой-то агроприбор, который собрал Вуги. Штуковина как-то поможет фермерским работам Анниного свекра. Она то ли ускоряет рост растений, то ли…

– Так ты едешь с Джоном?

Я злюсь? Ерунда! Просто после тяжелого дня даже ерунда начинает бесить. Я оглядываюсь в сторону кухни: именно там остались Айрин и шеф. Нет, какого черта она пристает к нему? Ей что, мало других, кому она без стеснения вешается на шею?.. И почему Джон, который вроде бы любит уединение, согласился взять ее?

– Как… мило.

Но от Элмайры вряд ли ускользнуло мое желание хорошенько дернуть ее за волосы. Она фыркает и, продолжая болтать ногой, объясняет:

– Я напросилась сама, хотела повидать Анну. Но на самом деле вся эта нервотрепка меня замучила, я не хочу ехать. Может, поедешь ты… если не устала?

Признайся, Эшри: ты хотела это услышать. И все равно что-то – возможно, остатки разума – заставляет заупрямиться:

– Мы не общаемся с Джоном. Я не бывала у Анны и ее семьи.

– Дом как дом… – зеленые глаза Элм уже загорелись, – большая ферма. Курочки, коровки, свинки…

– Я не про это! Что я ей скажу? Привет, Анна, я прошу тебя спрятать в своем доме вещь, из-за которой кто-то рылся в моей комнате и теперь, возможно, попытается убить тебя?

– Ну да… Примерно так. Хотя можешь по дороге купить пиццу, это всегда примиряет с неприятностями. Пицца и смертельная опасность, идеальное сочетание!

– Элмайра!

– Да успокойся. Я предупредила ее по телефону, что привезу кое-что. Уточнять, что, она не стала.

Я устало потираю лоб, не зная, что еще ответить. Элм смотрит на часы.

– Семь вечера. Может, обернешься до девяти?

За два часа на Юг? Раньше, когда я летала, возможно, но сейчас…

– А если Анна работает?

– Она дома. Только недавно вернулась. Лечила людей, госпитализированных вчера.

Анна, как и Джон, обладает сверхспособностями – собственно говоря, как и все особи их расы. Только у нее они проявились в умении лечить. Когда она прикладывает свои прохладные ладони к ранам, это облегчает боль и успокаивает, помню, именно она лечила меня, когда я лишилась крыльев. У Джона этой силы нет. Хотя… есть. Просто он лечит другие раны.

Ехать или нет? На улице мертвые ангелы и тьма. Но провести несколько часов с Джоном и подышать южным воздухом – соблазнительная мысль. Равно как и вырваться ненадолго из штаба, который два политика будто пропитали ядом, прежде чем уйти.

– И-и-и твой отве-е-ет…

– Ладно, Элм. Я смотаюсь с ним к Анне, если он не пошлет меня куда подальше.

Ее физиономия сияет счастьем, будто изначально все так и было задумано. Элм вскакивает на ноги и громко вопит:

– Джо-о-он!

Дверь приоткрывается, Айрин заглядывает в комнату:

– Ты кричала? Что-то случилось?

Элм очаровательно улыбается, накручивая на палец прядь волос:

– Слушай, Джон, я очень устала и не хочу никуда ехать. Но мне очень нужно, чтобы Анна получила подарок, а Эшри подышала свежим воздухом и проветрилась. Как бы мне это совместить?

Некберранец переводит взгляд с Элм на меня и вежливо приподнимает брови:

– Пусть Эшри едет со мной.

– Гениально! Тогда давайте отваливайте скорее и возьмите тачку! Я попрошу Вуги прикрутить ту агрохрень. Эш, ты еще здесь? Собирайся!

Джон вопросительно смотрит на меня.

Я только виновато пожимаю плечами, стараясь улыбнуться. Я чувствую себя глупо… но не совсем. Все-таки иногда мне кажется, что Элмайра – слишком хитрая лиса даже для Города. И иногда я благодарна ей за это.