Глава седьмая

Шарлотта и Грейси мирно занимались хозяйством на кухне коттеджа. Уже отдраив каменный пол, служанка приступила к мытью плиты, а миссис Питт начала замешивать тесто для хлеба, поставив маслобойку на мраморную столешницу в прохладной кладовке. Солнечные лучи проникали сквозь открытую дверь, и легкий ветерок приносил с дальних пустошей свежие и пряные ароматы луговых трав и болотных растений. Дети играли, лазая по яблоне и то и дело оглашая сад заливистым смехом.

– Если наш отчаянный лорд опять порвет штаны, слезая с дерева, то я уж и не знаю, как вы будете оправдываться перед его матерью! – сердито заявила Грейси, имея в виду Эдварда, успевшего в развеселых играх порвать всю привезенную с собой одежду.

Каждый вечер Шарлотте приходилось усердно заниматься починкой. Одну пару брюк Дэниела она вынуждена была пожертвовать на заплатки. Даже Джемайма возмущалась неудобством длинных юбок: она затыкала подол за пояс и сильно укорачивала их, лазая по каменным стенам, громогласно заявив при этом, что нет такого естественного и нравственного закона, предписывающего девочкам не лазать по деревьям и вообще не развлекаться так же, как развлекаются мальчики.

Они питались хлебом, сыром и фруктами, малиной, земляникой и сливами – пока, к счастью, никто не страдал плохим пищеварением, – а также свежими колбасками из лавки деревенского мясника. Жизнь казалась бы идеальной, если б к ним смог присоединиться Томас.

Шарлотта уже поняла, что это невозможно, даже если и не догадывалась о конкретных причинах. К тому же Войси не мог узнать, где они отдыхают, убеждала она себя, но тем не менее постоянно прислушивалась к детским голосам и почти каждые десять минут выходила на крыльцо, проверяя, все ли на месте.

Грейси предпочитала помалкивать на эту тему. Она ни разу не напомнила, что они брошены здесь на произвол судьбы, хотя миссис Питт слышала, как по вечерам служанка обходит дом, проверяя, надежно ли закрыты все окна и двери. Не упоминала она и имени Телмана, однако Шарлотта знала, что девушка должна думать о нем после их сближения во время расследования дела в Уайтчепеле. Молчание Грейси в каком-то смысле было красноречивее слов. Возможно, ее чувства к инспектору наконец перерастут в нечто большее, чем дружеская симпатия?

Закончив месить тесто, Шарлотта разложила его подниматься по формам для выпечки и вышла в сад, чтобы вымыть руки у водопроводной колонки. Окинув взглядом дерево, она увидела, что Дэниел уже оседлал самую верхнюю ветку из тех, что еще способны были выдержать его тяжесть, а Джемайма вылезла на развилку прямо под ним. Продолжая приглядываться к листве, миссис Питт надеялась, что ее шелест выдаст местонахождение племянника, но надежды не оправдались.

– Эдвард! – позвала она. – Эдвард!

Куда он мог удрать за несколько минут?

На ее призывы никто не ответил, хотя они привлекли внимание ее сына.

Быстро перебирая руками, Дэниел спустился к нижней развилке и спрыгнул на землю. Менее опытная Джемайма слезала гораздо медленнее и осторожнее, к тому же стесненная неудобством за все цепляющихся юбок.

– Мы можем заглянуть за садовую стену, – рассудительно предложил Дэниел. – В той стороне земляничная полянка, – ухмыльнувшись, показал он.

– Он пошел туда? – спросила Шарлотта срывающимся от страшного волнения голосом.

Осознавая смехотворность собственных страхов, она тем не менее не могла успокоиться. Эдвард ведь всего лишь пошел собрать ягод, как мог бы поступить любой ребенок; нет нужды даже волноваться, не говоря уже о панике. Она позволила воображению возобладать над здравым смыслом.

– Пошел за ягодами? – опять спросила женщина, теперь чуть более спокойно.

– Не знаю. – Дэниел уже с тревогой взглянул на нее: – Может, мне залезть повыше и посмотреть?

– Да! Да, пожалуйста, – попросила его мать.

Джемайма к тому времени уже спрыгнула на траву и, выпрямившись, с досадой разглядывала небольшую дырку на платье. Увидев, что Шарлотта смотрит на нее, девочка пожала плечами.

– Дурацкие юбки иногда ужасно цеплючи! – недовольно воскликнула она.

Дэниел проворно и быстро вскарабкался обратно на дерево. Он уже отлично выяснил, по каким веткам удобнее лазать.

– Никого не вижу! – крикнул он с вершины. – Должно быть, Эдвард пошел искать другую полянку, где побольше ягод. Его нигде не видно!

У Шарлотты екнуло сердце, и кровь, бросившись в голову, оглушительно застучала у нее в ушах. Мир перед глазами начал расплываться. Что, если Войси решил отомстить Питту, причинив вред ребенку Эмили? Или, может, он просто перепутал детей… Что же теперь делать?

– Грейси! – крикнула миссис Питт. – Грейси!

– Шо такое? – Горничная распахнула заднюю дверь и выбежала в сад, сверкая испуганными глазами. – Шо случилось?

Шарлотта попыталась подавить страх и успокоиться. Нельзя паниковать и пугать Грейси. Это глупо и бесполезно. Но, невзирая на доводы разума, она по-прежнему ужасно боялась.

– Эдвард… куда-то подевался… побежал искать землянику. – Женщина перевела дух. – Но на ближней полянке его нет. – Она лихорадочно подыскивала оправдания для того безумного страха, который служанка явно могла осознать по ее голосу и лицу. – Я боюсь, что он может забрести в болото. Даже дикие звери иногда попадают в трясину. Мне…

Грейси не стала дожидаться новых пояснений.

– Вы оставайтесь здесь с ними! – Она махнула рукой в сторону Дэниела и Джемаймы. – А я пойду погляжу, где он.

И не дожидаясь согласия Шарлотты, девушка подхватила юбки, с поразительной скоростью промчалась по саду и исчезла за громко захлопнувшейся вслед за ней калиткой.

Побледневший Дэниел взглянул на мать:

– Мама, ну он же не мог забраться в болото. Вы показывали нам, как выглядит трясина, такая вся зеленая и сочная… И он знает, как там опасно!

– Нет, разумеется, не мог, – согласилась Шарлотта, не сводя глаз с калитки.

Как же лучше поступить – пойти следом вместе с Дэниелом и Джемаймой? Или безопаснее будет остаться в саду? Нет, нельзя, чтобы Грейси в одиночестве искала Эдварда. О чем она только думает! Им нельзя разделяться.

– Идемте искать! – Миссис Питт порывисто подошла к сыну и, схватив его за руку, направилась к калитке так стремительно, что он едва не упал. – Джемайма! Иди ко мне. Мы все отправляемся на поиски Эдварда. Только не разбегайтесь! Мы должны держаться рядом!

Они прошли сотню ярдов по дороге, видя, что впереди примерно на таком же расстоянии маячит хрупкая фигурка Грейси, когда из-за вершины холма выехала двуколка, и Шарлотта с волной облегчения и слезами на глазах увидела Эдварда, сидящего рядом с кучером. Мальчик рискованно подпрыгивал на краешке сиденья, сияя счастливой улыбкой.

Миссис Питт настолько рассердилась на него за испытанный страх, что с удовольствием отшлепала бы мальчишку – так сильно, чтобы он не мог сидеть за столом за ужином, а лучше и за завтраком! Но это было бы совершенно несправедливо – он же не сделал ничего плохого. Взглянув на счастливое личико Эдварда, его тетя подавила раздражение и, окликнув Грейси, перешагнула через дорожную колею и направилась навстречу кучеру, остановившему двуколку поблизости от них.

Прибежавшая обратно мисс Фиппс переглянулась с хозяйкой, прищурив глаза, чтобы скрыть глубину собственного облегчения. В этот момент Шарлотта поняла, как же много они с горничной таили в себе, стараясь уберечь друг друга от волнений и притворяясь, что всё в порядке. Душа ее преисполнилась благодарности и трогательной любви к этой девушке, и хотя внешне у них было совсем мало общего, душевно они стали очень близки.

Дом Питта на Кеппел-стрит ничуть не изменился – все книги и безделушки находились точно на своих местах. В гостиной на каминной полке даже стояла ваза с цветами. Лучи утреннего солнца, светившего в кухонные окна, играли на отполированной скамейке и разливались теплом по полу. В бельевой корзине, свернувшись клубочками, довольно урчали Арчи и Энгус. И тем не менее странное безлюдье делало это жилище похожим скорее на театральную декорацию, чем на реальный дом. Закипавший на плите чайник лишь подчеркивал полное безмолвие. Затихла лестница, лишившись перестука шагов, Грейси не гремела посудой у раковины и не шуршала запасами в кладовке. Никто не кричал, спрашивая, куда подевались вторая тапочка, носочек или нужный учебник…

От Шарлотты не поступало никаких вестей, и ничто не напоминало о реальном времени. А тиканье часов на кухне казалось лишь эхом, отголоском прошлой жизни.

Однако Томас чувствовал себя спокойнее, сознавая, что его семья уехала далеко от Лондона и живет в безадресной безопасности Девона. Он убеждал себя, что никто из «Узкого круга» не станет по приказу Войси мстить вместо него его близким, что Войси не станет платить не заслуживающим доверия наемникам и что он не может сейчас позволить себе рисковать, после того как Питт, хитро раскрутив следствие в Уайтчепеле, представил его предателем не только своих друзей и союзников, но и их общего дела. Это могло вызвать разногласия среди членов «Узкого круга», отстаивавших идеалы личной преданности или своекорыстные интересы, но так ли произошло на самом деле, Томас пока не имел никакой возможности узнать.

Он не мог выкинуть из головы горящие ненавистью глаза Чарльза Войси, когда новоявленный рыцарь проходил мимо него в Букингемском дворце после церемонии посвящения, которое устроили они с Веспасией, воспользовавшись жертвенной смертью Марио Корены. Это навеки покончило с честолюбивым замыслом Войси, уже видевшего себя во главе республиканской Британии.

И такая же ненависть обожгла Томаса, когда они с Чарльзом случайно столкнулись в столовой парламента. Подобные страсти были неугасимы. Питт мог сидеть здесь, на своей собственной кухне, относительно спокойно, лишь сознавая, что его близкие надежно спрятаны вдали от столицы. И не имело значения, как сильно ему не хватало привычного ощущения их присутствия в доме, – он считал одиночество ничтожной ценой за душевное спокойствие.

Связано ли убийство Мод Ламонт с претензией Войси на место в парламенте? Пока обнаружились лишь две возможные связи: присутствие на последнем сеансе Роуз Серраколд и присутствие там же Рональда Кингсли, написавшего разгромные письма в газеты против Обри Серраколда. Покопавшись в прошлом Кингсли, Питт обнаружил, что его прежние политические взгляды странно противоречили тем, что он высказал в газетах.

Но, с другой стороны, во время выборов проявляются иногда и крайние политические взгляды. Угроза проигрыша вскрывает скверные стороны человеческой натуры, и к победе точно так же может привести стремительный и дерзкий натиск человека, от которого ожидали скромной добродетельности и даже благородства.

Или ниточка ведет к неизвестному, означенному лишь тайнописью в картуше, который мог иметь с Мод Ламонт особые личные отношения? Может, это дело вовсе не связано с Войси, а Виктор Наррэуэй просто пытается всеми возможными средствами помешать ему пролезть к власти?

Если б на месте Наррэуэя был Корнуоллис, Питт не сомневался бы, что каждый нанесенный им удар будет умным, но беспристрастным. Джон Корнуоллис, воспитанный суровыми морскими законами, открыто вступал в сражение и сражался до конца.

Взглядов Наррэуэя, его побуждений или опыта, а также тех побед и поражений, которые могли сформировать его характер, Томас не знал. Не знал он даже, способен ли его новый начальник солгать своим подчиненным, отдавая им те или иные приказы, ради собственной тайной выгоды. Питту приходилось осваиваться постепенно во мраке туманной неизвестности. Для надежности, чтобы его не использовали в каких-то неблаговидных целях, он должен был как можно больше разузнать о Наррэуэе.

Но сначала ему необходимо было выяснить, почему Рональд Кингсли так ожесточенно ополчился на Серрколда. В разговоре с Томасом генерал выражал иные взгляды. Не могла ли Мод Ламонт манипулировать им, угрожая раскрыть то, что она узнала из его вопросов духам усопших?

Что заставляет успешного и вроде бы практичного человека обратиться за помощью к медиуму? Многие люди трагически теряют сыновей и дочерей, но большинство из них находят в себе силы, основанные на согревавшей их в прошлом любви и на внутренней вере, формальной или искренней, в некое божественное произволение, способное в будущем позволить им воссоединиться. Они продолжают жить, как могут, трудясь, утешая других близких, возможно, спасаясь в мире великой музыки или литературы, или находя успокоение в уединении на природе, или даже изнуряя себя заботами о других обездоленных. Они не обращаются к спиритическим «говорящим доскам», не стремятся в поисках ответов узреть знакомые черты в выделяемой медиумом эктоплазме.

Что же в смерти сына так безумно встревожило Кингсли? И если тут задействован шантаж, то сама ли Мод Ламонт шантажировала его, или она только снабжала сведениями кого-то другого, кого-то ныне здравствующего, кто мог продолжать выгодно пользоваться ими.

Допустим, шантажом занимался кто-то из членов «Узкого круга»… Может, даже сам Чарльз Войси?

Вот это могло бы понравиться Наррэуэю! И не имеет никакого значения, правда это или нет. Возможно, Питт несправедливо подозревал Войси во всех смертных грехах. Даже сам страх, который полицейский теперь испытывал, мог уже быть отчасти его местью, возможно, еще более изощренной, чем реальный удар.

Допив чай, Томас оставил грязную посуду прямо на столе, где миссис Броди должна была сразу заметить и вымыть ее, и вышел из дома. Стремительно дойдя до Тоттенхэм-Корт-роуд, он так разгорячился, что замедлил шаг, решив нанять двуколку.

Утро Питт провел в военном архиве, собирая сведения о карьере Рональда Кингсли. Несомненно, Наррэуэй захочет изучить их, если уже не изучил, но бывшему суперинтенданту хотелось составить собственное мнение на тот случай, если его восприятие послужного списка генерала окажется отличным.

Ссылок личного характера оказалось немного, и Томас быстро прочел их. Рональд Джеймс Кингсли начал служить в армии восемнадцати лет, как поступали ранее и его отец с дедом. Стаж его охватывал более сорока лет девятнадцатого века начиная с периода обучения, за которым последовало первое заграничное назначение. В конце сороковых годов он участвовал в войне с сикхами, в середине пятидесятых познал ужас Крымской войны, когда и был упомянут в нескольких депешах, а сразу за этим попал в кровавую баню индийского Сипайского восстания.

Позже, в середине семидесятых годов, во время очередной англо-ашантийской войны, Кингсли отправился в Африку, а в конце этого десятилетия воевал также с зулусами, после чего был награжден за проявленную отвагу.

Получив серьезное ранение, генерал вернулся в Англию, причем пострадал, видимо, и его моральный дух. Больше он не покидал страну, хотя и продолжал достойно служить и вышел в отставку только два года назад в возрасте шестидесяти лет.

Дальше Питт разыскал материалы по сыну Рональда, погибшему в одной из тех самых зулусских войн. Согласно записям, это произошло третьего июля 1879 года, во время трагической переправы через Белую Умфолози. За эту разведывательную операцию капитан лорд Уильям Бересфорд получил Крест Виктории, высшую награду, которой с недавних пор награждали за исключительную доблесть на поле боя. Потери британцев от неожиданного столкновения с большим отрядом зулусов ограничились еще двумя убитыми и несколькими ранеными. С другой стороны, зимняя битва при Изандлване доказала, что зулусы не только храбры, но и исключительно искусны в ведении войны. Во время обороны Роркс-Дрифт гарнизон показал превосходную британскую выучку и достойное мужество. Эта оставшаяся в истории операция воспламеняла воображение мужчин и мальчишек, когда они слушали историю о том, как восемь офицеров и сто тридцать два солдата – пятеро из которых были больны – выдержали осаду почти четырех тысяч зулусов. Семнадцать британских солдат погибли, и одиннадцать героев наградили Крестом Виктории.

Стоя в тихом архивном зале, Питт закрыл том с документальными записями. Формальные отчеты давали слабое представление как о палящем зное пыльных долин другого континента, так и о добродетелях или пороках, малодушии или отваге англичан, попавших туда по долгу службы или в поисках приключений, побуждаемых внутренним порывом или внешней необходимостью, выживших и погибших в тех кровопролитных сражениях.

Но когда полицейский, поблагодарив архивиста, спустился по лестнице и вышел на свежий воздух, где солнечные лучи сплетали затейливые узоры в клубящемся над тротуаром пылевом облаке, сердце его сжалось от смешанных чувств вины и гордости, а также от отчаянного желания сохранить все, что было хорошего на земле, и защитить близких ему людей. Воины, защищавшие Роркс-Дрифт, противостояли чему-то гораздо более простому и понятному, чем тайные происки «Узкого круга» и политические предательства ради осуществления амбициозных целей.

Томас доехал в кэбе до конторы Виктора Наррэуэя и начал с нарастающим гневом мерить шагами его кабинет, сердясь на то, что его вынуждали терять время в ожидании начальства.

Наррэуэй прибыл почти часом позже и удивился, увидев раздраженный взгляд подчиненного.

– Судя по выражению вашего лица, вы обнаружили что-то интересное? – с вопросительной интонацией произнес он, закрыв дверь в свой кабинет. – Ради Бога, Питт, садитесь и доложите об всем толком! Виновна ли в чем-то Роуз Серраколд?

– В потворстве своим желаниям, – ответил Томас, подчиняясь указанию. – А больше ни в чем, насколько мне известно, хотя я еще в процессе поиска.

– Уже хорошо! – сухо бросил Наррэуэй. – За это Ее Величество и платит вам.

– На мой взгляд, не только Бог, но и Ее Величество ужаснулась бы тому, какие дела творятся на земле во имя всего святого. Если бы узнала, разумеется! – воскликнул Питт и, не дав Виктору шанса возразить, тут же приступил к докладу: – На самом деле сегодня утром я копался в досье майора Кингсли, пытаясь понять, почему тот обратился к Мод Ламонт и почему его письма в газеты с обличениями Серраколда противоречат взглядам, высказываемым им в обычном разговоре.

– Это разумные взгляды? – Наррэуэй не сводил с сотрудника пристального и невозмутимого взгляда. – Так что же вы накопали?

– Ознакомился с послужным военным списком, – сдержанно ответил Томас. – И с тем, что его сын погиб в перестрелке в Африке на той же самой Зулусской войне, за отважное участие в которой отца достойно наградили. И от столь тяжелой утраты генерал, похоже, так и не оправился.

– Да, у него был один сын, – заметил Виктор. – Более того, это вообще был его единственный ребенок. Его супруга умерла молодой.

Питт испытующе взглянул на шефа, пытаясь разглядеть за простой констатацией горестных фактов проявление человеческих чувств, но так и не понял, имели ли они место. Может, Наррэуэй так часто сталкивался со смертью, с людскими трагедиями, что они больше не трогали его? Или просто запрещал себе какие-либо чувства в тех случаях, когда они могли поколебать те решения, которые следовало принять в общественных интересах, а не в интересах тех, кому он сочувствовал? Непроницаемая маска на умном, покрытом морщинами лице главы Специальной службы не позволяла проникнуть в его душу. За ней скрывались какие-то страсти, но чем они порождались – умом или сердцем?

– Как он погиб? – спросил Питт.

Виктор поднял брови, удивленный тем, что его собеседника заинтересовал подобный вопрос.

– Он был одним из трех парней, убитых во время разведывательной операции на Белой Умфолози. Они наскочили на весьма хитро устроенную засаду большого отряда зулусов.

– Да, это я прочел в архиве. Но почему Кингсли пытался прояснить обстоятельства его смерти через особу вроде Мод Ламонт? – задумчиво произнес Томас. – И почему именно сейчас? Со времени тех событий у реки Умфолози прошло тринадцать лет!

Гнев, полыхнувший в глазах Наррэуэя, сменился болью.

– Питт, если б вам уже довелось терять близких, то вы знали бы, что такие раны никогда не заживают. Люди учатся жить с ними, скрывать их бо́льшую часть времени, но никому не известно, когда и почему такая рана вновь начнет кровоточить – внезапно, по прошествии многих лет, опять лишая вас самообладания. – Теперь он говорил совершенно спокойно. – Мне часто приходилось сталкиваться с такими страданиями. Кто знает, чем они могли быть вызваны у генерала? Встречей с молодым человеком, чье лицо напомнило ему сына? Или со стариком, гулявшим с внуком, которого у самого Кингсли никогда не будет? Старой знакомой мелодией… Да чем угодно! Смертельные раны не излечиваются, просто их боль затихает на время.

Томас осознал, что за внешним спокойствием его начальника скрываются глубоко личные переживания. Последние философские рассуждения явно родились под влиянием душевного волнения. Но печально отстраненный взгляд Наррэуэя и сурово сжатые губы не позволяли даже подумать о каком-то проявлении внешнего сочувствия.

Питт сделал вид, что ничего не заметил.

– Есть ли какая-то связь между Кингсли и Чарльзом Войси? – спросил он.

Виктор сверкнул глазами:

– Бога ради, Питт, не думаете же вы, что я не сказал бы вам об этом, если б знал?

– Вы могли предпочесть, чтобы я выяснил это самостоятельно и…

Наррэуэй резко подался вперед, сжав кулаки.

– У нас нет времени на подобные игры! – процедил он сквозь зубы. – Мне некогда, черт возьми, разбираться в том, что вы там обо мне думаете! Если Чарльз Войси пролезет в парламент, его уже не остановишь, а он способен начисто развратить наше высшее государственное учреждение. Он по-прежнему возглавляет «Узкий круг». – Глава Спецслужбы мрачно взглянул на Питта. – По крайней мере, так я думаю. Там есть и другой мозговой центр, но кто именно, мне неизвестно… пока.

Подняв руку, Виктор почти вплотную свел вместе большой и указательный пальцы.

– Войси был на волосок от полного провала! Благодаря нам с вами, Питт. И он этого никогда не забудет. Но нам мало покончить с ним. За ним явится новый Второй заместитель, а за тем – и Третий, и у меня нет ни малейшей идеи, кем они могут оказаться. Эта порочная организация, подобно болезни, поразит самое сердце нашего правительства, какая бы партия ни пришла к власти в Вестминстере. Мы не можем решать дела, не имея власти, и также не можем пойти на сделку с ней! Тут необходимо блюсти баланс интересов. Если мы опережаем их на шаг, успевая отследить появление новых заговоров и сразу избавляясь от сорняков безумия, то не должны пребывать в иллюзии, что способны окончательно от них избавиться, что мы выиграли и уже непогрешимы, недостижимы для новых происков… до очередных ростков безумия. Ибо тогда все начнется сызнова, с новыми игроками и на новом игровом поле.

Внезапно Наррэуэй откинулся на спинку кресла.

– Найдите сами связь между Кингсли и Чарльзом Войси, и неважно, имеет ли она отношение к смерти той женщины или не имеет. И будьте осторожны, Питт! Работая под началом Корнуоллиса, вы хорошо проявили себя как детектив, эксперт, знаток своего дела. Но в нашем деле вы – темная лошадка, новый игрок. И вы способны как выиграть, так и проиграть. Не забывайте об этом.

– А вы? – хрипловатым голосом спросил Томас.

Внезапная улыбка оживила лицо Наррэуэя, но в глазах его еще тлел обжигающий огонь.

– О, я намерен выиграть! – заявил он.

Виктор не сказал, что лучше умрет, чем ослабит хватку, подобно бульдогу, чьи челюсти не разомкнет даже смерть. Это было излишне.

Поднявшись с кресла, Питт тихо пробормотал какие-то слова благодарности и вышел из кабинета. В голове у него кружились оставшиеся без ответа вопросы – не о Кингсли или Чарльзе Войси, а о самом Наррэуэе.

Он решил ненадолго заскочить домой и в конце Кеппел-стрит услышал чей-то призывный оклик:

– Постойте, мистер Питт, добрый день!

Полицейский удивленно обернулся – и опять увидел почтальона, с улыбкой протягивающего ему письмо.

– Добрый день, – быстро ответил он, вдруг загоревшись надеждой на то, что ему написала Шарлотта.

– От миссис Питт, не так ли? – оживленно поинтересовался почтовый работник. – Наверное, отдыхает в каком-то райском уголке?

Томас взглянул на полученный конверт. Почерк был очень похож, но все же принадлежал не Шарлотте. Да и к тому же почтовый штемпель поставлен в Лондоне.

– Нет, – ответил Питт, не сумев скрыть разочарования в голосе.

– Она ведь уехала всего пару дней назад, – утешил его почтальон. – А издалека письма идут дольше. Вот вы скажите мне, куда она уехала, а я скажу вам, сколько дней оттуда идут письма.

Томас едва не назвал ему Дартмур, но вдруг испугался, посмотрев на улыбающуюся физиономию парня с цепким пристальным взглядом. Он заставил себя успокоиться, хотя это далось ему с трудом.

Почтальон ждал.

– Вы очень любезны, – сказал Питт и назвал первое пришедшее ему в голову место: – Они уехали в Уитби.

– Значит, в Йоркшир? – догадался его собеседник, исключительно довольный собой. – Ну, в это время года письма оттуда обычно доставляют дня за два, а то и одного хватает. Скоро получите, сэр. Может, они там так весело отдыхают, что и письмецо черкнуть некогда. Доброго дня, сэр.

– И вам всего доброго.

Стараясь унять тревогу, полицейский трясущимися руками вскрыл конверт. Письмо оказалось от Эмили, и, судя по всему, она написала ему вчера днем.

Питт сложил записку и сунул ее обратно в конверт. День клонился к вечеру, а в это время его свояченица обычно наносила визиты или сама принимала гостей, но ему вряд ли следовало ждать более удобного стечения обстоятельств – ведь она могла подсказать ему нечто важное. Он не мог позволить себе упустить ни малейшей возможности.

Развернувшись, полицейский вновь зашагал обратно к Тоттенхэм-Корт-роуд. Уже через полчаса он сидел в гостиной Эмили, и та неловко, с некоторым смущением, рассказывала ему о своей ссоре с Роуз Серраколд. С нарастающей уверенностью миссис Рэдли заявила, что какой-то безумный страх вынудил Роуз обратиться к Мод Ламонт, несмотря на угрозу насмешек, и что при этом она если и не обманывала Обри, то предпочла умолчать о своих посещениях спиритических сеансов. А попытка Эмили предостеречь подругу вызвала у той негодование, поставившее под угрозу их дружбу.

Закончив, она пристально посмотрела на Питта виноватыми глазами.

– Спасибо, – тихо произнес он.

– Томас… – начала Эмили.

– Нет, – перебил ее гость, предваряя вопрос. – Я не знаю, виновна ли она в убийстве, но я не смогу закрыть глаза на факты вне зависимости от того, кому они могут повредить. Могу лишь обещать, что не причиню лишних неприятностей, и надеюсь, что вы уже сами это знаете.

– Да, – кивнула Эмили, оставаясь, впрочем, по-прежнему напряженной и бледной, – конечно, знаю.

Она явно хотела добавить что-то еще, но передумала и просто предложила Питту чаю, от которого он вежливо отказался. С одной стороны, полицейский хотел бы согласиться – за день в нем накопилась усталость, и его мучила жажда, да и голод тоже, если подумать, – но сейчас их с Эмили обуревали слишком противоречивые эмоции, и оба они искали ответы на слишком много тревожных вопросов, чтобы вместе приятно проводить время за чаепитием. Томас еще разок коротко выразил свояченице благодарность и откланялся.

Тем же вечером он позвонил в предвыборный штаб Джека, чтобы выяснить, где тот собирается выступать, и отправиться туда, намереваясь сначала послушать и осознать политический настрой толпы, а потом, по возможности, более точно оценить перспективы Обри Серраколда.

По правде говоря, Томас тоже начал серьезно беспокоиться за самого Джека. Течение нынешней предвыборной кампании, в отличие от прошлой, сулило гораздо больше подводных камней. Многие либералы могли потерять свои позиции.

Прибыв на место, Питт обнаружил, что там собралось уже две или три сотни людей. В основном это были мужчины с ближайших фабрик, но попадалось среди них и немало женщин, одетых в тусклые юбки и блузки, пропитанные по́том и пылью тяжкого труда. Некоторые горожанки выглядели совсем юными, лет на четырнадцать или пятнадцать, а изможденные и обтянутые кожей лица других, одетых в бесформенную рабочую одежду, никак не позволяли угадать их возраст. На вид этим работницам можно было дать лет шестьдесят, но Томас отлично знал, что, вероятнее всего, им нет еще и сорока, просто они истощены работой и плохим питанием. Все лучшее эти женщины отдавали мужьям и детям, которых в большинстве семей было слишком много.

Возмущенный задержкой ропот толпы прорезал пронзительный свист. Полдюжины людей ушли, громко ругаясь.

Питт вяло топтался среди рабочих и пытался уловить суть их разговоров. О чем они думают и что им нужно? Имело ли для большинства из них хоть какое-то значение, за кого именно голосовать? Джек честно отстаивал интересы своих избирателей, но осознают ли они это? В прошлый раз перевес голосов в его пользу был невелик. На волне популярности либералов Рэдли мог бы ни о чем не беспокоиться, но на грядущих выборах даже Гладстон не мечтал о безоговорочной победе. Он включился в борьбу увлеченно и инстинктивно, и к тому же этот человек давно привык к борьбе, но его рассудительный ум молчал.

Внезапно толпа настороженно притихла, и Томас оживился. Прибыл Джек – он пробирался через толпу, по пути пожимая руки всем желающим, и мужчинам и женщинам, и даже парочке мальчишек. Забравшись на заднюю часть телеги, предоставленной ему в качестве импровизированной трибуны, он начал выступление.

Его перебили почти сразу же. Плешивый мужчина в коричневой куртке взмахнул рукой и громогласно поинтересовался, сколько часов в день он работает. Вопрос встретили взрывы хохота и очередные пронзительные свистки.

– Что ж, если после этих выборов я не вернусь в парламент, то вообще останусь безработным. Поэтому ответ будет – нисколько! – ответил Рэдли.

Рабочие опять ответили смехом, но уже не глумливым, а добродушным. Дальше сразу завязалась своеобразная дискуссия о сокращении рабочей недели. Голоса звучали все громче, и порождающий их гнев становился угрожающим. Кто-то швырнул камень, но он пролетел в метре от Джека и завершил полет, ударившись в стену склада и упав на землю.

Глядя на красивое и, казалось бы, добродушное лицо своего свояка, Питт видел, что тот с трудом держит себя в руках. А несколько лет назад он, возможно, не стал бы и стараться сохранить самообладание.

– Пожалуйста, голосуйте за консерваторов, – Джек сделал широкий жест, – если вы думаете, что они помогут вам!

В ответ послышались злые выкрики, проклятья и презрительный свист.

– От них уж точно ничего хорошего не дождешься! – крикнула костлявая женщина, слегка шепелявя из-за сломанных передних зубов. – Они способны лишь изводить нас новыми налогами да навязывать нам никому не понятные законы.

В таком духе встреча продолжалась еще с полчаса. Постепенно терпение и добродушное подшучивание Рэдли завоевали симпатии большинства собравшихся, но по его напряженному лицу и усталой позе Питт догадался, каких усилий это ему стоило. Часом позже неудовлетворенный, измотанный и взбудораженный враждебным натиском толпы и затхлой духотой территории доков оратор спустился с телеги, и Томас догнал его по пути к ближайшей проезжей улице, где уже можно было нанять двуколку. Как и Войси, Джек из тактических соображений отказался от собственного экипажа.

Он с удивлением повернулся к Питту.

– Превосходное выступление, – улыбнувшись, искренне одобрил тот.

Полицейский не стал добавлять никаких легковесных замечаний о завоеванной победе. Теперь, при ближайшем рассмотрении, он увидел и очевидную усталость в глазах родственника, и копоть, осевшую на его благородных чертах лица. В сумерках уже начали зажигать уличные фонари, но они прошли мимо фонарщика, даже не заметив его.

– Ты пришел ради моральной поддержки? – с сомнением произнес Джек.

– Нет, – признался Питт, – мне надо бы побольше узнать о миссис Серраколд.

Свояк удивленно посмотрел на него.

– Ты ужинал? – спросил тот.

– Нет еще. Неужели ты думаешь, что Роуз причастна к тому злосчастному убийству? – Рэдли остановился и прямо взглянул на Питта. – Я знаком с ней пару лет, Томас. Она, безусловно, эксцентрична и склонна к некоторой идеализации жизни, в силу чего ее не назовешь практичной особой, но посягательство на чью-то жизнь совершенно не в ее натуре.

Джек рассеянно сунул руки в карманы, что было совершенно не характерно для него: обычно он с особой щепетильностью относился к своим костюмам, не допуская ни малейшего отклонения от безупречного вида, не говоря уже об оттянутых карманах.

– Не представляю, что могло подвигнуть ее обратиться к медиуму именно сейчас, в такое чреватое опасностями время. – Он поморщился. – Но могу представить, каким насмешкам при случае подвергнет ее пресса. Однако, честно говоря, Войси пробил весьма солидную брешь в позиции либералов. Вначале мне казалось, что Обри легко завоюет признание нужного количества избирателей, если не наговорит каких-то откровенных глупостей. Но сейчас, к сожалению, победа Войси уже не кажется мне такой невозможной, как пару дней назад. – Политик продолжал шагать по проулку, задумчиво глядя вдаль.

Оба смутно осознавали, что за ними, отставая шагов на тридцать, следует группа разношерстно одетых сторонников.

– Роуз Серраколд, – напомнил Питт. – Тебе что-нибудь известно о ее родных?

– Ее мать, насколько я знаю, слыла светской красавицей, – ответил Джек. – Отец происходил из хорошего рода. Не могу сейчас припомнить их фамилию. По-моему, он умер довольно молодым, но от болезни; ничего подозрительного в его кончине не было, если у тебя возникли какие-то версии на сей счет.

Но Томасу приходилось учитывать любые возможности.

– Они богаты? – задал он новый вопрос.

Они с Рэдли перешли дорогу и повернули налево, сопровождаемые эхом шагов по мостовой.

– По-моему, нет, – ответил Джек. – Точно не богаты. А вот Обри вполне обеспечен.

– Есть ли тут хоть какая-то связь с Войси? – спросил Питт, пытаясь придать своему голосу небрежность и подавить тревогу, поднимавшуюся в нем уже при простом упоминании этого имени.

Рэдли мельком глянул на него:

– Ты имеешь в виду у Роуз? Если она так полагает, то лжет – по крайней мере, неосознанно. Она мечтает о победе Обри. Если б она знала о Войси хоть что-то, то, безусловно, так и сказала бы.

– А генерал Кингсли?

Джек озадачился:

– Какой генерал Кингсли? Или ты имеешь в виду умника, настрочившего в газету резкое письмо о взглядах Обри?

– В несколько газет, – уточнил Питт. – Да. Есть ли у него причины для личной неприязни к Серраколду?

– Обри о них ничего не известно, разве что он тоже пытается что-то скрыть, но я мог бы поклясться в его искренности. На самом деле он на редкость открытый человек. И эта критика потрясла его. Он не привык подвергаться личным нападкам.

– Могла ли Роуз быть с ним знакома?

Они уже прошли полдороги по узкому тротуару мимо глухой стены, огораживавшей территорию какого-то склада. Одинокий уличный фонарь освещал лишь круг в несколько ярдов, включавший участок мостовой и пересохшей сточной канавы.

Рэдли опять остановился. Он сдвинул брови и прищурился:

– Полагаю, что ты тактично избежал слова «роман»?

– Возможно, но я имел в виду скорее любой вид знакомства, – начиная раздражаться, ответил Питт. – Джек, мне необходимо выяснить, кто убил Мод Ламонт, – желательно доказав со всей убедительностью, что Роуз тут ни при чем. Насмешки по поводу ее посещения спиритических сеансов будут детским лепетом по сравнению с тем, как Войси постарается разделать ее в газетах, если обнаружится хоть какой-то секрет, допускающий, что ради его сокрытия она могла совершить убийство.

Они все еще стояли в раструбе фонарного света. Питт заметил, как поморщился его родственник, но через мгновение лицо его стало отстраненно задумчивым. Джек резко побледнел и ссутулился.

– Тут сам черт не разберется, Томас, – устало произнес он. – Чем больше я узнаю, тем меньше понимаю, и я практически ничего не в силах объяснить таким вот избирателям. – Он махнул рукой назад, в сторону собравшихся на его выступление рабочих, сейчас уже скрытых массивно выступающим зданием склада.

Питт не стал ничего уточнять – он и сам видел, с какими сложностями столкнулся Джек.

– Я привык считать, что выбор основывается на каких-то разумных доводах, – продолжил Рэдли, вновь трогаясь в путь.

Впереди, в сгущающихся сумерках, соблазнительно горела вывеска старого паба «Козья ножка».

– А у них сплошные эмоции, – с горечью заметил политик. – Чувства подавляют разум. Даже не знаю, нужно ли нам пытаться завоевать голоса… для либералов я имею в виду. Безусловно, власть нам нужна! Без нее мы бессильны. Можно с тем же успехом отказаться от борьбы, без боя сдавшись оппозиции! – Он быстро глянул на Питта. – Наша страна первая в мире начала развивать промышленность. Ежегодно мы производим товаров на миллионы фунтов, и заработанные деньги идут в основном на пользу нашему народу.

Томас ждал продолжения этих рассуждений, после того как они вошли в зал «Козьей ножки», устроились за свободным столиком и Джек заказал для себя пинту эля. Питт выбрал свой обычный сидр и вернулся к столику с двумя кружками.

Рэдли с удовольствием сделал несколько глотков, прежде чем вернуться к разговору:

– Производство постоянно растет, и для элементарного выживания нам необходимо кому-то продавать эти товары!

И теперь Томас вдруг осознал, куда клонит его собеседник.

– Имперские интересы, – спокойно заметил он. – И вновь всплывает проблема Гомруля?

– Еще как всплывает! – откликнулся Джек. – Возникает сопутствующий вопрос, имеем ли мы вообще моральное право на имперские замашки.

– Не поздновато ли озадачиваться им сейчас? – сухо спросил Питт.

– Этому вопросу уже много сотен лет. И как я уже говорил, нынешние выборы основываются не на доводах разума. Если мы сейчас избавимся от Империи, то где будем продавать произведенные товары? Во Франции, Германии и остальных странах Европы, не говоря уж об Америке, – везде теперь налажено свое производство. – Рэдли закусил губу. – Товаров становится все больше, а рынки сбыта уменьшаются. Чудесно и идеально было бы отказаться от имперских амбиций, но мы потеряем рынки сбыта, не говоря уже о том, что наш народ начнет умирать от голода. Если рухнет экономика страны, то никакая власть ей уже не поможет, пусть даже исполненная самых благих намерений.

Из чьих-то рук выскользнула мокрая кружка и, упав на пол, разбилась вдребезги. Послышались вялые проклятия. Нарочито заливистый женский смех встретил чью-то скабрезную пьяную шутку.

Джек ожесточенно сжал кулаки.

– И удачной ли будет кампания, если вы попытаетесь увлечь людей пылкой речью: «Голосуйте за меня, и я избавлю вас от богатств столь ненавистной вам Империи. Безусловно, к сожалению, это обойдется для вас потерями работы и жилья и даже упадком для всего города. Фабрики начнут простаивать, поскольку спрос на их продукцию – при малом числе покупателей – резко упадет. Закроются не только магазины, но и фабрики с заводами. Зато мы поступим благородно и должны будем гордиться нашей нравственной правотой!»

– Неужели наши товары не выдержат конкуренции на мировом рынке? – спросил Питт.

– Мир в них не нуждается. – Его свояк взбодрился, выпив полкружки эля. – Повсюду производят свои собственные товары. Ты можешь представить, чтобы кто-то проголосовал за такое будущее? – Он поднял брови, выразительно распахнув глаза. – Или ты полагаешь, что нам следует говорить одно, а делать другое? Солгать во имя торжества справедливости! Захотят ли они спасать свои души такой ценой?

Полицейский предпочел промолчать.

Впрочем, Джек и не ждал ответа.

– Все сводится к проблеме регулирования и соотношения сил власти, не так ли? – мягко продолжил он, окидывая пристальным взглядом заполненный людьми зал паба. – Можно ли схватиться за этот меч, не поранившись? Кто-то же должен! Но уверены ли вы, что владеете им лучше, чем ваш вероятный конкурент? Достаточно ли сильны ваши убеждения, чтобы сражаться за них? А если недостаточно, то чего вы стоите? – Рэдли вновь посмотрел на Питта. – Подумать только, если что-то вдруг перестанет волновать нас до такой степени, что нам не захочется рисковать своим положением! Тогда можно потерять даже то, что мы уже обрели. Могу представить, как отнесется к этому Эмили… – Он уставился на почти опустевшую кружку и криво усмехнулся, а потом вдруг удивленно взглянул на Томаса. – Более того, я предпочел бы противостоять скорее Эмили, чем Шарлотте.

Питт вздрогнул, и перед его мысленным взором, сменяя друг друга, пронеслись образы его близких. На мгновение он почти с физической болью осознал, как ему не хватает Шарлотты. Он отправил ее подальше от Лондона ради ее же безопасности, но пока еще ни на шаг не продвинулся в желанной и благородной борьбе за славное дело. Похоже, оглядываясь в прошлое, он предпочел бы по возможности избежать открытого противостояния с Войси.

– Что, как ты полагаешь, произойдет, если вы уступите власть? – неожиданно спросил он.

Лицо Джека мгновенно вспыхнуло, исключая возможность обмана. Ну, или уклончивого ответа.

– Мне предложили присоединиться к «Узкому кругу». Разумеется, я отказался! – поспешно произнес он, взглянув на собеседника. – Но мне чертовски ясно дали понять, что если я присоединюсь к ним, то мои противники будут более сговорчивы. Невозможно просто не замечать их козней и…

Питту вдруг показалось, что на него дохнуло холодом морозной ночи.

– Кто предложил тебе это? – тихо спросил он.

Политик еле заметно качнул головой:

– Я не могу сказать тебе.

У Томаса уже вертелся на языке вопрос насчет Чарльза Войси, но в последний момент он вспомнил, что Джек ничего знает о заговоре в Уайтчепеле и что для его же безопасности лучше ему оставаться в неведении. Или не лучше? Он внимательно посмотрел на Рэдли, сидящего напротив него за столиком с кружкой в руках: его лицо еще сохранило массу обаяния и некоторого простодушия, которые Питт подметил в нем с первых дней их знакомства. Джек обладал житейской мудростью в том, что касалось обычаев и нравов высшего общества, но сохранил наивную неискушенность к более темным сторонам светской жизни, не ведая о жесткости извращенных умов и замыслов. Эгоистическая праздность и легкомысленные измены на приемах в загородных домах казались легкими слабостями в сравнении с теми пороками, с которыми доводилось сталкиваться Томасу. Будут ли знания об этом более серьезной защитой? Или более серьезной опасностью? Если Войси заподозрит, что Джеку известно о его лидерском положении в «Узком круге», то Рэдли может стать очередным кандидатом на устранение!

Однако, если Джек так ничего и не узнает, не лишит ли его Питт защиты против соблазнов этого извращенного интеллекта? Разве его свояк не является рядовым кандидатом от либералов? Или его пытаются обезоружить для нанесения очередного удара Томасу? Порочное предложение могло стать безгранично более привлекательным, чем поражение.

Или, возможно, это чисто случайное совпадение и Питт порождает своих собственных демонов?

Отъехав назад на стуле, полицейский встал, допивая последний глоток сидра, и поставил кружку на стол.

– Пора двигаться. Нам обоим предстоит неблизкий путь домой, а на мостах поздним вечером слишком оживленное движение. Не забывай о Роуз Серраколд.

– Так ты полагаешь, Томас, что она убила ту женщину? – Джек тоже поднялся из-за стола, оставив недопитую кружку эля.

Они протиснулись через заполненный людьми зал к выходу из паба и вышли на улицу, уже окутанную ночной тьмой, а Питт все хранил молчание.

– Либо она, либо генерал Кингсли, либо третий клиент, чья личность нам пока не известна, – наконец ответил полицейский.

– Тогда это наверняка третий неизвестный, – мгновенно отозвался его спутник. – Станет ли порядочный, честный человек скрывать свою личность из-за какого-то необычного увлечения, пусть немного глупого и даже вызывающего презрение, но совершенно пристойного и далекого от какого-то преступного умысла? – с воодушевлением произнес он. – Дело тут, очевидно, нечисто! По всей вероятности, он-то и дождался ухода других клиентов и проскользнул обратно в дом, чтобы разобраться с ней. Может, она занималась шантажом, и он убил ее, чтобы она не выдала его тайну. И придумал отличный способ для сокрытия тайных визитов, посещая ее сеансы вместе с другими клиентами. Можно легко изобразить интерес к заупокойной жизни какого-нибудь прапрадеда или любого другого предка. Глупо, но невинно.

– Очевидно, его не интересовали какие-то конкретные предки. Он производил впечатление скептика, – возразил Томас.

– Ну, тогда еще лучше. Он стремился дискредитировать ее, доказав, что она жульничает. И это могло быть совсем нетрудно. Но сам факт, что он не разоблачил ее, предполагает наличие другого мотива.

– Возможно, – согласился Питт, когда они проходили мимо очередного уличного фонаря.

С реки долетали порывы слегка усилившегося ветра – он игриво гонял по тротуару помятые страницы старых газет, то швыряя их на мостовую, то оставляя в покое, загнав в укромные уголки. У дверей маячили нищие: им пока рано было искать местечко для ночлега. Уличная женщина зазывно поглядывала на прохожих в надежде подцепить богатого клиента. Томас и Джек шли рядом, приближаясь к мосту, а от воды уже потянуло кисловатым болотистым запахом.

В ту ночь Питт долго не мог заснуть и спал очень плохо. Тишина дома давила на него какой-то тревожной опустошенностью. Он проснулся поздно с головной болью и уже сидел за кухонным столом, когда услышал звонок в дверь. Медленно поднявшись, полицейский в одних носках направился к двери.

На крыльце стоял Телман с каким-то замороженным видом, хотя утро выдалось теплым и легкие облачка уже рассеивались. К середине дня солнце опять должно было нещадно жарить.

– Что случилось? – спросил Томас, отступая назад с гостеприимным жестом. – Судя по вашему лицу, ничего хорошего.

Озабоченно нахмурившись и сурово поджав губы, Сэмюэль с мрачным видом вошел в прихожую и огляделся с блеснувшей во взгляде надеждой, видно, забыв, что Грейси там сейчас быть не могло. Он выглядел несчастным и каким-то безмерно одиноким.

Питт последовал за ним на кухню.

– Так что случилось? – повторил он, когда Телман прошел к дальней стороне стола и сел, не заметив чайник и даже не взглянув на кексы и печенье.

– Вроде бы нам удалось выяснить личность человека, записанного в том ежедневнике в виде пары закорючек в… как вы там говорили – картуше? – ответил он совершенно невыразительным голосом, постаравшись убрать из него малейшие оттенки чувств и предоставив хозяину дома самому судить о важности этих сведений.

– Надо же…

В комнате повисла напряженная тишина. Издалека донесся собачий лай, и Питт даже расслышал, как в соседнем доме кто-то вывалил в подвальный желоб мешок угля. Он испытал смутное тревожное ощущение. На лице его гостя маячило странное предчувствие трагедии, словно он уже осознал бремя какой-то злосчастной тайны.

Потом Телман слегка взбодрился.

– Он подходит под описание, – вяло произнес он. – По росту, возрасту, телосложению, цвету волос и даже по голосу, если судить по словам нашего осведомителя. Полагаю, это может быть он, иначе суперинтендант Уэтрон не передал бы нам эти сведения.

– Что заставило его выбрать именно этого человека из множества других, подходивших под описание? – спросил Томас. – Ведь нам сообщили лишь о том, что, вероятно, он мог быть седым мужчиной, среднего роста, лет шестидесяти, не отличавшимся ни особой худобой, ни полнотой. Похожих на него людей в округе Саутгемптон-роу найдется не одна тысяча, может, даже десятки тысяч, с учетом доступности пригородных поездов. – Он подался вперед, пристально взглянув на Сэмюэля: – Выкладывайте все остальное, Телман. Почему именно этот человек?

Инспектор ничуть не смутился:

– Потому что это вышедший на пенсию профессор, видимо, недавно потерявший жену после продолжительной болезни. А все их дети умерли в юном возрасте. У него больше никого не осталось, и он ужасно переживает свое одиночество. Вроде как… он начал странно себя вести, бродит по городу, заговаривает с молодыми женщинами, точно пытается вернуть прошлое. Может, ищет своих умерших детей. Он выглядит отчаявшимся и таким жалким, будто его уличили в предосудительном увлечении вроде извращенного тайного созерцания эротических сцен. О нем уже начали поговаривать… слегка.

– И где он живет? – безрадостно спросил Питт. – И с чего вообще Уэтрон решил, что этот бедолага имеет какое-то отношение к смерти Мод Ламонт? Он живет где-то поблизости от Саутгемптон-роу?

– Нет, – быстро сказал Телман, – в Теддингтоне.

Томас подумал, что ослышался. Городок Теддингтон раскинулся на берегах Темзы гораздо выше по течению, за Кью-Гарденз, даже за Ричмондом.

– Где, где вы сказали? – переспросил он.

– В Теддингтоне, – повторил его гость. – Но он легко мог приехать сюда на поезде.

– Чего ради ему тащиться в такую даль? – скептически спросил Питт. – Медиумов сейчас везде хватает. Зачем ему могла понадобиться именно Мод Ламонт? И не слишком ли дороги ее услуги для вышедшего на пенсию педагога?

– В том-то и дело, – удрученно протянул Телман. – Он по-прежнему известен как весьма солидный и почтенный ученый. Строчит академические учебники по разным научным направлениям. Совершенно непонятные, наверное, большинству из нас. Но в ученых кругах его считают мировым светилом.

– Наличие у него средств еще не объясняет, зачем ему понадобилось таскаться в Лондон к медиуму, чьи сеансы заканчиваются около полуночи, – возразил Томас.

Сэмюэль глубоко вздохнул:

– Может, вы поняли бы его мотивы, если б оказались на месте лица высокого духовного сана, чья репутация строилась на проникновении в сущность христианской веры. – Его лицо вновь отразило борьбу сочувствия с презрением. – Если б вы задумали вывести на чистую воду особу, которая плюется пропитанной яичными белками марлей, заявляя, что это выделения духов, то предпочли бы как раз уехать как можно дальше от дома. Лично я укатил бы даже в другую страну! И меня ничуть не удивляет, что он мог таскаться в ее дом и входить через садовую калитку, даже не открыв мисс Ламонт своего имени.

Внезапно Питту открылась трагическая логичность такой версии. Она объясняла все таинственные особенности посещений этого незнакомца и то, почему он так боялся любых намеков на свою личность, что предпочел даже не называть, чьих духов он хотел бы вызвать. Ситуация казалась прискорбной и в то же время весьма сомнительной, но при толике воображения вполне понятной. Старый человек, лишившийся всего, что он любил. Последний удар, кончина жены, должно быть, совершенно расшатал его нервы. Даже сильнейшие духом люди в течение долгого жизненного пути порой переживают периоды безутешного душевного мрака.

Телман наблюдал за бывшим начальником в ожидании ответа.

– Надо бы встретиться с ним, – задумчиво сказал Томас. – Как его фамилия и где именно в Теддингтоне он живет?

– На Удни-роуд, всего в нескольких сотнях ярдов от железнодорожной станции. То есть из Лондона надо ехать по Юго-Западной линии.

– А его имя?

– Фрэнсис Рэй, – сообщил Сэмюэль, следя за выражением глаз Питта.

Томасу вспомнился картуш с каким-то символом, похожим на зеркальное отражение буквы «f». Теперь он лучше понял несчастный вид Телмана и то, почему инспектор не смог отмахнуться от такой версии, как бы ему того ни хотелось.

– Все понятно, – заключил он.

Сэмюэль хотел что-то добавить и уже открыл рот, но, передумав, молча закрыл его. К тому, что они оба уже знали, он не мог добавить ничего нового.

– А что ваши подручные выяснили о других клиентах? – немного помедлив, спросил Питт.

– Не слишком много, – угрюмо откликнулся его гость. – Клиентура – на редкость разношерстная. Если и есть у них что-то общее, так это деньги и время, чтобы потратить их на поиски чудесных знамений от каких-то покойников. Некоторые одиноки, другие пребывают в замешательстве, нуждаясь, чтобы усопшие мужья или отцы не оставляли их жизнь без знаков внимания и любви… – Его голос звучал все тише. – Большинство же испытывают чисто праздный интерес, желая развлечься или испытать острые ощущения. Никто не выражал серьезного недовольства или разочарования.

– А удалось ли вам выяснить, кто еще из клиентов мог приходить к ней через садовую дверь со стороны Космо-плейс?

– Нет. – Глаза инспектора полыхнули негодованием. – Непонятно даже, как подступиться к их поискам. С чего начать?

– А как насчет прибыльности бизнеса Мод Ламонт?

Глаза Телмана округлились.

– Она огребала раза в четыре больше меня, даже с учетом инспекторской прибавки!

Питт точно знал, сколько его бывший подчиненный будет теперь получать, так что он мог представить, каким прибыльным стал бы бизнес Мод Ламонт, если б она работала по четыре или пять дней в неделю. И все-таки доходов от него не хватило бы на содержание такого особняка и приобретение столь экзотического гардероба.

– Шантаж? – решительно спросил Телман, и его лицо скривилось в гримасе отвращения. – Мало того, что она пудрила им мозги, так еще и заставляла платить за молчание о выуженных секретах? – Он не нуждался ни в каком отклике Питта, просто ему ужасно хотелось выплеснуть в словах свою горечь. – Некоторые особы так упорно нарываются на убийство, что остается только удивляться, почему их не пристукнули гораздо раньше!

– Увы, это не избавляет нас от необходимости найти того, кто убил ее, – невозмутимо заметил Томас. – Факт убийства нельзя оставить без ответа. Хотелось бы мне иметь возможность сказать, что правосудие с неизменной объективностью оценивает каждое деяние и соразмерно и справедливо выносит вердикты о наказании и помиловании… Понятно, что сие невозможно. Ошибки бывают в любых сферах. Но разрешение личной мести или убийства, за исключением случаев угрозы жизни, привело бы к анархии.

– Да знаю я! – огрызнулся Сэмюэль, раздосадованный тем, что коллега указал ему на беспомощность закона, которую он и сам уже вполне ясно понял, видно, решив, что ему просто не под силу так же легко выразить эти мысли.

– У служанки удалось еще что-нибудь выяснить? – Питт предпочел не заметить досады напарника.

– Ничего полезного. В общем, она выглядит разумной женщиной, но, мне кажется, знает о жульнических приспособлениях на тех сеансах больше, чем говорит нам. Должна знать. Она одна постоянно жила там. Все прочие слуги, кухарка, прачка и садовник, работали в доме днем и уходили до того, как начинались эти приватные сеансы.

– Если только ее также не ввели в заблуждение, – предположил Томас.

– Нет, она – разумная женщина, – возразил его собеседник, повысив голос от сознания того, что приходится повторяться. – Она не попалась бы на всякие уловочки вроде скрытых педалей, зеркал или светящихся фосфорных мазей и на прочие глупые трюки.

– Большинство из нас склонны верить тому, во что нам хочется верить, – задумчиво произнес Питт. – Особенно если желаемое очень важно. Иногда потребность веры столь велика, что мы не осмеливаемся выразить никаких сомнений – ведь они могут разбить наши мечты, а без них жизнь потеряет смысл. И разум тут совершенно ни при чем. Это вопрос выживания.

Телман пристально посмотрел на него. Казалось, он опять хотел что-то возразить, но передумал и промолчал. Очевидно, ему не приходило в голову, что сама Лина Форрест тоже могла иметь какие-то сомнения и привязанности и покойные близкие могли иметь огромное значение в ее жизни. Инспектор слегка покраснел, молча признавая свое упущение, и Томас с большей симпатией отнесся к его пониманию.

Затем Питт медленно поднялся из-за стола.

– Ладно, поеду я повидаюсь с этим мистером Рэем, – сказал он. – Теддингтон!.. Похоже, Мод Ламонт обладала недюжинным талантом, раз заставляла кого-то таскаться из Теддингтона на Саутгемптон-роу.

Телман не нашелся что ответить.

Его бывший шеф не стал тратить время, обдумывая, какой подход лучше использовать к преподобному Фрэнсису Рэю, когда он найдет его. В данном случае любые вопросы казались ужасными. Так что лучше было положиться на импровизацию, не позволяя излишним опасениям завести его в неловкие и даже фальшивые словесные дебри.

Добравшись до вокзала, он выяснил, как лучше доехать до Теддингтона, и ему сказали, что в пути придется сделать пересадку, но его первый поезд должен отойти через одиннадцать минут. Купив билет прямого сообщения, полицейский поблагодарил кассира и направился к выходу, где стоял уличный торговец, чтобы прикупить свежую газету. В основном на газетных страницах освещались вопросы предвыборной кампании и традиционное место отводилось злобным карикатурам. Питт заметил также рекламу будущей торговой выставки малорослых лошадок и ослов, которая должна была проводиться через пару недель в Народном дворце на Майл-Энд-роуд.

Кроме него, на платформе поезда ждали две пожилые дамы и большое семейство, очевидно, собравшееся провести выходной день на природе. Взволнованные предстоящим путешествием дети неумолчно болтали и подпрыгивали от нетерпения. Томас задумался, понравилось ли Дэниелу, Джемайме и Эдварду в Девоне, ведь они любили бывать за городом, – или им показалось, что все там какое-то чужое, и теперь они скучают по своим городским друзьям? Скучали ли они по нему? Или их – и, конечно, Шарлотту вместе с ними – переполняли восторги от новых увлекательных прогулок и впечатлений?

Последнее время Питт видел их слишком редко: сначала его оторвали от семьи дела в Уайтчепеле, а теперь вот из-за нового задания отменился отпуск! За прошедшие два месяца ему едва удавалось перекинуться парой слов с Дэниелом и Джемаймой, не говоря уже о том, чтобы обстоятельно обсудить с ними более серьезные темы и попытаться понять, какие чувства и мысли скрываются за беспечной детской болтовней. Когда они с Наррэуэем наконец разберутся с Войси, он должен будет обязательно проводить с детьми хотя бы день, а лучше пару дней в неделю вне зависимости от того, удастся ли им к тому времени обнаружить убийцу Мод Ламонт. Как минимум Наррэуэй обязан предоставить ему нормальные выходные, да и не мог же он всю оставшуюся жизнь бегать от Войси! Тогда этот амбициозный заговорщик сочтет себя победителем, не приложив к этому ни малейших усилий.

Питт не осмеливался даже задумываться о Шарлотте – он настолько тяжело переживал ее отсутствие, что боялся усугубить свои страдания любыми воспоминаниями. Даже мечты о ней причиняли ему мучения.

Извергая облака дыма и лязгая по рельсам железными колесами, к платформе подкатил поезд, принеся с собой знойные и мощные запахи копоти, сразу вызвавшие у Томаса в памяти момент расставания с женой так живо, словно она уехала всего мгновение тому назад. Он заставил себя вернуться к реальной жизни, открыл дверь вагона и, вежливо пропустив вперед двух пожилых дам, последовал за ними и устроился на свободном месте.

Поездка была недолгой. Через сорок минут полицейский уже вышел в Теддингтоне. Как и сказал Телман, Удни-роуд находилась всего в одном квартале от станции, и через несколько минут Томас уже стоял перед хорошо сделанной калиткой в заборе дома под номером четыре. Он немного помедлил, разглядывая его освещенный солнцем фасад и вдыхая ароматы множества разных цветов и свежий сильный запах недавно политой теплой земли. Эти ощущения пробудили целый мир дорогих воспоминаний, на мгновение ошеломив Томаса.

Несведущему могло показаться, что перед ним почти заброшенный, растущий сам по себе сад, но Питт безошибочно видел свидетельства многолетнего ухода и забот, затраченных на выращивание разных видов растений и поддержание порядка этой природной вольности. В цветниках не было увядших цветочных головок, никакого мусора, никаких сорняков. Глаз радовала яркая цветовая палитра, бок о бок цвели давно знакомые, экзотические и местные растения. Один внимательный взгляд на них мог многое поведать о посадившем их человеке. Сам ли Фрэнсис Рэй занимался садом или он платил за труды приходящему садовнику? Если верным было последнее, то никакая плата не могла быть выше вознаграждения, получаемого им самим от результата его искусных трудов.

Открыв калитку и войдя в сад, Томас аккуратно прикрыл ее за собой и направился по дорожке к дому. Растянувшись на подоконнике, блаженствовал под солнцем черный кот, а в пятнистой тени под малиновым львиным зевом прогуливалась другая, пестрая кошка. Питт мысленно взмолился о том, чтобы причина его прихода сюда оказалась ошибочной.

Он постучал во входную дверь, и открывшая ее девушка в форменном платье – никак не старше пятнадцати лет – с интересом взглянула на него.

– Это дом мистера Фрэнсиса Рэя? – спросил полицейский.

– Верно, сэр.

Юная служанка выглядела обеспокоенной, увидев незнакомого человека. Возможно, к Рэю заходили в гости только его собратья-священники или местные жители.

– Сэр… может, вы подождете, пока я схожу и узнаю, дома ли он. – Девушка отступила назад, явно сомневаясь, то ли предложить посетителю войти, то ли оставить его на крыльце, то ли лучше вообще закрыть дверь, на тот случай, если незнакомец захочет стащить затейливые медные бляхи лошадиной сбруи, поблескивающие за ней на стене прихожей.

– Могу я подождать в саду? – спросил Томас, оглянувшись на цветы.

Служанка испытала заметное облегчение.

– Да, сэр. Конечно, подождите. Хозяин заботится о нем со всей душой; правда, красиво получается? – Она вдруг сморгнула набежавшие на глаза слезы.

Питт догадался, что после утраты жены Рэй отдает все силы уходу за садом. Вероятно, физический труд помогает справиться с горем, а цветы могут стать приятной компанией, поглощающей все внимание, и дарят взамен только красоту, не задавая никаких вопросов и никак не навязывая своего общества.

Полицейскому не пришлось долго жариться на солнце, наблюдая за игривой пестрой кошкой, – вскоре сам Рэй вышел из дома и направился к нему. Он был среднего роста, ниже Питта по меньшей мере дюйма на четыре, хотя в молодости эта разница могла быть и меньше. Плечи хозяина дома ссутулились, а спина немного согнулась, но больше всего неизгладимые черты душевных страданий отпечатались на его лице. Запавшие глаза окружили тени, от носа ко рту протянулись глубокие морщины, а на тонкой, обтягивающей скулы коже остались следы неловких бритвенных порезов.

– Добрый день, сэр, – спокойно произнес профессор голосом на редкость красивого богатого тембра. – Мэри-Энн сказала, что вы хотели видеть меня. Я – Фрэнсис Рэй. Чем могу быть вам полезен?

В первый момент Питт даже подумал, что лучше солгать. То, что он собирался сделать, могло вызвать только новую боль, обернувшись грубой и неоправданной навязчивостью. Но эту мысль сразу сменила другая. Ведь этот человек мог быть означен в ежедневнике жертвы в виде загадочного картуша, и даже если он ни в чем не был виноват, то мог бы помочь новыми сведениями не только о том вечере, но и о других встречах, где присутствовали Мод Ламонт с Роуз Серраколд и генералом Кингсли. Проведя целую жизнь в храме, он наверняка стал тонким знатоком человеческой натуры.

– Добрый день, мистер Рэй, – ответил полицейский. – Меня зовут Томас Питт.

Ему не хотелось затрагивать тему убийства Мод Ламонт, но он не имел никакой другой причины для визита в дом Фрэнсиса Рэя и претензии на его внимание. Хотя не обязательно было говорить сейчас всю правду.

– Я пытаюсь оказать определенную помощь в расследовании недавней трагедии, произошедшей в городе, в весьма неприятных обстоятельствах одной смерти, – начал Томас.

Лицо Рэя мгновенно омрачилось, но взгляд его оставался приветливым.

– Тогда нам лучше пройти в дом, мистер Питт. Если вы приехали из Лондона, то, вероятно, пропустили ланч. Я уверен, что у Мэри-Энн найдется чем угостить нас обоих, если вы не откажетесь от нашей простой пищи.

Осознавая, что выбора у него нет, Томас решил принять предложение. Ему нужно было обязательно поговорить с профессором, и, отказавшись от гостеприимного приглашения и сразу приступив к разговору, он поступил бы неучтиво и обидел хозяина, не имея на то никакой причины, кроме успокоения собственной совести и безупречного с юридической точки зрения поведения. Сохранение определенной дистанции между ними совершенно не помогло бы ему сделать визит менее навязчивым, а подозрения менее чудовищными.

– Спасибо, не откажусь, – вежливо ответил он, последовав за Рэем по дорожке и войдя в дом в надежде, что не доставит юной Мэри-Энн особого беспокойства.

Мельком окинув взглядом прихожую, Питт направился к кабинету, где подождал немного, пока Фрэнсис отдавал распоряжения служанке. Помимо украшавших стену медных блях, в прихожей также имелись затейливая медная стойка для тростей и зонтов и резная деревянная скамья со спинкой и подлокотниками – судя по их виду, времен Тюдоров, – и несколько очень талантливых рисунков зимних, лишенных листвы деревьев.

Мэри-Энн поспешила на кухню, а Рэй, направившись к кабинету, увидел, что именно разглядывает Питт.

– Вам нравятся эти рисунки? – мягко спросил он взволнованным голосом.

– Да, очень нравятся, – ответил Томас. – Красота оголенных ветвей не менее впечатляюща, чем у деревьев с густыми кронами.

– Вы сумели понять это? – На мгновение лицо хозяина дома озарилось улыбкой, точно лучом солнечного света в весенний день, в следующий миг скрывшегося за тучей. – Их рисовала моя покойная жена. Она обладала даром видеть сущность красоты природы.

– И талантом художника, способного поделиться этой красотой с другими, – сам того не желая, добавил Питт.

Он ведь приехал сюда выяснить, не обращался ли этот человек к медиуму, пытаясь встретиться с призраками покойных близких, что противоречило бы всей его жизни и исповедуемой им вере. Томас даже мог допустить в принципе, что Рэй убил эту доверчивую художницу, предавшую его веру.

– Благодарю, – пробормотал Фрэнсис, быстро отвернувшись, чтобы скрыть волнение, и проходя в свой кабинет – небольшую, заставленную книжными шкафами комнату, украшенную гипсовым бюстом Данте на постаменте и акварелью с портретом молодой шатенки, со смущенной улыбкой смотревшей на мир.

На письменном столе, возможно, в опасной близости к краю, стояла серебряная ваза с гармонично подобранным букетом роз всевозможных оттенков. Питт предпочел бы поподробнее ознакомиться с названиями лежавших на столе книг, но успел прочесть только три из них: исторические фолианты Иосифа Флавия и Фомы Кемпийского, а также том с толкованиями трудов святого Августина.

– Прошу вас, садитесь и поведайте мне, чем я могу вам помочь, – предложил Рэй. – У меня масса свободного времени, и я не смог бы сейчас найти более достойного применения моих слабых сил. – Он сделал попытку улыбнуться, но улыбка получилась совершенно безрадостной, хотя и доброй.

Не имело смысла дольше оттягивать неприятное начало.

– Вы случайно не знакомы с генерал-майором Рональдом Кингсли? – начал Питт.

Фрэнсис немного подумал.

– Кажется, я слышал эту фамилию.

– Высокий джентльмен, раньше много служивший по военной части в Африке, – уточнил Томас.

Рэй облегченно вздохнул:

– Ах да, конечно! Зулусская война, не так ли? Отличился отменной храбростью, насколько я помню… Нет, лично мы незнакомы, но я наслышан о его подвигах. Мне очень жаль, что ему довелось пережить такую трагедию; я знаю, что он потерял своего единственного сына… – Глаза ученого заблестели и, казалось, на мгновение почти отрешились от реальности, но затем он овладел своим голосом, и его внимание вновь сосредоточилось исключительно на том, чем он мог помочь Питту.

– Дело связано не с его тяжелой утратой, – быстро возразил полицейский, не успев подумать, не противоречит ли он самому себе, – а с его присутствием в доме другого человека незадолго до его смерти… смерти того, к кому он пришел в попытке найти утешение после смерти его сына… или в попытке найти утраченную связь. – Он помедлил, переводя дух и наблюдая за выражением лица Рэя. – Убили одну женщину, популярного медиума.

Неужели профессор не читал об этом в газетах? Ведь почти все сейчас захвачены новостями о предстоящих выборах!

Фрэнсис нахмурился и помрачнел.

– Вы имеете в виду одну из тех мошенниц, которые заявляют, что способны общаться с духами покойных, и бесчеловечно забирают деньги у скорбящих родственников, радуя их обманными загробными голосами и знаками?

Едва ли он смог более очевидно выразить свое презрение к такому занятию. Но было ли оно порождено религиозными убеждениями или же его собственным предательством? В глазах его теперь сверкал настоящий гнев – мягкий и любезный человек за несколько мгновений изменился до неузнаваемости. Вероятно, заметив внимание Томаса, он продолжил:

– Это жутко опасное занятие, мистер Питт. Я не желал бы никого обидеть, но эту деятельность, по-моему, лучше запретить, хотя я не стал бы действовать столь жестокими методами.

Полицейский озадаченно взглянул на него:

– Почему же оно так опасно, мистер Рэй? Возможно, я неправильно понял вас. Ее убили совершенно земными средствами, и это убийство никак не связано с оккультными силами. Меня интересовали ваши возможные знания о других обращавшихся к ней людях, а не о божественных силах.

Рэй вздохнул:

– Вы, мистер Питт, придерживаетесь современных взглядов. Нынче мы поклоняемся науке как некоему идолу, и прародителем нашего человеческого рода теперь считается не Господь, а мистер Дарвин. Но силы добра и зла действенны по-прежнему, в какие бы маски мы сегодня их ни рядили. Вы предполагаете, что эта спиритическая особа не имела никаких способностей общения с потусторонним миром, и вы, вероятно, правы, но это отнюдь не означает, что их не существует.

Томасу вдруг стало как-то зябко в этой теплой комнате, и он осознал, что холодный страх охватил его самого. Не слишком ли быстро он проникся симпатией к Рэю? Обаятельный и кроткий старик проявил гостеприимство и, дабы скрасить одиночество, даже пригласил Питта на ланч. Он с любовью занимался садом и заботился о котах – но также верил в возможность общения с духами мертвых, и его глубоко и остро возмущали те, кто пытался сделать это. И его гостю теперь нужно было хотя бы выяснить причины этого раздражения.

– Таков грех Саула, – пылко продолжил Рэй, словно вдруг прочтя мысли Питта.

Тот непонимающе взирал на священника. Из школьных уроков не всплывало никаких воспоминаний.

– Первый библейский царь Саул. – Фрэнсис внезапно смягчился и пояснил с оттенком вины: – Он обратился к волшебнице в Аэндоре, чтобы связаться с духом пророка Самуила.

Питт тихо охнул, но тут же взял себя в руки, видя, какой выразительной силой исполнен взгляд Рэя. Он едва сдерживал бушевавшие в нем чувства. И тогда Томас невольно задал ему напрашивающийся вопрос:

– И ему удалось связаться с ним?

– О да, конечно, – ответил ученый. – Но это заронило семя неповиновения в его душу, он возгордился перед Господом, что в итоге породило гнев и зависть и привело к его грешной смерти. – Лицо старого теолога излучало ревностную веру, а на виске у него напряженно подрагивала извилистая жилка. – Нельзя, мистер Питт, недооценивать опасность поиска знаний, которым надлежит быть сокрытыми. Это влечет за собой чудовищные несчастья. Избегайте их, как избегали бы чумной ямы.

– У меня нет ни малейшего желания интересоваться такими знаниями, – честно признался Томас и вдруг со смешанным чувством благодарности и вины осознал, как легко ему было так сказать, не испытывая никакого невыносимого горя и мрака одиночества, какие испытал его собеседник, никакого настоящего искушения. Невыносимой казалась уже сама мысль о возможных потерях, и Питт предпочитал верить в то, что угрозу в глазах Войси породило всего лишь чувство ярости за поражение в Уайтчепеле, слепой ярости, не способной воплотиться в действие.

– Надеюсь, если я потеряю кого-то из близких, то буду искать утешение в вере в воскрешение, согласно обещаниям Господа, – добавил он, смущенно заметив, как дрожит его голос.

Внезапно, содрогнувшись от холодного страха, Томас с невольным беспокойством подумал о Шарлотте и детях, уехавших в далекую и совершенно незнакомую ему деревню. Находятся ли они там в безопасности? С самого отъезда о них ничего не известно! Удалось ли ему обеспечить им надежную защиту, достаточно ли она надежна? А что, если недостаточно? Что, если Войси воспользуется его отсутствием и попытается отомстить им? Это могла быть примитивная, очевидно, грубая и слишком безрассудная месть, чреватая опасностью для самого мстителя… Но она могла также стать чертовски мучительной для Питта… смертельно мучительной. Если его родные погибнут, какой смысл ему будет жить дальше?

А сейчас перед ним сидел пожилой сломленный человек, настолько терзаемый утратой, что она, подобно кровоточащей ране, пропитала сам воздух кабинета – и Томас почувствовал эту безумную боль. Не изменит ли его самого столь чудовищная утрата? Разве не безрассудно и не безумно самонадеянно проявлять такую самодовольную глупость, такую уверенность в том, что он никогда не обратится к медиумам, картам Таро, гаданию на чайных листьях – к любому средству, способному заполнить пустоту окружающего мира, мира вселенской толпы чужих людей, совершенно не затрагивающих его душу?

– По крайней мере, я на это надеюсь, – опять добавил полицейский, – но наверняка не знаю.

Глаза Рэя наполнились слезами, но он продолжал прямо смотреть на гостя, не замечая, как они стекают по его щекам.

– У вас есть семья, мистер Питт?

– Да. Жена и двое детей, – ответил Томас и засомневался – не отягчил ли он своими словами страдания старика?

– Вы – счастливец. Говорите им все, что думаете, пока есть время. И не забывайте ежедневно благодарить Господа за то, чем Он одарил вас.

Питт упорно старался вернуться мыслями к причине своего приезда сюда. Ему следовало убедиться окончательно, что Рэй не мог быть таинственным клиентом, означенным в ежедневнике Мод Ламонт в виде загадочного картуша.

– Я постараюсь, – пообещал он. – К сожалению, пока все свои силы и время я трачу на попытки разобраться в кончине Мод Ламонт, чтобы предотвратить ошибочное обвинение невинного человека в ее убийстве.

Фрэнсис недоуменно взглянул на него:

– Если там произошло преступление, то в нем, безусловно, должна разбираться полиция, как это ни прискорбно. Я прекрасно понимаю ваше нежелание того, чтобы они были замешаны в это дело, но, боюсь, вы не имеете морального выбора.

Питт почувствовал укол стыда за то, что сознательно ввел в заблуждение этого страдальца.

– Полиция уже вмешалась, мистер Рэй. Но одна из дам, присутствовавших на последнем вечернем сеансе, является женой человека, который баллотируется в парламент, а третий клиент, пожелавший сохранить свою личность в секрете, продолжает оставаться неизвестным.

– И вам хотелось бы узнать, кто он? – мгновенно отозвался профессор с поразительной догадливостью. – Даже если б я знал, мистер Питт, если б мне доверили такую тайну, я не смог бы открыть ее вам. Самое большее, что я мог бы сделать, – это посоветовать такому человеку со всей силой моей убедительности быть честным с вами. Но в таком случае я уже посоветовал бы это ему, используя все имеющиеся в моем распоряжении доводы и призывы, не связываться с таким грешным и опасным делом, как поиски знаний о покойных. Единственное благочестивое знание о том мире достигается посредством молитв. – Он покачал головой с легким неодобрением. – Но я никак не пойму, почему вы пришли к заключению, что я могу быть вам полезен?

Питт весьма изобретательно начал импровизировать:

– Вы славитесь своими познаниями на эту тему и убедительным осуждением подобной деятельности. Мне подумалось, что вы можете располагать некоторыми сведениями о характере медиумов, особенно о мисс Ламонт, а они могли бы помочь в расследовании. Она считалась очень популярной особой.

Рэй вздохнул:

– К сожалению, если у меня и есть какие-то познания, то они исключительно общего характера, ничего конкретного. К тому же в последнее время память моя стала не столь остра, как прежде. Я начал забывать некоторые вещи и, к сожалению, признаюсь, у меня появилась склонность повторяться. Понравившуюся мне смешную историю я могу рассказывать множество раз как новую. Люди очень добры и тактичны, и я даже предпочел бы, чтобы в данном случае они были менее вежливы. Теперь я никогда не знаю, говорил ли я уже прежде то, что рассказываю, или не говорил.

– Мне вы ничего не повторили дважды, – с улыбкой возразил полицейский.

– Но я еще и не рассказал вам ни одной истории, – печально заметил его собеседник. – Ведь мы еще даже не приступили к ланчу и не прогулялись по саду, где я, несомненно, показал бы вам каждый цветок по меньшей мере два раза.

– Любой цветок заслуживает того, чтобы на него взглянули дважды, – ответил Питт.

Через несколько секунд пришла Мэри-Энн, несколько смущенно сообщив им, что ланч подан, и они перешли в небольшую столовую, где служанка, очевидно, постаралась навести красоту, придав обстановке еще более привлекательный вид. Стол с тщательно отглаженной скатертью был накрыт к ланчу, фарфоровую посуду с лазурными колечками дополняло до блеска начищенное старинное серебро, а в центре стола красовался фарфоровый кувшин с букетом цветов. Девушка подала наваристый и густой овощной суп и хлеб с толстой хрустящей коркой, масло и мягкий, рассыпчатый белый деревенский сыр, а также домашние маринованные пикули, сделанные, как догадался Питт, из кусочков ревеня. Благодаря такому угощению Томас осознал, как сильно соскучился по домашней пище в своем собственном доме, покинутом и Шарлоттой, и Грейси.

На десерт Мэри-Энн подала сливовый пирог с девонширским кремом, сделанным из густых топленых сливок. Томас с огромным трудом удержался от того, чтобы не попросить добавки.

Рэя, казалось, вполне устраивала молчаливая трапеза. Вероятно, его радовало уже то, что он обедает не в одиночестве.

Отобедав, они направились в сад полюбоваться цветниками. И только по пути к выходу полицейский вдруг заметил на журнальном столике буклет, рекламирующий сеансы Мод Ламонт, в котором она предлагала вернуть скорбящим общение с духами близких, покинувших этот мир, и дать им возможность сказать все те драгоценные и важные слова, которых лишила их безвременная кончина.

Фрэнсис шел впереди и уже остановился на лужайке, залитой ослепительными лучами солнца, красиво поблескивающими на ярких цветах и чисто-белых крашеных оградках. Едва не запнувшись о порог балконных дверей, Питт вышел вслед за хозяином.