Глава шестая

Открыв газету на следующий день после убийства на Саутгемптон-роу, Эмили в первую очередь поинтересовалась политическими новостями. В глаза ей бросилась отличная фотография мистера Гладстона, но на этот раз ее больше волновали лондонские избиратели. До начала голосования оставалось меньше недели, и миссис Рэдли испытывала острое волнение, более сильное, чем на предыдущих выборах, поскольку теперь уже познакомилась с возможностями государственной службы и ее честолюбивые планы на Джека соответственно возросли. Он доказал свои способности и – что, вероятно, было даже важнее – преданность делу. На этот раз его могли вознаградить более высокой должностью, а также, к общей выгоде, большей властью.

Вчера Джек произнес замечательную речь. Толпа восприняла ее просто восторженно. Эмили пролистала газету, выискивая одобрительные отзывы на нее, но вместо этого наткнулась на имя Обри Серраколда, сопровождавшееся статьей, которая начиналась вполне благодушно. Лишь прочитав половину, женщина осознала скрытый между строк сарказм и завуалированные намеки на легкомыслие его взглядов, которые, несмотря на благие намерения, были, по мнению автора, порождены невежеством играющего в политику богача, неописуемо снисходительного в своих амбициозных попытках изменить по собственному усмотрению жизнь других людей к лучшему.

Эмили пришла в ярость. Она пристально посмотрела на мирно завтракавшего Джека и спросила, ткнув в статью пальцем:

– Ты видел это?

– Нет. – Ее муж протянул руку, и миссис Рэдли вручила ему газету, собрав рассыпавшиеся листы. Она наблюдала, как по мере чтения сходятся его брови и как на лбу у него углубляется вертикальная морщинка.

– Это повредит ему? – спросила дама, увидев, что ее супруг дочитал статью. – Не сомневаюсь, что он будет обижен, но я имею в виду его шансы быть избранным, – быстро добавила она.

Огонек изумления, на миг вспыхнувший в глазах Рэдли, сменился мягким светом понимания.

– Ты хочешь, чтобы он выиграл, не так ли? Ради Роуз…

Эмили не представляла, что ее мысли настолько очевидны. Это было нехарактерно для нее. Обычно она показывала только то, что хотела, в отличие от Шарлотты, мысли которой мог прочитать практически любой. Однако иногда было очень утомительно держать все в себе.

– Да, верно, – признала женщина. – Мне казалось, что его положение более или менее надежно. Ведь это место давно отдается либералам. Почему сейчас что-то должно измениться?

– Эмили, не стоит придавать особого значения какой-то газетной статье. Если вы осмеливаетесь сказать что-то новое, то всегда найдутся те, кто не согласится с вами.

– Но ты не согласен с ним, – с полной серьезностью произнесла миссис Рэдли. – Джек, в любом случае не мог бы ты как-то защитить его? Он, конечно, ратует за реформы, но его пытаются представить сторонником гораздо более крайних мер. К тебе люди прислушаются. – Тут Эмили увидела, как тень сомнения омрачила его лицо. – В чем дело? – спросила она. – Ты перестал верить в него? Что же происходит? Неужели, чтобы угодить нашим политикам, надо быть бесцветной серой личностью?

Лицо Джека повеселело, но лишь на мгновение.

– Не серой, но лучше приглушенных тонов. Эмили, не принимай все как должное. Нельзя быть уверенным даже в том, что меня ждет победа на выборах. В нынешней игре слишком много спорных вопросов, которые могут изменить настроение избирателей. Гладстон, как обычно, больше печется о Гомруле, но я полагаю, что решающим будет вопрос сокращения рабочего дня.

– Однако консерваторы его не одобряют! – возразила миссис Рэдли. – Поэтому у них меньше преимуществ, чем у нас. Ты же можешь объяснить это людям!

– Я уже объяснил. Но консервативное неодобрение Гомруля звучит разумно, по крайней мере, для рабочих в Лондоне, где наши доки и склады обслуживают целый мир. – Политик напряженно взглянул на жену. – Я слышал разглагольствования Войси – люди слушали его разинув рты. Он становится весьма популярным. Сама королева возвела его в рыцари за храбрость и преданность Короне. Никто толком не знает, что он сделал, но, очевидно, Войси спас трон от крайне серьезной угрозы. Он завоевывает публику практически еще до того, как открывает рот.

– Мне казалось, что королева не пользовалась особой популярностью, – неуверенно произнесла Эмили, припомнив некоторые из скверных замечаний, которые она слышала как в светском обществе, так и среди самых простых людей.

Королева Виктория слишком давно отказалась от общественной жизни, продолжая пребывать в трауре по Альберту, хотя с его смерти миновало уже тридцать лет. Бо́льшую часть времени она проводила в ее любимом Осборне, на острове Уайт или в Балморале, своей резиденции в горной Шотландии. Народ почти никогда не видел ее. Давно не устраивалось никаких официальных церемоний, никаких роскошных волнующих и знаменосных празднеств, никакого ощущения единства, которое могла бы обеспечить только она.

– Мы по-прежнему не хотим, чтобы ее лишили трона, – заметил Джек. – Очевидно, наше упрямство сказывается как в общем, так и в личном плане. – Он сложил газету и, вставая, бросил ее на стол. – Но, разумеется, я поддержу Серраколда. – Наклонившись, Рэдли коснулся губами озабоченно нахмуренного лба жены. – Не знаю, когда вернусь. Вероятно, к ужину.

Проводив его взглядом до двери, Эмили налила себе очередную чашку чая и вновь развернула газету. И именно тогда увидела сообщение о смерти Мод Ламонт, наступившей, как утверждала полиция, в результате намеренного убийства. После упоминания участка на Боу-стрит сообщалось также, что, очевидно, расследование поручено инспектору Телману. Сам он не делал никаких заявлений, но предположений хватало с избытком. Богатое воображение журналистов заменяло неведение. Каких клиентов принимала убитая? Кто приходил к ней в тот вечер? Кого ей якобы удалось вызвать из прошлого и из-за каких открывшихся тайн ее убили? Чьи секреты настолько отвратительны, что ради их сокрытия можно было пойти на убийство? Намек на скандально жестокое насилие звучал весьма внушительно.

Сама не понимая зачем, миссис Рэдли перечитала сообщение второй раз, хотя каждое его слово уже отпечаталось в ее памяти, как и осознание всех ужасных последствий. А еще Эмили отчетливо помнила, как Роуз Серраколд говорила, что общалась с Мод Ламонт. Их обрывочный разговор о спиритизме быстро связался во вполне складную историю. Миссис Рэдли испытала тревогу за приятельницу, вспомнив исходящее от нее ощущение уязвимости и страха, которые угрожали усугубить опасность их с Обри положения, а возможно, даже и положения Джека. Эмили поняла, что пришла пора предпринять какие-то спасительные действия.

Она благоразумно поднялась наверх в детскую, чтобы провести утро со своей маленькой дочкой, Эвангелиной, где ее встретило множество самых разнообразных вопросов. Любимым словом малышки стало «почему».

– Где Эдвард? – Девочка сидела на полу, и ее личико забавно выражало огорчение. – Почему его нет дома?

– Он уехал на каникулы с Дэниелом и Джемаймой, – ответила Эмили, предлагая Эви ее любимую куклу.

– Почему?

– Потому что мы обещали ему.

– Почему? – В округлившихся глазках ребенка не отразилось никакого сомнения.

– Они с Дэниелом стали большими друзьями.

Вспомнив об этом теперь, миссис Рэдли с тревогой спросила себя, что могло помешать Томасу отправиться отдыхать с женой и детьми, а вслед за этим почти сразу подумала о том, почему его восстановление в должности на Боу-стрит так необъяснимо отменили. И Шарлотта почему-то вдруг с непонятной неохотой приехала за Эдвардом, хотя раньше с удовольствием планировала совместный отдых мальчиков. Она лишь вяло заметила, что Томаса с ними не будет, и намекнула на возможные неприятности, но не стала ничего уточнять.

– И мы большие друзья, – заявила Эви, по-своему понимая ответ матери.

– Конечно, прелесть моя. И мы с тобой большие друзья, – заверила ее Эмили. – Хочешь, мы порисуем? Я нарисую что-нибудь на этой половинке листа, а ты можешь рядом нарисовать домик.

Она переживала за Шарлотту. Ей будет трудно свыкнуться с мыслью о том, что Питт лишился высокой должности в полиции. Это, конечно, не значило, что такой должностью можно было гордиться, но все же она заслуживала некоторого уважения. А теперь Томас занимался расследованием, о котором его жена едва посмела упомянуть, и его новые дела вообще не следовало обсуждать. Разумеется, вставала еще и денежная проблема, решение которой пока терялось в тумане неопределенности.

Больше всего миссис Рэдли сейчас огорчало сознание того, что ей не с кем поделиться своими тревожными мыслями. В прошлом она помогала сестре, если та привлекала ее к расследованиям Питта, наиболее интересным и драматическим, связанным с людьми из высшего светского общества. Они с Шарлоттой имели доступ в великосветские гостиные и салоны, которого никогда не имел Томас. Сестры практически сами разобрались в нескольких особенно странных и ужасных убийствах. Последнее время это случалось все реже, и Эмили начала осознавать, что ей не хватает не только общения с Шарлоттой, насыщенного сложными и волнующими последствиями, но и приобщения к увлекательной детективной жизни, полной победами и отчаянием, опасностями, судебными процессами, вопросами вины и невиновности. Все это побуждало ее к более глубоким размышлениям, в отличие от преимущественно мирных политических проблем, обычно затрагивавших общие дела, принципы и законы, а не личные жизни мужчин и женщин с их плотскими интересами и мечтами, с их реальными радостями и горестями.

Если б она опять сумела как-то помочь Шарлотте и Томасу, то окунулась бы в насущные и неотложные проблемы настоящей жизни. Они побудили бы ее подвергнуть собственные убеждения серьезному испытанию, недостижимому при обычных досужих размышлениях. Такая жизнь вызывала чувство опасности, что как раз и привлекало Эмили. Ее сестра отдыхала где-то в Дартмуре, и миссис Рэдли даже не знала точного адреса, а Томас, как обычно, был скрытен и почти неуловим. Однако она могла сама пойти и повидать Роуз Серраколд и выяснить как можно больше о ее общении с медиумами и, возможно, о ее причастности к смерти Мод Ламонт.

Готовясь к выезду, Эмили выбрала платье, сшитое по последней парижской моде. Бледно-розовый наряд с широкими диагональными лавандовыми полосами на юбке украшала белая гофрированная вставка на лифе, доходящая до узкой горловины. Миссис Рэдли еще не привыкла к новым для нее приглушенным мягким оттенкам, но они выгодно подчеркивали ее достоинства.

Она нанесла все обязательные визиты женам важных персон, с которыми следовало поддерживать постоянные, тесные связи. Середину дня Эмили провела в их гостиных за разговорами о погоде и банальных новостях, обмениваясь комплиментами и ведя легкомысленную пустую болтовню, утешаясь тем, что в данном случае важны не слова, а общее впечатление ее присутствия.

Покончив с деловыми визитами, она позволила себе вернуться к вопросам, которые подсознательно беспокоили ее с самого утра, и наконец велела кучеру ехать к дому Серраколда. Открывший двери лакей проводил ее в залитую солнечным светом оранжерею, насыщенную влажными испарениями, поднимавшимися от мокрых растений, от земли и от журчащей воды. Роуз сидела в одиночестве, созерцая лилии, расцветившие гладь пруда. Она тоже принарядилась в платье для визитов эффектного оливково-зеленого цвета с белыми кружевами и благодаря своей исключительной стройности и светлым волосам сама напоминала в нем экзотический водный цветок.

Но при ближайшем рассмотрении, увидев встревоженный взгляд подруги, Эмили заметила ее странное напряжение, из-за которого она так растянула шелковую ткань платья, что оно лишилось привычного для нее вида экстравагантной элегантности.

– Эмили, как я рада вас видеть! – воскликнула миссис Серраколд с облегчением, озарившим ее лицо. – Клянусь, я не велела принимать никого, кроме вас! – Она явно вдруг пришла в крайнее замешательство. – Кошмар какой-то, убили Мод Ламонт! Полагаю, вы уже знаете об этом из газет. И это случилось два дня назад… в тот вечер, когда я была там! То есть я приходила к ней на сеанс тем вечером… Эмили, сегодня днем ко мне приходили полицейские. Не представляю, что мне сказать Обри. Что я могу сказать?

Миссис Рэдли поняла, что пора переходить к практической стороне дела, отбросив изъявления доброго сочувствия. Если она собиралась выяснить нечто ценное, то нельзя было позволить Роуз самой вести этот разговор. И Эмили сразу перешла к самому существенному:

– Неужели Обри не знал, что вы ходили на спиритические сеансы?

Миссис Серраколд удрученно качнула головой, и ее золотистые волосы блеснули на солнце.

– Почему же вы не сказали ему?

– Он не одобрил бы моей затеи! – мгновенно откликнулась Роуз. – Обри не верит в общение с духами.

Эмили немного подумала. Подруга явно чего-то недоговаривала, скрывала какой-то секрет. Не зная, с чем он связан, она не сомневалась, однако, что именно он вынудил Роуз обратиться к медиуму.

– Он мог счесть мое намерение несколько неуместным, – продолжала подыскивать объяснения хозяйка дома, потупив глаза, хотя на губах ее блуждала еле заметная улыбка.

– Но вы решили обратиться к ней, несмотря ни на что, – заметила миссис Рэдли. – Причем сейчас, перед самыми выборами. Значит, у вас имелась для этого обращения исключительно весомая причина, перевесившая возможное неодобрение Обри и все губительные последствия, реальные или воображаемые, для его возможного избрания. Или вы совершенно не сомневались, что он в любом случае победит на выборах? – Она старалась говорить сочувственным тоном, скрывая раздражение, вызванное столь наивной самонадеянностью.

Брови Роуз вдруг резко поднялись. Она хотела ответить, но слова замерли у нее на устах.

– Полагаю, да, – промямлила она и внезапно пылко добавила: – Неужели… неужели вы думаете, что это может иметь какое-то значение? Я же не убивала ее! Видит Бог… я по-прежнему нуждаюсь в ее помощи!

Эмили понимала, что вторгается в запретные личные сферы, но сейчас было не до приличий.

– Роуз, почему вы так нуждались в ней? – спросила она. – Что она могла сообщить столь важного и срочного, учитывая теперешнюю ситуацию?

– Она связывала меня с иным миром, разумеется! – раздраженно воскликнула миссис Серраколд. – А теперь мне придется искать нового медиума и начинать все сначала! А времени осталось совсем мало… – Внезапно она прикусила язык, осознав, что и так сказала слишком много.

– Времени? – подхватила ее приятельница. – До выборов? Это как-то связано с выборами?

Неожиданно ее мысли заполнили вопросы о том, почему Томас остался в Лондоне.

Роуз теперь выглядела отстраненной.

– Осталось мало времени до того, как Обри выиграет выборы и станет членом парламента, – ответила она. – Тогда у меня будет гораздо меньше возможностей на личную жизнь.

Она по-прежнему лгала либо говорила не всю правду, но Эмили не могла уличить ее. В чем же может быть дело? В политической или личной тайне? И как это выяснить?

– А что вы рассказали заходившему полицейскому? – порывисто спросила миссис Рэдли.

– Разумеется, я рассказала о двух других клиентах, которые участвовали в том сеансе. – Роуз встала и подошла к кованому железному столику, где стояла ваза с пионами и дельфиниумом. Некоторое время она рассеянно теребила стебли и переставляла цветы, ничем, впрочем, не улучшив вид букета. – Кажется, тот тип с Боу-стрит думает, что это сделал один из них. – Она вздрогнула и попыталась скрыть свой страх, небрежно пожав плечами. – На мой взгляд, он совсем не похож на полицейского. На редкость спокойный и вежливый, но почему-то он привел меня в замешательство. Хотелось бы думать, что он больше не придет, но подозреваю, что мне еще придется лицезреть его. Если, конечно, они быстро не обнаружат виновного. Наверняка им окажется тот скептик. Это не мог быть военный, так стремившийся побеседовать с духом своего сына. Он, как и я, возлагал на эти сеансы большие надежды.

Эмили задумалась. Она понятия не имела, о чем говорит Роуз, но сейчас не собиралась признаваться в неведении.

– А если военный выяснил что-то неприятное для него? – мягко спросила она. – Что тогда?

Вытащив дельфиниум из вазы, хозяйка дома замерла, забыв опустить цветок обратно в воду. Ее лицо страдальчески скривилось, а глаза омрачились печалью.

– Тогда он мог сильно расстроиться, – охрипшим от волнения голосом ответила она. – Мог уйти в отчаянии… и… и наверное, постараться успокоиться. Ну, не знаю как… Как поступают люди, если… если слышат что-то невыносимое?

– Некоторые способны на месть, – заметила миссис Рэдли, наблюдая за напряженной позой Роуз, неловко застывшей вполоборота к ней, отчего шелк ее платья покрылся мелкими складками. – Если не ради самой мести, то, по крайней мере, ради того, чтобы никто больше не узнал этой кошмарной новости.

Несмотря на жалость, которую она испытывала, видя вполне реальное страдание Роуз, ее воображение разыгралось. Кто же были те мужчины? Какая причина могла побудить их убить медиума? И с какой тайной столкнулась Роуз?

– Именно это и предположил тот полицейский, – заметила миссис Серраколд после короткой заминки.

Эмили знала, что после ухода Питта с Боу-стрит его помощник получил повышение.

– Телман? – уточнила она.

– Нет… Он представился как Томас Питт, – ответила ее подруга.

Эмили тихо вздохнула. Ну вот, наконец смутная тревога обрела скверную и пугающую определенность! Больше не осталось сомнений в том, что убийство этого медиума имело политическую подоплеку, иначе Питта не привлекли бы к его расследованию. Неужели в Специальной службе не могли предвидеть такое несчастье? Или как раз предвидели? Шарлотта сообщила сестре лишь о том, что ее мужу дали новое задание, но миссис Рэдли хорошо разбиралась в нынешних общественных проблемах и понимала, что Спецслужба занимается только делами, связанными с насилием, анархией и угрозами правительству и трону и, как следствие, с угрозой мирной жизни страны.

Роуз по-прежнему стояла спиной к Эмили и не могла видеть ее реакции. Так что теперь ее гостья разрывалась между верностью подруге и собственной семье. Она просила Джека поддержать Обри Серраколда, но ее мужу явно не хотелось оказывать ему поддержку, хотя он и не признался в этом, и теперь миссис Рэдли поняла его правоту. Она считала само собой разумеющимся, что Джек вновь будет членом парламента со всеми вытекающими из этого возможностями и выгодами. Видимо, ее суждение было слишком поверхностным. Существовали силы, которые она недооценила, иначе Питта не стали бы отзывать из отпуска из-за какого-то несчастного преступления, порожденного страстью или жульничеством на Саутгемптон-роу.

В голове у нее созрела одна очевидная мысль. Если Роуз невольно рассказала медиуму о каком-то неприятном случае из своей прошлой жизни, о каком-то опрометчивом шаге или глупом поступке, который сейчас мог выглядеть скверно, то возможности для политического шантажа так и бросались в глаза. А в таких условиях любая шантажистка с легкостью предоставляла повод для убийства.

Эмили с новым осознанием пригляделась к Роуз, к ее искаженной, экстравагантной элегантности и отметила бушевавшие в подруге страсти, почти не скрываемые тонкой вуалью утонченного спокойствия. Миссис Серраколд делала вид, что у нее лично все в порядке, но что-то явно терзало ее – какая-то свежая рана, какая-то пока непонятная уязвимость.

– Зачем вы обратились к Мод Ламонт? – резко спросила миссис Рэдли. – Вам все равно придется рассказать об этом Питту. Он будет копаться в вашем прошлом, пока не выяснит все досконально, и в процессе этого может обнаружить множество других деталей, которые вы, возможно, особенно предпочли бы держать в секрете.

Брови Роуз изумленно изогнулись.

– Правда? Вы говорите так, словно знакомы с ним. Разве он уже копался в вашем прошлом? – насмешливо, отвлекая от себя внимание, произнесла она, придав при этом голосу вызывающую остроту, способную побудить Эмили к ответу. По крайней мере, ей очень этого хотелось.

– Он не тратит время на такие пустяки, и вряд ли это вообще могло ему понадобиться, – с улыбкой ответила миссис Рэдли. – Он приходится мне зятем. И уже располагает обо мне всеми интересующими его сведениями.

Она испытала момент удовольствия, заметив потрясенное сомнение на лице подруги, отразившее попытку понять, не разыгрывает ли ее Эмили, и сменившую сомнение волну гнева, когда она осознала правдивость сказанного.

– Неужели тот шокирующий полицейский действительно какой-то ваш родственник? – раздраженно произнесла Роуз. – По-моему, в данных обстоятельствах вы могли бы предупредить меня! – воскликнула она, но тут же легким взмахом руки отказалась от своих слов. – Хотя, полагаю, имея в родне полицейского, я тоже не спешила бы афишировать это… К счастью, у меня таковых нет! – воскликнула женщина намеренно оскорбительным тоном.

Эмили мгновенно вспыхнула от гнева. Она поднялась с кресла, уже собираясь ответить на оскорбление, когда дверь открылась и в оранжерею вошел Обри Серраколд. На его продолговатом светлокожем лице играло обычное добродушно-насмешливое выражение, а губы слегка изгибались, словно предвосхищали мгновенное появление улыбки, когда он сам вполне осознает, когда и кому ее уместно адресовать. Как всегда безукоризненно одетый, сегодня Обри облачился в черный сюртук и брюки в едва заметную полоску, и этот наряд дополнял идеально повязанный галстук. Его камердинер, вероятно, относился к галстучным узлам как к своеобразному искусству. Холодная отчужденность с вызывающей очевидностью проявлялась в напряженных позах обеих дам и в странной замкнутости их лиц, но хозяин дома, руководствуясь хорошими манерами, сделал вид, что ничего не заметил.

– Эмили, как приятно вас видеть! – произнес он с такой искренней радостью, что на мгновение могло показаться, будто он действительно не заметил взрывоопасной атмосферы.

Затем политик направился к гостье и, по пути проходя мимо Роуз, нежно коснулся ее руки.

– Вижу, вы стоите, – заметил он Эмили, – и надеюсь, это означает, что вы только что пришли, а не то, что вы собрались покинуть нас? Я чувствую себя слегка подавленным, потрепанным жизнью, точно перезрелый персик к десерту, на который с сомнением поглядывало слишком много людей, в итоге отказавшись от него. – Серраколд печально улыбнулся. – Я понятия не имел, как чертовски утомительно бывает спорить с людьми, которые на самом деле ничего не хотят слышать и давно уже решили, что все ваши аргументы – сущая чепуха. Вы уже пили чай?

Обри огляделся, ища признаки подноса или другие свидетельства недавнего угощения.

– Возможно, для чая уже поздновато. Думаю, я предпочел бы взбодриться виски. – Мужчина взялся за шнурок колокольчика, чтобы вызвать дворецкого, и ироничный огонек, мелькнувший в его глазах, выдал понимание того, что своей оживленной болтовней он лишь стремится заполнить молчание. Тем не менее мужчина продолжил: – Джек предупреждал меня, что большинство людей имеют вполне сложившиеся взгляды, в основном полученные по наследству, так же как получили их по наследству их отцы и деды… либо, в редких случаях, прямо противоположные взглядам предков. И что любые дискуссии во многом подобны легкому ветру, играющему в кронах деревьев. Признаюсь, мне подумалось, что он излишне циничен. – Политик удрученно пожал плечами. – Передайте ему мои извинения, Эмили. Он оказался необычайно прозорливым.

Миссис Рэдли заставила себя улыбнуться в ответ. Она не разделяла многие политические взгляды Обри, но ни в коем случае не ставила их ему в вину, невольно относясь к нему самому с искренней симпатией. Общение с ним обычно бывало исключительно интересным и оживленным и крайне редко вызывало неприятный осадок.

– Просто он успел приобрести опыт, – ответила Эмили. – По его словам, люди голосуют, основываясь на чувствах, а не на доводах разума.

– На самом деле, очевидно, он подразумевал их чувство голода. – В глазах Обри на мгновение вспыхнули смешинки, но тут же потухли. – Как же мы вообще можем улучшить этот мир, если заботимся только о завтрашнем обеде? – Он взглянул на Роуз, но та хранила мрачное молчание, по-прежнему не глядя на свою гостью, словно вообще отказывалась замечать ее присутствие.

– Что ж, если на завтра у нас не будет обеда, то мы не доживем до вашего чудесного будущего, – парировала Эмили. – Так же, как и наши дети, – прибавила она более серьезно.

– Вы правы, – тихо произнес Серраколд.

Внезапно исчезло все его легкомыслие. Теперь они говорили о том, что глубоко волновало всех их. Только Роуз продолжала хранить напряженное молчание, терзаемая скрытым страхом.

– Более справедливые законы обеспечат и более здоровую пищу, Эмили! – с пылкой важностью заявил Обри. – Но люди жаждут зрелищ не меньше, чем хлеба. Им необходимо поверить в самих себя, в то, что они трудятся не просто ради куска хлеба с маслом, а на это способны немногие.

В душе миссис Рэдли хотелось бы согласиться с ним, но разум подсказывал ей, что в своих мечтаниях он слишком забегает вперед. Они выглядели дальновидными и даже прекрасными, однако и столь же неосуществимыми в данное время.

Эмили мельком глянула на Роуз, отметив смирение в ее глазах, обидчивый изгиб губ и пепельную бледность лица. Гостья наслаждалась ароматом лилий и влажным теплом, поднимавшимся от земли, ощущая жар солнца на каменных плитах пола, но в то же время она чувствовала и превалирующий над всем этим страх. Зная, как неистово ее подруга разделяла взгляды своего мужа, возможно, даже провоцируя их излишнюю смелость, миссис Рэдли задумалась о том, что же ей могло так отчаянно понадобиться узнать, если она собиралась искать другого медиума даже после того, что произошло с Мод Ламонт?

И что именно случилось с Мод Ламонт? Неужели она перестаралась с попытками политического шантажа, воспользовавшись знанием какой-то ужасно опасной тайны? Или пронюхала про какую-то семейную трагедию, любовную измену? А может, пробудила в ком-то жуткую ревность из-за украденного или направленного по ложному пути мужского внимания? Или она обещала передать какие-то указания из загробного мира, к примеру, о деньгах или наследстве, а потом изменила своему слову? Вариантов было множество. И они могли бы не иметь к Роуз никакого отношения, если б Томас занялся этим делом в обычном порядке, как полицейский с Боу-стрит, а не по специальному заданию Специальной службы!

Мог ли тот неизвестный клиент оказаться каким-то политиком или чьим-то любовником, мог ли он вынашивать честолюбивые планы? Или воспылал к самой Мод безумной страстью, а она ему отказала, и он, не стерпев унижения, вернулся и прикончил ее?

Наверняка Питт тоже подумал о таких версиях.

Эмили пристально посмотрела на Обри. На первый взгляд выражение его лица казалось крайне серьезным, но насмешливый огонек всегда таился в глубине его глаз, словно он осознавал безмерную комичность какой-то тайной ситуации и ощущал себя отчасти актером, не более и не менее важным, чем любой другой человек, вне зависимости от остроты собственных чувств. Вероятно, в основном именно поэтому миссис Рэдли относилась к нему с искренней симпатией.

Роуз по-прежнему не смотрела на Эмили. Она прислушивалась к словам мужа, но ее застывшая в напряжении спина выразительно показывала, что она не забыла о ссоре с подругой, хотя и скрывала ее, не желая объяснений с Обри.

Одарив ее спину легкой и милой светской улыбкой, Эмили высказала радость по поводу того, что ей удалось повидать обоих супругов. Она пожелала Обри успеха и вновь подтвердила, что готова поддержать его, так же как и Джек, хотя в последнем миссис Рэдли была менее уверена и, простившись, направилась к выходу. Роуз проводила ее до фойе. Она держалась любезно, оживив голос веселой благожелательностью, но глаза ее оставались холодными.

По дороге домой, сидя в карете, с трудом лавировавшей в море двуколок, кэбов, ландо и дюжине прочих видов колесного транспорта, Эмили размышляла, что именно ей следует сообщить Питту и стоит ли вообще что-то говорить ему. По крайней мере, миссис Серраколд ожидала от нее именно этого, потому так и рассердилась, словно уже чувствовала себя преданной. Это было несправедливо и незаслуженно.

Однако миссис Рэдли все же невольно решила, что надо передать Томасу все, что может быть полезно для него, в плане объяснения всего случившегося, причем ради блага самой же Роуз!

Впрочем, нет, не ради Роуз. Ради правды и ради Джека. Пока Эмили озадаченно размышляла о смерти этой особы-медиума, перед ее мысленным взором все время маячил Джек – она ощущала его присутствие так, словно он стоял рядом, почти зримо. Ей нравился Обри, и она желала ему выиграть выборы – не только ради той пользы, которую он мог принести своим избранием, но и особенно ради его собственного благополучия. Однако страх того, что его провальная предвыборная кампания может повредить и Джеку, побудил миссис Рэдли на поиски правды.

Ей никогда не приходило в голову, что ее муж мог проиграть. Она думала только о будущих возможностях, привилегиях и удовольствиях. Теперь же, пока ее карета, покачиваясь, катилась вперед, сопровождаемая прореза́вшими жаркий воздух грубыми окриками извозчиков, Эмили со страхом осознала, что в случае его проигрыша ее ждет горькая перемена судьбы, такая же досадная, как та, с которой сейчас пришлось столкнуться Шарлотте. Приглашения на приемы могли стать гораздо более редкими и менее интересными, а круг общения – безмерно более скучным. Как она вернется в то праздное общество после волнующих политических споров и безрассудной мечты о власти? А еще перед ней мог весьма существенно и остро встать вопрос о том, как ей удастся скрыть собственное унижение, осознавая, что она больше не способна сделать ничего достойного уважения?

Миссис Рэдли укрепилась в решении помочь Джеку добиться победы. Она прекрасно осознавала свои эгоистичные мотивы, но это не имело ни малейшего значения. Мотивы эти затрагивали эмоции не больше, чем солнечный свет – глубоководные морские течения. Она должна была сделать все возможное, чтобы помочь мужу.

И ей было просто необходимо с кем-то посоветоваться. Но ее сестра Шарлотта уехала в Дартмур, и даже неизвестно точно, куда именно, а их мать, Кэролайн, укатила в турне со своим вторым мужем Джошуа, который, будучи ведущим актером, играл сейчас в одной из пьес мистера Уайльда на гастролях в Ливерпуле.

Но даже если бы обе они не покинули Лондон, главным доверенным лицом Эмили могла быть только леди Веспасия Камминг-Гульд, двоюродная бабушка ее первого мужа, ставшая одной из ее самых ближайших подруг. Поэтому, подавшись вперед, миссис Рэдли приказала кучеру отвезти ее к дому Веспасии, несмотря на то что она не отправила к ней заранее свою визитку и даже не уведомила ее о предполагаемом визите, что было полнейшим нарушением правил этикета. Но, с другой стороны, леди Веспасия сама всегда пренебрегала этими правилами, если они мешали ей сделать то, что она считала нужным, так что она почти наверняка простит такую небрежность.

Эмили повезло: леди Камминг-Гульд оказалась дома и даже уже полчаса как простилась с последним визитером.

– Милочка, что за радость видеть тебя! – воскликнула Веспасия, и не подумав подняться с кресла, стоявшего возле окна залитой солнцем гостиной, выдержанной в палевых тонах. – Особенно в столь исключительно неурочное время, – добавила она, – поскольку ты не прикатила бы ко мне, если б у тебя не появилось нечто ужасно интересное или неотложное. Скорее же присаживайся и рассказывай, в чем дело! – Она указала на стоящее напротив нее кресло и окинула оценивающим взглядом наряд гостьи.

Волосы тетушки уже посеребрило время, хотя спина ее оставалась прямой, и у всех по-прежнему вызывали восхищение ее изумительные глаза и аристократические черты лица, благодаря которым в свое время она и слыла первой красавицей. Веспасия никогда не следовала моде, но неизменно определяла ее.

– На редкость милый наряд, – одобрила она. – Ты наносила визит, желая произвести впечатление… подозреваю, на даму, которая с особой трепетностью относится к выбору туалетов.

Эмили улыбнулась с радостным облегчением, почувствовав себя в компании человека, к которому она относилась с безоговорочной любовью.

– Все верно, – признала она, – такова Роуз Серраколд. Вы знакомы с ней?

Пути Веспасии и Роуз вполне могли не пересекаться, поскольку их разделяли представители знати двух поколений, а также бездна социального статуса и весьма солидного благосостояния, хотя Обри и считался более чем обеспеченным в материальном плане. Миссис Рэдли не представляла, одобрит ли ее пожилая родственница политические взгляды Роуз. В некоторых сферах жизни сама Веспасия придерживалась крайних взглядов и с отвагой тигрицы боролась за те преобразования, которые считала необходимыми. Но она также оставалась реалисткой и подходила к жизненным проблемам на редкость практично. Скажем, могла с легкостью заметить, что социалистические идеалы порой основаны на неблаговидных склонностях человеческой натуры.

– И почему же визит к миссис Серраколд привел тебя ко мне, а не домой, чтобы переодеться к обеду? – спросила леди Камминг-Гульд. – Не доводится ли ей родней Обри Серраколд, кандидат в парламент от Южного Ламбета? Если верить газетам, он отстаивает довольно глупые идеалы…

– Да, она его жена, – ответила миссис Рэдли.

– Эмили, я же не записывалась в дантисты, чтобы вытаскивать из тебя сведения клещами, как зубы!

– Простите, – покаянно произнесла гостья. – Сейчас, когда я попыталась облечь встревожившие меня проблемы в слова, я вдруг осознала, насколько они абсурдны.

– В жизни полно абсурдных проблем, – ободрила ее старая леди. – И это не означает, что они не существенны. Твоя проблема как-то связана с Томасом? – поинтересовалась она откровенно озабоченным тоном, и глаза ее помрачнели.

– И да, и нет, – спокойно ответила Эмили.

И вдруг у нее возникло новое, уже совсем не абсурдное ощущение опасности. Если уж Веспасия испугалась за Питта, то дело действительно серьезно!

– Томас и Шарлотта собирались отдохнуть в Дартмуре, но Томаса отозвали из отпуска и…

– Кто? – сразу прервала ее старая леди.

Эмили подавила волнение. С мучительным замешательством она осознала, что Томас не сообщил Веспасии о своем повторном увольнении с Боу-стрит. Но придется просветить ее. Отмалчиваясь, гостья лишь оттягивала неизбежное.

– Специальная служба, – произнесла она вдруг охрипшим, обостренным страхом голосом и заметила, как удивление хозяйки дома быстро сменилось осознанием суровой реальности. – Его опять уволили с Боу-стрит, – продолжила миссис Рэдли. – Шарлотта сообщила мне, когда приехала за Эдвардом, чтобы взять его с ними в Дартмур. Питта отправили обратно в Спецслужбу, а там ему отменили отпуск.

Веспасия едва заметно кивнула:

– Понятно, ведь Чарльз Войси баллотируется в парламент. А он возглавляет «Узкий круг».

Она сочла излишним дальнейшие рассуждения, заметив на лице Эмили полное понимание этой чудовищной проблемы.

– О боже! – невольно воскликнула миссис Рэдли. – Вы уверены?

– Да, дорогуша, совершенно уверена.

– И… Томасу известно об этом!

– Скорее всего. Наверное, поэтому Виктор Наррэуэй и отменил ему отпуск. И наверняка приказал сделать все возможное, чтобы помешать проискам Войси, хотя я сомневаюсь, что это в его силах. До сих пор планы Войси удалось нарушить только один раз.

– И кто же их нарушил? – В душе Эмили зародилась надежда, и сердце ее учащенно забилось.

– Один мой друг, – с улыбкой ответила пожилая дама, – Марио Корена, но это стоило ему жизни. И мы с Томасом не смогли толком помочь ему. Теперь Войси уже ничем не сможет повредить Марио, но он не забудет, что еще не рассчитался с Томасом и, возможно, также со мной. На мой взгляд, дорогуша, ты поступишь благоразумно, если не будешь писать Шарлотте в Дартмур.

– Неужели положение действительно настолько опасно, что… – Во рту у миссис Рэдли вдруг пересохло, а губы ее странно онемели.

– Нет, до тех пор, пока ему неизвестно, где она живет.

– Но она же не сможет вечно оставаться в Дартмуре!

– Конечно, нет, – согласилась Веспасия. – Но ко времени ее возвращения выборы закончатся, и, возможно, мы сумеем найти способ связать Войси по рукам и ногам.

– Он ведь не пройдет в парламент? Южный Ламбет давно и надежно поддерживает либералов, – сказала Эмили. – Чего ради Войси претендует на их место, а не выступает от консерваторов? Бессмыслица какая-то!

– Ты заблуждаешься, деточка, – с полнейшей невозмутимостью заметила леди Камминг-Гульд. – Просто нам пока непонятен его план. Войси всегда поступает исключительно разумно. Не знаю, как он намерен устранить с пути кандидата от либералов, но, полагаю, ему удастся победить его.

Миссис Рэдли похолодела, несмотря на то что солнце заливало своим теплом эту тихую гостиную.

– Я как раз поддерживаю дружеские отношения с этим либеральным кандидатом, – рассказала она. – И пришла к вам из-за его жены. Она участвовала в последнем спиритическом сеансе медиума Мод Ламонт, которую убили на Саутгемптон-роу. Роуз как раз приходила к ней в тот злосчастный вечер. Томас расследует это дело, и, по-моему, мне удалось узнать кое-что важное.

– Тогда ты должна рассказать ему, – уверенно, без тени сомнения, заявила Веспасия.

– Но мы с Роуз дружим, и она доверилась мне. Если я предам подругу, то не смогу простить себе.

На этот раз пожилая леди не торопилась с ответом. Ее собеседница ждала.

– Если тебе приходится выбирать между друзьями, – наконец сказала Веспасия, – а таковыми являются и Роуз, и Томас, то выбирать тут нечего – нужно просто поступить по совести. Нельзя подходить к людям с разными мерками, когда речь идет о нравственных побуждениях, основанных на понятиях долга и преданности. Они не зависят от близости к тебе твоих друзей, от их невинности или уязвимости или даже от степени их доверия к вам. В данном случае надо поступать так, как подсказывает тебе совесть. Поступать в соответствии с твоими собственными честными побуждениями.

Осмыслив сказанное, Эмили однозначно поняла намек тетушки на то, что ей следует рассказать Томасу обо всех откровениях Роуз.

– Да, – согласилась она, – вероятно, я и сама так думала, но мне просто трудно свыкнуться с мыслью о необходимости такого поступка.

– Тебе кажется, что Роуз могла убить ту женщину?

– Не знаю. Полагаю, что могла.

Несколько минут дамы просидели в полной тишине и в итоге перешли к обсуждению других тем: предвыборных кампаний Джека, мистера Гладстона и лорда Солсбери, а также уникального явления Кейра Гарди и возможности того, что однажды он может действительно успешно пройти в парламент. Потом Эмили еще раз поблагодарила Веспасию и удалилась, запечатлев на ее щеке легкий поцелуй и пожелав на прощание всего наилучшего.

Вернувшись домой, миссис Рэдли поднялась к себе в комнату, чтобы переодеться к ужину, хотя она и не собиралась никуда выезжать. Эмили отдыхала в своем будуаре, когда пришел Джек. Он выглядел усталым, и штанины его брюк покрылись пыльным налетом, словно ему пришлось долго бродить по улицам.

С необычной поспешностью Эмили поднялась ему навстречу, словно ей не терпелось услышать какие-то важные новости, хотя она и не ожидала ничего, кроме мелких подробностей кампании, большинство из которых могла узнать из ежедневных газет, если б сочла их достойными внимания.

– Какие успехи? – спросила она, испытующе заглянув в большие серые глаза мужа, опушенные неизменно восхищавшими ее длинными ресницами. В них отразилась радость встречи. Миссис Рэдли давно поняла, что Джек относится к ней с сердечной теплотой, и удивлялась тому, как трепетно до сих пор сама ждет этих проявлений любви. Но за блеском спокойной радости она разглядела во взгляде супруга затаившуюся тревогу.

– Что случилось? – быстро спросила Эмили.

Рэдли помедлил с ответом и заговорил с явной неохотой. Слова застревали у него в горле, хотя обычно он с легкостью делился новостями, и его жену испугало уже само его молчание.

– Обри? – прошептала она, вспомнив о предупреждениях Веспасии. – Он может проиграть, верно? И вы сильно встревожены?

Джек улыбнулся, чтобы успокоить Эмили.

– Мне лично он нравится, – честно сказал он, опускаясь в кресло напротив жены и вытягивая уставшие ноги. – И на мой взгляд, если б он немного более реально отнесся к проблемам нашего общества, то стал бы прекрасным членом парламента. В любом случае несколько мечтателей нам не помешают. – Мужчина слегка пожал плечами. – Это уравновесит наших приземленных честолюбцев, которые стремятся к должности только ради собственных выгод.

Миссис Рэдли поняла, что он умалчивает о подлинном ущербе, который может вызвать проигрыш Обри. Именно Джек подтолкнул его к политике и даже во многом помог ему с выдвижением в кандидаты, да и позже не раз оказывал Серраколду поддержку. Он делал все, как обычно, с легкой небрежностью, невольно продолжая поддерживать имидж человека, который легко относится к жизни, работает лишь иногда ради удовольствия, а больше всего ценит собственные удобства, популярность, добрый стол и вкусные вина, сохраняя обаяние и обходительность. По молодости Рэдли всегда ценил красоту и флиртовал с такой же естественностью, с какой дышал. Женитьба на женщине, которая никогда не свернула бы на кривую дорожку и всегда докапывалась до того, что именно ее не устраивало, стала самым трудным решением в его жизни, и со временем он осознал также, что не мог бы поступить лучше.

Эмили, будучи крайне осмотрительной, никогда не говорила ему, что она очень мудро видит только то, что считает благоразумным видеть. Таким принципом она руководствовалась, живя со своим первым мужем, Джорджем Эшвордом. Но когда Эмили подумала, что он изменил ей – не просто физически, но воспылав новой любовью, – это ранило ее более глубоко, чем можно было ожидать при всей ее искушенности. И она не имела намерения позволять Джеку думать, что он может поступить так же. Эмили разглядела в нем внутренние силы и всепоглощающую целеустремленность, которые вели по жизни и Питта. Именно страх того, что он может не оправдать собственных надежд, побуждал Рэдли вести дела с показной небрежностью, и теперь его жена с пугающей болью поняла, что готова сделать все возможное, чтобы уберечь его от неудачи.

– В тот вечер, когда убили ту женщину-медиума, Роуз была у нее в доме, – сдержанно сообщила она. – Томас уже допрашивал ее. Она обезумела от страха, Джек!

Лицо политика помрачнело, и на этот раз ему не удалось скрыть нервного напряжения. Он резко выпрямился в кресле, потеряв остатки внешнего спокойствия.

– Томас? При чем тут Томас? Он же больше не служит на Боу-стрит!

Миссис Рэдли ждала не такого отклика, хотя и опасалась, что может его услышать. Однако прочие вопросы и критические замечания по поводу легкомыслия или эгоизма Джека сейчас могли и подождать.

– Эмили! – Голос Рэдли прозвучал резко от опасения того, что супруга знала и пока утаивала от него нечто более важное.

– Я не знаю, – заявила она, смело встретив его взгляд. – Шарлотта ничего не сообщила мне. Полагаю, что преступление связано с политикой, иначе Томаса не привлекли бы к нему.

Джек прижал ладони к щекам и, задумчиво прищурившись, пробежал пальцами по волосам. Эмили ждала его отклика, чувствуя, как от тревоги у нее сжимается горло. Роуз что-то скрывала. Могло ли это повредить Обри, а через него и Джеку? Она пристально посмотрела на мужа, боясь задавать вопросы.

Рэдли побледнел. Теперь он выглядел еще более усталым. Казалось, в одно мгновение он пережил пору цветущей молодости, и его жена вдруг увидела, как он будет выглядеть через десять или даже через двадцать лет.

Затем Джек встал с кресла и, отвернувшись от нее, сделал пару шагов в сторону окна.

– Сегодня Дэвенпорт посоветовал мне держаться немного подальше от Обри ради моей собственной пользы, – еле слышно произнес он.

Эмили показалось, что тишина в комнате стала гнетущей. Вечернее солнце за окном уже позолотило кроны деревьев.

– И что ты ему ответил? – спросила женщина.

Она осознала, что ей не понравился бы любой ответ. Если б ее муж отказался последовать этому совету, то его имя продолжали бы связывать с Обри Серраколдом и, разумеется, с Роуз. А если Обри будет продолжать высказывать те же самые крайние взгляды, если он будет все больше показывать свой идеалистический, наивный подход, то оппонент извлечет из этого выгоду, выставив его глупым экстремистом, в лучшем случае бесполезным, а в худшем – опасным для общества. Тогда и Джека могут счесть точно таким же, погубив за компанию и его и приписав ему те идеи и принципы, которых он никогда не придерживался и которые полностью отвергал. Благодаря этой поддержке о нем будут судить как о таком же экстремисте, как Обри, что станет для него столь же фатальным.

И если Роуз каким-то образом причастна к смерти медиума, это тоже может повредить Обри и Джеку вне зависимости от того, на чьей стороне правота. Люди запомнят только то, что она причастна к преступлению.

Однако если Джек согласился с советом Дэвенпорта и уже отступился, чтобы обезопасить себя, оставив Серраколда бороться в одиночку, то как сама она, Эмили, отнесется к этому? Не слишком ли высока будет цена безопасности, а отчасти и верности дружбе? Может, такова мотивация истинных политиков? Но если человек с такой легкостью отказывается от друзей, то на кого же он сможет рассчитывать, когда сам попадет в беду? Ведь однажды помощь ему обязательно понадобится!

Миссис Рэдли задумчиво поглядывала на широкую спину мужа, на его идеально сшитый костюм и на досконально, до каждого завитка волос, знакомый затылок, осознавая при этом, как мало она знает о том, какие мысли бродят в его голове под этой знакомой шевелюрой. На что он мог решиться ради спасения собственного места в парламенте, если возникнет искушение? В полном замешательстве женщина внезапно позавидовала Шарлотте, видевшей, с какой решимостью Питт справлялся с многочисленными трудностями, научившись в итоге владеть своими чувствами, обретя сострадание и рассудительность – в общем, став хозяином положения. Сестра Эмили уже знала, чем чреваты испытания, в силу особенностей натуры ее мужа. Джек же был обаятельным и веселым, нежным по отношению к своей жене и, насколько она знала, хранил верность близким людям. Он, несомненно, обладал восхищавшей ее честностью, а в некоторых делах – и решительностью. Но как он поступит, столкнувшись с риском реальной потери?

– Что же ты ответил ему? – повторила миссис Рэдли.

– Я сказал, что не бросаю друзей без причины, – ответил ее супруг срывающимся голосом. – По-моему, причина для этого может быть только одна, но к тому времени, когда она выяснится, возможно, будет слишком поздно. – Он вновь повернулся к Эмили: – Зачем, ради всего святого, именно сейчас ей приспичило обратиться к медиуму?! Она же не глупа! Она должна понимать, как могут истолковать ее визиты… – Политик застонал. – Могу себе представить, какими оскорбительными будут карикатуры! А зная натуру Обри, можно предположить, что он вполне способен высказать ей лично, насколько она безответственна, и даже разъяриться на нее, но ни за что не выскажет своего отношения публично, ни единым намеком. Неважно, во что это ему обойдется, – он будет всячески защищать ее. – Джек опять отвернулся к окну. – И, по правде говоря, зачем она вообще обратилась к медиуму? Я могу понять, когда множество людей развлекается таким образом на приемах, но чтобы отправиться на тайный сеанс…

– Мне тоже непонятно. Я попыталась прояснить этот вопрос, а она рассердилась на меня, – призналась Эмили упавшим голосом. – Но в любом случае, Джек, она точно отправилась туда не ради развлечения. Легкомыслие тут ни при чем. По-моему, она пытается выяснить нечто такое, что ужасает ее.

Глаза Рэдли расширились:

– Выяснить с помощью медиума? У нее что, не осталось ни капли разума?

– Возможно.

– Что ты имеешь в виду? – застыв на месте, спросил Джек.

– Да ничего; моего разумения тут не хватает, – раздраженно ответила Эмили. – До начала выборов остались считанные дни. Газеты каждый день подбрасывают горячие материалы. Времени на то, чтобы исправить какие-то ошибки и вновь завоевать голоса людей, практически не остается.

– Понятно. – Джек подошел к ней и ободряюще приобнял ее за плечи, но Эмили почувствовала, как напряжены его нервы. В нем бушевало возмущение, готовое прорваться наружу – неясным оставалось только, на кого оно направлено.

Спустя несколько минут муж извинился, сказав, что пойдет наверх переодеться, и через полчаса спустился к уже накрытому ужину. Для удобства общения они с супругой обычно оставляли дальние концы стола свободными и садились с двух сторон, напротив друг друга. Отблески света играли на столовых приборах и бокалах, а выцветшее солнце за высокими окнами еще пускало золотистые лучи, отражаясь от оконных стекол стоящих напротив домов.

Лакей убрал использованные тарелки и подал очередное блюдо.

– Ты очень расстроишься, если я проиграю? – внезапно спросил Джек.

Эмили замерла, не донеся вилку до рта. Она мучительно нервно сглотнула, будто в горло ей вдруг попала кость.

– А ты полагаешь, это возможно? – спросила она. – Не намекнул ли на это Дэвенпорт, учтя, что ты можешь не отказаться от поддержки Обри?

– Не уверен, – честно ответил Рэдли. – И я сомневаюсь, что готов ценой дружбы заплатить за власть. Возмутительно, когда меня ставят перед подобным выбором. Возмущает лицемерие, приспособленчество, подгонка и обрезка собственных мотиваций до тех пор, пока ты не займешь призовое место, отказавшись в итоге от себя самого. Где тот предел, при котором надо сказать: «Я не желаю так поступать»… или «Я готов поступать так, как считаю нужным, вне зависимости от того, во что мне это обойдется»? – Он взглянул на супругу, видимо, ожидая ответа.

– Возможно, если тебе предложат сказать то, во что ты не веришь, – предположила она.

Джек усмехнулся с оттенком горечи.

– И мне надлежит быть честным с самим собой, чтобы понять, во что же именно я верю? Придется разбираться в том, в чем разбираться не хочется?

Миссис Рэдли промолчала.

– А как быть с удобным молчанием? – продолжил ее муж, повысив голос и забыв об ужине. – Как быть с соглашательским воздержанием? Благоразумной слепотой? С опрометчивым сочувствием? Или Пилат поступил правильно, умыв руки?

– Обри Серраколд отнюдь не тянет на Христа, – заметила Эмили.

– Пределом служит моя собственная честь, – резко произнес Рэдли. – Как мне придется поступить, чтобы получить новую должность? И как жить, пытаясь удержать ее? Если б не подвернулся Обри, то подставили бы кого-то другого или нашли бы более материальный повод? – Он вызывающе посмотрел на супругу, словно нуждался в ответе.

– А что, если Роуз убила ту женщину? – спросила она. – И Томас выяснит это?

Джек ничего не сказал. На мгновение на лице его отразилась такая мука, что Эмили пожалела о своих вопросах, хотя эти самые вопросы упорно терзали ее мысли, подкрепляемые раздумьями обо всех возможных тяжких последствиях. Что ей следует рассказать Томасу и когда? Или лучше самой постараться все выяснить? И главное, как ей защитить Джека? Что представляет самую большую опасность – преданность с подмоченной репутацией и риск потерять свое собственное место? Или предательство и должность, купленная ценой собственного малодушия? Должен ли он проигрывать выборы за компанию с другом?

Внезапно женщина жутко рассердилась на то, что Шарлотта укатила в какой-то милый коттедж в Дартмуре, где просто спокойно предается отдыху с детьми, не озадачиваясь никакими особыми нравственными вопросами, в то время как сама она, Эмили, из-за этого не может даже спросить ее совета, не может поделиться с ней всеми этими напастями.

Но понимал ли сам Обри, что происходит на самом деле? Миссис Рэдли живо представила его проницательное и ясное лицо, с присущей ему насмешливой наивностью, и у нее возникло ощущение, что как раз в этой своей наивности он слишком уязвим.

Однако это было не ее дело – защищать его! Оберегать его следовало Роуз, вот только почему вместо этого она безумно увлеклась голосами духов из иного мира? Что такое смертельно важное ей понадобилось узнать именно сейчас?

– Предупреди его! – воскликнула Эмили, выплывая из раздумий.

Джек потрясенно взглянул на нее:

– Насчет Роуз? Неужели он не в курсе?

– Не знаю! Нет… откуда мне знать? Кто вообще может знать, что на самом деле происходит между двумя людьми? Я имела в виду, что тебе лучше предупредить его о политических сложностях. Скажи, что не сможешь поддерживать его, если он зайдет слишком далеко в своих социалистических призывах.

Рэдли напряженно взглянул на жену:

– Я пытался. Но не уверен, что он поверил в серьезность моих слов. Он слышит то, что хочет, и… – Он умолк, заметив осторожно вошедшего дворецкого. – В чем дело, Мортон?

Тот замер в горделивой позе, с преисполненной важности физиономией.

– Сэр, вас желает видеть мистер Гладстон. Он находится в известном вам клубе на Пэлл-Мэлл. Я взял на себя смелость, послав Альберта закладывать карету. Надеюсь, я поступил правильно.

Это был риторический вопрос. Мортон, будучи пылким поклонником этого «великого старца», не мог даже допустить мысли о промедлении при получении такого приглашения.

Эмили заметила, как напрягся Джек: на его шее проступили жилы, и он молча вздохнул. Не исходило ли предупреждение насчет Обри… уже от самого лидера Либеральной партии? Или хуже того… предложение поддержать самого Гладстона с обещанием более высокой и влиятельной должности после выборов? Внезапно миссис Рэдли точно поняла сущность своих страхов, и ей стало дурно, когда она осознала их. Гладстон мог предложить ее мужу шанс достичь того, что она так давно лелеяла в мыслях, в мечтах. Но какой ценой?

Даже если лидер либералов хотел совсем другого, Эмили все равно боялась, что Джек может поддаться искушению и пойти по дурному пути. Почему же она не доверяла ему, представляя еще не расставленные силки, еще не захлопнувшиеся капканы? Неужели она сомневалась в его способностях? Или в том, что ему не хватит силы воли отказаться от шанса удачного повышения? Сможет ли он поступить целесообразно, оправданно? Не сведутся ли его политические амбиции лишь к освоению искусства компромиссов?

Когда-то Эмили сама жила крайне прагматично. Что ее так тревожит? Неужели она изменилась и та сдержанная и амбициозная молодая особа осталась в прошлом? Уже задаваясь этим вопросом, она поняла, что ответ на него кроется в осознании тех трагических событий, людских слабостей и духовных жертв, с которыми они с Шарлоттой столкнулись, помогая иногда Томасу расследовать преступления. Миссис Рэдли поняла, что амбициозность ведет к несчастьям и ослепляет, делая людей неразборчивыми в целях и средствах их достижения, и это уже не казалось ей такими пустяками, как раньше. Даже те, кто стремился только к добру, порой легко впадали в заблуждение.

Джек нежно поцеловал жену и направился к двери, пожелав ей на прощанье приятных снов. Одному Богу известно, как поздно он вернется. Эмили кивнула, давая понять, что не будет дожидаться его возвращения, хотя и понимала, что на самом деле будет. Какой смысл пытаться уснуть, пока она не узнает, чего хотел Гладстон… и как Джек ответил ему?

Она услышала, как муж прошел по холлу, как открылась и закрылась входная дверь.

Лакей поинтересовался, подавать ли следующее блюдо. Ему пришлось повторить вопрос, прежде чем хозяйка дома вежливо отклонила его предложение.

– Передайте, пожалуйста, кухарке мои извинения, – сказала она. – Я все равно не смогу проглотить ни кусочка, пока не узнаю последние новости.

Эмили не оправдывалась – она просто хотела быть вежливой. Жизнь давно научила ее тому, что элементарная вежливость может быть вознаграждена сторицей.

Она решила дождаться мужа в гостиной. На глаза ей попался томик «Нады», только что изданного нового романа Хаггарда. Он лежал на столике, где она оставила его почти неделю тому назад. Возможно, книга увлечет ее и время ожидания пройдет менее мучительно…

Отчасти так и случилось. На полчаса Эмили захватили страсти и страдания жизни зулусов в Африке, но потом у нее в голове вновь забрезжили собственные страхи, и она, поднявшись с кресла, начала мерить шагами комнату, а ее мысли беспомощно метались, пытаясь охватить множество разных проблем. Все-таки очень странно, что Роуз Серраколд осмелилась так безоглядно, даже осознавая губительные последствия, стремиться к услугам медиума? Очевидно, она чего-то боялась. То ли за себя, то ли за Обри, то ли еще за кого-то… Почему же она не могла дождаться окончания выборов? Или Роуз безоговорочно верила в победу мужа, считая при этом, что должна заранее разрешить все возможные сомнения? А может, после победы могло быть уже слишком поздно?

Размышления о поступках подруги помогали миссис Рэдли отвлекаться от более мучительных мыслей о Джеке и о том, почему Гладстон мог срочно послать за ним.

Она вновь опустилась в кресло и открыла книгу, дважды прочла очередную страницу, но так и не уловила смысла.

Раз двадцать как минимум Эмили поглядывала на часы – и наконец услышала, как хлопнула парадная дверь и из холла донеслись знакомые шаги Джека. Она опять схватила книгу, чтобы он, войдя в комнату, увидел, как она отложит ее в сторону. Его появление женщина встретила улыбкой.

– Не желаешь ли, чтобы я приказала Мортону принести для тебя что-нибудь освежающее? – спросила она, протягивая руку к колокольчику. – Как прошла встреча?

Немного помедлив, Рэдли тоже улыбнулся:

– Спасибо, что дождалась меня.

Женщина прищурилась, почувствовав, как вспыхнули ее щеки.

Его улыбка стала шире. С самого начала отношений, даже когда Эмили еще считала их не более чем банальным флиртом, преходящим увлечением, ей в душу запало неизменное обаяние Джека, отягченное легким насмешливым беспокойством.

– Я ждала вовсе не тебя! – возразила она, стараясь удержаться от ответной улыбки и догадываясь, что она все равно предательски отразилась в ее глазах. – Мне хотелось узнать, что же так срочно понадобилось сообщить вам мистеру Гладстону. Я ведь живо интересуюсь политикой.

– Тогда, полагаю, мне стоит так же живо посвятить тебя во все подробности, – великодушно признал Рэдли, выразительно взмахнув рукой.

Развернувшись на каблуках, он решительно направился обратно к двери, а потом внезапно покачнулся, слегка ссутулился, приподнял одно плечо и, изображая крайнее недовольство, двинулся вперед, опираясь на воображаемую трость. Уставившись на Эмили, он подслеповато прищурился.

– «Великий старец» встретил меня весьма любезно. «Мистер Рэдли, не так ли?» – уточнил он, хотя отлично знал, что это я. Он же сам и послал за мной! Кто еще мог осмелиться к нему прийти? – Джек вновь близоруко прищурился и приложил ладонь к уху, делая вид, что внимательно прислушивается к ответу, стараясь не упустить ни единого слова. – «Я буду рад, мистер Рэдли, помочь вам всем, чем смогу. Ваши благие труды не прошли незамеченными». – В его голосе невольно проскользнула гордость, и воодушевление слегка подпортило старческую маску.

– Продолжай же! – сгорая от нетерпения, воскликнула Эмили. – О чем вы говорили?

– Ну, я выразил ему благодарность, разумеется!

– Но ты согласился на его помощь? Не смей говорить, что ты отказался!

Дымка печали на мгновение омрачила глаза политика.

– Безусловно, я согласился! Даже если он вовсе не собирался на самом деле помогать мне, было бы неучтиво и чертовски глупо огорчить его сомнениями в реальности его порыва.

– Джек! Что он собирается предпринять? – изумленно спросила миссис Рэдли. – Ты же не допустишь…

Она умолкла, не договорив, видя, что ее муж вновь принялся изображать Гладстона. Пригладив и без того безупречный пластрон и затянув посильнее узел галстука, он нацепил на нос воображаемое пенсне и уставился на нее немигающим взором. Его правая рука поднялась и с медлительной мучительностью попыталась сжать в кулак пальцы, якобы изуродованные артритными шишками.

– «Мы должны победить! – пылко воскликнул он. – Впервые за шестьдесят лет моей государственной службы нам предстоит столь тяжелая борьба». – Джек солидно прокашлялся, прочистив горло, и продолжил еще более страстно: – «Давайте же и впредь будем благотворно трудиться на нашем поприще, не доверяя его всем этим сквайрам и пэрам…» – Он помолчал и воскликнул с шутливой обидой: – Эмили, тут тебе надлежало бы издать одобрительный возглас! Как я могу продолжать, если ты не играешь должным образом свою роль? Ты же представляешь общее собрание! Так уж веди себя соответственно.

– Я думала, что он пригласил только тебя, – быстро сказала женщина, испытав острое разочарование, хотя и попыталась скрыть его.

Почему же она возлагала на эту встречу столь большие надежды? Невероятно, что они могли в итоге оказаться настолько существенными!

– Только меня, – подтвердил Рэдли, поправляя на носу воображаемое пенсне и вновь невозмутимо уставившись на жену. – Однако любая речь мистера Гладстона обращена к общему собранию. Просто в данном случае собрание представлял один индивидуум.

– Джек! – воскликнула Эмили, нервно усмехнувшись.

– «Не полагаясь ни на их титулы, ни на земельные владения», – продолжил ее муж цитировать Гладстона, горделиво расправив плечи, и тут же поморщился, изображая прошившую суставы боль. – «Более того, не полагаясь ни на кого из смертных, но на одного лишь Всемогущего Господа, владыку небесной справедливости, предопределившего для нас принципы права, единства и свободы, коими мы и должны руководствоваться и следовать в наших жизненных устремлениях». – Он насупился, сведя вместе брови. – «Сие означает, разумеется, что Его главным заветом является самоуправление для ирландцев, и ежели мы не поддержим их незамедлительно, то нас поразят семь казней египетских, преобразившиеся в жуткие напасти происков торизма, а не ровен час, и социализма…»

Тревога вдруг слетела с души Эмили, точно пальто, ненужное в теплый вечер, и она невольно начала смеяться.

– Он не говорил этого! – простонала она, всхлипывая от смеха.

Джек усмехнулся:

– Ну, возможно, нынче он использовал несколько иные выражения. Но раньше Гладстон говорил именно так. В сущности, он заявил, что мы должны выиграть выборы, ибо если нам не удастся предоставить Ирландии законные права ограниченного самоуправления, то нас веками будут преследовать кровопролития и потери. А все прочие наши заботы – сокращение рабочей недели, предотвращение любой ценой предлагаемых лордом Солсбери планов тесного союза с папской курией…

– А при чем тут папская курия? – недоуменно спросила миссис Рэдли.

– Ну, с папой римским, – пояснил ее супруг. – Мистер Гладстон стойко поддерживает шотландскую кирху, несмотря на то что в стремлении вернуть папскую благосклонность она быстро и неуклонно теряет популярность.

Эмили потрясенно задумалась. Уильям Гладстон всегда представлялся ей образцом религиозной нравственности. Он славился своими проповедями и по молодости пытался наставить на путь истинный уличных женщин, а его жене многих удалось накормить и обогреть.

– Такое впечатление… – начала миссис Рэдли, но умолкла, сочтя несущественным то, что хотела сказать. – Он ведь намерен выиграть, верно?

– Верно, – мягко согласился Джек, возвращаясь к своему естественному виду. – Люди иногда посмеиваются над ним, а его политические противники занудствуют по поводу его возраста, но…

– А сколько ему уже?

– Восемьдесят три. Но он по-прежнему с завидной увлеченностью и энергией ездит по стране, проводя предвыборную кампанию, а уж лучшего оратора, способного очаровать толпу, я в жизни не видел. Мне довелось послушать его пару дней назад. Народ бурно приветствовал его. Пришли даже люди с малышами на плечах, просто чтобы в будущем детки могли сказать, что воочию видели самого Гладстона. – Рэдли почти машинально поднес руку к глазам. – Пришли даже те, кому он вовсе не нравится. Одна женщина в Честере бросила в него куском имбирного пряника. Славно, что она не наша кухарка! Пряник оказался таким жестким, что действительно ушиб старика. К тому же он попал в его более зрячий глаз. Но синяк отнюдь не помешал ему продолжить кампанию с тем же пылом. В его планах еще посещение Шотландии и кампания за его собственное место… и всевозможная помощь своим сторонникам. – В голосе Джека с легкой неохотой прорезалось восхищение. – Но он не готов пока согласиться на сокращение рабочей недели! Ирландское самоуправление прежде всего.

– И у него есть хоть какие-то шансы узаконить это?

– Никаких, – бросил политик, тихо хмыкнув.

– Надеюсь, Джек, ты не спорил с ним?

Рэдли отвел глаза.

– Нет. Но это может дорого нам стоить. Каждый политик стремится выиграть эти выборы единолично, чего не скажешь о партиях. Слишком велико бремя, а наши итоговые успехи весьма сомнительны.

– Ты имеешь в виду, что избиратели могут предпочесть оппозицию? – озадаченно спросила Эмили.

Ее муж пожал плечами:

– Этот парламент долго не продержится. Все просто тянут время, сберегая силы для следующих выборов. А они могут последовать очень скоро… даже меньше чем через год.

Миссис Рэдли уловила странный нервный оттенок в его голосе – он явно о чем-то умалчивал.

Отвернувшись, Джек посмотрел в сторону камина и так пристально уставился в висевшую над ним картину, точно пытался просверлить ее взглядом.

– Сегодня вечером мне предложили присоединиться к «Узкому кругу», – произнес он, продолжая глядеть в ту сторону.

Эмили похолодела. Заледенев от ужаса, она вспомнила историю Веспасии и столкновение Питта с этой незримой тайной силой, с какой-то непонятной мощной властью, человеческих истоков которой никто не знал. Именно из-за происков членов «Узкого круга» Питт потерял место на Боу-стрит и его сослали, почти как преступника, в трущобы Уайтчепела. То, что он опять выплыл и в отчаянной борьбе добился победы, купленной ценой крови, обеспечило ему безжалостную враждебность этих людей.

– Это невозможно! – воскликнула женщина охрипшим от страха голосом.

– Я знаю, – ответил ее муж, не поворачиваясь к ней.

Свет люстры поблескивал на черной ткани его смокинга, подчеркивая, как сильно та натянулась на его напряженной спине. Почему он не смотрит ей в глаза? Почему не выплеснет тот же гнев, что охватил ее? На мгновение Эмили даже усомнилась, произнесла ли вслух свое несогласие. Она словно онемела, боясь нарушить тишину гостиной.

– Джек? – наконец прошептала она.

– Разумеется. – Мужчина медленно повернулся, заставив себя улыбнуться. – Все это, очевидно, обойдется в нешуточную цену. Способность сделать нечто полезное, добиться реальных перемен и расположения важных особ – и сохранить собственную честь. Не имея никакого влияния, можно плясать на краю политической арены всю жизнь, не осознавая этого до самого конца, а возможно, и вовсе никогда не осознав, что от вас на самом деле ничего не зависело, поскольку реальная власть ускользнула из ваших рук. Ее всегда крепко держали скрытые властные руки…

– Анонимный властитель, – еле слышно произнесла миссис Рэдли. – Он может быть вполне приятным и добропорядочным на вид человеком, чьи замыслы неведомы или непонятны, хотя его истинная порочная натура скрывается под личиной невинности, и можно даже подумать, что он ваш друг. – Она решительно поднялась с кресла. – Ты не мог заключить сделку с этим дьяволом!

– Я вообще не уверен в правомочности заключения каких-либо политических сделок, – печально произнес Джек, мягко коснувшись ее плеча, и она почувствовала через тонкий шелк платья, как он нежно погладил ее руку. – На мой взгляд, политика зиждется на здравом рассуждении, указывающем, что допустимо, а что нет, и на способности предвидеть то, к чему может привести тот или иной путь.

– Что ж, путь «Узкого круга» ведет к отказу от права независимых действий, – заметила Эмили.

– Власть в правительстве тоже не предполагает независимости. – Супруг мягко поцеловал ее, и она, окаменев на мгновение, отшатнулась и пристально посмотрела на него. – Достижение некоторой реальной власти помогает улучшить положение доверившихся тебе людей, твоих избирателей, – продолжил он. – То бишь честно сдержать свои обещания, действуя на пользу тех, кто лишен власти сам изменить жизнь к лучшему… не ради упрочения своего положения и банального удовлетворения или спокойствия собственной совести.

Миссис Рэдли опустила глаза, не зная, что и сказать. Она не понимала, как выразить свои чувства словами – даже как выразить их самой себе, как найти аргумент, четко указавший бы путь между беспомощностью, с одной стороны, и компромиссом – с другой. Невозможно добиться успеха, не заплатив известную цену. Какая же цена приемлема? И насколько неизбежна ее высота?

– Эмили? – произнес политик с тревогой в голосе.

Очень легкой тревогой, но привычная для него усмешка сейчас выглядела бы жалкой маской.

– Я отказался! – заверил Джек супругу.

– Я поняла, – ответила та, с дрожью подумав, откажется ли он в следующий раз, если доводы будут убедительнее, аргументы – соблазнительнее, а титулы и награды – еще весомее. Ее привел в замешательство собственный страх. Неужели только в Питте она могла бы не сомневаться? Но, с другой стороны, Томас реально столкнулся с властью «Узкого круга» – и почувствовал, какие раны она наносит.