Глава четырнадцатая

Айседора сидела за столом напротив епископа и наблюдала, как тот задумчиво ковыряется в тарелке, нагруженной яичницей с беконом, колбасой и почками. Реджинальд выглядел вялым, но в то же время он постоянно жаловался на какие-то боли, и его жена опасалась, что если поинтересуется его самочувствием, то он дотошно перечислит ей все свои легкие недомогания. Обычная вежливость требовала выслушать его и утешить. Нежная привязанность побудила бы пойти и на большее, но миссис Андерхилл вовсе не испытывала ничего подобного. Поэтому она спокойно жевала гренки с мармеладом, стараясь не встречаться с мужем взглядом.

Лакей принес утреннюю газету, и епископ жестом велел положить ее на стол рядом с ним, чтобы, вскоре покончив с завтраком, он мог взять и прочесть ее.

– И унесите уже мою тарелку, – распорядился он.

– Слушаюсь, милорд. Желаете что-либо еще? – педантично спросил дворецкий, исполнив распоряжение. – Уверен, кухарка еще может порадовать вас десертом.

– Нет, благодарю, – отказался Андерхилл. – Я не голоден. Будьте любезны, подайте только чай.

– Слушаюсь, милорд.

Исполнив и этот приказ, слуга почтительно удалился.

– Тебе нездоровится? – помимо воли вырвалось у Айседоры.

Этот вопрос стал настолько традиционным, что ей потребовалось бы осознанное усилие, чтобы не задать его.

– Тягостно сознавать нынешние новости, – ответил ее муж, еще даже не заглянув в газету. – Либералы набирают голоса, и Гладстон, видимо, опять будет формировать правительство, хотя вряд ли оно продержится долго. Но тут уж ничего не поделаешь.

Она должна пересилить себя, напомнила себе супруга епископа. Она же обещала помочь ему и сейчас, сидя напротив него за столом, буквально ощущала исходящий от мужа страх, словно им пропитался уже сам воздух столовой.

– Правительствам свойственно меняться, но они все равно остаются, – мягко заметила женщина. – Остаются и благие дела. Ты же проповедовал это всю жизнь. Тебе известна сила добродетели. Многое может разрушиться, но праведность восстановится с Божьей помощью. Разве не в этом смысл воскрешения?

– Таково общее представление, упование, – монотонно произнес Андерхилл, не взглянув на жену.

– Но не истинная правда? – Айседора надеялась, что, увлекшись дискуссией, он воспрянет духом и осознает, как глубока его собственная вера.

– Правда… не имею понятия, – вяло ответил Реджинальд. – Всего лишь склад мышления. Я неустанно твержу проповеди каждое воскресенье, в силу служебной обязанности. Я не могу позволить себе говорить другое. Но я сомневаюсь, что верю в воскрешение праведников больше, чем любой прихожанин моей паствы, – а они все приходят в храм для приличия, по заведенной традиции. Каждое воскресенье преклоняйте колени у церковной скамьи, повторяйте положенные молитвы, пропевайте гимны, делайте вид, что слушаете проповедь – и все сочтут вас праведником. А ваши помыслы могут быть направлены куда угодно… на жену вашего соседа, или на его добро, или на смакование его грехов, но никому о том не ведомо!

– Ведомо Богу, – возразила миссис Андерхилл, поразившись прозвучавшему в ее голосе негодованию. – И помимо того, известно самому этому лицемеру.

– Айседора, нас миллионы! Неужели ты полагаешь, что у Господа нет занятий поинтереснее, чем слушать нашу суетную болтовню? «Избавь меня от этого и ниспошли то, благослови и избави меня от тягот жизни…» Такого рода распоряжения я отдаю моим слугам, благодаря чему, во-первых, мы и имеем их, и нам не приходится взваливать на себя домашние заботы. – Лицо епископа скривилось от отвращения. – Это не богослужение, а некий ритуал, проводимый ради нас самих и ради того, чтобы произвести должное впечатление на ближних. Какому Богу надобны такие верующие, какая вообще польза от притворной жизни? – На его лице вновь появилась презрительная гримаса, а в глазах вспыхнуло такое искреннее возмущение, будто его постигло подлое разочарование и он лишь сейчас осознал всю полноту этой подлости.

– Кто решил, что именно надобно Господу? – спросила его супруга.

Реджинальд уставился на нее с пораженным видом.

– Именно этим на протяжении почти двух тысячелетий ведала Церковь! – бросил он. – Практически всегда!

– Мне казалось, что Церковь лишь способствует нашему духовному росту, – возразила миссис Андерхилл. – Ведь вера – не самоцель, а лишь средство, ведущее к цели.

Ее муж раздраженно поморщился:

– Иногда, Айседора, ты несешь сущий вздор. Я – епископ, определенный от Бога. Не пытайся поведать мне, ради чего живет Церковь. Твои попытки смехотворны.

– Если ты определен от Бога, то тебе не следует и сомневаться в Нем, – резко парировала женщина. – Но если ты определен от человека, то, вероятно, тебе следует стремиться понять, каковы же желания Бога. Возможно, тогда обнаружится разница.

Лицо Андерхилла застыло. На некоторое время он, казалось, оцепенел, но потом очнулся и быстро взял газету, подняв ее достаточно высоко, чтобы закрыться от жены.

– Фрэнсис Рэй покончил с собой, – сообщил он чуть позже. – Видимо, тот проклятый полицейский, мистер Питт, затравил его из-за убийства спиритической проводницы, воображая, что бедняга что-то знает о нем… Дурачина!

Айседора ужаснулась. Она вспомнила Питта – Корнуоллис очень высоко ценил его как своего подчиненного и относился к нему почти с отеческой любовью. Первой у нее мелькнула мысль о том, как огорчится Джон из-за такой несправедливости, если это неправда, или от разочарования, если по какой-то жуткой случайности все было именно так.

– А с чего вообще он мог такое вообразить? – спросила она.

– Сие одному Богу ведомо, – сухо заявил ее муж, явно желая закрыть эту тему.

– Ну, а что напечатано в газете? – настойчиво спросила Айседора. – Ведь статья-то перед тобой!

– Об этом деле писали во вчерашней газете, – раздраженно буркнул епископ. – Сегодня там лишь немного новых подробностей.

– Так что же там сказано? – упорствовала миссис Андерхилл. – В чем обвиняют Питта? С чего вдруг он решил, что именно Фрэнсис Рэй может что-то знать о кончине медиума?

– Это не имеет никакого значения, – ответил Реджинальд, не опуская газету. – В любом случае Питт глубоко заблуждался. Доказано, что Рэй не имел к убийству никакого отношения, – заключил он, сурово добавив, что не намерен больше ничего обсуждать.

Женщина налила себе вторую чашку чая и выпила его в молчании.

Потом она неожиданно услышала судорожный вздох супруга, словно ему вдруг стало нечем дышать. Газета выскользнула из его ослабевших рук, и отдельные листы беспорядочно упали ему на колени и на тарелку. Лицо епископа стало пепельно-бледным.

– Что с тобой? – встревожено спросила Айседора, испугавшись, что его хватил удар. – Что случилось? У тебя острая боль? Реджинальд? Может… – Она умолкла.

Епископ попытался встать из-за стола.

– Мне… мне необходимо прогуляться, – пробормотал он.

В мрачном раздражении Андерхилл отшвырнул газету, и листы с шелестом опустились на пол.

– Но к тебе через полчаса придет преподобный Вильямс! – возразила его жена. – Он уже наверняка выехал из Брайтона!

– Предложи ему подождать! – махнул ей рукой епископ.

– Далеко ли ты собрался? – Айседора тоже поднялась из-за стола. – Реджинальд! Далеко ли ты будешь?

– Недалеко, – бросил Андерхилл от двери. – Пусть подождет!

Женщина поняла бессмысленность дальнейших вопросов. Ее муж не желал ничего говорить. Должно быть, какие-то новости в этой газете вызвали у него приступ паники. Наклонившись и собрав распавшиеся листы, Айседора начала свои поиски со второй страницы, прикинув, что именно там он и мог вычитать нечто столь волнующее.

Нужная заметка сразу бросилась ей в глаза. Это было заявление полиции по делу Мод Ламонт, в котором говорилось, что на последнем сеансе в ее доме присутствовали три клиента. Двоих из них она записала в ежедневник под соответствующими именами, а третьего – в виде таинственного рисунка, пиктограммы или картуша. Он напоминал небрежно написанную букву «f», накрытую дугой. Или, с точки зрения Айседоры, епископский посох под символично изображенным холмом – Андерхилл…

В полицейском заявлении утверждалось, что в бумагах Мод Ламонт остались записи, указывающие полное имя третьего клиента и что она шантажировала его, так же как и двух других. Еще там было сказано, что расследование успешно близится к завершению и что, после повторного прочтения ее ежедневников с учетом новых сведений, полиция без труда установит личность «Картуша» и искомого убийцы.

Значит, епископ отправился на Саутгемптон-роу. Миссис Андерхилл поняла это с такой уверенностью, словно сама последовала за ним туда. Он наверняка ходил на сеансы Мод Ламонт, надеясь отыскать доказательства существования жизни после смерти, доказательства того, что его дух будет продолжать жить в некоей известной ему форме. Что его ждет не полное исчезновение, а лишь простое изменение формы бытия. Все христианские учения, постигнутые им в ходе жизни, не дали ему такой уверенности, и в отчаянии он обратился к помощи медиума с ее постукивающим столом, левитацией и эктоплазмой. Но и это еще не так страшно – гораздо страшнее были мучительные сомнения и слабость духа, и Айседора отлично понимала, что ее муж познал смертельный страх, глубокое душевное одиночество, даже пустоту, всепоглощающий источник отчаяния. Но ходил он туда тайно и даже после убийства Мод Ламонт не заявил о себе. Он позволил, чтобы третьим неизвестным клиентом ошибочно сочли Фрэнсиса Рэя, позволил погубить его репутацию, а теперь еще и репутацию Питта…

Гнев и презрение к мужу вспыхнули в миссис Андерхилл обжигающей болью, охватившей все ее существо. Внезапно она опустилась на его стул, и газета снова упала на стол, по-прежнему открытая на зловещей заметке. Эта заметка доказывала, что Фрэнсис Рэй не мог быть тем третьим клиентом, но слишком поздно, чтобы избавить его от горя или от осознания того, что вся его жизнь потеряла смысл, опороченная перед теми, кто любил и воодушевлял его. А главное, слишком поздно, чтобы помешать ему принять непоправимое решение добровольного ухода из жизни.

Сможет ли она когда-нибудь простить Реджинальда за то, что он позволил этому произойти, за его подлейшее малодушие?

И что же ей теперь делать? Ведь сейчас Реджинальд едет на Саутгемптон-роу, намереваясь уничтожить свидетельство своей причастности к этому делу. Должна ли она хранить ему верность?

Айседора полагала, что он вел себя преступно бесчестно. Да, лицемерие отвратительно, однако оно разрушало в основном самого епископа, не причиняя серьезного вреда никому из окружающих. Гораздо ужаснее было то, что муж позволил подозревать в этом грехе Фрэнсиса Рэя до тех пор, пока окончательно не погубил его, – это стало последней каплей несчастья, переполнившей горькую чашу скорби Рэя и сокрушившей его дух, погубившей, вероятно, не только его жизнь, но и веру в справедливость. Правда, миссис Андерхилл не считала, что Господь отвергнет навеки страдальца или страдалицу, сломавшихся, возможно, лишь в роковой момент под невыносимой тяжестью свалившихся на них испытаний.

И ничего уже не исправить. Рэй погиб. Смертный грех его ухода уже не изменишь. Даже если Церковь, закрыв глаза на случившееся, похоронит его со всем почтением, позволив ему упокоиться с миром, это все равно не изменит правды.

Айседора колебалась. Какой же глубины может достичь ее преданность? Долго ли она будет покорно следовать за мужем по пути его безумного малодушия? Нет, всему есть предел. Нельзя заодно с ним позволить погубить и собственную душу.

И тем не менее она прекрасно понимала, что, если бросит Реджинальда сейчас, он воспримет это как предательство.

Знал ли муж, кто убил Мод Ламонт? Можно ли даже вообразить, что он убил ее сам? Безусловно, нет! Нет! Ограниченный, исполненный самомнения и снисходительности, поглощенный лишь собственными чувствами, он совершенно не замечал ни радостей, ни страданий окружающих людей. Пусть Реджинальд труслив. Но на откровенный грех он не способен, он просто не мог бы совершить заведомо противозаконный проступок и скрывать его всю оставшуюся жизнь. Даже он не мог бы оправдать убийство Мод Ламонт, вне зависимости от того, чем она его шантажировала.

Но возможно, епископ знал, кто и почему мог решиться на убийство. И полиция должна узнать всю правду. Миссис Андерхилл понятия не имела, как связаться с Питтом в Специальной службе и кто назначен новым начальником на Боу-стрит. Ей необходимо было поговорить с кем-то знакомым. Это дело было достаточно мучительным и без того, чтобы пытаться объяснить его какому-то чужому человеку. Она могла обратиться к Корнуоллису. Он поможет ей понять, как действовать дальше.

Теперь, приняв решение, Айседора уже не колебалась. Едва ли имело значение, во что она одета, – просто надо успокоиться и говорить разумно, говорить только известную ей правду, а Джон уже сделает необходимые логические выводы. Нельзя позволить проявиться гневу, или презрению, или охватывающей ее горькой обиде. Нельзя поддаваться эмоциям. Она должна поговорить с капитаном как с умным, сведущим человеком – не более того. Без всякого намека на те более нежные чувства, которые мог испытывать каждый из них.

Корнуоллис оказался на месте, но проводил какое-то совещание в своем кабинете. Миссис Андерхилл спросила, нельзя ли подождать, когда он освободится, и примерно через полчаса констебль проводил ее в кабинет, где Джон уже ждал ее, встав из-за письменного стола и выйдя на середину комнаты.

Констебль закрыл за ней дверь, и она смущенно остановилась.

Помощник комиссара полиции уже приоткрыл рот, собираясь произнести традиционное приветствие, а заодно дать себе время освоиться с ее столь неожиданным визитом. Но еще не успев ничего сказать, он заметил страдание в ее глазах.

– Что случилось? – спросил Корнуоллис, шагнув ей навстречу.

Айседора оставалась у двери, сохраняя дистанцию между ними. Надо было вести себя крайне сдержанно, не теряя самообладания.

– События сегодняшнего утра привели меня к мысли о том, что мне известен третий клиент, посетивший Мод Ламонт в тот вечер, когда ее убили, – спокойно начала она. – В газете написали, что в ежедневнике медиума его обозначили в виде загадочного рисунка, похожего на маленькую букву «f», накрытую дугой.

Теперь все пути к отступлению были отрезаны. Теперь ей придется идти до конца. Что Джон может подумать о ней? Что она вероломна? Вероятно, для него это самый страшный человеческий грех. Нельзя предавать своих близких, как бы ни сложились обстоятельства. Женщина пристально посмотрела на капитана, но не смогла понять, о чем он думает.

Он же взглянул на кресло, словно намереваясь предложить ей присесть, но, внезапно передумав, спросил:

– Так что же случилось?

– Полиция напечатала в газете заявление, что Мод Ламонт узнала личность того человека, – ответила Айседора. – Что она шантажировала его и что в ее доме остались важные бумаги. А еще появились новые сведения, полученные мистером Питтом от преподобного Фрэнсиса Рэя. – Ее голос невольно дрогнул при упоминании имени несчастного Рэя, и рвущийся наружу гнев, несмотря на все ее отчаянные усилия сдержаться, засверкал в ее глазах. – Теперь установить его личность будет просто.

– Верно, – согласился Корнуоллис, задумчиво нахмурившись, – суперинтендант Уэтрон сообщил об этом в прессу.

Миссис Андерхилл глубоко вздохнула. Как бы ей хотелось успокоить трепещущее от волнения сердце и унять головокружение – этот естественный отклик организма на то, что она решилась сделать!

– Прочитав это заявление за завтраком, мой муж вдруг совершенно побелел, – продолжила она. – А потом встал и, отменив назначенные на утро встречи, ушел из дома…

В таком изложении история звучала абсурдно, точно Айседоре самой хотелось верить, что Реджинальд в чем-то виновен. Она не могла ничего доказать – лишь высказать свои предположения. Ни одна жена, любящая своего мужа, никогда не пришла бы к такому выводу. Корнуоллис наверняка поймет это и… станет презирать ее! Мог ли он подумать, что она пытается найти предлог для ухода от Реджинальда?.. Ужасное положение! Надо дать ему понять, что она действительно уверена в этом и что лишь постепенно и неохотно пришла к такому заключению.

– Он болен! – порывисто добавила женщина.

– Сожалею, – тихо произнес капитан.

Он выглядел совершенно смущенным, не зная, уместно ли выразить ей более глубокое сочувствие.

– Он боится, что умирает, – поспешно продолжила миссис Андерхилл. – Более того, смертельно боится. Полагаю, мне давно следовало бы догадаться. – Теперь ее речь уже неслась неудержимым потоком, слова срывались с губ, сливаясь друг с другом. – Все симптомы проявлялись очень явно. Если б я только могла распознать их! Но мне так и не удалось это. Он так вдохновенно читал проповеди… иногда… с такой убедительной силой… – Она говорила искренне – по крайней мере, так ей помнилось, – однако ее голос неожиданно дрогнул. – Но на самом деле он не верит в Бога. Теперь, когда вера могла бы стать для него столь важной, он усомнился в том, что его ждет в мире ином. Именно поэтому он отправился к медиуму – хотел попытаться связаться с духом покойного человека, любого покойника, просто хотел узнать, что загробная жизнь действительно существует.

Теперь Джон выглядел ошеломленным. Айседора поняла это по выражению его лица, застывшему взгляду, очертаниям губ. Он не представлял, что ответить ей. Что лишило его дара речи – жалость или отвращение?

Сама она испытывала такие же смешанные чувства из-за того, что Реджинальд был ее мужем. Как бы далеки они ни были друг от друга в мыслях или привязанностях, их по-прежнему связывали долгие годы семейной жизни. Возможно, если б она больше любила мужа, то смогла бы помочь ему? Вероятно, глубина любви, которой жаждала ее душа, совершенно не касалась епископа, но и общечеловеческая доброжелательность могла бы выстроить мостик через разделяющую их пропасть, чтобы протянуть ему руку помощи!

Однако теперь было слишком поздно.

– Разумеется, когда мисс Ламонт узнала его, у нее появился повод для шантажа, – еле слышно произнесла женщина, чувствуя, как вспыхнули ее щеки. – Епископ англиканской церкви ходит на спиритические сеансы, ища доказательства жизни после смерти! Она могла выставить его на посмешище. Могла погубить его жизнь…

Произнося последние слова, миссис Андерхилл вдруг осознала, насколько они верны. Мог ли ее супруг решиться на убийство ради спасения репутации? Поначалу она ничуть не сомневалась, что это невозможно… но права ли она? Если б его репутация погибла, что осталось бы у него в жизни? Насколько серьезно болезнь и страх смерти повредили его способность здраво мыслить? Страх способен извратить практически все, и только любовь могла бы победить его… но любил ли Реджинальд хоть что-то с подлинной силой?

– Мне очень жаль, – произнес Корнуоллис срывающимся голосом. – Мне… мне хотелось бы, чтобы я смог… – Он умолк, беспомощно взирая на посетительницу и не зная, куда деть руки.

– Разве вы не собираетесь… что-то предпринять? – спросила она. – Если он найдет это свидетельство, то уничтожит его. Именно ради этого он поехал туда.

Помощник комиссара полиции покачал головой.

– Нет никакого свидетельства, – тихо ответил он. – Мы намеренно позволили этому сообщению появиться в газете, надеясь, что «Картуш» выдаст себя.

Айседора потрясенно охнула. Реджинальд неизбежно выдал себя. Теперь его могут уличить. Полиция будет поджидать его там. Но именно из-за этого она решилась прийти сюда – так и должно быть. Она не могла даже представить, что, выслушав ее, Корнуоллис ничего не сделает, однако сейчас, когда именно так и случилось, осознала всю важность его бездействия. Оно означало конец карьеры ее мужа – позор и бесчестье. Раз в дело вмешается полиция, ему не удастся сослаться на недомогание. Возможно, его даже обвинят в чем-то… в препятствии следствию или в сокрытии улик. Об обвинении в убийстве женщина и вовсе отказывалась думать, хотя эта мысль билась в глубине ее сознания.

Неожиданно, как в тумане, она увидела перед собой лицо Корнуоллиса: он обхватил ее за плечи и крепко держал, словно она покачнулась и могла упасть.

– Прошу… – настойчиво произнес он. – Прошу вас… присядьте. Позвольте мне послать за чаем… или за чем-нибудь более ободряющим. Бренди?

Поддерживая Айседору, он подвел ее к креслу, и женщина опустилась на сиденье.

– Тот рисунок, – сказала она, немного приходя в себя, – это не буква «f», а епископский посох под холмом. Все становится ясно, если знать, кто скрывается за ним. Нет, благодарю, не нужно бренди. Вполне достаточно чая.

Питт понимал, что если он отправится на Саутгемптон-роу один, то его свидетельство не сочтут убедительным – как в отношении установления личности «Картуша», так и в плане его причастности к смерти Мод Ламонт. Телман уехал в Девон, а больше на Боу-стрит Томас не мог никому довериться, даже допустив, что Уэтрон назначит ему кого-то в помощь, что казалось невероятным без некоторых объяснений с его стороны. И разумеется, он не мог ничего объяснить Уэтрону, не зная, насколько тот сам причастен к этому делу.

Поэтому Питт направился прямо к Наррэуэю, который самолично поехал вместе с ним на Саутгемптон-роу на рассвете этого солнечного июльского утра. Они ехали в полном молчании – каждый из них озабоченно размышлял над своими проблемами.

Сам Томас не мог избавиться от воспоминаний о Фрэнсисе Рэе. Он едва позволял себе надеяться, что результаты вскрытия убедительно докажут не самоубийство, а убийство, пусть даже только ему одному. А как воспримут их все остальные – это уже совсем другой вопрос.

Питт упорно копался в памяти, восстанавливая свои разговоры со знакомыми Рэя в Теддингтоне. Разве в его вопросах имелся хотя какой-то намек на обвинение, позволивший кому-то из его собеседников прийти к выводу, будто теолога подозревают в причастности к смерти Мод Ламонт? Или будто Фрэнсис мог посещать ее с целью доказательства жульнических фокусов, указав на любые недостатки и фальшь?

С необычайной легкостью можно было поверить, что при страстном осуждении порочной деятельности медиумов Рэй всеми силами стремился разоблачить их. Питт вспомнил историю молодой Пенелопы, жившей в Теддингтоне, которую старый ученый определенно знал. После потери ребенка ее мошеннически обманули на спиритических сеансах, и, узнав об этом, она в отчаянии покончила с собой.

Томас уже узнал, что Мод Ламонт пользовалась механическими трюками, по крайней мере иногда, для усиления впечатления – например, трюком со столом, – и он также не мог отделаться от подозрения, что имевшиеся в подвале электрические лампы тоже использовались для создания какой-то иллюзии. Для обычных домашних нужд не нужно так много света.

Возможно ли, что мисс Ламонт действительно обладала какой-то особой способностью, которую сама осознавала только отчасти? Некоторые ее клиенты говорили, что иногда потусторонние проявления пугали ее, точно она не сама их придумывала. Причем действовала Мод без помощников. Лина Форрест отрицала, что знала хоть что-то о ее мастерстве и о том, как оно проявлялось.

Внезапно у Питта возникла новая и странная версия, но чем больше он обдумывал и оценивал ее на противоречие фактам, тем более логичной она выглядела.

На Саутгемптон-роу Томас и его начальник вылезли из двуколки. Виктор расплатился с извозчиком, и, дождавшись, когда повозка скроется из вида, полицейские свернули на короткую улочку Космо-плейс.

Наррэуэй взглянул на дверь в каменном заборе, ведущую в сад дома Мод Ламонт.

– Скорее всего, она заперта, – заметил Питт.

– Вероятно. – Глава Специальной службы оценивающе прищурился. – Но у меня нет желания карабкаться на эту стену и в итоге обнаружить, что перелезть через нее мне не под силу.

Он взялся за железное кольцо на двери, но ему удалось лишь немного повернуть его, и он разочарованно хмыкнул.

– Я могу подсадить вас, – предложил Томас.

Наррэуэй стрельнул в него сердитым взглядом, но, прикинув их разницу в росте и собственную скромную комплекцию, пришел к выводу, что глупо было бы ему самому пытаться подсадить Питта. Взглянув на свои светлые брюки, он поджал губы, видимо, подумав, во что их превратят замшелые камни стены, и раздраженно повернулся к подчиненному:

– Тогда давайте, действуйте быстрей! Мне решительно не хочется быть пойманным за таким занятием и потом объясняться с местным дежурным констеблем.

Томас усмехнулся, представив себе эту картину, но удовольствия от нее почти не испытал, и его лицо сразу опять помрачнело. Он нагнулся, сложил руки в замок, сделав подобие опоры, и Наррэуэй с опаской вступил на нее. Питт резко выпрямился, и в следующее мгновение Виктор оказался на стене. Помедлив немного, пытаясь обрести равновесие, он оседлал ее и, склонившись, подал руку своему помощнику. Тот, с трудом подтянувшись, после пары неловких попыток навалился грудью на стену и, перекинув ноги на другую сторону, спрыгнул в сад почти одновременно с Наррэуэем.

Стряхнув с себя по возможности следы мха и пыли, Питт внимательно огляделся. Вид отсюда резко отличался от того, что он видел, стоя на траве возле застекленных дверей салона.

– Лучше держаться подальше от дома, – предупредил он, – через пару ярдов нас можно будет заметить из окон.

– Тогда что именно, по-вашему, мы сможем здесь сделать? – протестующе спросил Виктор. – Отсюда нам не видны ни входные, ни салонные двери. Мы не видим даже того, что происходит на улице!

– Скрываясь за этими кустами, мы сможем незаметно пройти к задней стороне дома и, увидев, где находится Лина Форрест, узнаем, когда она пойдет открывать входную дверь. Тогда мы и сами войдем в дом с черного хода, – тихо ответил Питт и, продолжая мыслить вслух, направился к шпалере из кустов магнолии, поманив за собой начальника. – Поскольку «Картуш» всегда ходил через садовую дверь, он, видимо, и сегодня воспользуется этим путем, если у него сохранился ключ.

– Тогда не лучше ли облегчить ему доступ, убрав засов? – заметил Наррэуэй, оглянувшись через плечо на дверь. – Пока он на месте…

Он быстро вернулся к двери и одним движением поднял массивный засов, сняв его с крючков, хотя дверь при этом осталась запертой на ключ. После этого опять прошел за кустами, догнав Томаса.

Питт все еще не мог полностью сосредоточиться на текущей ситуации, продолжая отвлекаться на возникшую у него версию. Он пристально взглянул на ветви возвышавшихся над шпалерой бородавчатых берез. Вряд ли там можно было что-то увидеть, тем более сейчас, но Томас просто искал хоть какие-то следы.

– В чем дело? – ворчливо прошептал Виктор. – Едва ли он спустится сюда прямо с небес!

– Вы видите там какие-то повреждения, участки содранного мха или коры? – тихо спросил Питт.

Его шеф мгновенно сосредоточился, и глаза его загорелись интересом.

– Вроде потертости от веревки? Но с чего бы?

– Есть одна идея. Возможно…

– Понятно, что идея! – резко прошипел Наррэуэй. – Но какая?

– Она связана с ночью убийства Мод Ламонт и с устройством возможных трюков или иллюзий.

– Что ж, давайте обсудим ее, когда увидим нашу служанку. Мне плевать, насколько великолепна ваша версия, особенно если из-за нее мы упустим момент прихода «Картуша»… возможного прихода.

Питт покорно потащился вдоль стены, старательно прячась за разными кустами и растениями, пока они не оказались в пятнадцати ярдах от дверцы в стене и всего в четырех ярдах от окон буфетной и черного хода в дом. Они уже видели очертания фигуры Лины Форрест, двигавшейся по кухне. Вероятно, она готовила себе завтрак и занималась какой-то обычной утренней уборкой. Должно быть, ей давно надоела такая жизнь, и поскольку больше ей не приходилось заботиться о хозяйке, полицейские не надеялись, что она надолго задержится на кухне.

– Почему вы искали следы веревки? – озабоченно спросил Наррэуэй.

– А вы заметили их? – задал встречный вопрос Томас.

– Да, они малозаметны и похожи скорее на следы от какого-то шнура. И откуда же они могли появиться? Это как-то связано с «Картушем»?

– Нет.

И в тот же миг до полицейских донеслись слабые звуки – тихий скрежет ключа в замке садовой дверцы. Они одновременно припали к земле за густой листвой, и Питт невольно затаил дыхание.

После недолгой тишины скрежет ключа раздался вновь, а потом засов с тихим стуком опустился обратно на дверные крючки. Однако никаких звуков шагов по траве они не услышали.

Виктор и Томас затаились. Проходили томительные секунды. Мог ли тайный гость также пережидать, или он уже беззвучно прошел по саду и проник в дом?

Наррэуэй тихо прокрался немного назад, чтобы увидеть боковую сторону дома, и тихо прошептал:

– Он прошел через застекленные двери. Я вижу его в гостиной. – Глава Спецслужбы выпрямился. – Но напротив ее окон нет возможности спрятаться. Нам лучше зайти с заднего хода. Если мы столкнемся с той служанкой, то предупредим ее.

И, не дожидаясь возражений Питта, он пробежал по газону к двери буфетной и замер перед ней на ступенях.

Его коллега на мгновение пожалел, что они не оставили у парадной двери дежурного констебля – просто на тот случай, если «Картуш» попытается бежать тем путем. Но, с другой стороны, если б этот незнакомец заметил кого-то на улице, он, возможно, вовсе не рискнул бы зайти в дом и вся их задумка оказалась бы напрасной.

Кроме того, для страховки бегства кто-то из них мог остаться в саду, но тогда, если б «Картуш» или Лина что-то сказали или сделали, это было бы сложно доказать, так как для этого требовалось присутствие двух свидетелей. Поэтому Томас тоже стремительно пересек газон и присоединился к Наррэуэю возле двери черного хода.

Его начальник осмотрительно заглянул в окно.

– Там никого нет, – сообщил он, открывая дверь.

Они попали в небольшое аккуратное помещение с овощными полками, мусорными ведрами, мешком картошки и какими-то кастрюлями и сковородками, а также с обычной раковиной и корытом для стирки.

Поднявшись по ступеням в кухню, полицейские и там никого не обнаружили. Должно быть, Лина услышала какие-то звуки из салона и отправилась туда. Питт и Наррэуэй на цыпочках прошли по коридору и замерли возле самой двери в салон. Она осталась приоткрытой, и изнутри до них доносились голоса. Первый – мужской, низкий и благозвучный – звучал лишь немного взволнованно. Дикция говорившего при этом оставалась безупречной:

– Мне известно, мисс Форрест, что есть другие дневники. Не пытайтесь обмануть меня.

В ответ раздался удивленный и немного встревоженный голос Лины:

– Полиция уже забрала все, что связано с ее сеансами. Здесь больше ничего нет, кроме хозяйственных чеков и неоплаченных счетов, да и то лишь тех, что принесли за последнюю неделю. Старые теперь находятся у адвокатов. Это часть ее наследства.

Теперь низкий голос окрасился страхом и гневом:

– Если вы воображаете, что сможете продолжить то, что мисс Ламонт вынудили прекратить, и что сможете шантажировать меня, мисс Форрест, то вы глубоко заблуждаетесь! Я больше не позволю этих безобразий. Больше вы ничего не заставите меня сделать, понятно вам? Я не скажу и не напишу больше ни единого слова.

Повисла пауза. Наррэуэй маячил перед Питтом, закрывая собой щель между дверью и косяком. Его взгляд находился примерно на уровне верхней петли.

– Так она шантажировала вас! – воскликнула охваченная отвращением Лина. – И вы так боялись того, что она знала о вас, что предпочли бы забрать ее бумаги, не мытьем так катаньем, не желая, чтобы люди прознали про ваши грешки!

– Они меня больше не волнуют, мисс Форрест! – возмущенно вскричал мужчина, словно мог в любой момент потерять самообладание.

Томас напрягся. Грозила ли служанке настоящая опасность? Мог ли «Картуш» из-за шантажа убить Мод Ламонт? И если Лина слишком разозлит его, пойдет ли он на новое убийство, как только узнает, где спрятаны дневники? Ведь служанка, разумеется, ничего не могла сказать ему, поскольку таких дневников не существовало.

– Тогда зачем же вы заявились? – спросила мисс Форрест. – Вы ведь пришли сюда за чем-то!

– Только за теми записями, где она открывает мою личность, – ответил незнакомец. – Она теперь умерла и больше никому ничего не скажет, так что остается лишь мое слово против вашего. – Его тон стал более уверенным. – И не может быть никаких сомнений в том, кому из нас поверят, поэтому, надеюсь, вы достаточно разумны, чтобы не пытаться самой шантажировать меня. Просто отдайте мне дневники, и я больше никогда не побеспокою вас.

– Вы и сейчас не беспокоите меня, – заметила женщина. – И я никогда в жизни никого не шантажировала.

– Софистика! – фыркнул «Картуш». – Вы помогали ей. Не знаю, есть ли тут законная разница, но с нравственной точки зрения ее нет.

Теперь гнев проявился и в голосе Лины – он даже зазвенел, стал звучать почти яростно, настолько она распалилась:

– Я верила ей! И проработала у нее целых пять лет, не имея понятия ни о каком обмане! Она всегда казалась мне честной женщиной… – Служанка мучительно всхлипнула, подавляя рыдание.

Ее голос совсем ослаб, и Питту пришлось податься вперед, чтобы расслышать его.

– Только после того, как кто-то заставил ее шантажировать некоторых клиентов, я обнаружила, что она начала использовать какие-то трюки… с порошком магнезии на проводах электрических ламп… и с подъемной кнопкой на столе… А раньше она никакими трюками вовсе не пользовалась… уж я-то знаю!

После этого опять наступило затишье. На этот раз напряженное молчание нарушил потрясенный мужской голос:

– Разве она всегда обманывала… клиентов?! – Это прозвучало как отчаянный крик души.

Должно быть, Лина осознала глубину страсти незваного гостя. Однако пока она нерешительно молчала.

Томас стоял так близко к Наррэуэю, что слышал его тихое дыхание и даже почувствовал, как он напрягся.

– Настоящие спиритические способности существуют, – еле слышно произнесла мисс Форрест. – Я самолично в этом убедилась.

И вновь повисла напряженная тишина, словно желание убедиться в реальности загробного мира казалось незнакомцу невыносимым искушением.

– Как? – наконец спросил он. – Как вы смогли убедиться? Вы же говорили, что она пользовалась трюками! И вы обнаружили их. Не лгите мне! Я увижу ложь по вашему лицу. Оно вас выдаст! – Это прозвучало почти как обвинение, словно служанка была уже в чем-то виновата. – Почему? Почему вы сами заинтересовались?

Голос женщины стал почти неузнаваемым, хотя в комнате больше никого не было.

– Потому что у моей сестры был незаконнорожденный ребенок. Он умер. И поскольку он был незаконнорожденным, ей не позволили окрестить его… – Задыхаясь от мучительных воспоминаний, она судорожно вздохнула. – И поэтому его не разрешали похоронить в освященной земле. Она пошла к медиуму… узнать, что случилось с ним после… после смерти. И та проводница обманула ее. Это стало последней каплей, переполнившей чашу ее страданий. Она покончила с собой.

– Простите, – тихо сказал мужчина. – Дитя, по крайней мере, невинно. И никому не принесло бы вреда, если б…

Он умолк, сознавая, что любые утешения запоздали, да и ложь во спасение тоже. Все равно он не в силах был изменить церковные предписания по поводу незаконнорожденных и самоубийц. Но в его голосе прозвучало искреннее сочувствие и презрение к тем, кто установил столь безжалостные правила. Было очевидно, что он понял: эти правила не имеют никакого отношения к заветам Господа.

Наррэуэй оглянулся и пристально посмотрел на Питта.

Тот кивнул.

Из комнаты донесся какой-то шум.

Виктор вновь повернулся к дверной щелке.

– Вас не было в доме в тот вечер, когда ее убили, – сказал мужчина. – Я сам видел, как вы ушли.

Служанка усмехнулась.

– Вы видели фонарь и плащ! – возразила она. – Неужели вы думаете, что, узнав, как она мошенничает, я не пыталась больше ничего выяснить, продолжая спокойно работать у нее дальше? Нет, конечно, – последние несколько недель я следила за ней. Подслушивала. И это оказалось не очень трудно, если использовать веревки.

– Я же слышал, как вы вернули фонарь к входной двери, когда вышли на улицу! – обвинительным тоном заметил незнакомец.

– Да, пара камешков упала на землю, – презрительно бросила Лена. – Я спустила другой фонарь вниз на веревке. А позже уехала… навестить подругу, у которой нет часов. Полицейские ее уже проверили. И я знала, что они к ней наведаются.

– И вы убили ее… после того, как мы ушли? Оставив нас всех под подозрением! – Теперь в голосе мужчины вновь прозвучал гнев, смешанный со страхом.

И мисс Форрест уловила их.

– Никого же пока не обвинили, – отозвалась она.

– Меня могут обвинить, когда найдут те записи! – уже без всякого сочувствия пронзительно вскрикнул клиент медиума.

– Ладно, но я не знаю, где они спрятаны! – возразила женщина. – Почему бы… почему бы нам не спросить об этом мисс Ламонт?

– Что?

– Спросить ее, – повторила Лена. – Неужели вы не хотите узнать, есть ли жизнь после смерти или она завершается окончательно? Разве не ради этого вы сюда ходили? Если чей-то дух и способен ответить нам, то именно ее!

– О, ну конечно, лучше и не придумаешь! – Тон «Картуша» стал резко саркастическим, хотя в нем еще теплился легкий огонек надежды. – И как же мы собираемся сделать это?

– Я научу вас! – так же резко воскликнула служанка. – Я сама обладаю даром медиума.

– То есть вы научились от нее каким-то трюкам! – Голос незнакомца исполнился презрения.

– Да, разумеется, – сбавив тон, примирительно согласилась мисс Форрест. – Я же сама вам об этом сообщила. Но с тех пор, как Нелл умерла, я постоянно стремилась обрести с ней связь. И меня трудно обмануть. Мисс Ламонт и вправду общалась с духами – до того, как начались эти шантажи. Духи приходят, только если соблюдены все правила. Задернуты шторы. Я покажу вам.

Наррэуэй оглянулся и вопросительно посмотрел на своего коллегу.

Питт понятия не имел, что собирается делать Лина и следует ли им посмотреть, что будет дальше.

Его начальник скривил губы.

До них донесся тихий шелест ткани, а потом шаги. Схватив Виктора за руку, Томас увлек его к открытой двери в кабинет на другой стороне коридора, и едва они скрылись там, как служанка вышла из салона и удалилась в сторону кухни.

Она отсутствовала несколько минут. Из салона от «Картуша» не доносилось ни звука.

Вернувшись, Лина вошла в салон и закрыла за собой дверь.

Питт и Наррэуэй вернулись на свой пост у двери, но теперь до них доносились лишь отдельные слова.

– Мод! – призывно произнес голос мисс Форрест.

Молчание.

– Мод! Мисс Ламонт! – это, несомненно, уже взывал «Картуш», с новой пылкостью и настойчивостью.

Виктор взглянул на Томаса округлившимися глазами.

– Мисс Ламонт! – опять воскликнул незнакомец, но теперь уже с трепетом, почти с благоговением. – Вы знаете меня! Вы записали мое имя! Где вы спрятали эти дневники?

Послышался протяжный стон – невозможно было даже понять, мужской или женский. Скорее он напоминал какой-то звериный рев, странный и подавленный.

– Где вы? Где вы? – взмолился «Картуш». – Что вас окружает? Вы способны видеть? Или слышать? Скажите мне!

Послышался громкий удар, пронзительный вопль и еще более громкий грохот, словно разбилась какая-то стеклянная вещь.

Наррэуэй решительно взялся за ручку двери, и в тот же миг весь дом сотряс оглушительный взрыв, в коридоре послышался треск пламени, а воздух начал заполняться густым дымом.

– Они в ловушке! – разъяренно крикнул Виктор. – Эта глупая женщина что-то подожгла. Они задохнутся! Пустите меня, Питт, черт побери! Вы что, хотите, чтобы они сгорели?!

– Газ! – успел крикнуть ему Томас, и тут же взрыв, разнесший половину дома, отбросил их к стене всего в паре ярдов от входной двери, выбитой взрывной волной и раскачивающейся на одной петле.

Питт с трудом поднялся на ноги. Дверь в салон тоже сорвало взрывом, и оттуда вырвались языки пламени и клубы дыма. Ток воздуха из коридора на мгновение уменьшил дымовую завесу. Епископ Андерхилл лежал на спине головой в сторону двери, и на лице его застыло выражение изумления. Тело Лины Форрест, сидевшей в кресле, безжизненно привалилось к столу – кровь заливала ее голову и плечи.

Бушующий огонь с новой силой выплеснулся в коридор, с ревом набросившись на драпировки и деревянную мебель.

Наррэуэй уже тоже поднялся на ноги. Его лицо покрылось слоем пыли и копоти.

– Мы ничем не можем помочь им, – потрясенно произнес Питт.

– Этот дом готов взлететь на воздух в любой момент, – закашлявшись, выдавил Виктор. – Бежим отсюда, Питт! Скорее! – Он дернул Томаса за руку и подтолкнул его к зияющему проему парадной двери.

Они успели сойти с крыльца и одновременно повалились на тротуар, когда прогремел третий взрыв и ревущее пламя вырвалось на свободу, осыпая улицу осколками оконных стекол.

– Вы поняли? – крикнул Наррэуэй, приподнявшись на руки. – Вы поняли, что именно Лина Форрест убила Мод Ламонт?

– Я понял это сегодня утром, – ответил Питт, перекатываясь на живот и пытаясь подняться.

Его колени были ободраны, руки кровоточили, и сам он изрядно опалился и испачкался.

– Когда догадался, что в Теддингтоне умерла именно ее сестра. Нелл – сокращенное от Пенелопы. – Он злобно оскалился: – Войси не мог упустить такой шанс!

По улице уже с криками бежали испуганные горожане. Вскоре могли появиться и пожарные машины.

– Да, – согласился Наррэуэй, и его почерневшее от дыма лицо сверкнуло белозубой усмешкой. – Не мог – и не упустил!