Глава девятая

Выпроводив детей и позавтракав на скорую руку, Сашенька отправилась в гардеробную. С ненавистью перебрала висевшие на плечиках прогулочные платья. Которое надеть? В любом взопреешь, влажная жара царствует в Петербурге который день. Да вдобавок корсет! Мужчины давно им манкируют, но прекрасных дам по-прежнему желают лицезреть с осиной талией в двенадцать с половиной вершков.

Эх, придется звать Клашку, без посторонней помощи корсет не затянуть. Тарусова кинула взгляд на старый, доставшийся от бабушки сундук, в котором спрятала вчера простонародный костюм, и вздохнула. Успела оценить его и даже полюбить. Сорочка с сарафаном легки, прекрасно обдуваются, не прилипают к телу. А еще… Сашенька в них – словно Грация. Турнюр, недавнее изобретение законодателя мод Чарлза Ворта, превратил дам в курдючных баранов. К тому же весьма стесняет в движениях. Ну-ка, попробуйте с таким наростом на заднице присесть…

Нет! Обряжаться в турнюр не станет. Как и вчера, наденет крестьянское. С ним, кстати, и шиньон не нужен, после которого собственные волосы хоть выжимай.

И Глебка вслед не увяжется. Осетрову не стоит знать, что Сашенька за ним следит.

На улице Тарусову громко окликнул Ильфат, чистивший проезжую часть от лошадиных испражнений:

– Эй! Тпру, девка, тпру!

Встала как вкопанная не только Сашенька. Компанию составила кляча, медленно тянувшая по улице телегу.

– А ты не тпру! Ну-ну, залетная, – скомандовал глупой лошаденке дворник и обернулся к княгине: – Зачем ходишь? Два дня вижу!

– Я кухарка, – пряча за платок лицо, соврала Сашенька. – К Тарусовым нанялась!

– Тарусов – кароший, якши! И красивый, – похвалил жильцов дворник. – А Клаша – некароший! И некрасивый. Старый дура!

Сашенька краешком губ улыбнулась.

– Деревня? – подмигнул татарин.

– Что? Что? – переспросила княгиня.

– Деревня приехал?

– Да! Из деревни!

– Пачпорт неси! Ильфат городовой ходить!

– Вечером, сейчас на базар иду. До свиданья!

– На базар рано-рано надо! – посоветовал вдогонку дворник и, проводив взглядом аппетитную кухарку, восторженно цокнул: – Очен красивый деревня, зур якши матур кызым!

– Эй, уважаемый! – сзади его дернул за рукав мастеровой, в честь праздничного дня обильно смазавший бриолином каштановые волосы. – Знаешь деваху?

Дворник посмотрел неприветливо. Этаких франтов с маленькими, аккуратно подстриженными усиками он не уважал. Если семечки лузгают – сплевывают на тротуар, если папироской дымят – окурок всенепременно мимо урны пульнут. Мастеровой расценил взгляд по-своему, полез в карман, извлек похожий на рыбью чешуйку серебряный пятачок. Подкинув в руке, повторил вопрос.

– Кухарка! – оттаял от блеска монетки Ильфат. – Тарусов, князь, третий этаж. Девка кароший. Деревня!

– То, что надо, – обрадовался мастеровой и, кинув пятак, припустил за Сашенькой, которая, выйдя на Кирочную, остановила извозчика.

С адресом запнулась. Понятно, что на Петербургскую, только куда?

Очень уж припозднилась, Осетров давно из дома ушел. Купцы – народ богомольный, ни воскресные, ни праздничные службы не пропускают, а после них до самой ночи к себе не возвращаются. По трактирам сидят, в садах гуляют, содержанок навещают…

Как поступить? Все церкви ведь не объедешь! У кого бы узнать, в какой именно Калина Фомич причащается?

А вдруг Осетров старовер? Среди купцов их добрая половина.

Сей казус Сашенька объясняла тем, что гонения сплачивают людей, гонения же за веру сплачивают в сто раз сильнее. Свои не подводят и не обманывают, потому что связывает отверженных тайна великая, в иные времена весьма и весьма опасная. А для купеческого дела сплоченность да честность – залог успеха. Ведь что есть торговля? Вроде проще некуда: здесь купил, там продал, разницу в карман. А ты возьми да попробуй, хлебнешь хлопот выше крыши. Сначала отгрузи, чтоб гнилого да негодного не подсунули, потом проследи, чтобы дорогою не разворовали, чтоб при хранении не стухло, чтоб собственный приказчик не надул…

Погрузившись в размышления, Сашенька не заметила, как извозчик пролетел вдоль набережных, перемахнул плашкоутный Дворцовый и разводной Тучков мосты.

– Куды дальше? – спросил с недоверием. Посадил крестьянку на свою голову, а вдруг денег у нее нет? – Просила на Петербургскую? Вон она!

Грязная пристань справа, рощица слева и неказистые деревянные домики. Почти провинциальный пейзаж.

Какая же Сашенька кулема! Если Осетров после утренней службы на острова отправится, не сыщет она его до самого вечера. При такой-то погоде народу там видимо-невидимо.

– Останови-ка возле городового.

Вдруг знает, какую церковь Осетров посещает? На Петербургской, что в большом селе, все друг с дружкой знакомы.

– Калина Фомич? Который на Большой Спасской лавку держит? Знаю, конечно, – скучавший на пустынном перекрестке страж рад был поболтать. – В какую церкву? А пес его знает! Может, в Спаса Преображенья, а может, в Николая Чудотворца. Ему от дома одинаково. Да и до Мокруши, – усатый городовой показал на пятиглавый Князь Владимирский собор, – тоже недалече. Точно не скажу! Не мой это пост. Сысоя Парамоныча подменяю. Вчера Сысой под ливень попал, цельную ночь кашлем исходил, всей казарме спать не дал. Вот меня сюда… А вы у Климента спросите! Осетров с его околотка! Вон, с Большого поворачивает…

Страж дунул в свисток:

– Господин околоточный!

Сашенька надвинула платок поглубже. Обмануть подслеповатого Ильфатку несложно, а у вот полицейских глаз наметан. Вдруг Челышков признает в незадачливой крестьянке Марию Никитичну Законник?

Околоточный, заслышав свисток, изменил маршрут и направился к перекрестку.

– Случилось что, Мирон? – спросил с ходу.

– Никак нет, ваше благородие. Баба вон спрашивает, в какую церковь купец Осетров ходит…

– Осетров? – Климент Сильвестрович с подозрением оглядел «крестьянку». – Зачем он тебе?

Снова Сашенька в переплет попала, и снова из-за полиции, будь она неладна. Эх, была не была… Прикрыв лицо руками, затряслась, якобы от плача, и завыла дурным голосом:

– Обокрали! Обокрали, батюшка! На чугунке! Спать легла, у-у-у, просыпаюсь, а узелка нету-у-у.

– А Осетров при чем?

– Так родственник! Хотела деньжат одолжить! А на лавке замок…

Климент Сильвестрович смотрел недоверчиво (Сашенька сквозь пальцы подглядывала). Подумав секунду-другую, спросил у извозчика:

– Неужто в долг повез?

– Я…

Черт, надо было пролетку отпустить!

– Пятиалтынный у меня был припрятан, – поспешила объясниться Сашенька, пока возница не наговорил лишнего. – Вот и поехала. А на лавке замок… У-у-у…

– Не реви! Не реви, говорю. Слезай! В Князь Владимирский Калина пошел. Так и быть, провожу…

Тарусова сунула извозчику пятиалтынный, взяла сдачу и выпрыгнула из пролетки.

– Ой, спасибо. Не утруждайтесь, я сама…

– А я не утруждаюсь. Мне по дороге…

Дорогой допытывался: откуда, да какой покос ныне, да что с ценами на дрова? Сашенька врала самозабвенно: со Мсты, травы легли, огурцы погорели, а вот картошка идет, ей жара в самый раз. В ценах, слава богу, ориентировалась: раз воз дров в Петербурге три с полтиной, пусть в Тверской, где леса побольше, на рублевик меньше будет…

Подошли к ступенькам лестницы. Только успели крест положить, как тяжелые двери распахнулись на обе створки и празднично одетая публика стала покидать храм. Служба окончилась.

– Здесь и подождем Калину! – решил околоточный. – Ты кем ему приходишься?

– Двоюродная племянница! – не думая ни секунды, соврала Тарусова.

– А звать как?

– Маруся!

– А меня Климом! – околоточный улыбнулся в усы и вдруг ущипнул Сашеньку за мягкое место.

Княгиня вздрогнула и прошептала:

– Очень приятно!

Приятно, что не узнал. А вот щипки и стремление сдать лжеплемянницу с рук на руки Осетрову княгиню отнюдь не радовали. Как бы Челышкова спровадить?

– Вы, верно, торопитесь? Ступайте…

– Не могу, милая… Помочь обязан! Ведь дядьку-то и не узнаешь, лет двенадцать, поди, не видела… Я, Марусечка, на Петербургской с пятьдесят восьмого. И не припомню, чтоб Калина на Мсту ездил…

– Не сомневайтесь, узнаю.

– Вряд ли… Полысел! Брюхом землю подметает… Сама гляди…

Калина Фомич как раз вышел из церкви под руку с женой. Степенно повернулся, положил крест три раза. Супруга закашлялась. Вышедшая следом дочка хлопнула ее пару раз по спине и подала платочек.

– Калина Фомич! Радость-то какая! – громко окликнул купца Челышков. – Племянница к тебе пожаловала.

Дальнейшее Сашенька слышала на бегу.

– Какая племянница? Ты опять за свое? – зычно, на всю площадь гаркнула Осетрова.

Юркая Сашенька, ловко прячась за спинами прихожан, бежала со всех сил к Никольскому переулку, где среди домов и палисадников легко было затеряться.

– Прошка! – сквозь шум и гам донесся бас Осетрова. – Держи ее! Держи-и!

Фора была большой, поэтому Сашенька счастливо избежала бы рандеву с Осетровым, но заблудилась. Петербургская сторона безо всяких планов строилась. Улочки тут и петляли, и сворачивали, пересекались, будто пьяные, под разными углами, опять же, всяких тупичков предостаточно. В один из них княгиня и забрела, а когда поняла, что прохода нет, повернула обратно к перекрестку. Но здесь ей путь перегородил Прошка, приказчик Осетрова. Встал, растопырил руки:

– Попалась!

Сашенька бегом назад. С обеих сторон дома с закрытыми дверьми, а впереди забор. Махнуть, что ли, через него? Высокий, дьявол! Эх, где наша не пропадала!

– Стой, стой!

Сашенька взобралась на самый верх, оставалось лишь зажмуриться и спрыгнуть, как ее схватили за ногу.

– Стой, говорю!

– Помогите! Убивают! – завизжала Тарусова, пытаясь вырвать конечность из рук преследователя.

Не удалось. А на крик ни одна ставня не отворилась.

– Кричи! Кричи громче! Чтоб Калина быстрей приехал! – ухмыляясь, подначивал ее рябой Прошка.

Стоя внизу, он нагло пялился Сашеньке под юбку.

– Ах ты, паскудник! – Тарусова рискнула оторвать от забора правую руку и замахнулась, целясь Прошке меж глаз.

Тот от испуга выпустил ногу, отскочил и показал кулак:

– Не балуй! Я тебе… Ой!.. Мария Никитична? Вы?!

Час от часу не легче.

– А я искал вас, в газету ходил…

Дорога в чужой палисадник теперь была свободна, но любопытство удерживало Сашеньку на заборе:

– Зачем искал?

– Разговор имею. Секретный! Тайну хочу открыть. Чтоб о ней в газете прописали. Про того, кто Сидора убил!

Господи, Господи, неужели удача? Сашенька посмотрела испытующе в карие Прошкины глаза. Похоже, не врет! Рискнуть?

– Помоги спуститься! Глаза только прикрой!

Тарусова приземлилась мягко – Прошка заботливо, чтобы не упала, ее поймал.

– Рассказывай!

– Тише! Не здесь! Давайте у вас дома часиков в шесть.

– Почему не сейчас?

– Про Калину забыли? Он по всей Петербургской кружит, вас ищет. Пойдемте, пойдемте быстрей, я калиточку покажу, вы не заметили… Адрес только скажите…

Дома встречаться с Прошкой не хотелось.

– Давай в трактире «Дедушка».

– С ума сошли? Увидит кто, я пропал.

– Ладно! Дом Живолуповой знаешь? На Резной? В квартире Антипа Муравкина ровно в шесть…

– Но…

Договорить Прошка не успел. И калитку спасительную показать тоже.

Не снижая скорости на повороте, с перекрестка в тупичок влетели дрожки.

– Что, племяшка, попалась?

Лошадь притормозила, Калина Фомич бойко спрыгнул.

Сашенька было побежала, но споткнулась о камень, больно ударившись коленками и ободрав руки.

Приподняли ее за волосы:

– Предъяви-ка мордашку!

Тарусова встретилась с купцом взглядом.

– Эге-ге! Марья Никитична! А я ведь предупреждал…

Осетров больно двинул Сашеньку ногой в живот.

Она повернула молящие глаза на Прохора, но тот отвернулся.

– Чего тебе надо, тварь? Молчишь, курва? Щас я тебя разговорю…

Но кулак до Сашенькиного лица не долетел, потому что сзади Осетрова обхватил мастеровой с напомаженными волосами. Сашенька так и не поняла, откуда и когда он появился.

Калина Фомич от неожиданности выпустил Сашенькины волосы.

– Пусти! А ну пусти, говорю! – Калина Фомич силился вырваться от невидимого им противника, но мастеровой с франтоватыми усиками был крепок. – Ты чего стоишь? – крикнул купец Прошке.

Тот попробовал сблизиться и тут же получил от нападавшего сапогом под коленку и скрючился.

– Уй-е-е!

– Растяпа! Что хоть за хрен меня держит? – спросил его Осетров.

– По виду работяга! – со слезами на глазах простонал Прошка.

– Чего тебе надо, фабрика? – Калина Фомич в очередной раз безуспешно попробовал освободиться от хватки.

– Кончай, дядька, безобразничать! Девок бить – последнее дело!

– Жену учу. Имею право! Ну, пусти!

Сашенька, после удара под ребра дышавшая с большим трудом, прошептала:

– Помогите… Помогите… Я не жена…

– Врешь, значит, господин хороший…

– Что ты мнешься! – крикнул раскрасневшийся от бесплодных потуг Осетров Прохору. – Заходи сзади!

Внезапно, откинувшись головой, он стукнул мастерового затылком по лбу. Тот от неожиданности на миг ослабил хватку и сразу получил локтем в грудь. Отлетев почти на сажень, Сашенькин заступник боком приземлился на деревянную мостовую.

– Вали отсюда, а то изуродуем, – посоветовал ему Калина Фомич.

Мастеровой вскочил как ни в чем не бывало и двинулся на Осетрова.

– Еще захотел? – крикнул купец.

Дальнейшее произошло стремительно. Сашенька ойкнуть не успела, как Осетров оказался на земле.

– Ты тоже хочешь? – спросил мастеровой у Прохора, подув на кулак, словно на ружье после стрельбы.

– Спасибочки! В другой раз!

– Тогда забирай хозяина и проваливайте!

Прошка, припадая на поврежденную ногу, доковылял до Осетрова. Тот стонал, из носа хлестала кровь; без посторонней помощи встать купец не смог.

– Пособи! – попросил он возницу.

Мастеровой присел возле Сашеньки:

– Жива?

– Угу!

– Ребра целы? Ну-ка вдохни полной грудью! Не больно?

– Не! Спасибо вам!

– Да не за что…

Прошка, усадив Осетрова в дрожки, сам устроился рядом с возницей.

– Но, родимая! – хлестнул тот кобылку.

Приказчик кашлянул, Сашенька обернулась. Прошка подмигнул ей: мол, помнишь про встречу?

– Тебе что, добавить? – вскочил мастеровой.

– Нет, нет! У меня глаз сам по себе мигает!

– Еще раз мигнешь – выбью!

Когда дрожки скрылись за поворотом, неожиданный спаситель помог Сашеньке подняться.

– Позвольте представиться, сударыня, – Юрий Ципцин. Невская стеариновая артель.

– Маруся.

– Очень приятно-с! Толстый этот кем тебе приходится?

Господи! Опять придется врать. Как надоело…

– Да хозяин это… Соблазнить хотел. А я хозяйке донесла и расчета попросила. Ну, и вот сегодня в церкви нос к носу столкнулись…

– Каков боров, однако! Жаль, не знал. Покалечил бы…

– Ой, что ты, грех это…

– Грех прелюбодействовать…

– Еще раз спасибочки. Мне пора.

– Нет уж! Вдруг за углом поджидает? Давай провожу…

Отказать было невозможно. Мастеровой подхватил Сашеньку под ручку, и они отправились гулять. Времени до назначенной встречи было предостаточно, дом Живолуповой находился неподалеку, поэтому княгиня позволила угостить себя мороженым с лимонадом, потом совершила променад вдоль пристани, где запах реки и скошенного сена причудливо смешивался с ароматом заморских пряностей, хранившихся на складах. Не торопясь, дошли до Сытного рынка, где Сашенька (наконец-то!) купила огурцов с пупырышками, завернули ненадолго в зоосад. Пришлось ахать и охать, изображая изумление впервые попавшей туда кухарки.

Ципцин был красив, гимнастически сложен (иначе вряд ли бы справился с грузным Осетровым), вел себя галантно и обходительно. Интерес свой мужской не скрывал, вздыхал, сжимал ладошку, однако границ не переходил и глупостей не делал.

Расстались с Юрием за квартал до дома Живолуповой. Сашенька твердо отказала в будущем свидании (зачем обманывать хорошего человека?), но на прощание с благодарностью чмокнула в щечку и назвала Юрочкой.

Получив несколько дней назад ключ от муравкинской квартиры, Сашенька носить его в ридикюле не рискнула – спрятала в выемку между каменной стеной и дверным косяком. В сумочку и любопытный Володя может заглянуть, и Татьяна в поисках пудры (девица тайком от родителей давно уже пользовалась косметическими средствами), да и Клашка не считает зазорным нос сунуть.

Поблагодарив себя за предусмотрительность (не надо взад-вперед мотаться), Сашенька пересекла двор, торопливо кивнув дворнику Кутузову, достала украдкой ключ и открыла дверь.

Оставшиеся же стараются не замечать зловония. Но в полуподвале у Муравкиных сие было невозможным: будто искусный парфюмер сконцентрировал там все отвратительные запахи. Сашенька немедленно раскрыла окна.

Прошка опоздал на полчаса.

– В странном месте вы обитаете, – почесал он затылок.

– Осведомителей у меня много, многие, как ты, боятся в людных местах…

– Понятно! – объяснение Прошку успокоило. – Но окна все же закройте!

– Хорошо, – вздохнула Сашенька. – Как Осетров? Оклемался?

– Оклемался! На острова поехал с семьей.

– Рассказывай!

– Я… – начал было приказчик и запнулся. – Я Стефанию люблю, а она – меня. Жениться хотим! Вот Стешка и надоумила все рассказать вам…

– Стешка? – удивилась княгиня. – Кто это?

– Как кто? Дочь Калины Фомича. Приемная.

Сашенька припомнила толстую, похожую на мать девицу.

– А Осетров нашему браку противится.

– Потому что капиталом ты не вышел?

– Да хоть бы и вышел…. Не хочет Калина Фомич Стешке приданого давать. Дочка-то не родная! Вот и распустил слух, что чахоточная. Мол, от Аграфены Миничны заразилась.

– Это супруга Осетрова? – уточнила Тарусова.

– Она самая. Как умрет Минична, Осетров Стешку в монастырь запрет. И тогда все деньги ему достанутся. А он ведь их не заработал. Просто охмурил богатую вдовушку! Калина, как и я, из приказчиков. У Телепнева служил. Слыхали про такого?

– Да, – не соврала Сашенька.

Слышала. Точно слышала! Только вот где и когда?

– Телепнев монопольно торговал сукном ричардсовской мануфактуры. Товар, конечно, дорогой, но важные господа исключительно из него костюмы шьют. Почитай, самое известное в России аглицкое сукно! Наше-то, отечественное – для бедных, шерсть потому что дрянная. Калина Фомич сидельцем у него начинал, потом в приказчики выбился. Но всю жизнь прозябать там не собирался. Мечтал о собственном деле. А как его завести без денег? Начал невесту себе подыскивать, сваху нанял. Мужчиной он тогда видным был, не то что теперь. Вот внешностью Аграфену Миничну и зацепил! Первый ее муж, купец Полуянов, умер не вдруг, тоже чахоткой страдал, но дело свое успел выгодно продать, а деньги в облигации обратить. Женихов вокруг Миничны крутилось много, но Калина статью всех обошел. Как поженились, капиталец он, естественно, к рукам прибрал. Прикинул, а доход-то по облигациям невелик. На бирже играть Калина Фомич боялся. Там и взлететь можно, и кубарем с горы покатиться. А чего он умел? Что знал? Только одно – ткани ричардсовской мануфактуры. Вот и написал мистеру Ричардсу: «Так, мол, и так, Телепнев – монополист, потому большие накрутки делает на сукно, аж сто процентов, а я готов торговать за пятьдесят. Отдайте, мол, мне контракт». Ричардс иначе рассудил. Телепнев в год сукна продавал корабль, если количество купцов удвоить, а цены понизить, то будет продаваться два корабля. И согласился, благо Осетров отсрочку не просил, готов был предварительно платить.

– Прохор, не знаю по отчеству… Тут запах скверный! Может, сразу к убийству Муравкина перейдешь?

– Погодите чуток, иначе непонятно будет. За неделю до того, как к Калине первый корабль приплыл, случилось несчастье – у Телепнева склад сгорел со всем товаром!

– Осетров поджег?

– Ну а кто, по-вашему?

– Хвастался?

– Нет, конечно! Калина не дурак. Но мы-то с вами понимаем… Товар, правда, был Телепневым застрахован, и с Ричардсом Козьма Сысоевич рассчитался, но в дальнейшем кредите англичанин ему отказал. А денег у Телепнева не оказалось! И Осетров неожиданно для себя стал монополистом. Естественно, к нему и все работники Телепнева перешли. В том числе и лучший, Пашка Фокин!

– Пашка Фо! – поняла Сашенька.

– Вы и про него слышали? – удивился Прошка.

– А как же! – надула щеки княгиня.

– Царствие небесное Пашке… – вдруг сказал приказчик.

– Что ты несешь? Говорят, жив он, в деревню переехал.

– Нет! Этот слух Калина пустил. А на самом деле Пашку убили, тем же образом, что Сидора: отрубили голову, а тело утопили. На Малой Невке около моста Каменноостровского луг имеется. Из строений там один сарай. Большой такой сарай. Вот в этом сарае Пашку и убили.

– Откуда знаешь?

– Сидор по пьяни рассказал. Он своими глазами видел!

– Да ну! – присвистнула Сашенька.

Похоже, поймала она удачу за хвост!

– Прошлый год на Петра и Павла Сидор напился до свинячьего визгу. Брат его в те времена еще в деревне пастухом ходил, потому праздновал Сидор с другой компанией в трактире на Каменноостровском проспекте. Сам не помнил, каким лешим его к Невке понесло. Может, искупаться хотел. Неважно! Проснулся он ночью около этого склада. Пить ему захотелось. Спустился к речке, ладошкой водичку зачерпнул и вдруг услышал: «тук», «тук». Решил Сидор: дрова внутри склада рубят! Решил зайти, вдруг в честь праздника чаркой угостят? Хорошо, не успел. Дверь внезапно отворилась, а оттуда человек вышел, в руке Пашкину голову держит. За волосы! Ночи-то белые, видно все отлично. Взял человек лопату, закопал голову и обратно в сарай. Через минуту на тачке вывез Пашкино тело, подвез к воде, к ноге точильный камень привязал и бултых в воду. Перекрестился и ушел. Сидор еще час под берегом прятался, боялся вылезать. Только под утро домой приперся…

– А кто? Кто убийца? – Сашенька была на седьмом небе от счастья.

Она, именно она оказалась права. Оставалось услышать уже известное ей имя…

– Сидор не назвал. Сказал, что доит супостата, как Сидорову козу!

– Черт побери!

– Но умный-то человек ведь и догадаться может.

– Ну и?

– Осетров Калина Фомич!

– Это с чего вдруг?

– Слышали, что Сидор к Осетрову в компаньоны набивался? А с какой стати? Значит, знал что-то про Калину.

– Это не доказательство. Предположение!

– Нет, барыня-сударыня. Я тем утром, когда Осетров Сидора уволил, разговор их подслушал. Как Калина про расчет сказал, Муравкин на дыбки. Я, мол, в полицию пойду. А Фомич усмехнулся: «Тебя же, дурака, и посадят, за клевету и вымогательство! Если, конечно, до суда доживешь». Но, видать, решил Калина не рисковать. Вдруг бы и вправду Сидор пошел? Потому-то Муравкин и сгинул!

Мысли скакали у Сашеньки галопом. Вроде как все сходится. Только вот…

– За что Осетров Сидора убил, теперь мне понятно. А вот за что Пашку? Сам же говоришь – лучший приказчик!

– За это и убил. Про Матрену Ипатьевну Дондрыкину не слыхали?

Сашенька пожала плечами. И эта фамилия знакома, но, опять же, когда и где звучала, вспомнить не смогла.

– По молодости Дондрыкина содержанкой была, потом в этом самом доме, где мы сейчас находимся, квартиру снимала и принимала разных господ. За деньги, разумеется. И Калина к ней хаживал, и Ричардс, когда наезжал, не брезговал. Баба редкостной красы, потому, видать, и уболтала нашего англичанина монополию Осетрова прервать. Контракт ей дать!

– А деньги у Дондрыкиной откуда?

– Ласки свои она дорого ценила. Вот и накопила!

– Да кто бы ее в гильдию принял?

– А у нее на лбу «гулящая» не написано. И желтого билета Матрена никогда не имела. Происхождения она, опять же, купеческого. В общем, приняли в гильдию без сучка и задоринки.

– Происхождение происхождением, однако надобно умения иметь. На перинке торговать не научишься.

– А она сама торговать и не собиралась! На это дело будущего мужа хотела поставить. Угадайте-ка, за кого собиралась?

Княгиня для ответа уточнила:

– А лавку она когда, в прошлом году открыла?

– В июле!

– Пашка Фо?

– Точно! Калина, как узнал, рвал и метал. Пашку на коленях умолял, в компаньоны звал. А тот – ни в какую. Взял расчет. Сказал мне: «Съезжу в деревню за благословением родительским, а через недельку вернусь. Потому что товар должен приплыть из Англии». Обещал меня старшим приказчиком взять!

– А как же письмо? – вспомнила Сашенька. – Говорят, Пашка написал, что, женился и в родной деревне жить остался.

– Я же уже объяснял: это Калина нарочно слух распускает, – напомнил Прошка. – Следы пытается замести.

– А невеста, Дондрыкина эта, или как там ее, она-то Пашку своего не искала?

– Это вы у нее спросите.

– Спрошу. Обязательно спрошу!

– Ну что, Мария Никитична? Как вам моя история? Не зря встретились?

– История замечательная.

– Пропишите про Калину в газете?

Княгиня сделала вид, что задумалась, потом покачала головой:

– Нет! Фактов мало. Одни только слухи и домыслы.

– А рассказ Сидора? – возмутился Прошка.

– Кроме тебя его кто-нибудь слышал?

– Не знаю! Мы тогда вдвоем пили.

– Вот видишь! Скажут, что ты все придумал. Для газет доказательства нужны. Иначе нас за клевету засудят.

– А доказательства имеются, – самодовольно улыбнулся Прошка. – В день, когда полиция в нашу лавку с обыском пожаловала, Калина Фомич с самого утра это предчувствовал. Бегал по дому, бумаги прятал. Аграфене Миничне велел драгоценности подальше убрать. Она сунулась в шкап, да как закричит! Стеша моя и проснулась. У ее комнаты общая стенка с гостиной, отлично все слышно. На крик этот Калина Фомич прибежал. Аграфена ему: «Откуда мешок в шкапу?» Он отвечает: «Не знаю! Что в нем?» Она ему: «Сам загляни!» Осетров через секунду: «Сидор!» Дальше Стеша не слышала, они в спальню к Аграфене Миничне перешли. Зато я кое-что видел! Когда Осетров в дрожки садился, чтобы на поминки ехать, под ногами у него лежал заплечный мешок.

– Отлично! Отлично! – обрадовалась Сашенька. – Стешка твоя готова показания в суде дать?

– Не знаю! Вряд ли… За мать боится. Той жить год от силы остался. А вдруг Аграфену Миничну виноватой признают, что на мужа не донесла?

– Любишь Стешку?

Прошка усмехнулся:

– А как же! Жениться хочу!

«И дело прибрать к рукам!» – подумала вдруг Сашенька. Когда Осетров отправится на каторгу, лавка отойдет супруге, а от нее дочери с зятем.

Во входную дверь постучали. Требовательно, настойчиво.

– Ждете кого? – спросил Прошка.

Сашенька помотала головой, негромко спросила:

– Кто там?

– Дворник! – крикнули из-за двери.

Тарусова подошла и повернула ключ.

– Ты зачем приперлась? – накинулась на нее с порога Живолупова. – Убирайся отсюдова, чтобы глаза мои не видели! Ой! Княгиня?!!! Простите, впотьмах не разглядела. Думала, Маруська! Что это вы…

В эту секунду Живолупова заметила Прошку. Вернее, его силуэт под одеялом. Приказчик, заслышав ее голос, юркнул в кровать и накрылся с головой.

– А-а, понимаю! Не буду мешать… Уж простите, ошиблась…

Дверь захлопнулась. С улицы было слышно, как Поликсена Георгиевна обзывает Кутузова слепым идиотом.

– Угораздило вас квартиру тут снять, – пробурчал, вылезая, Прошка. – Живолупова…

Сашенька перебила:

– Бог с ней! Скажи-ка лучше – любовница у Калины Фомича есть?

– Раньше имелась, Анютка! Он и не скрывал. Но после убийства Сидора вдруг бросил. Стешка предполагает, что Аграфена Минична велела. Уж больно Анютка вела себя нагло. Даже в церкви к Калине целоваться лезла.

– А может, новую кралю завел?

– Кто его знает! Не хвастался. Хотя… Знаете, что странно? Раньше он биржу последним словами крыл. Мол, одни жулики там и воры, а последний месяц два раза в неделю туда ездит. Во вторник и пятницу.

– Ну и что? – пожала плечами Сашенька.

– Из дома выезжает в три пополудни.

– Так биржа с часу закрыта.

– И я про то!

– По вторникам, говоришь? – переспросила Сашенька.

– Да!

– Отлично! Все, расходимся. Не могу больше, сейчас от удушья помру!

– Мария Никитична, давайте не вместе! И, если позволите, я через окно выйду.

– То есть?!

– Живолупова меня знает… Донесет Осетрову, сами понимаете…

Так и поступили. Прошка вылез из окна, осмотрелся по сторонам, по стеночке бочком дошел до дровяного сарая, подтянулся, тихо, как кот за воробышком, пересек его крышу ползком и спрыгнул в примыкавший палисадник.

Сашенька же закрыла окошко, оставив для проветривания лишь форточку, взяла огурцы со стола, закрыла дверь на ключ и спрятала его.

На выходе из подворотни ей метлой отсалютовал Кутузов.

Сашенька оглянулась на окна второго этажа. Занавеска в покоях Живолуповой резко задернулась. Теперь ясно, чего опасался Прошка: Поликсена Григорьевна очень любопытна. И, вероятно, невоздержана на язык. Что ж, надо будет учесть…

Большая Зеленина была пустынной, никаких извозчиков. Пришлось идти пешком. Сашенька торопилась, потому и не заметила, как от углового с Наличной дома за нею устремился какой-то человек. Он подкрался сзади и зажал ей рот мощной пятерней.

Господи! Неужели смертный час?! Задушат… Прощайте, дети! Прощай, Диди!

– Сюрприз!

Второй рукой нападавший протянул Сашеньке букет ромашек.

– Марусенька! Я не могу без тебя!

Ципцин!

Сашенька схватила букет, развернулась и со всей силы отхлестала незадачливого ухажера.

– На тебе, на…

– Марусечка! Ты что? Испугалась? Прости, прости, кралечка!

– Так заикой… Разрыв сердца можно…

– Ну все! Все! Прошу прощения! – Ципцин упал на колени. – И руки прошу!

– Юра! Вы… Ты… Ты с ума сошел!

– Люблю! Люблю тебя, Марусечка! – Ципцин схватил Сашеньку за лодыжки.

– Я… Я замужем… Пусти, Юрочка! Антип мой ревнив. Пусти и ступай…

– Я провожу…

– Не надо…

Как не отнекивалась, умоляла и уговаривала Сашенька, Ципцин увязался за ней. Похоже, он влюбился, и это обстоятельство грозило княгине большими неприятностями. Она чувствовала – Юрий из таких натур, что не отступят, пока своего не добьются. Если узнает, где Сашенька живет, беды не миновать…

– Пирожное хочу! – заявила княгиня, остановившись у витрины кондитерской.

– Один момент! – обрадованный Ципцин тут же ворвался в лавку.

Пока он толкался в очереди, Сашенька перебежала Кирочную. Секунд за десять перед барабанщиком.

Москву будят колокола, Петербург – барабаны. В столице немыслимое количество полков – гвардейские, кавалерийские, бог весть какие еще. Летом и зимой они совершают десятиверстные прогулки по городу, грохоча тысячами сапог и оглушая публику барабанным боем.

Бедный Юрий Ципцин с коробкой пирожных смог перейти на другую сторону только через четверть часа.

Уф!!!!