Глава седьмая
На улице стояло то же самое марево, что и в полдень, но Сашенька жары не почувствовала, ее колотил озноб. Не помня себя от страха, она бежала, расталкивая встречных, и, только выскочив на Невский, опомнилась. Господи! Вдруг ее узнают? Надвинув платочек на глаза, она перешла проспект, свернула на Мойку и дошла пустынной набережной до самого Царицына луга. Лишь там перевела дух и огляделась. Никто за ней не гнался. Слава богу, вроде пронесло.
Сашенька свернула на аллею вдоль Михайловского сада. Здесь в тени деревьев ощущался легкий ветерок. Остановившись у одной из лип, прижалась к стволу и прикрыла глаза. Как ей все-таки повезло. Да она просто в рубашке родилась! Нет – в собольей шубе! Сегодняшняя авантюра чудом не кончилась катастрофой. Позором! Бесчестьем! Тюрьмой! Ее всего лишь ограбили. Ну и еще пару раз двинули по лицу, когда пытались изнасиловать. Легко, можно сказать, отделалась. Кстати, надо бы в зеркало глянуть, нет ли синяков? Впрочем, ерунда, если есть, скажет, что упала.
Нет! Больше никаких расследований! С этой секунды Сашенька ведет размеренную жизнь степенной матроны. Kinder, Küche, Kirche…
Кстати, о Küche – надо ведь огурцов купить. С пупырышками! Черт, а денег-то нет.
Но… она ведь решила выгнать Клашку! Значит, огурцы не нужны. Кто их будет солить? От незатейливой этой мысли Сашеньке наступило вдруг блаженство. Но ненадолго. Где-то рядом залаяла шавка. Истошно, протяжно.
Вначале княгиня старалась не обращать внимания на гавканье. Но собака продолжала надрываться. Ее лай, будто жужжание мухи, залетевшей в ухо, зазвенел в Сашенькиной голове. Господи! Ну сколько можно? Неужели собачку выгуливает глухой? Тарусова вспомнила, что в юности переписала расстроивший ее финал «Муму»: мол, собачка выплыла, Герасим сбежал с ней в Петербург и теперь каждый день выгуливает ее возле дома, в который пристроился дворником.
Вдруг это он?
Сашенька приоткрыла глаза. Герасим оказался мерзкой старушенцией в ярко-синем платье с вышедшим из моды длинным кринолином, а Муму – жирной болонкой, с упоением гавкавшей на пушистого рыженького котенка. Спасаясь от собаки, тот забрался на юную акацию, обхватил лапками, словно белка, тоненький ствол и теперь качался из стороны в сторону, боясь пошевелиться. Двинуться вверх или вбок не мог – ветки тонкие, непрочные, а путь вниз ему был отрезан. Старушенция держала любимицу на поводке и подначивала:
– Ату его, Шарлотта, ату!
Шарлотта все же решилась на прыжок, но ее окорока давно уже перевешивали остальные части тела, и псина рухнула спиной на землю.
– Ах ты так! – возмутилась старуха и замахнулась на несчастного котенка зонтиком.
В ответ рыжий комочек зашипел. К немалому Сашенькиному удивлению, из его пасти полетели брызги.
– Он еще и плюется! – заверещала старуха в кринолине. – На тебе, на!
Она, будто шпагой, ткнула котенка зонтиком, тот не удержался и полетел вниз. Сашенька рванула на помощь, но ее опередили. Мальчик пяти-шести лет в ярко-красной рубахе с кружевным воротником подлетел к деревцу первым и поднял котенка на руки. Прижал к груди, начал гладить…
Господи! Это же Володя!
Сашенька осмотрелась по сторонам. Ни старших детей, ни гувернантки!
Ах да! Женя с Таней наказаны.
– Мальчик! Поставь блохастого на место, – строго повелела старуха. – Это наш кот!
– Неправда! Он ничей! Я его вчера гладил!
– Вчера был ничей…
Старуха не договорила. Володя узнал Сашеньку:
– Мама! Мама! Посмотри, какой котенок!
Старуха то ли не расслышала, то ли не поверила обращению, что, собственно, немудрено – представить, что у наряженного мальчика из хорошей семьи мать щеголяет в замызганном сарафане, было затруднительно.
– Нянька! Скажи ребенку, чтобы бросил кота!
– Я не брошу! Вы его загрызете!
– А ну поставь!
– Ни за что!
– Ах так! Я тебя проучу! – Раздосадованная старуха двинулась на ребенка и замахнулась зонтиком.
Володя с котенком отскочил в сторону.
– Что вы делаете? – строго сказала Сашенька.
– Тебя, нянька, не спрашивают…
– Это не нянька, – топнул ногой Володя. – Это ма…
Сашенька была вынуждена его перебить:
– Я не нянька, я кухарка!
– Так марш на кухню! – скомандовала старуха. – Чего сюда приперлась?
– Кухарка? – удивился в свою очередь Володя.
Сашенька повернулась к нему и приложила палец к губам. Сын в ответ заговорщически подмигнул.
– А где Наталья Ивановна? – спросила Тарусова.
Володя махнул рукой в сторону Михайловского моста. Княгиня обернулась. Однако! Придется все-таки гувернантку рассчитать. Слишком увлеклась личной жизнью. Стоит и беспечно беседует с молодым человеком в соломенном канапе. А про Володю забыла! Нет, они не беседуют. Ругаются! Да как! Наталья Ивановна на глазах Сашеньки отвесила ухажеру звонкую оплеуху. Ну, дела! Тут же, опомнившись, гувернантка стала высматривать вверенного ей ребенка, а не найдя, громко закричала:
– Володечка!
– Мы здесь! – откликнулся мальчик и, чтоб точно увидела, поднял вверх руки, в которых держал котенка.
Наталья Ивановна, увидев Володю, тотчас заспешила к нему.
А тут Шарлотта, потерявшая после падения добычу из виду, наконец заметила кота. И кинулась с лаем на мальчика.
На Сашенькиного сына!
Княгиня, не раздумывая, пнула злобную собачонку ногой. Та, взвизгнув от боли, съежилась, затравленно посмотрела на обидчицу, а потом, пятясь задом, спряталась за хозяйкой.
– Как ты смеешь, негодница! – старуха пришла в ярость. – Пороть вас перестали, а зря! Ну, погоди, я сейчас тебя сама проучу!
И с размаху огрела Сашеньку зонтиком! Княгиня не сдержалась – ответила пощечиной.
– Что?! Что?! Городовой! Полиция! – завизжала старуха.
В ответ с Конюшенной площади прозвучал полицейский свисток.
Княгиня решила не искушать судьбу. За ребенка можно было теперь не волноваться – на всех парах к нему спешит гувернантка, а вот самой Сашеньке возвращаться в тюремную камеру не хотелось. Подхватив подол, она побежала в сторону Летнего сада. Старуха с собакой ринулась следом. Ей даже разок удалось ткнуть княгиню в спину зонтиком. Но молодость быстро одержала верх. Уже через пять шагов старуха начала отставать.
Спешившая навстречу Наталья Ивановна не узнала хозяйку.
Около Михайловского моста Сашенька сбавила шаг и рискнула посмотреть назад: преследовательница безнадежно отстала, городовой так и не появился на аллее, а Володя уже что-то взахлеб рассказывал Наталье Ивановне, которая нежно гладила котенка.
Тарусова пересекла мост, не обратив внимания на молодого человека в соломенном канапе, при ее приближении спрятавшегося за деревом. Оттуда он внимательно ее рассмотрел, а когда Сашенька удалилась, вышел из укрытия. Достав испанскую пахитоску, юноша вставил ее в мундштучок, чиркнул шведской спичкой и не спеша прикурил. Минут через пять с ним поравнялась старуха с собачкой. Молодой человек учтиво приподнял головной убор:
– Какой пес, мадам! Какой прелестный экземпляр!
Хозяйка болонки остановилась. Негодницу-кухарку все равно не догнать, а заговоривший юноша показался ей приятным, воспитанным и прелестно симпатичным. Старуха никак не могла смириться, что ее время кружить головы давно прошло.
– Позвольте представиться: Кондратов Юрий Петрович, студент.
– Вдова надворного советника Секунова, – с достоинством произнесла старуха, а затем игриво добавила: – В ваши годы меня называли Дашенькой.
– Безумно приятно! А его? – молодой человек отличной замшевой перчаткой указал на болонку.
– Ее, – поправила юношу Секунова. – Ее имя Шарлотта.
– Какая прелесть! Можно погладить? – не дожидаясь разрешения, Кондратов присел на корточки и потрепал собачонку за холку.
Псине такая фамильярность не понравилась. Изловчившись, она тяпнула молодого человека за палец.
– Ой!
– Шарлотта! Фи! Плохая девочка!
– Что вы, что вы, очень хорошая! Просто она в бешенстве. Я видел, как ее пнули ногой.
– Вы видели? Правда? Пойдемте тогда в полицию! Надо подать жалобу! Вы будете свидетелем!
– Знакомы с этой девкой?
– Она кухарка вон того мальчика, – старуха указала зонтиком на гулявшего вдалеке Володю. – Надо расспросить его гувернантку о родителях. И подать жалобу! Наглую девку высекут на Сенной…
Старуха оглянулась. Ну и нравы нынче! Не дослушав и не попрощавшись, показавшийся ей таким обходительным молодой человек уже пересек мост и пошел вдоль Летнего сада.
Гроза началась внезапно. Даже вечный ее предвестник, порывистый ветер, не успел предупредить прохожих, даже солнце не сумело спрятаться в тучах. Молния сверкнула прямо в его лучах, затем город подпрыгнул от грома, и начался водопад.
Сашеньке повезло, она успела вернуться. В тревоге выглянула в окно. Где там Володя и Наталья Ивановна? Сумеют ли нанять извозчика? Или же промокнут до нитки? Не допусти Господи пневмонию!
Сергеевская опустела. Только несчастный Глебка безуспешно прятался под фонарем. Бедный! Целый день, не сходя с места, караулил Сашеньку и даже в ненастье не смел покинуть пост.
Зачем? Почему? Чем княгиня так опасна для Осетрова?
Нет, довольно! Расследование закончено. Лучше уж пусть Диди проиграет процесс, чем опозорится из-за ее выходок.
Сашенька быстро переоделась. Очень хотелось есть. Интересно, что Клашка приготовила на ужин?
Клашка!
Не перегнула ли госпожа княгиня палку? Клашу любят дети, любит Диди. И Клаша любит их. А еще она любит своего сына, как всякая мать, как сама Сашенька своих. И, не думая о последствиях, бросается на их защиту. Как сегодня на аллее!
Имеет ли княгиня Тарусова право наказывать Клашу за материнскую любовь?
Сашенька с юных лет была категоричной и к цели, если та вдруг появлялась, шла, не считаясь ни с чем и ни с кем, презирая опасности и пренебрегая жертвами. Но сегодня, после перенесенных злоключений, стала… Нет, не другой. Просто на капельку сентиментальней, на гран мягче, на полвершка добрее. И этого хватило.
Черт с ней, с Клашей! Пусть остается!
Сашенька тут же захотела обрадовать своим решением Диди.
Но «обрадовали» ее!
Такого не ожидала… Вообразите, Дмитрий Данилович напился! Вместе с Лешичем. Вот так бурлеск!
Оба восседали в креслах перед огромной почти порожней бутылкой коньяка. Закусывали лимончиком и сигарами, потому заметили княгиню не сразу. Еще бы, столько выпить на пустой желудок!
– А вот и Сашулька! – Дмитрий Данилович попробовал встать, но Ньютоново притяжение не позволило.
Лешич оказался трезвее, даже ручку поцеловал.
– Ботанику дети знают! – доложил Диди. – Гораздо лучше меня! И тригонометрию лучше! Только вот зачем? Лешич, скажи честно! Тебе косинусы в жизни пригодились?
Прыжов глупо улыбнулся:
– Только синусы! Они каким-то образом в наш нос заползли. Там теперь и живут!
– Правда? – испугался князь.
У Сашеньки округлились глаза. Муж не был пуританином, но никогда до сего дня до положения риз не напивался. Так, иногда с друзьями по рюмочке-другой по большим праздникам…
– Диди! Ты с ума сошел?
– Нет! Я в полицию ходил…
– И я! – сообщил Лешич.
– А ты зачем?
– Из дружеского расположения. Диди не знал, к кому обратиться.
– Нет, знал! – с пьяной горячностью возразил Диди. – Теоретически!
– В теории мы все Сократы…
– Да? Ты так считаешь? Проверим! Сколько в Петербурге частей?
– Тринадцать! – сосчитал в уме Прыжов.
– Ответ неверный. Это раньше Петербург совершенно безответственно делился на тринадцать частей. Почему, спросишь, безответственно? Потому что тринадцать – это чертова дюжина! И преступники чувствовали себя в нашей столице, как рыба в воде. Но недавно мудрые государственные мужи ошибку исправили! Теперь Питер состоит из двенадцати частей! Чувствуешь разницу? Дюжина ведь апостольское число! И криминальный мир сразу затрепетал! Для большего его устрашения неблагозвучные названия, типа Вторая Адмиралтейская часть, Третья, Четвертая, были заменены на ласкающие слух: Казанская, Спасская, Коломенская…
Князь говорил с хмельной обстоятельностью, запинаясь через слово. Сашеньке же, оправившейся от потрясений и удивлений, очень хотелось есть.
– Диди, умоляю, покороче!
– Покороче никак. Это все равно что в задачнике сразу ответ посмотреть. А ведь ответ – не главное. Главное – цепочка рассуждений. Так вот! Двенадцать частей поделены на тридцать восемь участков, которые в свою очередь состоят из девяноста трех околотков. Каждым заправляют два околоточных. Почему два? Молчите! А ведь не хотели слушать… Один, имея в своем распоряжении городовых, следит за порядком и благочинием, второй же должен ежедневно обходить дома и гостиницы, контролируя соблюдение паспортного режима, выявляя притоны и подозрительных лиц.
– Браво, господин профессор! – зааплодировал Лешич. – А можно вопрос?
– Нужно!
– Раз такой вы умный, зачем продефилировали в адресный стол?
Князь смутился:
– А потому что дворник сказал, что Маруся съехала. И никто не знает куда. Вот я и подумал…
– Тебе крупно повезло, что на Большой Садовой ты встретил меня!
– Это подарок судьбы, – согласился Диди. – Представляешь, Сашуль, Лешич всех этих околоточных в лицо знает.
– Не всех! Только лучших. Как тебе Климент?
– Грандиозно! Давай за него выпьем!
– По-моему, вам достаточно! – еле сдерживая ярость, заметила Сашенька.
– Не беспокойся, любимая. Такой сегодня коньяк! Пьешь и не пьянеешь, – заверил супругу князь. – На, попробуй.
Диди сунул жене под нос стакан с плескавшейся на дне янтарной жидкостью. От запаха голодную Сашеньку едва не вывернуло.
– Согласен, – отвел руку Диди. – Амбре еще то! Но вот когда глоточек заструится у тебя по пищеводу, ты сразу почувствуешь, что это совсем не спирт, разведенный, по нашему обыкновению, водой. Словно можжевеловый дым пьешь, а фруктами закусываешь! Давай, Лешич!
– За Климента!
– Диди! Все это очень интересно…
Однако княгиню перебили:
– Папа, папа, смотри…
В кабинет без стука ворвался мокрый, но счастливый Володя и протянул отцу рыжего котенка.
– Ножки, как у рояля! – оглядев рыжего, заметил князь. – Короткие и толстые!
– У вас что? Мохнатый рояль? – удивился Лешич и спросил у мальчика: – Как звать?
– Мурзиком! – уверенно ответил Володя.
– Мурзиком нельзя! Человеческими именами тварей называть не полагается! – решительно заявил Диди.
Дмитрия Даниловича в гимназии за татарский разрез глаз величали Мурзой.
– Но почему? – заныл Володя.
– Сыночка! Не реви! Назови его Марсиком! – предложила нечто похожее Сашенька.
– Марсик тоже человечье! – не согласился Володя. – Даже не человечье – Божье! Марс – бог войны!
Безымянному котенку сигарный дым не понравился. Сначала он зачихал, а потом и вовсе спрыгнул с колен Дмитрия Даниловича на ворсистый персидский ковер. И моментально напрудил там лужицу. Сашенька встала с гнутого букового стула, схватила негодника и потыкала мордочкой в безобразие.
– Вот тебе, вот тебе, обормот. На улицу ходи!
– Обормот! Отличное имя, – обрадовался Дмитрий Данилович и пропел: – Кот Обормот!
Выпущенный из рук котенок побежал из кабинета вон. Провожая его взглядом, Сашенька заметила в дверях гувернантку. Та зашла сюда вслед за подопечным. После дождя девушка напоминала распустившийся поутру бутон розы – мелкие капли сверкали на ее румяных щечках.
– Наталья Ивановна, – сказала Александра Ильинична строго. – Вы бросили ребенка у Михайловского моста! Он мог в воду упасть! Его собака чуть не покусала!
– Я… Я…. – Цветочек под строгим взглядом хозяйки тут же пожух.
– Вы уволены!
Девушка затряслась, а затем рухнула в обморок. Лешич бодро, несмотря на количество выпитого, вскочил с кресла. Подбежав, поднял руку, пощупал пульс:
– Мы тут накурили, обморок от недостатка кислорода…
– Чушь! Лично мне кислорода достаточно, – безапелляционно заявила Сашенька.
– Камфора у вас есть?
– У Клашки спроси, – безразличным тоном посоветовала княгиня и повернулась к мужу: – Так вы нашли Марусю?
– Увы! – развел руками Дмитрий Данилович.
– А про Пашку Фо выяснили? На какой руке не было большого пальца?
Лешич, кряхтя, поднял Наталью Ивановну на руки и двинулся с ней по коридору.
Дмитрий Данилович проводил Прыжова взглядом:
– На левой. Только скелет к Пашке никакого отношения не имеет. Пашка из деревни письмо прислал, что женился. Понимаешь?
– Понимаю, – сказала Сашенька с сожалением – ничего нового выяснить Дмитрию Даниловичу не удалось. – Не понимаю другого. Зачем ты напился?
– Потому что люблю тебя. И Клашу люблю. И преподавать люблю. А все, что люблю, вдруг полетело под откос. Ты возненавидела Клашеньку…
– Ну хорошо, так и быть, пусть пока остается…
Но Дмитрию Даниловичу было не остановиться:
– С кафедры поперли. А мне сорок пять! Уже! Понимаешь? Пушкин в мои годы давно покойником был! И Лермонтов…
– Значит, радуйся, что жив…
– Жив! Но ничего, ничего не совершил! И ни на что не гожусь! Понимаешь?
– Диди!
– Не понимаешь! Один Лешич понимает. Хороший он. Очень! А я ведь его ревновал. Как пожалует в гости, у меня кишки от возмущения начинают друг с дружкой здороваться. За столом неудобно сидеть. Сижу и мучаюсь, а выйти боюсь. Потому что он любит тебя!
– Не говори глупостей…
– А то сама не знаешь!
– Послушай…
– Да слышал уже сто раз! Если бы ты захотела, вышла бы за него, а не за меня.
– Правильно. Молодец!
– Но ведь Лешич тебя любит! И тебе сие приятно…
– Диди…
– Да и ладно! Во всем есть положительное, даже в отрицательном. Кто бы, кроме Лешича, меня сегодня выслушал? Не Спасову же идти плакаться? И помог мне Лешич здорово. Я ведь всех этих околоточных, городовых, извозчиков боюсь. Да-да! Не смейся! Они будто с Луны прилетели. Как разговаривать с ними – не знаю.
– Не придумывай!
– Нет, конечно, приказать: «Подай-ка, любезнейший, два шницеля и графинчик водки» – я могу, спору нет! А по душам, по-человечески с ними не умею. Тебе вот завидую! Нарядилась в сарафан, пошла на рынок торговаться. А я вне фрака словно и не существую. Но они ведь тоже люди. Взять, например, Климента! Преинтереснейший субъект. Из крестьян в солдаты, попал на Кавказ, в самое пекло, оттуда в Крым. Севастополь, Балаклава! Сражался геройски! В поручики выбился. После отставки в полицию пойти не испугался. Все про всех в околотке знает, мышь мимо него не проскочит…
– Хорошая у вас была гувернантка. – Прыжов не спеша вернулся в свое кресло. – Невинная аки младенец. Наломаю, говорит, спичек и отравлюсь. Потому что обесчещена.
– Только не в моем доме! – сверкнула глазами Сашенька. – Пусть немедленно собирает вещи!
– Никак пока не может. Пребывает в полуобморочном состоянии.
– Раз спички ломать в состоянии…
– Не волнуйся, – успокоительно махнул рукой Лешич. – Я провел беседу. Объяснил, что спички теперь не те, отравиться не отравится, только пронесет.
– А что с ней приключилось? – заинтересовался Диди.
– С полюбовником поругалась, – отрезала Сашенька.
– Полюбовник, между прочим, подлец, – заметил Лешич. – Да какой! Пробу негде ставить.
– Жаль, – вздохнул князь. – Такая красивая девушка.
Сашенька сжала кулаки. Вот они, мужчины! Секунду назад жаловался, что ни на что не годен, а теперь слюни по институткам пускает.
– Очень красивая, – согласился с Диди Прыжов. – Я как-то не обращал на нее внимания, а сегодня, когда в проеме стояла, так свет удачно падал…
Собственные остренькие ногти больно впились Сашеньке в руку. Это еще что за новость? Лешич ее рыцарь!
– Этот подлец… Он ее обрюхатил? – предположил худшее Диди.
– Я тоже нечто подобное заподозрил, – улыбнулся Лешич. – Начал осторожно расспрашивать. Помочь-то девице надо! А у меня приятель есть, отлично выкидыши делает.
– Статья 1462-я, лишение всех особенных, личных и по состоянию присвоенных прав с отдачей в арестантские отделения от пяти до шести лет, – меланхолично напомнил Диди.
Лешич махнул рукой и продолжил:
– Аккуратно интересуюсь, не беременна ли? В ответ говорит, что точно не знает, но почти наверняка. Аж три раза целовались!
Диди с женой расхохотались.
– И чему только этих смолянок учат, – пробурчал князь.
– Сашенька, выгонять Наталью Ивановну нельзя, – сказал вдруг Лешич. – Очень она порядочный и преданный вашей семье человек.
– Лешка! – воскликнул Диди. – Ты что, влюбился?
Прыжов пожал плечами:
– Пока не знаю! Просто прошу вас оставить ее на службе.
До Сашеньки столь же вероломное предательство довелось испытать, пожалуй, лишь одной Марии Стюарт. Еще вчера этот подлец, этот ничтожный рыцарь клялся в любви! А сегодня, видите ли, свет удачно упал…
– Ни за что! – громко и четко сказала она.
– Ты совершаешь ошибку! Ужасную! Непоправимую! У Наташи… У Натальи Ивановны имелась весьма веская причина ударить этого Кондратова. Поверь!
– Я готова ее узнать, – недобрым голосом сообщила княгиня.
– Прости, Сашич! Не могу, дал слово. Но прошу тебя, умоляю не увольнять!
– Даже не обсуждается!
– Очень жаль! – металлическим тоном произнес Лешич. – Кстати, с каких это пор ты гуляешь по городу в сарафане?
– Сашенька по огурцы ходила. Клаша-то все болеет, – пояснил другу Диди.
– Вот как? – усмехнулся Лешич. Глаза его прищурились. Не по-доброму прищурились. – Не знал я, что огурцы на Марсовом поле растут!
Сашенька прикусила губу. В словах друга недвусмысленно прозвучала угроза. Угроза рассказать о ее похождениях Диди! Конечно, Лешич знает далеко не все. Однако мало ей не покажется.
– Знаете что? – она резко поднялась.
Любящие мужчины испуганно посмотрели на нее снизу вверх. Тарусова выдержала паузу. Потом улыбнулась:
– Пойдемте в столовую. Ужинать пора! А насчет Натальи Ивановны я, так и быть, подумаю.
