Глава шестая
Солнце к полудню окончательно перепутало Петербург со Стамбулом: на булыжных мостовых впору было жарить блины, в редких лужицах – варить яйца, а от лысины помощника смотрителя – зажигать лучины.
Сашенька жару переносила плохо, самый лютый мороз был ей милее: зимой и укутаться можно, и чаем согреться. А летом в длинном до пят платье как будто заживо варишься. Потому предложила оплатить экипаж. Непременно закрытый! К имевшимся злоключениям не хватало со знакомыми столкнуться.
Обливавшийся потом помощник возражать не стал, а надзиратель в благодарность даже руку Сашеньке подал, когда в экипаж садилась.
Дорогой Тарусова предложила денег, чтоб отпустили. Встречаться с Выговским в ее планы не входило.
– А сколько у тебя? – заинтересовался помощник.
– Много. Считайте! – Сашенька протянула узелок.
– С медью двадцать семь рублев, – подмигнул надзирателю помощник смотрителя, закончив счет, и, привстав, сунул добычу в карман штанов. – Ишь ты, богатейка! На корову передком накопила.
Сашенька не все слова, правда, поняла, но приободрилась.
– Высадите меня у Соляного рынка, – попросила она, – огурцов еще надо…
Конвоиры дружно рассмеялись:
– Потом купишь! Сначала на Морскую!
– Вы же деньги взяли! – возмутилась княгиня.
– Деньги? – делано удивился помощник. – Какие деньги?
Сашенька прикусила губу. Ее обокрали! Нагло, среди бела дня, в центре Петербурга. И что самое обидное – по собственной глупости.
– Отпустите! Если двадцать семь мало, – с мольбой в голосе и слезами на глазах попросила Сашенька, – завтра еще принесу!
– Вот завтра и отпустим, – ехидно улыбнувшись, пообещал помощник.
– Я жаловаться буду!
– Кто тебе, гулящей, поверит?
Четырехэтажное здание на Большой Морской, долгие годы служившее резиденцией обер-полицмейстеру, словно средневековый замок, вмещало его жилище, канцелярию, конюшню, пожарную и тюрьму. Но после реформ Федор Федорович Треплов переехал в дом военного губернатора, а на Большой Морской, 24 разместили Адмиралтейскую часть петербургской полиции. Там же ютилось любимое детище Треплова – Сыскное отделение. Федор Федорович долго убеждал императора создать специальную службу для розыска преступников и осенью 1866 года таки уговорил. За прошедшие три года начинание обер-полицмейстера было признано успешным, однако ни переселять, ни увеличивать штаты с финансированием и уж тем более распространять опыт на остальные города и веси никто не торопился.
Из нанятого на ее же деньги экипажа Сашеньку грубо вытолкнули на мостовую. Еле на ногах удержалась.
– Пошла! Пошла, курва!
Дежурившего по части долго не могли добудиться.
– Что за девка? – спросил штабс-капитан Будницкий, когда после полуторачасового ожидания Сашеньку завели к нему в кабинет.
– Жена арестованного Муравкина, – доложил помощник смотрителя. – Доставлена по распоряжению господина Выговского.
– Кого-кого? – сладко зевнул капитан Будницкий.
– Выговского! Чиновника для поручений сыскной полиции, – напомнили ему.
Дежурный наморщил лоб:
– Белобрысенький такой?
– Так точно! Велено сдать под расписку!
– Под письку? Всего лишь раз? – хихикнул дежурный и взял в руку перо. – Не вижу препятствий!
Сашенька, уже набравшая воздуха, чтобы рассказать про грабеж, осеклась. Идиоту жаловаться бесполезно!
– Дана в том, что… Мещанка? Крестьянка?
– Гулящая! – услужливо пояснил помощник смотрителя. – Говорит, и билет имеется!
– Из какого сословия, спрашиваю?
Помощник пожал плечами.
– Крестьянка, – соврала Сашенька.
Ей не нравился взгляд дежурного. Пьяный, сальный!
Штабс-капитан позвонил в колокольчик, сунув полицейским расписку. В кабинет вошли караульные.
– В отдельную камеру, – указал он на Сашеньку.
– А Выговский? Он когда будет? – спросила она.
– Во вторник, радость моя, – многообещающе улыбнулся офицер. – Во вторник!
Встреча с Антоном Семеновичем уже не пугала. Наоборот, Сашенька мечтала о ней! И желательно побыстрее. До вторника Диди сойдет с ума! Почему бы Антону Семеновичу не заглянуть на службу сегодня? Ну право! Жены нет, детей тоже, мать с отцом в Вологде…
А вдруг Диди решит, что Сашенька привела угрозу в исполнение и бросила его с тремя детьми. Боже!
Ведь и искать не станет…
А и стал бы – все одно бы не нашел. В страшном сне такое не приснится – княгиня Александра Ильинична Тарусова, урожденная Стрельцова, сидит в камере предварительного заключения Адмиралтейской части!
Интересно, а врачи арестантов в праздники осматривают? Эх, если б Лешич заявился! Верный рыцарь наверняка бы придумал, как вытащить Сашеньку из вонючей камеры.
Княгиня в нетерпении стала прохаживаться по небольшой – три на четыре шага – камере.
Господи, от Зимнего меньше версты, а как все убого! Запах и вовсе невыносим. Вдобавок жара нестерпимая, сорочку хоть выжимай.
Хотелось пить. И есть! Сашенька вспомнила, что из-за скандала толком не позавтракала.
Заскрипел замок. Узница с надеждой привстала. Ого! Дежурный офицер пожаловал. Наверное, что-то сообщить. А вдруг решился ее отпустить?
Дверь затворилась, ключ скрипнут в замке. Их заперли! Что случилось? Штабс-капитан что, тоже арестован?
Господи! В его руках веревки! Мамочка, что же будет?
– Повеселимся, красавица? – подмигнул Будницкий.
За столом он не выглядел таким огромным. Головы на две повыше Диди будет! Нет, Сашеньке с сим Голиафом ни за что не справиться.
– Я есть хочу… И пить… – прошептала княгиня, пятясь в угол от приближавшегося насильника.
– Если ублажишь, в кухмистерской закажу! – пообещал штабс-капитан и скинул мундир на дощатые нары.
Тарусова наткнулась на табурет, попробовала приподнять. Черт! И здесь привинчен.
– А ты игрунья! Хе-хе! Мне такие нравятся!
Господи! Сашенька даже не догадывалась, что лишь приличное платье отделяет ее от мира, где грабят и убивают, унижают и насилуют, мира, о котором она, конечно же, читала в сочинениях Крестовского, бывшего студента Диди. Читала, но до конца не верила! Муж сетовал, что Всеволод Владимирович обладает слишком богатой для юриста фантазией, а получается, что он даже сглаживал ужасы истинной, но до этой секунды неведомой Сашеньке жизни.
– Скидывай давай одежонку, а то разорву!
– Постойте! Послушайте! Я не проститутка!
Сашенька уперлась в стену.
– Я жена…
Договорить не успела. Офицер сунул ей под подбородок локоть, прижал своим крупным телом к стене. Говорить Сашенька не могла, дышала – и то с трудом. Хотела вытащить булавку, единственное свое оружие, но ее правую руку грубо схватили, потянули вверх и привязали к торчащему в стенке кольцу. Потом точно так же поступили с левой рукой.
– Вот и порядок!
Штабс-капитан отодвинулся на два шага, чтобы полюбоваться, как извивается в путах привязанная жертва.
Сашенька решилась на рывок вперед, но веревки были крепкими, а узлы морскими.
– Я благородная дама!
Будницкий усмехнулся.
– И буду жаловаться!
– Слушаю!
– Я… Я кричать буду! Весь дом сбежится!
Штабс-капитан помотал головой:
– Не сбежится! Пристав с семьей на даче, – насильник не спеша стянул штаны, потом исподнее, – караульные за мною в очереди. С утра переживали, что сыскари всех баб на праздник выпустили…
– У меня сифилис! – не зная, чем бы запугать, соврала Саша.
– У меня тоже! – расхохотался Будницкий.
Его потные руки заскользили по сарафану. Княгиня изловчилась и укусила насильника за плечо.
Тут же получила по лицу:
– Но-но! Не заигрывайся! Не то зубы выбью!
Господи, какая же она дура! Зачем ввязалась в расследование? Какое ей дело до Антипа Муравкина? Пусть сдохнет на каторге! Нет, больше никогда, никогда она не наденет простонародное платье, не станет выдавать себя за крестьянку…
Штабс-капитан схватил ее за бедра и приподнял. Сашенька чувствовала себя Марией-Антуанеттой на эшафоте – еще секунда и вонзится гильотина! Княгиня зажмурилась… Пусть только развяжет руки. Сашенька совершит такое, что насильник больше никогда не притронется к женщине!
Но вместо гильотины заскрежетал ключ в замке.
– Что надо? – недовольно обернулся штабс-капитан.
– Будницкий! Шо ты тут делаешь?
Сашеньку сразу выпустили, ее стопы больно ударились об пол. Офицер резво развернулся и по привычке отдал честь.
– Срам лучше прикрой! Шо? Опять насильничаешь? – спросил вошедший, лица которого узница из-за мощной спины офицера не могла разглядеть.
– Никак нет! Она сама!
Тут Сашенька не сдержалась и врезала Будницкому ногой аккурат между бедер.
– А-а-а! – взвизгнул штабс-капитан и рухнул на пол, зажав руками причинное место.
Вошедший уверенным шагом подошел к ним:
– Ну? Хто тут офицеров насилует?
– Неправда! Он сам… – закричала привязанная к стене Сашенька.
– Знаю, знаю, успокойся! Как звать?
– Маруся!
– Крутилин Иван Дмитриевич! – чинно представился невысокий господин с комичными седыми бакенбардами.
– Иван Дмитрич! Я все объясню… – штабс-капитан, кряхтя и прикрывая рукой промежность, попробовал приподнялся.
– Суду объяснишь!
– Иван Дмитриевич! За что суд? – закричал Будницкий. – За гулящую?
– Я не гулящая! – возмутилась Сашенька.
– Заткнись! – Будницкий изловчился и снизу ударил Сашеньку по лицу. – С тобой потом потолкуем!
– Вон отсюда! – скомандовал Крутилин. – О вашем поведении я подам рапорт.
– Не советую, Иван Дмитриевич. У меня дядя в министерстве!
– Вот напугал. Давай, давай, ступай! – подтолкнул его к двери Крутилин и двинулся следом.
– Иван Дмитриевич! А я? – взмолилась привязанная к стене Сашенька.
– Развязать, накормить, напоить, – не оборачиваясь, скомандовал Крутилин надзирателям.
– Иван Дмитрич! – запричитала Тарусова, женским чутьем уловив нужную линию поведения. – Пожалейте! Дитя грудное не кормлено! Не виноватая я! Мужа навестить пошла. А меня сюда! До вторника.
– Как, говоришь, фамилия?
– Муравкина.
– Муравкина?
У Сашеньки который раз за день похолодела спина. Это ж надо – дожить до тридцати пяти, а ума не нажить! И за что ее муж-профессор любит? Крутилин присутствовал при обыске у Муравкиных, видел Марусю.
Сознаться в маскараде?
Еще пять минут назад, под угрозой насилия, она была готова на это, но теперь… Э нет! Лучше тюрьма и каторга. Опозорить мужа, отца, стать посмешищем на всю столицу? Нет, нет и нет! Настоящего своего имени Сашенька не назовет.
– А-а-а! – припомнил Крутилин. – Муравкина! Это не твой ли муженек братцу голову снес?
– Вроде того, – с облегчением сказала Сашенька.
Слава богу! Начальник сыскного Марусю в лицо не запомнил.
– Почему от следствия скрывалась?
– Не скрывалась! Переехала. Хозяйка прочь погнала.
– Бывает.
– Помогите, Иван Дмитрич! Дитятко дома одно. До вторника не доживет.
– Ладно, не скули. Пошли в кабинет.
Даже чаем напоил.
Иван Дмитриевич ничем не походил на грозу убийц и воров. Добродушное лицо, пышные бакенбарды, малоросский говорок. Однако допрашивал цепко, не забалуешь. Сашенька, то бишь Марусенька, стояла на своем: про убийство не знаю.
– Дома в тот день была?
– Целый день с Петенькой гуляла. Жара такая! Он пятнами покрылся. Только на воздуху и спасались. А после – к фершалу! – самозабвенно врала Сашенька, имитируя, как могла, простонародную речь. – А домой, как пришедши, глянула, а Антипка-то мой почивает. Притомился с работы.
– Кровь на полу заметила?
– Не!
– Про убийство Сидора муж рассказал?
– Не!
– Ой, девка! Врешь!
– Матушкой клянусь, истинная правда. Отпустите меня! Петенька дома! Пла-а-ачет! Соседку на часок уговорила…
– А где живешь теперь?
– Моховая, дом Михалевой, – Сашенька назвала адрес одной из приятельниц.
– Где-где? – удивился Крутилин.
– В подвале, вход со двора, – поправилась Сашенька.
– А-а-а! Что ж…
Договорить Крутилин не успел. Дверь со свистом распахнулась, и в кабинет влетел вихрастый мастеровой – Сашеньке не пришлось оборачиваться, чтобы его разглядеть: на боковой стенке очень удачно висело зеркало.
– Иван Дмитриевич! Как хорошо, что вы здесь! Я убийство Потапова раскрыл!
– Да ну! – подскочил с кресла Крутилин. – Молодец, Антон Семеныч!
Сашенька похолодела. А ведь это Выговский! Только в парике, ну и одежда соответствующая.
– Целый день на барахолке толкался, нанковый пиджак высматривал. Ну и высмотрел! Помните, пятно там на левом рукаве должно быть масляное?
– Помню, помню… Пиджак приобрел?
– Нет! Деньги дома забыл!
– Ну вот опять…
– Не волнуйтесь, Иван Дмитриевич! Вернем вдове в наилучшем виде. На пиджак так никто и не позарился, продавец с ним домой пошел, а я следом. Заротная улица Нарвской части, дом Белокурова. И с дворником тамошним переговорил.
– Чего рассказал?
– Комнату на первом этаже у них веселая компания снимает. Одну ночь пьют, следующую где-то пропадают. А главарь ихний по описанию дворника – один в один Коля Окаянный. Родинка над правым глазом, на левой щеке шрам полумесяцем…
– Надо задерживать.
– Вот за подмогой и приехал!
– Правильно сделал! А то в прошлый раз…
– Сколько можно вспоминать, Иван Дмитриевич? Даст Бог, сегодня возьмем!
– Возьмем! Непременно возьмем!
– По дереву постучите…
– Не сомневайся! У тебя, Антон Семеныч, счастливый день сегодня! Часом, не именины?
– Нет! А что такое?
– Ну как же! Потаповское дело раскрыл – раз, Колю Окаянного разыскал – два-с. А еще и три-с имеется… Знаешь, шо за барышня? – Крутилин по-простому ткнул указательным пальцем в Тарусову. – Нет, нет! В лицо не смотри! Не догадываешься?
Сашенька слышала, как Выговский чешет затылок. Сейчас выяснится, что за барышня!
Диди ее убьет! Правильно, кстати, сделает.
Насладившись паузой, Крутилин дал подсказку:
– За кого ты третьего дня строгий выговор без занесения в послужной список получил?
– Никак Муравкина?
– Мужа навещать пришла, как и предполагали…
– Отлично! Вернусь с задержания – опрошу!
– Да я уже… Хочу отпустить! Не знает она ничего! С ребеночком гуляла!
– Жаль!
– Ты давай переодевайся. Револьвер прихвати. А караульного отправь в резервную часть, городовых пусть побольше пришлют. Коля Окаянный без боя не сдастся!
Дверь захлопнулась. Сашенька перевела дух.
– Ладно, Муравкина, подписывай показания и дуй домой. Не до тебя…
Сашенька изготовилась поставить крестик, как в кабинет с шумом вернулся Выговский:
– Иван Дмитриевич! Иван Дмитриевич! Врет Муравкина!
Сашенька застыла с пером в руках.
– Видела она труп! Вспомните показания Антипа! Брата он прикончил днем, а труп в Невку скинул ночью, когда дворник спал. Что ж она, всю ночь с ребеночком гуляла?
Сашенька зажмурилась. Какая же она дура! Сама ведь эту мысль Выговскому подкинула.
Иван Дмитриевич довольно потряс пальчиком:
– Я ж говорю, именины! Даже соображать лучше стал. Молодец! Иди переодевайся, я сам управлюсь.
Дверь за Выговским опять затворилась. Сашенька трясущимися руками нарисовала крестик.
Иван Дмитриевич взял подписанные показания и порвал.
– Шо скажешь?
Сашенька виновато улыбнулась.
– Придется, зайка моя, тебе в камере посидеть. Не волнуйся, за ребеночком сейчас пошлю.
– Нет, нет! Пожалейте! Если в камере запрете – руки наложу! Конвоиры – они тоже насильники…
К удивлению, Крутилин остался безучастным. Тихо так сказал:
– Тогда говори правду. Даю минуту!
Сашенька задумалась. Надо любой ценой выбраться отсюда. Во что бы то ни стало!
– Простите, ваше благородие! – тяжело вздохнув, начала она. – Ваша правда! Видала я труп, видала! Вернулась с прогулки, а он посередь комнаты!
– Голову рубить помогала?
– Нет!
– А грузить на подводу?
Вопросы были с подвохом. Но жена юриста легко их разгадала.
– Сразу в обморок упала! Очнулась только ночью: Петенька с голодухи кричит, а мужа нет. И трупа нет.
– Почему в полицию не донесла?
– Антип, когда вернулся, сказал, что труп мне почудился! Сидор, мол, пьяным был, лежал как мертвый.
– Хм! Хм! – удивился Крутилин. – А ты не так глупа, как кажешься!
– Да, – улыбнулась Сашенька. – Батюшка мой тоже самое говорит.
– А когда труп всплыл? – привстал из-за дубового стола Крутилин. – Ты шо, не догадалась, чьих рук дело?
– Некогда мне догадываться, ваше благородие! Дитя на руках малое, мужу постирай, обед сготовь, пол помой. Все сама, у нищих слуг нет…
– Подпиши здесь, – Крутилин сунул ей новый листок, только что им исписанный. – Все! Свободна!
Сашенька медленно встала, повернулась к двери. Только бы Выговский опять чего-нибудь не вспомнил!
– Нет, стой!
Сашенька чуть не упала от испуга. Что еще?
– Сэкономим-ка мы государству пятьдесят копеек! Возьми-ка повестку в суд! В среду явишься на Литейный.
Сашенька кивнула.
– Не придешь – из-под земли достану!
На негнущихся ногах, моля Господа, чтобы не столкнуться с Выговским, Сашенька припустилась по страшному зданию.
