Глава пятнадцатая
В прежние годы праздная публика по утрам скучала: театры и рестораны еще закрыты, приемы с балами тоже почему-то ближе к ночи начинаются. Приходилось туда-сюда фланировать по Невскому да наносить друг другу визиты. Однако после судебной реформы проблема, куда деть себя утром, счастливо разрешилась. В суде оказалось куда интересней, чем в театре, где всегда знаешь, чем окончится пьеса. На Литейном страсти кипели всамделишные, а финалы были непредсказуемые. Злодей мог за решетку отправиться, а мог и вслед за публикой – в ресторан.
Ходить в суд вошло в моду, а на постоянных участников процессов – адвокатов, прокуроров и судей – обрушилось бремя славы. Им аплодировали и свистели, брали автографы и признавались в тайной любви, с ними искали знакомства!
Дмитрий Данилович Тарусов стал кумиром публики еще до окончания первого своего дела. Сразу после объявления перерыва его плотным кольцом окружила стайка дамочек пестрого возраста. Поздравляли, хвалили, строили глазки, а одна совсем наглая схватила князя за локоток и заверещала:
– Браво! Браво, Тарусов!
«Прямо театр! Разве что на бис не вызывают», – порадовалась за мужа Сашенька и снова поймала взгляд Будницкого. Штабс-капитан пробирался к дверям зала номер один спиной, стараясь не потерять княгиню из виду. Как же хорошо, что Сашенька слушала процесс с хоров! Пока Будницкий поднимется наверх, ее и след простынет. Громадное здание с множеством выходов, внутренним двором, переходами и лесенками позволяло легко затеряться. Прикинув, что штабс-капитан, не перехватив ее на хорах, кинется к центральному входу, Сашенька отправилась искать выход на Шпалерную.
По широким коридорам сновали судейские и чиновники Министерства юстиции, разок-другой пришлось уступить дорогу конвою с подсудимым. А вот и нужная дверь! Несмотря на солнце, палившее который день, дышать на улице было много легче, чем в душном здании. На выходе ее сразу окликнули:
– Сашич!
Голос отца! Тарусова поискала его в разъезжавшейся толпе. А вот и он, возле казенной кареты с гербом, прощается с кем-то очень важным.
– Дочь моя, Александра! – представил ее Стрельцов собеседнику.
– Очень, очень приятно, – граф Павен элегантно склонился к ручке. – А мужа вашего, княгиня, я еще по университету помню.
– Вы однокурсники? – удивилась Сашенька.
– Нет, Дмитрий годом позже учился. Но выделялся! Даже тогда выделялся умом и способностями.
– Согласен, Константин Иванович, зять у меня толковый! – к немалому удивлению Сашеньки, воскликнул Илья Игнатьевич.
– Не то слово! Уел нас с потрохами, и правильно сделал. Сами виноваты! Выставили против светила юридической мысли недоучку, ничтожество, фанфарона. «Как мне поступить, ваше превосходительство?» – словно озорной мальчишка, граф Павен, министр юстиции, передразнил Дитцвальда. – Знаете, что я ответил? «Пойди, любезный, мышьяк скушай!» Тоже мне, товарищ прокурора…
– Надеюсь, огрехи Фердинанда Эдуардовича не умалят заслуг моего мужа? – кокетливо вопросила Сашенька.
– Нисколько. Дмитрий – умница! Искренне жаль, что всяческие обстоятельства не позволили мне призвать его в наши ряды.
– Можно спросить, граф? – насторожился Илья Игнатьевич. – Что за обстоятельства такие?
– Ну вы же знаете нашу бюрократию, – увернулся от ответа Павен.
Не скрывая, что очарован Сашенькой, министр принялся обстоятельно расспрашивать ее про детей, про то, где они с мужем бывают, и прочее…
Княгиня, когда хотела, могла вскружить голову любому, однако, на счастье Дмитрия Даниловича, хотела она этого редко. Но для графа Павена, от которого многое, если не все, зависело в юридических сферах, сделала исключение.
Илья Игнатьевич, торопившийся на важную встречу, несколько раз демонстративно доставал из жилета золотые часы, открывал, смотрел на циферблат, сокрушенно поцокивал, но Павен с Сашенькой столь же демонстративно его переминаний не замечали.
Наконец, по истечении получаса, Павен приложился к ручке княгини и сел в карету, напомнив на прощание Илье Игнатьевичу, что завтра ждет того у себя на Малой Садовой.
– Ну ладно… Внуков целуй, Диди мои поздравления, – скороговоркой попрощался Илья Игнатьевич с дочкой.
Княгиня повернулась чмокнуть его в щечку и – о ужас! – увидела Будницкого, который, отчаявшись подловить ее у центрального входа, бросился на поиски и как раз поворачивал с Литейного на Шпалерную.
– Ты разве меня не подбросишь? – скрывая волнение, попыталась как можно небрежней улыбнуться Сашенька.
Отказывать единственной дочери купец первой гильдии Стрельцов никогда не умел.
– Так и быть, полезай в карету!
Княгиня поспешила воспользоваться спасительным предложением.
– Трогай, Пафнутий! – скомандовал кучеру Илья Игнатьевич.
Растерявшийся Будницкий проводил упорхнувшую Сашеньку тяжелым взглядом.
Ехали молча. Стрельцов обдумывал предстоящий разговор с тверским вице-губернатором, от благорасположения которого зависел важный подряд, княгиня с раздражением перебирала в уме хозяйственные проблемы: что на обед купить? А что на ужин? Решение пришло вдруг: а собственно, зачем? Кто готовить будет, Клаша ведь в лечебнице? Что ж, значит, сегодня они питаются в кухмистерской. Нет! Днем в кухмистерской, а вечером в ресторане. Победу Диди надо отпраздновать!
Отцовская карета подкатила к ее дому. Сашенька чмокнула папеньку, поставила ногу на ступеньку, и тут ее словно электричеством дернуло. Как она могла забыть?! Хотела ведь переговорить с папенькой про Дондрыкину!
– А ты куда направляешься?
– В контору! – буркнул опаздывавший Стрельцов.
– А можно с тобой? Разговор есть!
– За дорогу управишься? – уточнил отец.
Сашенька кивнула.
– Пафнутий, трогай, – велел Илья Игнатьевич.
Княгиня задумалась: как начать неприятный разговор?
– Слушаю, – поторопил дочку Стрельцов.
– Папенька, я вчера встретила Матрену Иванову, дочку Ипатия Ивановича.
Несмотря на немолодые годы и обширный круг знакомств, Илья Игнатьевич память имел превосходную. Лишь несколько секунд понадобилось ему, чтобы мысленно пролистнуть пожелтевшие страницы прошедших лет и найти нужную запись.
– Как же, как же, помню. На Рождество приходила. Ты такой маленькой тогда была!
Сашенька кивнула. На поворотах все пыталась высмотреть, не увязался ли Будницкий, но из-за скорости – а Пафнутий гнал во весь опор – разглядеть седоков в пролетках и экипажах не успевала.
– Надеюсь, в добром здравии пребывает? Замужем? – осторожно спросил Илья Игнатьевич, догадавшись, что разговор предстоит не из легких.
– Нет, увы.
– Чем занимается?
– До недавнего времени – проституцией. – Здесь Сашенька заметила, что от таких ее слов Илья Игнатьевич помрачнел.
– Прости Господи душу мою грешную, – перекрестился он.
– Но с год назад лавку открыла, тканями теперь торгует.
– Ну, слава богу! Выбралась, стало быть, из трясины.
– Выбраться-то выбралась, только вот кто ее туда толкнул, не расскажешь?
Илья Игнатьевич в волнении дернул щекой:
– Думаешь, я?
– Я пока ничего не думаю. А вот Матрена винит тебя.
– Нет, я тут ни при чем. Каждый сам себе дорогу выбирает! И швеей Матрена могла стать, и прачкой…
– А могла ведь в купеческих дочках остаться, – парировала Сашенька. – Образование получить, замуж выйти. Только вот беда с ней приключилась. Некий Илья Игнатьевич Стрельцов разорил ее отца!
– Разорил, и не раскаиваюсь! – с нескрываемой злостью подтвердил Илья Игнатьевич. – Ипатий обманул меня, вокруг пальца обвел. Вернее, пытался! Предложил он как-то прожект. Весьма доходный, надо сказать, но столь же и рисковый, мог запросто не выгореть. Я сие отлично понимал, потому долго мучился, прикидывал так и сяк, но в итоге алчность моя одержала викторию – вложил деньги! Ну а прожект, конечно, накрылся медным тазом.
– То есть Ипатия Ивановича ты наказал за собственную ошибку?
– Не перебивай отца, слушай! Выяснил я нечаянным образом, что к прожекту Ипатий и не думал приступать. Истратил все мои деньги по собственным нуждам: долги раздал, у помещика себя с семьей выкупил, на воды скатался, а передо мной через полгода руками развел. Извини, мол, неудача нас постигла! Такой вот прохиндей. Простить его никак было нельзя! В мирке нашем купеческом репутация дороже денег, сама знаешь. Если прознают, что позволил себя обмануть, пиши пропало. Приказчики примутся воровать, покупатели расчеты прекратят, поставщики в кредите откажут. И все! Был Стрельцов мильонщик, стал нуль без палочки. Потому и наказал я Ипатия примерно, чтоб другим неповадно было. Ох, и нелегко это далось! Нелегко и недешево! Ведь договор меж нами устным был. Потратил я на разорение Иванова-Дондрыкина (он, негодяй, пытаясь скрыться, фамилию сменил) раза в два больше, чем он украл. Зато с тех пор никто больше со мной таких шуточек не выкидывал.
– Но ведь вы дружили! В гости друг к другу ходили!
– Запомни, дочка, худшие должники – это друзья.
– Но Дондрыкин руки на себя наложил!
– Да, согласен, переборщил я малость. Да кто ж знал, что Ипатий грех такой на душу возьмет, слабину проявит? Да-с, слабину! И не смотри на меня удивленно. Веревку намылить не мужество, мужество – это когда ты жизнь с пустого места начать способен. Вот, скажем, твой Диди. Достиг уже однажды вершины мечт своих, а потом вдруг кубарем под откос полетел. Но ведь не запил и за приданым ко мне не пришел! Стиснул зубы и искал себе применение. Потому что мужик, хоть и князь! И нашел себя, да как нашел! Завтра, нет, сегодня же его имя во всех газетах аршинными буквами наберут!
Во всех газетах! Сашенька аж подскочила от этих слов. Дондрыкина вчера грозилась либо в суд прийти, либо на страницы газет попасть! Ну-ка…
Княгиня громко крикнула:
– Эй, Пафнутий, дружок, останови-ка у газетчика!
Состоятельные люди прессу выписывали, прочие покупали на улицах. Число газетных разносчиков власти строго регламентировали (дабы излишняя конкуренция не привела их к разорению), поэтому каждый из них имел бляху с номером.
– Все сегодняшние газеты, – торопливо попросила Сашенька продавца, возле которого остановилась карета.
– Да рано еще, дочка, – с пониманием улыбнулся Илья Игнатьевич. – Не успели еще про Дмитрия напечатать!
Карета снова тронулась. Княгиня быстро просмотрела заголовки в криминальных разделах. Про ночное убийство Васютки Мордасова сообщили все газеты. А вот про Дондрыкину нигде ни слова.
– Сашич! А что это за убийство в вашей квартире? – вспомнил вдруг реплику Дитцвальда Илья Игнатьевич. – Кто это у вас скрывался?
Пришлось рассказать про Клашу.
Илья Игнатьевич анализировал быстро, а решения принимал еще быстрее.
– Значит, так! Сейчас пошлю записку домой. С сегодняшнего вечера в вашем полном распоряжении наша вторая кухарка, нечего им вдвоем баклуши бить, а также лакей и две горничные. Не маши руками! Теперь и вы можете себе такую прислугу позволить. Помяни мое слово, завтра у ваших дверей очередь из клиентов выстроится!
На лице Сашеньки блуждала рассеянная улыбка. Не давало ей покоя вчерашнее намерение Дондрыкиной самой поквитаться с убийцей. А вдруг не Немезидой, а жертвой стала? Очередной жертвой Осетрова!
Или не Осетрова? Права, ох права Аграфена Минична! Только круглый идиот прячет отрубленную голову в собственном шкапу…
Неужели Прошка?
Надо ехать к Матрене и попытать, кто у нее в подозреваемых!
Карета подкатила к конторе Стрельцова. Илья Игнатьевич, кряхтя, спустился и подал руку, чтобы помочь Сашеньке. Но та ушла в размышления.
Какого черта она забыла у Дондрыкиной? Диди процесс выиграл, стоит ли тратить время, рисковать репутацией, а может, и жизнью? Лишь чудо спасло Сашеньку от осетровской расправы. Чудо по фамилии Ципцин. Кто он? Еще одна загадка! Загадка, которая знает, как ее зовут и где она живет. Вчера Ципцин целый день провел возле их дома, а ночью на черной лестнице убили Васютку. А вдруг эти события связаны? Нет, нельзя бросать расследование! Чем быстрее Сашенька разгадает все тайны и загадки, тем быстрее они снова спокойно заживут. Но вот счастливо ли? Сможет ли она простить Диди измену? Сможет ли Диди забыть ее выходку с Крутилиным?
Ой, как все сложно…
Стрельцов в который раз достал часы. До важной встречи оставалось две минуты. А дочка сидела и сидела, глядя куда-то сквозь него. И отеческое сердце сжалось: бедная она, несчастная. Сколько у ее Сашича забот с тремя-то детьми!
Княгиня наконец опомнилась:
– Ой, папочка, прости!
– Да сиди уж. Пафнутий тебя отвезет.
– Правда? А можно не домой, а на Петербургскую?
Илья Игнатьевич прикинул. После важной встречи намечался ресторан. Однако за два часа, что до него оставалось, Пафнутий раза три мог съездить со Староневского туда и обратно.
– Конечно!
Телепнев визиту поначалу обрадовался, усадил чайку испить, подробно выспросил про судебное заседание.
– Выходит, ошибался я. Получается, Калина душегуб. Докатился, мерзавец! До чего ж людей алчность доводит… – Козьма Сысоевич прихлебнул из стакана в серебряном подстаканнике, и тотчас мысли его свернули в прагматическое русло: – Но, как говорится, не было бы счастья. Теперь наше с Матреной дело на поправку пойдет. Аграфена-то Минична к купеческому труду непригодна, остатки товара я у ней за полцены скуплю.
– А Прошка?
– Это еще кто? Тот сосунок, что опосля Сидора старшим стал? Не смешите, барышня. Что он в торговле-то понимает? Да и Игнат Спиридонович дел с ним иметь не будет! Я вам говорю.
– Игнат Спиридонович? – Сашеньке вспомнился бородатый хозяин ломового двора, где служил Антип Муравкин. – Он-то здесь при чем?
Козьма Сысоевич сразу навел тень на плетень:
– Да так, ни при чем. Не слушайте старика! Сам иногда не пойму, что болтаю!
И замолчал. Когда Сашенька допила чай, Телепнев стал ее выпроваживать:
– Вы уж простите, дела! Мокий Псоевич с минуты на минуту…
– Понимаю! Да я, собственно, не к вам и приходила. Мне бы Матрену Ипатьевну повидать.
– Где я ее вам возьму? – удивился Телепнев. – Как с вами укатила, так и не появлялась.
– Где же она? – заволновалась Сашенька.
– А бес ее знает! В загул снова пошла, должно. А все из-за вас, княгиня! Расстроили вы Матрену, вот за бутылку и схватилась. А пить ей ни в коем случае нельзя. Если вино в рот ейный попадает, пиши пропало. Запойная потому что! Ежели поболтать хотите, приходите, значит, дней через десять, аккурат вернется. Даже через пятнадцать, сперва травками буду отпаивать. А по правде, так лучше вообще не приходите! Вдруг опять Мотя расстроится… Эх-эх-эх, сам не рад, что связался!
– Не знали, что запойная?
– Знал! Да ведь тоска меня замучила. Тоска, старость и собственная никчемность. Когда я в силе был, зятья заискивали, за советом ходили, деньги канючили… Уважали, одним словом. А после пожара стесняться стали. Вот как бывает, княгиня. В приживалах пришлось у собственных дочерей жить. А с год назад в одиночку остался, благоверная моя померла от водянки. Даже поговорить стало не с кем, к столу меня давно уже не звали. Чахнуть стал, думал, зиму не переживу. И вдруг Мотя: помоги, мол!
– Козьма Сысоевич, – прервала ненужные ей воспоминания Сашенька. – Вчера, когда мы прощались, Матрена Ипатьевна револьвер достала…
– По пьяни всегда им размахивает. Он у ней с прежней жизни остался. Гулящим-то клиент всякий попадается: и поколотить могут, и не рассчитаться. Вот Мотя оружие и завела.
– Мотя сказала, что к убийце поедет, самосуд хотела учинить!
– К какому убийце?
– Пашкиному…
– Пьяный бред!
– А вдруг нет?
– Бред! Подумайте сами – Осетров ведь жив-здоров, на суде выступал. Значит, не поехала к нему Мотя!
– А вдруг наоборот случилось? Не она Осетрова, а он ее убил?
– Да кабак ей попался по дороге, там и пьет до сих пор…
– Сомневаюсь, у нее такая решимость была во взгляде! Надо в полицию заявить об исчезновении.
– Не надо! – Стариковская мягкость и обходительность внезапно исчезли. Телепнев сказал твердо, а для убедительности кулаком по столу хватил и повторил: – Не надо в полицию! Я уж по всей округе разнес, что Мотя в Вологду отправилась, товар продавать. Завсегда такую пулю пускаю, когда у ней запой. Не дай бог прознают! Что мужику простительно, то бабе – позор…
Сашенька удивилась. Репутация Дондрыкиной и без пьянства давно подмочена. Но возразить не успела. Козьма Сысоевич вывалил еще ворох аргументов против похода в полицию:
– А заодно решат, что Телепнев последний ум потерял. Не знает, где его Матрена! А я знаю: на Старопетергофском где-нибудь, в кабаке. Жива-здорова, пьет как лошадь. Точно, точно – лошадь! Ария же с ней, умнейшая животина. Если бы с Мотей что случилось, Ария бы сама домой пришла.
Какую-то фальшь чувствовала Сашенька в словах Телепнева. Старик что-то недоговаривал, что-то скрывал. И тут, откуда ни возьмись, закралась мыслишка: а вдруг Козьма Сысоевич и есть искомый убийца? Почему нет? Разорившийся после пожара купец неожиданно узнает, что его бывший поставщик готов прервать многолетнюю монополию Осетрова и продать партию товара Дондрыкиной. Та располагает средствами, но не умеет продавать. Зато умеет ее ухажер, Пашка Фо. Козьма Сысоевич его убивает, и Дондрыкина в отчаянии нанимает Телепнева старшим приказчиком. Вот только незадача: Сидор Муравкин, случайный свидетель Пашкиной гибели, хочет за свое молчание кругленькую сумму. Однако замолкает бесплатно, причем навсегда. Тело Сидора Телепнев топит в Малой Невке, а голову закапывает. И вновь незадача – гнилая веревка обрывается, безголовый Сидор всплывает. Но и эту досадную неприятность Телепнев оборачивает в свою пользу. Его посещает новая идея: подвести под подозрение главного своего конкурента, Осетрова. Он заходит к нему якобы поговорить и, пользуясь минутной отлучкой, прячет в шкапу голову Муравкина.
Уф! Сашенька восхитилась безукоризненностью собственной логики. На этот раз детали головоломки сошлись без изъянов. Вернее, почти без изъянов. Оставалось выяснить, заходил ли Телепнев к Осетрову в день обыска. Как бы это узнать? Спросить Прошку? А вдруг не Телепнев, вдруг Прошка убийца? Смерть старших приказчиков вознесла его на недостижимое для двадцатипятилетнего место, а устранив Осетрова, Прошка станет хозяином его лавки.
Нет, надо в полицию! Так, так, так… С Крутилиным сталкиваться нельзя, с Выговским тоже, значит, остается одна дорога – в полицейскую часть Петербургской стороны.
– Мне, пожалуй, пора, – Сашенька поднялась из-за стола.
– Может, еще чашечку? – предложил Телепнев с какой-то настороженностью и угрозой. Так, во всяком случае, показалось Сашеньке, которая попробовала ответить беззаботно:
– Нет, спасибочки…
– Я колбаски щас подрежу… – Козьма Сысоевич схватился за нож и стал кромсать кружок пахнущего чесноком деликатеса. – Хочу, знаете-с, быть уверенным, что переубедил. Что не побежите сломя голову в полицию.
Тут сомнения у Сашеньки исчезли окончательно. Он, Телепнев, – убийца! Только сможет ли Сашенька кому-нибудь рассказать о своей догадке? На пути к спасительной двери преступник с ножом. Что делать? Как остаться в живых? В доме никого – Аграфена, прислуга дондрыкинская, подав чай, на базар пошла.
– Не побегу, – вымолвила Сашенька, не в силах отвести взгляд от поблескивающего ножа. – Мне к деткам пора. Трое их у меня!
– Правильно говорите, княгиня. Займитесь лучше детьми. Муж ваш подзащитного своего выгородил, а убийцу без вас найдут.
Сашеньке казалось, что по устам Телепнева скользит ухмылочка. Как же ему, старику, удалось справиться с Матреной? У той ведь был револьвер.
Жаль Дондрыкину… А себя еще больше!
В эту секунду спасительно зазвенел колокольчик. Кто-то зашел в лавку. Телепнев вздрогнул.
– К вам пришли! – не смогла скрыть радости Сашенька.
Теперь и закричать можно. На помощь позвать.
– Слышу, – прошипел Телепнев. – Чаю попить не дают. Мы точно договорились?
– Точнее не бывает, – очаровательно улыбнувшись, соврала Сашенька.
Козьма Сысоевич положил нож. Тарусова вышла из-за стола и вслед за опасным старикашкой спустилась в лавку.
– Мокий Псоевич! Дорогой! – воскликнул Телепнев, разглядев посетителя.
У щупленького, с козлиной бородкой, Псоевича при виде Сашеньки загорелись глаза:
– Компаньонка ваша?
Ого! Дондрыкина Козьму Сысоевича старшим приказчиком держит, а он себя за компаньона выдает!
– Нет, покупательница. Ждем вас снова, ваше сиятельство! И про уговор не забудьте…
Уже выйдя на улицу, Сашенька услышала, как Мокий Псоевич присвистнул ей вслед:
– Неужто графиня?
– Выше бери – княгиня! – поправил его Телепнев.
Немедля в полицию!