Глава четырнадцатая
Настала очередь свидетелей защиты. Первым вызвали Прыжова.
В этот момент в зал, вернее на хоры, зашла Сашенька. Дмитрий Данилович очень ждал ее, а заметив, приветливо улыбнулся. Она в ответ качнула веером, мол, все в порядке, и огляделась.
Ба! Сколько знакомых лиц, даже Илья Игнатьевич пожаловал! Конечно же, сидит на почетных местах вместе с другими важными птицами – позади судейского стола был установлен ряд кресел. Так, так, так… Где Осетров? Сашенька достала театральный бинокль. Вот он, паскудник, в последнем ряду, а рядом супруга. Отлично! Не подвел Прошка.
Еще кто здесь? Михнов, Живолупова, Кутузов… А это кто? Сашенька не поверила глазам – неужели Будницкий? Он-то какого рожна притащился? Неужели лже-Марусю караулит? Значит, надо быть поосторожней, шею ведь свернуть обещал. Боже, Ципцин! Ему-то что здесь надо?! И вообще, откуда взялся этот мастеровой с безупречным французским? И что ему надобно от Сашеньки?
– Господин коллежский асессор! Я правильно расслышал? Вы утверждаете, что голова покойного испачкана в грязи? – с тоской в голосе спросил тем временем Дитцвальд.
Когда же эта ерунда закончится? Сколько можно обсуждать всякую чушь?
– Да, – подтвердил Прыжов.
– Почему тогда сей факт не был установлен при первичном осмотре?
– Я на нем не присутствовал, его проводил врач Петербургской части Горский. Мне же голова была передана для консервации. При ее осмотре я обнаружил комки земли в волосах и потеки на лице. После погружения головы в спирт грязь выпала в осадок. Можно, я продемонстрирую?
Якоб кивком разрешил.
Лешич подошел к столику для вещественных доказательств, взял емкость с головой в руку и два раза всколыхнул содержимое. Теперь осадок увидели и публика, и присяжные.
– И что из этого следует? – Дитцвальд зевнул, прикрыв рот ладонью.
– Вероятней всего, голова после декапитации была закопана, потому что отрублена была с единственной целью – сделать невозможным опознание. Так бы и вышло, всплыви Сидор через месяц или полгода. Но из-за гнилой веревки, которой труп был привязан к камню, он явил себя следующим же днем, одежда помогла опознанию, а родимое пятно на ноге сделало его стопроцентным. И вот тут-то истинный убийца, испугавшись разоблачения, выкопал голову, слегка ее обмыл, держа за волосы – потому-то и остались потеки грязи на щеках, – и принес на поминки, полагая, что Антип Муравкин из-за ссоры на крестинах в больших подозрениях у полиции.
– Надо же, какая у вас фантазия, господин коллежский асессор! – воскликнул с сарказмом Дитцвальд. – Теперь мне понятно, зачем Тарусов вас вызвал. Непонятно, однако, почему такие вот субъекты состоят у нас в штате Губернского правления? Вы только вдумайтесь, господа присяжные, вдумайтесь над абсурдными выводами, которые изложил этот, с позволения сказать, эксперт! Раз на голове грязь, значит, она была закопана, а раз была закопана, значит, убийца не Муравкин. Ну как тут не расхохотаться?!
– Действительно, господа присяжные, – сказал с места Дмитрий Данилович, – вдумайтесь! И вслед за доктором Прыжовым придете к тем же выводам.
– Нет, князь, – парировал Дитцвальд, – сии выводы беспочвенны!
– Почему же беспочвенны? Вон она почва, на дне банки болтается! (Смех в зале.) А вот обвинительный акт о ней молчит.
Хоть такие спонтанные перебранки между сторонами и были против правил, Якоб не возражал. И присяжным понятней, и сидеть не скучно.
– Конечно, молчит! Потому что грязь эта к преступлению никакого отношения не имеет.
– Вот как?
– Вспомните – Сидор был пьян. Вероятно, упал по дороге из трактира, вымазался!
– Это ж как надо упасть, чтобы в волосах остались комки земли? – вслух удивился Прыжов.
– Упал, говорите? Вымазался? – продолжил нападение после его реплики Тарусов. – А вот свидетель Щериля утверждает, что в понедельник Сидор был чист, будто после бани.
– Ой, князь, – отмахнулся Дитцвальд, – ну вы же сами только что доказали, что Щериля – великий путаник.
– Господа присяжные! Внимание! – громко обратился к ним Дмитрий Данилович. – Только что обвинение признало, что у него нет свидетелей, видевших Сидора Муравкина возле дома своего брата в день убийства.
– Э-э! Не передергивайте, я такого не говорил! – завопил Дитцвальд.
– Значит, Щериля видел Сидора? Тогда вопрос: чистого или грязного?
Фердинанд Дитцвальд уже клял себя за глупую импровизацию с падением Сидора. А как иначе поступить? Присяжные судят эмоционально, неувязки трактуют в пользу обвиняемого, потому Дитцвальд и рискнул с предположением. Оказалось, зря! Теперь придется отступать, но надо сделать это достойно, красиво.
– Обвинение не готово сейчас ответить на этот вопрос, – признал Дитцвальд. – Но не по своей вине. Коллежский асессор Прыжов утаил этот важнейший факт от следствия. И ему придется за это ответить!
– Ничего я не утаивал! – Лешич по-прежнему занимал свидетельское место. – Сразу после осмотра и консервации я подал рапорт на имя обер-полицмейстера.
Крутилин громко хлопнул себя по лбу. Точно! Бумага была спущена к нему, но по запарке он не придал ей должного внимания. Ну грязь на голове, ну и шо?
– А почему вы свидетельствуете на стороне защиты? Забыли, где служите? – сорвался Дитцвальд.
– Вовсе нет! Присяжный поверенный Тарусов после опроса предложил мне выступить на суде. Мне официально прислали повестку.
– Напомню товарищу прокурора, – вступился Тарусов, – что присяжным поверенным разрешен предварительный опрос свидетелей. Даже если они служат во Врачебном отделении Губернского правления.
– Вопросы к свидетелю еще есть? – спросил после возникшей паузы Якоб.
– Нет, – ответил Тарусов.
– Нет, – мрачно согласился Дитцвальд.
Как он недооценил Тарусова! Как был убаюкан мнимой легкостью дела! Процесс, по представлению Фердинанда Эдуардовича, должен был свестись к единственному вопросу – получит ли Муравкин ну хоть какое-то снисхождение или обвинение добьется бессрочной каторги. Дитцвальд очень внимательно изучил все бумаги и был уверен в победе: убийца брата не сможет вызвать у присяжных даже каплю жалости.
Откуда взялась эта чертова грязь?
– Подсудимый, вам все понятно? – спросил председательствующий.
Антип кивнул.
– А вот мне не все, – признался Якоб. – Господин Прыжов, сядьте. А вы, господин Крутилин, пожалуйте на передопрос!
Иван Дмитриевич поднялся со скамьи. Он обладал редким для чиновников качеством – умением признавать свои ошибки не только тогда, когда начальство в них пальцем тычет. И, внимательно выслушав сейчас свидетелей и стороны, начальник сыскной полиции понял: дело им провалено! Конечно, не со зла и не из-за корысти. Исключительно из-за спешки, будь она неладна. Петербург огромен, преступлений и мазуриков много, а сотрудников – кот наплакал.
– Вы осматривали голову? – спросил его председательствующий.
– Ну как сказать, ваше высокоблагородие… Подняли мы ее за волосы, подсудимый ее опознал и сразу за сердце схватился, мы ее обратно в мешок и засунули.
Сашенька заметила, что репортеры быстро-быстро застрочили что-то в своих блокнотах, а рисовальщики, закрыв лист с портретом подсудимого, вовсю набрасывают Дмитрия Даниловича. Зрела сенсация! Но только Сашенька знала, каких масштабов.
Околоточный Челышков.
– Как быстро вы прибыли в трактир «Дедушка»?
– Сразу, как Глебка прибежал.
– Глебка?
– Мальчишка. Разносчик. Он от того трактира калачами торгует. Вот хозяин и отправил его в участок.
– Почему пришли один?
– Так день был суматошный! Перед Глебкой баба заявилась, мужа ее возле самого дома какая-то шайка избила, пристав всех подчасков туда и отправил, и господина помощника в придачу. В участке лишь я да письмоводитель остались. Потому-то пристав меня одного и отрядил. Мол, ничего сложного, сам справишься.
– Дверь в нумер была сломана?
– Да там такая дверь, что и ломать не надо!
– Веревки, которым половые связали Сидора, на полу лежали?
– Нет, веревок не было.
Простуженный сквозняками делопроизводитель гнусавым от насморка голосом сообщил, что в комнату для свидетелей явилась Мария Муравкина. Дитцвальд, демонстративно посмотрев на часы, заявил, что ее показания уже заслушаны. Товарищ прокурора страховался – а вдруг новый сюрприз? После отказа Антипа от первоначальных показаний и фиаско со Щерилей Муравкина оставалась единственной свидетельницей, подтвердившей вину подсудимого.
Дмитрий Данилович настаивал.
Якоб давно уже сменил гнев к Тарусову на милость. Поверенный, как и говорили о нем, был умен, хитер и с блеском использовал промахи обвинения. Но вот незадача – возражения защиты пока что вертелись вокруг косвенных улик, суть обвинений была не опровергнута. Надо дать шанс!
– Пригласите свидетельницу Муравкину.
Маруся вошла в зал. Тарусов внимательно следил за Крутилиным, но его реакция оказалась для него все равно неожиданной. Разглядев лицо свидетельницы, Иван Дмитриевич подскочил с места:
– Шо за барышня? Ваше высокоблагородие, это не Муравкина!
Публика зашумела.
– Тихо! Тихо! – Якоб позвенел колокольчиком. – Свидетель Крутилин! Желаете сделать заявление?
– Да!
– Займите место свидетеля. Помните: вы находитесь под присягой!
– Эта женщина, – Крутилин обернулся и вытянул в сторону Маруси указательный палец, – самозванка! Я ее не допрашивал.
– А кого вы допрашивали? – не спрашивая дозволения судьи, спросил Тарусов. – Чьи это показания, полностью подтверждающие виновность моего подзащитного, мы недавно заслушали?
– Протестую! – воскликнул Дитцвальд, хотя ровным счетом ничего уже не понимал.
– Против чего протестуете? – спросил с раздражением Якоб.
Фердинанд Эдуардович пожал плечами.
– Тогда лучше воздержитесь от выступлений. Кто может удостоверить личность этой женщины? – Якоб указал на Марусю, которая после крика Крутилина остановилась в центре зала.
– В зале находится муж этой женщины, ее кум, а также околоточный участка, где она проживала, – подсказал судье князь Тарусов.
– Свидетель Челышков! Отвечайте с места – знаете эту женщину?
– Знаю, ваше благородие. Мария Муравкина, жена подсудимого.
– Свидетель Осетров!
– Подтверждаю, Муравкина! – Калина Фомич пошел пятнами. Сверху Сашеньке было отлично видно, как у него дрожат руки.
– Подсудимый? Это ваша жена?
– Да. – На устах Антипа впервые за процесс забрезжила улыбка.
Стоявший на свидетельском месте Крутилин задал ему вопрос:
– А кто ж к тебе на свидание приходил? Гулящая с Сенной?
– Протестую! – заявил Дмитрий Данилович.
– Обвинение поддерживает вопрос свидетеля, – сказал в пику Дитцвальд.
– Протест отклонен, – заявил заинтригованный председатель суда. – Отвечайте, подсудимый!
Антип в который раз разглядывал затылок Тарусова и молчал. Вчера на радостях он позабыл про визит дамы-репортера, потому адвокату о нем и не рассказал.
Судья повторил вопрос.
– Баба из газеты приходила, – наконец сказал правду Антип. – Законник фамилия.
Владимир Артурович Михнов, услышав литературный псевдоним князя Тарусова, громко закашлялся. А Дмитрия Даниловича пронзила страшная догадка. Он быстро обернулся и посмотрел на хоры. От его ужасного взгляда Сашенькино сердце стало биться раза в два быстрей. Не выдержав, она отвела глаза в сторону и испугалась еще больше. На нее с ухмылочкой взирал штабс-капитан Будницкий! После явления настоящей Маруси он принялся методично рассматривать женщин в зале и быстро нашел коварную обманщицу.
Эх, надо было оставаться дома!
– А почему эта Законник женой вашей назвалась? – спросил у подсудимого судья.
– Чтоб пустили ко мне, – объяснил Антип.
– Понятно. Муравкина! Займите место для свидетелей.
К присяге близких родственников не приводили.
– Вы имеете право не свидетельствовать против мужа, – напомнил ей Якоб. – Желаете воспользоваться?
– Нет, нечего мне скрывать, – Маруся сказала так, как научил ее Дмитрий Данилович.
– Тогда расскажите поподробней о событиях вечера, когда исчез Сидор Муравкин, – велел ей Якоб.
– Я с ребеночком гуляла, к фельдшеру ходила, потом домой пришла, Антип уже ждал нас. Повечеряли и спать легли.
– Труп в квартире видели?
– Нет, не видала.
– А могли не заметить? – Председатель вел допрос сам, показав знаком, что Дитцвальду и Тарусову он предоставит возможность задать вопросы позже.
– Я ж не слепая, а ночи у вас белые, без лучины все видать!
– Муж в убийстве брата признавался?
– Нет! Да мы и не знали, что Сидор пропал, думали – на службе, как обычно.
– Как ваш муж отреагировал, узнав о смерти брата?
– Чего сделал?
– Он был расстроен или наоборот?
– Убивался Антип, сильно убивался. Дык, а как же иначе – Сидор ведь ему вместо отца был!
– А вражда меж ними имелась?
– Да что вы, грех ведь!..
– Однако свидетели утверждают, что Сидор неоднократно к вам приставал!
– То по пьянке. А по трезвости всегда прощения просил. И у меня, и у Антипки!
– У обвинения есть вопросы?
Растерянный Фердинанд Эдуардович покачал головой.
– Защита, приступайте.
– Свидетельница, расскажите суду о событиях, которые с вами произошли после ареста мужа.
– Протестую! – по привычке воскликнул Дитцвальд. – Защита тянет время.
– Протест отклонен, – не раздумывая, заявил Якоб.
Что-то нашептывало судье, что вот сейчас и произойдет самое интересное.
– Следующим утром заехал кум, Калина Фомич, и сказал, что мне нельзя больше на фатере оставаться, потому что Антипка признался в убийстве и полиция хочет меня арестовать, мол, помогала я ему.
– Вы поверили Осетрову?
– Нет!
– А почему уехали с ним?
– Живолупова, хозяйка наша, еще до Осетрова приказала мне выметаться. Сказала, что убийцам квартиру сдавать не желает!
– И где вы проживали с того времени?
– На Ваське…
– Кто такой Васька? – удивился Якоб.
– Свидетельница так называет Васильевский остров, – пояснил суду Дмитрий Данилович.
– Адрес?
– 17-я линяя, меблированные комнаты Златкиной.
– На какие деньги существовали?
– Калина Фомич давал. Немного, чтоб с голоду не померла.
– Он действовал из благородных побуждений или преследовал корыстные цели?
– Он спать с ним принуждал…
В глубине зала раздался пронзительный крик:
– Опять за свое!
Публика дружно развернулась, а влиятельные господа, сидевшие за креслами, повскакали с мест.
Зрелище было пикантным! На последнем ряду дородная Осетрова наотмашь лупила мужа зонтиком.
– Тихо! Тихо! – тщетно кричал председатель. – Приставы, что смотрите? Разнять!
– Я тебе покажу! Я сейчас все суду расскажу!
Двое судебных приставов с трудом пытались удержать разъяренную купчиху, третий заслонил Осетрова, который трусливо пробирался к проходу.
– Ты у меня получишь! – не унималась Аграфена Минична.
– Вывести из зала! – распорядился Якоб.
– Не надо! Я хотел бы допросить Аграфену Осетрову, – попросил Дмитрий Данилович.
– Осетрова! Защита желает допросить вас в качестве свидетеля! Не возражаете?
– С удовольствием!
– Принимайте присягу!
Сашенька видела, как Калина Фомич под шумок покинул зал, но поделать ничего не могла.
– В день, когда обыск случился, примерно за час до него, кхе-кхе, – рассказ Аграфены Миничны часто прерывал кашель, – муж ко мне в спальню зашел. Давай, говорит, я книги конторские в твоей постели спрячу, чует-де мое сердце, полиция скоро нагрянет.
– Вас, конечно, удивило, что муж заранее был осведомлен об обыске? – задал вопрос с подковыркой Тарусов.
– Нет, не удивило. В воскресенье Калина с Сидором поругались. Немудрено, что полиция его подозревала.
– Вы позволили спрятать документы в вашей постели?
– А как я могу не дозволить? Муж он мне!
– Что было дальше?
– А дальше лежу я себе, вспоминаю вдруг, что в зале-то украшения мои припрятаны! В шкапу под постельным бельем. Решила я их на себя надеть, чтоб не сперли при обыске. Встала, кой-как дошла, сами видите, больная я, смертный час близок, открыла шкап, а там мешок холщовый. Откуда, думаю, взялся? Я тесемочки туды-сюды развязала, заглянула и осела на пол. Голова там человечья лежала!
– Эта? – Тарусов указал на стол с вещественными доказательствами.
– Эта! – не глядя, подтвердила Аграфена Минична. – Сидора! Ну, заорала я! Стала мужа звать. Он прибежал. Ты что, говорю, очумел? Тело утопил, а голову домой приволок? Он в мешок заглянул и обмер.
– То есть сомнений в вине мужа у вас не было?
– А какие ж тут сомнения? Я ж сказала: в зале я украшения прячу. Потому туды мы никого без себя не пускаем. Даже Нюрка моет пол там при мне. Никто, кроме Калины, голову положить не мог.
– А причина? За что Калина Фомич убил Сидора?
– Да вы сами, ваша милость, причину называли, когда мужа допрашивали. Сидор про Калину что-то секретное знал, потому и в сотоварищи набивался. Муж поначалу отнекивался, завтраками кормил, но потом ему это надоело. Для отвода глаз он Сидора уволил, а вечером подкараулил и убил. Чтоб мерзавец тайну его не разболтал!
– А вы знаете эту тайну?
– Нет, ваша милость, где уж… Мы не дружно живем. Калина не на мне – на деньгах моих женился, только поздно я это поняла. Больно ухаживал красиво, не по-купечески: серенады под окном пел, цветы дарил, стихи на аглицком декламировал. Вот и поверила, что любит. Дура!
– Вернемся в тот день. Калина Фомич вам в убийстве признался?
– Поначалу отнекивался. Но я ему сказала: «Не боись, не выдам. Хоть и хлебнула я горюшка с тобой, все одно, муж ты мой законный навек!» Он сразу на колени. Прости, мол, что хошь, требуй, все для тебя сделаю. Как было такой радостью не воспользоваться! Повелела я Анютку, что в содержанках у Калины год была, немедля бросить и новых сучек не заводить до моей смерти. Стыдно ж мне перед людями за это! А заведешь, сказала, – пеняй на себя… Ну а он вот как… Икону ж, ирод, целовал. А сам…
Аграфена Минична заплакала. Якоб велел секретарю подать ей воды. Осушив стакан, Осетрова продолжила:
– Калина обещал голову по дороге выкинуть. На помойку или в Карповку…
– А почему не выкинул? – спросил Дмитрий Данилович – Как-то он это объяснил?
– Якобы от самого дома полицейские за ним ехали. Побоялся! Мешок под кафтан спрятал, так к Муравкиным и зашел. И на вешалку повесил. Только сели за стол, полиция нагрянула. Теперь-то я знаю, что соврал. Он на эту Маруську, видать, давно зарился. Иначе зачем к нищете такой в кумовья записался? Хитер мой Калина. Одним махом и муженька в тюрьму отправил, и женушку в такое положение поставил, что хоть в омут головой!
– У меня вопросов больше нет, – сказал князь Тарусов.
Усталый, но безмерно счастливый, он опустился на скамью.
– А у вас, Фердинанд Эдуардович? – с участием спросил Якоб.
Дитцвальд помотал головой. Николай Борисович тут же задал ему другой вопрос:
– Прения открывать будем или вы отказываетесь от обвинения?
– Я… Я… Мне надо посоветоваться!
Якоб усмехнулся:
– Перерыв полчаса!
И тут раздались аплодисменты.
