Глава 4

Вскоре после мистерии Асо стало дурно. Она и в самом храме чувствовала себя очень неуютно. В глазах ее, будто песчинка в янтаре, запечатлелась ужасная сцена: умирающий бык, глядящий на нее подернутыми смертной тоской глазами, лужа крови в каменной чаше и священный цветок, дрожащий в ее пальцах. Взгляд быка удивительно кроток, и от жалости к нему хочется плакать. Собственно, это она и делала, едва скрывшись от чужих глаз. Плакала, билась в истерике, причитала, будто ее слова могли обратить время вспять.

Несмотря на все наставления дяди Асхотена, на поучения жрецов, она физически не могла с гордостью принять свою роль в мистерии. Роль, которая для подавляющего большинства невинных особ ее возраста стала бы пределом желаний и венцом жизни. В тот недобрый час Асхотену даже пришлось едва заметно поддержать ее и направить руку с цветком, который она никак не могла окунуть в кровь убитого животного. Когда же церемония была закончена, она с трудом дошла до отведенной ей на время мистерии комнаты и в изнеможении рухнула на пол.

В этом виде, не слишком пристойном для юной девушки и, возможно, будущей жены фараона, и обнаружил ее верховный жрец Ниау. Он чуть заметно поморщился: с девушкой предстояло еще немало поработать, чтобы она могла стать идеальным орудием, вернее оружием, в его руках. Он подхватил ее и перенес на ложе. Спустя некоторое время обморок прошел, но девушку по-прежнему трясло, будто в ознобе, и слезы лились рекой без остановки. Дядюшка Асхотен едва скрывал негодование и презрение к нелепой слабости чересчур впечатлительной родственницы. Им предстояло еще много дел, а значит, девчонку следовало как можно скорее привести в нормальное состояние. Да что там нормальное – она должна сиять, как прекраснейший из цветов Земли! Хитрый жрец с удовольствием заметил, какими глазами смотрел на красавицу порывистый и горячий, как песок Аравийской пустыни, Ба-Ка. Да и добряк Сетх-Ка не оставил сестрицу без внимания. И вот сейчас, когда необходимо захлопнуть ловушку, главная приманка валяется без чувств, как бестолковая рыбешка, оставленная на берегу спадом вод Великой реки, и рискует испортить свою красоту собственными горючими слезами.

– Лежи, – недовольно буркнул он своей опечаленной родственнице, – я подкреплю твои силы.

И он отправился готовить чудодейственную настойку. Именно за этим занятием его и застал тот, кого при дворе фараона все звали просто, но почтительно – Микенец, тот, кому сам воплощенный на Земле Гор доверил охрану собственной жизни. Асхотен знал, что повелитель Верхнего и Нижнего Египта благоволит этому силачу, способному ударом кулака свалить быка, как никому другому. Он даже тешил себя надеждой, что каким-то неведомым образом удастся привлечь этого чужака на свою сторону. В любом случае его следовало опасаться и в то же время стараться быть с ним максимально предупредительным и добросердечным.

Увидев гостя, он заулыбался так, будто весь этот день только и ждал его прихода. Лицо телохранителя осталось непроницаемо холодным.

– Мой господин видел, что во время церемонии его дорогой племяннице стало дурно, он послал меня узнать, как нынче самочувствие Асо.

– Спасибо, уже лучше, – помешивая варево в бронзовом котелке стержнем из слоновой кости, ответил верховный жрец Ниау.

– Мой господин велел убедиться в этом собственными глазами.

Асхотен поморщился, не желая позволять кому бы то ни было общаться с той, кому предстояло сыграть одну из главных ролей в задуманной им многоходовой игре. Не ровен час, по неопытности и глупости еще сболтнет что-нибудь лишнее. Но спорить с Микенцем было так же бесполезно, как уговаривать голодного льва отдать пойманную им антилопу. Раз он здесь, значит, такова воля фараона, и, стало быть, Микенец выполнит ее, кто бы ни стоял у него на пути.

– Хорошо, – Асхотен еще раз глянул на жидкость в котелке, – только очень недолго. Вот, готовлю для нее лечебный отвар – девочка потрясена увиденным.

Он сделал приглашающий жест и повел за собой телохранителя. Если бы каким-то неведомым образом дух жреца мог оставаться на месте, он бы увидел, как из-за тяжелой занавеси, ограждающей вход в личные покои Асхотена от иных помещений храма, появляется некто, прежде здесь не виданный, снимает с пояса небольшую тыковку-дуплянку, зубами вытаскивает из нее пробку и выливает белесую жидкость в котелок с чудодейственным варевом. Но в это время Асхотен стоял подле начальника стражи фараона, пытаясь разгадать его мысли. Микенец взглянул на лежащую без чувств девушку, покачал головой и громко крикнул, призывая своих людей. Те появились, будто выросли из каменного пола. Жрец инстинктивно отступил на шаг. Конечно, никому в Египте не могла прийти в голову мысль поднять руку на человека его звания, но эти варвары, пришедшие из-за моря, лишь для вида чтут здешних богов. И если фараон приказал…

– Что вы намерены делать? – волевым усилием придавая себе вид гордый и даже грозный, спросил Асхотен.

– Властитель Верхнего и Нижнего Египта велел привести к нему юную родственницу. Он желает говорить с ней. Но поскольку сама она идти не может, мои парни отнесут ее во дворец.

У Асхотена отлегло от сердца. Значит, чужаки отправлены сюда не за его головой, значит, фараону по-прежнему ничего не известно. Просто желает поближе разглядеть выросшую в отдалении от двора племянницу.

– Но если он желает с ней говорить, быть может, стоит дождаться, пока она придет в себя?

– Мне велено поторопиться, – нахмурился Микенец.

– Я как раз готовил ей целебный отвар. Она выпьет его, и очень скоро силы вернутся к ней. Иначе государю придется любоваться бесчувственным телом, а не услаждать слух звучанием ее нежного голоса.

Микенец наморщил лоб, демонстрируя глубокое раздумье.

– Что ж, может, ты и прав. Я пошлю одного из людей за твоим котелком.

– Нет-нет, отвар еще не готов. Но поверь, это займет не много времени.

Микенец кивнул и, оставив стражей у комнаты юной девицы, вышел из покоев вместе с верховным жрецом.

– Я скоро вернусь, а ты поторопись. Гор, воплощенный в моем господине, не должен ждать.

Асхотен чуть склонил голову, не удостаивая его ответом. Уж кому-кому, а не заморскому псу учить его почитанию богов.

Микенец шел ко дворцу своего господина, со смешанным чувством глядя на улыбающиеся лица встречных. Нет, конечно, они улыбались не ему. Вид его исполосованной шрамами физиономии вряд ли мог доставить кому-то удовольствие. Они просто улыбались. Они здесь улыбались почти всегда, даже во сне, что особо злило, когда приходилось резать спящих. В его родных Микенах, где лучше было выйти голым, чем безоружным, такое легкомысленное поведение человека объяснялось бы скудоумием. Каково же ему было теперь жить в стране, полной безумцев. Конечно, не от хорошей жизни он покинул мощные стены родного города. Конечно, занимаемый им высокий пост был на зависть многим. Но каждое утро, пробуждаясь ото сна, усилием воли заставлял себя вновь смотреть на все это выплясывающее разрисованное дурачье, распевающее глупые песенки вместо того, чтобы возводить крепости и учиться военному делу. Его бы воля, он устроил бы здесь настоящую милую его сердцу трагедию, от которой в жилах стынет кровь.

Он шел сквозь толпу, будто корабль, разрезающий волны. Шел, возвышаясь над макушками подданных фараона на целую голову. И все, по неосторожности столкнувшиеся с ним, замирали, точно ударившись головой об угол, затем улыбались еще шире, окончательно доводя Микенца до белого каления.

Но он сызмальства умел контролировать себя и уже скоро стоял перед государем, склонив голову, как и подобает верному слуге.

– Мой человек сообщил, что Асхотен был весьма раздосадован произошедшим. Его избранница вела себя так, будто ей предстояло целовать кобру, а не участвовать в великой мистерии. Более того, после церемонии она впала в состояние, близкое к безумству. Она рыдала и смеялась одновременно. Верховный жрец Ниау сперва пытался успокоить ее словами, даже тряс, но потом велел отвести в ее покои и сказал, что приготовит лечебный отвар.

– Значит, все идет даже лучше, чем мы надеялись. Уверен, боги примут эту жертву, ибо приносится она не по злобе, а лишь для величия и славы нашей державы. Но скажи, ты можешь гарантировать, что твое зелье подействует? – жестко глядя на преданого командира личных телохранителей, спросил фараон.

– Халдей, изготовивший его, не в первый раз доказывает мне свою верность и глубокие познания. В прежние времена на его родине придворные, составлявшие ближнюю свиту государя, после его смерти добровольно испивали это зелье, чтобы без мучений тихо перейти в лучший мир и там вновь составить ближний круг правителя.

– Занятный обычай, – улыбнулся фараон. – Хороший способ проверить трескучие слова верноподданных. Только, полагаю, для этого властителю необязательно умирать. Ведь если я посылаю людей из Мемфиса в Бубастис для того, чтобы они приготовили мой дворец, куда я намерен отправиться на празднество Бастет, то почему бы здесь мне не послать тех, кто клянется мне в верности, подготовить мне дворец в ином мире?

– Это неподдельная мудрость, мой государь.

Воплощение Гора скривило губы в ухмылке. Конечно, заставлять Микенца испить его отвар было плохой идеей – такого, как он, поди сыщи! Но все-таки желание испытать преданность своего телохранителя засело в его голове занозой.

– А то, что без боли и мучений, – вновь заговаривая с Микенцем, проговорил фараон, – это хорошо. Все же она мне родня. Но скажи, если придется объяснять, почему вдруг Асхотену пришла в голову странная мысль прикончить свою, заодно и мою, племянницу, что мы скажем?

– Мы никому ничего не должны объяснять, – отрезал грозный страж. – А вы ни о чем не должны заботиться. По столице затем и по всей стране поползет слух, что Асхотен плел заговор против вас и Асо была в него посвящена. Когда же вам стало известно о заговоре, вы пожелали призвать к себе Асо и все лично у нее выспросить. Асхотен понял, что попался, и, пользуясь недомоганием юной девушки, опоил ее. У нас будет несколько свидетелей, которые подтвердят, что Асхотен сам готовил отравленное зелье и сам давал его юной сообщнице. Кто осмелится предполагать что-нибудь иное?

– Ты хитер, – фараон с почтительной опаской глянул на своего верного слугу. – И весьма коварен.

– Я лишь ограждаю вас от врагов, как стена защищает от ветра. Стена надежна, но не хитра, ибо она есть плод усилий того, кто защищается от непогоды. Я ваша стена, но вы построили меня.

– Что ж, пусть так.

– А пока Асо все глубже погружается в беспробудный сон, позвольте мне передать Ба-Ка сообщение, что, рассмотрев кандидатуру Асо, вы сочли, что она вполне может стать хорошей женой для наследника.

– Для чего? – удивился фараон.

– Чтобы ваш не в меру горячий сын, если решит мстить, а он несомненно решит, искал себе жертву между ваших недругов.

– Что ж, разумно. Велю тебе поступать посему.

Мускулистые, рослые, как на подбор, угрюмые воины личной стражи фараона, охранявшие вход в комнату, где лежала без чувств красавица Асо, смерили жесткими, как вулканическая пемза, взглядами подошедшего к дверям мужчину. Будь их воля, они бы отогнали его прочь, без жалости колотя древками копий. Но приветствовать таким способом правителя Нехенского нома, брата фараона, не было приказа. Для всех этих молодцов, выходцев из Микен – Шардана, Тира и Илиона, – не было ничего священного в особе этого человека. Они и самого фараона-то почитали лишь потому, что тот кормил их и хорошо платил. Но раз уж они дали ему клятву верно служить, ничто не могло толкнуть их на предательство. Ибо предательство хуже смерти, и предавший обречен занимать самые неуютные уголки мрачного царства Аида.

Стражи покоев развели копья, пропуская отца Асо. Тот вошел, чувствуя холодок меж лопаток, отлично понимая, что, прикажи его брат – и любой из этих чужаков, не усомнившись даже на мгновение, пригвоздит его к стене. Асхотен сидел на корточках у лежанки, где спала Асо. Вернее, не спала – она металась, точно пытаясь вырваться из каких-то липких сетей, не находя в себе сил проснуться. Вопрос о самочувствии дочери застыл на устах брата фараона. Чуть помолчав, он спросил почти без надежды:

– Она будет жить?

– Она умирает, – чуть слышно ответил жрец. – Я дал ей лекарственное снадобье, но оно не помогло. Остается лишь гадать: это воля богов, отвернувшихся от своего народа, или… – Асхотен оглянулся на дверь, прикрытую тяжелым, плотным, но все же вполне звукопроницаемым занавесом. – Или… – повторил он, прикладывая ко лбу руку, изображая поднявшуюся для атаки кобру. Этот знак любому в Египте был понятен без долгих объяснений: вздымающаяся кобра была частью урея – головного убора, непременного знака власти фараона.

– Ты думаешь, он? – едва шевеля губами, прошептал повелитель нома.

– Кому же еще это выгодно? Его наследник лишился разума от одного взгляда на Асо. Твой брат не дурак, он понимает, что если Ба-Ка станет ее мужем, то будет весьма опасным претендентом на трон. Сейчас за ним нет никого, кроме нескольких приспешников. Тот же Микенец один придавит их левой рукой для разминки перед утренней трапезой. А если наследник станет мужем Асо, в его распоряжении окажутся войска целого нома. К тому же, если Асо умрет, можно будет сказать, что она и ты вместе с ней неугодны богам. Что вы коварные изменники. И чтобы спасти страну от неминуемого гнева небес, следует истребить всю твою семью.

Брат фараона побледнел.

– Нужно что-то делать, – чуть слышной скороговоркой выдохнул он. – Всякому известно, что у меня прав на престол не меньше, чем у брата. И что по крови не он, а я должен был править страной.

– Кому интересно право крови, если оно не поддержано правом стрел и копий?

Асхотен напрягся:

– Тише, сюда идут.

Сетх-Ка любил своего отца и все же невольно его опасался. Было в нем что-то от дремлющего льва. Он не ярился, не угрожал, не сотрясал воздух пустыми словами – сразу наносил удар, быстрый и беспощадный. Личную его стражу можно было сравнить с рядом острых клыков, не знающих жалости.

В обычное время отец был улыбчив, расслаблен и мог показаться почти бездеятельным, впрочем, как и любой, даже самый грозный лев. Но сейчас, похоже, был не тот случай. Сетх-Ка чувствовал это и невольно опасался будущей встречи. Перехватив при входе в залу официальных приемов взгляд Микенца, как всегда пристальный и враждебный, он невольно съежился и сбился с шага. Казалось, договориться с леопардом было куда легче, чем заставить улыбнуться этого гиганта. Микенец как ни в чем не бывало посторонился, впуская хозяйского сына.

Фараон сидел на золотом троне, ожидая своего отпрыска. Тот был хорош собой и напоминал свою безвременно ушедшую мать в ее лучшие годы. Стройный, пожалуй, даже тонкий, улыбчивый, с кроткими оленьими глазами и изящными чертами лица. Конечно, грубоватому Ба-Ка есть кого опасаться, состязаясь за любовь юной красавицы.

– Сегодня в храме, – едва ответив на приветствие, начал фараон, – как ты сделал это?

– Мне легко сказать правду, но в нее, мой повелитель, нелегко поверить. Я понимаю зверей и птиц, чувствую их, и они, милостью богов, понимают меня и исполняют то, что я им говорю.

Фараон смерил сына долгим, изучающим взглядом. Поистине такая необычайная способность – великий дар богов. Но для чего, с какой целью они выделили его младшего сына среди всех прочих? Боги ничего не делают просто так: дар одного из них всегда порождает зависть у другого. Потому, чем больше даров, тем опаснее. Фараон не стал делиться своими опасениями с младшим сыном, лишь величаво склонил голову, показывая, что слышит собеседника.

– Хорошо, давай поговорим о другом. Там, у алтаря, рядом с тобой стояла девушка.

– Асо? Да, я узнал ее, хотя и не сразу. Очень милая девушка.

– Ты находишь ее привлекательной?

– Даже слепой сочтет ее привлекательной, лишь услышав голос. Но для чего ты меня спрашиваешь об этом?

– Твой брат Ба-Ка вбил себе в голову, что ты желаешь взять ее за себя, и очень зол из-за этого.

– Отец мой, – почтительно ответил Сетх-Ка, не скрывая удивления, – он и мне говорил о том. Но у меня и в мыслях не было брать себе жену. Я хотел просить вас позволить мне стать жрецом, ибо чувствую, что божественная сила приходит в мир через меня. Не знаю, по чьей милости, но это так. И я не желаю противиться воле богов. Править землями, водить в бой армию и собирать налоги с подданных для меня чересчур обременительно.

Фараон поднял глаза к потолку, чтобы скрыть досаду. Сегодняшняя выходка Ба-Ка чрезвычайно насторожила его. Столь горячий и склонный полагаться на силу наследник в случае чего может стать действенным орудием в руках хитроумных наставников вроде Асхотена. Ему ли не знать о том? Некогда он и сам таким был. Когда-то именно Асхотен помог ему завладеть престолом, отодвинув любезного братца. Тот был сыном египетской принцессы, а не ливийки, как он сам. Но в спорном вопросе жрецы высказались за него.

Нынче, похоже, назревает что-то подобное. Нельзя дать верховному жрецу Ниау, которого хитрость и коварство сделали своим воплощением, даже шанс одержать победу. Для этого следовало приблизить к себе Сетх-Ка, создать из него достойный противовес брату. Но того, похоже, больше интересуют птички и зверушки, чем Верхний и Нижний Египет. Досадно, весьма досадно.

Он поднялся с места. В какой-то миг ему показалось, что звероголовые боги, изображенные на стенах, внимательно следят за ним, ожидая его слова. Пожалуй, следовало бы младшего сына ближе познакомить с Асо, когда б не было уже поздно, слишком поздно. Но сказать об этом было бы кстати, ведь ему же неизвестно, что девушка, отчего-то едва не лишившаяся чувств во время мистерии, вот-вот отправится в безвозвратное плавание по Нижнему Нилу.

В этот самый миг, когда он вышел из минутной задумчивости, в залу почти вбежал, в отчаянии оттолкнув стражника, младший брат фараона, правитель Нехенского нома.

– Моя дочь умирает! – с порога начал он. – Угасает на глазах!

У самого дворца наперерез фараону и его свите бросился возбужденный Ба-Ка:

– Отец, правда ли, что говорят?!

– В людской молве всегда есть правда и всегда есть ложь. О чем ты?

– В столице толкуют, что Асо при смерти!

– Толпе лучше бы толковать о ценах на зерно и фрукты, – отрезал фараон, не скрывая досады. – Хотя постой, – он положил руку на плечо сына, – что еще там говорят?

Наследник престола вскользь поглядел на дядю, шедшего в полушаге за спиной повелителя Египта.

– Что на принцессу навели порчу те, кто не желает возвышения ее отца – единственного законного правителя… – Ба-Ка прервался. – Отец, прости, это не я, это они так говорят.

В другой момент фараон взорвался бы от негодования, но сейчас крамольные речи были ему только на руку.

– Вот, значит, как?! – оглядываясь на брата, процедил он.

Тот едва сдержался, чтобы не отпрянуть. Он хорошо знал, что может означать подобный взгляд. Но владыка Верхнего и Нижнего Египта поднял руку в успокаивающем жесте:

– Я верю тебе. Ты всегда был верен и безупречен. Но слухи не могут появиться из ничего, просто так. Кто-то распустил их. Распустил, чтобы стравить нас. Чтобы вонзить нож в спину. – Фараон на миг умолк. – Погоди, сегодня там, в храме, Асхотен бросился к твоей дочери за мгновение до того, как ей стало дурно. Я еще подумал, что там, вблизи, он заметил нечто, что укрылось от моих глаз.

Хафра молчал, сжимая кулаки и перекатывая желваки на скулах. Как ни бился, он не мог вспомнить, бросился ли Асхотен к его дочери в тот самый миг, когда той стало дурно или за мгновение до того. И никто из присутствующих в храме, пожалуй, не вспомнил бы этого. А выступить против слов государя – об этом большинству подданных страшно было даже подумать. Конечно, он разгадал хитрость брата, но встать сейчас на защиту верховного жреца Ниау означало признаться в соучастии, в заговоре против живого бога.

– Ну конечно, – продолжал воплощенный Гор, – теперь мне ясно: Асхотен одурманил твою дочь одним из многих известных ему тайных снадобий. И он же через своих людей запустил на рынке злокозненные слухи.

– Отец, – перебил его рассуждения Ба-Ка, – быть может, лишь ты способен ее спасти! Молю тебя, никогда ни о чем не моливший прежде, спаси ее!

– Если только небеса не решили забрать Асо в странствие по Нижнему Нилу, я сделаю это для тебя, мой мальчик! – высокопарно ответил фараон, делая знак остановившейся свите ускорить шаг. – Идем же!

– Позволено ли мне будет сказать? – вдруг нарушил установленный порядок грозный Микенец. – Я и мои люди, исполняя ваш приказ, приходили к Асхотену в тот самый миг, когда принцесса Асо уже пришла в себя. Жрец сказал, что он готовит ей некое зелье, которое придаст девушке сил. Но, отведав именно этого зелья, ваша племянница впала в забытье и больше не приходила в себя.

– Вот оно как?! – фараон резко сдвинул брови над переносицей. – Думаю, больше говорить не о чем. Нынче же я соберу верховных жрецов и клянусь, что не успокоюсь, покуда священные нильские крокодилы не получат законную жертву – этого проклятого заговорщика и отравителя! Такова моя воля. Но пока – Асо.

Когда Ур Маа, расталкивая свиту, вошел в покои, где испускала последний вздох красавица Асо, кого только там не было: фараон и его брат, многочисленные лекари, вынужденные сознаться в собственном бессилии, окруженный стражниками Асхотен, рыдающий в углу Ба-Ка и Сетх-Ка, утешающий брата. Едва войдя в помещение, Ба-Ка с яростью голодного леопарда кинулся на Асхотена. В принципе, фараон не возражал, чтобы тот свернул жрецу голову. Однако сын, вместо того чтобы воспользоваться навыками бойца, зачем-то ухватился за жреческие одеяния и начал трясти жреца, будто плодовое дерево в час сбора урожая. Это было совсем не то, что нужно. Как бы то ни было, жреческое одеяние говорило само за себя, и, выступая против человека, нельзя было позволить оскорблять служителя бога.

Фараон кивнул Микенцу, и тот, не церемонясь, сгреб наследника престола в охапку и отбросил в угол. Ба-Ка в ярости бросился на гиганта, тот насмешливо оскалился и резко толкнул принца в грудь, возвращая в исходную позицию на полу. Сетх-Ка бросился между ними, и как раз в этот момент торопливой походкой человека, который знает, что делает, и спешит исполнить долг, появился Ур Маа. Стражники расступились, впуская его. Всякому было известно, что в сложные моменты жизни повелитель Верхнего и Нижнего Египта прибегает к прорицательскому дару и мудрости Ур Маа так же часто, как к ловкости и силе Микенца.

– Государь! – скороговоркой обратился он. – Я прошу вас и всех, кто пришел с вами, выйти. Я излечу девушку.

Фараон с недоверием и досадой поглядел на жреца. Не верить тому, кому сам Тот открыл тайны превращений и перерождений, было не просто глупо, но и крамольно. Отсылать же его прочь на глазах у двора после всего того, что было сказано, после требований оживить дорогую племянницу, тоже представлялось по меньшей мере странным.

– Поздно, Ур Маа, – наконец вздохнул он. – Аментет, встречающая души на пороге загробного царства, уже распахнула ей свои объятия.

– Я излечу ее государь, – тихо и настойчиво повторил Ур Маа. – Вели, чтобы все вышли отсюда.

– Будь по-твоему, – нехотя выдавил фараон и сделал знак Микенцу.

Когда жрец Тота и девушка наконец остались наедине, старик подошел к несчастной, взял ее руку и начал прощупывать тонкую жилку на запястье.

– Душа покидает ее, – прошептал он.

Ур Маа толком не знал, что делает, вернее, не мог объяснить, для чего нужно каждое его действие. Верховный жрец Тота лишь следовал видению, посетившему его в часы ночных бдений. Как и прежде, они не обманули. То, что было предначертано, обнаружилось в каменоломне, а значит, и все остальное должно совершиться. Он отбросил полу белого шерстяного плаща и достал из холщовой сумки драгоценную находку, развернул тонкий, из мягкого прозрачного материала покров и вытащил необычайный, отменной работы кристаллический цветок. Он был наполнен светом, так что и в самой безлунной ночи сверкал ярче факела, лишь один из двадцати семи лепестков, короной украшавших высокий стебель, пылал и переливался цветом начищенной меди.

– Все будет так, как я видел, – прошептал жрец, и под его пальцами, скользящими по стеблю цвета зеленого турмалина, загораясь искорками, появлялись неведомые Ур Маа знаки. За годы долгого служения верховный жрец никогда не видел ничего подобного. Но он совершенно точно знал, что делает.

Он стоял. Тонкая черная струйка крошечной змейкой начала выползать из приоткрытых губ девушки. Ур Маа глядел, безмолвствуя, ликуя в душе, что бог, пославший ему видение, дал силы одолеть смертельный недуг, дал силы успеть отвратить то, что казалось неминуемым. Наконец лепесток, прежде сиявший, вдруг начал тускнеть и терять цвет. А волосы Асо, черные, будто вороново крыло, вдруг стали рыжими, словно голова ее была объята пламенем.

В тот самый миг, когда лепесток окончательно погас, Асо вдруг открыла глаза, слабым голосом, явно не узнавая верховного жреца Тота, прошептала:

– Я долго спала?

Ур Маа с невольным восхищением молча взирал на красавицу. Она была так же несравненно хороша, как и прежде, только рыжие волосы и крошечная складка у губ, делавшая ее чуть старше своих лет, говорили, что свершилось чудо.

– Я долго спала? – повторила Асо, поднимаясь и глядя в отполированную серебряную пластину зеркала.

– Нет, Лауэия, – наконец ответил жрец, казалось, совсем не удивляясь, что принцесса никак не реагирует на странное изменение цвета волос. «А что, если…»

Он не успел додумать, как в комнату ворвался Ба-Ка с диким воплем:

– Она жива, жива! – Он чуть осекся, увидев изменившуюся Асо, однако тут же завопил снова: – Ра явил ей свою милость – лучи солнца в ее волосах!

– Это чудо, – выдавливая из себя слова, проговорил фараон, стараясь казаться не менее обрадованным, чем его брат, бросившийся обнимать любимую дочь. – Проси любой награды!

– Я выскажу тебе свою просьбу наедине, о повелитель, – промолвил жрец Тота. – Полагаю, она не обременит тебя.

– Я тоже на это надеюсь, – тихо проговорил живой бог, отворачиваясь и будто теряя интерес к происходящему. – А Асхотена, – он насмешливо глянул на давнего недруга, – в темницу! Завтра жрецы решат его участь.