У этого человека не было никаких сомнений, кто мы, потому что, едва завидев нас, он бросил поводья и стал сдирать с плеч лук. Прежде чем он успел натянуть тетиву, мы спустили свои. Но мы еще не приноровились к движению коней-гигантов и поэтому промахнулись. Он метил лучше: его стрела пролетела между нами, ободрав голову нашего коня. Вторым выстрелом я промахнулся, но Розалинда попала его лошади прямо в грудь. Конь попятился, чуть не скинув седока, повернулся и помчался прочь от нас. Я послал стрелу вдогонку, и она попала коню в зад. Он прыгнул в сторону, сбросил человека в кусты и помчался во весь опор по дороге впереди нас.

Мы миновали упавшего, не останавливаясь. Он съежился в стороне, когда громадные копыта простучали в каких-нибудь двух футах от его головы. На следующем повороте мы оглянулись и увидели, что он сел и осматривает свои ушибы. Самое неприятное было то, что теперь впереди нас мчался, разнося тревогу, раненый конь без седока.

Через две мили полоса леса внезапно оборвалась, и мы увидели, что находимся на краю узкой возделанной долины. До видневшихся вдали деревьев надо было пересечь примерно полторы мили открытой местности. Большую часть ее занимало пастбище, на котором за изгородью паслись овцы и другой скот. Слева совсем рядом с нами простиралось засеянное поле. Молодые всходы на нем были похожи на овес, но настолько отклоняющийся от нормы, что у нас дома его давно бы сожгли.

Вид его очень нас ободрил, потому что это означало, что мы почти достигли Диких Земель, где невозможно было сохранять чистоту породы.

Дорога плавно спускалась вниз к ферме, вернее, к кучке хижин и сараев. На открытом пространстве между ними, служившем двором, мы увидели четырех женщин и двоих мужчин, собравшихся вокруг коня. Они внимательно его рассматривали, и нам было ясно, что это за конь. Очевидно, он только что прискакал, и они гадали о судьбе седока.

Мы решили ехать прямо, чтобы не дать им времени схватиться за оружие и снарядить погоню. Они были так поглощены осмотром коня, что мы успели покрыть половину расстояния до дальнего леса, прежде чем они нас заметили.

Кто-то из них поднял глаза, потом и другие повернулись и уставились на нас.

Они явно никогда в жизни не видели коней-гигантов, и зрелище этих чудовищ, галопом приближающихся к ним, и громовой стук копыт заставили их окаменеть от изумления. Нарушил эту молчаливую неподвижность конь посредине: он попятился, заржал и рванулся прочь, сметая людей со своего пути. Стрелять не понадобилось. Вся группа рассыпалась под защиту хижин, и мы без помехи промчались через двор.

Дорога сворачивала влево, но Розалинда направила коня-гиганта прямо, к полосе леса. Жерди валились, как прутья, когда мы, не убавляя скорости, проскакали через поля, оставив за собой след из сломанных изгородей.

На краю леса я оглянулся. Люди на ферме вышли из укрытий и, размахивая руками, глазели нам вслед.

Через три-четыре мили мы снова выехали на открытую местность, но она не была похожа ни на что виденное нами ранее. Всю ее заполонили кусты, заросли, спутанные растения. Трава росла в основном грубая, широколистая; в некоторых местах она поднималась ввысь гигантскими чудовищными клоками острых пластин, достигавших длины в восемь – десять футов.

Около двух часов мы пробирались между ними, придерживаясь общего направления на юго-запад. Потом заехали в рощицу из странных, но нормального размера деревьев. Это было хорошее укрытие: в ней нашлось несколько полянок, на которых росла трава более или менее обычного вида, вроде бы подходящая для корма коням. Мы решили остановиться здесь ненадолго и поспать.

Пока я стреноживал коней, Розалинда расстелила одеяла, и уже вскоре мы жадно поглощали еду. Вокруг было мирно и тихо, как вдруг Петра включилась в свои ослепляющие переговоры, да так внезапно, что я прикусил язык.

Розалинда зажмурилась и приложила руку ко лбу.

– Ради всего святого, детка! – воскликнула она.

– Извините, я забыла, – небрежно проговорила Петра.

С минуту она сидела, склонив голову немного набок, а потом сказала:

– Она хочет поговорить с кем-нибудь из вас. Она говорит, может быть, вы все же попытаетесь услышать ее, а она будет думать как только сможет громко.

– Хорошо, – согласились мы, – но ты будь потише, а то ты нас ослепляешь.

Я старался изо всех сил, напрягаясь до предела своей чувствительности, но ничего не уловил – или, вернее, почти ничего: лишь легкое теплое дуновение.

Мы снова расслабились.

– Бесполезно, – сказал я. – Петра, ты должна сказать ей, что мы не можем услышать ее. Берегитесь все.

Мы постарались как могли заглушить последовавшую передачу, а потом Петра прибила яркость мысли ниже ослепляющего уровня и начала показывать, что ей передали. Присланные ей мысли-образы по необходимости были очень простые, чтобы Петра могла их повторить, даже не понимая смысла. В результате для нас они выглядели как детский лепет, да еще многократно повторенный, чтобы мы наверняка их поняли. Вряд ли можно объяснить словами, как именно шла эта передача, но, в конце концов, важен был общий смысл, а он дошел до нас достаточно ясно.

Главным в сообщении являлось то – и это подчеркивалось особенно настоятельно, – что важны не столько мы, сколько Петра. Ее надо защитить во что бы то ни стало. Она обладала силой передачи мыслей, неслыханной для человека, не имеющего специальной подготовки. Петра – это самородок необычайного значения. К нам уже идут на помощь, а пока мы должны стараться выгадать время и, главное, оберегать Петру. Ее безопасность, а не нашу мы должны были обеспечивать любой ценой.

Вообще передавалось еще много всякой всячины, но менее ясно, как-то смазанно. Но это главное мы уловили очень четко.

– Вам понятно? – спросил я остальных, когда передача закончилась.

Всем было понятно. Майкл откликнулся:

– От этого голова кругом идет. Несомненно, Петра обладает замечательной силой передачи, несравнимой с нашей. Но странно, эта женщина так выражалась, будто ее особенно удивило, что такое явление обнаружилось среди дикарей. Вы обратили внимание, ее можно было понять так, будто мы дикари.

– Не сомневайся, она имела в виду именно это, – подтвердила Розалинда.

– Это какое-то недоразумение, – вмешался я. – Наверное, Петра каким-то образом создала у нее впечатление, что мы Люди Зарослей. А что касается… – Тут меня просто затопил возмущенный протест Петры.

Я постарался как мог не обращать на нее внимания и продолжал:

– А что касается помощи, здесь тоже какое-то недоразумение. Она находится где-то на юго-западе от нас, а всем известно, что в том направлении лежат на много миль Дурные Земли. Даже если они где-то кончаются, она находится на другом их краю. Чем, спрашивается, она может нам помочь?

Розалинда отказалась это обсуждать.

– Давайте подождем, и все объяснится, – предложила она, – а сейчас я хочу только спать.

Я хотел того же, и так как Петра уже отоспалась в корзине, мы велели ей внимательно следить за обстановкой и тут же разбудить нас, если она услышит или увидит что-либо подозрительное. Мы с Розалиндой заснули, едва преклонив головы.

Проснулся я от того, что Петра трясла меня за плечо. Солнце почти село.

– Майкл зовет, – объяснила она.

Я освободил сознание для него.

– Они снова напали на ваш след. Какая-то маленькая ферма на самом краю Дикой Земли. Вы проскакали через нее. Припоминаешь?

Я вспомнил, и он продолжал:

– Туда сейчас движется один из отрядов. Как только рассветет, они пойдут по вашему следу. Лучше поскорей отправляйтесь в путь. Я не знаю, ждут ли вас впереди. Вполне возможно, что кто-то с запада попытается отрезать вас. Во всяком случае, ручаюсь, что этой ночью они еще будут разбиты на маленькие группки. Они не рискнут расставить посты цепью по одному, так как известно, что здесь рыщут Люди Зарослей. Если повезет, вы сможете проскочить между ними.

– Ладно, – устало согласился я и задал вопрос, который давно волновал меня: – Что с Сэлли и Кэтрин?

– Не знаю. Они не отвечают. Да и расстояние уже стало очень велико. Кому-нибудь известно, как там?

Включилась Рэчель, из-за отдаленности от нас она была едва уловима:

– Кэтрин потеряла сознание. С тех пор ничего не понятно. Мы с Марком боимся. – Она стихла и явно не хотела продолжать.

– Говори, – подтолкнул ее Майкл.

– Ну, мы думаем… Кэтрин так долго без сознания… как будто она… умерла.

– А Сэлли?

Мы почувствовали еще большее нежелание говорить.

– Мы считаем… мы боимся, что с ее разумом не все в порядке… От нее пришло только несколько бормотаний. Очень слабых и совсем бессмысленных. Поэтому мы боимся… – Она расстроенно притихла.

Молчание. Потом Майкл начал передавать твердо и жестко:

– Ты понял, Дэвид, что это означает? Они испугались нас. Готовы замучить нас до смерти, если мы попадем к ним в руки, лишь бы узнать о нас побольше. Ты не должен ни в коем случае допустить, чтобы они схватили Розалинду или Петру. Лучше убить их самому, чем позволить издеваться над ними. Понимаешь?

Я поглядел на Розалинду, спящую рядом со мной, на ее волосы, в которых играли алые отблески заходящего солнца, и подумал о муках Кэтрин, которые мы чувствовали. От мысли, что ей и Петре придется испытать подобное, я содрогнулся.

– Да, – ответил я ему и остальным. – Да, я все понял.

Некоторое время я ощущал их поддержку, ободрение, а потом возникла пустота.

Петра, скорее удивленная, чем напуганная, посмотрела на меня и с серьезным видом спросила словами:

– Почему он сказал, что ты должен убить Розалинду и меня?

Я собрался с мыслями и ответил ей, стараясь, чтобы мои слова прозвучали как что-то обыденное и само собой разумеющееся:

– Это только если они нас поймают.

Поразмышляв, она спросила раздумчиво:

– Почему?

Я попытался объяснить:

– Видишь ли, мы не похожи на них, потому что они не могут передавать друг другу мысли-образы. А обычные люди, когда другие люди не похожи на них, боятся…

– Почему они должны нас бояться? Мы же не делаем им ничего плохого? – прервала она меня.

– Я не знаю точно почему, – ответил я. – Но они боятся. Об этом не рассуждают, а просто чувствуют. И чем они сами невежественней, тем сильнее они хотят, чтобы все были на них похожи. А как только они пугаются, то становятся страшно жестоки и мучают тех, кто в чем-то отличается от них…

– Почему? – снова спросила Петра.

– Делают так, и все. Если они нас поймают, то замучают совсем.

– Я не понимаю почему? – настаивала Петра.

– Так уж повелось на свете. Все это очень сложно и довольно страшно. Вырастешь – поймешь. А сейчас главное, что мы не хотим, чтобы тебя с Розалиндой мучили. Ты помнишь, как ошпарила ногу кипятком? Так вот, будет гораздо больнее. Умереть намного лучше. Ты как бы заснешь, и они не смогут тебя добудиться, чтобы мучить.

Я посмотрел на Розалинду. Ее грудь тихо вздымалась во сне, случайная прядь волос упала на щеку: я бережно отвел ее и тихо поцеловал. Розалинда не проснулась.

Вдруг Петра начала:

– Дэвид, когда ты убьешь меня и Розалинду…

Я обнял ее.

– Тише, дорогая. Этого не случится, мы не дадим поймать себя. Давай разбудим ее, но не станем рассказывать ей об этом. Она огорчится. Пусть это будет наш секрет, ладно?

– Ладно, – согласилась Петра и слегка потянула Розалинду за волосы.

Мы решили сначала поесть, а потом уже двигаться в путь, когда станет совсем темно и дорогу будут освещать звезды.

За едой Петра была необычайно молчалива. Я решил сперва, что она все еще думает о нашем недавнем разговоре, но, как оказалось, ошибся: спустя некоторое время она прервала свои размышления, оживленно сообщив нам:

– Эта Зеландия забавное место. Там все могут передавать мысли-картинки. Или почти все. И никто никого за это не хочет мучить.

– А, я вижу, пока мы спали, ты успела поговорить, – заметила Розалинда. – Должна сказать, что для нас так гораздо удобнее.

Петра не стала обращать внимания на ее слова и продолжала:

– Только не все там умеют передавать хорошо. Большинство из них похожи на тебя и Дэвида (это было сказано снисходительно) – но она может передавать намного лучше других. У нее двое детей, и она думает, что они тоже смогут хорошо передавать. Только они еще очень маленькие. Но она считает, что вряд ли они будут передавать так хорошо, как я. Она говорит, что я могу создавать самые сильные мысли-картины, лучше всех, – заключила она самодовольно.

– Меня это ничуть не удивляет, – ответила ей Розалинда. – Чему тебе надо выучиться, так это делать хорошие мысли-картины, а не просто крикливые, – добавила она отрезвляюще.

Но Петру эти слова не смутили:

– Она говорит, что, если я буду работать над этим, я стану передавать еще лучше. А когда я вырасту, у меня обязательно должны быть дети, которые тоже смогут делать сильные мысли-картины.

– Должны быть дети?! Вот как! – сказала Розалинда. – А зачем? По-моему, до сих пор от этих мыслей-картин были одни лишь неприятности.

– Только не в Зеландии, – покачала головой Петра. – Она говорит, что там все хотят их делать, и люди, которые не очень умеют это, изо всех сил тренируются, чтоб научиться делать их лучше.

Мы задумались над ее словами. Я вспомнил рассказы дяди Акселя о далеких краях за Черным Побережьем, где Отклонения считают себя Истинным Образом, а всех остальных Мутантами.

Она говорит, дополнила Петра, что люди, которые могут общаться только при помощи слов, многое теряют. Она сказала, что мы должны их жалеть, потому что, как бы они ни пытались, им никогда по-настоящему не узнать друг друга. Они навсегда останутся сами по себе, и никогда им не думать сообща.

– В настоящий момент не могу сказать, что очень им сочувствую, – заметил я.

– А она говорит, что их надо жалеть, потому что по сравнению с теми, кто умеет передавать мысли-картинки, они обречены вести нудную, скучную жизнь, – назидательно сообщила Петра.

Мы не перебивали ее болтовню. Не все, что она говорила, имело для нас смысл, возможно, она не все правильно поняла, но одно было совершенно ясно: эти зеландцы, кто бы они ни были, очень высоко себя ценили. Начинало казаться, что Розалинда не ошиблась, когда предположила, что слово «дикари» в их понимании относится к обычным жителям Лабрадора.

Звезды ярко сияли, когда мы снова пустились в путь, по-прежнему пробираясь между зарослями и чащобами на юго-запад. Помня о предупреждении Майкла, мы двигались по возможности тихо, внимательно стараясь уловить малейшие признаки погони. Однако на несколько миль вокруг ничего не было слышно, кроме мерного приглушенного топота копыт коней-гигантов, поскрипывания сбруи и корзин да иногда шума убегающих с нашей дороги зверьков.

Примерно через три часа мы начали различать впереди неясную полосу, более темную, чем ночь. Вскоре она выросла над нами, превратившись в черную стену леса.

Во мраке нельзя было разобрать, насколько густым он был, и потому казалось наиболее правильным просто подъехать к нему поближе и уже тогда, если лес окажется непроходимым, двигаться вдоль его края, пока не найдется какой-нибудь просвет между деревьями.

Так мы и решили, но, когда до леса оставалось не более ста ярдов, сзади вдруг безо всякого предупреждения раздался выстрел, и пуля просвистела мимо нас.

Оба коня испугались и присели. Я чуть не вылетел из корзины. Попятившиеся было исполины рванули вперед, и связывавшая их веревка с треском лопнула. Второй конь помчался прямо к лесу, но затем свернул налево. Наш бросился за ним. Мы ничего не могли поделать, кроме как сжаться в корзине под градом комьев грязи и камней, летевших из-под копыт переднего коня, и положиться на судьбу.

Где-то сзади снова раздался выстрел, но он только добавил нам скорости…

Какое-то время мы скакали тяжелым, сотрясающим землю галопом. Вдруг впереди немного слева что-то вспыхнуло. При звуке выстрела наш конь на скаку отпрыгнул вбок, свернул направо и помчался в лес. Мы до предела съежились в корзинах, пока он продирался сквозь деревья.

Нам просто повезло, что мы въехали в лес там, где стволы больших деревьев отстояли довольно далеко друг от друга. Но, несмотря на это, становилось жутко, когда ветки деревьев били и дергали корзины во время этой сумасшедшей скачки.

Конь-гигант рассекал лес – уклонялся от больших деревьев, продирался через мелкие, сокрушая их своим весом, так что ветки и сучья только трещали и обламывались.

Разумеется, вскоре конь замедлил бег, но его паническое стремление убраться подальше от выстрелов не уменьшалось. Я должен был держаться руками, ногами, всем телом, чтобы меня не разбило в корзине в лепешку, не осмеливаясь поднять голову даже для беглого взгляда, чтобы какой-нибудь сук не сшиб ее напрочь. Не знаю, преследовали нас или нет, скорее всего – нет. Во-первых, среди деревьев было еще темнее, чем на открытом пространстве, и кроме того, конь обычного размера, вероятнее всего, распорол бы себе брюхо при попытке проскакать по нашему следу через торчащие, как колья, обломанные стволы, которые оставлял за собой наш конь.

Постепенно исполин успокаивался, скорость и ярость его порыва пошли на убыль, и наконец он начал выбирать дорогу, а не переть напролом. Вскоре слева от нас деревья поредели. Розалинда, высунувшись из корзины, подхватила поводья и направила коня в ту сторону. Мы выехали на узкое открытое пространство и снова увидели звезды над головой. В их слабом свете нельзя было разглядеть, просека это или естественная прогалина. Мы остановились на минуту в нерешительности, раздумывая, стоит ли рисковать, но потом сочли, что преимущества легкой дороги для нас более важны и выгодны, чем для преследователей, и повернули вдоль прогалины на юг. Треск ветвей сбоку от нас заставил меня и Розалинду резко обернуться и взять луки на изготовку, но оказалось, что это всего-навсего второй конь-гигант. С радостным ржанием он рысью выскочил из леса и пристроился за нами, как будто его все еще удерживала веревка.

Местность стала более пересеченной. Дорога наша извивалась мимо скал, спускалась в овраги и оставляла позади ручьи. Иногда она шла по относительно открытым участкам, иногда ветви деревьев смыкались над нашими головами. Теперь мы поневоле продвигались медленно. По нашим расчетам, мы уже находились в Зарослях.

Трудно было сказать, рискнет ли погоня последовать за нами сюда. Мы попытались узнать об этом у Майкла, но он не ответил, по-видимому, спал. Не могли мы также определиться с тем, не пора ли нам избавиться от привлекающих внимание коней-гигантов: прогнать, например, их в одну сторону, а самим пешком отправиться в другую. Не имея сведений, трудно было на что-либо решиться. Глупым казалось избавляться от коней, не обладая уверенностью, что погоня не последует за нами в Заросли. Если они пойдут на это, то, продвигаясь днем, легко нагонят нас, потому что при свете можно ехать гораздо быстрее, чем сейчас, в темноте. И вообще мы очень устали, и нас совсем не прельщала перспектива ходьбы. Еще раз попытались мы связаться с Майклом, но безуспешно. А через мгновение у нас не осталось даже возможности выбора.

Мы въехали на участок, где ветви деревьев смыкались, образуя темный тоннель, по которому кони пробирались медленно и осторожно. Внезапно прямо на меня что-то свалилось, вминая в корзину. Не было никакого предупреждающего звука, никакой возможности поднять лук. Я почувствовал на себе тяжесть, от которой у меня сперло дыхание, потом перед глазами посыпались искры, и наступила тьма.