11
Весенняя инспекция оказалась в этом году благоприятной. Только два поля во всей округе попали в список как подлежащие очищению, причем ни одно из них не принадлежало отцу или дяде Энгусу. Два предыдущих сезона были настолько плохи, что те, кто в первый год еще колебался, как быть со скотом, склонным давать неправильное потомство, на второй год решительно уничтожили его. В результате с живностью тоже все было в порядке. Процент нормальности установился на достаточно высоком уровне, так что будущее обнадеживало. Люди приободрились, стали приветливее, доброжелательнее к соседям. К концу мая многие бились об заклад, что в нынешнем году количество Отклонений будет необычайно низким. Даже старый Джекоб нехотя признал, что неудовольствие небес временно откладывается.
– Господь милосерден, – недовольно сказал он. – Бог дает им последний шанс, будем надеяться, что они исправятся, не то худо будет всем на будущий год. Впрочем, и нынешний год еще не кончился.
Но никаких Отклонений не последовало. Процент нормальности у поздних овощей был так же высок, как у ранних посевов. Погода установилась и обещала добрую жатву. А инспектор теперь так много времени тихо проводил в своей конторе, что прямо-таки стал общим любимцем.
Для нас, как и для всех, казалось, наступило мирное трудовое лето. Все было прекрасно, если бы не Петра.
Однажды в начале июня, обуреваемая жаждой приключений, она совершила сразу два проступка, нарушив строгий запрет. Во-первых, она в одиночку выехала на своем пони за пределы наших земель, а во-вторых, так как ей было неинтересно ехать по открытой местности, она отправилась обследовать лес.
Как я уже говорил, леса вокруг Вэкнака считались, в общем, безопасными, но полагаться на это было нельзя. Дикие кошки обычно предпочитают убегать и нападают, только попав в отчаянное положение. Однако крупные звери пробираются к нам из Диких Земель по перелескам, так что отправляться в лес без какого-либо оружия признавалось неразумным.
Призыв Петры раздался так же неожиданно, как и раньше. Хотя на этот раз в ее зове не было того прошлого панического принуждения, он оказался достаточно силен и полон такого испуга и отчаяния, что причинял сильную боль. Кроме того, ребенок совершенно не владел мыслями. Она просто излучала чувства, которые заслоняли все вокруг какой-то большой расплывчатой тучей.
Я попытался связаться с нашими и сказать им, что постараюсь сам выяснить, в чем дело, но смог войти в контакт только с Розалиндой. Подобное замешательство описать трудно: как будто пытаешься добиться, чтобы тебя услышали за громким шумом, и одновременно стараешься разглядеть что-то в тумане. Хуже всего было то, что Петра не давала никакого изображения, никакого намека на причину ее страха. Попытка выразить одно чувство определениями, относящимися к другому, всегда искажает суть. Но все-таки можно описать этот зов как беззвучный вопль протеста. Просто чувство, без мысли и формы. Сомневаюсь, знала ли она сама, что делает. Это было что-то вроде инстинкта… Я мог лишь понять, что звучит сигнал тревоги и раздается он откуда-то неподалеку… Я выбежал из кузницы, где работал в тот момент. Забрав ружье, которое на всякий случай всегда висело заряженным за входной дверью нашего дома, я в две минуты оседлал лошадь и выехал за ворота. У этого зова была еще одна характерная черта – он давал четкое направление. Поэтому, едва выбравшись на луговую дорогу, я ударил коня пятками и галопом поскакал к Западному лесу.
Если бы Петра хоть на минуту прекратила свой оглушительно-беззвучный вопль, последствия были бы совсем иными. Вернее, их могло бы вовсе не быть. Но она не умолкала. Она продолжала звать изо всех сил, и единственное, что я мог сделать, чтобы убрать этот заслон, это поскорее добраться до его источника.
Не все у меня шло гладко. В одном месте я слетел с лошади и довольно долго потом ловил ее. В лесу стало ехать легче, так как тропа была наезжена. Ее постоянно расчищали, потому что она позволяла избежать порядочного крюка. Я проскакал по ней довольно далеко, пока не понял, что пропустил свою цель. Подлесок мешал бы придерживаться прямого пути, поэтому я повернул назад и стал искать другую тропу, которая вела бы в нужную сторону. В самом направлении я не сомневался: Петра не давала передышки ни на минуту. Наконец я нашел подходящую тропинку, узкую и раздражающе извилистую, ветки над ней нависали так низко, что когда лошадь продиралась вперед, я был вынужден почти лечь ей на спину. Но зато теперь я ехал куда надо. Кусты поредели, и я смог выбирать дорогу между деревьями. Так я одолел примерно четверть мили и выбрался на открытую поляну.
Петру я сначала не увидел. Мое внимание привлек ее пони. Он лежал на дальнем краю поляны с вырванным горлом. Самая ненормальная тварь, какую я когда-либо видел, терзала его, срывая мясо с крупа с такой самозабвенной целеустремленностью, что не услышала моего приближения. Шкура у нее была рыжевато-коричневого цвета, вся испещренная желтыми и темно-коричневыми пятнами. Клочья меха, который покрывал ее громадные, похожие на подушки с длинными кривыми когтями лапы, слиплись от крови. Шерсть на хвосте распушилась, отчего он стал похож на громадное перо. На круглой морде горели желтые, как будто стеклянные глаза. Широко расставленные уши свисали вдоль морды, а нос был вздернут. Два громадных резца нависали над нижней челюстью. Этими клыками и когтями она рвала пони.
Я начал снимать с плеча ружье. Движение насторожило зверя. Он повернул голову и весь подобрался, не двигаясь с места. На меня уставились его дико сверкающие глаза. Вокруг пасти влажно блестела кровь. Хвост поднялся и медленно закачался из стороны в сторону. Я взвел курок и начал поднимать ружье, но в этот момент в горло зверя вонзилась стрела. Он подпрыгнул, согнулся в воздухе и упал на все четыре лапы, сверля меня бешеным взглядом желтых глаз. Моя лошадь, испугавшись, попятилась, и ружье выстрелило в воздух. Но прежде чем эта тварь успела прыгнуть снова, ее настигли еще две стрелы. Одна вонзилась ей в спину, другая в голову. На мгновение зверь застыл в неподвижности, но тут же упал и перевернулся.
Справа на поляну выехала Розалинда. Она еще не успела опустить лук. С другой стороны появился Майкл, на тетиве его лука лежала наготове стрела. Глаза его были настороженно устремлены на зверя. Мы находились где-то рядом с Петрой, но она продолжала оглушать нас.
– Где она? – спросила словами Розалинда.
Мы огляделись и тогда только заметили на дереве на высоте двенадцати футов маленькую фигурку. Петра сидела в развилке ветвей, обхватив ствол обеими руками. Розалинда подъехала вплотную к дереву и сказала ей, что опасность миновала и можно спокойно спуститься. Однако Петра продолжала прижиматься к дереву, казалось, она не может ни шевельнуться, ни разжать рук. Я спрыгнул с лошади, залез на дерево и спустил ее вниз к Розалинде, которая посадила ее перед собой на лошадь и попыталась успокоить. Но Петра не сводила глаз со своего мертвого пони, и горе ее, пожалуй, только усиливалось.
– Надо это прекратить, – сказал я Розалинде. – Она сюда всех соберет.
Майкл, удостоверившись, что зверь действительно мертв, присоединился к нам и озабоченно посмотрел на Петру:
– Она понятия не имеет, что делает. Это неосознанно, она как будто внутренне кричит от страха. Лучше ей было бы кричать вслух. Давайте для начала уведем ее куда-нибудь, где не видно пони.
Мы отошли за кусты. Майкл мягко заговорил с Петрой, пытаясь утешить ее, но она, казалось, не понимала ни слова. Ее внутреннее отчаяние не ослабевало.
– А давайте попробуем все вместе внушить ей спокойствие… сочувствие… – предложил я. – Начали?
Мы пробовали целых пятнадцать секунд. Ее крик боли на мгновение прервался, но тут же снова захлестнул нас.
– Все без толку, – сказала Розалинда, прекращая попытку.
Беспомощно смотрели мы все втроем на Петру. Настрой ее мыслей несколько изменился: острый страх прошел, но смятение и отчаяние оставались и были очень сильны. Она расплакалась. Розалинда обняла ее и прижала к себе.
– Пусть выплачется. Это должно снять напряжение, – сказал Майкл.
Пока мы ждали, что Петра успокоится, произошло то, чего я боялся. Из-за деревьев выехала Рэчель, минуту спустя с другой стороны показался парень на лошади. Я никогда до тех пор его не видел, но знал, что это должен быть Марк.
Никогда раньше мы не встречались все вместе, понимая, как это будет опасно. Я не сомневался, что Сэлли и Кэтрин тоже спешат сюда. Только их теперь не хватало, чтобы довершить картину общей встречи, которая по нашему решению никогда не должна была состояться.
Торопливо объяснили мы на словах, что произошло, и настоятельно попросили их поскорее разъехаться, чтобы никто не увидел нас вместе. Майкл тоже уедет, а Розалинда и я останемся с Петрой и постараемся ее успокоить.
Все трое, не споря, согласились и через минуту, простившись с нами, тронулись в разные стороны. Мы продолжали свои попытки успокоить и утешить Петру, но без особого успеха.
Минут через десять, с трудом продираясь на лошадях через кусты, подъехали Сэлли и Кэтрин. Обе держали в руках натянутые луки. Наша надежда, что им встретится кто-нибудь из отбывших и они повернут назад, не оправдалась – очевидно, они выбрали разные дороги и разминулись.
Подъехав поближе, девушки недоверчиво разглядывали Петру. Мы снова объяснили им все и посоветовали скорее уезжать. Они уже поворачивали своих лошадей, когда из-за деревьев на поляну вырвалась гнедая кобыла, на которой сидел крупный мужчина.
Он натянул поводья, остановился и, с подозрением поглядев на нас, требовательно спросил:
– Что здесь происходит?
Я его не знал, и вид его мне не понравился. Поэтому я спросил у него то, что обычно спрашивают у незнакомцев. В ответ он нетерпеливо вытащил свой опознавательный жетон со штампом нынешнего года. Так стало ясно, что среди нас нет никого вне закона.
– Так в чем дело? – повторил он.
Очень хотелось сказать ему, чтоб не совался куда не просят, но в наших обстоятельствах следовало держаться повежливее, и я примирительно объяснил ему, что на пони моей сестры напал дикий зверь, а мы все откликнулись на ее призывы о помощи. Однако незнакомец не был склонен принимать мои слова на веру. Внимательно осмотрев меня, он повернулся и стал разглядывать Сэлли и Кэтрин.
– Может, и так. Ну а вы-то что мчались сюда во весь опор? – обратился он к ним.
– Разумеется, мы не могли медлить, услышав детские крики о помощи, – объяснила Сэлли.
– Я ехал за вами по пятам, но ничего не слышал, – сказал он.
Сэлли и Кэтрин переглянулись, и Сэлли пожала плечами.
– Мы слышали, – коротко сказала она.
Настал момент вмешаться мне.
– Мне казалось, что ее крики разносятся на мили кругом. И несчастный пони дико кричал…
Я повел его за кусты и показал растерзанного пони и мертвого зверя. Он удивился, как будто не ожидал увидеть столь явное доказательство наших слов, но на этом не успокоился и потребовал, чтобы Розалинда и Петра предъявили свои жетоны.
– А в чем, собственно, дело? – спросил я его в свой черед.
– А вы что, не знаете, что у Зарослей есть шпионы? – сказал он.
– Нет, не знаю, – ответил я. – А если и так, разве мы похожи на жителей Зарослей?
Он не стал отвечать на мой вопрос.
– Так вот, у них есть шпионы. А у нас приказ их выслеживать. В Зарослях что-то затевается, поэтому чем дальше вы станете держаться от леса, тем целее будете. Не то вас это коснется раньше других.
Он все еще был недоволен. Еще раз внимательно поглядев на пони, он снова повернулся к Сэлли:
– По-моему, этот пони уже с полчаса не может издавать никаких звуков. Как же вы двое исхитрились выехать прямиком на это место?
Глаза Сэлли расширились.
– Так ведь крики были отсюда, и когда мы подъехали ближе, то уже ясно слышали вопли девочки, – просто сказала она.
– Вы были очень добры, что откликнулись, – подхватил я, – вы бы спасли ей жизнь, если бы мы не оказались ближе. Хорошо, что все так кончилось. К счастью, девочка не пострадала, но она ужасно напугана. Нам лучше поскорее доставить ее домой. Большое спасибо за то, что хотели помочь.
Они приняли мою речь как должное, поздравили нас со спасением Петры, выразили надежду, что она скоро оправится от такого потрясения, и поехали прочь. Мужчина медлил. Казалось, он неудовлетворен объяснениями и несколько озадачен, но ему не за что было ухватиться. Он еще раз испытующе оглядел нас троих, как будто хотел что-то добавить, но передумал. В конце концов он снова повторил совет держаться подальше от леса и тоже уехал. Мы смотрели, как он скрылся за деревьями.
– Кто он такой? – спросила Розалинда с тревогой.
Я мог только сказать ей, что на жетоне стояло имя Джером Скиннер. Мне он был незнаком, да и наши имена, по всей вероятности, ничего ему не говорили. Я спросил бы у Сэлли, но Петра все еще продолжала нас глушить. У меня возникло странное ощущение отрезанности от остальных, как будто мне завязали глаза и уши. Я еще раз подивился той силе воли, которую проявила Анна, на целые месяцы отдалив себя от нас.
По-прежнему обнимая одной рукой Петру, Розалинда шагом тронулась в обратный путь. Я снял седло и уздечку с мертвого пони, вытащил стрелы из зверя и последовал за ними.
Петру, как только я внес ее в дом, сразу уложили в постель, но всю вторую половину дня и часть вечера она продолжала излучать беспокойство. Сила его время от времени изменялась, но утихло оно только к девяти вечера, начав вдруг быстро уменьшаться и наконец исчезнув совсем.
– Слава богу, она заснула, – поймал я чью-то мысль.
– Кто такой Скиннер? – одновременно с тревогой спросили мы с Розалиндой.
Ответила Сэлли:
– Он появился в наших краях сравнительно недавно. Мой отец знаком с ним. У него ферма рядом с тем лесом, в котором вы были. Нам просто не повезло, что он нас заметил. Конечно, он удивился, что мы галопом скачем в лес.
– Почему он такой подозрительный? – спросила Розалинда. – Он знает что-нибудь о мыслях-образах? Я считала, что никто не знает.
– Он не может ни понимать, ни передавать их. Я проверяла его очень старательно, – сказала Сэлли.
Четкие мысли Майкла вошли в разговор, он осведомился, в чем дело. Мы объяснили.
– У некоторых из них имеется представление о возможности чего-то такого. Очень приблизительное. Что-то вроде передачи чувств, мысленных впечатлений. Они называют это телепатией, те, кто верит в это. Но большинство очень сильно сомневается, что нечто подобное возможно.
– Они считают это Отклонением? – поинтересовался я.
– Трудно сказать. Я не уверен, что вопрос когда-нибудь ставился так прямо. Но теоретически, если утверждается, что Бог может читать в умах людей, то Истинный Образ тоже должен это уметь. Можно только гадать, является ли это способностью, которую люди временно утратили из-за Бедствия… Но я бы не хотел таким доводом отстаивать свою жизнь перед трибуналом.
– У этого человека был такой вид, будто он почуял неладное, – объяснила ему Розалинда. – Никто больше не пытался разузнавать о нас?
На это все ответили: «Нет!»
– Хорошо, – заключила она. – Но мы должны следить, чтобы такое больше не повторилось. Дэвиду нужно будет объяснить все Петре словами и постараться научить ее хоть немного себя контролировать. Если снова с ней случится что-либо подобное, вы все не должны обращать внимания или, во всяком случае, не идти на ее призыв. Предоставьте это мне и Дэвиду. А если это будет внушение-приказ, как в первый раз, то первый, кто до нее доберется, должен попытаться как-то ее оглушить, чтобы она потеряла сознание. И когда ее зов прекратится, вы должны вернуться по местам и постараться придать своим действиям побольше естественности. Мы должны быть уверены, что такой всеобщий сбор больше не повторится. Сегодня все могло кончиться гораздо хуже. Все это понимают? Все согласны?
Согласие было единодушным. После этого остальные замолчали, предоставив мне с Розалиндой выбор подхода к Петре.
На другое утро я проснулся рано, и первое, что почувствовал, было снова огорчение Петры. Правда, теперь оно носило другой характер: страх пропал совсем, уступив место сожалению о погибшем пони. Да и по силе его нельзя было сравнить со вчерашним.
Я попытался войти с ней в контакт, и хотя она ничего не поняла, я уловил ее заминку, а потом некоторое замешательство. Встав с постели, я направился к ней в комнату. Она очень обрадовалась обществу, мы начали болтать, и печальный настрой ее мыслей заметно смягчился. Уходя, я пообещал взять ее после обеда с собой на рыбалку.
Очень трудно объяснить словами, как сделать мысли-образы понятными. Каждый из нас доходил до этого сам. Вначале это было неуклюжее нащупывание, которое становилось все более искусным по мере того, как мы находили друг друга и практиковались. С Петрой все обстояло иначе. В шесть лет она обладала силой передачи совершенно другого калибра, чем мы, буквально всеподавляющей, но неосознанной и потому совершенно неуправляемой. Я попытался, как мог, растолковать ей, что это такое. Трудность заключалась в том, чтобы подобрать для объяснения достаточно простые слова, понятные в ее неполные восемь лет. Целый час подобных стараний ни к чему не привел. Мы сидели на берегу реки, глядя на поплавки, я почти ничего не добился, а Петра заскучала и перестала даже пытаться понять меня. Видимо, надо было искать другой подход.
– Давай поиграем, – предложил я. – Зажмурь глаза. Крепко-крепко. Представь себе, что ты смотришь в глубокий-преглубокий колодец. Там ничего нет, только темнота. Представила?
– Да, – сказала она, плотно сомкнув веки.
– Прекрасно. Теперь ни о чем не думай, только о том, как там темно и как далеко до дна. Думай только об этом и смотри в темноту. Поняла?
– Да, – повторила она.
– Теперь смотри, – сказал я.
Я показал ей мысленно кролика, заставил его подергать носом. Она фыркнула. Что ж, по крайней мере это доказывало, что она может принимать передаваемое. Уже хорошо. Я стер кролика и придумал щенка, потом цыпленка, потом лошадь с повозкой. Через две минуты она открыла глаза и ошеломленно огляделась:
– Где они?
– Их нигде нет. Это просто мысли, понарошку, – объяснил я. – Игра такая. А теперь я закрою глаза. Давай вместе посмотрим в колодец и ни о чем не будем думать, кроме того, как там темно. Теперь твоя очередь нарисовать картинку на дне колодца, чтоб я мог ее увидеть.
Я играл старательно и настроил свой мозг на абсолютный прием. Самый чувствительный. Как я ошибся! Вспышка, ослепительный свет, общее впечатление, что в меня ударила молния. Меня закачало в мысленном тумане. Никакого представления о том, что она показывала, не осталось. Горько протестуя, включились остальные. Я объяснил, что происходит.
– Ладно, только, ради бога, будь поосторожней, не давай ей снова повторить такое. Я чуть не всадил в ногу топор, – пожаловался Майкл.
– Я ошпарила руку кипятком из чайника, – вторила ему Кэтрин.
– Успокой ее, – посоветовала Розалинда.
– Она не волнуется. Она совершенно спокойна. Просто у нее такая манера.
– Возможно, но оставлять ее такой нельзя, – ответил Майкл. – Она должна как-то ее смягчить.
– Знаю. Стараюсь. Может быть, вы можете предложить какие-то другие способы? – обиделся я.
– Ладно, ладно. В следующий раз предупреждай нас перед тем, как она будет пробовать, – ответила Розалинда.
Я взял себя в руки и снова повернулся к Петре.
– Ты делаешь слишком резко, – сказал я. – На этот раз подумай не так ярко. Нарисуй совсем маленькую мысленную картинку, очень отдаленную, в мягких нежных красках. Делай медленно и осторожно, как будто плетешь ее из паутины.
Петра кивнула и снова закрыла глаза.
– Начинается, – предупредил я остальных и замер в ожидании, жалея, что от этого не спрячешься.
На этот раз обошлось чем-то вроде небольшого взрыва. Очень ослепляло, но мне удалось схватить форму.
– Рыба, – сказал я. – Рыба с обвисшим хвостом.
Петра радостно захихикала.
– Вне всякого сомнения, это рыба, – включился Майкл. – Вы делаете успехи. Теперь бы надо поубавить раз во сто силу передачи, а то она выжжет нам мозги.
– Теперь ты покажи мне, – потребовала Петра. И урок продолжался.
На следующее утро мы устроили второе занятие. Изматывало это ужасно, но дело двигалось. Петра начала схватывать суть формирования мыслей-образов – по-детски, конечно, но их уже можно было узнать, несмотря на все искажения. Самые большие неприятности доставляла сила ее передачи. Когда Петра возбуждалась, нас словно било по голове. Остальные жаловались, что, когда мы занимаемся, они не могут ничего делать. Не обращать на это внимания было все равно что не замечать удары молотком внутри своего черепа. В конце урока я сказал Петре:
– А теперь я попрошу Розалинду послать тебе мысль-картинку. Закрой глаза, как раньше.
– Где Розалинда? – спросила она, оглядываясь вокруг.
– Ее здесь нет, но для мыслей-картинок это не важно. Ну, смотри в темноту и ни о чем не думай.
– А вы все, – добавил я мысленно для остальных, – не вмешивайтесь, освободите поле для Розалинды, не прерывайте ее. Ну, Розалинда, давай, четко и ясно.
Мы затихли, ожидая приема.
Розалинда сделала пруд, заросший камышом. Поместила туда несколько уток. Дружелюбных и забавных, разного цвета. Они станцевали что-то вроде балета, все, кроме одной, неуклюжей, но очень старательной, которая все время немножко запаздывала и все делала чуточку не так. Петре ужасно понравилось. Она светилась от удовольствия, а потом вдруг выдала свой восторг мысленно. И снова оглушила нас, как будто стерев все вокруг. Это было очень тяжело для всех, но ее успехи радовали. На четвертом уроке она выучилась освобождать сознание, не закрывая глаз, что было несомненным шагом вперед. К концу недели мы продвинулись значительно. Ее мысли-образы были еще грубоваты и неустойчивы, но это должно было сгладиться при тренировке. Хорошо принимала она пока лишь простые образы и почти не умела ловить наши передачи друг другу.
– Очень трудно видеть всех сразу и так быстро, – говорила она. – Я уже могу различить, кто передает: ты, Розалинда, Майкл или Сэлли, но из-за того, что передается быстро, все смешивается. Правда, другие смешиваются еще больше.
– Какие другие? Кэтрин и Марк? – спросил я.
– Да нет. Их я могу отличить. Совсем-совсем другие. Те, которые далеко, – нетерпеливо ответила она.
Я взял себя в руки.
– По-моему, я их не знаю. Кто они?
– Не знаю, – сказала она. – Разве ты их не слышишь? Они там, но очень далеко. – Она показала на юго-запад.
Я подумал немного и спросил:
– Они и сейчас присутствуют?
– Да, но чуточку, – ответила она.
Я изо всех сил старался уловить что-нибудь, но безуспешно.
– Может, ты попытаешься повторить мне, что ты от них услышала? – предложил я.
Она попробовала. Что-то необычное и на ином, чем у нас, уровне. Было здесь какое-то другое качество, не очень внятное и как бы смазанное. Я решил, что, по-видимому, это из-за того, что Петра стремилась передать нечто ей самой непонятное. Я позвал Розалинду, но и она лучшего не добилась. Для Петры напряжение было слишком велико, поэтому после нескольких минут стараний мы решили отложить это на потом.
Хотя Петра время от времени срывалась на то, что, пользуясь звуковыми аналогиями, можно назвать оглушительным ревом, мы чувствовали гордость собственников, наблюдая за ее успехами. Нас охватило возбуждение, как будто мы открыли будущего знаменитого певца, только это было нечто гораздо более значительное…
– Это, – говорил Майкл, – должно стать очень и очень интересным, если, конечно, она не покалечит нас всех, прежде чем научится управлять собой.
Дней десять спустя после гибели пони, за ужином, дядя Аксель попросил меня помочь ему насадить колесо, пока еще не стемнело. Внешне в этой просьбе не было ничего особенного, но что-то в его взгляде заставило меня согласиться без колебаний. Я последовал за ним, и мы отправились за ригу, где нас никто не мог ни увидеть, ни подслушать. Он взял в рот соломинку и серьезно посмотрел на меня:
– Ну, Дэви, ты был неосторожен?
Есть много возможностей проявить неосторожность, но только об одной из них он мог спрашивать меня с таким видом.
– Не думаю, – ответил я.
– Тогда, может, кто из остальных? – предположил он.
И снова я с ним не согласился.
– Хм, – фыркнул он, – тогда можешь ответить, почему Джо Дарли расспрашивает о тебе? Есть какие-нибудь предположения?
Я понятия не имел и так ему и сказал. Он покачал головой.
– Парень, мне это не нравится.
– Только обо мне или о других тоже? – спросил я.
– О тебе и о Розалинде Мортон.
– А-а, – протянул я с беспокойством. – Но ведь это всего-навсего Джо Дарли… Может, он что-то услышал о нас и хочет раздуть скандал?
– Может быть, – сдержанно согласился дядя Аксель. – А с другой стороны, инспектор всегда использует Джо, когда ему надо что-нибудь разузнать потихоньку. Мне это не нравится.
Мне тоже стало не по себе. Но коль скоро Джо не обратился к нам, я не думал, что он сможет добыть против нас какие-нибудь улики. Ведь нам, сказал я дяде Акселю, нельзя предъявить ничего, никакого обвинения, которое подводило бы нас под какой-нибудь определенный пункт Правил об Отклонениях.
Дядя Аксель покачал головой:
– Эти правила только включают, но не исключают. Нельзя узаконить тысячи возможных случаев, а только наиболее частые. Так что могут появляться новые, которые рассматриваются отдельно. Это как раз входит в работу инспектора: наблюдать и в случае необходимости проводить расследование.
– Мы обсуждали, может ли такое произойти, – сказал я. – Но ведь если начнут выяснять, они же не будут знать, о чем спрашивать. Все, что нам надо будет делать, это притвориться удивленными, как все нормальные люди. Что может узнать Джо или кто-то другой? У них могут быть только подозрения, но никаких улик.
Однако дядя Аксель не мог успокоиться.
– А Рэчель? – предположил он. – Ее так потрясло самоубийство сестры. Ты не думаешь, что она…
– Нет, – уверенно ответил я. – Даже если не брать в расчет, что она не может обвинить нас, не уличая себя, мы бы знали, если бы она что-то скрывала.
– Ну ладно, а маленькая Петра? – спросил он.
Я уставился на него:
– Откуда вы знаете о Петре? Я никогда вам о ней не рассказывал.
Он удовлетворенно кивнул:
– Значит, она тоже. Я так и понял.
– Как вы узнали об этом? – Я не мог успокоиться, сразу начав соображать, кому еще могла прийти в голову такая мысль. – Она сама вам сказала?
– Да нет, как бы тебе сказать, я просто наткнулся на это. – Он помолчал и добавил. – Косвенным путем это пришло от Анны. Я предупреждал тебя, что ее брак с этим парнем до добра не доведет. Есть такой тип женщин, которым недостаточно сделаться рабыней мужчины, чтобы он о них ноги вытирал. Им надо полностью отдавать себя в его власть. Анна была такой.
– Уж не хотите ли вы сказать… Вы считаете, что Анна рассказала Алану о себе? – запротестовал я.
– Рассказала, – кивнул он. – Она сделала больше. Она рассказала ему обо всех вас.
Я смотрел на него с недоверием:
– Почему вы так уверены, дядя Аксель?
– Уверен, Дэви. Возможно, она не хотела этого. Возможно, она рассказала ему только о себе, будучи женщиной, которая не умеет хранить тайны в постели. Возможно, ему пришлось выбить из нее имена остальных. Но факт тот, что он их знал. Это точно.
– А если и знал, вы-то как узнали, что ему известно? – спросил я с возрастающей тревогой.
Он заговорил медленно, как бы вспоминая:
– Когда-то давно в Риго был в гавани кабачок. Его содержал некто Гроус и получал немалый доход. У него под началом работали три девушки и двое парней. Они исполняли все, что он говорил, буквально все. Если бы он захотел рассказать о них все, что знал, то один из молодчиков точно бы болтался на виселице за участие в корабельном мятеже, а две девицы – за убийство. Не знаю, что натворили остальные, но их он тоже держал в тисках. Это был шантаж в чистом виде. Если им давали чаевые, он забирал их целиком. Он следил, чтобы девушки были любезны с моряками, посещавшими кабачок, а то, что они извлекали из гостей, тоже брал себе. Я часто наблюдал, как он обращался с ними, видел выражение его лица, когда он смотрел на них. С каким злорадством. Потому что он знал, что они в его власти и им это известно. Стоило ему нахмуриться, и они начинали плясать вокруг него.
Дядя Аксель помолчал, задумавшись.
– Я никогда не думал, что снова увижу подобное выражение на лице человека. И где? В вэкнакской церкви! Из всех мест! Мне стало нехорошо, когда я это увидел. Именно такое выражение. На лице у него, когда он рассматривал сначала Розалинду, потом Рэчель, потом тебя и, наконец, маленькую Петру. Больше его никто не интересовал. Только вы четверо.
– Вы могли ошибиться… Какое-то выражение лица… – начал я.
– Не какое-то! То самое выражение. Я узнал его. Меня как будто снова перенесло в Риго, в кабачок. Ну а кроме того, если я не прав, то как я узнал про Петру?
– Что вы сделали?
– Я пошел домой и хорошенько подумал о Гроусе, какую удобную обеспеченную жизнь он вел, и еще кое о чем. А потом я натянул на мой лук новую тетиву.
– Так это вы?.. – воскликнул я.
– Больше ничего не оставалось, Дэви. Конечно, я знал, что Анна будет винить кого-то из вас. Но ведь она не могла выдать вас, не выдавая себя и свою родную сестру. Безусловно, риск существовал, но я должен был на него пойти.
– Риск был. Все чуть не пропало. – И я рассказал ему о письме, которое Анна оставила инспектору.
Он покачал головой:
– Я считал, что так далеко она не зайдет, бедняжка. Но все равно. Сделать это было необходимо. И сделать быстро. Алан дураком не был. Он бы постарался обезопасить себя. Прежде чем начать заниматься вами, он бы оставил у кого-нибудь письмо, которое надо было бы вскрыть в случае его смерти, и проследил бы, чтоб вы все знали об этом. Вы все оказались бы в ужасном положении. Чем больше это до меня доходило, тем яснее я понимал, насколько это было бы ужасно для вас.
– Вы многим рисковали ради нас, дядя Аксель, – вымолвил я.
Он пожал плечами:
– Для меня риск был невелик, для вас – огромен.
Помолчав, мы вернулись к разговору о нынешнем нашем положении.
– Все эти расспросы не могут быть связаны с Аланом. Ведь с тех пор прошло много месяцев, – рассуждал я.
– Более того, это не те сведения, которыми Алан стал бы делиться с кем бы то ни было, если собирался на этом поживиться, – согласился дядя Аксель. – И еще одно: многого они знать не могут, иначе уже объявили бы расследование. Чтобы сделать это, они должны быть абсолютно уверены. Инспектор не захочет попасть впросак с твоим отцом, да и с Энгусом Мортоном, если на то пошло. Но все равно непонятно, что натолкнуло их на вас.
Я снова вернулся к мысли об истории с Петрой и ее пони. Дядя Аксель, конечно, знал о его гибели, но и только. Иначе пришлось бы рассказать ему о Петре, а у нас был молчаливый уговор, что чем меньше ему известно о нас, тем меньше придется ему скрывать в случае несчастья. Однако теперь, когда выяснилось, что он знает о Петре, я рассказал ему о происшедшем более подробно. Мы оба сомневались, что причина в этом, но за неимением другой ниточки он взял на заметку имя незнакомца.
– Джером Скиннер, – повторил он с сомнением. – Ладно, попробую разузнать о нем.
Этой ночью мы долго совещались, но ни к чему не пришли. Майкл высказался так:
– Раз вы с Розалиндой совершенно уверены, что в вашей округе ничего подозрительного не происходило, то, по-видимому, единственный, кто мог все начать, это человек из леса. – Он использовал мысль-образ, чтобы не возиться с передачей по буквам «Джером Скиннер». – Если все исходит от него, то он должен был представить свои подозрения инспектору своего округа, а тот передать сообщение по форме инспектору вашего округа. Это означает, что уже несколько человек занимаются этим делом и расспросы будут еще о Сэлли и Кэтрин. Погано то, что сейчас все настроены крайне подозрительно из-за слухов о готовящемся большом вторжении из Зарослей. Я попытаюсь завтра что-нибудь разузнать и тогда сообщу вам.
– А что нам делать? – вставила Розалинда.
– В настоящий момент ничего, – посоветовал Майкл. – Если мы правильно рассудили, откуда все пошло, то вы составляете как бы две группы: одна – Сэлли и Кэтрин, вторая – ты, Дэвид и Петра. А остальные трое вне подозрений. Не делайте ничего необычного, а то они схватят вас по подозрению. Если дело дошло до расследования, мы, как и решили, должны прикинуться простачками. Самое слабое место – Петра. Она слишком мала, чтобы в этом разбираться. Если они начнут с нее, то могут и подловить ее, и обмануть, а это может кончиться для всех нас стерилизацией и Зарослями… Она становится ключом ко всему делу, поэтому ни в коем случае не должна попасть к ним в руки. Возможно, как раз ее не подозревают, но она была там, на поляне, и, конечно, с ней будут разбираться тоже. Если к ней проявят хоть какой-то интерес, лучше плюнуть на все, забрать ее и бежать. Если они начнут ею заниматься, то тем или иным способом вытянут из нее все.
Может быть, вся эта история рассосется, но в случае, если нет, ответственность на Дэвиде. Тебе, Дэвид, придется позаботиться, чтобы ее не взяли на допрос. Любой ценой. Если для этого придется кого-то убить, ты должен будешь убить. Они, не задумываясь, убьют нас, если у них будет предлог. Помни, если они вообще займутся этим делом, то будут стремиться уничтожить нас, быстрым способом или медленным.
Если же дело дойдет до крайности и ты не сможешь спасти Петру, гуманней будет убить ее, чем дать стерилизовать и вышвырнуть в Заросли. Это будет милосерднее. Ты понял? Все согласны?
Согласны были все. Когда я подумал о маленькой Петре, искромсанной и брошенной нагишом в Зарослях, чтобы погибнуть или выжить, если случайно повезет, я тоже согласился.
– Что ж, – продолжал Майкл. – Для большей безопасности было бы неплохо вам четверым и Петре подготовиться к побегу по первому слову.
Он продолжал втолковывать нам все это более подробно.
Трудно сказать, был ли у нас какой-нибудь другой выход из этой ситуации. Открытый побег кого-либо из нас сразу навлек бы беду на остальных. Наше несчастье состояло в том, что мы узнали о расследовании на два или три дня позже, чем следовало…