Феодосий завтракал, сидя на почерневшей от времени и непогоды скамейке. Перед ним на одноногом столике на льняной салфетке лежал хлеб, сало, лук. Кружка с крепким чаем. Он отрезал ножом пластину сала, откусывал от хлеба и луковицы. Ел неторопливо, скользя взглядом по двору, пустому саду, полуразрушенным строениям. Прикидывал. Не успеть до зимы. И денег нет. И просить не у кого – голытьба кругом. Спасибо, что приходят помочь. Можно было бы раскрутить чудотворную, да тут твердая рука нужна, не чета его…

Давешнего человека Феодосий заметил, когда тот входил в арку. Вчера он сидел часа три под деревом, думал о чем-то. Неспокойный человек, сумятливый. Пришел опять неспроста.

– Добрый день, – поздоровался Карл Мессир, подходя ближе.

– Здравствуйте, – отозвался монах. – Садитесь. – Он указал рукой на скамейку напротив. – Прошу к столу.

– Спасибо, я не голоден.

Наступило молчание. Монах мерно жевал. Карл смотрел на сад. Он придумал ночью, как увидеться с Аленой, не поднимая шума. Или выяснить, там ли она. Письмо могло оказаться провокацией. Данило ему не верит, глаз с него не спускает. И правильно делает… Он всем задолжал. Главное, проникнуть в скорбный дом, а там – по обстоятельствам. Если Алена там…

– Я хочу спросить… – неуверенно начинает Карл. – Икона действительно чудотворная?

Вопрос был глуп, кто отвечает на подобные вопросы?

Монах пожимает плечами. Говорит не сразу:

– Если есть вера, чудеса без надобности.

– Мне нужна помощь, – решается Карл.

Монах молчит.

– В лечебнице держат человека, мне бы увидеть его… ее.

– Родственница? – спрашивает монах.

– Да. Не совсем. Это из-за меня, я думаю… Она вроде хотела покончить самоубийством. Это, конечно, грех по-вашему, я понимаю, но не ее грех… Наверное, мой. Тетка прислала письмо, сама ничего толком не знает. Мне бы увидеть ее, поговорить… Вы же бываете там…

Монах внимательно смотрит Карлу в глаза. Вдруг спрашивает:

– Кто вы?

– Андрей. Человек.

– Человек… – повторяет монах, не сводя с Карла пристального взгляда. – А что сам? Я думаю, вы и сами сможете.

– Как? – не понимает Карл. – Там же охрана.

Монах испытующе смотрит на него, потом отводит взгляд, задумывается.

– Хотите, я буду работать в саду? – вырывается у Карла.

Монах усмехается и говорит неожиданно:

– Баш на баш?

– Да нет, просто так, – смущается Карл. – И друзей приведу.

– Бываю я там, – говорит монах. – Несчастные люди, не ведали, что творили… А все ж Божья тварь, не бездушные. Никому не нужны, все брезгают. Даже не знаю, что сказать… там свои законы.

– Мне бы только увидеться, – говорит Карл. – Пожалуйста.

Монах кивает…

Спустя полчаса они идут по проселочной дороге в скорбный дом. По проселочной ближе. Иногда она переходит в широкую тропинку, вьющуюся между огородами. На межах между ними стоят красноватые заросли лебеды. Пахнет картофельной ботвой. Мечется в воздухе белая бабочка-капустница.

Двор был обнесен металлической сеткой, за ней бродили люди. До Карла донесся вой. Казалось, выла собака, мучительно, тоскливо, бессмысленно. Люди бродили невидяще, натыкаясь друг на друга, напоминая механизмы. Не останавливаясь, обходили препятствие, шли дальше. Доходили до стены, стояли с минуту неподвижно, поворачивались и шли обратно. И так до бесконечности.

– Слава богу, не понимают, – пробормотал монах. – Это со мной, – бросил он здоровенному малому на проходной. – Здравствуй, Леня.

– Здравствуйте, святой отец! – серьезно отозвался парень, покосившись на Карла, отмечая взглядом синяк и царапины на его лице. – Проходите! Милости просим.

Они шли по длинному коридору. В горле першило от отвратительного запаха мочи, хлорки, бедной кухни. Окна были открыты, в коридоре гулял сквозняк, но тяжелый запах не выветривался. Монах уверенно открывал двери, окликал людей по именам. Говорил громко и раздельно. Худенький мужичок, стриженный под ноль, с безбородым бабьим лицом, бросился им навстречу.

– Отец Феодосий! – закричал он тонким, заячьим голосом. – Пришел, спаситель! – Он схватил руку монаха, прижал к губам. Истовый восторг читался на его физиономии, напоминавшей печеное яблоко.

– Ну, будет, будет, – рокотал монах. – Будет, Вова. Я еще зайду. Видишь, я с человеком.

Мужичок окинул Карла осмысленным любопытным взглядом.

– Убил жену и троих детей, – сказал монах, когда они миновали Вову. – Зарубил топором. Любит животных, ухаживает за курами, огородом интересуется. Всякую букашку жалеет, муху поймает на окне и на волю отпускает. Долго рассматривает, думает о чем-то и выпускает. А ведь помнит о содеянном, говорит, грешник я, а до конца не понимает, что натворил. Спивается народ, без работы, без будущего. И в Бога верить не приучен.

Они перешли в следующий корпус, женский. Новый охранник, мужчина средних лет с серым лицом закоренелого пьяницы, кивнул им.

– Здесь. – Монах остановился перед дверью, постучал. Нажал на ручку. Дверь со скрипом отворилась. В комнате стояли четыре деревянные кровати, аккуратно заправленные голубыми байковыми одеялами. На тумбочках рядом стояли «личные» вещи жильцов. Ваза с желтыми листьями, открыточки, дешевые фаянсовые фигурки животных, иконки, какие-то камешки и черепки. Горшки с красными цветами на подоконнике – похоже, герань. На кровати около окна, закрыв лицо локтем, лежала, свернувшись клубком, женщина в линялом розовом халате и белой косынке.

– Алена! – позвал монах. Женщина убрала руку, села на кровати, взглянула на них безразлично. Бледная, постаревшая, исплаканная. Это была Алена, и ничего сейчас не напоминало в ней той веселой девушки, которую Карл помнил – радостной укротительницы обезьянки Ники, не сводившей с него влюбленных глаз.

– Алена, – с трудом выговорил Карл, чувствуя комок в горе. – Аленочка! Девочка моя! – Он шагнул к ней, протягивая руки.

Алена вскрикнула, отшатнулась, закрыла лицо руками.

– Что с ней? – Карл повернулся к монаху. – Их что, бьют?

Тот пожал плечами.

– Иногда бить необязательно. Вот тут, – он показал на кровать у двери и понизил голос, – детоубийца, ночью кричит, мучается… Алена! – позвал он. – Посмотри, кто пришел. Ты его знаешь? Кто это? Не бойся, посмотри.

Алена отвела ладони от лица. Взглянула на Карла, все еще не узнавая.

– Алена, – повторил он ласково. – Аленушка!

Она вдруг закричала и бросилась к нему. Обняла за шею тонкими руками, захлебываясь от рыданий.

– Ну, успокойся, моя славная, моя хорошая, – приговаривал Карл, гладя ее по спине, отворачиваясь, чтобы скрыть слезы. Он взял ее руки в свои, рассмотрел тонкие красноватые шрамы изнутри запястий. – Зачем? Девочка моя, зачем? Зачем ты это сделала?

Она смотрела ему в лицо, напряженно пытаясь понять, о чем он спрашивает. Зажмурилась, с силой ударила себя по бритой голове сжатыми кулачками.

– Голос!

– Какой голос? Чей?

– Голос. – Она спрятала лицо у него на груди, говорила оттуда невнятно. – Стучал, кричал… страшно… Ночью приходил. Господи, как страшно!

– Что он говорил?

– Чтобы я умерла. Я кричала: уходи, оставь меня, а он повторял… смерть, смерть… И еще другой приходил. Мучил.

– И сейчас приходит? – спросил монах от двери.

– Сейчас? – Она повернулась к нему. – Сейчас? Нет, кажется… не приходит. – Она задумалась, лицо сморщилось. Казалось, она прислушивается к голосам внутри. – Нет. Не знаю. Не слышу.

– Я пришел за тобой, – прошептал Карл.

– Мне нельзя, – ответила Алена, отстраняясь. – Он говорил, никогда больше… Ты… кто?

Карлу показалось, его окатили холодной водой. Она не узнавала его.

– Почему нельзя?

– Нельзя, – настойчиво повторила она.

– Ты меня помнишь? – настаивал он. – Аленочка, проснись! Это я, Карл! Посмотри на меня, смотри мне в глаза! Я – Карл. Посмотри мне в глаза. Ты знаешь, кто я? – Он совсем забыл о монахе, которому сказал, что его зовут Андрей.

Она застенчиво улыбнулась, посмотрела исподлобья с лукавством ребенка, боящегося обидеть взрослого.

– Ты Карл, – ответила.

– Ты помнишь меня? – Он положил ладонь ей на лоб. – Смотри мне в глаза.

Алена вдруг закатила глаза, выгнулась дугой и закричала, отталкивая Карла. Монах у двери шевельнулся. Алена все кричала. Карл рывком поднял ее и отнес на кровать. По коридору уже бежал кто-то, тяжело ступая. Дверь распахнулась, влетела здоровенная санитарка в нечистом халате и косынке до бровей.

– Почему в палате посторонние? – рявкнула она. – Что здесь происходит? – Она переводила взгляд с монаха на Карла.

– Успокойся, Наталья, – сказал монах. – Алена испугалась…

– Уходите! – Тетка теснила их грудью. – Сюда нельзя. Она неспокойная, вы же знаете. Уходите. Кто разрешил?

Они молча повиновались. Карл, ошеломленный разыгравшейся сценой, ступал за монахом, ничего не замечая вокруг. Они вышли за ворота. Монах шагал широко и размеренно, все так же молча.

– Простите меня, – сказал Карл покаянно. – Я не ожидал… Я не думал, что она такая…

– Здесь все такие, – обронил монах не оборачиваясь. – Потому и держат. Идите себе, – добавил он. – Ничем больше помочь не могу. – Не оглянувшись на Карла, он пошел прочь.

Наталья смотрела через окно им вслед, пока они не скрылись за воротами. Села рядом с плачущей Аленой, положила руку ей на плечо. Принялась успокаивать, бормоча какие-то слова, ритмично похлопывая ладонью. Ноздри ее раздувались, горло перехватило, как от сильного чувства, сердце колотилось, выскакивая из груди. Она бормотала и бормотала что-то, все похлопывала рукой плечо Алены, раскачиваясь в такт. Алена перестала всхлипывать, вздохнула глубоко раз-другой. Закрыла глаза, повозилась немного и уснула.

Наталья поднялась, подошла к окну. Стояла там, смотря на залитый неярким осенним солнцем двор с бродящими вслепую нелепыми и жалкими фигурами. Лицо ее было искажено судорогой – казалось, она сейчас разрыдается, и невнятно бормотала что-то, похожее на «спасибо, Господи…». Молилась, видимо.