После почти двухчасовых блужданий Андрей Липатов нашел наконец дом Лары. Это был дом с фотографии, которую показывала Рита. Место действительно было на редкость удачным – тихо, зелено, много цветов. Узкая дорога, трава, пробивающаяся через щели в старом асфальте. Птицы. Жужжание пчел, стремительный дерганый полет стрекоз. Прекрасный летний день, разморенная на солнце, благоухающая зелень. Он рассмотрел яблоки на деревьях, маленькие, зеленые, кислые даже на вид…

Калитка отворилась со скрипом, и он остановился, ожидая, что кто-нибудь выйдет из дома. Но все было тихо. Он рассматривал дом, испытывая странное волнение, которое было непонятно ему. Большой деревянный дом, веранда, стол, плетенные из лозы кресла. Цветы! Буйство, взрыв, карнавал красок – красных, желтых, белых, фиолетовых, розовых! Вот чем занимается женщина брата, подумал он. Ему уже казалось, что ничем другим она и не могла заниматься – только цветами. Он представил, как она возится с ними, пересаживая, прививая, подрезая ветки и листья и… что еще там с ними делают? Целый день с цветами, в солнце и дождь, в своей голубой майке, в старых джинсах, с выгоревшими на солнце волосами, забранными в хвостик. Знает их все по именам, да еще и придумывает новые… Рита говорила о каком-то призе за… розы, кажется?

Потом ужинает на веранде и долго сидит еще… Звездная ночь, луна. Братец, возможно, сидел здесь тоже, они разговаривали, а потом шли спать…

Андрей невольно сжал кулаки.

…Как и предсказывал Кирилл, никакого шума не было. Когда Андрей вечером вернулся домой, у подъезда стояла «Скорая помощь» и кучка любопытствующих соседей. Они молча расступились, пропуская его. Он ощутил на себе их взгляды. Шепоток ударил в спину, но не обличающий, а, наоборот, сочувствующий.

Теща бросилась ему на шею, заголосив дурным голосом:

– Андрюшенька, горе-то какое! Людочка наша…

Она захлебнулась от рыданий. Он неловко обнял ее, заботливо усадил в кресло. Повернулся к тестю – что? Тот, сильно взяв его за локоть, повел в спальню. Людмила лежала в постели, в розовой ночной рубашке, расшитой мелким жемчугом, причесанная. Лицо ее было серым в голубизну и очень спокойным.

Это был трудный момент для Андрея, он собрался, как перед прыжком в воду.

– Господи! – вскричал, бросаясь к жене. – Что случилось? Людочка! – Он схватил руку жены, отметив ее холодность и вялость, рухнул на кровать рядом с ней. – Что… что случилось? – с трудом повторял снова и снова, ошеломленный, заикаясь, видя себя со стороны и одергивая за излишний драматизм. «Все в меру, – повторял он мысленно. – Все в меру, не суетись…»

– Людочка… утонула в ванне… – с трудом выговорил тесть. – Я пришел, как чувствовал, звонил, а она не отвечала… открыл дверь своим ключом, а она… там… – Он всхлипнул. Андрей, сочувствуя, обнял его за плечи. – Если бы на минуту раньше, – простонал тесть. – На минуточку… свечи еще горели…

Андрей содрогнулся, представив, как тесть сначала звонит в дверь, потом открывает своим ключом и застает… вид на Мадрид. Он с любопытством спросил себя, а что бы он сделал в этом случае? Отправил бы папашу вслед за дочкой? Видимо, так, деваться-то ему было некуда! А Кирилл, оценив содеянное, убил бы его, Андрея, потому проще было бы его убить, чем затирать следы двойного убийства. И кончился бы сверхчеловек, финита ля комедия! Из-за дурацкой случайности, из-за каких-нибудь десяти-пятнадцати минут…

…Людмила лежала в белой пене кружев, усыпанная белыми лилиями, горели свечи в массивных серебряных шандалах, такие же, как на виденной им когда-то картинке. С той разницей, что «мысленная» картинка была черно-белой, а эта – цветной. Так же горели удушливые ароматические свечи, распространяя запахи сандала и ванили, их сине-красные огоньки легко подрагивали на сквознячке. Запах свечей, приторный запах парниковых белых лилий и духов смешивались в гремучую тошнотворную смесь, от которой слезились глаза…

…Он постучал в дверь – звонка не было, что взять с деревни! Тишина была ему ответом. Удивительная, гудящая от пчел и звенящая едва слышно от разомлевшей на солнце томной зелени тишина стояла вокруг. Он окунулся в нее, как в теплую прозрачную воду небыстрой речки. Подергал ручку, надеясь, что незаперто. Но дверь была заперта. Он уселся в плетеное кресло, вытянул ноги. Задремал, кажется. А хозяйки все не было. Ему пришло в голову, что Лара могла уехать. Взгляд его упал на ведро с водой у веранды, куда насыпались белые облетевшие лепестки цветов, старые вьетнамки у ступенек, голубую заколку для волос с выщербленными блестящими стеклышками на перилах веранды, и он понял, что она здесь, дома, никуда не уехала и сейчас вернется. Нужно только дождаться. Он испытывал странное волнение при мысли, что она спешит домой, что она уже где-то рядом, вот сейчас откроет калитку, пробежит по дорожке и остановится, пораженная, увидев его. Обрадуется? Вспыхнет как тогда, в церкви? Губы дрогнут и глаза потемнеют, станут васильково-синими?

Все эти вопросы были не нужны, они были досужими и никак не согласовывались с целью его прихода. Он пришел не к Ларе, то есть не к ней ради нее самой, а исключительно для того, чтобы ухватить след беглого братца. По делу пришел – так он себе положил. Он вывернет ее наизнанку, он вытянет из нее то, о чем она сама не подозревает. Мысль о том, что он узнает подробности их отношений, возбуждала в нем странное болезненное любопытство. Он решил бы, что это очень похоже на ревность, если бы не придавил в зародыше мысль о Ларе как о женщине, могущей понравиться. Она не в его вкусе, это просто смешно, деревенская… баба! «Баба», конечно, не в масть, пусть будет «девушка»…

Деревенская девушка, о господи! Тупое существо с косой до пояса и распевным голосом. С руками, не знающими маникюра. С простецкой… Взгляд его упал на голубую заколку с блестящими камешками, из которых не хватало доброй половины, забытую на перилах. Простецкая дешевка, ширпотреб! Он схватил заколку, понюхал. Она пахла теплой пластмассой. Он сунул ее в карман.

Андрей издевался над Ларой, не понимая, зачем он это делает. Настроение его портилось с каждой минутой. Наконец он поднялся и пошел со двора. У калитки в лицо ему ткнулся высокой стебель с синими цветами на верхушке, он зло отпихнул его рукой…

…Он бродил по раскаленному городу, убивая время, решая, что делать дальше. К Ларе он вернется под вечер.

Он завтракал рано утром, выпил лишь кофе, но голода не испытывал – видимо, из-за жары. А пить хотелось. Он купил кружку пива в летнем «стоячем» ресторанчике под полосатым сине-белым тентом, отошел к дальнему столику и уже собирался пригубить, как вдруг кто-то изо всей силы приложил его по спине. Рука Андрея дрогнула, пиво выплеснулось из кружки. Он в бешенстве обернулся.

Незнакомый мужчина, разведя руки в стороны, собирался заключить его в объятия.

– Господин Мессир! – кричал он при этом радостно сипловатым голосом курильщика и пьяницы со стажем. – Сколько лет, сколько зим! Глазам своим не верю, смотрю – это же уму непостижимо, господин Мессир собственной персоной! А Данька тоже вернулся? Мерзавец, даже не позвонил! Где же он?

Мужчина бросился на шею Андрею, с удовольствием по обычаю облобызал троекратно в щеки. От него изрядно несло перегаром и табаком. Андрей вытер лицо рукой. Молча смотрел на незнакомца. Тот, не смущенный сдержанным приемом, частил:

– Это же надо же! Иду себе, ничего такого в голове не держу, думаю, с кем бы… это самое… и ни души нигде, как вымерли все, чертова жара, и тут вдруг вы! Друг сердечный Карл Мессир собственной персоной! Надеюсь, вы меня помните? Могу представиться еще раз по всем правилам этикета. Петр Петрович Трембач, прошу любить и жаловать. Для друзей Петр, можно Петя. Старинный друг и соратник Данилы Галицкого, с младых ногтей вместе, так сказать… Данька по причине таланта подался в лицедеи, а ваш покорный слуга определился по педагогическому делу в силу склонности к точным наукам.

Андрей с интересом рассматривал Петю Трембача. Был это небольшой тощий человек лет сорока с гаком, проспиртованный и прокуренный насквозь, не лишенный своеобразного изящества, с бросающейся в глаза склонностью к риторике. Последнее было как нельзя кстати, так как Андрей продолжал молчать, что, видимо, нисколько не смущало нового знакомого. Он с удовольствием говорил сам, намаявшись без собеседника в вымершем от жары городе.

– А где Данька? – спросил он еще раз, заходя по второму кругу.

Андрей неопределенно пожал плечами.

– Остался? – подсказал Трембач. – А вы на побывку? Или по семейным делам?

Андрей кивнул.

– Данька мне звонил… подождите, когда же это… – Он уставился в небо и сосредоточенно зашевелил губами. – Третьего дни, ну да! Именно! Из этого… как его… курорт на море! У нас составилась тогда классная компания, я тут без вас, ребята, малость закис. Никого нет, пустота, а тут вдруг такой сюрприз! Иду, глазам своим не верю! Карл Мессир, гордость отечественной черной магии, как черт из коробочки! – Он хихикнул, снова потянулся целовать Андрея, потерял равновесие и едва не упал. Андрей подхватил его, уравновесил. – Не обижайся, Карлуша, что я про черта! Я же любя, честное слово. До сих пор как вспомню эту кружку… как ползет она по столу, не поверишь, аж мороз по коже и полное отрев… отрезв… от-рез-вле-ние наступает. Данька говорил, ты там такое вытворяешь, публика с ума сходит!

В тот день он узнал много интересного о Карлуше Мессире, и в нем стало нарастать странное чувство, похожее на восхищение братцем-кроликом – во, дает! Фокусником заделался, учудил, бродяга. А с другой стороны, не мешки же таскать! И частая перемена мест тоже кстати. Мария тоже пошла по этому делу, все они с вывертом, у всех дар, вот только направить его можно в разные стороны. Пивные кружки двигает? Мелочь, не о чем говорить, дешевка, интересно – полные или пустые? А имя! Он хмыкнул. Карл Мессир! Или это второй придумал, который лицедей, как его? Данька? Данило? Данило Галицкий. Красиво! На самом деле он был Василий Прыгун, как сообщил болтливый Петя Трембач.

…Они расстались на закате. Андрей доставил Петю Трембача к «гражданской жене», как тот отрекомендовал открывшую им хмурую женщину, сдал с рук на руки. Петя на прощание снова бросился ему на шею, приглашал заходить, не забывать и передавать привет мерзавцу Даньке Галицкому, выдающемуся артисту и настоящему другу. Гражданская жена стояла тут же молча, зайти не приглашала, и выражение лица у нее было неприветливое. Андрей подумал сочувственно, что философу-математику сейчас достанется на орехи. Вместо того чтобы пылесосить ковры, выносить мусор и чистить картошку, целый день шлялся неизвестно где.

– Смотри, – строго сказал ей Трембач, не замечая ее хмурости, тыча пальцем в грудь Андрея. – Смотри на этого выдающегося человека по имени Карл Мессир! Мага и чародея! Может запросто превратить тебя из царевны в лягушку! Правда, Карлуша? Ведь можешь?

– Запросто, – ответил Андрей, рассмеявшись. – Это нам пара пустяков!

Определенно, кто-то сильно хочет, чтобы мы встретились, сказал себе Андрей Липатов, полный нетерпения поспешая в аэропорт. Братец, однако, каков, перекрасился в фокусники. Что ж, кровь дает о себе знать. Все они не такие, весь выводок… Считай, Карлушу мы поймали, осталось протянуть руку и схватить, теперь дело за чародейкой Марией. Чертовкой Марией…

На рейс он опоздал и выругался. Помянул Петю Трембача, но, к своему удивлению, довольно добродушно – пьющий философствующий физик ему, пожалуй, понравился. Странная мысль пришла ему в голову, странная и забавная – его принимают за Андрея Калмыкова, и этот физик, и Лара, и он в его шкуре как будто чувствует себя другим человеком. Андрей Липатов никогда не стал бы пить в дешевых забегаловках, тусуясь с пьяненьким физиком, он не стал бы слушать его дурацкие псевдофилософские бредни. Ему не могла понравиться Лара. Похоже на то, что, обряжаясь в личину Андрея Калмыкова, он, Андрей Липатов, вольно или невольно становится другим, превращаясь в беглого братца-кролика. Лара, Трембач… Была еще Дива. Он усмехнулся, вспомнив, как она бросилась к нему, приняв за братца, заплакала от радости… Шикарная женщина! И только потом она поняла, в самом конце… Он помнит, как окаменело ее лицо, как она отодвинулась… Она действительно любила этого придурка, бросившего ее. К сожалению, она ничего о нем не знала…

За что они все так любят его? Даже Мария, маленькая поганка, чуть что – бросалась грудью на амбразуру, защищая этого слабака. Были, наверное, и другие, неизвестные ему. В чем же его сила?

И еще он подумал, что они дополняют друг друга, они как две стороны медали – он, Андрей Липатов – сила, напор, видение перспективы, звездные планы, брат… Карл Мессир… Он хмыкнул – Карл Мессир! Как назвать то, чем обладает брат? Мягкость, слабость, трусость… Чего они все так липнут к нему? Он же предает их! Предает всех подряд!

Сравнение себя и брата с двумя сторонами медали было не совсем удачным – некуда было девать Марию. Жаль, что не бывает медалей с тремя сторонами, подумал он, невольно улыбаясь. Жаль, жаль. Нужно придумать что-нибудь трехстороннее. Например… Но ничего путного, кроме равнобедренного треугольника, не приходило ему в голову…

Последний самолет в курортный город, где гастролировали Карл Мессир и Данило Галицкий, улетел два часа назад. Следующий – завтра, в двенадцать тридцать, и билетов, разумеется, не было. Билеты – не беда, билеты нашлись, но задержка была некстати – Андрей был полон нетерпения. Он уселся на пластиковый табурет за барную стойку, заказал кофе и коньяк, сидел, думал. Завтра наконец он встретится с братом, младшим неразумным братишкой-беглецом. Он ухмыльнулся, представив себе его физиономию. Маг, надо же! Маг и волшебник Карл Мессир. Конец путешествию, братишка! Побегал, будет. Сядем, поговорим, расставим точки над «i». Ладно, признаю, может, я погорячился, думал он самокритично, слишком нажал. Да и со стариком Сторожем тоже получилось грубовато. Не надо было устраивать гонки, не надо было пугать, не надо было ломать. Петруша мальчик пугливый, нежный, впечатлительный, он и в детстве никогда не дрался, ревел как девчонка. Не то что Мария, которая сразу же бросалась с кулаками. Ладно, сменим тактику, сказал он себе. Нажмем на родство душ, вселенское одиночество и уникальность и объясним наконец, кто есть кто…

…Он вышел из здания аэропорта. Вечерело уже, небо было розовым на западе. Было очень тихо и немного душно. Сладко и пряно пахли распустившиеся уже ночные цветы. Он подозвал такси. Он и сам не мог объяснить, зачем. Он получил все, что ему было нужно, миссия его оказалась успешнее, чем он ожидал. Теперь дождаться самолета, и вперед! Зачем же тогда?.. Ответа у него не было…

…Лара была дома. Она поливала из шланга свой цветочный огород. В пестром коротком сарафанчике, в давешних голубых вьетнамках. Загорелая, с веснушками на носу и плечах, выгоревшие на солнце волосы забраны в знакомый пучок на затылке. Она говорила что-то, и он решил было, что она не одна. Но вокруг не было ни души, и он понял, что она говорит с цветами. Понял и удивился – ему никогда не приходило в голову, что можно разговаривать с цветами. Слов нельзя было разобрать, да и не важны были слова, он не мог отвести взгляда от лица Лары – оно, казалось, переливалось теми же красками, что и цветы. Она улыбалась, хмурилась, смеялась, бормотала что-то ласковое, укоряла, хвалила…

Калитка скрипнула, и Лара подняла голову. Шланг выпал у нее из рук. Она малиново вспыхнула, даже плечи покрылись румянцем, стояла, замерев, растерянная, смотрела на Андрея, и глаза ее были синими…

– Не сердись, – сказал он ей уже потом, целуя ее волосы, пахнущие солнцем. – Я все время думал о тебе… Я знал, что вернусь. Пожалуйста, ни о чем не спрашивай, встреча в церкви как судьба… Ты веришь в судьбу?

Я люблю тебя…

…Он сидел в последнем ряду темного зрительного зала, полного невзыскательной и беззаботной курортной публики. Карл Мессир, брат-соперник, работал неплохо. Что там неплохо, блестяще работал, признал он. Ирония происходящего была в том, что он, Андрей Липатов, был единственным здесь, кто знал, что происходящее на сцене не фокус, не ловкость рук, а нечто другое, чему даже названия в человеческом языке нет. Не магия, разумеется, нет. Магия – от невежества. Все, что непонятно, – магия. Здесь было другое, а слово они придумают вместе… «Сверхчеловек» не годилось, слишком затрепано. Нужно другое…

Еще немного, и они встретятся. Осталось совсем немного…

Карл Мессир закончил выступление, раскланялся. Ушел. На сцену выбежала хорошенькая блондиночка с обезьянкой. Зал взорвался смехом, приходя в себя после выступления фокусника.

Карл Мессир миновал свою уборную, где ждал его неторопливый мыслью юноша Сократ, чтобы помочь раздеться, принять и уложить фрак, прошел по узкому коридору к задней двери. Открыл, выглянул. Тупик был пуст. Он шагнул с высокого порога, аккуратно закрыл за собой дверь. Пошел неторопливо в сторону главной улицы. Махнул рукой, призывая такси. Водитель покосился на его одежду, сказал понимающе: «Спектакль?» Карл кивнул. Откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза…