XXVIII. На укреплениях
К Огнянову подошел десятник.
— Что скажешь, Марчев?
— Неладное дело, — шепнул десятник. — Наши ребята головы повесили.
Огнянов нахмурился.
— Кто заражает малодушием других, будет немедленно наказан смертью! — крикнул он раздраженно. — У тебя есть кто-нибудь на заметке, Марчев?
Десятник назвал четверых.
— Позови их!
Обвиняемые подошли. Это были люди пожилые — портные и торговцы.
Окинув их строгим взглядом, Огнянов спросил:
— Это вы, господа, развращаете ребят?
— Никого мы не развращаем, — сердито ответил один из обвиняемых.
— А вы знаете, как наказывается подобное поведение в такой критический час?
Ответа не последовало. Однако в этом молчании было больше упрямства, чем страха.
Внезапная вспышка гнева омрачила лицо Огнянова, но он овладел собой.
— Расходитесь по своим местам, — проговорил он спокойно. — Мы подняли знамя восстания, и теперь уже поздно раскаиваться… Мы встретим врага здесь, и нечего поглядывать в сторону Клисуры… Вы защитите свои дома и семьи не тем, что вернетесь в город, а лишь в том случае, если будете твердо стоять здесь! Прошу вас, не ставьте меня в затруднительное положение…
Повстанцы не двигались.
Огнянов посмотрел на них с удивлением. Очевидно, так они выражали свой протест.
— Что вы хотите еще сказать?
Повстанцы переглянулись, и один из них проговорил:
— Нам все это ни к чему.
— Я никогда в жизни ружья в руках не держал, — добавил другой.
— Никто из нас не держал, — сказал третий.
— Не по душе нам кровь проливать…
— Струсили? — спросил Огнянов, думая пристыдить их этим вопросом.
— Не грех признаться, если и…
— Боимся, да! — злобно огрызнулся первый.
— У нас семья, дети.
— Мы свою жизнь не на улице нашли, — раздраженно прибавил тот, что был посмелее.
— Ваша жизнь, ваши семьи, ваши дома ничего не значат по сравнению с освобождением Болгарии! А главное — с честью Болгарии! — дрожащим голосом воскликнул Огнянов. — Я еще раз прошу вас: не будьте малодушными, не заставляйте меня принять против вас крайние меры.
— Непривычно нам из ружей стрелять да бунтами заниматься. Отпусти нас.
Огнянов понял, что добром он с ними не сладит… Негодование кипело в нем, но он старался сдерживаться. С горечью убедился он в том, что только глубокое отчаяние и боязнь борьбы придают этим малодушным людям решимость и смелость признавать себя трусами, не краснея от стыда, вслух, перед самим начальником.
От такого признания до панического бегства — один шаг. И Огнянов решил действовать беспощадно.
Нельзя было допускать дальнейшего распространения заразы. Дисциплина прежде всего!
— Господа! Будете вы подчиняться велению долга или нет? — спросил он сурово.
Ответа он ждал с помрачневшим лицом и бьющимся сердцем.
В эту минуту за спиной Огнянова раздались громкие крики. Он повернулся и увидел неподалеку от себя Боримечку, гнавшегося за каким-то цыганом. Другие повстанцы, столпившись поглазеть на это зрелище, криками подзадоривали Боримечку, а тот, несмотря на свой богатырский шаг, никак не мог догнать босого и быстроногого цыгана… Некоторые даже стали целиться в цыгана из ружей, но Огнянов остановил их. Очевидно, беглец до сего времени скрывался где-то в Клисуре и теперь сделал попытку спастись бегством в какое-нибудь турецкое село. Те цыгане, которым в начале восстания удалось бежать из Клисуры, первыми принесли туркам весть о том, что там творится, и доставили подробные сведения о расположении повстанческих частей. И по своему складу, и по своим интересам цыгане тяготели к туркам и во всех подобных случаях были их верными союзниками и здесь и в других местах…
Боримечка, продолжая гнаться за цыганом, мчался с быстротою ветра, делая огромные прыжки. Но цыган бежал еще быстрее и все дальше отбегал от района укрепления. Теперь в него трудно было бы попасть и пулей. Но вдруг цыган остановился ошеломленный: навстречу ему шли два повстанца из дальних дозоров, и, таким образом, он очутился между двух огней. В то же мгновение Боримечка налетел на него с разбегу, сгреб его и вместе с ним повалился на землю. С укрепления послышались веселые возгласы.
— Эй, сюда, сюда! — кричали люди и махали руками. Боримечка, злой, разъяренный, подталкивал цыгана вперед, осыпая его градом ругательств, отчетливо слышных наверху.
Вскоре беглец был доставлен на укрепление.
Повстанцы окружили его. Ярость оживила их унылые лица. Оказалось, что этого цыгана все знают. Он уже дважды пытался бежать из Клисуры и первый раз — с каким-то тайным поручением к рахманларцам от задержанного в городе турка из конака; за это он был наказан лишь строгим тюремным заключением. Теперь он бежал опять, и о пощаде не могло быть и речи.
Начальник укрепления повернулся к десятнику и некоторое время совещался с ним вполголоса.
— Да, да, — сказал в заключение Огнянов. — В такое время снисхождение и милосердие только вредят делу. Пусть посмотрят на смерть, тогда и самые робкие будут смелее глядеть ей в глаза… Но приговор должен быть вынесен военным советом. Марчев, беги немедленно на Зли-дол и расскажи там обо всем. Мое мнение и моя просьба — вынести смертный приговор. Скорее!
Десятник убежал.
— Дядя Марин, возьми этого цыгана под стражу! — строго приказал Огнянов одному пожилому повстанцу. Затем обратился к двум другим, помоложе: — Ребята, отведите этих господ — этих вот трусов — на тот конец; разоружите их и караульте до следующего моего приказа!
Четверо разжалованных повстанцев побледнели, но покорно зашагали к месту, где их приказано было держать под стражей.
