Глава 6
Новая версия

Лыков с Олтаржевским вернулись в Петербург. Яков Грилюк остался в Бутырке. Его осмотрел тюремный доктор и заключил, что до суда анархист не доживет. Организм продержится еще две-три недели, может, месяц. За кровожадные планы ответят его сообщники Сотникова и Ильин. Дело передали следователю по особо важным делам Московского окружного суда. Трепов послал министру доклад о предупреждении в городе беспрецедентного террористического акта. Отличились МСП и МОО, хорошо бы наградить их руководящий состав. О роли в операции Лыкова обер-полицмейстер не написал ни слова.

В дороге Мариан Ольгердович рассказал о своих изысканиях. Особенно его поразили осколки валуна на берегу Териоки. Большой камень был разбит на мелкие кусочки с острыми краями, словно кто-то поработал молотком и зубилом. Поручик встретился с местным лесником, и тот подтвердил историю Хвольсона. Да, лежал гранит. Тут таких много. Однажды утром лесник пришел, а камня нет. Только груда осколков. При этом все тихо и спокойно, никаких взрывов, землетрясений. Может быть, валун нагрели, а потом резко охладили водой, спросил поручик. Однако егерь возразил, что тогда на камнях остались бы следы копоти. Но их нет, камни чистые – Олтаржевский привез пару образцов. Загадка…

В Риге все оказалось еще более загадочным. Директор завода рассчитался от хозяина и уехал на постоянное жительство в Германию. Это случилось 13 июня, на следующий день после смерти Филиппова. Уволились оба инженера опытного цеха, в котором ученому помогали проводить испытания, и исчезла вся техническая документация. Даже мастера и рабочие, а они тоже были немцы, куда-то пропали. Новый директор отнекивается незнанием. Жандармы пожимают плечами: завод Рутенберга в шпионстве пока замечен не был. Концы в воду…

Грилюк дал две наводки, не очень утруждая себя аргументами. Большаков мог погубить доктора Филиппова. Якобы по заданию социал-демократов. Сомнительно как-то… И Разуваев мог, по той веской причине, по которой Моцарт отравил Сальери. Тоже мало правдоподобно. Но надо с чего-то начинать новую фазу дознания. И Разуваев сгодится.

– Смотрите, Мариан Ольгердович, – начал рассуждать вслух коллежский советник. – Про зависть ученика к учителю я не верю. Но именно Разуваев ездил с доктором Филипповым в Ригу. Именно он лучше других понимал принцип работы подрывного аппарата. И он мог, хотя охранка это и отрицает, стащить для германцев труды своего шефа. Поэтому сразу по приезде занимаемся им.

Сразу по приезде, однако, не получилось. Лыкова вызвал министр и сказал:

– Я уезжаю на канонизацию Серафима Саровского на две недели. Экстренно можно связаться со мной по телеграфу, но лучше не отвлекать. Там будет не до мелочей…

Плеве умолк, было видно, что он вымотался. Пауза затянулась. Наконец, словно оправдываясь (а это было не в характере Орла), он добавил:

– У меня есть сильный противник, вы знаете. Это Витте. И поездка с царской семьей очень важна. По ее итогам кто-то из нас двоих потеряет пост. Или он, или я.

– Лучше бы он, – пробормотал сыщик.

– Стараюсь, Алексей Николаевич. Видит бог, как я стараюсь освободить русскую государственность от этой подколодной змеи. Это же негодяй в сановном статусе! Он давно состоит на откупе у европейских жидов. Когда займы на биржах размещает. И сам по характеру жид. Всех подкупает, настраивает против меня. Если кто не с ним, тому шиш, а не ассигнования. Даже если деньги есть в бюджете, министр финансов всегда найдет способ отказать. Ну а тем, кто против меня, и рента, и секретные фонды, и все что хочешь. Лишь бы помогли свалить Плеве.

Министр перевел дух и продолжил:

– Государь может поинтересоваться там, в Саровской пустыни, как идет дознание по делу Филиппова. Что мне ему ответить?

Это был удобный момент, чтобы рассказать Плеве о необъяснимом рвении Петербургского охранного отделения. И о том, что жандармы сожгли бумаги и разрушили аппарат ученого с санкции Дурново, в обход министра. Но Лыков промолчал об этом. Вячеслав Константинович уезжает, его не будет полмесяца. Он сейчас накричит, затопает ногами. А Лыкову потом придется с охранниками продолжить дознание. Понятно, что обиженные люди станут саботировать, а это вредно для дела.

Поэтому коллежский советник доложил лишь то, что счел нужным доложить. Военная контрразведка приглядывает за немецкими агентами, но толку пока мало. Наши еще неопытны, а там известные мастера шпионства. Пусть вояки следят, вдруг что да узнают. В Риге немцы все зачистили, выяснить об испытаниях Филиппова не у кого. Версия, что ученого убил анархист Грилюк, не подтвердилась. На подозрении два других человека, на них коллежский советник и сосредоточит свое внимание. Глядишь, к возвращению министра что-то уже станет понятно.

– Так что сказать государю? – уточнил Вячеслав Константинович.

– Что дознание идет, но нужно время.

– Насчет Грилюка, – спохватился Орел. – Как на самом деле все вышло в Москве? Рапорт Трепова такой, что хоть к Георгию их там всех представляй.

Лыков рассказал.

– Жалко поручика, – вздохнул Плеве.

– У него осталась мать старушка. В вашей власти дать ей пенсию. Если бы не Белоконь, столько народу пострелял бы этот психопат.

– Если бы не Лыков, – возразил министр.

– Ну я-то живой, а молодой человек уже в земле. Пенсию бы, а, ваше высокопревосходительство?

– Об этом в рапорте обер-полицмейстера нет ни слова.

– Там и обо мне нет ни слова, – продолжил настаивать сыщик. – Ладно я, мне ничего не надо, а старушку жалко. Муж умер от ран на турецкой войне, а теперь еще и сына убили в мирное время.

– Пусть Лебедев войдет с ходатайством к Трепову. А тот адресуется ко мне. Намекните, что ходатайство о пенсии матери поручика Белоконя будет принято мною с пониманием. И даже с одобрением.

– Слушаюсь! – повеселел Лыков.

– Что-нибудь еще нужно от меня, пока я здесь?

Коллежский советник встал.

– Ничего, ваше высокопревосходительство. Счастливой поездки!

На другой день Лыков прочитал в Высочайшем приказе по гражданскому ведомству, что коллежский асессор Лебедев награжден Анной второй степени за предотвращение в Москве опасного террористического преступления. Тем же приказом Алексею Николаевичу объявлялась очередная монаршая благодарность.

Итак, Плеве уехал, а сыщик продолжил дознание. Первым делом он навестил тайную службу ротмистра Лаврова. Тот не сообщил ничего нового.

– Фон Люциус по-прежнему пересылает свою корреспонденцию, минуя дипломатическую почту. Подобраться к нему мы так же не можем.

– А морской агент?

– Строчит, как покойный Шеллер-Михайлов. Вчера перехватили его описание наших новых бронепалубных крейсеров «Изумруд» и «Жемчуг». Где только раздобыл?

– То есть его переписку вы видите? – обрадовался сыщик. – И что? Есть упоминания о деле Филиппова?

– Никаких, – разочаровал его бывший жандарм. – То ли это дело уже закрыто, то ли ему велели помалкивать.

– Что вы имеете в виду?

Лавров поперхнулся, потом долго закуривал. Лыков молча ждал. Наконец ротмистр сказал, стараясь выбирать слова:

– Если слух о смерти Филиппова дошел до государя… И он взял дознание под свой контроль… А при дворе, как известно, много людей с немецкими фамилиями… Ну, вы поняли мою мысль.

Сыщик нахмурился. Мысль начальника Разведочного отделения была для него новой. Формально Лавров прав. Окружение царя кишит германцами. Министр Двора и уделов барон Фредерикс, гофмаршал Бенкендорф, генерал-адъютант Рихтер, министр иностранных дел Ламздорф, гофмейстер граф Пален, надзиратель великих княжон барон Мейендорф… Список можно продолжать долго, а если идти до конца, то следует включить в него и государыню! Вроде бы так и есть. Но это всё русские немцы, такие же, как Виктор Таубе. Они, их отцы и деды уже столетия служат России. Как можно их подозревать в измене?

– Допускаете утечку информации? – спросил Лыков.

– Чего, простите?

– Это новое словечко, модное. Его запустили дипломаты. По-русски значит сведения.

– А, в этом смысле… Скорее, неосторожную болтовню, – смягчил обвинения ротмистр.

– На чем строите свою догадку?

– Шиммельман ранее неоднократно пользовался для пересылки рапортов дипломатической почтой. К нашему удовольствию. И вдруг почти перестал. С чего бы это? Боюсь, кто-то из окружения Его Величества мелет языком, о чем не следует. А чужие уши слушают.

– Ну, нам с вами, Владимир Николаевич, никто не позволит вести дознание в тех кругах, – осадил ротмистра коллежский советник. – Давайте лучше о том, что в наших силах и нашей власти.

– Давайте. Я собираюсь в ближайшее время подставить своего человека к графу фон Притвицу.

Лыков напряг память:

– Это секретарь германского посольства и тайный помощник Люциуса?

– Да. Вице-резидент, можно так сказать.

– Продолжайте, интересно!

– Притвиц замечен нами в разных темных делах. Именно он встречается с действительным статским советником Есиповым. Я вам говорил о нем, помните? Начальник девятого отделения Главного интендантского управления. Есипов заведует исчислением фуражных рационов. Значит, имеет сведения… или как там? Напомните…

– Информацию, – подсказал сыщик.

– Да, информацию о численности нашей конницы, артиллерии, обозной части во всех подробностях.

– Не пора ли пресечь этот бордель?

– Генерал Таубе считает, что пока преждевременно, – ответил Лавров, и Алексей Николаевич сразу замолчал. Барону Витьке виднее. – Так вот, – продолжил ротмистр, – днями у Притвица появится новый камердинер. Природный немец! Но это будет мой человек.

– Где же вы такого достали?

– Нашелся по случаю. Зовут Ганс Шютц. Вышел в отставку из лейб-гвардии Московского полка и теперь ищет места. При этом посватался к дочери одного из моих секретных агентов. Ну, вызвал я парня сюда, и мы договорились. Так что, Алексей Николаевич, я жду в скором времени новостей. Сами понимаете: камердинер – это сильно.

– Да, конечно. Он и в карманы к хозяину залезет, и в мусорную корзину, и разговор на немецком подслушает. Молодцом, Владимир Николаевич. Как только что-то появится, не премините известить.

Из службы Лаврова сыщик ушел с пустыми руками. Завербовать камердинера вице-резидента – большой успех. Но пока он там освоится, пока начнет поставлять важные сведения… А улики нужны сейчас. И коллежский советник отправился на Мойку, 12.

Зайдя в кабинет начальника ПОО, он обнаружил, что тот не один. Рядом с Сазоновым сидел Зубатов. Заведывающий Особым отделом Департамента полиции приветливо улыбнулся:

– С наградой вас, Алексей Николаевич! Читали, читали. Большая честь!

– Спасибо, господа.

Сазонов с Зубатовым встали и с чувством пожали коллежскому советнику руку.

– Коньяку по такому случаю? – предложил подполковник.

– Не откажусь, Яков Григорьевич.

Они выпили по рюмке «шустова», и сыщик объявил:

– Грилюк Филиппова не убивал.

На лицах собеседников отразилось недоумение.

– Это точно? – спросил Сазонов.

– Да. Ему жить осталось на две затяжки. Какой смысл врать?

– Тогда кто, Алексей Николаевич?

– Поэтому я и пришел. Давайте думать вместе.

– Вы были вчера у Орла? – осторожно поинтересовался Зубатов.

– Да. С рапортом о ходе дознания.

– Про сами понимаете что говорили?

– Нет, – ответил сыщик. – Пока отложил. Министр едет в длинную командировку, будет при государе. Не стал взваливать на него такие вопросы, как ваше с Яковом Григорьевичем самоуправство. Не до этого ему сейчас.

– Ну и правильно. А с Дурново как?

– Поговорили. Он просил меня подождать до конца августа.

Надворный советник удовлетворенно кивнул:

– Вот и славно.

– Да ничего славного нет, Сергей Васильевич. Пятого августа Плеве возвратится. Как отдохнет немного, так я ему и доложу. Никакого конца ждать не буду.

– Зря! – воскликнул Зубатов. – Вам одному решать, конечно. Но зачем сталкивать лбами двух одинаково достойных слуг престола? Дурново и Плеве – истинные монархисты. А после ваших, извините, открытий они станут врагами. Кому от этого сделается лучше? Только революционерам!

Сазонов молчал, лишь с осуждением покачал головой.

Сыщик прекратил спор:

– Поговорим о деле, что поручил мне Вячеслав Константинович. Грилюк не убивал, значит, это кто-то другой. По мне, или Большаков, или Разуваев. Что имеется на них в Петербургском охранном отделении?

Подполковник полез в стол, вынул две папки: потоньше и потолще. Опять заранее приготовил?

– Вот они, голубчики. С кого желаете начать, Алексей Николаевич?

– Вы как будто знали мой вопрос, Яков Григорьевич. Папки уже под рукой…

– Да это очевидно, – вступился за подчиненного Зубатов. – Мы без вас тоже думали-гадали. Грилюк самый подозрительный, потому и первый на очереди. Но и другие стояли близко к ученому. Вот я и велел подготовить материалы на них.

– Господа, а кто такой Красин? – спросил коллежский советник.

– Леонид Красин? – уточнил надворный советник.

– Черт его знает. Какой-то страшный социал-демократический боевик.

– Таких не бывает, – фыркнул Зубатов. – Кто вам эту пулю отлил? Леонид Красин – имеется такой эсдек. Он сейчас в Баку. Посидел в тюрьме, отбыл ссылку в Сибири. Ничем особенным не примечателен.

– Точно он?

– Другого Красина среди революционеров нет, – уверенно пояснил Зубатов. – Я хорошо его знаю, сам допрашивал по делу Бруснева. Сын тюменского исправника, выгнанного за взятки. После ссылки выучился на инженера. Сейчас руководит электрификацией нефтяных промыслов. Если и занят чем-то противоправительственным, то по мелочи. В последнем докладе Бакинского ГЖУ о Красине нет ни слова. А чем, простите, он вас заинтересовал?

– Грилюк видел Большакова в его обществе.

– Ну и что? – вскинулся Сазонов.

– По словам анархиста, Красин состоит у социал-демократов в радикальном крыле. И готовит вооруженные отряды, а значит, интересуется оружием. Он мог положить глаз и на аппарат Филиппова.

Собеседники сыщика дружно рассмеялись:

– Это что-то новенькое! Ай да Грилюк! Вот фантазер! А вы и поверили?

Отдышавшись, Зубатов снисходительно пояснил:

– Не обращайте внимания на этот бред, Алексей Николаевич. Красин далеко отсюда. Он торчит на берегу Каспийского моря и ни о каких боевых отрядах не помышляет. Поверьте мне.

– Охотно верю авторитетному специалисту, – согласился сыщик. – Но все же, что у вас есть на Большакова? Давайте заглянем в ваши папки.

Заглянули втроем. Материалов на филолога оказалось кот наплакал. Студент четвертого курса Петербургского университета, сейчас в академическом отпуске. Посещал доктора Филиппова, присутствовал на некоторых оптических экспериментах. Именно оптических, с физикой и химией не связанных. Ну, подай-принеси, большего от парня требовать было бы глупо. Ходил за ученым как хвостик, боготворил его, пролез в семью. Мировоззрение либеральное, на баррикады точно не пойдет. Словом, личность заурядная и в дознании Лыкова бесполезная.

– Ясно. А второй ассистент, Разуваев?

– Его папка чуть толще, но там тоже ничего особенного, – сказал Сазонов, развязывая тесемки. – Ездил с Филипповым в Ригу. Агент Химик – вы его помните, Енотавский – характеризует Разуваева как человека себе на уме без политического лица. Прибился к Филиппову с целью получить от него затем рекомендацию.

– К кому?

– К кому удастся. Тот знаком был со многими заграничными исследователями, и в Германии, и во Франции. Петр Никодимович мечтает уехать из России навсегда. Эх, черт!

– Что такое? – встревожился Лыков.

Подполковник неуверенно улыбнулся:

– Как бы сказать… Только сейчас вспомнил, ей-богу.

– Да что вспомнили, Яков Григорьевич?

– Я же Разуваеву неделю назад подписал заграничный паспорт.

Одной из обязанностей Петербургского охранного отделения была выдача заграничных паспортов.

– Куда он собирался?

– Точно помню, что в Берлин.

– В Берлин? – Коллежский советник многозначительно посмотрел на коллег. – Ну вот и ниточка нашлась.

Все как-то сразу повеселели. Чем не версия?

Лыков обратился к Зубатову:

– Сергей Васильевич, телеграфируйте срочно Гартингу, пусть разыщет берлинский адрес Разуваева. Как найдет его, я сразу выезжаю.

– Будет сделано, Алексей Николаевич.

Зубатову как заведывающему Особым отделом подчинялась Заграничная агентура Департамента полиции. А Гартинг был руководителем ее берлинского бюро.

– Яков Григорьевич, а вы, пожалуйста, подготовьте паспорт для поручика Олтаржевского. Лучше на чужое имя. Он поляк, паспорт сделайте на польскую фамилию.

– Кто такой этот поручик? – насупился Сазонов.

– Участвует в дознании от Военного министерства. Государь поручил дело и нам, и им. Пусть съездит со мной, нельзя оставлять военных в стороне. Мариан Ольгердович знает пять языков и к тому же окончил физико-математический факультет.

– Сделаю, Алексей Николаевич. Пусть придет завтра ко мне с фотографической карточкой.

На этом Лыков откланялся. В ожидании ответа из Берлина он провел два дня почти в безделье. Встретился с Поповым, которого знал еще по промышленно-художественной выставке в Нижнем Новгороде в 1896 году. С тех пор Александр Степанович остепенился, получил чин статского советника, стал профессором Электротехнического института. На вопрос о работах Филиппова по передаче энергии взрыва на расстояние он ответил, что ничего о них не слышал. Самого Михаила Михайловича знал, уважал, читал его «Научное обозрение». Но прекратить войны путем изобретения страшного оружия, «взрыва по телеграмме»… Это что-то детское. Пришедший вместе с Лыковым Олтаржевский попытался получить оценку знаменитого ученого. Так и так, излучаются короткие волны, вдоль них посылается каким-то образом разрушительная сила; возможно ли это? Понятия не имею, ответил Попов. И посоветовал списаться… с Америкой. А именно с Теслой. Он выдающийся специалист по электричеству и не только. Серб может что-то подсказать. В Германии тоже есть крупный физик, мизантроп и затворник Дёринг. Этот точно ответит на вопрос, если захочет. И больше в мире подобных нет. Эдисон давно уже капиталист, а не ученый. А Маркони просто жулик, ворующий чужие идеи.

Собеседники простились с Поповым и вышли в глубокой задумчивости. Не в Америку же им ехать! А спрашивать о чем-то немца Дёринга, зная, что его соплеменники прикончили Филиппова, тем более глупо.

По вечерам Алексей Николаевич читал работы покойного. Хотел лучше понять круг его интересов, масштаб личности. Но дело у сыщика шло туго. «Биологические работы Аристотеля», «Пространство Лобачевского и многомерное пространство», «Космология и космогония в конце XIX века». Написано вроде бы легко и доступно, слог хороший, но знания автора зашкаливают. Чувствуешь себя на его фоне дурачком. Лыков сделал из прочитанного только один вывод: Филиппов мог изобрести чудо-оружие. Он был чрезвычайно разносторонен и близок к гениальности. Видимо, к такому же выводу, но чуть раньше, пришли немцы. А русское правительство, как всегда, запоздало с правильной оценкой. Ведь могли привлечь человека, построить ему современную лабораторию. Настоящий ученый не устоит перед соблазном расширить свои возможности за счет правительства. И глядишь, плоды трудов Филиппова послужили бы России. А теперь? Кучка пепла, что выбросили из печи начальника ПОО. Обломки аппарата валяются где-то на свалке. И убийство русского подданного, до сих пор не раскрытое.

Наконец пришло сообщение от Гартинга. Петр Никодимович Разуваев нашелся в Берлине. Он проживает в гостинице «Шварце Адлер» на Инвалиденштрассе. На всякий случай Разуваева взяли под наблюдение.

Вечером два дознавателя выехали в Берлин. Олтаржевскому вручили паспорт, почему-то на имя графа Станислава Стырье. Подполковник Сазонов хотел то ли посмеяться над военными, то ли польстить им. Лыков сразу начал обращаться к своему спутнику «ваше сиятельство». Поручик и без того был на нервах: впервые ехал за границу, да еще по чужому документу. Вдруг его кто-то узнает и обратится по настоящему имени? Немцы почувствуют неладное, арестуют как шпиона… Алексей Николаевич сжалился над поляком и успокоил его. Поездка у них короткая: расспросят ассистента и сразу домой. В Германии хорошая полиция и очень сильная контрразведка, но они не успеют засечь русских. А за паспорт на чужое имя не наказывают. В худшем случае привяжут «хвост».

Заодно сыщик рассказал Олтаржевскому, кто такой Аркадий Михайлович Гартинг. Настоящее его имя было Аврам Мойшевич Геккельман. Пинского мещанина завербовал еще знаменитый Судейкин. По заданию начальства Гартинг (тогда его звали Абрам Ландезен) организовал в Париже заговор с целью покушения на императора Александра Третьего. Террористам дали изготовить бомбы и уже собирались натравить на них французские власти. Но одна из бомб во время испытаний взорвалась прямо в руках у анархиста Виктора и нанесла ему смертельные ранения. В больнице умирающий боевик выдал всех полиции. Русской агентуре даже не понадобилась операция прикрытия. Ландезену помогли сбежать, а двадцать семь человек попали на скамью подсудимых. В 1893 году Авраам крестился и стал Аркадием. Сейчас он уже был в чине коллежского советника! Берлинское бюро Заграничной агентуры считалось одним из самых успешных. Гартинг и его люди охраняли Высочайших особ во время их заграничных визитов, а это было высшей формой доверия. В частности, они оберегали нынешнего государя, тогда цесаревича, во время его помолвки с Алисой Гессенской, что теперь императрица. Кроме того, коллежский советник наладил рабочие отношения с германскими охранными службами. Вон как быстро разыскал Разуваева – не иначе немцы помогли.

Дознаватели проехали Варшаву ранним утром. Алексей Николаевич прогулялся по пражскому предместью, выпил пива в буфете. А «граф Стырье» безвылазно сидел в купе, боясь встретить знакомых. Облегченно вздохнул он лишь в Берлине.

Гартинг под видом богатого русского купца жил в центре города, на Фридрих-Вильгельмштрассе. Он принял гостей из Петербурга с напускным радушием. Лысый, с седыми усами и острой бородкой, Аркадий Михайлович сразу стал жаловаться на трудности:

– Вы не поверите, господа, как халтурно здесь в Берлине налажена прописка иностранцев. Совсем не так, как в России. Более трети приезжих вообще не прописываются и спокойно живут годами. А если кто и зарегистрировался, в полицейских частях учетные листки задерживаются на месяц и более.

– Но вам все же удалось отыскать Разуваева, – с уважением произнес Лыков.

– Помогла случайность, – признался Гартинг. – Ей-ей. Разуваев прописался сразу же, по русской привычке. Потому лишь и попал в поле нашего зрения.

– Аркадий Михайлович, не наговаривайте на себя! При ваших связях…

Шеф берлинского бюро притворно потупился:

– Ну, кое-что мы действительно можем. Комиссар криминальной полиции Виннер помогает нам за вознаграждение. С ведома и согласия министра. Еще мы купили человека в президентстве. Мелкий чиновник, но весьма полезный. Передал нам тысячу триста учетных листков на русских подданных. Кого там только нет!

– За Разуваевым сейчас приглядывают?

– И очень внимательно, Алексей Николаевич. Я же понимаю: дело ведет сам министр, государь им интересуется. Всем помогу, чем нужно.

– Нам лучше поспешить, пока объект не вышел из гостиницы.

– Я дам вам своего лучшего агента Вольтца. Хочу, знаете ли, создать ему сыскное бюро по примеру Парижа.

Лыков пояснил Олтаржевскому:

– Парижское бюро Заграничной агентуры учредило для своих нужд частное сыскное агентство «Бинт и Самбен». Топтуны там все французы. Русскими филерами за границей много не выследишь.

Затем обратился к хозяину:

– Вольтц здесь?

– Ждет в приемной.

– Зовите.

Явился плотный мужчина невзрачной наружности, с цепким холодным взглядом. Гартинг представил ему гостей и велел исполнять все их распоряжения. Вскоре они сели в мотор и отправились в «Шварце Адлер». Поручик, судя по всему, впервые в жизни ехал в автомобиле. Он крутил головой и ахал. Когда мотор рявкнул гудком, прогоняя с дороги пешехода, «его сиятельство» аж подпрыгнул. Наконец они оказались на месте. Вольтц перекинулся несколькими словами со своим человеком на входе и доложил по-немецки:

– Объект здесь. Позавтракал за табль-дотом, потребовал в номер газеты.

Олтаржевский служил переводчиком.

– В каком номере живет Разуваев? – спросил коллежский советник.

– В двести третьем.

– Дорогой номер?

– О да! – Немец уважительно поднял глаза к потолку. – Деньги у господина есть.

– Ну, мы пошли. Ждите нас в буфете, можете выпить пива.

– Я на службе не употребляю, – с достоинством ответил Вольтц и демонстративно уселся в мотор.

Лыков с Олтаржевским поднялись на второй этаж, нашли нужный номер и постучали. Дверь тут же распахнулась. На пороге стоял полный бородач среднего роста, шикарно одетый, с красным нездоровым лицом.

– Was ist lös? – спросил он с сильным акцентом.

Сыщик вынул полицейский билет, помахал им и пояснил:

– Чиновник особых поручений Департамента полиции Алексей Николаевич Лыков. И мой помощник граф Стырье. Разрешите, мы войдем.

Оттер толстяка и шагнул в номер.

– Но позвольте, ведь вы обещали оставить меня в покое!

– Кто обещал? И что именно? – быстро спросил коллежский советник.

Разуваев смешался. Он явно не знал, что говорить, чтобы не навредить себе. Лыков закрыл дверь, сел сам и взглядом велел сесть своему напарнику.

– Поговорим, Петр Никодимович?

– Ну если вы настаиваете…

– Лучше здесь, чем в посольстве под протокол, не находите?

Разуваев взял себя в руки, сел напротив и начал возиться с сигарой.

– Хороший у вас табак, дорогой, – как бы невзначай бросил сыщик.

– Желаете? Прошу, угощайтесь.

– Да я не курю, спасибо. И запонки на вас золотые, булавка в галстуке с настоящим бриллиантом. Сколько в нем карат, два или три?

– Три, – смутился ученый. – Слаб, люблю камешки.

– И роскошную жизнь тоже, – резюмировал Лыков. – Номер вон какой дорогой. Откуда у вас деньги на все это, Петр Никодимович? Разве Филиппов мог платить своему ассистенту большое жалованье?

– Значит, речь пойдет о Филиппове? – фальшиво удивился собеседник.

– О нем. Я веду дознание его смерти по личному распоряжению министра внутренних дел.

– А чего там дознавать? Смерть случилась от естественных причин, так в газете было написано.

– Что же вы не пришли на похороны учителя?

Разуваев скривился:

– Какой он мне учитель?

– А разве нет?

– Нет, – отрезал физико-химик. – И никогда им не был. Он работодатель, причем скупой.

– Откуда в этом случае капиталы?

– Наследство, откуда же еще.

– А почему убежали из России?

– Господин Лыков, – перешел на фальцет Разуваев, – что за выражения? В чем вы меня обвиняете, поясните! Я не сбежал, а уехал. Легально, по заграничному паспорту. Ищу здесь работу, в Германии сильная наука, я хочу найти настоящую достойную службу, а не прозябать, как в Петербурге.

– Нашли?

– Пока нет.

Сыщик помолчал. Формально его визави предъявить нечего. Он не террорист, а ученый, выехал на законных основаниях. Как получить от человека нужные сведения? Пожалуй, стоит попробовать вежливый тон.

– Прошу извинить меня, Петр Никодимович, если мои слова вас задели. Мы с графом зададим вам несколько вопросов и уйдем. Никаких обвинений в ваш адрес со стороны власти действительно нет. Есть лишь просьба помочь в дознании.

– Ну, уже лучше, – смягчился Разуваев. – Почту своим долгом помочь Департаменту полиции. Слушаю вас внимательно.

– Вы удивились, увидев нас. И сказали, что вас обещали оставить в покое. Что это значит?

– Дело было так. Когда я обратился в Петербургское охранное отделение за паспортом, то имел беседу с подполковником Сазоновым. Он так же, как и вы, интересовался опытами Михаила Михайловича. Я знал, что охранка следила за Филипповым. Более того, и сам Михаил Михайлович знал это. Подполковник желал выяснить, не имел ли покойный связей с враждебными элементами.

– Что вы ему ответили?

Разуваев выпятил толстый живот и с достоинством сказал:

– Я мог бы адресовать вас к подполковнику. Но так и быть, расскажу. Мне как ассистенту не приходилось участвовать в подобного рода разговорах.

– Каких именно?

– Тех, что интересуют охранное отделение. Чистая наука, и только наука. Опыты, эксперименты, обработка результатов, ведение лабораторных журналов… То, что называется рутиной.

– И когда вы так ответили Якову Григорьевичу, он обещал оставить вас в покое?

– Именно. Подписал заграничный паспорт и отпустил.

– Петр Никодимович, – вмешался в разговор Олтаржевский, – тогда вопрос к вам как к ученому. Что же изобрел доктор Филиппов?

– Да ничего он не изобрел, – желчно ответил физико-химик. – Заблуждался и переоценивал результаты экспериментов.

– Но успешные опыты в Риге!

– А чего такого успешного случилось в Риге?

– Говорят, Филиппов вернулся с последних исследований очень довольный. И рассказывал всем, что еще два эксперимента, и работа закончена. Он собирался описать свое открытие в сборнике Академии наук.

– То-то бы все посмеялись, – ответил Разуваев. – Для вашего сведения, граф. В Риге Филиппову удалось перенести энергию небольшого взрыва на расстояние пять метров. Это чуть больше двух саженей. И поднять ею на воздух, якобы по радиоволне, другой заряд. Но ведь это была обычная детонация! Она известна любому артиллеристу. Мы спорили с ним, в итоге поссорились, но я так и не убедил доктора, что он ошибается. И вообще, разрыв мой с Филипповым был уже неизбежен. Мы по-разному оценивали результаты его работы. Он был сильный математик, не спорю. И химик приличный, все-таки ученик самого Мейера. Но физик никакой! Вот и заблуждался. Михаила Михайловича раздражали мои возражения и мой скептицизм. Мы были близки к ссоре. С мая я стал искать другую службу, лучше в Германии. И попросил от Михаила Михайловича рекомендательных писем.

– Он их вам дал? – поинтересовался Лыков.

– Обещал дать, когда закончим оставшиеся опыты.

– То есть вы должны были расстаться без конфликта?

– Конечно. Я не скандалист. У Филиппова знакомства и в Германии, и во Франции, его слово помогло бы мне устроиться. Зачем ссоры? Умный человек сеет друзей, а глупый – врагов. Я умный.

– А что за история с камнем в Териоки?

Разуваев рассмеялся:

– Это еще один миф доктора натурфилософии. Вы видели тот камень?

– Я видел, – сказал поручик.

– Ну и что?

– Впечатляет.

– А вот меня нет. Ясно, что это природное явление. Ледяная вода омывала его сотни лет, а жаркое солнце накаливало. Вот он и рассыпался. А Филиппов тут как тут, приписал себе. Ученый! Профессор кислых щей!

Питерцы опешили от такой злобы ученика на учителя. В комнате стало тихо, гости ощущали неловкость. Затем заговорил «граф Стырье»:

– Петр Никодимович, вы можете описать аппарат Филиппова и принцип его действия?

– Зачем? Он же стоит в охранном отделении.

– Уже не стоит. Его разобрали при перевозке, а собрать не смогли.

– Странно… Ну хорошо, я подготовлю записку. На чье имя?

– Лучше всего на имя министра внутренних дел Плеве, – подсказал Лыков.

– Ого! Так и быть, напишу все, что знаю. Но на это понадобится время.

– Сколько?

– Два дня как минимум. Я же еще ищу службу, не забывайте. А это хлопотное занятие.

Разуваев вынул из жилетного кармана дорогие часы, откинул золотую крышку:

– Через час у меня переговоры с одним профессором физики из Гейдельберга. Мы закончили?

Гости поднялись:

– Да, спасибо, Петр Никодимович. До встречи послезавтра.

Два дня дознаватели провели в совершенном безделье. Олтаржевский бродил по музеям, Лыков – по пивным. Люди Гартинга наблюдали за ученым и сообщали, что тот по вечерам подолгу что-то пишет. Видимо, он ответственно отнесся к просьбе правительства и хочет дать подробный отчет. Коллежский советник был доволен, но одно обстоятельство его смущало. Гуляя по городу, он быстро заметил за собой слежку. Приставили «хвост» и к поручику. Филеры действовали умело, в слежке участвовали парные экипажи, а это дорогое удовольствие. Полиция или контрразведка?

Еще Гартинг пригласил петербуржцев на ужин. И после горячего обратился к Лыкову с неприятной просьбой.

– Алексей Николаевич, вы ведь увидитесь по итогам вашего дознания с министром? – спросил он.

– Непременно.

– Не могли бы вы повлиять на него в одном вопросе?

Сыщик сразу расхотел есть.

– Аркадий Михайлович, я коллежский советник, а он действительный тайный. Между нами пропасть, вы же понимаете? Он не станет меня слушать. Ну, по крайней мере по тем вопросам, которые он мне не поручал.

– Все понимаю, но ведь смотря как заговорить! Ежели по-умному, то можно кое-чего добиться.

– Чего вы хотите? Обещать не буду, но расскажите суть.

– Суть в том, уважаемый Алексей Николаевич, что Ратаев совершенно не на месте. Он рядом с Рачковским ноль. Тяжело работать с таким начальником. Для дела плохо!

– Ну и как я, по-вашему, скажу об этом его высокопревосходительству? Он в ответ: Лыков, а твое какое дело? Только напорчу.

– А вы ловко вставьте в контекст. Мол, Гартинг помог с поиском Разуваева, он-то на месте, но так жаловался на новое руководство, такие вещи рассказывал… Вот и заложим мысль в голову министра. Два-три таких эпизода – глядишь, Петр Иванович и вернется.

Ужин завершился угрюмым молчанием сторон. Когда питерцы остались одни, Олтаржевский спросил:

– Что это было? Кто такой Петр Иванович?

Лыков вздохнул:

– Э-хе-хе… Вообще-то я вам этого говорить не должен. Но мы же ведем одно дело, так и быть. Здесь интрига, очередная. Увы, их столько в нашем ведомстве. Не знаю, как обстоит у вас, у военных. В общей полиции еще более-менее, а в тайной хуже всего.

– А именно?

– Гартинг просил меня за своего бывшего начальника Рачковского. Плеве уволил его от должности заведывающего Заграничной агентурой, хотя как раз Петр Иванович ее и создал.

– За какие вины выгнали заслуженного человека?

– А он написал императрице-матери, что ее сын связался с французским шарлатаном. Слышали про такого Филиппа? Магнетизер и медиум.

Поручик смутился:

– Сын – это нынешний государь?

– Ну а кто же еще? Так вот, царь узнал про письмо, разгневался, и Рачковскому пришел конец.

– Хм. Про этого Филиппа столько гадостей рассказывают… Неужто правда, Алексей Николаевич?

– Увы. И Рачковский оказывал услугу трону, когда пытался это остановить.

– Но как же так? Государь, и вдруг под влиянием шарлатана!

– Вопрос не ко мне, Мариан Ольгердович. Наше с вами дело – служить Отечеству. А остальное – чур меня!

– Кто такой Ратаев?

– Нынешний шеф Заграничной агентуры.

– Вы будете что-то говорить министру? По вашему лицу видно, что просьба господина Гартинга крайне вам не понравилась.

– Не знаю, – честно ответил сыщик. – С одной стороны, неохота ввязываться в интриги. С другой – Рачковский сейчас не у дел. Живет в Варшаве, пишет письма, пытается вернуться. А революция все ближе! Не время разбрасываться столь опытными людьми. Плеве, выгнав его, исполнил августейшую волю. Но в его власти и убедить государя вернуть Петра Ивановича в секретную полицию. А то спохватимся, когда поздно будет…

Наконец наступило время второй встречи. Дознаватели приехали в отель, начали было подниматься на второй этаж, но к ним подскочил наружник Вольтца. И залопотал что-то по-немецки; вид у него был сконфуженный.

– Что? – опешил поляк.

Филер сказал еще несколько фраз. Поручик повернулся к начальству и доложил:

– Разуваев исчез.

– Как? Когда?

– Сегодня ночью он тайно покинул гостиницу через запасной выход. Наблюдение упустило этот момент.

– Черт возьми! – рявкнул коллежский советник. – Головотяпство! Необходимо срочно начать поиски беглеца, пусть Гартинг приложит все силы.

– Филер сообщил еще одну деталь, – продолжил Олтаржевский. – Вчера вечером к Разуваеву явился мужчина. Они провели вместе полчаса, и гость ушел. А ночью русский сбежал.

– Сообщник? Как он выглядел?

– То-то и оно, Алексей Николаевич. Хотя мужчина был в партикулярном, но филер его узнал. Видел раньше.

– Где?

– В отделе III-B германского генерального штаба. В разведочном отделе.

Лыков осекся, начал рассматривать что-то у себя под ногами, потом поднял глаза на собеседника.

– Они нас провели, Мариан Ольгердович. Спрятали свидетеля. Теперь мы его никогда не найдем. А я уж поверил, что все получится…

– Что же нам делать?

– Возвращаться домой.

Опять глянул под ноги и добавил:

– Мы с вами выявили немецкого агента. Выявили – и потеряли его. Теперь только домой.