Глава 7
Знакомство с Красиным и другие приключения

В Петербурге Лыкову докладывать о своей неудаче было некому. Плеве уехал в Саровскую пустынь, его обязанности исправлял Дурново. Ближайший начальник, директор Департамента полиции Лопухин, тоже отбыл, но в Италию. Задание ему дали щекотливое. В конце лета государь собирался в Кобург, где была намечена встреча с кайзером. Затем визит в Вену, там тоже давно ждут. И по правилам вежливости надо завершить европейский вояж посещением Италии. Тут и возникала загвоздка. Король Виктор Эммануил звал царя в гости уже не один год. Король-то звал, а вот итальянская пресса в открытую писала, что русскому монарху в Риме устроят обструкцию. За то, что деспот и вообще… Николай Александрович был в замешательстве: ехать или нет? Явишься в гости, а там тебя забросают помидорами. И хорошо, если ими, а вдруг бомбами? Потому Лопухина послали в разведку.

Что ж, без начальства всегда лучше, чем с ним. Коллежский советник отпустил Олтаржевского. Поездка сблизила их. Поручик нравился сыщику все больше: умный, порядочный, склонен к аналитике. Знание пяти языков и хорошее образование тоже в плюс. Виктор подобрал для разведки подходящего человека. Правда, Мариану Ольгердовичу пока не хватало опыта. И доли здорового цинизма, поскольку шпионство не терпит чистоплюйства. Под руководством Таубе цинизма набраться трудно, генерал сам ему до сих пор не научился. Поэтому участие поручика в полицейском дознании было полезно вдвойне. Пусть понюхает пороху…

Отдохнув с дороги, коллежский советник отправился в ПОО. Сазонов снова принял его вдвоем с Зубатовым. Видимо, подполковник боялся встречаться с сыщиком без няньки.

Гость честно рассказал хозяевам о своей неудаче в Берлине. Теперь ясно, что Разуваев работал на немцев и сообщал им все подробности об оружии Филиппова. Возможно, он и есть убийца. Немцы – мастера разных штучек, могли отравить ученого по-хитрому, ни один врач не подкопается. Вот только как ассистент выкрал бумаги учителя? Ведь, по словам дворника, ночью его в доме не было.

Сазонов категорично подтвердил: показаниям дворника можно верить. Ефрейтор запаса гвардейской пехоты, пьет по праздникам, монархических взглядов. Никогда не врал, обязанности по надзору за опасным жильцом исполнял ответственно.

– Может быть, Разуваев вынес записки изобретателя заранее? – предположил Зубатов. – Подлил ему накануне яд замедленного действия. Химия в Берлине главная наука. О ней чудеса рассказывают. Ну, сгреб бумаги в чемодан – и к себе. Филиппов пропажи не заметил: не каждый же миг он занят своими опытами. А через день помер…

Все трое сошлись во мнении, что так могло быть. У Разуваева теперь не спросишь. Немцы агента Макса не выдадут. Дознание на этом можно прекращать: ни аппарата, ни документов, ни свидетелей. Догадки, которые, очевидно, правдивы, только доказательств никаких. Что докладывать государю?

– Формально я должен потрясти еще одного человека, студента Большакова, – вспомнил сыщик. – Пока Вячеслав Константинович в отъезде, надо успеть проверить всех из окружения несчастного доктора. Давайте его адрес.

Сазонов молча протянул ему лист бумаги из дела Большакова.

– Масляный переулок, – прочитал сыщик. – Это где у нас такой?

– На Васильевском острове, – пояснил жандарм.

– Давно я в эту глушь не забирался. Господа, честь имею!

Студент обитал в двухэтажном деревянном доме неказистого вида. Будто и не столица! Дворник впустил прилично одетого человека, но при этом счел нужным дать жильцу характеристику:

– Пошто вам наш стрикулист? Бесшабашный человек, и весь об нем разговор.

Это притом, что сыщик его ни о чем не спрашивал…

На стук дверь открыли быстро. То ли молодой человек кого-то ждал, то ли собирался уходить. На пороге стоял тощий, плохо причесанный парень, в очках, с короткой бородой, более похожей на щетину.

– Большаков Всеволод Всеволодович? – официальным тоном спросил сыщик.

– Да. А вы кто, извините? Ежели насчет задержки квартирной платы, так я все объяснил дворнику.

– Позвольте войти.

– Да-да, извините.

В комнате оказалось не прибрано и вообще как-то неуютно. На столе лежали книги вперемешку с корками хлеба. Постель разобрана, хотя уже стоял полдень, а простыня вся серая… И окна выходят на выгребную яму.

– Я коллежский советник Лыков из Департамента полиции.

Студент так и сел.

– Из полиции? А в чем дело? Я… ничего такого не знаю. На лекции не хожу, это правда, но…

– Всеволод Всеволодович, я здесь по другому поводу. Вы ведь были ассистентом доктора Филиппова, так?

Большаков приободрился:

– Ассистентом, пожалуй, сильно сказано. Михаил Михайлович… Он настолько многоразвитая личность, что, как филолог, я много почерпнул из общения с ним.

– Как филолог?

– Да. Я же учусь на филологическом.

– А его аппарат вы видели?

Парень опять потупился:

– Э-э… Извините, вы имеете в виду…

– Да, подрывной аппарат, с помощью которого Филиппов хотел остановить войны.

– Видел. Но мало что понимал в этом. Михаил Михайлович иногда допускал меня до мелких работ, не требовавших ученой квалификации. Ну…

– Понятно, – кивнул сыщик. И задал вопрос в лоб: – Кто, по-вашему, мог убить доктора?

– Убить?! – вспыхнул студент. – Но ведь он умер от порока сердца!

– Филиппов был убит, в этом у полиции нет сомнений. Ловко все подделали, скрыли улики. Я веду дознание обстоятельств его гибели. Мне нужны ваши показания. Можно пока неофициально, в устной форме.

– Убит… – ошарашенно повторил Большаков. – А ведь я это подозревал. Ну, не подозревал, скорее предчувствовал.

– Поясните, Всеволод Всеволодович. Что вы предчувствовали, а главное, почему?

– Этот дикий человек Яков Грилюк вызывал у меня сильные опасения. Вы знаете про Грилюка?

– Я арестовал его неделю назад в Москве.

– Арестовали? Он сознался?

– В чем?

– В том, что именно он убил Михаила Михайловича.

– Господин Большаков, вы сперва поясните мне мотивы. Зачем ему это делать?

– Яшка – пацифист, он свихнулся на борьбе за мир. Писал царю, писал европейским монархам. Требовал прекратить все войны.

– Вот как? – удивился Лыков. – Это для меня новость. И что монархи?

– Не ответили, конечно. И тогда малоросс ударился в другую крайность, извините. А именно в анархизм. Не надо, мол, никаких царей, всех бомбами взорвать, и наступит царство свободы.

– Пусть так, но зачем для этого убивать ученого-изобретателя?

– А чтобы завладеть аппаратом и пустить его на революционные нужды.

– Но как мог Грилюк при своей необразованности решиться управлять столь сложным устройством? Надо быть физиком и химиком для этого. И не рядовым, а одаренным.

Большаков задумался, машинально при этом лохматя давно не мытые волосы.

– Извините… Он вообще человек решительных действий. Мало размышлял, много бегал. Все ждал баррикад, готовился к ним, брал уроки стрельбы в тире.

Лыков неожиданно для себя вдруг проговорился:

– Во время задержания Грилюк застрелил полицейского офицера.

– До смерти застрелил? – ужаснулся студент.

– Увы.

– Вот видите. Ему человека убить ничего не стоит, я всегда это чувствовал. И Михаила Михайловича он так же безжалостно…

Из глаз парня вдруг обильно полились слезы. Он отвернулся к окну.

– Извините…

Сыщик хотел подать ему воды, но в комнате не обнаружилось графина. Тогда он сказал в спину Большакову:

– Грилюк Филиппова не убивал.

– Как не убивал? – резко повернулся к Лыкову студент. – А кто же?

– Яшка Бешеный доктора натурфилософии не трогал, – повторил сыщик. – Он много зла задумал, это факт. Но к смерти Филиппова не причастен.

– Но…

– А какого вы мнения о Разуваеве?

– О Петре Никодимовиче? – Парень задумался. – Ну… э-э…

Коллежский советник молча ждал.

– Даже не знаю, что сказать. Он весь такой… заурядный. Но с большим самомнением. Себе на уме, денег мечтал много заработать. А какие деньги могут быть при Филиппове? Я думаю, он ждал, что Михаил Михайлович возьмет патент на свое изобретение и получит заказ от правительства. Вот тогда будут и деньги, и положение. Правая рука изобретателя, все такое…

– Но ведь доктор не собирался ничего этого делать, – возразил Лыков. – О чем прямо сообщал окружающим. Разве не так?

– Так, конечно. С одной стороны. А с другой – Разуваев был человек практический. Жена Михаила Михайловича в положении, вот-вот родится третий ребенок. Дочке требуется лечение в Ялте. Глядишь, и передумает доктор.

– Мог Разуваев убить своего учителя?

Студент сначала отшатнулся:

– Нет, что вы!

Но потом нахмурился:

– Хотя… От досады, что тот не намерен работать на правительство… И, стало быть, капиталов не будет. А еще от зависти!

– В каком смысле?

– В самом прямом. Филиппов был гениальный ученый. А Петр Никодимович – пустое место.

– Моцарт и Сальери? – вспомнил сыщик слова Грилюка.

– Да.

– Расскажите мне о тех опытах, в которых вы участвовали. Будто бы то были оптические эксперименты?

– Совершенно верно. В начале зимы Михаил Михайлович заинтересовался кристаллами. Купил много камней. Ну, тех, что подешевле: горный хрусталь, кварц, несколько гранатов, хризопразы… И стал с ними работать. Я ничего не понимал и не понимаю по сию пору, но то, что довелось мне увидеть, было удивительно! Из аппарата исходили какие-то неведомые лучи и создавали на стенах лаборатории красивые зыбкие картины…

– Лучи? Картины? Что за картины? – уточнил Лыков.

– Ну, светящиеся изображения. Будто фильма, но там нужно белое полотно для проекции, а эти висели прямо в воздухе вокруг нас. И были объемными! Очень красиво и непонятно. Не могу лучше объяснить, извините. Помню, что особо Михаилу Михайловичу удался портрет Пушкина. Он медленно вращался по ходу часовой стрелки…

– Где вращался?

– В помещении лаборатории. В воздухе. Где бы вы ни стояли, получали полную иллюзию абсолютного объема. Хотелось потрогать руками! И не отличишь живое от неживого, вот такая была иллюзия…

– Как Филиппов это сделал? – изумился коллежский советник.

– Я не знаю. Он предварительно собирал картины из обработанных кристаллов, а потом пропускал через них излучение. Которое фокусировал в линзы. Излучение проходило через вакуум. Не умею объяснить…

– А подрывной аппарат?

Большаков съежился:

– Был и подрывной аппарат. Страшно за ним наблюдать, честное слово! Сколько раз Михаил Михайлович получал ожоговые волдыри…

– Что у вас общего с Красиным? – вдруг резко спросил сыщик.

Лицо Большакова дрогнуло:

– С каким Красиным?

– Не прикидывайтесь, вас видели вместе.

– Это вам Грилюк рассказал?

– Всеволод Всеволодович, отвечайте на вопрос.

– Красин встречался со мной дважды.

– Спрашивал про опыты Филиппова?

– Да, – чуть слышно ответил студент.

– С какой целью?

– Я не знаю. С целью…

– Тоже обернуть это оружие на борьбу с монархией?

Большаков промолчал.

– И вы ему помогли? Ну?

– Помог… Извините.

– В чем заключалась ваша помощь? Вы свели их вместе? Филиппов и Красин встречались?

– Да. Они поговорили, и оказалось, что Леонид Борисович – очень хороший электротехник. Он понял Михаила Михайловича с полуслова. Даже дал несколько рекомендаций.

– Вот как? – удивился коллежский советник. – Красин Филиппову дал советы? И тот их принял?

– Я сам поразился. Красин – умнейший человек, смотрит прямо в корень.

– А вы знали, что этот умнейший человек – социал-демократ и сидел в тюрьме?

– Так Филиппов тоже социал-демократ… Был.

– Их знакомство имело продолжение?

– В ту встречу Филиппов набросал по просьбе Красина схему своего аппарата. И объяснил принцип его действия.

– Что?! – Лыков даже привстал. – Где этот документ?

– Леонид Борисович забрал его с собой. Но потом вернул Михаилу Михайловичу… через меня. Точнее, просил вернуть. А я забыл.

– Всеволод Всеволодович! Где бумага сейчас?

– Я не помню. Я поищу, можно?

– Ищите прямо сейчас, это очень важно!

Большаков взмолился:

– Но она не здесь, я с тех пор дважды менял квартиры! Дайте мне полдня, я постараюсь отыскать записку. Если хозяева не пустили ее на растопку…

Лыков был вне себя. Аппарат разрушен, часть архива сожгли жандармы, часть похитили немцы. И вот, оказывается, существует записка, в которой Филиппов собственной рукой все разъясняет. Или не существует? Размазня, щенок, как можно так обращаться с важными документами? Но ругать Большакова нельзя, нужно заставить его найти бумагу.

– Я поеду с вами.

Большаков смутился:

– Лучше я один, извините…

– Почему? Что вы от меня скрываете?

– Я оба раза съехал, не заплатив долги по квартире.

– То есть не съехали, а сбежали? – уточнил сыщик.

– Да… извините… И теперь мне придется проникать туда тихой сапой, с помощью дворника. Или вы соблаговолите заплатить за меня? Я буду очень признателен!

– Ну уж нет, – сыщик надел шляпу. – Вы здоровый молодой человек, не калека. Надо самому отдавать долги! Где и когда мы встретимся снова?

– Часов через пять. Но место должно быть не людное. В моем положении встречаться с полицией… Извините…

– Да хоть в Гражданке, хоть в Полюстрове. Говорите, где?

– Возле бассейна Обводного канала есть Глухоозерская улица. Я там раньше снимал квартиру.

– Назовите номер дома.

– В тех местах нет номеров. Там есть трактир Ефимцева, его все знают. В чистой половине, в шесть вечера.

– Договорились.

– Господин Лыков, – студент остановил собравшегося уходить сыщика. – Извините… Нет ли у вас немного денег на извозчика? А то на конке я могу не успеть.

Алексей Николаевич протянул бедолаге трешницу и вышел прочь.

Он приехал в Озерковую слободу в указанное время. Была суббота, народ вернулся с фабрик и собирался выпивать. В такое время в рабочих слободках человеку в шляпе лучше не появляться. Лыков заметил неприязненные взгляды, как только сошел с извозчика. Он повернулся, положил на сиденье серебряный рубль и сказал:

– Постой-ка, братец, здесь. Я недолго.

Трактир Ефимцева оказался страшной развалюхой. У входа блевал мастеровой с сизым лицом. Товарищ, что его поддерживал, увидав Лыкова, сказал:

– О!

Пьяный сразу же прекратил свое занятие и спросил:

– Че, Серега?

– Фарт валит, вот че. Заканчивай и приходи вовнутрь.

Лыков, не раздумывая, взял обоих за грудки и стукнул головами. Несильно, чтобы не покалечить. Ребята повалились наземь. Плюнув с досады, сыщик вошел в трактир. Большая прокуренная комната вся была заполнена людьми. Никто не повернулся к нему, не взглянул – публика выпивала. Суббота же! Увидев дверь, гость прошел туда и оказался в чистой половине. Там сидел единственный клиент, и это был не Большаков. Аккуратно одетый, прилизанный господин пялился на Лыкова и ухмылялся. Красин? Алексей Николаевич так и не удосужился разыскать в картотеке охранного отделения его фото. Теперь жалеть об этом было уже поздно.

– Здорово, высокоблагородие, – кивнул незнакомец, поднимаясь из-за стола.

– А…

Договорить сыщик не успел. Два корпусных утюга выросли по бокам, взяли крепко под руки и вынули ножи. Лыков покосился вправо-влево и счел за лучшее не дергаться. Ребята были калиброванные: сильные, уверенные и без особых примет.

– Да, я Красин, – подтвердил догадку коллежского советника прилизанный господин. – А ты Лыков. Давай поговорим.

– Я не против.

– А и ладно. Ты спрашивал обо мне у мальчишки, у Большакова. Что за интерес?

– Это из-за смерти Филиппова, – сдержанно пояснил сыщик.

– А подробнее?

– Подробнее служебная тайна.

Господин покосился на того, что слева, и детина без раздумий въехал полицейскому чиновнику под дых. Лыков сломался пополам и стал сползать на пол. На секунду ему показалось, что у него вырвали легкие…

– Не помирай, дедушка, за киселем побежали! – зло пошутил второй бандит.

Утюги подняли сыщика и поставили перед эсдеком. Пленника мотало, он с трудом держался на ногах.

– Повторяю вопрос, – противным голосом начал Красин. – Или хочешь, чтобы тебя тут забили до смерти? Выкинем трупяка в Обводный канал, завтра тебя отыщут… Ну?

Алексей Николаевич понял, что надо спасаться. Но как? Разве что удивить собеседника.

– Леонид Борисыч, что за манеры? – сказал он бодрым, слегка насмешливым тоном. – Ты себя не переоценил?

– Ну-ка, ну-ка?

– Ты мне, крысеныш, не нукай, молод еще. Думаешь, если в канале выловят полковника из Департамента полиции, тебе это с рук сойдет?

Сыщик почувствовал, как деловые разом ослабили хватку. Надо продолжать!

– В охранном отделении знают, кого я ищу. Обратно в Баку ты не доедешь, возьмут по дороге.

Красин, кажется, растерялся.

– Ребята, – обратился Алексей Николаевич к утюгам, – а вы знаете, что он сын тюменского исправника? Не много ли ему чести фартовыми командовать?

– Мне плевать, лишь бы деньги платил, – ответил левый.

– А если меня здесь убьют, ты как дальше жить собираешься, шильник? – делано рассмеялся Лыков. Ему было вовсе не до смеха, но очень хотелось уцелеть. – Мы за филера с живых не слазим. А за коллежского советника, как думаешь, что с тобой сделают?

Ребята отступили от сыщика на шаг, однако ножи не убрали. Правый обратился к Красину:

– Леонид, такого уговора не было!

– Да ладно дрефить, он у нас в руках!

Лыков сказал, неприязненно щурясь:

– Давай так. Я задам тебе вопросы и после этого отпущу. Вместе с бугаями. Или будет кровь: сначала, видимо, моя, а потом ваша, дураки.

Трое его противников молчали. Затем Красин поинтересовался:

– О чем спросишь-то? О Филиппове?

– Ну не о датском короле.

– А! Попробуем. Начинай.

– Ты аппарат его видел? – начал коллежский советник.

– Видел, и что?

– Хотел взять на вооружение партии?

– Допустим, – осторожно ответил эсдек.

– Почему не взял?

– А он не готов еще. Даже не прототип, так, игрушка.

– Но ведь можно довести до ума?

– Можно, – признал Красин. – И я даже знаю как. Но надо еще год и кучу денег в придачу. Нашей партии это неинтересно.

– То есть вы поговорили и разошлись ни с чем?

– Да, – кивнул боевик. – Я спросил с него записку, прочитал и убедился. Мишура, а не оружие. Пока не оружие.

– Где записка?

– Всеволоду отдал, у него спрашивай. Только мальчишка сейчас в Финляндию бежит, у него теперь долго ничего не спросишь.

– Ну вот и поговорили, – улыбнулся сыщик. Так улыбнулся, что все трое поежились. – Можно и расходиться. Пошли вон!

Красин не заставил его повторять дважды.

– Покараульте его пять минут и тоже валите. Только аккуратно, без крови!

И быстро вышел на улицу. Двое деловых остались и задумчиво посмотрели на пленного.

– Что, закурим? – спросил сыщик. – Так-то я некурящий, но могу вам по стакану табаку налить. Через пять минут разбежимся кто куда. Мне ваши глупые головы без надобности.

Бугаи переглянулись, и один сказал:

– Легавый, чеканутых тут нету. Так постоим, всухомятку. Ты токмо не дергайся.

– А то не поглядим, что полковник, – хихикнул второй, тот, что бил под дых.

– А тебя я запомнил, – рассердился сыщик. – Жди в гости!

– Приходи, – не смутился тот. – Дом Фредерикса, третий этаж. Буду ждать.

Доходный дом Фредерикса на Лиговском проспекте был знаменитым притоном. Его целиком населяли уголовные. Хозяин являлся министром Двора, и полиция стеснялась делать в его владениях облавы.

Так за разговорами пять минут прошли. Бандиты скрылись не прощаясь, через черную половину трактира. Коллежский советник не стал их преследовать. Гнаться за Красиным ему тоже не хотелось. У сыщика мелко дрожали ноги и ныло под ложечкой.

Выпив водки и закусив несвежей осетриной, он наконец покинул заведение. Извозчика снаружи не оказалось, и пришлось идти пешком до Лавры. Обыватели самого жуткого вида присматривались к незнакомцу: не снять ли с него сюртук? Драться с ними сил у Лыкова уже не было, и он, вобрав голову в плечи, ускорил шаг.

На Александро-Невской площади коллежский советник поймал экипаж и велел отвезти его на Офицерскую, 28. Сыскная полиция Санкт-Петербурга отреагировала на просьбу сыщика охотно. Ночью дом Фредерикса был оцеплен, и Лыков лично возглавил облаву. Он обошел все четыре этажа притона, заглянул в каждую комнату, изучил каждую рожу. Бандит не попался. Скорее всего, про Лиговку он сказал для отвода глаз, а сам прятался в другом месте. Разозленный донельзя, сыщик весь следующий день провел в картотеке. Но приметы были столь общими, что отыскать злодея не удалось. Видимо, Красин подобрал обоих утюгов именно с таким расчетом.

Коллежский советник не успокоился и заставил ПСП прочесать глухие местности столицы. Отряды городовых под командой сыщиков рыскали всю следующую ночь. Они прочесали Петровский и Александровский парки, набережные Невы по окраинам, Горячее поле, деревни Волынкина и Екатерингоф, Румянцевскую рощу от Путиловского завода, линию Балтийской железной дороги, прилегающую к Митрофаньевскому кладбищу… Тут Лыкову улыбнулась удача. На пустых барках по Малой Неве задержали более семидесяти бесписьменных, и среди них оказался второй бандит. Не тот, что бил, а тот, что съязвил про кисель.

– Ну вот и повидались, – недобрым голосом начал Лыков.

– Ваша взяла, а мы тово… Прощенья просим, – побледнел утюг.

– Раньше надо было просить, теперь уже поздно.

– Виноват! Деньги нужны были, вот и согласился. А ён нас обманул, сказал: купца будем пугать. Кабы мы знали, да ни в жисть!

Парень ерзал под тяжелым взглядом сыщика. Рядом стояли городовые и только ждали команды истереть фартового в муку.

– Скажи, где мне найти второго, тогда извиню.

– Прошкой его зовут, а больше ничего не знаю. Вот Христом Богом клянусь!

– Где он сейчас?

– Сбег, в тот же день сбег. Как узнал, что полковника ударил, чуть не обгадился со страху. Да еще вел себя так неуважительно! Сказал: полковник мне не спустит, надо ноги делать. И сбег во Псков.

Коллежский советник стоял и думал: врезать или черт с ним? И сжалился. Махнул рукой – увести! – а сам отправился домой отсыпаться.

(Лыков увидел Прошку лишь через два года. Зашел туда же на Офицерскую, а там обмеряют задержанного. Корпусный, без особых примет… Сыщик узнал бугая из трактира Ефимцева. Но злость к тому времени уже прошла, и он простил обидчика.)

На следующее утро хмурый и помятый Лыков явился в Особый отдел. Зубатов всполошился:

– Алексей Николаевич, что случилось?

– Да вот, познакомился с Красиным. И вовсе он не в Баку.

– Неужели здесь, в Петербурге?

– Здесь. Насчет его незначительности, по-моему, вы тоже ошиблись.

И он рассказал надворному советнику о беседе с эсдеком. Заведывающий Особым отделом был обескуражен.

– Странно, необъяснимо. Не должно так быть!

– А вот было. Ребята его чуть во мне отверстий не наделали.

Слух о том, что богатыря и храбреца Лыкова отлупили два каких-то халамидника, взбудоражил департамент. Из всех делопроизводств заглядывали любопытные, интересовались. Некоторые сочувствовали, а иные втайне и злорадствовали. Коллежский советник терпел. А ведь пить задарма дорогой чай сходятся толпами, все тут как тут… Алексей Николаевич сочинял акт дознания, что тоже не способствовало хорошему настроению. Он вынужден был констатировать, что смерть доктора Филиппова не будет раскрыта до конца. Охранное отделение следило-следило да и прошляпило. А потом вдобавок уничтожило и аппаратуру, и бумаги ученого. Предполагаемый убийца скрылся в Германии. Судя по запонкам и камню в галстуке, ему хорошо заплатили. Разуваев мечтал пристроиться к казенным заказам – вот немцы его и пристроят.

Однако приключения сыщика еще не закончились. В три часа пополудни на его столе тренькнул телефонный аппарат. Звонили из соседнего подъезда, просили прийти за телеграммой.

Здание Департамента полиции по всем справочникам находится на набережной реки Фонтанки, 16. Но это лишь отчасти правда. По указанному адресу располагается целый квартал правительственных зданий. Он включает в себя пять корпусов, три внутренних двора, главные и боковые ворота, секретную тюрьму, служебную квартиру министра внутренних дел – и почтово-телеграфную контору номер тридцать пять. Вроде бы обычная контора, куда могут зайти посетители с улицы. При этом она обслуживает Департамент полиции, включая его секретную шифрованную переписку.

Чиновник особых поручений Лыков, замешанный во многих тонких делах, имел здесь собственный ящик. Когда прибывала почта на имя предъявителя трехрублевого билета № 843 177, служащие звонили ему. Сыщик приходил и забирал конфиденциальную корреспонденцию. Если он не мог сделать это лично, с билетом являлся его доверенный человек. Сейчас время у Лыкова было. Он надел сюртук и пошел в соседний подъезд.

Молчаливый служащий протянул ему экспресс из Москвы. Там было всего одно предложение: «СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ ЯКОВ ПРИ СМЕРТИ ХОЧЕТ ТОБОЙ ГОВОРИТЬ ВАСИЛИЙ». Лебедев! Он вызывает приятеля к себе. Грилюк умирает и готов рассказать перед смертью что-то важное.

Сыщик успел на вечерний поезд и днем был в Первопрестольной. Телефонировал с вокзала Лебедеву, тот сказал:

– Езжай на Третью Мещанскую улицу, в арестантскую больницу Бутырской тюрьмы. Яша Бешеный кончается. Упорный, черт! Надумал в чем-то покаяться, но только тебе. Поторопись, пока он ноги не протянул.

Лыков на всех парах устремился в больницу. Грилюк лежал в одиночной палате и своим видом больше напоминал покойника. Бледный, с черными кругами под глазами, он кашлял беспрерывно. Увидев питерца, анархист первым делом спросил:

– Скажите, Лыков, у поручика, которого я убил, остались родные?

– Мать, – лаконично ответил сыщик. Что вдруг за интерес у Яшки? Не за этим же он вызывал Лыкова из Москвы?

– У меня есть что-то около трехсот рублей… Передайте их ей, ладно?

– Она не возьмет деньги от вас.

Грилюк смутился:

– Я понимаю. Ну соврите, скажите, что по участкам собрали.

– По участкам действительно собрали и уже вручили. Как я объясню, откуда новая сумма?

– От себя дайте.

– Давно отдал. Яков Самойлович, ничего теперь не исправить. Вы убили человека, который почти что и не пожил на белом свете. Его матушка лишилась смысла жизни. Неужели вы надеетесь что-то исправить тремя сотнями андосовских рублей?

Грилюк долго молчал, кашлял, прятал лицо. Алексей Николаевич ждал. Анархист теперь беседует с Богом, нельзя его торопить. Захочет сказать – скажет. Не захочет – его нечем запугать или принудить.

– Я не все сообщил вам в последней беседе… – начал арестант и опять надолго закашлялся. С трудом уняв приступ, продолжил: – Не все. Ко мне приходили эсеры… из Боевой организации…

– Из Боевой организации? Кто?

– Сам Гершуни. С ним был еще один, очень неприятный… Толстый, губастый, наглый. Назвался Иваном Николаевичем… Конечно, псевдоним… Еврея сразу видать.

– Что они от вас хотели?

– Чтобы я свел их с Филипповым.

– Для чего, не сказали?

– Сказали, – усмехнулся бывший студент. – Оружие хотели у него получить… подрывной аппарат…

– Губернаторов с министрами казнить?

– Берите выше, Лыков. Царя.

Сыщик задумался, анализируя услышанное. Боевая организация готовила цареубийство. И для этого решила заполучить невиданное оружие, созданное социал-демократом Филипповым у себя на квартире. Вот так новость.

– Вы устроили им встречу?

– Да. Она состоялась в моем присутствии за неделю до гибели доктора.

– И… они договорились?

– Обо всем, – ухмыльнулся Грилюк. – Боевики предложили три тысячи рублей, с тем что Филиппов обучит их человека управляться с аппаратом. Михаил Михайлович сказал, что денег за обучение и само оружие не возьмет. Так и так, мол, надо кончать это чудовище… российского императора… Но конструкция пока несовершенна и громоздка. Он сделает другую, более удачную, и отдаст террористам… Переносную! Но ее себестоимость составит восемь-девять тысяч… И на создание уйдет три месяца. Вот эти деньги партия эсэров должна ему дать, потому как своих у доктора нет…

Яша Бешеный снова закашлялся так, что, казалось, сейчас умрет на глазах у сыщика. Но через несколько минут отдышался и продолжил. Было видно, что он держится из последних сил. Вот, значит, как решил анархист искупить свою вину перед убитым им поручиком Белоконем. Уберечь государя от покушения.

– Эсеры ушли, оставив три тысячи задатка. Филиппов собирался ехать во Францию будто бы на встречу с Бертло… На самом деле за частями к новому аппарату. Вот, Лыков, теперь я все сказал. Успел, слава богу. Вы не знаете, мне дадут священника, если попрошу?

– Всем дают.

Алексей Николаевич смотрел на умирающего и искал в своей очерствевшей душе жалость к нему. Или хотя бы сочувствие. Но не находил. Этот человек собирался расстрелять невинных людей и купил себе для изящества замшевые перчатки. Расстрелял бы, дай ему волю… А сейчас, задыхаясь от кашля, он жалеет полицейского офицера. Единственного, кого удалось убить. Душа человека, конечно, потемки. Но в ленте было двести пятьдесят патронов. Жалел бы Яшка Бешеный тех, кто попал бы под его свинец? Или красовался бы во фраке и белом галстуке, думая, какой он особенный?

– Прощайте, – сказал коллежский советник и хотел уйти. Он так и не нашел слов утешения, да и благодарности за полученные важные сведения не испытывал. В глазах стоял поручик Белоконь, молодой, гибкий, веселый… Живой.

– Погодите, Лыков! Отдайте деньги матери, как-нибудь…

– Говорю же вам: она не возьмет. А обманывать я не буду. Неужели непонятно? Старушке уже все равно, есть у нее лишние три сотни или нет. Жизнь так и так кончилась. Пожертвуйте лучше на тюремную библиотеку.

И сыщик ушел. Всю дорогу обратно в Петербург он думал. Дело доктора Филиппова приняло новый оборот. Изобретатель подрядился ни больше ни меньше как изготовить оружие для цареубийства. Если охранное отделение об этом знало, тогда поведение Сазонова получало объяснение. Сжечь, сломать, стереть с лица земли проклятое наследие ученого. И самого доктора не жалко, кто бы его ни прибил…

Гершуни. Алексей Николаевич занимался уголовным сыском, но эту фамилию знал. Рассказывали, что вожак террористов обладает гипнотическими способностями и убеждает людей бесстрашно идти на верную смерть. Вот и гениального ученого уговорил. Черт возьми, что же это такое? Умный, всесторонне образованный, талантливый русский человек направил свои дарования на убийство государя! Какое будущее может быть у страны, где творится подобное? Почему ученый и власть не могут договориться для пользы народа?

Еще больше угнетала мысль, что немцы сделали доброе дело, устранив Филиппова. Доброе для России. И зачем тогда искать убийц?

Прямо с вокзала Лыков зашел к Зубатову. Тот был не один: рядом сидел подполковник Сазонов. Похоже, эта парочка стала неразлучной.

– Господа, кто такой у эсеров Иван Николаевич?

– А что за интерес? – встрепенулся подполковник.

– Он приходил к Филиппову вместе с Гершуни, – пояснил Лыков. – Незадолго до его смерти. Торговали подрывной аппарат, и доктор согласился!

– За девять тысяч взялся изготовить новый, лучше старого? – ухмыльнулся Зубатов.

Коллежский советник пристально посмотрел на надворного:

– Сергей Васильевич, так вы знали об этом?

– Конечно, знали. Наблюдение ведь было поставлено. А вы решили, что мы прошляпили? И вообще ничего не можем?

– Ну… примерно так.

Сазонов желчно усмехнулся:

– Дурачками нас представляли? А мы умнее, чем кажемся. Теперь понимаете, Алексей Николаевич, почему такое к Филиппову отношение? На царя покусился, стервец! Взял подряд и условия обговорил. Гори он в аду! Еще убийц его искать… Прихлопнули и правильно сделали!

– Почему вы не рассказали мне этого сразу?

Жандарм смутился, но надворный советник пояснил:

– Берегли внутреннее осведомление. Вы ведь как налетели? Подать мне Ляпкина, подать мне Тяпкина, у меня открытый лист от министра… Финн-Енотаевский до сих пор не в себе после знакомства с вами. Опасно секретному агенту раскрывать свою личность посторонним. А вы, Алексей Николаевич, при всем к вам уважении, политическому сыску лицо постороннее. Я не упрекаю Якова Григорьевича за то, что он уступил вашему давлению и свел с Енотаевским. Я сам ему это разрешил. Но других имен вы от нас не узнаете.

Зубатов встал, прошелся по комнате. Он как будто сделался выше и осанистей.

– И вообще, Алексей Николаевич, отложите ваше служебное рвение. Ни к чему оно в таком деле. И бумажкой своей, подписанной Плеве, тут не машите. За политическую агентуру перед министром отвечаю я. Эти люди ежедневно рискуют жизнью. Любая утечка для них гибельна. Секретные осведомители – передний окоп борьбы с террором, там жизнь человека кончается в один миг. Я их берегу, я их понимаю. Я им сочувствую. Бросьте требовать лишнего, пожалейте и вы этих мучеников.

Лыков не нашел, что возразить. Заведывающий Особым отделом был не просто чиновник. Он создал целую культуру общения с агентами, поставил политический розыск в империи на недосягаемую прежде высоту. Зубатов стал отцом-основателем новых охранных отделений. И не жалел сил и времени на укрепление монархии. Сергей Васильевич был на две головы выше любого правоохранителя, включая Лыкова. И он знал об этом, и Лыков тоже.

Неловкую паузу прервал Зубатов. Он глянул на часы и сказал:

– Вот что, уважаемый Алексей Николаевич. Мы немного извинимся перед вами за молчание и откроем некоторые карты. Хотите поучаствовать в одном интересном допросе?

– Кого будете потрошить?

– Сейчас сюда приведут штабс-капитана Григорьева. Этот офицер был слушателем Артиллерийской академии, но вдруг очутился в террористах. Его вместе с другим слушателем, Надаровым, завербовал все тот же Гершуни. Артиллеристы намеревались убить Плеве и Победоносцева. Но не только! Гершуни предложил офицерам испытать новый подрывной аппарат, опытную модель. Понимаете, о чем шла речь?

– Аппарат Филиппова, – пробормотал сыщик.

– Именно.

– Спасибо, Сергей Васильевич, весьма признателен.

Лыков принял участие в допросе и узнал новые неприятные факты. Более всего он был поражен тем, что в террористы подался офицер. Офицер! Присягу давал. Его дело – страну защищать от внешних угроз. А тут молодой образованный человек, с приятным одухотворенным лицом, говорит такие вещи.

Штабс-капитан Григорьев теперь и сам уже не мог понять, как поддался на уловки боевиков. По его словам, Гершуни был просто дьявол. Он буквально загипнотизировал их с Надаровым, парализовал волю и способность рассуждать независимо. Сейчас офицера вместо академического знака ждала тюрьма. В лучшем случае разжалуют в рядовые и отправят в дальний гарнизон…

О загадочном оружии Григорьев знал мало. Со слов Гершуни, оно способно на расстоянии в несколько сот саженей взорвать каменное здание. Хоть крепостной форт, хоть Зимний дворец. И уничтожить всех, кто там находится. Оружие должно появиться у Боевой организации к Рождеству.

Алексей Николаевич вернулся к себе хмурый. Уже и офицеры начали изменять присяге. Причем штабс-капитан Григорьев, очевидно, умный и порядочный, но попался в сети. Его счастье, что в разговоре с Гершуни у них не дошло дело до покушения на царя. Только намекнули про Зимний дворец. Иначе сейчас беднягу ждала бы петля. А так… Получит урок и, может быть, одумается, станет верным слугой Отечеству.

После открытия новых фактов отношение сыщика к Филиппову изменилось в корне. Энциклопедист чертов! Взял подряд на совершение массового убийства. Взорвать и поджечь здание вместе со всеми, кто в нем есть… Но ведь в Зимнем дворце постоянно находятся сотни и даже тысячи людей. А шедевры мировой живописи – их тоже спалят?

Уже к вечеру Алексей Николаевич занес свои открытия в черновик акта дознания. И в мрачном настроении отправился домой. Идти ему было до Моховой пять минут. Жандармы оказались умнее, чем думал о них сыщик. Все они знали. И не позволили опасному оружию попасть в руки террористов? Лыков даже остановился от неожиданной мысли. Неужели он прав? Сазонов окружил доктора Филиппова плотным осведомлением, может быть, он засек и немцев? И дал им прикончить изобретателя? Тогда бумаги, что достались германской разведке, – ерунда. Их или проредили, или даже подправили. Резидент получит от кайзера орденок, но стрелять пушка Филиппова не сможет. А Дурново хладнокровно солгал коллежскому советнику, что Сазонов ничего от него не скрыл…

Внезапно кто-то сзади крепко взял сыщика за плечи. Он не успел ни удивиться, ни вырваться. Другой зашел спереди и ткнул коллежского советника в грудь стволом револьвера. Опять! Второй раз за два дня!

– Господин Лыков, не глупите, ежели хотите жить, – приказал человек с револьвером. – Ответьте на наши вопросы, и, может быть, мы вас отпустим.

– Может быть? – уточнил Алексей Николаевич. – А может и не быть? Что вам надо?

Тот, что стоял сзади, отпустил сыщика и переместился вбок. И тоже достал револьвер. Затем хмыкнул с угрозой:

– Шутить изволят? Ну-ну. Сейчас дошутятся.

– Нам нужны ответы на вопросы, – пояснил другой.

Сыщик меж тем пришел в себя и рассмотрел нападавших. И тут же решил, что этих он захватит. Предыдущие ребята были опытные уголовные и ножи держали как полагается. Видно было, что зарежут вмиг – дело привычное. Эти из интеллигентов, пушки нацелили, а сами стрелять не готовы. Или готовы, но им понадобится секунда-другая, чтобы решиться. Кто же им даст секунду? Точно не он, Лыков.

– Спрашивайте, – лаконично сказал коллежский советник. Он решил сначала выяснить, кто это и что им нужно. На вид эсеровские боевики, пришли, возможно, по делу Филиппова…

Сыщик угадал. Наверно, Яшу Бешеного перед смертью загрызла совесть, что выдал товарищей по борьбе. И он пустил их по следу питерца.

– Кто сообщил охранке, что Иван Николаевич с Гершуни были у Филиппова? – начал старший, с офицерскими усами.

– А вы задайте этот вопрос Сазонову, – спокойно ответил Лыков.

Тот, что стоял сбоку, нервный, лохматый, сразу перешел на визг:

– Дай я его кончу! Полицейская ищейка, еще ломается!

Первый как ни в чем не бывало произнес:

– Зададим, когда поймаем. Пока что поймали вас.

– Ой ли? – Коллежский советник откровенно издевался.

– Вы у нас на прицеле, – напомнил боевик.

– Ах, вы об этом…

Сыщик сгреб лохматого, развернул спиной к себе, одной рукой захватил руку с револьвером, а второй обнял за шею. Все это он проделал за доли секунды. Противник задергался, пробовал вырваться – где там. Сыщик чуть нажал – у парня подкосились ноги.

Старший растерянно смотрел на это и не знал, что предпринять.

– Стреляй… – прохрипел лохматый.

Алексей Николаевич топнул ногой:

– Обоих придушу, сукины дети!

От этих слов «офицер» вдруг весь съежился, показал Лыкову тыл и обратился в бегство. Тот выпустил пленного и кинулся следом. Но едва сделал несколько шагов, из подворотни по нему открыли огонь. Выяснилось, что имелся и третий боевик. Он стрелял метко: одна пуля пробила полу сюртука, вторая распорола воротник и обожгла шею. Сыщик был без оружия и укрылся за тумбу. Постоял так, приходя в себя и ощупывая, цел ли? Вроде цел… Пока ощупывал, те двое, судя по звуку шагов, сбежали.

Алексей Николаевич развернулся и бросился назад. Там остался другой террорист. Полупридушенный, он не сможет сопротивляться. И револьвер парень вроде бы выронил. Но пока полицейский бегал туда-сюда, лохматый пришел в себя. Он подобрал наган и тоже дал стрекача. Ну уж этого не упущу, решил Лыков и прибавил ходу. Боевик понял, что ему не оторваться, и шмыгнул в ближайший подъезд. Лыков налетел следом, распахнул дверь – и тут же отпрянул. Раздался выстрел, пуля тонко пискнула и ушла в ночное небо.

Алексей Николаевич прикрыл дверь и застыл снаружи. Теперь злодею никуда не деться. Из подъезда сыщик его не выпустит, а на выстрел вот-вот прибежит подмога.

И точно, от соседнего подъезда явился дворник:

– Шо за шум?

– Там террорист, с револьвером, – пояснил сыщик и протянул дворнику свой свисток: – Дуй на Пантелеймоновскую и свисти что есть мочи.

– Есть, ваше благородие! – сообразил мужик и помчался со двора. Вскоре раздались его трели, на них отозвался постовой от вторых ворот Департамента полиции. Со всех сторон стучали сапоги, к Лыкову спешили на помощь.

– Эй, сдавайся, – крикнул он боевику. – Только не убей никого с перепугу. Поживешь еще тогда…

И тут же изнутри грохнуло. Сыщик сразу все понял. Он ворвался в парадное: так и есть. Террорист лежал на полу, из раны в груди, пульсируя, вытекала кровь. Сообразив, что ему не вырваться, лохматый покончил с собой.

Утром паломничество в кабинет Лыкова повторилось. Все тыловые крысы Департамента полиции сочли своим долгом навестить героя ночного происшествия. Они совали палец в дыру от пули на сюртуке, разглядывали ожог на шее, хвалили сыщика. А тот был мрачен. Взять живым противника не удалось, а мертвые показаний не дают. С утра Алексей Николаевич положил в подмышечную кобуру «смит-вессон» и решил до окончания дознания с ним не расставаться.

К полудню самоубийцу идентифицировали. Им оказался житомирский мещанин Толстолес. По картотеке ПОО он проходил как кандидат в члены Боевой организации. Алексей Николаевич опознал по фотографии второго нападавшего, с офицерскими усами. Некто Савинков, только что сбежавший из вологодской ссылки. Вроде бы он социал-демократ и должен быть в Женеве. А он эсер и бродит себе здесь, в столице. Вот и верь после этого картотекам.